Последние слова матери

Бесстрастный голос диктора вернул меня в реальность, объявив, что в космопорт «Солнечный» прибыл очередной лайнер с Земли. Я смотрел в огромное панорамное окно, в котором простирался безотрадный пейзаж плато Солнца (Solis Planum), вулканической равнины к югу от долины Маринер и думал о том, что когда-то совсем чужой мир стал ещё одним космическим домом для человека.

Слабый свет Солнца отражался от металлических корпусов космопорта, в котором сегодня я встречаю маму. Я не видел её много лет.

Я встал недалеко от дверей терминала, чтобы мама сразу меня увидела. Людей было немного. В последнее время полёты на Марс не пользуются той бешеной популярностью, как раньше. Летать сюда стало обычным делом и ажиотаж предсказуемо спал.

Я был счастлив, когда увидел маму. Она вышла из терминала какой-то растерянной и уставшей. Но когда увидела меня, то сразу улыбнулась и бодрым шагом направилась мне навстречу и со слезами на глазах сильно обняла меня.

— Как ты вырос, сыночек, — смахивая слёзы сказала мама.

— Я очень скучал, мам.

В полёте на Марс для неё всё было в диковинку. Особенно невесомость.

— Сыночек, как же здесь легко ходить! — заливаясь звонким смехом говорила мама по видеосвязи с Луны.

Я купил ей билет в высший класс на лайнер «Марс 3». Его курс пролегал через Луну, где была остановка на один день.

Мама, словно ребёнок радовалась путешествию. Говорила, что долго не могла оторвать глаз от полумесяца Земли. Как я её понимаю.

Первый раз, когда я увидел Землю, которая висит в чёрном лунном небе, я решил, что должен показать это маме.

Обычная жительница маленького уездного города на Земле, как говорили раньше, мама ни разу не была в космосе. Боялась. Не хотела. А я всё звал и звал.

Она умело находила отговорки, но я знал, почему она не решалась. Мама ухаживала за больным отцом. Его скосил мамин недуг, серьёзный недуг. Со временем мама оклемалась, а вот отец не смог. Его не стало несколько лет назад. Трудное было время.

Тогда был единственный раз, когда я прилетал на Землю. Оставить мать в одиночестве переживать уход отца я не мог.

Тогда я не знал, что вижу родную планету в последний раз.

Наконец, когда душевные раны немного затянулись я всё-таки уговорил маму прилететь на Марс.

Я очень хотел показать маме долину Маринер. Это было моей мечтой. В день, или как здесь принято говорить, в сол прилёта мы приехали в Маринер Сити, который живописно расположился в одноимённой долине.

С поверхности город не вызывал особых эмоций, всего-то несколько небольших прозрачных куполов, которые выполняли функцию смотровых площадок или были крышей хозяйственных площадей, соединенных между собой тоннелями. Нечто подобное мама видела уже на Луне.

Город оснастили пятью взлётно-посадочными платформами с шаттлами, гордо смотрящими в унылое небо, готовыми в любой момент к экстренному взлёту.

Ночью долина подсвечивается огнями ламп и прожекторов, создавая красивую картину, напоминая о том, что и здесь человек обрёл дом и согревая сердца тех, кто несёт вахту на орбитальных станциях.

Вся же прелесть города скрыта под поверхностью планеты, чтобы минимизировать пагубное воздействие марсианской радиации. Люди постарались повторить здесь земной городской пейзаж. В большей степени им это удалось сделать, не смотря на то, что пришлось в буквальном смысле вернуться к пещерному образу жизни.

На первый взгляд Маринер Сити напоминал муравейник — множество уровней, тоннелей. В этой тесной обстановке человек умудрился расположить и обустроить улицы с привычной городской инфраструктурой. На всё это ушло порядка пятисот лет. Конечно, в сравнении с первыми колонистами современные жители марсианской столицы чувствовали себя более, чем комфортно.

Я заказал столик в любимом местном ресторане «Chasma», который находится на самом краю обрыва, на высоте нескольких километров. Из окон открывался вид на каньон, который словно незажившая рана глубоко врезался в плоть Марса.

Прекрасные виды и, как я предполагал, мама была в восторге, словно ребёнок в канун Нового года.

Был приятный марсианский вечер. Вкусный ужин, немного вина и душевные разговоры о прошлом, настоящем и немного о будущем, о котором я говорить не любил.

Но я видел как мама скрывала тревогу, прятала ее глубоко в сердце. Я чувствовал её волнение по интонации голоса, по тому, как она часто опускала глаза, отворачивалась и вздыхала. И улыбка, которая редко озаряла родное лицо мамы была какая-то не та. Иногда она даже срывалась на тихий плач.

— Мам, что-то не так? — наконец спросил я.

— Всё хорошо, сыночек, — шмыгнув носом, сказала мама. — Просто чувства нахлынули. Давно тебя не видела. Сколько уже лет прошло?

— Мне было тридцать два, когда умер отец. Через год я вернулся на Марс. Семь лет уже здесь.

— И ты ни разу не хотел вернуться? — снова всхлипывая спросила мама.

— Может и хотел…Конечно, хотел.

Я повернулся к окну и глядя на закат тусклого марсианского солнца подумал, что не смог бы уже вернуться. Семь лет слабой марсианской гравитации не проходят просто так. Я не стал об этом говорить. Ведь мне было ещё, что сказать.

— Здесь много работы. Даже отпуск не брал после того, как вернулся с Земли.

— Саш, так ведь нельзя без отдыха совсем, — мама протянула мне руку через столик.

— Мам, всё в порядке. Мне не нужен отдых. Работа приносит мне радость. Я мечтал о такой работе.

— Ты действительно этого хотел, сынок? — дрожащим голосом произнесла мама. — Вот так работать в Космическом центре, здесь, на Марсе?

— Всем сердцем, мама.

— А обо мне ты не подумал, как всегда. — отвернувшись к окну сказала она.

— Не начинай, мам. Стоило ли лететь пятьдесят миллионов километров для этого?

— Ты ведь единственный мой ребёнок, Саша. Когда твой отец умер я осталась совсем одна.

— Я был ребёнком, пока отец был жив…Не надо об этом напоминать, я и так всё знаю.

— Сынок, память об отце сотрётся, как и обо всех нас. Всё когда-нибудь проходит, а мёртвые становятся ещё мертвее.

Мы ещё долго сидели в тот вечер. Вспоминали моё детство. Мама удивлялась, как я весь такой скромный и застенчивый решил работать в космической отрасли и улетел с Земли.

«- Вечно всего боялся. Без матери никуда. А тут взял и улетел в космос.» — говорила мама.

Она не понимала, что космос это выбор моего сердца. А может понимала…

Раньше мои стремления никто не разделял. И когда я не мог самостоятельно принимать решения, то их за меня принимали родители.

Результат — три года, которые я потерял на факультете экономики. Вы не представляете, что я пережил когда вопреки родителям бросил экономику и подал документы на обучение пилота космическим транспортом. Через несколько лет родители смирились, но не приняли до конца мой выбор.

В следующие дни я возил маму по самым красивым местам Марса. Горы Тарсис, Лабиринт Ночи, Бассейн Эллады. Везде мы останавливались на ночь, ужинали в местных ресторанах. Вспоминали прошлое за бутылкой марсианского вина.

К Ацидалийскому морю мама ехать не захотела. Жаль, ей было бы интересно увидеть марсианское лицо и пирамиды в Кидонии, которые так волновали исследователей пятьсот лет назад.

— Это интересно, сынок. Я понимаю. Но как-то здесь всё безжизненно, что-ли. Вспомни деревню, бабушкин дом. Как ты бегал босиком по траве. Вид со двора на сосновый бор, за которым садилось Солнце.

— Конечно, я помню.

— Или море. Настоящее, а не эту каменную пустыню.

В конце концов, я привёз маму на Олимп, в космический центр, построенный на пологом подъёме на высоте десяти километров. На этой высоте практически заканчивалась атмосфера планеты, что было крайне удобно для стартов космических кораблей. Космопорт обустроен гостиничными комплексами, которые в большинстве своём пустовали.

Мы любовались панорамой космодрома, над которым высоко в небе нацелились в чёрную глубину космоса два корабля размером с Бурдж Халифа, когда-то самое большое здание на Земле высотой в 828 метров.

— Смотри, там, высоко в небе это корабли для полётов в межзвёздное пространство, мама. Готовится экспедиция к соседней звёздной системе. — указывая вверх пальцем сказал я. — Отсюда улетают транспорты на орбиту и выше. Подготовка уже закончена. Это самый важный космический проект в истории человечества.

Увидев всё это мама снова вздохнула, а я не останавливался:

— Олимп очень высокая гора. Древний вулкан. Представь только, его высота примерно как три Эвереста. Оказавшись на плато ты не поймёшь, что находишься на вершине горы. Плато такое огромное и уходит далеко за горизонт.

— А помнишь, как ты ушёл в горы, где-то в Крыму? Абсолютно сам. Мы очень волновались с папой. Ведь с тобой не было связи. А через два дня ты вернулся. Такой счастливый.

Конечно я помнил. Возможно, благодаря тому походу я научился контролировать свой страх перед бесконечностью космической пустоты. Но полёты на орбиту мне давались всё ещё с трудом.

Проект «Патрия» стал началом межзвёздной экспансии, сто лет подготовки и строительства.

Всё вокруг напоминало об этом — даже в кафе интерактивные столы транслировали рекламные ролики, в которых приглашали вступить в исследовательский флот миссии.

Но всё это мало интересовало маму.

— Саша, сынок. Не сердись, милый. Я просто тебя умоляю, вернёмся на Землю. — Без устали твердила она, смахивая набегавшие слёзы.

Моё сердце обливалось кровью в эти моменты. Я не мог вернуться туда, где меня ничего не держит, кроме детских воспоминаний.

А мои просьбы остаться на Марсе она категорически отвергала. Не верила, что чужой мир станет родным для человека.

Я очень хотел ей рассказать о полёте, о котором я так долго мечтал, о том, как волновался, когда проходил отборочную комиссию! Но сдержался. Ведь я вижу мать в последний раз. Мама ещё не знала об этом. Хотя материнское сердце необъяснимо щемило от боли.

Она не переставала просить меня вернуться на Землю. Нет, мама и в мыслях не допускает, что её сын помчится в космос и уже больше никогда не увидит её и своих близких.

В конце концов тянуть уже не было смысла. Я выпил залпом бокал вина, как будто в последний раз и сказал:

— Мам, я больше никогда не вернусь. Через два сола я улетаю к Альфа Центавра.

Мне показалось, что она не поняла, что я сказал.

— Это твоё новое задание? — нервно теребя мочку уха сказала мама.

— Ну как сказать. Да. Только это, мам…

Я не решался. Сильно пересохло в горле.

— Это навсегда. Мы больше никогда не увидимся. — выстрелил я.

Несколько мгновений, которые показались мне вечностью она смотрела на меня, как на Солнце, которое никогда не взойдёт. Потом она встала из-за стола и подошла ко мне. Я тоже встал. Мама провела ладонью по моей щеке и упала мне на грудь, рыдая навзрыд.

С трудом сдерживая слёзы, я обнял мать. Но меня звал космос, хоть я боялся его холодной пустоты.

— Мам, пойми. Это билет в один конец. Очень далеко лететь и очень долго.

— Очень долго, сыночек? — снова сорвалась на плач мама.

— Очень. Расчётное время полёта, что-то около трёх тысяч лет. — Я глотнул ещё вина.

Я не сказал маме, что нужно будет преодолеть триллионы километров в чудовищной и холодной пустоте. Что мы разделены с Альфой Центавра просто невообразимыми пространствами, которые невозможно постичь и всё, что есть в этом беспросветном мраке, это лишь потоки убийственной радиации в неизмеримых и бесконечных глубинах…

Ноги матери подкосились, словно она очутилась на моих похоронах.

— Зачем это тебе, Саша?

— Не знаю. Может это оно и есть, моё предназначение?

Возвращение на Землю потеряло для мамы всякий смысл. Ведь то, что имело для неё значение она уже потеряла навсегда в безбрежности космоса и бесконечности времени.

Потом я всё-таки зарыдал. Мои слёзы стекали ей на ладони, которые всё ещё пахли землёй. Я вспомнил о детстве, об отце, о старых друзьях и о первой школьной любви. Я благодарил маму за это и просил простить. Но она не слышала. Сидела, слегка покачиваясь, а её пустой взгляд тонул где-то в бесконечности.

Мама сильно изменилась после этого разговора. Постарела и осунулась.

— Не улетай, сыночек. Не улетай…

***

Я проснулся. Было тихо. Но мне казалось, что в этой противоестественной тишине я слышу шорох столетий, которые утекают в космос, а всё сущее лишь мутная галлюцинация, порожденная возмущениями пространства-времени…

Первое, что я увидел, когда открыл глаза была голограмма с моим именем — Коновалов Александр Евгеньевич, 1 753 176 часов. Прошло двести лет в земном исчислении. Значит сейчас мы должны пролетать в районе внутреннего облака Оорта. Я был на борту «Персеполиса», олицетворении человеческого гения. Вместе с другим кораблём, «Пальмирой» они стали единым целым с тьмой Вселенной. Позади лежала Солнечная система, и она продолжала отдаляться. Неся всю память человечества, все его мысли, мечты и славу, миссия «Патрия» канула в вечный мрак.

По протоколу, в целях профилактики, всех на звездолёте следует будить каждые двести лет. Учёные-медики предполагали, что более длительный криосон пагубно влиял на организм. В проекте «Патрия» впервые примерили эту технологию и она была ещё далека от совершенства. Спустя некоторое время необходимо снова ложиться в криокапсулу и повторять процесс.

Я вгляделся в космическую тьму по ту сторону иллюминатора, где под нами в темнеющей пропасти закатились во мрак Земля и Марс, словно они навсегда ушли в небытие. Многие часы напролёт я смотрел как потоки плазмы длиной в несколько километров, исторгнутые из дюз «Персеполиса», пронзали темную ночь космоса, унося корабль в безграничную пустую бездну.

Чуть позже, пройдя адаптацию, я стал перебирать архивы новостей с Земли и Марса за последние два столетия, пока я спал в криокапсуле. За это время «Персеполис» преодолел две тысячи астрономических единицы.

Я смотрел и читал всё подряд, невольно осознавая себя частью истории. Не многим выпала возможность лететь в бездну космоса осваивать новую звёздную систему. И я искренне верил, что несу свой вклад в развитие человеческой цивилизации.

Осознавая всё это, легко было сойти с ума. Но меня грели сны о Земле, о Марсе, который стал родным. Мне снилось лицо матери, которого коснулись годы. А ещё мне снилось море, старая набережная Евпатории в лучах летнего Солнца и местное мороженое. Господи, как же я скучал по морю…

И по маме…

Снова листая очередную ленту новостей, моё внимание привлёк заголовок «В память о родителях и их детях, которые канули в небытие.» Это был пост о том, что в Маринер Сити установили новый памятник. Я не удержался и открыл фото с изображением монумента. Когда я увидел статую женщины, которая в скорбной позе склонилась над телом в скафандре, пустота в моей душе смешалась с пустотой космического мрака. Я вспомнил, что мама всё-таки осталась на Марсе. Следующий рейс домой должен был быть по обратному билету только через два года, в период максимального сближения красной планеты с Землёй. Но родную планету она так и не увидела. В зыбкой тьме прошлого расплывчатый образ матери таял как предрассветный туман.

Я не знал, что мама скончалась у панорамного окна в космопорте Олимпа спустя полгода после старта «Персеполиса». Каждый сол она приходила и садилась возле окна и смотрела молча в сторону Альфы Центавра. Её единственный сын уходил туда, в сторону глубокого космоса. И её сердце тихо перестало стучать…

Посреди космической пустыни я познал своё тотальное одиночество, а лететь к Проксиме оставалось ещё больше двух тысяч лет. Эхом повторялись у меня в голове последние слова мамы, их я слышал даже в холодном сне анабиоза — «Не улетай, сыночек. Не улетай…»