Погибая на морозе

Тусклый свет фонарей, лавочка, зимний мороз и ветер. Я будто вмёрз в это скрипящее сиденье и не шевелюсь даже малейшим беспокойством. Всё моё внимание сосредоточено на том, как холод медленно забирает тепло из тела через пальцы и наливается на его место. Неторопливо всё тёплое и живое отступает от конечностей, погибает во мне и отчаянно пытается защитить голову и личность, что хранится в ней. А голова только зло наблюдает за погибающей, обесчувственной плотью.
Ветер гудит в ушах, как стон кожи, мяса и костей — свистящий, противный ветер. Моё сознание смывается и мир постепенно пропадает. Исчезает парк, фонари, скамейка, моё тело и остаются лишь двое: моё «я» и чахлое, иссохшее дерево напротив. Оно лишь немногим выше меня и худее даже сифилистичной руки ребёнка с картины Мунка «Наследственность». А ветви… Эти ветви зацепили мой взгляд, словно мусорный пакет на ветру или больную ворону. Они так похожи на скрюченные и переломанные пальцы, что в безумии и агонии тянет к небу умирающая женщина. Острые, ненавидящие пальцы, которые должны расцарапать воздух и ветер, людей и ангелов. Я смотрю на дерево и вижу древнюю девушку, что знала ненависть, которую знаю я, что прокляла весь мир и навеки замерла, как скудное, серое дерево. Что с ней случилось? Её мучили, били, приговорили к смерти? Или может она просто ненавидела всё, потому что могла, потому что смотрела и слушала? Может её вены были так холодны, что превращали кровь в чистую злобу? И всё-таки Она стала посреди мира, вознесла поломанные руки к небу и вцепилась в него сотней иголок. Белая богиня, что ниже и ничтожнее последнего из людей.
Я уже не чувствовал холод — моё тело больше ничего не чувствовало — но я думал, как прекрасно это маленькое дерево. И наши эмоции были чище, чем снег на ресницах.