“У природы нет плохой погоды, каждая погода благодать…”, — тихо напеваю я строки из одной старой и доброй песни, подбирая набор фильтров для обработки визуальной информации, поступающей с внешних камер и, настроив на оптимальные параметры, неспешно двигаюсь по дороге – с удвоенной настороженностью поглядывая на виднеющиеся невдалеке здания производственной базы. Начавшейся ливень заливает стекла кабины, словно поток водопада и, снижает визуальную не инструментальную видимость, а звук его капель, глухо разбивающихся об толстые листы брони, сливаясь в единый шум, затрудняют идентификации звуковых маркеров, считываемых датчиками системы СОО — вызывая у нас с Девятой недовольство. Я с сарказмом пою о ‘’ чудесной погоде” и силюсь не слиться в сознании с машиной, чтобы избежать ее неутолимой жажды боя и тем самым сберечь последние остатки боекомплекта, а она предпринимает попытки соблазнить меня своими техническими возможностями. И чем ближе мы приближаемся к стенам этой базы тем быстрее ее безжалостный и безошибочный рационализм одерживает надо мной вверх, и я сдаюсь, не испытав ни грамма сожаления. Я знаю, что Каре не по душе, когда я погружаюсь в такое состояние, но в такие минуты мне становится абсолютно безразлично ее мнение и чувства. И, она сама для меня трансформируется из просто Волчицы в ‘’ Белую волчицу”- оставив от себя лишь личные данные ПСЖО (персональная система жизнеобеспечения) на моем мониторе командного управления.
-Волчица прием.
-На связи командир, — тут же отзывается она и в тоне ее настороженного голоса, я ощущаю нотки беспокойства за меня и тревоги за ребят, сидящих в грузовике.
-Займи позицию на девять часов от кабины КАМАЗа – паттерн Сопровождения. Время сближения пять минут, дистанция триста метров, сохраняйте минимальную скорость.
Кара быстро повторяет вводную и, заняв свое место и вынудив Тимоху снизить скорость, докладывает о готовности и активирует левые векторные щиты, прикрыв себя и охраняемый ею грузовик.
“ Пока все идет по плану”, — констатирую я, ускоряясь и заранее готовясь к неблагоприятному развитию ситуации и, начинаю фиксировать на радаре появляющиеся метки человеческих тел, а когда же загораются маркеры одной средней и двух тяжелых БМ, я лишь злорадно улыбаюсь и, врубив генератор голополя, стремительно сокращаю дистанцию между нами. Но, как только забор перестает быть помехой, чтобы увидеть мне со своей высоты, что за ним происходит, как тут же в голове проносится тревожный сигнал: стоп. Среди сельхозяйственной и строительной техники я замечаю трал, на котором погружено что-то очень большое и тяжелое. И мне хватило лишь одного мгновения для того, чтобы распознать в этом объекте, накрытом уже знакомой мне маскировочной сетью БШМ. На миг даже вспыхнула надежда, что наши поиски подошли к концу, но занавесу ливня прорезали всполохи орудийных выстрелов и два снаряда пролетели совсем рядом от меня, не найдя цель и уносясь в темные небеса. Однако я слишком медленно двигаюсь, что бы воспользоваться всеми преимуществами голополя и уже через пять секунд следующий подкалиберный снаряд впивается в мой бронированный наплечник, острой болью отзываясь в моем плече. Будь у меня левая рука то задержка работы нейроприводов активирующих подвижность ее суставов и боевых систем составила бы три с половиной секунды, но у меня ее нет — как нет и автопушки столь необходимой мне сейчас. Эти огромные недостатки огорчают меня на пять целых и восемьдесят три тысячных секунды, но вычислитель траектории полета снарядов второго танка выдает мне результаты, которые вызывают у меня улыбку. Ему придется затратить около две с половиной минуты, что бы сменить позицию и еще около минуты уйдет на подготовку к началу стрельбы. Это подарок для меня и гарантированная гибель для него.…Но мне нечем его накрыть и вообще – оба танка находятся вблизи с трейлером, и я рискую, уничтожив их повредить еще и его вместе с БШМ. “ Нужно заставить их сменить позиции. Хм. Так что придется немного потерпеть”, — проносится в моей голове и импульсами стремительно распространяется по всем сетям и электронным компонентам Девятой. “ Высота пять с половиной метров угол возвышения сорок восемь градусов начальная скорость снаряди 1900 метров, дистанция сто метров до цели, поправка семь градусов, дистанция десять метров, высота два с половиной метра слепая зона, выход за пределы прямой видимости – смена позиция”, — отзывается машина своим холодным монотонным голосом. И, уходя под прикрытие стен двухэтажного административного здания, падает на колени, фиксируя системой захвата и сопровождения, появляющиеся в окнах силуэты противника. Теперь танки не могут вести по нам огонь, находясь на тех же позициях, и начинаю маневрировать, а Девятая открывает огонь по пехоте, которая словно идиот, стремящийся самоубиться настойчиво “лезет в окна” стреляя из РПГ и пуская в нас гранаты из “подствольников”. Я же лишь на мгновения с недоумением обращаю внимание на то, как несинхронно пулеметы Девятой открывают огонь и тут же вспоминаю, что в режиме фиксации цели машина в целях рациональной экономии боеприпасов и сокращения времени реакции корректировкой всем корпусом, открывает огонь лишь из тех пулеметов, в сектор которых с гарантией три целых и пятьсот тысячных градуса попадает цель. Я стреляю метко и достаточно быстро, но Девятая в автоматическом режиме это умеет делать значительно лучше меня и мне ничего не остается как, ответив на запрос Кары и убедившись, что у них все идет четко и слаженно заняться присчитыванием тактических маневров танкистов. Сейчас, находясь на территории и не видя меня в прицелы своих орудийных систем, танки оказались бесполезно, но они предпринимают лихорадочные действия, что бы повалив секции забора обойти меня с двух сторон, заодно позволив пятнадцатой выйти за пределы базы и с безопасного расстояния применить по мне ракеты своего ПТРК. Тем временем пока они это делали, Девятая в фарш покрошила всех желающих выглядывать из окон, буквально превратив практически все здание в решето и, потеряла интерес к тем метках что притаились, меняя слюнявчики и подгузники. Ее, как и меня, теперь заинтересовали самые вкусные но, к сожалению, абсолютно предсказуемые цели, что пытались проявлять воинскую смекалку, а она как мы быстро поняли, была у них не выше среднего ибо, поняв с кем, имеют дело, более умные бы рванули на всех порах отсель, куда глаза глядят. Помниться мне, что еще Гегель в далекие предалекие времена, произнес умную фразу для умных людей: “История повторяется дважды: первый раз в виде трагедии, второй — в виде фарса”. И на этот раз становится не просто забавно, но и смешно – вспоминая какой огневой мощью они обладали прошлой ночью и насколько они невероятно слабы сейчас.
То, что произошло под Николаевкой, должно было вояк чему-то научить, хотя их первое боестолкновение с “ неизвестным” противником еще в Мундыбаше должно было заставить действовать более умно и осмотрительно, но видимо верной оказалась умная русская поговорка: “Горбатых дураков только могила исправит”. Смелость танкистов могла бы вызвать уважение к ним, если бы она не граничила с непробиваемой глупостью, но глядя на маневры того из танков, что оказывался недалеко от Волчицы с ребятами, я не на шутку встревожился, рассудив, что в данном случае глупость может причинить нам намного больше вреда нежели предполагаемая смелость. Он сходу открыл по “Белой волчице” огонь, так как не заметить возвышающуюся на открытой местности пятиметровую махину при всем желании было невозможно. Но и Кара оказалась не столь глупа, как он мог бы ожидать, и быстро начав движение, переключила щиты на стелс поле, одновременно выпустив две ракеты и открывая огонь из своих рельсовых деструкторов предназначенных исключительно для поражения слабо бронированных или летающих объектов. Впрочем, снаряды ее электромагнитных ускорителей не способные причинить какого-либо значительного ущерба Армате с лёгкостью крошили и сбивали все то, что располагалось на крыше танка и отвлекли внимание танкистов от меня. Не теряя из внимания вторую Армату и “пятнашку”, которая уже успела отъехать на достаточное расстояние, я устремился к первому танку и, как и в ночном бою под Николаевкой применил единственно верную тактику – включив прыжковые ускорители, обрушился всем весом Девятой на него – вбивая в землю и сминая корпус. После чего просто приставил ствол к первому же более-менее широкому разрыву его брони и нажал на курок огнемета, переведя его в импульсный режим. Достал ли мой огонь до содержимого броне капсулы танка для меня уже было не важно – достаточно было и того что трансмиссия машины была вывернута наизнанку обездвижив ее, а пушка замолчала и выглядела “как-то не очень ровно”.
-Молодец Кара, — похвалил я Волчицу и велел вернуться к ребятам резонно опасаясь что танкисты могли выбраться из того что когда-то называлось их танком и натолкнуться на пацанов с викарией. Разумно было бы допустить что они, будучи разумными людьми, побегут не в открытое поле, а обратно, прячась среди машин и ища укрытия в помещениях, но в паническом состоянии человек творит все что угодно, но только не то, что следует делать. Нужно опасаться, можно бояться, а вот паниковать не стоит никогда…
“ Не знаю. Что может быть страшнее встретить на своем пути викарию, которая только начала отходить от боли и унижения и, для которой любой, кто носит ненавистную ей форму предстанет “насильником и изувером”? Наверное, им будет лучше там же в танке застрелиться, чем показываться ей на глаза”, — зло усмехнулся я, глядя как Армата чадит черным дымом и тут же увидел, как совсем рядом от меня взорвалась ПТР сбитая с курса помехами электронной защиты Девятой. “ Движение это жизнь!” – пошутил я и, проломив забор, скрылся с линии прямой видимости обеих машин противника. Ливень и голополе прекрасно маскировали силуэт Девятой — пока она находилась в движении и чем выше была скорость, тем более эффективна была и ее маскировка. Я, скрываясь за строениями, бежал с максимально возможной скоростью, стремясь пробежать в тот же пролом в ограждении, через который обе машины противника выехали за территорию базы и первым делом рванул к пятнадцатой. Очень скоро и неожиданно для ее экипажа, я оказываюсь за ее спиной и, обнаружив несколько человек, по всей видимости, из ее десанта, обливаю их из огнемета, а следом, увидев откинутую аппарель, щедро подаю струю внутрь. Огонь пронзая машину насквозь, возвращается назад и стремительно вырывается наружу, выжигая всех и все, а я уже бегу к Армате не обращая внимания на живые горящие факелы, разбегающиеся в разные стороны и попадающие мне под ноги. “ Горите, грешники и не грешники тоже горите – огонь отпустит вам все грехи и очистит ваши души, а на Небесах решат — правильно ли я поступил или погорячился немного”, — прикидываю я и недобро ухмыляюсь, видя как Армата, развернув башню назад, спешит уехать от меня, стреляя куда угодно только не по мне. Очередь моих пулеметов, еще очередь и еще – движок танка начинает дымить, а через минуты он замирает на месте и из его моторного отсека начинают вырываться языки пламени, — которые с каждой секундой становятся все больше и жарче, несмотря на то, что дважды срабатывает система пожаротушения и ливень льет сплошным потоком. “ Видимо я достал до топливного бака”, — предполагаю я, и довольный своей догадкой констатирую, что так оно и есть, когда огонь вспыхивает еще сильней и охватывает весь зад машины бушующим пламенем.
Глядя на Армату и видя ее развернутую башню, которая даже и не думает пошевелиться, я с любопытством гадаю, как экипаж теперь ее будет покидать. Но проходит несколько долгих минут и наконец, один из люков приподнимается и отходит в сторону и из-под башни, словно таракан выполз танкист, посмотрел на меня и снова вполз назад, но видимо ему там объяснили, что вскоре взорвутся боеприпасы и всех накроет медным тазом и он лезет вновь. Он бочком скатывается на землю и, крикнув что-то остальным, отбегает в сторону, нерешительно оглядываясь по сторонам и пялясь на меня. Следом спешно лезет второй, а за ним и третий….Но если двум первым повезло то третий, увидев меня, вновь ныряет обратно и через короткое время появляется с автоматом в руке, но уже без мозгов и упускает спасительные секунды для эвакуации. В недрах машины раздается сильный взрыв не достаточный что бы сорвать башню с погона, но достаточный что бы ее развалить и перекосить – придавливая бедолагу и переламывая ему ребра и хребет. Увидав эту картину, первые два члена экипажа приходят в полное уныние и в отчаянии начинают заламывать себе руки и рвать волоса, но замирают на месте, когда я, отключаю голополе и, Девятая предстает пред ними во всей своей суровой красе. Через внешние громкоговорители я предлагаю им не делать глупости а, закинув руки за голову топать вперед, пока не скажу остановиться и в качестве весомого аргумента “фыркаю” из огнемета выжигая остатки топлива в стволе и продувая его от сажи.
-Волчица, прием.
-Волчица на связи.
— Докладывай. Что у вас?
-Порядок командир. Никакой активности противника не замечено. У нас все живы, здоровы, взяли троих танкистов в плен, – радостно доложила Кара: — А что у тебя?
-Как ты видишь — я еще дышу. У меня тоже неплохой улов — двое из экипажа второго танка. Можно было бы и побольше да последний оказался слишком медлительным и несообразительным и предпочел самоубиться.… А в БМП так вообще одни клоуны сидели, и ты будешь смеяться, но я их всех одной струей огнемета поджарил.
-Не закрыли люк?
-Заднюю дверь!
Кара, хмыкнув, замолкает и через пару минут задумчиво спрашивает:
— Что же они так глупо подставились?!
Нет, она не ждет от меня ответа – этот вопрос скорее риторический. А я и не спешу ей его давать, так как и у меня нет на него ответа. Да и по большому счету мне он не был нужен тогда и я не задумываюсь о нем сейчас.…Какая мне теперь разница был ли экипаж пятнашки слишком самонадеян и легкомыслен по причине своей неопытности или они просто были слишком пьяными, чтобы соображать головой. Их машина горит синим жарким пламенем, а от их тел вероятно уже и пепла не осталось. Важно лишь то, что они больше никогда и никому не причинят вреда. Важно лишь то, что этот бой закончился не в их пользу. Они, оказались слишком глупы, что бы остаться в живых – из тысячи шансов сохранить свою жизнь они предпочли выбрать один самый худший. Из мира в мир, из боя в бой все повторяется раз за разом – люди выбирают смерть вместо жизни, овцы гибнут за тех подлецов, что ими управляет, подлецы и подонки из последних сил стремиться сохранить свои жалкие никчёмные жизни и все одно их постигает неминуемое возмездие. Но какой ценой? И каждый раз я спрашиваю Бога: Почему? Почему миллионы чистых и порядочных людей жертвуют собой ради того чтобы спасти от справедливой кары подонков?
Я убил тысячи тысяч “ невинных” молодых пацанов и девчонок, которые с оружием в руках пытались не просто убить, но хотя бы задержать меня, что бы позволить своим хозяевам предпринять попытку скрыться. Мой Легион прокладывал кровавые просеки, сквозь армии, состоящие из невинных, достойных жизни и уважения людей оставляя за собой лишь их растерзанные, сожжение и растоптанные тела. Бессчётное количество раз мы видели, как за нашими спинами опускались бесчисленные орды серафимов и архангелов, собирающих среди кровавого месива души чистых и светлых что пытались нас остановить.… И каждый раз мы спрашивали себя и Бога: Почему нам приходится их убивать? Почему они сами не могут покарать виновных и сами же остановить войну? Разве мы получаем от этого удовольствие? Разве мы не жертвуем своими душами, убивая их? …Это не справедливо по отношению к нам. Но, мы лишь воины и стараемся не задумываться над этим, даже тогда когда становится невыносимо больно. Однако именно боль делает нас сильными, освежает нашу память, не дает ей увянуть, забыть. Боль делает нас справедливыми и честными. Боль сохраняет в нас человечность и не дает погаснуть божьей искре.… И отчасти, в большей или меньшей степени боль позволяет нам всегда побеждать.
Я смотрю на гонимых мной, сквозь промозглый осенний ливень, членов экипажа второго танка, без сочувствия или малейшего намека на жалость и лишь в какой-то момент по-хозяйски прикидываю, что они сейчас промокнут насквозь и придется озадачиться тем, чтобы найти им крышу над головой и позволить обсушиться у костра. Кто-то подумает, что это и есть сопереживание, но он будет однозначно не прав. Потому что я делаю только то, что должен делать или сделать и в мои планы не входит сейчас заставлять их страдать от холода. Тем более что этой осень не было никакого “бабьего лета” и из-за того что небо уже долгое время затянуто плотными тучами воздух стал раньше времени промёрзлым и раньше времени наступит зима. В подтверждение моего предположения ливень потихоньку начинает стихать, а вскоре ему на смену приходят дождь с мокрым снегом гонимый сильными порывами морозного ветра.
-Волчицы, прием.
-На связи командир.
-Кара, прими моих пленников, а я пока совсем не стемнело, зайду на территорию оценю, что там да как.
-Тебя поняла. Что еще?
-Пока все. Конец связи.
Я бросаю взгляд на то, как Кара идет навстречу танкистов, как они на короткий момент притормаживают, увидев ее и посматривая на подбитую первую Армату, вновь переходят на быстрый шаг и спускаются с дороги к нашему КАМАЗу. После этого оцениваю показания РСО и датчиков спектрального анализатора и, врубив оба ряда фар, захожу на территорию базы или промзоны. Неважно. Тут их две, разделенных лишь одним бетонным забором, пара секций которого повалена прорывающимся сквозь его второй Арматой и пятнадцатой. Я обнаруживаю несколько бронемашин, одна из которых оказалось БРЭМ на базе четырнадцатой и пара армейский КАМАЗов, однако меня заинтересовали не они, а большой тягач Вольво с прицепленным к нему многоколесным тралом и расстрелянный Тайфун. Обойдя трал и оценив его со всех сторон, я не заметил на нем никаких повреждений, а вот вид Тайфуна меня слегка озадачил и насторожил. Состояние БТР было далеким от исправного, от одного колеса остался только диск с остатками резины в бортах сияли пробоины, под дверью десантного отделения виднелись следы крови, но не было сомнения, что это была наша машина и, что он прибыл сюда своим ходом уже в таком состоянии. Я осмотрел и другие машины, однако кому принадлежит БРЭМ и чьи КАМАЗы, определить не удалось, а оба Тигра оказались машинами вояк. Просканировав местность и оба двух этажных здания, я обнаружил тепловые метки людей, человек шесть и одна из них меня заинтриговало – она находилась на втором этаже административного здания стоящего в глубине территории сразу же за тем, из которого по мне вели огонь гранатометчики. Опустив машину на колени и заглянув в окна комнаты, я смог лишь частично ее осветить и разглядеть, жалюзи на окнах позволили мне увидеть совсем немного. Я увидел краешек обеденного стола с объедками и бутылками и что-то подобие лежанки, на которой виднелось чье-то обнаженное тело, с не совсем естественно расставленными грязными ногами. Фантазия у меня всегда была богатой и, я сразу же почему-то подумал, что сегодня я уже видел нечто аналогичное. Вот только чтобы проверить свою догадку, мне нужно было бы покинуть машину…. Но, пока территория не будет проверена полностью, выходить из нее было бы неосмотрительно глупо. Еще одна одиночная метка тоже находилась на втором этаже, но в другом здании и я предположил что это, скорее всего кто-то из раненых вояк – меня эта цель не заинтересовала. Оставшиеся четверо тоже находились в этом же здании что и военный, но в самом углу, в единственной комнате, чьи окна были наглухо заделаны кирпичом.
Далее потребовалось проверить вторую территорию и прежде чем я это сделал я подал звуковой сигнал “ свой-чужой”. Он менее грозный, чем боевой, но не менее громкий и применяется в условиях ограниченной видимости, чтобы обозначить свое местоположения для групп сопровождения или при выходе к своим подразделениям, не имеющим возможности связаться с пилотом, или лишены визуально-электронных систем обнаружения и опознавания. Я это делаю специально чтобы привлечь к себе внимание чужих и обозначаю себя для своих – кто-нибудь из них кто еще укрывается здесь на промзоне или в поселке даст о себе знать. Однако к своему легкому разочарованию ничего интересного на экране СОО не обнаруживаю…
Разве что спустя пять минут после моего сигнала, перемахнув через забор, территорию второй базы покинули человек десять и, под прикрытием сумерек и непогоды и, прячась в редких кустарниках, прямиком направились на кладбище расположенное неподалеку. Зачем? Непонятно. Уточнять, кто это был и, зачем они бродят в сумерках там, где покоятся одни мертвые, я не стал, как не стал и преследовать – за меня это сделали твари, что промышляли на погосте. И возможно, что кому-то из беглецов посчастливилось угодить и в разломы, так как вместе с пронзительным лаем созданий похожим скорее на птичье карканье и треском автоматных очередей я слышал тихие хлопки похожие на схлопывание аномалий. Дослушав до финала драму на кладбища и не найдя для себя ничего стоящего моего внимания в радиусе трех километров, я связался с Карой и велел ей и ребятам заезжать на территорию.
Кара, вместе с Владимиром, взялись обследовать первое административное здание мы с викарией взяли на себя второе, наказав Тимохе никуда не отлучаться от машин и не спускать глаз с пленников. Но прежде чем войти в здание я осмотрел стоящий у входа автомобиль, белый корейский “паркетник” последнего модельного года. Он бросился мне в глаза не своим броским дизайном, лишенным какого-либо очарования и, даже не тем, что на таких автомобилях катаются в основном женщины, а тем, что он был, пожалуй, единственным легковым автомобилем, что я увидел на территории. И на фоне остальных транспортных средств он выделялся не только своим видом, но и в его замке зажигания все еще торчал ключ с брелоками сигнализации и розовым пушистым зверьком. На переднем сидении среди прочего содержимого распотрошенной кем-то женской сумочки я обнаружил удостоверение майора полиции на имя некой Елены Николаевны, ее электронный паспорт с чипом водительских прав и разрешением на ношение огнестрельного оружие и несколько фотографий молодой статной женщины в черной форме, заснятой на пару с симпатичной девушкой подростком. На заднем сидении лежал кожаный плащ, явно принадлежащий владелице автомобиля и разноцветная куртка.… Войдя в здание и начав его осмотр, я уже предположил, кого мы найдем на втором этаже и даже отчасти был рад тому, что это могла оказаться не одна из наших сестер. Но как же мало потребовалось, что бы омрачить эту нечаянную радость. В одной из комнат на первом этаже заваленную коробками, солдатскими рюкзаками, парой лежаков и стопками старых канцелярских книг и бумаг мы обнаружили мертвую голую девушку со следами насилия на теле и со связанными руками. Открыв дверь, мы увидели ее стоящую у окна и посчитали живой, но лишь когда подошли поближе и осветили фонарем, то заметили что от ее шеи к гвоздю, на который раньше крепилась гардина, тянется веревка, а ее ноги подогнуты в коленях и она не подает никаких признаков жизни. Определить, кто это и как она погибла, нам не составила труда, а викария еще и назвала приблизительное время, когда это произошло. Потому мы уже точно знали, кто находится на втором этаже, но то, что мы там увидим, когда выбив закрытую дверь, зашли внутрь комнаты – нет, такого мы не ожидали. Вероятно, раньше это была комната отдыха, достаточно большая, но не уютная и почти ничем не заставленная, а теперь тут стоял длинный стол, заваленный прокисшими вонючими объедками, бутылками из под алкоголя и газированной воды, с десяток стульев на одном из которых аккуратно висел форменный пиджак с майорскими звездами. Весь пол был завален мусором, стеклотарой и окурками – как бы сказала любая хозяйка “ был полный срач”. И таким же, как пол грязным, вонючим от мочи и заляпанным выделениями человеческого организма был и разложенный диван-кровать, стоящий в дальнем углу комнаты. На нем женщина, абсолютно голая, грязная, но все еще живая лежала на животе, с раздвинутыми ногами и руками, привязанными к ножкам дивана. Нас, не сильно удивили следы ожогов на ее спине и ягодицах — тушить папироски об тело вероятно любимое занятие у всех садистов. Унизительные надписи, авторучками, фломастерами и вырезание их гвоздями или ножом с последующим замазыванием мест порезов сажей — это тоже обычное дело в кругах изуверов. Но зачем было обмазывать машинным маслом и засовывать в задний проход полную литровую бутылку водки, горлышком наружу, да еще и почти целиком — вот это уже было за гранью человеческого понимания. “ Каждый русский мужик знает, что водку нужно пить в холодном виде. И тем более никто, будучи в здравом уме не станет доверять такое богатство на сохранение женщине”. Я не скажу, что ничего подобного раньше не видел. Видел и похлеще. Но там-то были порно актрисы или патаскуньи, а тут целый майор полиции, да и место было не совсем соответствующее подобным деяниям – все- таки офицеры РФ это почти что гусары. А гусары, как известно даму никогда не обидят, …подобным действием. Однако, два случая насилия над женщинами за день, да еще и совершенные разными людьми и в разных местах – это уже звонок, что что-то я не понимаю в этих людях. Впрочем.…О чем это я? Вот ведь всего несколько лет назад все блогеры трубили о том, что в Советской армии, вошедшей на территорию Германии, приказ из ставки пришел: Что бы значит, с гуманизма нашего всех значит немочек перетрахать по два раза каждую. В целях значит таких – поднять после войны немецкий генофонд до довоенной численности. И ведь перетрахали. Кто-то писал, что аж целый миллион, а были и те, кто утверждал, что и два миллиона и может быть, скорее всего, и все десять. И все это всплыло якобы из самых секретных источников в КГБ и благодаря правдивым писателям и историкам из заокеанской Страны, таким как ЗуВОРов, СахароЛЖЕницын и прочих с корнями ВОР и ЛЖЕЦ.
Может быть и военным РФии такой приказ спустили? Кто знает, кто знает. Тайна то военная, ее кому попало, не рассказывают и за тридцать серебряников не раскроют. За доллары можно, за юани и шекели.…Но у меня нет ни того ни другого зато есть несколько пленных, включая начальника штаба и очень вострый нож. А тут ка раз Тимоха прибегает и смотрит …на бутылку в попе и кровь от лица так отхлынула, что позабыл, зачем прибежал. Я- то старый волк, за свою жизнь много чего повидал и мне хоть сто таких случаев в один день подавай — ничего со мной не станется по причине прожжённого цинизма и крепкой психики. А вот для Володи с Тимой два раза – это уже перебор. Да и Иносенсия сама только недавно вырвана была из лап вот таких же изуверов – она тоже еще не отошла, и отходить ей придется крайне долго. Но, ребята молодцы, держатся. А я лишь слежу, чтобы духом не падали и действую быстро и корректно, как и должен поступать старший и более опытный товарищ и командир. Я, перерезав веревки удерживающие Елену Николаевну, аккуратно вынимаю бутылку, а викария приводит ее в чувства и начинает оказывать ей первую медицинскую помощь. Тимоха не теряет времени и проносит из соседней комнаты солдатское одеяло и Иносенсия укрывает им свою подопечную, чтобы та не сильно мерзла, так как в комнате довольно прохладно, а отопление понятно дело не работает. Нам с Тимохой тут более делать нечего и мы спускаемся вниз – как раз вернулись Кара с Владимиром, приведя с собой четырех освобожденных ими техников. Те рассказали, как попали в плен, рассказали о том, как на их колонну напали военные и прояснили судьбу еще двоих человек. Водителя БТР Тайфун и старшего техника военные до смерти запытали во время допроса. Выслушав их и убедившись, что они в порядке я приказываю готовить трал с тягачом к выходу, а Володю и Тимоху прошу осмотреть оставшиеся после военных автомобили. Ну а сам забираюсь в грузовик к пленным и завожу беседу на тему, верю, не верю. До прихода на базу у меня было желание позволить им немного согреться и обсушиться, но после того, что я увидел тут, оно как-то неожиданно пропало. И вообще, если бы они, тут сидя передо мной, вдруг неожиданно стали бы дохнуть один за другим от чумы и золотухи то я бы и бровью не повел. “Виновен ты, не виновен – мне как-то стало без разницы. Если на твоих глазах подонки творят злодеяния, а ты стоишь рядом и боишься, язык свой из жопы достать, значит, ты такая же мразь, как и остальные. Ты соучастник преступления и значит, уважения, и милости к тебе будет не больше чем к непосредственным деятелям. И это справедливо. Не нравится, ну так потом в Небесной канцелярии свои претензии предъявишь Богу — мне же до твоих возмущений нет никакого интереса. Разве что я могу заставить тебя страдать долго-долго или же проявлю милосердие и сделаю твой отход с грешной земли на святые небеса более быстрым и может быть не таким болезненным”. Слушая меня и видя отрезанные кокушки начштаба, танкисты, ребята молодые и почти сообразительные и, столь же почти честные, спешат рассказать все, что знают и даже то, что мне совсем не интересно. И, разумеется, никто из них не был ни в чем виноват и все как один, включая начштаба, как, оказалось, искренне верят в Бога. Какой восторг! Слушая их, у меня в какой-то момент возникло ощущение, что я слушаю очередное представление некогда популярного у части российской молодежи, что претендовала на роль высокоинтеллектуальных представителей РФии “ Комедия Клуба”. Я, свесившись с борта блеванул и предупредил, что тому, кто еще раз попробует меня рассмешить, без всяких предупреждений разрежу рот до самых ушей — ибо не люблю я дешевых клоунов. Однако угрожать и запугивать можно умных – делать это с идиотами бесполезно. Идиоты этого не поймут по причине своего врожденного или устойчиво приобретенного невысокого умственного состояния – даже рабы в “Инферно доминус” известные тем, что лишены языков и обладают весьма посредственным умом, на фоне этих болванов выглядят мудрецами. “ М-да. Страх уму не товарищ”, — зло сплёвываю я и, заслышав истошные женские крики, спрыгиваю с машины – оставив кроликов-танкистов наедине со своими страхами и совестью.
В комнате где остались викария с майоршей “взревела белуга” но вовсе не от того что у кого-то погибла дочь невинная девочка подросток, в полном смысле этого слова, а потому что Иносенсия обнаружила порчу в душе Елены Николаевны и прямо и честно заявила, что отказывается далее быть благосклонной к грешнице. До Елены Николаевны, как я хотел бы думать, не дошло суть глубины ее морального падения вследствие пережитых психологических травм и я молча выслушиваю все ее претензии и возмущения. А пока она изливалась злобой и желчью, у меня в голове назойливо всплывали вопросы: Может быть, я зря вынул бутылку из ее задницы? Может она не случайно там находилось? Может мужики перепутали и, вместо заднего прохода этим импровизированным кляпом надо было закрыть ротовой проход?
И вот я стою, слушаю ее и вспоминаю как там, в библии было написано: “Что в помыслах моих то и на языке и в руках моих сотвориться”. А потом я прошу викарию покинуть нас, а сам беру стул, сажусь перед Еленой и спокойно чуть-чуть грозно говорю ей, чтобы успокоилась и приступ своего ЧСВ слегка уняла. Яркий свет мощных прожекторов Девятой, льющийся сквозь окна с которых содрали жалюзи, заливает комнату белым светом, делая ее неестественно похожей на операционную, и я, глядя в разбитое лицо Елены Николаевны, начинаю вскрывать ее сущность как патологоанатом. Я спокойно и жестко выкладываю перед ней факт за фактом и обнажаю всю трагичность ситуации, в которую она попала и которая разворачивается по всему миру. Она внимательно слушает меня, охотно отвечает на мои вопросы, помогая сложить все пазлы в единую картину, а я охотно складываю их и без малейшего желания милосердствовать доношу до товарища майора суть моих обвинений, опуская ее все ниже и ниже “под плинтус”. Где собственно и должно было быть ее истинное место изначально.
-Когда начались беспорядки вы Елена Николаевна поехали за своей дочерью в деревню, где она, по всей видимости, жила у бабушек с дедушками. Верно? Забрав дочь, вы по пути заехали к военным, которые оказались здесь совершенно случайно. Что вам от них надо было – искали защиту или надеялись получить от них ответ на вопрос, что в Стране происходит? Думали, что как сотруднику полиции, да еще и при больших звездах они охотно вам все поведают? И это была ваша первая ошибка. Во время бунтов и революций сотрудники правоохранительных органов первыми попадают под удар и, увы, они остаются один на один с бедой брошенные и ненавидимые всеми. В том числе и военными, которые к этому моменту могут оказаться далеко не союзниками, а может даже и врагами. Вероятно, вы совсем забыли о том, что в последние годы вас ненавидели и презирали все слои населения – вы же олицетворяли собой Власть и правительство. …Тем более что вы имеете большой чин в органах и являетесь женщиной – “проправительственной подстилкой насосавшей свои звезды у вышестоящих командиров”. Уж, простите меня за эти слова Елена Николаевна – это не мое мнение – это мнение народа.
На этих словах я остановился и выдержал паузу, позволив ей обдумать сказанные мной слова. Она ничего в ответ не возразила, а лишь горько чуть улыбнулась своими разбитыми губами и задумчиво глядя в пол кивнула головой. Мне была жалко глядеть на ее, некогда красивую женщину, но единственное чем я мог ее пожалеть так это встать и укутать ее еще одним одеялом.
-Что произошло дальше, вы помните? Помните, как вас уговорили присесть за стол? – я оглянулся и показал ей на стакан со следами губной помады:
-Из него вы и пили водку, зачем? За знакомства и для снятия стресса. Верно? В кругу крепких и сильных мужчин, имеющих танки и бронетранспортёры, вы почувствовали себя в безопасности. И это ваша вторая ошибка. Вероятно, вы забыли, что происходит после пьянки, когда на два-три десятка “изголодавшихся по-женской ласки” мужиков приходится одна подвыпившая женщина. И учтите, что они только что сами пережили стресс и,…как и все обитатели в этой Стране тоже не невидали вас, молча и давно. Странно, что сотрудник полиции оказался столь неосмотрительным.… А может вы сами хотели этого? Сексуальных приключений на свою пятую точку! Вы же разделись сами? Ваша одежда цела. Сколько их было, один, двое, больше? А где в это время была ваша дочь, что она делала? Она ведь не пила спиртных напитков, нет? Нет. Кроме газированной воды она ничего не пила. И просила вас не пить и уехать. Или нет?
Елена Николаевна неподвижно сидела на диване, поджав ноги под себя и молча уставившись в одну точку плакала – вспоминая и слушая меня, не перебивая и не отвечая на вопросы – на которые мне, собственно говоря, и не нужны были ответы. Я ведь не протокол составлял и, мне точность была совершенно не нужна. …Услышав за окном громыхание бочек и треск рации, я открыл окно – там Тимоха с Владимиром приволокли целый ящик новеньких армейских портативных раций и, подкатив пустую бочку, решали, что первым делом делать, разжигать костер или заняться рациями. Я крикнул им, чтобы занялись костром, так как пленным надо было обсохнуть и узнали, как обстоят дела у техников. После этого вновь вернулся к разговору с Еленой Николаевной.
-Вы слышали, как изнасиловали вашу дочь? Она кричала, звала вас? Вероятно, тогда вас и ударили в первый раз по лицу — когда вы начали возмущаться и угрожать. А может к тому времени вы уже были слишком пьяны и уже ничего не соображали?…У меня есть пленные – я могу у них узнать, как все произошло. Но какой в том теперь смысл? …Изнасиловав вашу дочь и ударив вас, насильники подписали вам приговор – они уже поняли, что совершили и, им уже нечего было терять. А вы знали Елена Николаевна, что ваша дочь была девственницей?…Им не пришлось ее долго бить, она быстро сломалась – потеря невинности для нее было сильным ударом. И знаете, она, как мы предполагаем, сама покончила с собой. Воспользовалась тем, что ее оставили без присмотра и тем, что у нее руки связаны были спереди, а не за спиной и повесилась. В отличие от вас к ней отнеслись чуть помягче…Насильники даже крестик с ее шеи не сорвали.
Елена Николаевна начала безмолвно содрогаться, а потом, уткнув свое лицо в одеяло заревела. Но я не собирался ей сопереживать и продолжил безжалостно наносить один удар за другим.
-Девушка, что оказывала вам помощь, и на которую вы накричали, наша сестра милосердия, полевая медсестра…Ей не повезло, она попала в плен во время боя к таким же изуверам, с которыми вы сидели за одним столом, распивали спиртные напитки и добровольно легли с ними в постель. И ей в отличие от трех ее подруг и вашей дочери повезло – мы вовремя успели вырвать ее из лап насильников. Справедливое возмездие за их унижение и гибель мы свершили. А за вас? Нет, Елена, за вас мы никого наказывать не станем. Нет желания и нет права у нас такого заступаться за тех, чьи души порочны и черны как смоль. Более того, скажу вам честно. Встретив вас в городе, я вас саму отдал бы экзекуторам или любой из нас без промедления застрелил бы вас. Но, вам повезло, дважды. Во-первых вы остались в живых после того события что мы называем ‘’ Поднятие занавесы’’ – это время когда вопреки воле человека обнажается вся его суть и вскрываются все его пороки. А во вторых, вам повезло что мы успели сами того не ведая спасти вас от смерти. Видимо Всевышний справедливо посчитал, что вы уже достаточно наказаны и указал нам путь к вам. И, я не знаю, для чего он это сделал — мне вообще без разницы как сложится далее ваша Судьба. Я могу лишь сожалеть о том, что не успел спасти вашу дочь, которую вы собственноручно и погубили.
Я слышу, как кто-то осторожно шаркает ногами в темном коридоре и собираюсь выйти из комнаты, но в этот момент Елена вскрикнув, вскакивает с дивана и тут же смутившись, замолкает, когда громко пукает и по ее ногам начинает обильно стекать жидкие остатки переваренной пищи. Вошедшая в комнату Иносенсия молча протягивает мне одну из двух портативных раций и, бросив взгляд на Елену Николаевну совершенно обыденно говорит ей:
— Недостаточность анального сфинктера – следствие нервного потрясения и растяжение мышечных тканей. Еще пару дней, максимум неделя и все пройдет. Рекомендую частые промывания чистой водой, ванны c слабым раствором марганцовки и свечи. Можете еще и мышцы потренировать для ускорения процесса выздоровления.
После этого она поднимает с пола целую бутылку газированной воды и, сделав несколько глубоких глотков, обращается ко мне:
-Техники докладывают, что у них все готово. Ждут от вас дальнейших распоряжений. Я проверила пленных.…Двоя порченных, — после этих слов викария бросает косой взгляд на Елену Николаевну и, тут же потеряв к ней интерес добавляет: — Еще Кара хотела с вами что-то обсудить. …И товарищ Девятый ребята консервы согрели. Приглашают поужинать.
Я благодарю Иносенсию и, дождавшись, когда она уйдет, прихватив упаковку с газированной водой, молча вопросительно смотрю на Елену Николаевну. Та, вытерев ноги уголком одеяла вновь укутавшись, садится на диван и, все еще краснея от стыда и плача, начинает мне рассказывать о своей жизни. По большому счету мне не интересно то что она пытается мне поведать так как ничего того чего я от нее не ожидал я не слышу. Подобных историй я слышал уже множество раз, разве что менялись в них имена рассказчиков и профессии, а в целом они были похожими друг на друга, словно писались под одну копирку.
Гордые или не гордые, но независимые женщины, матеря одиночки, мужья бросили или погибли, как могли, делали карьеру, чтобы обеспечить себя и своего ребенка. Дочери этого мира, чуть лучше или чуть хуже и толпы поклонников вьющихся вокруг самых привлекательных или самых неприхотливых из них. Если они не запивали, свое одиночество водкой то выживали и дальше самостоятельно, привыкшие к своему одиночеству и если кому повезло то и к своему постоянному любовнику, даже если он полный козел, вонючий и женатый. А кому-то не везло и они, разуверившись во всем, ломались и спивались, скатывались на самое дно – где и погибали порой самой мучительной смертью. Что поделаешь: Капитализм – это заебись! И горе тому, кто не ухватился губами за яйца “золотого тельца”. Всю жизнь проживет в нищете и в впроголодь, считая копейки от зарплаты до зарплаты. Я не люблю, когда кто-то начинает оправдываться, но Елена Николаевна и не делает этого. Она просто рассказывает о себе, как ей это позволяет делать душевное состояние, и я в очередной раз понимаю, что правда, как и медаль, нередко имеет две стороны и, как ее ни крути она все равно остается правдой. Хотим ли мы этого признавать, соглашаться с этим, или нет, но это так и обе стороны достаточно горьки, а зачастую и нелицеприятны. Мы можем ненавидеть и презирать ‘’ полицаев’’ но без них не было бы порядка, и законы бы никто не соблюдал бы – наступила бы Анархия, которая утопила бы последние остатки здравомыслия в беспределе отморозков и крови. Как это и случилось в конце.… А с чего начали строить свое новое общество выжившие? Правильно. С отрядов самообороны и принятия новых, своих законов и предписаний. Суровый мир – суровое правосудие, жестокое милосердие. А разве капиталистический мир это не то же самое? Дикие джунгли, со своими хищниками и своими стадами баранов. Да, я могу позволить временами срывать свое раздражение на полицаев и фсбшников, так как могу сравнить их с теми, какими я их еще помню. Но я не настолько глуп, чтобы не понимать, что то поколение их, что уничтожило или предало мое Государство, мою Родину давно уже или сдохли или ушли на пенсию. А эти.… Это новое поколение, взросшее на новых идеалах и служащее иной системе и иным правителям. Изменилась бы система, глядишь и симпатии к этим ребятам прибавилось бы, а там и уважение. В любом случае они, силовики, всего лишь дети ЭТОГО гнилого общества. Не больше и не меньше и другими они быть просто физически не смогли бы. ….И собственно, почему именно на силовиков было вылито столько народного презрения и столько ненависти? Разве им не приходилось покупать тоже дерьмо, что и всем остальным, разве им не приходилось кушать туже отраву, что и всем остальным, лечится в тех же больницах, водить своих детей в те же школы, жить в том же вонючем сгнившем мире, что и всем остальным? Что должны были испытывать полицейские к тем, кто им продавал отраву вместо еды, грабил их и наживался на них. Какое уважение они должны были испытывать к учителям, врачам, работникам СМИ? Правильно. Никакого уважения и такое же презрение. Потому что, блядь, Капитализм – это заебись! Особенно на территории находящейся под управлением МВФ и корпораций. Впрочем,…Люди познаются в беде. Оставаться человеком нужно всегда, во всех ситуациях. Ну, или хотя бы стараться это делать почаще — ведь остались же еще чистые и светлые люди даже в структуре ФСБ, ВС и Полиции. Остались! Просто надо быть сильным и уважать себя, беречь свои души и ту искру, что дал Бог каждому из нас.
-Я верила в Бога, ходила в Храмы и у меня дома были иконы. Почему он отвернулся от меня? – плача с недоумением спрашивает у меня Елена, словно она уверена, что я могу дать ей этот ответ.
-Видимо вы не там искали Бога или не того принимали за Всевышнего. Возможно, не в тех храмах и молились не тем образам, — отвечаю я ей с легким равнодушием и, выглянув в окно, прошу принести Елене Николаевне, что-нибудь покушать, покормить пленных и начинать готовится к выходу.
Володя приносит нам две все еще горячие банки с мясным супом и, получив от меня распоряжения, уходит, а мы с аппетитом приступаем к трапезе, хотя Елене достаточно непросто это делать, так как порванные губы у нее кровоточат, и она все еще плачет — на этот раз, растрогавшись от простого человеческого отношения к ней.
-В Храмах обделанных “дьявольским” металлом нет Бога кроме Дьявола. А если вам хочется кому-то молиться, то молитесь Иисусу Христу и не отмечайте день, когда его иудеи принесли в жертву своему ‘’ богу’’. И никогда не просите у Всевышнего милости и благ для себя…
-А…вы, вы, что никогда не просили для себя? Никогда не были в Храмах? – с горечью вскрикивает она, жадно отхлебывая горячий бульон прямо из банки и морщась от боли и беспомощности, чтобы нормально утолить свой голод.
-Был. Был даже в тех, что все еще работают, так как и должны работать. Но таких в России остались считанные единицы. Настоящие Храмы человечество уже давним-давно разучилось строить. И, временами, грешным делом обращался к Богу с просьбами. Хм. Дать крепость моему оружию, дать терпения мне, укрепить веру в себя, спасти от неминуемой погибели. Глуп был – вот и просил. Теперь не прошу ни для себя, ни для кого-либо. Все что мне надо и что я заслужил, он дает сам. Хвалит, наказывает, показывает мне путь. …Но я с должным уважением отношусь и к другим ‘’ богам’’ – демиургу, архонтам. Однако для меня наиболее важен лишь тот, кто стоит над всеми иными, а он всегда со мной, так что мне нет нужды его искать и потерять его я тоже не могу — пока во мне теплиться то, что он мне дал. Поищите в себе, может тоже что-нибудь еще сохранилось от него.
У нас уходит еще минут десять на разговоры о Боге и вере пока мы кушаем, но время идет и мне нужно заняться и другими делами.
Я доедаю свой суп и, попрощавшись с Еленой Николаевной ухожу, дав ей пару советов как пережить эту ночь и как ей далее смирившись со своей участью начать новую жизнь в этом новом мире. Напоследок, я бросаю на нее взгляд и, глядя как она понуро сидит с безжизненным взглядом, с горечью констатирую, что этот мир с большой долей вероятности, не станет ее новым домом, слишком она чужая для него, слишком не приспособленная. Я выхожу из провонявшей мочой и блевотиной комнаты и ставлю точку в еще одной, очередной маленькой трагедии, что мне довелось увидеть за свою долгую жизнь. Я ухожу, но знаю, что никогда она не уйдет из моей памяти, не затрется и не забудется – на таких примерах человеческой легкомысленности я буду учить своих детей и внуков, а они будут учить своих. И мне больно от того что за каждым из этих жизненных уроков скрывается чья та человеческая жизнь, чьи-то слезы, чья та боль. Не для этого люди рождаются, не для страданий создал их Всевышний.
Дел много, слишком много, а времени мало. С наступлением ночи сюда на запах крови и плоти начнут стягиваться трупоеды со всей округи и возможно, что подтянутся и охотники. Я не боюсь их – первые слишком трусливы, чтобы напасть и причинить какой-либо существенный вред, вторые могут и не прийти, так как я еще ни одного представителя из их вида не встречал с тех пор как мы вышли из города. Но, “береженного бог бережет” и кто приходит по ночам, одному ему известно до конца. Я спешу сам и подгоняю людей. Хотя, тех, кто уже знаком с тварями и тех, кто уже более-менее освоился в этом мире и понял, что промедление это недопустимая роскошь подгонять не надо, им нужно только раздать необходимые и своевременные указания и все. А непогода все также бушует, периодически изливаясь мерзким дождем вперемежку с мокрым снегом и порывами холодного ветра, что громыхая сорванными листами кровельного железа стремиться, еще сильней вогнать в уныние тех, кому уже итак нелегко на душе.
Ребята соорудили навес между двух стоящих рядом КАМАЗов, соединив между собой боковые стороны тентов обеих машин и установив под ним бочку с костром – не ахти, какое укрытие, но все же лучше чем ничего, и теперь все вместе с техниками и пленными прятались под ним от непогоды. Смекалка парней меня в очередной раз приятно удивила, так как такой способ быстро и эффективно сделать импровизированный навес я давно уже не встречал, но сейчас меня более радовало их приподнятое настроение. Окружив Иносенсию, все глазели на нее как на чудо, о чем — то ее сращивали, что-то ей рассказывали, над чем-то смеялись. А она, судя по ее интонации ее голоса и скромному смеху, чувствовала себя среди них свободно и непринужденно. Но, время для веселья закончилось, когда я подошел к ним намереваясь расставить все точки в вопросе что делать с пленными. Если с теми, у кого викария обнаружила ‘’ чистоту души’ ’и начштаба вопрос для меня был уже решен то, что делать с оставшимися двумя “еретиками” мне еще предстояло подумать. Однако на деле же все оказалось гораздо проще. Я ожидал что оба окажутся офицерами но нет, один был лейтенантом а вторым оказался сержант – мало того что душонки их оказались черными так выяснилось что сержант был один из тех насиловал дочь Елены Николаевны. Справедливости ради стоит упоминать что он занимался с ней сексом уже после того как ее сломали и “девушка уже не сопротивлялась и по первому же слову раздвинула ноги”. Вот такое вот смягчающее вину обстоятельство. …А офицер, на удивление, оказался как раз один из трех извергов кто засовывал бутылку водку в Елену — “вот же не свезло мужику!”. Я знал, что это будет очень жестоко по отношению к Иносенсии “заставлять” ее слушать все то, что я выпытал из этого нелюдя. Но ее слезы, ее гнев и боль стали наглядной иллюстрацией для остальных, хорошим психологическим уроком для тех, кому предстояло и дальше жить, осознавая свою роль мужчины и принимая ответственность за свои поступки. “ Женщина может быть прекрасной “игрушкой” в руках мужчины, мягкой и пушистой, нежной и ласковой, любимой и единственной – если он настоящий мужчина и ценит ее роль рядом с собой. Но она не ИГРУШКА, с которой можно обращаться пренебрежительно, без любви и уважения. Таких ‘’ мужиков’’ надо с рождения кастрировать, предварительно отрубив руки и вырвав их поганые языки. Хотите быть сильным мужчиной – будьте им. Хотите мне что-то возразит – мне плевать на ваше мнение и ваши аргументы. Даже по отношению к той женщине которую я не люблю и не уважаю я никогда не опущусь до того что бы оказаться слабей ее и подниму на нее свою руку руководствуясь лишь своими желаниями и эмоциями и тем более я никогда не займусь с ней сексом что бы унизить ее. Может быть, еще и поэтому я сейчас управляю Девятой, одной из лучших боевых машин, что видели миры, а эти подонки стоят передо мной на коленях? Может быть, поэтому Всевышний считает меня ЧЕЛОВЕКОМ и доверил мне право решать, кому умирать? ”.
Я заставил этих подонков в подробностях рассказать все до малейших мелочей. И они рассказывали, а я не перебивал.… Молча слушал, молча смотрел на викарию, на техников, на хмурые лица ребят, на пленных сидящих понуро опустив головы. Они должны были все это услышать, и они услышали. Особенно, я так думаю, всем понравился момент с бутылкой, которая никак не хотела проникать туда, где ей было не место находиться. Втроем(!) эти подонки долго и упорно пытались ее впихнуть в невпихуемое не обращая никакого внимания на крики и мольбы своей жертвы и наконец, окончательно вспотев и обессилив, они это сделали. “ Молодцы! Если долго ковырять ложкой в промерзлой земле то, в конце концов, получится вырыть для себя могилу. Что вы и сделали”.
Знали ли остальные пленные о том, какое зло творилось рядом с ними? Конечно же, знали о женщинах и знали, кто и как их насиловал, но …сами участия не принимали. А вот почему не заступились, не остановили подонков ответить никто не смог. Впрочем, в свое время я подобные вопросы много раз задавал на форуме сотрудников полиции. И никогда никто не мог дать на него хоть какой-либо однозначный, прямой и ясный ответ. НИКОГДА! Принцип не вмешательства в итоге погубил и Страну, и весь этот мир. “ Поздравляю!”
Я не с собственного любопытства заставил этих нелюдей рассказывать о своих злодеяниях но я получил определенное удовольствие не от того что они рассказывали а от того как они это рассказывали. Да, я насладился, видя их заискивающие взгляды и, удовлетворился глубиной собственного презрения к ним. А ведь я их не пытал, не угрожал им, я не заставлял их на силу это делать, не тянул за язык – сами, все сделали сами. Видимо надеялись что “чистосердечное признание и содействие следствию” смягчит их вину?! Сержант и молодой офицер, танкисты одного из современных танков мира, в кругу друзей и товарищей пережили падение мира, победили в первом же бою одного из сильнейших противников в этом новом мире, пережили гибель своей машины, остались в живых после боя с самой Девятой и так глупо закончили свою ничтожную жизнь. Почему? …В Небесной канцелярии им объяснят суть моего приговора.
Я забираю у Тимохи автомат и, подняв этих нелюдей, молча веду их к забору где, развернув их мордами к себе ставлю на колени, а сам отхожу и передергиваю затвор – собираясь привести приговор в исполнение. Я мог бы в иной день и покуражится над ними, как они того заслуживают – отстреливая им ручки и ножки, содрать с них кожу или насадить на шесты. Я мог бы придумать им тысячи мучительных казней, чтобы заставить страдать, но сегодня я совершено, спокоен, без эмоционален как неминуемое возмездие. Время отсчитывает последние секунды, замирает но.…Ко мне быстрым шагом подходит Тимоха и молча забирает автомат. Он ничего не говорит и мне и не надо никаких объяснений – блеск его глаз говорит за него. Я даже не остаюсь, чтобы посмотреть, как он будет это делать, если, конечно же, он решиться на это. Я разворачиваюсь и иду к остальным лишь на миг бросаю взгляд через плечо, когда за моей спиной раздаются две короткие очереди. Лишить кого-то жизни это всегда нелегко, хоть в первый раз, хоть в тысячный, но это верно лишь тогда когда ты понимаешь, что этот человек заслуживает право жить. А когда ты стреляешь по тем кто этого права лишен, то можно и целый ящик патронов извести — не испытав ни на мгновение наималейшего сомнения или грамма угрызения совести. Однако я не палач, что бы карать в подобных ситуациях. Для этого в каждом подразделении есть свой человек, и он берет на себя эту обязанность, нести сей крест, и риск осквернения своей души. Лишать кого-то жизни, когда в твоей душе уже царит пустота — это значит вселять в нее скверну – это нарушение баланса, за которым следует саморазрушение. Вот потому-то в нашем Легионе Байкал был самым веселым и человечным, с которым мы, его боевые товарищи, братья и сестры всегда делились своей душевным пониманием и глубоким уважением. Все что накапливалось в наших душах, мы охотно отдавали нашему кату, зная, как сильно ему приходится рисковать своей душой. Мы все делились друг с другом, со своими техниками и боевыми машинами душевной теплотой поддерживая гармонию и равновесие. Мы в свое время и понятия не имели и даже никогда не задумывались, как называется это состояние или это чувство, о которых мне приходится сейчас вспоминать и придумывать им какие-то дурацкие названия. Сострадание, ненависть, толерантность – “Эгей ребята, кто-нибудь знает, что это такое и с чем его едят? Тут какой-то чудик называет нас злыми. Злой – это плохо или хорошо, это скоморох или “простигосподи”?” Мы были как дети, просты и бесхитростны, без лжи и лукавства и все делили поровну. Все! Что однажды о нашем Легионе стали складывать легенды, что у нас якобы одна душа на всех. Красивая конечно легенда! Одна монолитная Душа Легиона! А правда ли это? Я не знаю. Ведь это же всего лишь, чья та солдатская байка. А всяких разных баек и легенд у солдат армии ВКНС было очень много. Армейский фольклор вообще очень богат всякими былями и небылицами. Стоит им невзначай зародится в глубине блиндажей и окопов, в кокпитах боевых машин как барды и скальды тут же разносят их по всем войскам, превращая в “легенды далеких славных времен”. Сказ о летающем корабле призраке слышали? А страшилку про “вечного огненного странника” – огромного многобашенного танка, что погиб в далекой войне и который до сих пор его периодически встречают на поле боя? А про эскадрилью древних как гавно мамонта сверх бронированных ‘’ Валькирий’’ первого поколения что, прорвав пространство и время, появляются в самый нелегкий час, чтобы прикрыть наши бомбовозы? А про БШМ Нибелунгов “Белая волчица” что в одиночку три дня сдерживала натиск противника, прикрывая эвакуацию тысяч людей из осажденного города? Говорят, что после того как к ней пробился ее Легион она три дня проспала беспробудным сном, а потом три дня не выходила из-за стола съев целиком три оленя, три корзины отборного Батархатского сыра и выпив три бочки нежнейшего эля из долины Понтер. Ну, может быть вы, слышали сказание о Легендарном Тринадцатым Легионе и ее девятом командире? Нет?! Ну, вы хотя бы помните баллады о героях защитниках Брестской крепости? Былины о мужестве воинов сдерживающих натиск смертельного врага в Сталинграде и переломивших ход той далекой войны? Нет?! …Хм. Память. Эх, какая же она короткая эта людская память. Потому-то и нужны все эти барды и сказатели чтобы следующие поколения не забывали своей истории. Ибо тот, кто не помнит своей истории, обрекает себя на ее повторение. …Да и просто становится тупоголовым ничтожеством – на чью могилу будет и не грех поутру поссать или кучу навалить.
Я возвращаюсь к остальным, что безмолвно прячут от меня глаза в ожидании дальнейших моих действий и подхожу к пленным. Они испуганны, они растерянны и я их понимаю. Страшно! Сейчас тьма и непогода их страшит меньше чем я, и они напряжены и обреченно смотрят на меня тихо моля своих богов, чтобы пронесло. Но, никто их не услышат кроме меня…
-Встать! – спокойным голосом приказываю я им, и они безропотно выполняют мою команду.
-Володя, освободи их! – прошу я парня и он, схватив кусачки и стараясь скрыть улыбку, спешно перекусывает проволоку, которой стянуты их руки.
Они растирают запястья, разминаются, кто-то обнаруживает, что проволокой до крови натер руку и по моей просьбе викария оказывает ему медицинскую помощь. Все происходит быстро, сухо, экономно. Они еще растерянны и не догадываются о том, что происходит, но на их лицах появляются робкие улыбки и в глазах вспыхивают огоньки надежды. “ Боги услышали их мольбы? Возможно. Но я их услышал точно”. А я не бог и не ангел. И не я даровал им сейчас жизнь, а Всевышний. И когда он это делает я не вправе его ослушаться, решая жить этим солдатикам или нет – впрочем, в таких случаях я и не задумываюсь над этим. Чистая душа – это не просто пропуск, а их непоколебимое право и нерушимая гарантия на Жизнь и уважение. Я лишь командир маленькой поисково-спасательной команды и мне нужны люди и не нужна лишняя обуза. Я сейчас могу их попросить о помощи, но потом я обязан буду их отпустить. Таков закон здесь, в городе он иной, но право и гарантии все одно остаются. Все сложно и легко одновременно и всегда есть риск что, получив свободу, они обратят свое оружие против меня. Но, таков закон и я не могу им пренебрегать, даже идя на риск. Мне сейчас нужны люди, бойцы, а пленные мне не нужны ни в каком виде. Начштаба исключение и мне целесообразнее доставить его к себе на базу на допрос – иначе бы я не нянчился бы с ним и давно отдал бы на растерзание викарии или повесил на первом же суку.
-Вы свободны и можете уходить куда хотите. Я дам вам время собраться и уйти, но потом если я еще раз встречу вас с оружием в руках направленным против меня или моих товарищей вам будет несдобровать, — я делаю паузу. Даю моим словам проникнуть в их сознания, так как знаю, что в такие минуты человек находится в шоковом состоянии и до него доходит крайне долго и продолжаю:
— Те, кто пожелает временно остаться с нами, может оставаться, но будет обязан беспрекословно выполнять все мои команды. Однако до той поры пока я ни решу, что я больше не нуждаюсь в вашей помощи, вы не сможете покинуть нашу группу. Выбор за вами, время пошло.
Я не стою над их душами, не подгоняю их, торча перед ними, как это обычно происходит у людей, которые спешат добиться от других принятия именно для себя благоприятного решения. Мне не нужны случайные и зачастую бесполезные или малополезные попутчики. А моя выгода, если можно так назвать мое желание укрепить отряд, принесет пользы лишь тогда когда эти парни самостоятельно и искренне захотят присоединиться к нам. Я, проходя мимо викарии и видя ее нерешительность, останавливаюсь и интересуюсь все ли у нее в порядке. Она утвердительно кивает головой и идет вытирать капли крови с лица, вернувшегося к костру Тимы. Он хмур “не по-детски” и в его глазах я читаю раздумье, но он уже и не выглядит ребенком, каким я встретил его несколько долгих часов назад. За столь короткое время он увидел столько всего “ необычного” что не удивительно, что он так быстро повзрослел. Так мужчинами и становятся – проходя сквозь тьму и огонь. Меня лишь на минуту посетил вопрос: Почему он это сделал? И я спрашиваю у Володи: Вы же с Тимохой близкие друзья, кто его родители? Владимиру неловко говорить при Тиме и он, отведя меня в сторону с неловкостью отвечает, что у него одна мама и младшая сестренка. Мама сотрудник полиции, а сестренке всего пятнадцать лет. “Вот так вот все просто и коротко”, — я смотрю на Тиму и с горечью думаю, о том, что сейчас он отомстил не за Елену и ее дочь, а за свою маму и сестру. Оптимисты говорят: “Надейся на лучшее, готовься к худшему”. “Но можно ли надеяться там, где для этого нет никаких предпосылок? Я ведь собственными глазами видел, что весь город увешан трупами сотрудников полиции – словно обезумевшая толпа составила заранее списки и потом целенаправленно охотилась исключительно на одних силовиков. Я ведь искал свою жену, я знаю, сколько выживших полицейских попало в фильтрационные центры города. Немного. А остальные, разорваны толпой? Я не хочу об этом думать…”.
Я отвлекаю Тимоху от его раздумий вопросами, на которые я уже знаю ответы. Я интересуюсь, все ли ценное они собрали, проверили ли автомобили и в каком они состоянии. Я задал с десяток вопросов, не имеющих никакой для меня необходимости и между которыми я вставил один единственный, но важный: “Как ты сам, готов или еще нужно время собраться?” Вопрос двусмысленный, я знаю, потому специально выстраиваю слова так чтобы загрузить человека и не дать ему сконцентрироваться только на одной теме. “Правильно ли ты поступил? Не кори себя и не сомневайся парень. Ты все сделал правильно”.
Я хвалю его и Владимира и говорю что они молодцы, все сделали верно! Я опять выстраиваю фразу с двойным смыслом и ловлю скромную улыбку и одобрительный кивок Иносенсии. Сейчас его нужно поддержать, похвалить, а со временем он сам научиться, на автомате быстро принимать решения, отличая “хорошие” от “плохих”. Я не учу его соблюдать равновесие – это слишком сложно и затруднительно порой даже для меня. Пусть пока научится принимать правильные решения и делать хорошие дела.
Я иду к техникам и после недолгого разговора с ними получаю и от них подтверждение что Вольво и трал в полном порядке, БШМ закреплена, как и должно, а их самих успели вооружить, и выдали рацию. Мне жалко лишь то, что Тайфун, который они использовали для перевозки своего переносного оборудования и инструментов больше не годится ни на что. Правда у нас есть один бронированный четырехосный КАМАЗ, но он битком набит всяким скарбом, что вояки успели на мародёрствовать в деревне и ее магазинах. Кроме того в этот КАМАЗ еще и ребята натаскали всяких ящиков и накидали неиспользованные гранатомёты, пару станковых пулеметов и всякой дряни по мелочи. Второй КАМАЗ вояк тоже набит, чем попало, а в нашем грузовике помимо бочек с соляркой расположилась свинья” начштаба” — “руки так и чешутся его выбросить его где-нибудь поближе к логову тварей”. Но на глаза попадается шикарный ТБРЭМ с большим прицепом, загруженным “черт пойми чем”, и совершенно ненужным нам. А через пять минут на него еще и механик-водитель нашелся, с офицерским званием и навыками управления подобными машинами. Из трех освобожденных мной пленных танкистов двое изъявили желание остаться с нами, а один ушел – не по пути ему оказалось с нами, с Алтая он. “ И, слава богу, что из деревни”, — подумал я: “ Будет мужику, по крайней мере, куда и кому вернуться”. Вот только ушел он по-английски, не попрощавшись – видимо испугался, что я передумаю или уговаривать начну его остаться. Уговаривать не стал бы, а вот пару советов дельных охотно бы дал. Ведь как-никак приближается ночь и вот уже, и Кара начинает беспокоиться и подает тревожный знак, сигнализируя о том, что началось движение тварей. Я знакомлюсь с ребятами, интересуюсь все ли в порядке и нужно ли что и, предложив им вооружиться до зубов распределяю, кто, чем будет управлять и кто на чем поедет. Теперь время начинает нас поджимать и его не остается на раскачку и ответы на вопросы. “ Поговорить мы еще успеем. А пока если что сестра викария или парни объяснят-пояснят”. Я приказываю всем быть начеку и ожидать появление гостей в любой момент, а сам бегу к Волчице и, бросив взгляд на окна, все еще освещенные фарами Девятой замечаю одинокий силуэт Елены Николаевны. “ С этим алтайцем у них было больше шансов пережить эту ночь. …Почему она не проявляет никакого беспокойства, все еще не оделась? Почему она выглядит такой беспечной? …Да какая мне разница, она не маленькая и я ей в няньки не нанимался. И, она порченая. Точка”. Где-то вдалеке, на другом конце деревни раздаются автоматные и пулеметные очереди и я, поднявшись к Каре первым делом интересуюсь, что у нее на радаре в том районе. Но она лишь качает головой – маркеров активации транспортных средств нет, а засечь тепловые метки невозможно из-за большого расстояния. Зато она обращает мое внимание на многочисленные метки тварей медленно приближающихся к нам с востока и северо-востока и одну одинокую метку человека на юге. Твари ползут не только с кладбища и со стороны реки Кондомы – а дальше место, где наших накрыли артиллерией, сложный ландшафт, карьер, множество речек и заболоченная местность – выход энергетических потоков. Гиблое место — одним словом.
Мы переговариваемся еще какое-то время и приходим к выводу, что здесь больше оставаться уже не имеет смысл и придется сворачивать поиски. Однако доносящиеся до нас выстрелы, не дают мне покоя и я недолго и хорошенько подумав, решаю провести разведку. Один! Кара с остальными должна будет вернуться к МТЛБ, вытащить ее, заправить и выдвигаться к коммуне “Серебряный Бор” к Наталье Леонидовне. ТБРЭМ и тягач с БШМ передать нашим в Ключах, начштаба и викарию с техниками, разумеется, тоже оставить нашим, остальные ребята и транспорт со всем хламом, что в нем есть остаются в коммуне. Я прошу Кару, чтобы она с Иносенсией ввели парней в курс событий происходящих в этом мире, но так чтобы они где-либо посреди дороги не впали в ступор и не отчаялись настолько, чтобы замедлить движение. Она все поняла и, чмокнув на прощание, желает мне удачи и неохотно отпускает. Я отдаю приказ всем по машинам, контролирую формирование колоны и, проводив, забираюсь в Девятую. “ Все! Мы нашли БШМ, мы нашли техников, мы спасли сестру викарию. Мы нашли четверых чистых, алтаец не в зачет. Все что я мог бы обещать Зайке, я нашел, хватит на всю жизнь. Что-то еще?” – сидя в Девятой и прогревая системы, я вновь бросаю взгляд на остающуюся в полном безнадежном одиночестве Елену и, с досадой поморщившись, щелкаю тумблером фар – погружая ее в холодную тьму. “ Прощайте, Елена Николаевна. Дай вам Бог силы простить саму себя и дожить до рассвета”.
Выходя с территории, я замечаю осторожные крадущиеся движения в тенях и по показаниям сенсоров отмечаю около пяти созданий, в последний раз бросаю взгляд на окна комнаты, где осталась Елена, и тяжело вздохнув, решительно ухожу прочь: “ Не я решаю, кому жить. Не я!”
Ветер с силой кидает в стекла кабины комья мокрого снега и тяжелые холодные капли дождя и зловеще воет, тщетно норовя опрокинуть Девятую. Я прохожу мимо разбитой Арматы, иду мимо сгоревшей пятнашки с ее 75мм пушкой, а около сгоревшей автозаправки невесть кем спаленной, обнаруживаю разваленный остов “Бумеранга” с характерным черным окрасом КНС. И, неожиданно для себя начинаю ощущать озноб – это нервы, решаю я сам для себя, Девятая не может чувствовать холод. “Это нервы”, — говорю я сам себе, когда на повороте дороги уходящей в сторону Таштагола вижу сгоревший остов Тигра и следом за ним два сгоревших остова автобусов.
“Это были наши”, — с горечью констатирую я и, у меня появляется сильное желание вернуться назад…к Елене Николаевне. Но, нет больше никакой Елены Николаевны, нет больше ничего, что было десять минут назад, десять часов назад, десять дней назад. Нет! “Это были НАШИ”, — снова шепчу я про себя и удивляюсь, откуда в кабине столько пепла, от которого слезятся глаза и почему с моих рук снова капает кровь. Меня бьет озноб и я, поежившись, лишь зло ухмыляюсь и шепчу про себя: “ Мы все когда-то были нашими. А теперь…”.
-А теперь МЫ враги. Непримиримые враги! Мы убиваем друг друга без жалости, без милосердия. Ибо нет больше никаких НАШИХ, нет, нет.… Если только МЫ, идущие в огне сквозь тьму с единственным правом решать, кому умереть первыми. Не МЫ принесли им боль. Мы лишь проявляем к ним милосердие.…А они нас за это убивают? Какая черная, сука, неблагодарность! А что еще можно было ожидать от тех, у кого ДУША ЧЕРНАЯ?! Мрази! Твари! Сдохните! Сдохните все. Подавитесь вы все своей черной гнилью…, — кричу я в гневе, и Девятая меня поддерживает и оглушительно ревет, прорезая пространство своим боевым ревом.
По пути мне попадается черный дорогущий модный внедорожник со спущенными колесами и разбитым лобовым стеклом и я, вложив в кулак всю силу, опускаю его на этот символ успешности и благосостояния. А потом пинаю, и он отлетает в кювет, как помятая изломанная и уже бесполезная игрушка, смешно размахивая дверьми, словно петух крыльями. Через полгода качественного топливо будет днем с огнем не сыскать, через год уже забудут, что это такое и будут заливать самое паршивое и низкооктановое дерьмо с самодельных заводиков – все эти дорогие и блатные, модные и на хрен не нужные автомобили потеряют весь свои лоск и лишаться своего статуса “престижный автомобиль”. Через десять лет все эти блатные коттеджи и многоквартирные дома превратятся в руины по причине того что они сделаны из всякого “глянцевого дерьма” и люди вновь начнут делать неприхотливые и без изысков лачуги, избы и хаты. Будут жечь лучины, и катать свечи. Донашивать последние джинсы и донашивать последние засранные и до дыр застиранные модные трусы и лифчики. Все эти модные и престижные тряпки, из-за которых девки сходили на распродаже с ума, будут валяться на пороге домов вместо ковриков и все, не будит никаких смартфонов, интернатов и социальных сетей. Снова войдут в моду простые и понятные вещи, книги, музыкальные инструменты, отношения и чувства. Появится еда и вода, начнутся рождаться здоровые дети. Неужели для того чтобы вновь ощутить себя ЧЕЛОВЕКОМ нужно было уничтожать целый мир? Оно того стоило? Миллиарды загубленных жизней стоили того? Ведь тридцать шесть миров, Тьма и Свет объединились, чтобы наказать наш, вот этот мир! Так стоило оно того?
“ Это нервы! Это усталость! Слишком все напряженно было за эти дни.…Много дел. А я с самого первого дня еще не отдыхал — вот и накопилась усталость”, — думаю я про себя и, наступив на кого-то в темноте, слышу лишь жалобный писк и чавканье: “ Прости тварюшка, я не заметил тебя”. Монотонный шум кипящей плазмы в реакторе, размеренные щелчки реле вычислителей успокаивают мои нервы, и я с удовольствием сливаюсь сознанием с машиной, ощущая спокойствие и безмятежность: “ Словно теплые мамины руки, словно нежная женская грудь, словно сладкие губы любимой, словно объятия верной и преданной Девятой.…Словно ласковые слова Клары, доносящиеся сквозь время и пространство. Мама, мамочка, мне сейчас так хорошо и спокойно. ….Только почему у меня руки в крови, почему здесь так много пепла, почему мне так больно и одиноко?”
-Конбанва, до дэс-ка? ( Добрый вечер. Как дела?)
Я кощу взгляд на нее, вижу ее большие черные глаза и ощущаю, как ее пальчики остро впиваются в мою правую руку.
-Еще дышу, как видишь. …Выспалась?
Она еще острее впивается в мою руку и, мило улыбаясь, оскалив свои острые зубки, хитро щурит глазки:
-Таихэн аригато годзаимас! Ня. …Мо сукоси юккури иттэ кудасаи. ( Большое спасибо. Говори, пожалуйста, помедленнее.)
-Доитасимастэ, — кисло улыбаюсь я в ответ и, снова кошусь на нее, когда она кладет свой подбородок на мою руку, не сводя с меня свой взор. ( Не стоит благодарности.)
Она проводит своим язычком по моей руке, не отрывая взгляд, и это меня смешит и одновременно огорчает. Я сурово смотрю на нее и неодобрительно качаю головой:
-Нет. Иначе мы никогда отсюда не выберемся.
-Нодо га кавакимасита, — обиженно говорит она и еще сильнее впивает пальчики в мою руку, причиняя мне сильную боль. И громко кричит, глядя мне в глаза:
— О-нака га суйтэимас! (я голодна, есть хочу.) Ну, дафай, ма ненечко.
-Потерпи, пожалуйста. Я тоже хочу и есть, и пить, – говорю я ей и показываю рукой на запорошенный снегом подбитый БМП.
Она отпускает мою руку и, подбежав к окну в упор, упирается в стекло руками и лбом рассматривает машину, а потом радостно улыбается, задорно щуря свои глаза и ждет, когда я скину давление и открою дверь кабины.
Я какое-то время с теплой улыбкой смотрю как по глубокому белоснежному снегу утопая в нем и проваливаясь по самые ушки пробирается черный комочек и устало смыкаю глаза: Нэмуй дэс. ( Спать хочу.) …Не давай мне спать.
Я не слышу, как она возвращается, и сквозь забытье слышу лишь шипение насосов, а потом ощущаю снова режущую боль в руке, когда ее острые как иглы клыки впиваются в мою руку, пробуждая меня. Она тревожно смотрит на меня, спешно слизывая выступившую кровь из ранок от ее зубов и, злобно шипит на дозаторы системы жизнеобеспечения. Я снова проваливаюсь в темноту и чувствую как она, запрыгнув на кресло, отрыгивает из себя полупереваренную пищу и, прижавшись к моим губам своими, язычком пропихивает мне в рот мерзкую мясную кащицу. От вкуса этой отвратительной и на вкус и на запах и на ее природу еды меня тянет рвать, но я сдерживаю эти порывы и превозмогая отвращение, раз за разом проглатываю. А потом она спрыгивает и возвращается уже с полным ртом растаявшего снега и поит меня….
-Аригато…Муля!
Я морщусь от отвращения, ощущая привкус сладковатого перемороженного мяса во рту и тяжело дыша, гляжу в ее бездонные черные глаза, в глубине которых вспыхивают искорки инфернального огня, и ощущаю тепло исходящее от них и ее улыбки.
-Сумимасэн. ( Извините.) – состроив невинные глазки, виновато говорит она. И снова улыбается.
— Дай дзёбу дэс (Ничего страшного). Ты какой уже день меня кормишь этим и каждый раз извиняешься, — ласково говорю я и глажу ее по голове, по ее длинным почти до пят прямым черным и нечеловеческим волосам:
-Сама-то хоть наелось? Еды надолго запаслась?
Она довольно урчит, улыбаясь и скаля свои зубы, и кивает головой.
— Сорэ-ва маттаку дэс (Ну вот и правильно), — хвалю я ее и говорю: — Все, Муля, давай ищи нам путь. Только прошу когда будешь в другом виде не разговаривай со мной….Иначе я умру.
Она грустно и задумчиво несколько минут смотрит в окно, прижавшись щекой к моей руке а, после улыбнувшись, принимает иной облик и, подойдя к окну, бросает на меня взгляд и кивает головой.
-Только не давай мне спать.…Пожалуйста.
“Самое человечное, что можно сделать на войне — быстро довести ее до конца”. (Хельмут фон Мольтке).
“Еще пять километров по трассе на юг — провести разведку места, где колонны Таштагольского отряда были атакованы военными бывших ВС РФ и откуда они в последний раз выходили на связь”. Пять километров, усеянных остовами боевых, армейских и гражданских груза-пассажирских машин. Пять километров перепаханной артиллеристами дороги – это пять километров смерти, боли и страдания. Но если военные внедорожники еще пытались съехать с дороги и рассредоточиться то автобусы и многотонные гражданские фуры так и застыли неподвижно на трассе, сгоревшие, иссеченные осколками, до неузнаваемости, разорванные и искалеченные разрывами снарядов и ракет. “ Безжизненный лунный ландшафт – работа Солнцепека”, — безошибочно определил я и попытался вспомнить, какие РСЗО были у военных в Николаевке, но тут же отбросил эту мысль, поняв, что от усталости мне совсем не хочется не о чем думать и ничего не хочется вспоминать. Вместо меня это сделала Девятая и я, согласившись с ней и поблагодарив облегченно вздохнул: “ Я лишил противника самого грозного оружия и навряд-ли у него есть еще хоть что-либо аналогичное, а значит, что и опасаться больше нечего. Самая крупная и боеспособная группировка противника на Юге Кузбасса ликвидирована или же рассредоточена настолько, что уже не сможет никогда вновь стать серьезной угрозой КНС. И те, кто окопался на аэровокзале уже никогда не дождутся подмоги. …Хм. Одна из основных задач стоящих в этом Призыве перед Новокузнецким отрядом КНС выполнена. Завершим до конца сбор и фильтрацию населения Новокузнецка и Междуреченска и, все…Можно будет умыть руки и отдохнуть. А там и до “опускания занавесы” останется совсем немножко. Скорей бы. Хотя, …Что там Орлов говорил: срок пребывания увеличили вдвое?! Восемнадцать плюс восемьдесят — это девяносто восемь дней! Ого, рекорд! Со времен “демонической” трехсотлетней войны я не помню, чтобы армию настоль долго задерживали в чужом мире. …Или это он говорил только про активную фазу? Дерьмо. Все одно, дерьмо. Прости боженька, меня грешного, что ругаюсь как крестьянин какой поутру или юный семинарист на экзамене по сопромату искусственных материалов. Просто сегодня еще рот с мылом не полоскал и зубы не чистил “. Я рассмеялся, вспомнив в этот момент Мульку, и как она обописилась в кабине: “ Ну что можно взять с маленькой девочки-котенка? Ребенок же еще. Заставил убрать за собой — она и убрала. Приволокла листья лопуха и размазала ими сачки по всей кабине, а заодно и сама вся вымазалась. И стоит такая вся довольная урчит, лыбиться склонив голову набок и сощурив глазки. Потом правда весь вечер капризно носик морщила и через каждые пять минут напоминала что “тутки фу, пахет не вкусненько” и пора снова ‘’ лопушками полик пометать”. А куда там, что подметать, если в кабине на аршин золы и сажи, которые продолжают осыпаться с меня и обгоревшего оборудования. …Для нее слова хорошо и вкусно были почти словами синонимами стоящими где-то рядом со словами ‘’ ам-ам” и еда. А слова нельзя, больно и плохо были чем-то “далеким-далеким” для ее понимания, которые я сам якобы придумал, чтобы с ней поиграть. Она понимала только простые и рациональные слова, независимо от того на каком языке мы с ней разговаривали. Но я даже и подумать не мог, что на самом деле Муля обладала такой тонкой и сложной душевной организацией — просто она не знала, как называть те или иные свои чувства и эмоции. Ей не было в этом необходимости. А может быть, они были настолько сложными, что у людей просто не было для них никаких определений и значит, не было и понимания и названия.
Первый день нашего знакомства она проплакала, обернулась котёнком и, свернувшись в комочек, жалобно промяукала, фыркая и пчихая, целые сутки, от страха ли, от голода ли, но скорее всего от тоски по Касуми. В следующие несколько дней она тоже плакала, но это уже от того что я ее отругал за то что она попыталась меня скушать, “ маненько чуть-чуть”, как “маму Касуми”. Но тут я немного был неправ, признаю. Дело в том, что в облике котенка, она не умела пользоваться, своими ментальными способностями и этим причиняла мне очень сильную боль, зато ей требовалось меньше еды. А в облике человеческой девочки она могла общаться со мной более-менее понятно на самурском языке, но при этом расходовала очень много энергии для поддержания этой формы и так необходимой ее молодому организму, и потому для восстановления сил необходимо была чаще кушать. Свежего мяса! А у нас порой и грамма мертвечины не было на обед. Я одной ногой в могиле, держусь только на честном слове, она с голодухи готова меня сожрать пока ‘’ вкусный’’ и при этом мы оба сразу же осознали, что друг без друга нам дороги домой не найти. А кто она была в первые дни для меня? “ Чертенок Касуми”, которого она, пожалев подобрала, и о котором весь Легион знал, но никто никогда не видел. Для меня Муля была живым напоминанием о той, которую я очень сильно любил и каждый день осознавать это — было для меня невыносимо больно. Хорошо хоть что большую часть пути мое сознание было поглощено сознанием “Яростного ветра”, – который и сам был поврежден на 78,052 % и очень медленно восстанавливался. И, я знал что Муля — это детеныш очень сильной смертельно опасной твари обитающей в тенях. Мог ли я относится к ней с симпатией, доверять ей? Хм. Никогда и ни за что. Однако я даже и не знаю, почему я ее не пристрелил сразу же, почему дрогнула рука?! Наверно потому что, увидев ее одну, “голенькую”, на пятидесяти градусном морозе, с окровавленными лицом и руками, посреди ада войны я… Может быть, как и Касуми почувствовал ее одиночество, пожалел, понял, что на многие сотни или даже тысячи верст мы с ней остались единственные живые души? Может быть, кто же теперь вспомнит. А она и не испугалась меня, для нее я был привычный, я был тот, кого она “множенько разиков” видела с “ вкусненькой мамой Касуми” – подумаешь, немножко поупрямилась, так на то она и тварюшка, что гуляет сама по себе. Потом, успокоившись и наконец-то приспособившись находить ‘’ хорошую ам-ам’ она стала залечивать мои раны и ожоги. Весьма своеобразно – вылизывая своим шершавеньким язычком и выгрызая кусочки моих отмирающих кожи и плоти не прикрытых остатками комбинезона. Оказывается, в ее слюнях содержались какие-то “чудо творящие” ферменты, от которых раны переставали болеть и быстро стали залечиваться. Я не медик, но примерно могу себе представить всякие анальгетики и антисептики природного происхождения, но чтобы они были такими сильными – этого я понять был не в силах. Правда, тут еще зависело и от качества еды и от того позволял ли я ей иногда ‘’ чуть-чуточку’’ попить моей кровушки. Когда у нас были консервы из сухпайков и прочие привычные ‘’ вкусненькие амки” процесс заживления проходил быстрей и мои части тела лишенные кожи страдали от боли гораздо меньше. Но, когда у нас закончилась эта еда, начинались проблемы, да настолько сильные, что без содрогания вспоминать о них, просто не возможно. Не все что ела Муля, годилась мне в пищу, а ела она все подряд и зачастую совершенно без разбора, от чего у нее нередко болел животик и от нее так несло гнилью, что меня нередко выворачивало наизнанку от вони. А ей еще приходилось и меня кормить и поить. Маленькая заботливая доченька, которая могла с легкостью воткнуть в мою руку свои острые клыки, чтобы я не спал или тогда когда сама, уснув рядом со мной стоя, вдруг пробуждалась, или просто так, потому что ей якобы показалась, что я уснул — это притом что в этот момент я смотрел на нее и разговаривал с ней. Или просто вероятно, ради забавы или веселья, я понятие не имею, что на нее в такие моменты находило – видимо, скорее всего, пробуждался свойственный ее виду роду инстинкт хищника. Назвать это животным инстинктом у меня язык не повернется, потому что инфернальных тварей лишь с натяжкой можно назвать животными. Даже те же скрибуши порой ведут себя гораздо умнее людей и тем более никто из них не ведет войн друг с другом и не убивает ради удовольствия. Ха! Вру, убивают, мерзких людишек. Жить без этого не могут – все только и думают, как убить, замучить какого-нибудь людишонка. Вопрос только кто первый начал убивать, люди или твари? И какова была причина, страх или жажда сшить себе модные сапожки из шкурки какого-либо чудного зверя? Я даже не знаю кто, злея, люди или существа? Приорессы и архангелы не в счет – у них профессия такая – карать по делам и путям человека. Это длится уже тысячи тысяч веков и еще миллион лет ничего не измениться в их работе. А вот люди, с ними то, что не так. Распилить человека пилой, сжечь в топке паравоза, раздавить весом слона или кувалдой расплющить голову, перебить миллион тутси или как там этих нигеров называли только за то, что те на голову выше, чем все остальные нигеры, посадить на кол или четвертовать. И ведь нет никакой разницы в зверствах между дикарями и цивилизованными. Это ведь англичане казнили сипаев, привязав тех к жерлам своих пушек?! Это ведь в США оплоте прав человека и прочей либуды в виде демократии и свободы, существуют три вида казни – расстрел (или повешение, неважно), электрический стул и введения химических веществ в кровеносную систему человека. Какую свою изуверскую фантазию еще не воспроизвел в реальности человек за всю свою историю? То, что люди в 21 веке пожирают других людей.… Ну, так это уже как я вижу, никого особо и не волнует. Все нормально, все идет в привычном русле. Точнее говоря, все шло так, пока ни начался “Конец Света” – но это не конец света, а Рассвет, начало Света. Ну, подумаешь лет двести-триста-пятьсот, человечки поживут в ОЧЕРЕДНОМ “каменном веке”. Так что в том плохого? Кто что желал для себя тот этого и получил. …Во множестве иных миров люди живут счастливо и столетиями, тысячелетиями не знаю что такое война и БУНДЫ. Им даже историю своего мира не приходится переписывать никогда. А это очень классно на самом деле. И ведь как-то у людей, получается, соединять вместе несоединимые вещи, по меркам нашего мира. Есть миры империи, есть миры с множеством Государств больших и очень маленьких, есть такие миры, где каждый город это уже отдельное Государство. Союз, Конфедерации, Советы и Республики, Княжества и Общины – все есть. Там, где люди ХОТЯТ жить и где ЖИВУТ. Там, где их мир – это их ДОМ, а не проходная между родился и сдох “ рабом божьим”. Есть миры где, как и здесь прошли “Поднятия Занавесы”. В каких-то мирах еще не восстановились после очищения, в других же все нормализовалось и мир вновь расцвел. Где-то ведут войны, а где-то люди вообще не живут – нейтральная, санитарная зона. Есть миры, куда свозят на очистку людей из других миров, или на утилизацию. А есть миры, про которые и Свет и Тьма давним давно забыли и перестали обращать внимание, потому что если в нашем мире ‘’ Капитализм — это заебись”, в тех мирах тоже все замечательно и люди уже даже умирать перестали, потому что не видят смысла умирать. Это примерна так – если у нашего Легиона была единая душа, то там на весь мир единая монолитная душа. И такие миры невозможно испортить или победить. Вот так вот, на все воля Всевышнего – кому-то счастье, а кому-то Капитализм и Армагеддон. Вы же просили это? Вот и получите и распишитесь. Не хрен было просить все подряд без разбора. Прям как маленькая Мулька, что нажрется мясом гнилых протухших трупов, а потом целый день мается животиком. Но, для нее это хоть и не сильно-то было полезно, но и не было смертельно. Маленькие дети и в Заземельях такие же маленькие дети – все одинаковые и в рот тянут все, что увидят. Однако Муля это все делала редко когда из праздного любопытства, а чаще ради своего и моего выживания. Вот тут прямо ударение надо сделать на слове ВЫЖИВАНИЕ. Только никогда не давайте никому грызть ваши пальцы, даже если они вам больше не нужны — это неприятно и отвлекает от управления боевой машиной.
А потом.…Потом она стала от меня ни на шаг не отходить. Обнимет руку и стоит, смотрит, целый день вот так будет стоять, и смотреть в лицо. И улыбаться. Всегда, радостно улыбаться и хитро щуря глазки. Или вдруг задорно рассмеется, положит на нее голову, прижмется щекой и замурлыкать, словно песню какую-то поет. Может быть, это был страх, что я покину ее как Касуми, или это было такое своеобразное проявление ее любви ко мне. Я не знаю. Как и глаза Иваньки, ее глазки и улыбка придавали мне силы и заставляли не сдаваться – несмотря на то, что я продолжаю медленно, но неизбежно уходить от нее и от “Яростного ветра”. Это знала машина, это знал я, да, скорее всего и она это понимала, но только мы никогда об этом не разговаривали — разве что пару раз я ей обещал, что она обязательно меня съест, когда придет время и когда ей это будет крайне необходимо. Я бы нашел себе новое тело в любом каком-либо мире, через которые Муля прокладывала наш путь, но я ведь дал обещание вернуться ДОМОЙ живым или мертвым. “Яростный ветер” должен был вернуться туда, где родился, где нас любили и ждали. … Никогда бы не подумал, что мы так привяжемся друг к другу и что я, спустя столько лет буду ее с нежностью вспоминать и, …Я безумно скучаю по ней, по тварюшки из инфернального мира”.
Но в тенях кто-то еще живет. Молчаливый и пугающий. С самого своего раннего детства я вижу их иногда, очень редко, везде где есть тьма или густая тень. Во снах. Стоит как человек, высокий человек или не человек вовсе и силуэт его плохо различим и лица не видно, а лишь два глаза светятся, не ярким инфернальным и безжизненным огнем. И сразу же на душе становится как-то нехорошо, тревожно, напряженно, а потом моргнешь и все, пропал. И снова легко становится, как будто ушел, отпустил. Наблюдатель?! Не люблю наблюдателей. И нападать никогда не нападают и вроде как послание, поди, хотят какое передать и не передают – только смотрят, наблюдают, может быть контролируют. А может, охраняет тебя от чего-то или чего-то от тебя самого. Как ангелы-хранители! Только ангелы не летают по небесам, я знаю. Там летают самолеты, облака летают, птицы и драконы. А хранители ходят по земле. Вот девушка прошла, бросила на вас случайный взгляд, чему-то улыбнулась уголками губ. Или дедушка старенький спасибо вам сказал, когда вы ему дорогу уступили – блеснул древними медальками на стареньком обтрёпанном пиджачке, звякнул пустыми молочными бутылками в авоське и пропал. И ты глазом моргнуть не успел, не успел сообразить и задаться вопросом, почему эта девушка столь чиста и отчего так улыбнулась, откуда у дедушки бутылки в авоське, которые уже тысячу лет не выпускают. И нет их, пропали, растворились в воздухе, оставив после себя лишь теплоту в душе и легкую непонятную грусть. А может, это ангелы и были, те, что смотрят за каждым из нас, оберегают – если душа у вас чиста и нет порчи в ней и в помыслах ваших. А может это были просто люди, хорошие чистые и добрые люди ради которых и рядом с которыми и жить хочется. Кто знает, кроме Всевышнего, но он никогда не говорит и никогда напрямую не скажет, через дорогу за руку не переведет. Укажет лишь путь, а как ты по нему пойдешь тебе решать.
Я-то знаю что говорю. Я их не единожды видел пока вместе с Яростным ветром и Мулей с войны возвращался. Стоят на обочине и молча смотрят на тебя из теней, или кто у кого крылья за плечами запорхнут на крышу машины и в люк заглядывают, интересуются:
-Куда путь держим?
-Домой! – отвечаешь им без утайки.
-Домой.…А куда домой?
“А на самом деле. Куда домой? Где наш дом? Муля ведь тоже не знает где ее дом. Не успел маленький котенок получить этот ответ ни от своей родной мамочки, ни от ‘’ мамы Касуми”. Может я успел сказать? Не помню. Или не знаю. Может, кто из ангелов рассказал? Так тоже не помню. Но куда я-то шел? В мир Яростного ветра? Или как всегда в никуда? …Итак, каждый раз. Меня каждый раз спрашивают, куда я иду. И каждый раз я гордо отвечаю, что возвращаюсь домой. А где он мой дом? И я каждый раз, задумавшись, говорю себе: Я не знаю. Здесь, там, или везде и нигде?! Куда мы идем, что мы ищем? …А люди смотрят на нас, крутят у виска и называют Странниками, Кочевниками! Может, они правы, а может глупы. Может у нас нет своего дома, потому что все миры это и есть наш ДОМ! Дом, за который мы сражаемся и, возвращаясь с войны, никак не можем с нее вернуться. Потому, что миров много и каждый из них нужно оберегать, защищать не жалея себя. Может, наш дом — это фронтовая дорога от войны до войны, от сражения к сражению, от победы к победе? С небольшой передышкой в придорожной таверне, чтобы перекусить, отдохнуть, подремонтировать наши БШМ и пополнить их боекомплект. Нежно прикоснуться губами к женскому соску, почувствовать ласку ее рук и жар ее страстного тела. Ощутить на миг безмятежность и лишь на мгновение расслабиться, посидев у очага, послушав очередную балладу барда о тебе и, незлобно усмехнуться над тем как он ее приукрасил, что бы завтра снова тронутся в путь, сквозь тьму, сквозь огонь, плечом к плечу с твоими братьями и сестрами. Ведь кому-то нужно сражаться за ДОМ, в который люди могут вернуться, в котором люди смогут ЖИТЬ и, не бояться за себя и своих любимых.
Как-то очень давно, одна смертная восторженно спросила меня, когда почувствовала парение:
-Ты умеешь летать?!
На что я скромно ответил:
-Нет. Я лишь умею создавать иллюзии полета. А вот ты умеешь – поэтому сейчас и летишь!
Да. Я действительно лишь создаю иллюзии полета, падения, строю миры и разрушаю их. А люди, окунувшись в них, по-настоящему летают, живут, видят и слышат, любят и ненавидят. И это не мои слезы, а слезы людей. Хороших, плохих, все еще живущих или давно покинувших нас. Я создаю иллюзии и мне все равно, что кто-то не хочет в них ни летать, ни слышать, ни видеть себя или других. Может они не хотят это делать, может, просто-напросто не умеют. Разве мне есть до этого дело? Нет, никакого.
Я всего лишь один из потерянных Его Легионов, с позывным Девятый. И я возвращаюсь ДОМОЙ!
Я сканирую местность без надежды кого-то увидеть в этом мертвом месте. И, тут действительно никого нет и, все выглядит так безжизненно, что даже тени не двигаются – я не слышу даже шёпота погибших душ. Лишь только раздается заупокойный вой ветра, гуляющий между остовами сгоревших и разбитых машин и торчащими из земли, словно исхудалые руки мертвеца, обожжёнными и изрубленными стволами деревьев. Я врубаю все фары, и яркий свет на далекое расстояние рассекает тьму, окрашивая все вокруг мертвецкой белизной и до боли увеличивая контраст единственных присутствующих здесь рыже-чёрного и смолянисто черного цветов. И, кажется, что все эти железные искалеченные и сгоревшие машины вновь ожили, тронулись с мест, но это лишь игра света и тени – потому что ожили и обгорелые деревья – а это не может быть правдой. Или может, когда ты стоишь посреди кладбища, на котором уже побывали мародёры и падальщики?
Я обвожу взором поле боя, оценивая результат артиллерийского обстрела и масштаб поражения таштагольцев и удовлетворенно заключаю, что парни дрались мужественно и с должным мастерством – враг тоже понес потери. Несколько вражеских БМП и БТР, пара вспоротых Терминаторов, Т14М распиленная пополам взрывом ПВ гранат. Возле танка я останавливаюсь, заметив блеск металла в раскисшей каше из земли и пепла, и соблюдая все меры предосторожности, покидаю машину чтобы, спустившись обнаружить останки одной из сестер. Кто это был и какому ордену она принадлежала определить было уже не возможно – от тела мало что осталось. Но я поднимаю ее меч, наполовину вынутый из ножен, с нескрываемым восхищением любуюсь узором на его лезвии, без ошибки определив статус его владелицы и место где его выковали. Он столь же прекрасен, как и “Нефилим “ но создан иными мастерами и по иным технологиям, значительно древним – времен окончания войны на Небесах. Я делаю им взмах, наношу удар ножнами воображаемому противнику и чувствую, как в моей душе все закипело, забурлило, вспыхнуло ярким светом и обжигающим пламенем. Удар, удар, еще удар! Рев боевых слонов, рев боевых машин, вой банши и штурмовых планеров, рассекающие воздух тяжелые взмахи крыльев архангелов и драконов преисподней, звон мечей и свист реактивных пуль. Боже, какой восторг, вновь услышать эти чарующие звуки, снова испытать это блаженное чувство боя! Какая энергетика у этого клинка! Какой Дух! …Я скорбно склоняюсь над останками, ища еще что-нибудь, что могло бы мне подсказать с большей долей уверенности кому они принадлежат. И нахожу намоленный маленький готический крестик с цепочкой из сотни мелких черных жемчужин скрепленных между собой титановыми кольцами. “Мать-арбитресса или кто-то из близко приближенных к ней сестер-заступниц — такие реликвии не могли принадлежать никому другому кроме них. Да и “ пространственные” гранаты это тоже своего рода реликт древней войны и их “кому попало”, не доверят”, — констатировал я, завершая осмотр. Бережно протерев лезвие катаны, ветошью найденной в танке, я убираю святое оружие в ножны, выполнение из вымоченной в слезах купидонов древесины “железного” дерева и возвращаюсь в кабину. Девятая в последний раз призывно ревет и, не дождавшись ответа, мы уходим, осознав, что здесь больше ничего не осталось – ушла даже Смерть, а через год два уйдет и Память когда Время закончит свою трапезу.
“Выстрелы. На северо-востоке от нас, на восточной стороне деревни. Расстояние семь-восемь километров”, — я с любопытством прислушиваюсь к звукам силясь опознать какими видами огнестрельного оружия, ведут этот бой и насколько он интенсивный: “ Походу кто-то обороняется и весьма отчаянно. Но, патроны экономят. Шум генератора, работают бортовые крупнокалиберные пулеметы, два. А это ухнула малокалиберная пушка.…Да, определенно, кто-то обороняет. Даю руку на отсечения что нападающая сторона это твари”. Я внимательно изучаю карту местности и прокладываю самый короткий, но не самый удобный маршрут до железнодорожной станции – напрямую через реку, вдоль карьеров и железнодорожных путей. Резонно было бы предполагать, что железнодорожная станция была для военных и местом погрузки техники на платформы и местом пополнения боеприпасов но, продвигаясь к ней, я не встретил ни платформ, ни цистерн с топливом или вагонов с боеприпасами. Зато выходя к станции, я увидел пригородный пассажирский поезд и стоящий на соседних путях состав из несколько вагонов похожих на пассажирские и двумя опустевшими железнодорожными платформами. “ Хм. Санитарный поезд?! Любопытно”, — предположил я и вышел к самому зданию станции, чтобы успеть увидеть, что я нашел тех, кто тут шумел. Несколько больших КАМАЗов с красными крестами на бортах, пара Тигров, пара БТР стоящих по торцам здания, исправная Армата безмолвная и брошенная чуть в отдалении, импровизированные баррикады из всякого храма и колючей проволоки и огневые точки в окнах. И много-много тварей, больших и даже очень больших вокруг. Это все что я успел рассмотреть, так как, судя по количеству тварей и потому, как засевшие в здании открывали огонь, я понял, что еще максимум пара часов и все закончится с предсказуемым итогом. Медлить было нельзя, и я ринулся в бой. Мог бы вероятно и в сторонке постоять, если бы разумно ни предположил, что раненых таштагольцев могли привезти сюда, если такие, конечно же, есть – ведь военные проводили зачистку, взяли в плен живых и могли бы пристрелить тех, кого они нашли ранеными или передать сюда. А может, кто из наших сам к ним мог выйти, учитывая, что в колоннах было много местных из слуг или вспомогательных служб. Да и просто, видеть самых уважаемых в любой армии людей, медиков, в такой плачевной ситуации, даже для такого циника как я было печально. Вот только у меня и патронов и горючей смеси в баках оставалось немного, больше чем ноль целых и ноль десятых грамма. Выпустив в импульсном режиме с пару десятков огненных шаров, оружие фыркнула последними сполохами и, умолкло, а через пятнадцать минут стихли пулеметы и я, выбравшись на крышу машины через люк уже начал вести огонь из своего автомата. Благо самых жирных и грозных тварей к этому времени Девятая уже успела уничтожить, так что мне оставалась постреливать по “мелочи”, помаленьку отбивая у них охоту, продолжать нападение. Но и у меня патроны закончились, и пришлось освежить память как пользоваться клинком и оросить его своей и чужой кровью. Оставив Девятую в маскировке голополя, я врубил все фары и, спустившись вниз, привлек внимание вначале одних, самых глупых тварюшек, а после ко мне поползли и побежали самые наглые и агрессивные. Им радостно, мне тоже радостно, всем хорошо и радостно, с радостью устремляемся друг другу на встречу. Восторг! “ Какое самое лучшее оружие, что бы лишить человека жизни? Правильно, огнестрельное, что бы прямо пуля вошла в лоб. А против тварей, быстрых и ловких как понос и толстокожих как правительство РФии? Катана, мать их всех за лапу, клешню и щупальце!” Тварям такой расклад очень понравился, ну а мне он понравился еще больше. Вжих! “Кто на новенького?” Вжих! “В очередь сукины дети, в очередь!” Чик – царап. “Кто меня укусил, поцарапал? Иди сюда, гадёныш?” Чик-чик, вжих-вжих, царап и снова вжих. Я не Вэлери, но тоже кое-что умею, например, веселиться, даже без музыки. Одно было плохо: После боев за последние два дня на моем теле было столько ран, что хоть волком вой. Открылась и за кровоточила рана на плече, мышцы вспомнили боль от попадания снарядов в броню Девятой, ребра заныли, вспомнив, как их слегка контузило от попадания пули в бронежилет. Все болит, ноет, а мне смешно и совсем не страшно. Охотники на Камчатке мне говорили, что хищники нападают на тех, кто их боится. Страх — это сигнал для них, что перед ними жертва. Но хищник отступит если не учует чужой страх а испытает свой собственный. Он отступит и убежит когда перед ним появиться кто-то более сильный и грозный. “ Ну что ты, падла, сделаешь, когда перед тобой материализуется огненный конь, под копытами которого плавится асфальт и трескается от жары камень? Сомкнешь на его загривке свою пасть? Ну-ну, давай, а я посмотрю, как быстро обуглиться твоя плоть и расплавятся зубы. Что ты, сучка, сделаешь, когда на твоей шее сомкнуться острые клыки Зверя? Взвоешь о пощаде? Так он не знает что такое милосердие, и он охотник, а ты его добыча! Что ты мразь такая сделаешь, когда наконец-то поймешь что ни тебя, ни твоих сатрапов никто больше не боится? Прихватишь свое ‘’ золотой унитаз” и побежишь, куда глаза глядят? Так беги, очень быстро беги и никогда больше не возвращайся. Бог всего раз дарует кому-то жизнь, а я всего один раз принимаю решение даровать тебе смерть”.
И они в растерянности расступаются, в нерешительности отступают и бегут в страхе, уползают в свои норы. Нет, простите меня, я не должен был вмешиваться, не должен был лишать вас вашей добычи. Но я пришел сюда вероятно не просто так, вероятно меня сюда что-то или кто-то привел?
И я снова победил! А разве могло бы иначе?
Я чувствую, как по моим рукам течет моя кровь и вижу, как она капает на святой клинок, я чувствую, как яд из когтей и клыков тварей начинает растекаться по моим венам и спешу вернуться в машину, чтобы Девятая занялась моими ранами. Та довольно урчит плазменным реактором и с шипением впрыскивает в мои вены противоядие, потом немного подумавши и рассчитав дозу, впрыскивает в мою кровь все остальное, кроме обезболивающего. Так она наказывает меня за мою спешность, с которой я бегу в бой и мстит за то, что лишил ее удовольствия принять участие в охоте. Я на нее не сержусь – ‘’ Яростный ветер’’ был таким же “ обидчивым”. Кому же понравится, что самое веселое и интересное прошло без него?!
Пока лекарство растекается расплавленным свинцом и все прожигающей кислотой по артериям, венам и капиллярам я не теряю время и безуспешно пытаюсь связаться с “Белой волчицей” и нашей базой. Кроме шумов и обрывков, чьих то слов в эфире ничего нет,… Я с легкой досадой пытаюсь на всех частотах обнаружить хоть что-то, хоть какой-то отзвук жизни, музыкальный фрагмент или писк морзянки, но обнаруживаю лишь белый шум и подвывание энергетических потоков. И в тот момент, когда я совсем отчаялся и уже собрался завершить это бесполезную трату времени до моих ушей вдруг донёсся чей-то отчетливо слышимый голос:
-Раз, раз, два! ….Вроде как получилось…Ура! Заработало. …Раз, два, три. Раз, раз. Это говорит коммуна Серебряный бор. …А как? Не. По-моему это нормально. …Прием. Кто-нибудь меня слышит? Это говорит.…Да, ладно вам. Павел Анатольевич, но вы-то хоть ей скажите, что итак все хорошо звучит.
-Серебряный бор, прием, — ору я радостно: — Серебряный бор…Блядь, Паша, ответь.
-Коммуна Серебряный бор вас слушает. Говорите. Прием. …Павел Анатольевич тут кто-то вроде бы вас спрашивал. ….Ага, сейчас спрошу. …А кто его спрашивает?
-Кто-кто, почтальон Печкин. Заметку принес про вашего мальчика, — радостно кричу я в ответ и тут же спешно ору: — Зайка, возьми мать твою трубку. Срочняк.
Я слышу, как на том конце кто-то меняется местами и в эфире раздается знакомый голос:
-Говорит коммуна Серебряный бор, Павел Анатольевич Зайцев с вами говорит. Назовите себя. Прием.
-Паша, сукин ты сын, значит, до тебя дошел мой подарок. Это Диман с тобой говорит. Девятый, слышишь меня? Девятый!
-Димка! – радостно орет он в ответ: — Димка, мы же тебя вот только вспоминали. Долго жить брат будешь. Где ты, как ты? Давай рассказывай.
-Нечего Пашка рассказывать, да и некогда. Ты все своими глазами уже увидел, да и все остальное тебе уже рассказали. Так что пока ничего нового нет. Ты мне вот что скажи. Мои давно от вас ушли? Кара, давно ушла?
-Точно не скажу…Часа два, наверное, прошло. Да, точно, два часа назад. Оставила нам технику, пацанов и вернулась в Ключи. …А что, что-то случилось? Что-то срочное? Мы можем сгонять за ней, если это важно.
Я бросил взгляд на монитор спектрального анализатора: “ Вроде бы тихо. Активность низкая. Надолго ли? …Словно затишье перед бурей”.
-Паша…Я, не могу тебе пока что-то конкретно сказать. Просто, прошу, как минимум час два побудь в эфире. И срочно приготовь, пожалуйста, своих людей и транспорт. Все, конец связи.
Командир может ошибаться и ошибается. Так проигрываются бои и напрасно погибают люди и машины. Командир может ошибаться и так погибает подразделение, и даже целая армия. Так проигрываются, в конце концов, сражения и войны. Я не проигрывал сражений и не терял людей, просчитавшись или недооценив положение, расклад сил и прочее. Потому что никогда не ошибался и всегда мог развернуть ситуацию в свою пользу. Но, это касалось только тех случаев, когда моими противниками были люди, умные или глупые, но все-таки понятные и предсказуемые. Твари же никогда не бывают предсказуемыми, и если кому доводилось с ними воевать, так он знает что всегда нужно готовится к самому худшему – это значит нужно побольше запастись патронами, приготовить побольше лекарственных средств и просчитать свои шансы до самых последних и незначительных мелочей. И не расслабляться ни на секунду, пока есть угроза или возникло хоть малейшее сомнение в том, что опасность миновала и можно облегченно выдохнуть.
Те, кто держал оборону в здании железнодорожной станции, меня ждали, напряженно сжимая в руках оружие, они всматривались в силуэт Девятой, который преломлялся и отражался в тысячи монохромных осколках зеркал и, которые в свою очередь ежесекундно меняли свое положение, словно стёклышки в калейдоскопе. В их движениях не было никакой закономерности, как не было и направления, они то сворачивались, скрывая силуэт наподобие стел поля, то вновь разворачивали его, увеличивая или уменьшая, множили или сдвигали в ту или иную сторону. Те, кто наблюдал за этим со стороны, часто испытывал боль в глазах, за которой наступала тошнота и, появлялось сильное головокружение. Голополе никогда не отражает попадающий на него свет, но может, словно хамелеон слить машину с окружающим ее фоном, однако оно никогда не останавливает свое движение, так что обнаружить ее может любой, кто ЗНАЕТ, что там переливается, колышется и дрожит как марево. Но мало что нужно увидеть так еще и нужно заставить свой организм на это смотреть, а это совсем не просто сделать. И закрыв глаза или отвернувшись, наблюдатель с большой долей вероятности потеряет объект из виду тем более, если машина движется, если машина скрывается в сумерках, во тьме или природных явлениях. И, разумеется, когда пилот начинает стрелять или включает фары, он выдает свое местоположение – но все равно это смотрится очень я бы сказал необычно – словно огонь и свет появляются из неоткуда.
Я разворачиваю машину и, осветив нижними фарами центральный вход в здание, через громкоговорители сообщаю о цели своего визита к ним. Они недолго медлят с ответом, но потом в дверях появляются четыре человека – первыми выходят автоматчики и сразу же занимают свои позиции, следом выходят молодой мужчина в военной форме и уже немолодая женщина, в военном бушлате из-под которого выглядывает белая полоска несвежего медицинского халата. Со мной говорит женщина, она представляется и, показав на своего спутника, представляет его звание, имя и фамилию. У нее мягкий, но очень усталый голос и прокричав мне, она тут же закашливается. … Ее бесхитростный ответ меня радует, и я рискую выйти из машины не желая утруждать столь приветливую женщину надрывать горло. Конечно же, прежде чем это сделать я убедился, что активность тварей на данный момент не высока и предупредил встречающих меня переговорщиков, что я спускаюсь к ним. Предупреждать их, что буду вооружен, я не стал, возможно, забыл, а потому не удивился, но и особо не напрягся, что автоматчики тут же направили на меня стволы своих автоматов. Могли выстрелить, из страха, от перенапряжения – обычное дело при первой встрече. Но, мне после боя с тварями, четное слово, было уже на все плевать. Я, конечно же, не супергерой и меня можно убить, но вести переговоры с “плохишами или нервными идиотами” меня еще с детства научили. Говори спокойно и не делай резких движений, а коль надумаешь первым нанести удар то бей без промедления и желательно сразу же метко и точно, что бы голова отлетели. И случай с нашими переговорщиками в аэропорту Новокузнецка не остался без моего внимания – я учел, обдумал и поступил, так как поступил. …С десяток автоматов в окнах, два пулеметных ствола следящих за моими движениями, ствол пушки одного из БТР, держащий меня на прицеле – этого достаточно чтобы в любой момент превратить меня в решето, так что как ни крути, но рисковать все одно пришлось бы.
Мне предложили сдать оружие, я отказался. Это им не понравилось, но они всем своим поведением дали понять, что им не хочется, чтобы я ушел. Спросили кто я такой, я ответил, что я Девятый и что этого для них достаточно. Спросили кто мы такие и что этот такое, показывая на Девятую. Я проигнорировал их вопросы но в свою очередь с ходу сказал им, что сложившиеся ситуация для них гибельна и твари вернуться и что я мог бы решить часть их проблем, если она мы будем сотрудничать на моих условиях. Капитан Пупков или Попков, не расслышал или уже подзабыл, не важно, и Екатерина Петровна, немножко посовещавшись между собой, пригласили меня внутрь.
“ Лучше бы не входил”, — подумал я, про себя почувствовав спертый вонючий запах немытых тел, гниющих ран и порохового дыма. В зале станции было тесно и, несмотря на разбитые стекла душно и жарко, тускло горели две электрические лампочки, подключенные к маленькому генератору, а раненые лежали на полу, кто на носилках, кто на настилах из грубо сколоченных досок и листов фанеры. Сто процентов антисанитарные условия, ноль удобств, ноль шансов на выживание, на ногах тридцать солдат, десять человек медперсонала и сорок семь раненых, из которых восемь человек из команды таштагольцев. Точнее говоря, там были ранены все, кто в голову, а кто в жопу, но по-настоящему раненых действительно было сорок восемь человек, из которых десять тяжелых – троя наших и семеро солдатиков. Неудивительно, что сюда лезли твари – запах гнили и крови манит их как валериана кошек. А чует они эти ароматы за километры. Но даже не столько запах их приманивает как мысли перепуганных и измученных страхом людей. Стоит охотнику услышать впавшую в отчаяние жертву, даже если она будет скрепя зубами сдерживать себя чтобы не издать ни звука, как все, упадет на хвост и будет преследовать до той поры, пока ни догонит и ни вцепиться в горло. От тварей бесполезно таиться и прятаться под кроватью, найдет. Даже самая глупенькая тварюшка, со слабым слухом и обаянием найдет, потому что они все обладают метальными способностями читать мысли и транслировать свои. Неспроста же в мирах подобных миру Вэлери их приучают и используют как домашних, охранных или поисковых питомцев. И не спроста Вэлери так убивается по своему Гуславу. Фиг с ним, что эта порода Демонических Бастифов имеет шесть мощных лап, острые зубы в два ряда, крепкую кожу, дьявольски острый слух и нюх и черт их там знает, какие еще плюшки мать природа заложила в эти создания, так он еще и интеллектом обладал на уровне среднестатистического российского старшеклассника и бегло шпарил на латыни. Конечно, до Мули ему было далековато по уровню интеллекта, да и превращаться в людей он не мог, но сам факт того, что Вэлери свободно общалась с ним на понятном им обоим языке, уже что-то значит. Мысленно, конечно же, общалась, а так-то он обычный пустозвон, как и все собакины, а люди даже со своими любимыми кошечками и пудельками поговорить не могут, по причине своего пустоголовства. Хозяйки думают: Ах, какая же у меня милая киса, дайка я тебе бантик на хвостик привяжу, муси-пуси. А та снисходительно смотрит на нее и думает про себя: Хозяйка, ты такая набитая пустоголовая дура, что меня тошнит от тебя. И муж твой рогатый затрёпанный козел. И дети твои уроды и безграмотные вырожденцы. И вообще, семейка дегенератов, когда же вы наконец-то сдохните? …И, еще, хозяйка, трусы свои почаще меняй мяу. Ибо еще Монтень в 16 веке сказал: “Когда мы с кошкой играем, еще вопрос, кто с кем играет — я с ней или она со мной”.
Да, даже само выражение “ пустоголовые’’ пошло не от людей, но в адрес людей. Ибо разучились люди с тварями земными общаться, связь с природой утеряли. Ну, вот кто сейчас знает, о чем говорят собакины друг с другом, а о чем шумит дерево, а о чем поет ручей, а о чем щебечут птицы по утрам и тд и тп? До бесконечности можно перечислять всех с кем люди потеряли связь. Люди, а вы хотя бы друг друга еще слышите? Нет не ушами, а душами. А вы друг друга еще не разучились понимать?! С полуслова, без слов, читать между строк и слышать о чем говорит тишина. ….Хм. Пустоголовые!
Я слушаю, о чем мне рассказывают капитан Попков или Пупкин, неважно, и Екатерина Петровна и понимаю, что они уже мертвы. Они надеются на помощь тех, кто в Николаевке, тех, кто сидел на базе здесь, на ООН и правительство, на Бога, на кого угодно, но не понимают, что никто уже им не поможет и что лучше нужно потерять надежду на кого-то другого и рассчитывать только на свои силы. Их уже сожрали твари, ибо задержись я еще немного и все, “прощай земля грешная — привет небеса обетованные”. И им сейчас неслыханно повезло, чудо свершилось – ангел спустился и всех победил. Но повезло ли ‘’ ангелу” оказаться в этой западне?! Не повезло.… Но, мне наплевать на везение – я умирать тут вместе с ними не собираюсь, и бросить своих раненых сестер и братьев я тоже не брошу. Я им прямо говорю, что все, “командовать парадом буду я” и мне плевать, если это кому-то не нравится. Говорю сухо, спокойно, тактично. Я не пугаю и не угрожаю. Я спокоен как удав и своим спокойствием укрепляю веру в остальных. И, первым делом я интересуюсь, есть ли мертвые и если да, то куда они их складировали. Оказалось что есть, девять тел совсем свежих, а пятнадцать лежат с первого дня, в металлическом гараже на заднем дворе, сразу же за зданием. Браво! Вначале закапывали, а потом плюнули и стали складывать в кучу, с бирками на большом пальце правой ноги. “ Боженька, прости их души грешные, ибо не понимали они что творят”. Но им и в этот раз опять повезло, что у гаража оказался пол металлический и нашелся трос с крюками – солдатики тут же подцепили его за проушины, а на Девятой утянул его прямо на середину реки и утопил. Пока я возился с гаражом то связался с Зайкой и кратко расписав ситуацию и подробно объяснив суть дела попросил того прислать людей и транспорт. И нам опять повезло – люди Зайки были уже готовы и, тут же прихватив бочки с топливом для санитарных машин и легких броневиков, выдвинулись на всех парах к нам. Проблемой могла стать сама эвакуация почти девяносто человек, половина из которых были раненые, но и в этот раз нам опять повезло — в коммуне “Серебряный бор” оказался ‘’ бронированный” автобус, а от таштагольцев помимо машин огневой поддержки выдвинулись бронированные Уралы. Плохо лишь было лишь то, что Волчица в это время ушла в “Малышев Лог”, Рыбак застрял неизвестно где, Барин на ремонте, а Басура охранял лагерь – не оказалось под рукой ни одной машины с огнеметом. А потом мы снова потеряли связь с Зайкой, то есть только с теми, кто выехал к нам, с коммуной связь была все также устойчивая, но что нам с того, разве что через каждые пять минут развлекать друг друга: Привет! Пока! Пока! Привет! Но, и мы тоже без дела не сидели, а переложив раненых на пол, вытащили из-под них доски и наглухо забили все окна, предварительно облив их с наружной стороны сильно разведенным водным раствором нашатырного спирта, бензина и водки. Это конечно не ахти, какое средство хоть как-то отбить запах, но все лучше, чем вонять на всю округу. Наделали из последних остатков бензина и термитного порошка, что остался в огнемете Девятой ‘’ коктейль Молотова”. Ну, а для того что бы мысли людей не воняли, я провел разъяснительную беседу с бойцами и медперсоналом – когда надо я умею выступать перед публикой и быть достаточно убедительным – как никак я целый год в детском садике в хоре пел, солистом был. Потом курить начал и петь перестал, сказали, что у меня голос пропал, на ухо слон наступил и вообще песни, что я пел стали больше не актуальны. Но я все равно продолжал петь, когда никто не слышал меня и ждал своего звездного часа. Час так и не наступил, случилась Перестройка, потом Перестройка самой Перестройки, потом Растройка, потом полный пиздец, ну а потом, наконец, настал Армагеддон. Печально, жизнь не удалась, певцом не стал. Хм. Если на небе зажигаются звезды, российской эстрады, значит это для кого-то надо. Вроде бы Сент-Экзюпери сказал эти слова, или нет? Не помню, да и не важно. Важно лишь то, что если кто-то плохо поет, то его и не слушает никто, а если хорошо, то он становится известным певцом. Помню, как ругали Киркорова, Баскова и им подобных звезданутых. Мол, поют они плохо и, голоса у них нет и то и се. А мне эти ребята нравились, и я их не критиковал. Потому что слушал их только тогда когда мне хотелось их слушать, а когда не хотелось, то меня никто и не заставлял. И никто никого не заставлял это делать. А если так, то какой смысл критиковать того кого не слушаешь, а если слушаешь то зачем критикуешь? Может, критики просто сами хотели стать такими же кого критиковали? Так это зависть, черная зависть, а значит грех, порча души называется. …Впрочем, где теперь я и где все эти критики? Мне наплевать, я все одно пою – потому что я делаю то что считаю нужным и мне плевать на чужое мнение, если не нахожу в нем ничего полезного для себя и того дела которым занят. Сейчас я спасаю людей и, если люди хотят спастись, то пусть слушают меня, помогают мне и себе. И они меня слушают и делают то, что я говорю. Но я не могу их просить не бояться и не могу заставить их этого не делать. И твари нас услышали, почувствовали и вновь стали стягиваться для очередного нападения. Полоса трупной жижи вылившейся из гаража пока я его тащил в реку, ненадолго сбила их с толку, но вскоре самые смышлёные из них начали считывать мысли тех забаррикадировался в здание и, прекратив торчать на берегу стали подкрадываться поближе к ним. Я как мог, стал отгонять их, но без огнемета это сделать оказалось не просто — они просто отбегали в сторону, а потом вновь возвращались. Первые двадцать минут это было до смешного глупо, потом стало веселей, когда их стало больше, и я уже мог поймать, кого за шкирку или наступить ногой, а потом веселье закончилось, когда на писк, лай, хрюканье и кваканье твари нахлынули большим потоком и стали лезть в окна. Самых наглых, что успели сунуть свои рыло в окно солдатикам удавалось пристрелить, но мы все понимали, что когда патроны закончатся то все конец. Мне ничего больше не оставалось как, подогнав машину к входу врубить все фары, осветив его и окна и взяться опять за катану. Место для боя было не то что бы хорошее но, по крайней мере, спина и фланги оказались прикрыты баррикадами и самим зданием. Для тварей оставался лишь один длинный и не широкий хорошо освещенный проход для нападения на меня, что, безусловно, было плюсом, а вот из минусов оказалось то, что свет от фар светил мне в лицо, что в свою очередь было не слишком приятным для меня. Но, собственно мне уже было по фигу обращать на это особо внимание, ведь в этот момент заиграла пафосная героическая музыка и пошла рубка. И опять вжих, вжих. Ням-ням. Цап — царап и кусь-кусь. Я в очередной раз похвалил себя за то, что в свое время у братьев экономов сделал правильный выбор, когда взял армированную куртку и бронежилет – словно предчувствовал, что мне придется изображать из себя рыцаря на белом коне. Хм. Кто бы мог подумать, что пилот самой грозной и смертоносной машины окажется с одним мечом в руках посреди моря злобных тварей. Солдатики бросают бутылки с зажигательной смесью, я мечем, размахиваю, твари толкаясь и тявкая, радостно напирают на меня со всех сторон. Героический эпик?! Пока нет, надо нагнать пафоса побольше…. Кусь-кусь. Ай, ай, ай. Вжих. И еще раз ай и вжих. А следом цап-царап и опять ай. У нас не кино, а все по-настоящему. Ведьмак Девятый из школы Пиздеца. Нет, нет, не как в книгах пана Сапковского, а все по-настоящему. Тело болит, кровь хлещет, от ментальных атак мозги в фарш превращаются, но кого это волнует, пока играет героическая музыка, и пафос льется рекой. Я же в компьютерные игры тоже когда-то играл и тоже в них монстров и чудовищ пачками укладывал и ничего, на уровне новичка доходил до финиша. Только здесь и сейчас, нет никакого уровня ‘’ новичок’’ и нет никаких сохранений и перезагрузок. И музыка уже сменилась, заиграли трагические аккорды, а я начал уставать, стал ощущать, несмотря на холодные порывы ветра и моросящий дождь, что мне уже жарко в этой куртке стало, стал ощущать, как яд растекается по венам и вообще – мне стало как-то совершенно на все наплевать. Вижу ангелов и белый свет в конце темного моста. Вжих, хрясь, вжих. Кус-кус-кус. Блядь, мать….И, чу, слышу: Топ-топ. Топ-трах-тарарах. И опять топ-топ, да так что земля дрожит. И знакомые звуки фух, шииии, фух, фух. Знакомый аромат напалма. Эх, до чего же люблю я этот запах, особенно в два часа ночи! И мелодичный нежный и ласковый стрекот роторных пулеметов. В два то часа ночи! “ По ночам бродят или воры или вампиры,…”. Или БШМ “Тарантул” которой управляет Вассерман, то есть мужик похожий на Вассермана с позывным Рыбак.
-Как же я рад тебя Парфентий видеть!
-Так яж тебя тоже рад видеть. Вот только позволь полюбопытствовать, что ты тут делаешь с сабелькой в руках, один, ночью, да еще и в окружении столь чудных созданий?
-Да ничего такого особенного. Просто решил перед сном прогуляться, свежим воздухом подышать, натюрмортами полюбоваться.
-М-да, товарищ Девятый, далеко же ты забрался, чтобы мертвой природой любоваться. Очень далеко. А если бы заблудился, а если бы волки задрали? Ведь кричи не кричи, а места то тут глухие, никто же здесь тебя не услышит.
-Так потому-то и забрался, что места глухие. Ты сам-то тут чего позабыл, может сам заблудился или как?
-А может и заблудился, а может и как? Но ежели что могу и дальше пойти, коль один хочешь остаться, — он усмехнулся и, сменив тон на серьезный добавил: — Твой разговор с коммунарами подслушал, вот и подумал, что тебе помощь моя не помешает, — он огляделся по сторонам: — Вижу вовремя подоспел. Припекло?
Я зло усмехнулся, почувствовав приступ тошноты от все еще бурлящего в моих венах яда:
-Верно, припекло, брат. Так припекло, что аж пердак задымился, думал что все, конец мой приблизился. Спасибо, Парфентий, выручил. Можно сказать с того света за шкварник выдернул.
Он бросил взгляд на монитор и посмотрел куда-то в сторону деревни:
-Едут. Пять минут и туточки будут, — потом посмотрел на меня и сказал:
-А ты не благодари меня. Ведь на моем месте ты бы тоже самое сделал. Это вот они пусть благодарят, тебя, меня, что от лютой смерти спасли. Для нас же это обыденное дело, к чему же реверансы друг перед другом крутить. Ты прикрываешь мою спину, я прикрываю твою. А как иначе? Да никак, — он прислушался к гулу двигателей тяжелых машин и вздохнул: — Ладно, иди, встречай, а я пойду еще по окрестностям погуляю. Может, кого еще повстречаю, кто любит по ночам, в глухих местах натурой любоваться.
Я бросил взгляд на свет фар приближающихся к нам автомобилей и спросил у Парфентия:
-Скажи брат, ты кого-то конкретного ищешь? Того кто с вами на марше был?
Он с досадой мотнул головой, задумчиво помолчал и грустно произнес:
-Сына с дочерью. Ни встречал? — после чего поморщился, сдерживая слезу, и закрыв дверь кабины, тронулся с места.
Я проводил его взглядом, мысленно опять поблагодарив и, пожелав удачи, после чего вернулся на вокзал сообщить остальным, что все в порядке, помощь пришла. Потом вышел на улицу вместе с капитаном и Екатериной Петровной, чтобы понаблюдать, как подъезжают броневики и БТРы, как солдаты оцепляют периметр, как начинают оперативно подгонять транспорт для погрузки и эвакуации раненых.…А потом мне надоело торчать на улице и я, с теплотой поприветствовав Зайку и перекинувшись с ним парой слов, пошел к себе в машину. “ Еще одна маленькая история моей жизни, в начале которой вроде все было безнадежным и печальным, а в итоге видишь как — все закончилось счастливым концом. Прав, Рыбак, нам не нужны благодарности – это наша обыденная работа – приходить на помощь, сохранять баланс Сил, чем-то жертвовать и, спасать миры. Точка”. Теперь мне здесь нечего было делать и я, последний раз бросив взгляд на то, как быстро и профессионально проходит операция, вновь подлечился и, развернувшись, ушел. Это был очень непростой день. Сумрачный промерзлый и дождливый день – обыденный день во Тьме. И в этот момент, я опять вспомнил Мульку, ее большие черные глаза, ее улыбку и мне очень сильно захотелось вернуться в Ключи и увидеть Вэлери, услышать ее голос и сократить социальную дистанцию между нашими телами до неприличного минимума…. “ Маленькая тварюшка и демонеса! С ума сойти. Боженька, ну и юмор у тебя. Но, ты мне такой еще больше нравишься”.
p.s.
-Зайка, прием. Это Девятый.
-шшшш. Девятый, слушаю тебя.
-Паша, твои люди нашли женщину, что я просил?
-Нашли. …шшшш.
-Ну и, что ты молчишь?
-шшшш. А что говорить? шшшш. Застрелилась она. В той же комнате где вы ее дочь нашли. …шшшш. Прости, Диман.
-шшшш шшшш. Я тебя понял. Спасибо Паша. …шшшш. Все, конец связи.
Точка.
Еще почитать:
Роман "Бункер" — 3 глава. Спустилась благодать. Бункер
Жизнь по-новому кругу
Сохрани и обещай мне DEMO
Потоки пустоты : Церковь — Знакомство
«
»
03.04.2020
