Последний час

Холодный ветер поднимал снежинки вверх, будто они были воздушными шариками. Однако тьма скрывала это зрелище от людских глаз. Суровая Чукотка не переносила человеческого присутствия. И все же люди здесь были.
Воинская часть с каким-то там номером располагалась совсем не далеко от побережья Анадырского залива. Потрепанное морозами и постоянной вьюгой кирпичное здание было единственным теплым местом на многие километры. Солдаты грелись там с помощью множества печек, которые сохраняли теплоту этих стен. Но нельзя служить Родине просто сидя с вытянутыми руками перед потрескивающим поленом и синим огоньком газовой печи.
Каждый срочник обязан был стоять на посту около причала, который находился в нескольких километрах от части.
Вот и сейчас у будки напротив океана стоял молодой пацан в тяжелом тулупе, в ушанке, в валенках и с шерстяными рукавицами. Он не мог точно сказать, сколько он тут уже простоял: он знал, что ровно через час после начала поста за ним придет разводящий и приведет нового мученика, поэтому он не беспокоился о времени. Теплая одежда не давала ему замерзнуть так быстро, а горячий чай в термосе давал дополнительную теплоту где-то в душе. Солдат стоял здесь ни один раз. Он уже почти привык к этому, хоть и до сих пор боялся этой темноты и снегопада, бьющего подобно артиллерийской канонаде. Вот и сейчас он вглядывался в непроглядную вьюгу и крепче сжимал свою винтовку. Конечно, стоять так весь час, опасаясь неизвестности из темноты, слишком тяжко. Из-за этого ему приходилось на что-нибудь отвлекаться. К сожалению, ни телевизора, ни книги, ни сослуживцев рядом нет. Единственным доступным средством занятия мозгов было его собственное мышление.
Сначала он пытался сочинять стихи и прозу, но вскоре понял, что это слишком тяжело, поэтому он стал просто думать о жизни. Перед ним всплывали образ его друзей, моменты прошлого, возможное будущее и все остальное. Эти видения отвлекали его от тьмы, стоящей прямо перед глазами.
Ощущение холода становилось сильнее. «Видимо прошло уже более получаса» — подумал он. Тем временем мысли его переключились на литературу, прочитанную им еще в школе. Он уже вспомнил все, что знал: от детских стихотворений до «Евгения Онегина». И только тут понял, что его пальцы в варежках заиндевели. Холод уже сковал его, но часовой был к этому готов. Открыв термос и выпив добрую половину содержимого он почувствовал, как тепло растекается по его телу, заполняя каждую клеточку промерзшего организма. Как правило, после открытия термоса оставалось минут 10 до смены. Это наделило солдата еще большим теплом: вот-вот он окажется в теплой казарме, мягкой постели…
Но вот холод опять сковывает любое движение. Что же происходит? Где заветный свет лампы, медленно ползущей к нему сквозь буран? Видимо он слишком рано открыл термос. Часов у него не было — он всегда оставлял их в казарме, чтобы их хрупкий механизм не сломался на таком лютом морозе. Поэтому ему оставалось только ждать.
Тем временем ветер все усиливался. Часовой пытался отвлечься на воспоминания о своем детстве, но мысли не могли перекричать чувство продирающего холода, озябших рук и отмерзших ног. И тут он начал беспокоиться. Никогда еще он не доходил до такого состояния. «Ну что же он не идет» — кричал несчастный в своей голове на разводящего. Неужели он отправился спать, совсем забыв про бедолагу у причала? Ну не может же такого быть!
Часовой решил было обойти причал, чтобы найти хоть какое-то отвлечение, способ забыть про вьюгу и ледяную винтовку, выпускать которую он не имел права. Но движения заставляли его чувствовать боль из-за замерзших мышц.
Он не сдержался и допил остатки чая. Он никогда еще этого не делал — в казарму часовой всегда возвращался с остатками чудесного напитка. Но в этот раз ему было необходимо его тепло. Но он почти ничего не почувствовал, лишь легкое облегчение, которое вскоре растворилось подобно капле пролитого чая в жаркий день.
Часовому сильно хотелось спать. Это обычное чувство любого солдата, но в этот раз оно было иным: голова совсем перестала соображать, руки онемели, а глаза и вовсе закрывались сами по себе, будто больше не слушались его. Еще одним последним его чувством был голод. Это странно, ведь перед уходом на пост он плотно поел.
А спасения от бури все не было. И тут к нему пришла в голову дикая мысль: » Я же знаю дорогу в казарму! Не уж то, если я пойду туда без приказа, то тут же начнется мировая война?! Да зачем вообще стоять тут, как придурок, не понимающий, что куда лучше было бы спать сейчас в кровати у теплой печки!?» Но тут он вспомнила слова своего отца: » Служи так, сынок, чтобы мне не было за тебя стыдно!» Еще бы, он то служил в теплом Афганистане, а не в этом белом аду. И все же часовой не мог нарушить завет отца. Тот вдруг предстал перед ним явственной фигурой и смотрел на него своими большими печальными глазами. Нет, нужно стоять и дальше. В конце концов не замерзнет же он здесь за эти 10 минут…10 минут…сколько ему еще осталось? Не уж то этот час длится так долго?

Тут ему в голову пришел какой-то нелепый стишок. Он смог разжать свои синие губы и промолвить эти слова: «человек — это труп, завернутый в…тулуп». Раньше то он не понимал этого лирического героя, но теперь ясно видел в нем самого себя. Вдруг, наш часовой, будто завороженный неведомой силой, стал повторять короткую, но при том невероятно грустную историю о никому неизвестном часовом. Сначала он пытался считать количество произнесенных им вслух строк, но вскоре, на 156 разе, сбился и продолжил свой ночной концерт уже не задумываясь. » Человек — это труп» — ветер будто насвистывал ему какую-то мелодию. » Во все стороны смотрящий» — вдалеке виднелось что-то странное, несвойственное этому месту, этой погоде, этой тьме. » не идет ли разводящий?» — часовой понял, что это необъяснимое явление — некий свет. » Похоже это конец» — думал он. И все же то был не свет загробного мира, о котором все говорят. Было в нем что-то родное, желанное. » Не идет ли разводящий…» — повторил несчастный. Разводящий! Часовой подобрался, готовясь встать по стойке смирно, но выглядел он в тот момент крайне вяло. Неужели это он? Свет приблизился вплотную, вот-вот покажется знакомое лицо в начищенной шинели и произнесет спокойным и подшучивающим голосом: «Ну что, не совсем еще околел?»

Тут тьма рассеялась, и через непроглядное затменье появился человек. Часовой почувствовал глухой страх и хотел было поднять ружье, но все же смог узнать своего знакомого. То был не тот разводящий, приход которого означал скорое возвращение в казарму. Перед часовым стоял чумазый, уставший и неопрятный солдат. Его лицо выражало удивление и даже испуг.
-Ты… как здесь? — сказал пришедший сиплым изнеможенным голосом.
-З-здрав-вия… — начал было часовой, но тут его ноги подкосило, руки отпустили оружие из рук и…
Падая на заснеженную землю, часовой увидел что-то на земле. К этому продолговатому предмету тянулась веревка из руки разводящего, который стоял, как замерзшая ледяная фигура на какой-нибудь выставке…
Мороз пробирал до костей. Особенно холодно было там, на старых санках, ведомых разводящим. Часовой лежал в позе эмбриона и был укрыт одеялом. Он неспеша плыл сквозь буран и ненавистную тьму. Только сейчас он почувствовал боль. Спина, руки, ноги, голова — все тело ныло и стонало. Мученик пытался принять более удобную позу, в которой боль была менее чувствительна, но небольшие санки не давали этого сделать. Тут он увидел знакомый холм. Совсем рядом казарма, тепло и покой. Но знакомое здание не возвышалось над полем. Часовой, не смотря на боль, вскочил с санок и тут же пожалел об этом: он опять ослаб и упал на четвереньки. Там, где стоял его временный дом, не было ничего, кроме заснеженных обломков кирпича. Несомненно, под сугроб находились и все остальные строительные материалы, мебель и даже солдаты.
К нему подскочил разводящий и, пытаясь оттащить его на санки, сказал: «Не бойся, все живы… тут просто баллон с газом бахнул» Баллон? Разве 1 баллон способен разнести в клочья все двухэтажное строение? Впрочем, конечно, в каждой комнате было минимум по две печки и несколько баллонов для них. Одно неверное движение рукой со спичкой и…
— Н-но г-где… — пытался узнать часовой уже сидя на санках.
— Тут все, тут. В землянках мы рядом.
Только сейчас он заметил небольшие трубы, торчащие из земли. Разводящий пытался уложить его на санки и закутать одеялом, но тот сам упал, закрыв глаза и потеряв сознание.
Он чувствовал адскую боль. Он был ничем и одновременно всем. Он не ощущал глаз, но ясно видел все все, весь мир. Перед ним летели тысячи, миллионы людей. Все они чем то занимались, но их дела были чем то ничтожным и бессмысленным. Что вообще может быть важнее боли?! Лишь смерть может заинтересовать его, солдата без ружья, без формы, без тела, без мыслей. Огонь. Адское пламя, совсем не то, которое он желал ощутить на посту, рвалось из него наружу, желая сжечь с собой как можно больше материи. Никогда еще ему не было так больно. Нет, это не сон. Это настоящая правда, его состояние, его жизнь или, вернее, смерть.
Тут перед ним пробежали его воспоминания: драка в школе, первая безответная любовь, смерть мамы… «Мама!» — крикнул он в пустоту. Боль достигла пика, вот сейчас он перестанет ее чувствовать, вот сейчас он увидит свою мать! Мама!!!
Боль не прекратилась, и все же стала слабеть. Он видел лишь потолок и ничего более. Глаза были. И были они открыты. Тут боль почти утихла. Болела лишь голова. Над ним появилась женщина. «Мама» — произнес бы он, если бы мог. Рот не слушался, не слушались и руки. А как же запах? Где тот самый запах землянки? Он же тут, он чувствовал это. Пытаясь осмотреть все вокруг он понял, что и голова с шеей его не слушают. Боль прошла, за ней пришел страх непонимания. Все стало утихать, появилась пугающая легкость. Женщина, а вернее девушка, нагнулась над ним, печально вздохнула и… накрыла белым покрывалом его лицо. Белизна его оставалась в глазах человека, лежащего на кушетке, и стала для него последней картиной мира. Закрывая глаз он успел подумать лишь: «Пост сдан»
Белый снег все падал и покрывал далекий причал. Тьма оставалась непроглядной и лишь старое ружье выделялось в темноте на фоне снега там, где его навсегда оставил простой солдат. Шестидневная метель, заставившая солдат, потерявших свой оплот теплоты и уюта, забыть обо всем и обо всех, даже о своем сослуживце на причале, лишь набирала свои обороты.

Еще почитать:

ОМ. Джон Кеннеди.

Велес. Я Являюсь Хранителем Вашей Планеты, Мое Время Настало.

За спиной 

Праздничная ночь