Половозрелая самочка со смещённым в голове центром тяжести

— Adulta feminam… – профессор на вытянутой руке любовался экземпляром. – Прекрасно! Оцените, коллега!

Я подошёл поближе и надел очки. Действительно, экземпляр был великолепен – маленькая, сантиметров пятнадцать девушка с красивыми длинными волосами, правильными чертами лица и изысканной фигуркой. Профессор нежно держал её четырьмя пальцами, поворачивая то к свету, то от него. Она не реагировала на раздражители, во сне лицо казалось  спокойным, расслабленным, чуть розовый румянец разлился по щекам.

— Точнее, feminam adulta, — меня распирало показать собственную значимость, — классификаторы требуют определения после существительного — самочка половозрелая.

Он посмотрел на меня с презрением:

— Классификаторы – сами по себе мужского рода, что они могут понимать в женщинах? – и интонацией выстраданной философии добавил. – Женщин нельзя вписать в правила, какие б те ни были…

Я не нашёлся, что ответить и в который раз начал рассматривать стеклянные шкафы, где профессор хранил свои коллекции. Их была бесконечность, так мне показалось, когда впервые здесь появился, так казалось сейчас. От пола до потолка, от стен к стенам шкафы тянулись, играя в витринах отражениями друг друга. Мягкий светло-голубой свет за стёклами окутывал идеальные, в половину наклона, ряды открытых полированных шкатулок, в бархатных ложементах которых на булавочках мирно покоились миниатюрные, как куколки, женщины.

— Сколько у вас уже в коллекции, профессор?

По взгляду я понял, что он ещё не со мной, где-то там, в воспоминаниях об удачной охоте за удачным трофеем. Наконец, вернулся, сосредоточенно потёр лоб:

— Включая этот… двенадцать тысяч сто пятнадцать.

— Внушительно, я бы даже сказал, весьма. Но, простите, коллега, чем именно эта adulta feminam вас привлекла?

— Да собственно… сама по себе ничем, но если присмотреться внимательнее, — подушечкой мизинца он прикоснулся к макушке девушки, —  в её голове смещён центр тяжести. Вот… обратите внимание… И дело в том, что этот вид начинает быстро прогрессировать, размножаться, так сказать.

— Причина?

— Я над этим работаю.  Пока же… плохая экология, доступность дешёвого и быстрого питания, избыточность конкурентной среды… Нет, нет, это, пожалуй, поверхностные причины. Посмотрите сюда, — он притащил меня к дальнему шкафу и постучал пальцем по стеклу. – Эту фемину я поймал в Нью-Йорке на углу 33-й и Парк-Авеню.

Перед шкатулкой тёмным теснением на золотом выступало имя «Сюзанн». Пухленькая негритянка в тренировочных штанах и майке с буквами NYC зажала в руке недоеденный Биг Мак – листья салата, обагрённые кетчупом, свешивались по краям надкуса.

— Как видите, род и подсемейство совпадают, среда обитания и условия — тоже. Но! Очевидна сбалансированность моторики и мыслительных процессов. Этот экземпляр, так сказать, в большей гармонии, нет?

Я внимательно посмотрел на Сюзанн, потом на Энн (так мысленно окрестил новую девушку профессора). Он прав, их разделяло какое-то неуловимое отличие, и дело было не в возрасте, не в цвете кожи… Сквозь Энн будто протягивалась невидимая бечева, тонкий, как струна, нерв, о существовании которого она и сама не подозревала. Словно ось жёсткости в стальной конструкции высоченного размера.

— Словно ось жёсткости в стальной конструкции высоченного размера, — слово в слово повторил мою мысль профессор. – Я говорю о том, что вижу внутри неё. Вы согласны?

Удивлённый одной мыслью на двоих, я кивнул.

— Кстати, надо бы придумать имя.

— Энн, — выпалил я.

— Энн? Почему? – профессор с любопытством посмотрел на меня.

— Энн – величина неизвестная. Вам. А нам, не учёным, и подавно. Это может стать стимулом к её тщательному анализу. Или я не прав?

— Может быть, может быть, — он закивал головой. – Давайте-ка вот что… Определим ей место на полках и пойдем пообедаем. Достаньте, пожалуйста, оттуда шкатулку, — профессор кинул взглядом в сторону глухого комода.

Я открыл дверцы, выбрал, на мой взгляд, самую красивую и протянул ему. Он бережно взял её двумя пальцами, кивнул в знак благодарности и мягкой походкой направился к покрытому зелёным сукном столу. Поставив шкатулку на центр, не дыша, уложил в неё Энн, затем достал из выдвижного ящика длинную булавку с жемчужной головкой. Я замер, боясь пошевелиться, боясь пропустить хоть одно движение великого таинства великого светила. Пальцем левой руки профессор помассировал Энн грудную клетку, нащупал какую-то точку и медленно, миллиметр за миллиметром, провёл сквозь тело девушки булавку, глубоко утопив её в ложементе. Энн лишь в какую-то секунду тревожно вздохнула во сне, тень волнения пробежала по лицу, но тут же исчезла. Дыхание опять стало ровным, безмятежным. И ни одной капельки крови.

— Вы не боитесь её убить? – шёпотом спросил я, когда всё закончилось.

Профессор, улыбнувшись, покачал головой:

— Женщину невозможно убить уколом, пусть даже насквозь. Если, конечно, это делать с любовью. Так они созданы… Ну вот, — он бережно поставил шкатулку на выбранное место и закрыл створку на ключ, — табличку с именем закажу вечером…

 

 

— Как же вы их ловите?

Нам сервировали первое. Профессор, заправив за воротник салфетку, нагнулся и шумно вдохнул аромат блюда.

— Божественно! – будто не услышав меня, протянул он. – Здесь лучший в мире суп из лангустов.

— Бон аппети, — пожелал я ему.

— Я слышал ваш вопрос, коллега, — проглотив первую ложку, он откинулся на спинку стула. – Их слабости – вот лучшая тактика. Инструменты ловли совершенствуются год от года, но, по-прежнему, терпение и знание природы – главное, что определяет успех. И каждый экземпляр бесценен, хотите того или нет, каждый экземпляр – это библия, написанная даже не Им, — он с придыханием посмотрел вверх. – Мне кажется, кто-то ещё выше ваяет эти чудеса мироздания.

— Правда? – пришло время для выпада. – Но десять минут назад мы озабоченно сошлись во мнении об оси жёсткости в стальной конструкции.  Мне показалось, она вас пугает.

— И да, и нет. Возьмите Жорж Санд.  Вы помните, она в тринадцатой секции, справа от входа.

Конечно, я помнил. Женщина, бросившая вызов всему, первая, публично надевшая мужской костюм. Жанна д’Арк не в счёт, та воевала. Кажется, я помнил всех, каждую фигурку, каждое лицо. Историй большинства я не знал, но те, о которых время от времени рассказывал мой визави, врезались в память навсегда.

— Так вот, я классифицировал Санд первой в патологии смещённого в голове центра тяжести. Но это было, скорее, исключение из общей модели, не столь социопатической, как сейчас. А эта модель  – да, пугает.

— Что же по поводу нет?

Профессор рассмеялся:

— По поводу нет, мой дорогой друг, скажу вам одно, вы либо смиритесь с неизбежным, либо станете тленом. Их популяция, как огнедышащий вулкан, где энергия одного атома мгновенно передаётся другим. Их популяция – единственное, что угрожает нашему существованию. И не волнуйтесь, они завоюют мир. Что важно для нас – придумать, как поражение обратить в успех.

— Пока вы с нами, профессор, полагаю, не всё так плохо, у нас достаточно времени.

— Нет, — покачал он головой, — женщина с синдромом смещённого центра тяжести, как пуля такой же конструкции, она разрывает всё на куски. Она также быстра и так же разрушительна. Вы видели выстрел и – бац! – у вас уже нет ноги. По её мнению, ваша нога вам не нужна, так будет лучше для мира, который они создают. Думаю, когда я изучу Энн, вы получите лишь подтверждение моей правоты. Они изменят Вселенную до неузнаваемости. Хотя… какая глупая фраза – изучить женщину!.. Но, тем не менее, так я зарабатываю на хлеб. И кстати о хлебе, наши блюда уже почти остыли.

 

Вечером мне позвонили из больницы, состояние профессора ухудшилось, он впал в депрессию. Поставив стул напротив стеллажа с Энн, сидел и тихо плакал. Я попросил оставить его в покое и ничего не давать на ночь, опыт подсказывал, к утру наступит облегчение.

После больницы раздался звонок от его дочери. Я не мог не дать ей номер мобильного. Она – наш главный меценат, и её траты только на прихоти отца, на стеллажи и кукол, были больше годового бюджета всех больниц в о̒круге. Успешная красивая мерзавка, знающая каждый следующий шаг в своей жизни и в жизни тех, кто от неё зависел.

— Знаете что, — она всегда начинала разговор в такой манере, и ты не знал, то ли сейчас тебя проткнут стрелами, то ли в твоей работе откроется ещё семь горизонтов, — то, что делаете вы и ваши коллеги…

Повисла пауза, для меня далеко не первая, во время которой каждый раз я, психиатр, мечтал о суициде.

— …то, что делаете вы и ваши коллеги… – повторила она ледяным голосом, — на мой взгляд, бесценно. Я не могу вам это выразить словами…

Её отец прав – они завоюют мир, половозрелые самочки со смещённым в голове центром тяжести.

Еще почитать:

Чувство

Мамочка не надо! — Мамочка, не надо!

Я — детектив!

Страйк