Дело сие происходило в канун Рождества тысяча девятьсот семнадцатого года. Стояла необыкновенно холодная, но чудной красоты зима. Деревья нависали белыми лапами и превращали болезненный Петроград в нетронутый цивилизацией лес. Небо было необыкновенно свежо, как обычно бывает в настоящий крепкий мороз, на нём не было ни облачка. Стояла тишина, изредка прерываемая пьяной руганью за окном да редкими вскриками жертв нередкого в те времена разгула.
В эту пору, в двенадцать часов дня мальчик десяти лет отроду Васютка Трубецкой выбежал из своего дома, направляясь к пункту выдачи хлеба. Он шёл, наблюдая безлюдные улицы. Местами валялись чьи-то в спешке брошенные вещи, виднелись разбитые витрины и фонари… Вася уже привык к этой обстановке, ведь народ уезжал и бросал всё ненужное здесь. Уезжали кто куда: Илья Никитин, мальчик из шестнадцатой квартиры, уехал с отцом и матерью на Дон, ещё в марте отец его сбежал с фронта; Ваня Ломов уехал с матерью к бабке во Псков, «Уж лучше немцы, чем большевики!» — горячим шёпотом заявляла его мать, забежав в двенадцатую квартиру попрощаться с Васюткиной матерью; Васюткина подруга Лера Андреева уехала со старшей сестрой семнадцати лет отроду, после того как вечером та пришла вся в слезах к матери Васютки, говорила что-то про институт благородных девиц и про её жениха, сражающегося на фронте. «Ничего, Нина, не плачь. Он простит… Время сейчас трудное…», — говорила Васюткина мать Елизавета Петровна, пока сестра Леры плакала, прижавшись к ней. Мать Леры и Нины слегла и умерла ещё в тысяча девятьсот пятнадцатом, когда пришла похоронка с фронта. Уехали они рано утром пятого дня, Васютка так и не узнал, куда уехала его подруга, её сестра после того вечера ни к кому не ходила. Елизавета Петровна Трубецкая строго настрого запретила пятнадцатилетней сестре Васютки Дуне выходить на улицу после того позднего визита.
