Под звёздами Парижа

Введение.

Пришло СМС на телефон и пришлось прервать отдых. Домой не стал заезжать, а остановился у русских знакомых в двадцати милях от Нэшвилла. В этом городке мне надо было зайти в аптеку. Аптек много и возле дома, но в Ла Верне работает фармацевтом мой знакомец и я, по старой памяти, все лекарства получаю у него. Мне не лень к нему ездить из дома за 20 миль, дружба проверена шестью годами. Если рецепта на руках нет, он даст в долг. Хороший пакистанец, таких людей в Америке мало, которые входят в мое положение. Надо сказать, что я его ни разу не подводил. Он сам звонит моим докторам и сам обсуждает, что мне надо. Остальные фармацевты настоящие американцы, но они, только вежливо улыбаются и при моем малейшем затруднении говорят sorry, а затем приглашают другого к стойке. Я не всегда внимательный к бумажным делам, а порой и рассеянный, поэтому часто забываю рецепт дома, теряю в машине, не могу найти в карманах или выбрасываю в мусор вместе со старыми чеками из магазина, а порой и ленюсь идти к врачу только за рецептом, а полученный отказ расцениваю, как неуважение к моим особенностям характера. Что делать, у каждого свои недостатки.
Я позвонил друзьям и сказал, что заеду. Меня попросили купить тоника с хинином. Это я их подсадил на этот напиток. Решив вопрос в аптеке, я купил две большие бутылки тоника и через десять минут открыл дверь. Там дверь днём можно не запитать. Другое графство, машины стоят с открытыми стёклами, поскольку очень жарко на улице. Это настоящая Америка. Работал телевизор, показывали программу Вести в прямом эфире. Люди смотрели молча на события во Франции. Первый сюжет был о погроме алжирскими болельщиками магазинов на Елисейских полях, а второй о занятии нелегалами Пантеона. Нелегалы требовали предоставления им жилья.
-Вот такие дела, Володя, — проходи на кухню, без тебя мы не садились кушать, всё уже готово,- сказала хозяйка.
Мы сели за стол и принялись обсуждать новости из Франции. Но не долго, потом принялись за детей, затем за внуков и через час стали убирать со стола.
-Кажется вы потеряли Францию, какую знали и какую любили,- сказал я, складывая посуду в агрегат для мойки.
Надо сказать, что мои друзья франкофилы, они оттуда перебрались в Штаты. У них есть домик в Провансе, куда они ездят время от времени. Им пенсия это позволяет.
— Ты тоже, Вова, потерял её.
— К сожалению, ты прав, у меня были ранее сомнения, но теперь я понимаю, что правильно сделал, когда прощался с Полиной и с Францией. Однако, тяжело терять две мечты за один раз. Нельзя постоянно жить прошлым, о нём можно только читать. Этого достаточно для короткой человеческой жизни.
Любая история имеет начало и имеет конец. Начала моего романа было в Союзе, а окончание растянулось на много лет, может по моей вине, а может и нет. Поэтому я решил переписать свои старые заметки в виде рассказа, которые и предлагаю вашему вниманию.

Глава первая. Ностальгия.

После событий 1917 года район улицы Пасси в Париже стал русским. Какой он сейчас? Сейчас тут как в центре Манхэттена. Те же магазины: Сефора, Зара, Гэп, тот же отель Бест Вестерн. Есть ли русские? Не думаю, скорее россияне. Русские, уехавшие из России после революции, исчезли в силу возрастных причин. Мало кто из наследников остался русским, как их родители. Таких же русских нет и в Нью Йорке. Бывших советских много, россиян скоро будет больше, чем советских. Количество русских стабилизировалось на нуле, а количество советских стремится к минимуму. От потомков первой волны эмиграции нам передался только дух любви к Родине, причём через тоску в Париже. Они были изгнанниками, советские стали беженцами, а россияне мигрантами-переселенцами. Это большая разница в мотивации переезда.
У меня в Союзе было смешанное чувство к эмигрантам в Париже. С одной стороны, уважать бывшее высшее сословие было особо не за что, большинство из них стали таксистами, официантами и простыми рабочими на заводах Рено. Но все они держались гордо и не стыдились называться русскими. А это привлекает, так как нас учили гордиться не собой, а партией. Писать плохо о социализме я не буду, другие уже много написали и ещё напишут. Не всё так однозначно. Скажу только одно, что любовь к Родине и к социалистической Родине, разные вещи. Первая имеет географический и демографические пределы, а вторая политические. Нынешнее поколение мигрантов-переселенцев ничего не сдерживает от возвращения домой или переезда из одной страны в другую. Появилась свобода, которая ранее была у русских и которой были лишены советские. Совершенно новое время и много людей разбрелось по миру. Я желаю россиянам жить так, как им кажется нужным. Не всегда смена власти это позволяет, скорее, эта смена не должна мешать гражданам быть людьми со свободой исполнения желаний.
В 1973 году я был в Венгрии и случайно встретился с пожилым мужчиной, точнее нас представили друг другу в маленькой православной церкви, которая не принадлежала Московской Епархии. При входе висела надпись “Боже царя храни”. Он был белый офицер. Я первый раз в жизни встретил эмигранта и не простого, а белогвардейца. Общения не получилось, более было улыбок и я ему подарил набор открыток с видом достопримечательностей Ленинграда. У нас не было разногласий, так как оба не представляли жизни друг друга. Оба говорим по русски, а общих тем не было. Его страна исчезла и я её не знал. А что происходит в моей стране, его мало интересовало, в моём изложении. Ему на вид было столько же, сколько мне теперь. В 1991 году я тоже потерял свою страну и с нынешними молодыми людьми из Питера, мне тоже нелегко разговаривать. О жизни в Штатах они имеют информации более, чем я, да и английским языком они овладели лучше меня.
Потом офицер познакомил меня с ещё двумя русскими эмигрантами первой волны Это была пожилая пара бежавшая из Москвы после революции. Мы были люди разных культур и разных цивилизаций. Сейчас я приближаюсь к их культуре, просто жизнь заставила, а от культуры нынешней России я отхожу с каждым годом дальше и дальше.
Мне запали в память, две вещи. Манера разговаривать и манера ходить. Так с достоинством разговаривали мои двоюродные бабушки по папиной линии, интеллигентные старушки, слушавшие в молодости Собинова и Шаляпина. Эти люди на любом языке, в любой стране и в любое время разговаривают и ходят с достоинством. Увы, мне не было привито такое достоинство. Не я был представитель великой страны, а они. Моя страна была просто большая и сильная на тот момент, но не великая. А их исчезнувшая, оставалась великой. Станет ли нынешняя Россия великой? Не уверен, было бы неплохо, если бы она смогла остаться большой для следующих поколений.
Каждый в жизни иногда совершает поступки, которые плохо укладываются в привычный образ жизни. Я не имею в виду заведомо осуждаемые действия за которые приходится краснеть.
Я опять начитался Ивана Бунина, меня захлестнула волна хандры и потянуло снова пройтись по улице Пасси. Потянуло сходить в хорошее кафе и почитать меню на французском. Всё это я могу сделать и в Луизиане, но в Луизиане не будет Полины.
Вы можете устоять против такого текста? Я нет:
“Вдруг его угол осветился, и он увидал безучастно-вежливо подходящую женщину лет тридцати, с черными волосами на прямой пробор и черными глазами, в белом переднике с прошивками и в черном платье.
— Bonsoir, monsieur , — сказала она приятным голосом.
Она показалась ему так хороша, что он смутился и неловко ответил:
— Bonsoir… Но вы ведь русская?
— Русская. Извините, образовалась привычка говорить с гостями по-французски.
— Да разве у вас много бывает французов?
— Довольно много, и все спрашивают непременно зубровку, блины, даже борщ. Вы что-нибудь уже выбрали?
— Нет, тут столько всего… Вы уже сами посоветуйте что-нибудь.
Она стала перечислять заученным тоном:
— Нынче у нас щи флотские, битки по-казацки… можно иметь отбивную телячью котлетку или, если желаете, шашлык по-карски…
— Прекрасно. Будьте добры дать щи и битки.
Она подняла висевший у нее на поясе блокнот и записала на нем кусочком карандаша. Руки у нее были очень белые и благородной формы, платье поношенное, но, видно, из хорошего дома.
— Водочки желаете?
— Охотно. Сырость на дворе ужасная.
— Закусить что прикажете? Есть чудная дунайская сельдь, красная икра недавней получки, коркуновские огурчики малосольные…
Он опять взглянул на нее: очень красив белый передник с прошивками на черном платье, красиво выдаются под ним груди сильной молодой женщины… полные губы не накрашены, но свежи, на голове просто свернутая черная коса, но кожа на белой руке холеная, ногти блестящие и чуть розовые, — виден маникюр…”
Какая печаль охватила мое сердце, не передать. Такого уже нет в современном Париже. И никогда не будет.
-Нечего грустить, этого ты не найдёшь и прекрасно это знаешь, а скучаешь по Полине, — сказал я сам себе вслух.
-Ты не первый раз читаешь этот текст Бунина и не первый раз улетаешь в Париж.
Продолжил я свой монолог- Это моя мантра одинокого русского мужчины, который живет далеко и от Парижа и от Петербурга. Бунин правдивый писатель, я ему верю, из-под его пера не мог выйти Челкаш:
“На третий вечер он спросил:
— Вы любите синема?
Она ответила, ставя на стол мисочку с борщом:
— Иногда бывает интересно.
— Вот теперь идет в синема «Etoile» какой-то, говорят, замечательный фильм. Хотите пойдем посмотрим? У вас есть, конечно, выходные дни?
— Мерси. Я свободна по понедельникам.
— Ну вот и пойдем в понедельник. Нынче что? Суббота? Значит послезавтра. Идет?
— Идет. Завтра вы, очевидно, не придете?
— Нет, еду за город, к знакомым. А почему вы спрашиваете?
— Не знаю… Это странно, но я уж как-то привыкла к вам.
Он благодарно взглянул на нее и покраснел:
— И я к вам. Знаете, на свете так мало счастливых встреч…”
-Мне не хватает счастливых встреч!!! Меня никто не ждёт. Поэтому мне нравится такой тип знакомства. Увы, это всё в прошлом. Оно в прошлом не только Николай Платоныча, но и в моём прошлом. А у вас такого не бывало:
“Не знаю… Это странно, но я уж как-то привыкла к вам.
Он благодарно взглянул на нее и покраснел:
— И я к вам.”
Настоящая ностальгия по России может быть только в Париже. Это международный центр грусти славянофилов. Советские это последнее поколение ностальгии. Россиянам это уже не надо.
Можно было бы погрустить и в Италии, но как нибудь в другой раз. Почитаю Достоевского и улечу в Ливорно, туда, где он работал. Достоевский актуален в любой стране и прочитав его пару романов, просто хочешь сбежать от окружающего дурдома. Фёдор Михайлович умеет открывать глаза на плохое. А плохого много в любой стране.

Глава вторая. Вологодский говор и парижский акцент.

Наконец самолет совершил посадку и все заторопились к выходу. Таможенник приветливый, вся информация о предыдущих поездках у него на компьютере после введения паспортных данных. Но вопрос задал:
— С какой целью приехали?
— Сердечные дела, мой друг.
— Мадам Полина Морель?
— Да, когда вы уже всё потеряли в жизни и остались одни воспоминания, вы возвращаетесь в прошлое, причем с большим рвением, чем двигаетесь в будущее, мой друг.
Таможенник улыбается и протягивает паспорт.
После выхода из терминала прибытия в аэропорту CDG утреннее зимнее солнце слепило глаза. Я побродил по бутикам и выпил кофе, потом посмотрел на часы, было начало восьмого, можно уже и звонить. Глянул на небо, там не было ни облачка. Небо было синее, почти васильковое. Небо было цвета глаз Полины.
-И чего ты сюда опять припёрся, посмотреть в её глаза и снова уехать?- сказал первый голос.
— А почему бы и нет. Я не встречал на обоих Американских континентах таких глаз и таких русых волос,- ответил второй голос.
— Чем она лучше других, тебе же нравятся рыженькие, — сказал первый голос.
— Дело в том, что я соскучился по простому вологодскому лицу и вологодскому говору, — сказал второй голос.
— Выйди на ЮТюб и смотри ролики до посинения, кто тебе мешает? — сказал первый голос.
— Это подростковая радость, она прошла, ты прав, а ЮТуб коммерческая радость для взрослых, мне нужна именно подростковая радость с ревностью и вспышками. Я давно живу без радости, просто хорошо устроен, а жить осталось мало, хочется испытать еще раз настоящей радости под конец,- ответил ему второй голос
-Хорошо, я тебе помогу оформить этот конец,- сказал первый голос.
Полина может говорить по русски правильно, но иногда со мной разговаривает на своём диалекте и смеется, когда до меня не доходит смысл и я начинаю задавать вопросы.
Познакомились мы давно, меня с другом отвезли на каникулы в Вологодскую область, в деревню Верхний Двор к кормилице Груняше. Мама друга была поповская дочь со всеми вытекающими последствиями того времени. Но это отдельная история, коих тогда было много.
Итак, окончив 8-й класс, мы сели в вагон и поехали в гости к Груняше. Никаких купе не было, общий вагон. Напротив пристроился мужик и не представляясь заговорил с тётей Леной на каком то полу русском языке. Она ему отвечала на этом же языке, а потом мужик спросил:
-Откуда у тебя эти нехристи?
До меня дошло, что это не очень хорошо быть нехристем и причём дело непоправимое. Тётя Лена пояснила, что её муж грозненский, а моя мама дагестанская, сама она вологодская, а мой папа белгородский. И везет она нас домой. Мужик подумал и сказал, что правильно, пускай знают свои настоящие корни. До этого у меня не было понятия о корнях. Больше нас никто не обижал в дороге, но соседи смотрели на нас с жалостью. Добирались долго, сначала до Бабаева, а потом ждали попутку.
Мы с другом действительно были оторваны от корней русского народа. Он был утонченный полиглот, учился в специальной школе, владел английским, испанским и французским, причем читал свободно старые книги Флобера и сам учил японский. Помню повели нас в театр на постановку Королевского театра Шекспира и смотрели Короля Лир. Переводчик нам не требовался. В зале были такие же, как мы люди, которые внимательно смотрели и на сцену и в програмки. Все переговаривались на английском языке. Причём и детей было много. Это же Ленинград. А с другой стороны, сотня-другая зрителей на пятимиллионный город, это ничто. Для этого ничто и приехал театр из Англии. Это правители страны страховали себя, на всякий случай.
С тех времён и возникла привычка вставлять в речь иностранные фразы. Это порок социалистического воспитания, надо не учить один иностранный язык, а учить свободно изъясняться на всех основных европейских языках. Легче всего это начать дома с репетиром, а продолжить в спецшколе. Ущерба для русской словесности никакого не будет, только больше будешь любить свою родину, как часть европейского сообщества. Но, увы, это и сейчас не выполнимо. Правительство боится интеграции. У него свои взгляды на жизнь и я не мне их осуждать.
Итак, мы приехали в деревню, сняли поклажу с грузовика. Алёша остался разбирать вещи, а мне не терпелось посмотреть округу. Иду по деревне и слышу девичий голос:
— Гля’ньте-ко, какой паназырь идёт.
Что это означало, я не понял, но никто не смеялся, а девчонки стояли у калитки и во все глаза на меня смотрели. Так состоялось знакомство с Полиной. Подружились и вместе ходили в лес по ягоды:
-Лонись голуби’ци-то много было, дак целым папухам бра’ли, ну, по-ва’шему дак сказать — горстя’м.
Я от души смеялся её говору, хотя она и хорошо говорила нормальным языком.
— Умой пачи’ну-то, ли’ко всё личо, вся пачи’на в грезе. Баска’ пачи’на-то.
Это тоже про меня, вошел со двора, где ковырялся на огороде и, с испачканным лицом, не умываясь прошёл в комнату.
Все в деревне были, так или иначе, родня и в доме всегда были соседские дети, можно без всяких проблем заглянуть в любую дверь, попить воды и поболтать. Был там и парень Миша, наш сверстник. Он местный, но совсем взрослый, колол дрова Груняше, носил воду из колодца и вообще не сидел без дела и не читал старые газеты, которыми были обклеены все комнаты у Груняши. Он был настоящий мужчина, у которого не должно быть проблем в доме. Он был завидный жених, а я был поназырь. Меня же очень интересовали пожелтевшие газеты, я лежал на русской печке и читал на потолке их пожелтевшие листы. Там была история страны, которую не один раз переписывали с тех пор.
Давно это было, а из памяти не исчезает. Улыбнулся, настроение повысилось и на мобильном телефоне набрал парижский номер.
После нескольких гудков раздался знакомый голос :
-Bonjour?
-Bonjour, puis-je parler à Pauline, s’il vous plaît?
-Вовка, ты в Париже?
-Да, Полечка.
-Давно?
-Только прилетел. Вышел с терминала и любуюсь небом цвета твоих глаз.
-Не исчезай, я тебя через час заберу с аэропорта.
-За час я к тебе сам доеду.
-Не забыл как добираться?
-Нет, даже евриков дома наменял. Электронные билетные автоматы только местные карты принимают, запомнил с прошлого раза, местному финансовому национализму нет предела.
-Как вашему нахальству.
-Почему ты меня во множественном числе назвала?
-Не тебя, а всех вас америкосов, ты для меня всегда будешь в единственном числе.
-Спасибо успокоила, а то я возгордиться собрался.
-Eh bien, pas humilié et insulté.
-Этого ты от меня не дождёшься.
-Хватит болтать, приезжай быстрей.
-J’entends et j’obéis
Ещё раз глянул на небо, зажмурился от удовольствия и направился к электричке RER, нашёл автомат зелёного цвета для продажи билетов на пригородные поезда Billets Paris et Île-de-France, заложил десять евриков и получил квиток. Прибыл на Северный вокзал и за пол часа, с одной пересадкой, добрался до Пасси. Вышел из метро и заглянул в магазин Кристофель, где купил Полине серебряную закладку для книг с копией дизайна Клары Хэлтер на стене Мира. Моя знакомая любит читать несколько книг сразу и в качестве закладок использует обрывки журналов или сигаретных пачек. Подарок ей придётся по вкусу. Пару минут хватило дойти до её дома 13 на улице Талма.
Мне нравился этот современный шестиэтажный дом с балконами и садом на крыше. Он не выпадает из мотива соседних старых построек. Такое же количество этажей, строгие решетки на окнах и элегантно изогнутые решетки на балконах. Это современные материалы и новые формы первого столетия 21-го века. А вот здание почты напротив, хоть и довоенной постройки, бросается в глаза авангардом отделки фасада. Нарочитая упрощенность формы и линейные ритмы, мозаика под витраж в стиле Les Fauves. Это здание не гармонируют с проезжей частью улицы, где старая брусчатка выложена узором под волну четырьмя дугами, собирающимися как матрёшки.
На улице много африканцев и арабов. Это они привнесли в облик Парижа и нашего Нью Йорка лотки с шаурмой, с запахами дешёвого мяса, недовес и нарочитую вежливость, которая в один миг переходит в агрессию. Это плата за их насильственный переезд, за их неприятие нашего образа жизни. Шаурма имеет привкус страха. Поэтому, бывая в Нижнем Манхэттене, я проголодавшись кушаю исключительно в помещениях, где есть официанты с белыми фартуками и есть чистые скатерти. Там остатки сервиса, который ещё не продан вновь прибывшим. Купив любой бизнес, они устраивают курильню кальяна. Хотя, много молодых американцев там дымит и ловит кайф от специальных смесей. Это люди, которые ради такой затяжки, будут защищать чужие ценности, а не отстаивать свои.
Для одних Париж привлекателен архитектурой дворцов и планировкой парков, для других он столица современной моды и театрального искусства, а для меня он город воспоминаний о юности. Сюда приезжаешь одиноким, вдвоём восстанавливаешь почти утерянные воспоминания и покидаешь его снова одиноким.
Одиночество до Парижа отличается от одиночества после Парижа. Первое имеет минорные нотки, а второе полно надежд и мечтаний. Это город мистики и временных союзов. Я приехал перед Рождеством. Конечно красиво, ночью много цветных огней, но меня не тянуло бродить по рождественским базарам, они и в Нью Йорке не хуже, особой романтики гулять в парках под холодным ветром я не вижу, а уж передвигаться с медленно текущей толпой по залам музеев, меня и палкой не заставишь. Жизнь протекает в другом месте,в маленьких кондитерских и бистро, это последнее прибежище местных жителей где они остаются сами собой, остальное поглотили американские магазины и толпы приезжих..

Глава третья. Романтическая.

Вошел в парадное и подошел к окошку консьержа. За столиком сидел и смотрел телевизор всё тот же смуглый приветливый мужчина, что и два года назад. Я постучал в окошко и он отвлекся от экрана. Радостно улыбнулся и поприветствовал. Скорее всего, он не то, чтобы меня узнал, а Полина его предупредила о моём приходе. Так оно и оказалось.
— Мonsieur Vladimir, Pauline vous a donné le paquet.
Я его поблагодарил и взял протянутый пакет. Открыл его и нашел записку следующего содержания:
— Ишлай тебе откроет дверь, располагайся, я скоро вернусь.
Консьерж вышел из своей комнатки и жестом пригласил меня в лифт. Бесшумно достигли пятого этажа и мой спутник пропустил меня вперёд, потом открыл своим ключом дверь и пожелал хорошо провести время в Париже. Я дал ему пять евро за услугу и он принял деньги с таким движением и выражением лица, какое бывает у добрых знакомых, между которыми деньги не суть отношений. Ни меня и ни себя в неловкое положение он не поставил. Отличный парень, может и посылку на почту отнести и стирку из прачечной забрать.
Вошёл в квартиру, раскрыл сумку, достал смену белья и забрался под душ. Душевая головка была огромная, как цветок подсолнуха и плавно меняла подсветку водяных струй. Кабина наполнилась паром и я немного погрелся. Стало клонить в сон и я выключил душ. Подождал пока с тела стекла вода, а потом насухо вытерся, облачился в заранее приготовленный Полиной халат и пошёл спать. Летел я эконом классом и не выспался ночью, хотя подремать удалось. На диване уже была постель, я нырнул под одеяло и быстро заснул.
Снилось как сидели с Полей в кафе Pouchkine, где директриса Мария-Мауд Лемонд, её хорошая знакомая. Улыбались друг другу и вкусно пообедали. В конце к нам пристроилась Соня Лумис с пирожным “dries von noten” и её друг Жан-Ноэль, потом снился полицейский участок, пакет с деньгами в виде залога. Фантастический сон с женщиной, деньгами, и жандармами. Короче “погуляли”. Ноздри уловили запах кофе Карте Нуар и пришлось вылезать из-под одеяла. Натянул джинсы и пошел на запах в сторону кухни.
— Ну ты Вовик и спать горазд,- сказала Полина и засмеялась.
— Кушаю хорошо тоже,- ввернул я слово и полез обниматься. Приветствие удалось, заодно из тарелки скушал пару маслин.
Обнять русскую женщину, которая к тебе расположена, очень приятно. Это чувство сложно передать словами. Тепло её тела ласкает ещё до момента касания. Это своеобразный поток, схожий с волной морского прибоя. Не простое течение, а с приливом и отливом тепла по нарастающей мощности. Во время отлива, оно не ускользает от тебя, а увлекает за собой в неведомую глубину. Именно при отливе и теряешь голову. А потом наступает прилив, которому ты не можешь сопротивляться и тепло поглощает тебя целиком. После такого объятия, когда касание тел растворяется в мироздании, стоишь замерев, как не успевший загадать желание падающей звезде.
Такие моменты есть и в природе, когда утренний ветерок разгоняет туман с берега озера и ты видишь лист осоки в белой пелене, но не видишь неба и воды. Призрачное состояния между небом и землёй. Возникает потребность что то сказать, но она реализуется в явную банальность, которая не соответствует твоему состоянию. Русская женщина не только его ощущает, но и управляет им. Она приложит свой палец к твоим губам и скажет:
-Молчи, мне не надо слов.
После такого касания, я ощущаю чувство вины перед ней, прижимаю обе ее ладони к своим губам и она меня прощает.
— Садись кушать. По делам прилетел?
— Ностальгия по русскому Парижу, а Полина Морель его главная часть.
— Чем тебя Петербург не устроил?
— При всей его красе это русские задворки. Единение с Россией наступает только во Франции, где жили лишние в своей стране русские. Цари, генсеки и президенты и олигархи не являются носителями духа страны. Они его угнетатели. Только здесь каждый Николай Платонович может найти свою Ольгу Александровну.
— “Тёмные аллеи” перечитывал?
— Они самые, Иван Алексеевич разбередил душу.
— Да, между нашими тут всё глубже и острее.
— В эмиграции любишь то, что потерял, а дома не любишь то, что имеешь и смотришь на Запад. Я уехал давно, но чужой и в России и в Штатах. Это тяжело переносится, независимо от финансового успеха. Это наше русское предвечное, быть лишним везде. Мы не борцы, мы созерцатели. Любое социальное преобразование есть насилие над личностью.
— Но мы здесь чужие тоже.
— Но свободные, недаром свой сильнейший роман “Идиот” Фёдор Михайлович написал в Италии, а Николай Васильевич написал там же “Шинель”, “Портрет” и начал “Мертвые души”. Про Париж я и не говорю, здесь были, есть и будут все русские эмигранты от социалистов до монархистов.
— Поджарить еще оладушек?
— Конечно, я у тебя всю сметану съем сегодня. Ваша creme fraiche не имеет аналогов в мире.
— Ты прав, химик, там кислотность среды 4.5 рН и масла 30 процентов. Рецепт достался от крестьян Нормандии.
Ближе к полудню стало теплее, на телефоне высвечивалась температура воздуха плюс 12 градусов и мы пошли на прогулку до моста Бир Хакейм.
Мне нравится этот мост, особенно барельефы опор и статуя La France renaissante на Острове Лебедей, который является фундаментом опоры моста. Воинственная женская фигура Жанны Д’Арк, на рвущейся в бой лошади, а с другой стороны острова у моста Гренель статуя Свободы, обращенная лицом к своей старшей сестре в Нью Йорке. Мост двухъярусный и когда садится солнце, оно делает подсветку барельефов проходящими лучами, образуя причудливый лучистый бутон в центре опоры. В ясный день, как сегодня, на глади реки вышитые кружевные тени эстакады, как часть графического пейзажа города, начинающегося с тёмного силуэта башни Эйфеля на голубом небе. Мост красив при подходе к нему с любой стороны. Тёмная вода с оттенком цвета сегодняшнего неба, раскинутые тёмно-зелёные крылья ажурных опор на серых каменных постаментах и арки верхнего яруса из сизого металла, между которыми подвешены огромные прозрачные жёлуди светильников, создают растянутую до предела зрения на всю ширину реки Сена конструкцию, как неповторимый art nouveau.
Поезда метро идут по мосту не громыхая, они укомплектованы резиновыми колесами, но это уже технический авангард, который может создать только гуманизм общества, которое не экономит на комфорте граждан. И среди этих сводов, как в галерее, идут не спеша люди, переходя от одной картины города к другой, в сменяющихся рамках арок эстакады. Идут и молчат, останавливаются и любуются зданиями на проспекте Джона Кеннеди, делают фотографии знаменитой Эйфелевой башни и зелени насыпного чуда Île aux Cygnes.
Люди двигаются в определенном ритме, как в танце, встречая и провожая друг друга взглядами, движениями рук и тел. Несколько пар прислонились к колоннам и ведут неслышно беседу, обнимаясь и целуясь на счастливом декабрьском солнце, которое донесло до них тепло Средиземноморья с его романтикой и любовью.
На мосту было немного прохладно, мы сели на метро и проехали несколько остановок до кондитерской Pierre Hermé. Там очень вкусное миндальное печенье. Оно класса изделий Laduree, Aoki и Larnicol. Но мне более по вкусу их малиновые рогалики. Трюфели их вне конкуренции. При нас пара молодых сладкоежек отоварилась на 115 евро. Это и не мудрено, самая дешёвая печенюшка 1.9 евро за штуку. По сравнению с Манхеттеном это цена школьного кафе. Аналогичный кондитерский бутик Lady M на Ист Сайде за кусочек торта просит 8 долларов, а за доставку заказа на дом 100!!! Pierre Herme это The Picasso of Pastry, по утверждению журнала Vogue. Редактору этого журнала можно верить, самое прекрасное в мире проходит перед её взглядом, прежде чем быть признанным в Новом и Старом Свете. Если вы увидите своими глазами печенье ispahan, в котором не известно чего больше, самого печения или свежей малины, и не купите, то будете страдать всю оставшуюся жизнь от неудовлетворенного удовольствия. Не каждый день можно полакомиться печеньем с дикой розой и фуа-гра будет вас звать в Париж снова и снова, при первом же глотке утреннего кофе.
— Вова, пока ты спал в гостиной я пошла в спальню за книгой, которую оставила открытой, но она оказалось закрытой. Правда я сразу нашла нужную страницу,
— Выглядывала кисточка из ниточек?
-Да, привязанных к серебряной пластинке.
— Я положил новую закладку, что бы ты сразу нашла нужное место, если листы вдруг сами перевернутся от сквозняка, поскольку я открывал на пять минут дверь балкона, чтобы посмотреть сверху на жизнь улицы.
— Спасибо, ты внимателен ко мне. В прошлый раз, пролетом из Иерусалима, ты подарил мне серебряную палочку указочку украшенную вензелями и чернением, что бы я внимательно следила за текстом. Но я ею почти не пользуюсь, а только хвалюсь перед подругами, такой ни у кого нет. А до этого ты мне привез из Мексики подставочку для раскрытой книги с золоченым изображением Мадонны Гваделупской и книгой Хуана Виллара о Мадонне. Ты же равнодушен к подаркам, но всегда их делаешь.
— Я не равнодушен к тебе и за все годы взрослого знакомства только 5 раз был у тебя дома, два раза в Ленинграде и тут в Париже уже третий раз. Не так уж и часто, тем более я всегда забываю поздравлять с днём рождения.
— А я и не жду от тебя поздравлений, у меня их много, французы любят такие формальности. Я спокойно жду когда ты приедешь. Знаю, что долго ждать, что визит будет спонтанный, по зову природы русского человека. Тебе же до смерти нравится моё имя “Полина”. Ты даже во сне прошлый раз его произносил :”Поленька, Поленька, Поленька..”, я к тебе подходила, клала руку на голову, ты успокаивался и затихал.
— Не смотря на техническое образование я сенсуалист Поленька. Для меня мои текущие ощущения самая достоверная информация. Мне не нужны цифры и факты, мне нужно тепло рук, еле заметные движения губ и изменение цвета глаз. В разуме, в поступках нет ничего такого, которого не было в моих чувствах. Nihil est in intellectu quod non ante fuerit in sensu. Для меня главное, не какова ты есть в своих глазах или в глазах других, а какова ты в моём воображении, я создаю сам и я сам его люблю. Ты наверное не забыла работу Кондильяка “Essai sur l’origine des connaissances humaines”. В моем понимании любовь, это душевная способность связывать, переставлять и увеличивать воздействующие на тебя качества любимой. Она не даётся от рождения, от рождения даётся инстинкт продолжения рода. Инстинкт угасает с возрастом, а любовь угасает по другим причинам, а может и не угаснуть. Когда нибудь я сильно выпью и поведаю какую я тебя люблю.
— Я тебя сегодня напою ради такого откровения.
-Ок, сегодня будет вечер взаимных откровений, ты ведь тоже будешь пить и рассказывать?
— Уж не смолчу, поверь мне.
Мы провели в кафе много времени и решили пешком прогуляться до дому пока не стемнело. Всего километра два с половиной, от силы три. По правую руку в просветах между домами появлялась и исчезала Эйфелева башня, как бы с удивлением поглядывала на идущих в противоположные стороны десятки людей, которые на нее не обращали внимания. Любопытная историческая башня-старушка, привыкла к толпам поклонников, число которых, к её сожалению, уменьшается к линии горизонта. Человеческий горизонт меньше горизонта башни и люди быстро переключаются на более мелкие детали жизни, такие как витрины магазинов, встречные лица, разговоры по сотовому телефону и слушание музыки через наушники со своих медиа устройств.
Затем свернули к Марсову полю, откуда открылся прекрасный вид на башню. Не ревнуй башня, мы тебя не минуем и в этот приезд. Но близко не подойдем. Отдали дань уважения, а более не ожидай.
К полю подкатили несколько свадебных лимузинов. Ооох, из белого вышли женщины в хиджабах, а невеста как положено, даже чуть более, с открытыми плечами. Это мамы старо-мусульманские, а дочери уже толерантными стали. По улице Федерации вернулись к мосту и почувствовали запах воды. Лучи заходящего солнца осколками сверкали на окнах Культурного центра Японии, резкие тени стали появляться на эркерах домов, количество встречаемых на пути цветных людей стало заметно возрастать с заходом солнца. Мы сели в метро на станции Бир Хакейм и, переехав Сену, вышли на станции Пасси.

Глава четвёртая. Окончание мечты.

Романтика стала улетучиваться и стала нарастать реальность бытия, которая не была видна в кафе и среди толп туристов. Собственно, мне после Бруклина такие мелочи не очень заметны, а Полине они доставляли беспокойство, точнее дискомфорт. Она ускорила шаг, протянула мне руку и почти потянула за собой .
— Куда ты так спешишь?
— Вова, тут рядом алжирская школа.
— Вопросов больше нет.
— За два года твоего отсутствия тут образовалась Шаурмаландия. Они нормальные люди, но мне не нравятся запахи их кухни и голодные взгляды мужчин. У вас в Штатах тоже так?
— Затрудняюсь дать ответ. Они для меня существуют в этом мире в виде серого фона или белого шума. Я признаю положения американской конституции о равных правах, как и другие жители страны, но о равенстве индивидов речи быть не может. А ваши либералы и социалисты толкуют о равенстве индивидов. Поэтому урюк позволяет себе с вожделением на тебя смотреть. У нас сейчас подали иск о защите прав приматов в зоопарке Нью Йорка. Одна особь шимпанзе живет там уже более 20 лет и изрядно очеловечилась. Если признают права приматов равными человеческим правам, то они смогут голосовать, например по доверенности. Шимпанзе сможет поставить подпись. Плюс скотоложцы получат шанс узаконить свои сексуальные предпочтения, а там уже Божья кара с небес не так далеко.
— А что остаётся людям делать?
— У меня нет ответа для Франции, в Штатах я надеюсь ещё долго считаться “отцом”, а не “родителем номер 1”. В случае осложнений можно уехать в Аргентину, там католическая цивилизация. У меня нет разногласий с католиками.
— А уехать в Россию ты не думал?
— Там живут непонятные мне люди. Нынешние россияне не советские и не русские. Там ещё не сложилась новая нация.
— А язык?
— Мне всё равно на каком языке общаться, мне главное кого любить, а не на каком языке говорить. Сколько языков ты знаешь?
— Три.
-Сколько мужей у тебя было?
— Трое. Ещё вопрос на эту тему есть?
— Может ли четвертый муж войти в старую языковую группу? А зачем тогда я приезжаю после каждого твоего развода?
— Вова, я плохая.
— Мне всё равно какая ты на самом деле. Мне важно, как я сам тебя представляю. Именно такой, какая мне нужна. Причём это не означает “хорошая” или “плохая”.
— Интересно, а для чего я тебе нужна?
— Знал бы, то давно бросил.
— Не сердись, ты же знаешь, что я тебя жду, даже когда была замужем ждала. Я не виновата, что осознала всё поздно, перед отлетом в Италию. Мне было всё равно куда из Союза уехать и с кем. Это я за границей образование получила, а там не могла. Школу еле-еле окончила, а здесь доктор и преподаю. У меня 6 книг издано по психологии. Вова, я расхотела идти домой и пить с тобой водку до обморока. Зайдем в Мацури, покушаем суши и поговорим под стопочку саке.
— О Боже, не крепкая и теплая жидкость, как чай в самолете Эль Ал.
Поленька, суши я могу и Америке кушать. Пойдём в кафе Ле Пасси, где были в прошлый раз. Резное дерево, банкетки, бархат, бронза , картины Штайн Лайна на стенах и еда, которая не везде есть. Хочешь завтра полетим в Сеул и там покушаем суши?
-Makis de saumon еt оеufs brouillés tartufata я сделаю тебе дома, а тут купим на вынос белый сыр и крем брюле, кофе и вино дома есть. Идешь на такой компромисс?
— Мечта мужчины, он смотрит футбол по телевизору, а жена готовит обед, ты это долго сможешь вытерпеть?
-Два-три дня смогу, а потом ты улетишь опять года на два и я отдохну от плиты.
— Ладно, пойдем купим водки Grey Goose, ты сделаешь салат, а я омлет с ветчиной и обойдемся без крем брюле. Нам уже вредно много сладкого.
Меня начал раздражать перебор вариантов, как провести остаток вечера. Раздражать сильно, Полина этого заметила и пыталась исправить ситуацию.
— Минималист, а картины Штайн Лайна?
— Зачем мне рисованные тётки, когда рядом будет живая женщина.
— Это комплимент?
Ей это плохо удалось и я услышал первый голос:
— Ну вот, Володя, это конец, как я обещал, так и сделал, чего резину тянешь.
— Похоже, что так и есть, хотя мог бы и повременить чуток,- сказал второй голос.
— Вова, раскинь мозгами, что ей делать в Штатах, у нее тут прекрасная работа и хорошее социальное положение. А тебе тут делать абсолютно нечего, из Штатов во Францию надо переезжать в молодом возрасте и делать карьеру, а ты хочешь иметь надгробный столбик далеко за городом?- сказал первый голос.
— Ты прав,-сказал второй голос.
— У меня к тебе просьба.
— Какая?
— Видишь отель?
— Да.
— Скажи консьержу принести туда мою сумку, au revoir madame Morel.
Я повернулся и направился в сторону гостиницы. Между нами всегда встречи заканчивались скандалом, только на этот раз это случилось в первый же день. Я снял номер, предупредил о сумке, поднялся на свой третий этаж и завалился спать. Через час раздался звонок по телефону и портье сказал, что мне принесли мою сумку. Спускаться не хотел, лень было одеваться и сказал, чтобы принесли сумку наверх. Вскоре раздался стук в дверь, я крикнул, что не заперто. Дверь отворилась и на пороге появилась Полина с сумкой и продуктовым мешком.
— Я принесла тебе ужин, какой ты все же псих. Вставай живо, а то я сейчас эту тарелку с салатом на твоей голове разобью.
Надо вставать и быстро, а то Поля тарелку действительно разобьёт об мою голову, такое уже было.
— А почему ты принесла одну вилку?
— Потому, что ты будешь есть руками. Таким психам колющие и режущие предметы не дают.
Надо дать ей выговориться, я то сразу остываю, за один момент, как и вспыхиваю, а она тлеет и гудит как торфяной пожар, так до самого отъезда может продолжаться, если тактику поведения не изменишь. Менять надо так, чтобы был другой клинический случай психического расстройства. Например депрессия, она её, как доктор, усугублять не будет, это у нее профессиональное. Только я собрался после ужина впасть в меланхолию, как она сказала:
— Оставь вещи здесь, на всякий случай, пойдешь спать ко мне, секс в гостинице не моё призвание.
Этот было что то новое. Было неожиданное и правдивое.
-Она согласна расстаться,- сказал первый голос.
— Решил подсластить пилюлю?-спросил второй голос.
— Проводи ее домой, — сказал первый голос.
— Конец, так конец, за этим тоже надо было ехать,- сказал второй голос.
-Поленька,-сказал я осторожно,-эта методика усмирения уже прошла проверку на мышах? И насторожился, так как она не Макаренко и может треснуть по голове.
— Откуда тебе известно о новой методике?
— Из салата.
Мы оба засмеялись и стали обниматься. Потом я её поцеловал и долго прижимал к своей груди.
— Ты не мог без скандала меня поцеловать за целый день?
— Зачем нарываться на отказ, может у тебя уже кто то есть.
— Скромник какой, когда мужья были ты не стеснялся.
— Так то мужья, классический случай, а с соперниками такое дело не этично, соревнование должно быть честным.
— А приз это я?
— Поленька, давай я мешок с тарелкой понесу.
— Испугался?
— Нет, мы же в Париже, другие порядки, не в Вологде же, чтобы женщина кошёлки полные таскала.
— Ладно неси, а я на твоей свободной руке повешу, как Вологде,
— И то правда, у нас и за плечи обнять не грех, только медленнее идти надо и на звёзды смотреть.
— Напиши стихи “Под звездами Парижа”, ты же можешь.
— Сейчас придумаю:

Над улицей Пасси зимнее небо звёздное.
Вдруг город стал чужим и ты не будешь сниться.
И настроение у нас холодное и морозное
Можно ли с этим когда-нибудь смириться?

Над Парижем скоро снег будет кружится.
А в душе он уже выпал и лежит сугробом.
Не знаю, может надо кому то молиться
Или просто жить, словно иду за гробом.

-Володя, прекрати. Давай помолчим.
Так молча подошли к её дому и остановились у входной двери. Люди торопились по своим делам и не обращали внимания на пару старшего возраста, застывшую в полном молчании. Идти к ней, значит принимать какие то решения, не идти, означает откладывать эти решения на потом. Что значит потом в возрасте за шесть десятков? Это уже не два года и не год и даже не неделя и не завтра. Это навсегда. Моя сумка осталась в гостинице, “на всякий случай”. Вот этот случай и наступил.
Сюжет любого фильма о любви имеет сцены встречи и расставания. Они одинаковые и в жизни и на экране. Одни исполняют роли лучше, другие хуже. Конец всегда должен иметь некую недосказанность, оставленную для раздумий зрителей о своей жизни.
Полина отстранилась немного и взялась за ручку двери. Я смотрел на неё, скорее всего в последний раз, и ни одной строчки мне в голову не приходило. Эти строчки становились никому не нужны, ни ей, ни мне. Она постояла с минуту не оборачиваясь, словно прислушивалась, открыла ключом дверь и сказала:
— Я больше не могу плакать. Проходи, ко мне завтра, я не хочу на работу являться с опухшим лицом.

Еще почитать:

Воспоминания о цветении сакуры

Провинциалы — Провинциалы

Одиус плеже

Серое небо