Кельвин вернулся в парк – подавленный и угасший. Мрачный, с бледным лицом, почистив снег, он сунул лопату в подсобку. Эби суетилась на кухне с индейкой. Когда она увидела Кельвина, то преподнесла ему небольшую упаковку в блестящей подарочной обёртке:

— Купила вчера в Волмарте на обратном пути…

— Что сказал Дирфилд? – спросил Кельвин.

— Он сказал, что в его штате шестьдесят шесть процентов населения – зарегистрированные демократы, и только тридцать один процент – республиканцы.

— А куда делись остальные?

— Остальные – это «всего на всего независимые лица, для которых интереса к гирляндам на тему колониальных баталий нет никакого».

— Безумец! Для него пора открывать приют в Вермонте. Пространства много.

— Боюсь, у него всё пространство отдано под картины и фарфор, «которых нет сразу в нескольких европейских музеях».

— Ты знаешь, – почувствовал тяжесть Кельвин, – Рейчел ко мне приходила.

— Опять навеселе?

— Нет.

— Что нужно этой дурнушке?

— Она милая… просто немного потерянная.

— Что она тебе наговорила?

— Она не желает видеть Проспера в моём трейлере.

Смерть – это такое же пространство и время, которые мы выдумали в нашей голове. Никто не ожидал, что встреча Кельвина на пруду окажется последней. Проспер в тот день не поймал ни одной корюшки, но в следующий раз он выберет место получше.

Услыхав о смерти Кельвина, первая мысль каждого из собравшихся на плотине посетила о том, какое значение может иметь эта смерть для того, чтобы сделать Хинсдейл узнаваемым местом на карте. С тех пор, как местные власти получили уведомление о выделении денег, некоторые жители предлагали обновить часы на ратуше, отреставрировать общественный центр на мейн стрит; открыть курсы обучения езде на газонокосилке, или купить новую машину для подсчёта голосов, ведь Кельвин всегда следил за тем, чтобы проголосовать.

Слово взял Тори Эбенезейл, бывший член законодательного собрания штата, друг Кельвина:

— А теперь по существу вопроса. В завещании Кельвина было одно краткое указание. Любой, кто не равнодушен к чтению русской классики, сможет подать заявку на грант через благотворительный фонд нашего штата, получая из процентов примерно 35 000 долларов в год за расширение мировоззрения. И помните, что Хинсдейл будет очень экономно использовать оставшиеся деньги, как это делал Кельвин.

Слово предоставили председателю городского избирательного совета. Чрезвычайно любезный мистер Дирфилд подошёл к трибуне чтобы выразить сочувствие: 

— А ведь я махал Кельвину рукой из моей машины…

— Давайте сделаем ретрит из логова Дирфилда!

— У него веранды красивые…

— Тише, господа, тише, – вмешалась городской администратор – член в местном совете по планированию: — Господин Дирфилд получит деньги, если украсит свою ёлку гирляндой Кельвина и объявит себя независимым лицом.

К микрофону приблизилась Эбигейл: вместе с Проспером они держали малиновую коробку. Эби стала говорить, преодолевая волнение:

— Теперь я поняла, что чеки ты требовал, чтобы взять в привычку сохранить каждый цент. Ты учил раскладывать всё по полочкам прежде всего в своей душе. Ты говорил, что самое главное, чтобы в жизни никто не замечал твоих заслуг, иначе можно попасть в беду. Ты всегда хотел бросить концы в воду, говоря, что, сделав добро, нужно тут же бросать его в воду. Мы развеиваем прах твой над Коннектикутом.

Эби и Проспер подошли к краю плотины и, открыв коробку, высыпали содержимое на снег.

Мои дорогие жители Хинсдейл,

Может быть, я жил не так как должно. Точно равномерно я шёл под гору, воображая, что иду на гору. Так и было. В общественном мнении я шёл на гору, и ровно настолько из-под меня уходила жизнь… И вот готово, умирай!

Все мы будем умирать. Трудитесь позаботиться о друг друге. Не тяготитесь своим трудом о друг друге. Тот, кто несёт труд для умирающего человека, да сбудутся его собственные надежды, что и для него кто-нибудь понесёт тот же труд.

Моя коллекция поездов подсказала мне настоящее направление, что, когда сидишь в вагоне железной дороги, то думаешь, что едешь вперёд, а едешь совсем назад.

Великая опасность – когда живёшь на краю погибели один, и с тобой нет ни одного человека, который бы понял и пожалел тебя.

Я думал, что Кай – человек, а люди смертны, потому что Кай смертен, и это казалось мне всю мою жизнь правильным только по отношению к Каю, но никак не по отношению ко мне. Но Кай точно смертен, и ему правильно умирать, так же, как правильно умирать и мне со всеми моими чувствами, мыслями. Нет другого пути, как не умереть, это не так ужасно, как кажется.

Чувствуйте себя в несправедливом мире совершенно спокойными и счастливыми, как женщина познаётся в бедности, а мужчина в декрете. Вы одни будете знать своё тяжёлое положение и ту несправедливость, которая вам делается, с вечным пилением жены, и с долгами, которые вы успели наделать, живя сверх средств.

Разговаривайте с Богом серьёзным задушевным разговором, не только о несчастном положении нашего штата и всего человечества, но и смотрите на жизнь, как если бы вы в ней наткнулись на что-то подлинное и неизменное.

То, что для одних кажется величайшей, жесточайшей несправедливостью, другим представляется совсем обыкновенным.

Кельвин Болт

В отличном кабинете с оригинальной европейской драпировкой и итальянскими обоями, с огромной плазмы, покачивая хрустальные капли, доносилось: «Кельвин был непритязательным смотрителем парка для домов на колёсах в Хинсдейле, где он вёл простую, но любопытную жизнь. Он скрывал, что являлся миллионером. Жители города могли видеть Кельвина в поношенной одежде. Мужчина всегда занимался обычными делами и никогда не выделялся. Он просил передать 6,8 миллионов долларов его родному городу на нужды общества в области образования, здравоохранения, отдыха и культуры. Кельвин умер в возрасте 82 лет, храня большой секрет».

Сквозь серебристые развесистые ели тропа привела к мощному белому своду «Пайн Гров». В предгорье у реки разлился свет. Домик украсили гирляндами Кельвина. Игривый, импульсивный, жизнерадостный дух наполнял обитель. На свежую мемориальную плиту Эби положила масляный фильтр, подарочную упаковку с которого Кельвин не успел снять. «Ты словно позаимствовал страницу из собственного воспитания, строгого и бережливого. Строгое бережливое воспитание».

Вдоль главной дороги в Хинсдейле припарковался мужчина. Он не стал направляться в магазин и стал читать газету. Он смотрел, как проезжают машины. Жители города увидели, что на нём – поношенная одежда, а сам он сидит на газонокосилке. Жизнь полна приятных и полезных мелочей, и это придает сил двигаться дальше!

Обложка: Габриель Санчес

Еще почитать:

То что мы потеряем.

Письмо

Мой милый друг

Когда-нибудь