Поток.

Это был один из тех бесконечных дней, что топят тебя с головой в своей черной, безликой череде. Дорога домой тянулась как липкая лента на которую обычно ловят мух в дешевых супермаркетах. Ядовитым, змеиным укусом обжигало осознание, что траурный цикл, скрутивший меня по рукам и ногам, чёрным потоком всё дальше и дальше увлекал в бесконечную и бессмысленную водоверть, центр которой – забвение. Рой чёрных мыслей, как стая обезличенных и кошмарных птиц, терзал мой воспаленный ум. И надежда выбраться из воронки этой мрачной пустоты уже казалась глупой, детской мечтой, которая обычно рассыпается в прах каким-нибудь рождественским утром в субботу. Морозный ветер бил в лицо мириадами колючих снежинок впивавшихся в кожу снопом обжигающих искр.  

Холодный и долгий день уже стремился к своему завершению, как и путь что мне довелось пройти. Тяжелая ноша оттягивала карман шерстяного полупальто. Той ношей была знакомая мне металлическая форма, что всю дорогу впитывала ледяную ненависть стихии. Люди проходили мимо всё той же серой чередой, как и в любой другой день предшествующий этому, будто этот обезличенный поток протекал здесь еще с того дня когда океан только начал уступать суше свои бескрайние владения. Каучуковые маски вместо человеческих лиц. Остекленелые дубликаты глаз опустошенно и безразлично перерабатывали пространство перед собой. А невзрачные, заводские штамповки, что с каждым годом все меньше напоминали одежду, лишь дополняли синтетический образ своего владельца. Эти существа уже давно не были людьми, может только отчасти. Словно чудовищный конвейер нёс на себе непрерывный поток дешевых реплик каких-нибудь чайных сервизов или пластиковых стульев. На какой-то миг мне показалось, что всё стало чем-то совсем иным. Словно неизменное пространство вокруг меня сделалось нереальным. И теперь больше напоминало какой-то гигантский зал или может, даже – комнату, а все живое было интерьером наполнявшем её. Комната, в которой менялись лишь узоры на окнах, иногда свет, иногда цвет, но никогда не сами формы. Разбитая тарелка заменялась новой – той же формы и размера. Старый чайник сменялся новым, не имевшем существенных различий и неумолимый цикл времени стремился дальше в своем неспешном, заданном неизвестно кем, темпе. Но сегодняшний вечер должен был стать особенным. Я чувствовал будто вся моя поседевшая жизнь готовила меня к этому. Всё моё существо вытянулось пружиной готовой сорваться в любой момент. Момент, который сломает этот неправильный ритм. Момент, что освободит меня от тягостного проклятья.  

Добравшись до дома и преодолев несколько этажей, я был на пороге своего жилища. Откуда-то донесся женский голос. Кажется, это было дружелюбное приветствие, но на ответ уже не было времени. Не снимая обуви, я прошел по неосвещенному длинному коридору. Предо мной стояла она — полутораметровая фарфоровая ваза. Золотые узоры в восточном стиле переплетались с сиреневыми, фантастическими цветами, контуры силуэтов людей, сплетавшихся в любовных объятиях по неповторимому замыслу художника, складывались в картину чьей-то прожитой жизни. Повинуясь порыву я достал из кармана полупальто стальной, оледеневший молот и со всей силой, что еще теплилась в моем продрогшем теле, запустил его прямо в фарфоровое изголовье. Послышался женский крик, звучный как таинственная симфония, переходящий от слабых нот негодования до звонкой трели ужаса. Молот впился в фарфор словно горячий нож в стылый блок сливочного масла. Раздался глухой хруст и фарфоровые ошметки полетели обезображенными кусками на белый ковролин. Ток крови зазвенел в ушах. Багровая масса хлынула омерзительным потоком.  

О Боже, что я наделал!