…Под небом пустыни, и знак их «паук»!

Работа написана для сборника рассказов по картинам Филиппа Каза.

— Здравствуй, Наска! Вот и я! — выкрикнул приветствие и с нескрываемым удовольствием пнул камешек, который отлетел на полосу линейного геоглифа, идущего вдоль трассы.

— И чему радуешься? — проворчал Бертран, демонстративно хлопнув дверью внедорожника. — Своими теориями развел толстосума на деньги, приволок дорогостоящую технику… А если там пусто? Ничего?!

— Ничего, говоришь? Тогда зачем потащился со мной?

Напарник потупил взгляд. Я не любил бессмысленную полемику, и Бертран об этом знал. Молча покипев еще пару минут, я достал из багажника спутниковый навигатор, дал команду:

— Бери вещи, поищем место для рабочего лагеря.

На машине передвигаться вне дорог запрещалось, и нам предстояла пешая прогулка с десяток километров. Бертран, что-то бубня под нос, взвалил на спину походный рюкзак и поплелся за мной по расчищенной полосе.

Еще в начале карьеры ученого-геофизика я увлекся геоглифами плато Наска. Тогда про них много говорили, писали… Думал, что паучки, птички и полоски — это послания индейцев богам-пришельцам, пока не приехал туда в первый раз. Не буду говорить, сколько сил потратил, чтобы выбить разрешение на работу в закрытой зоне. Сейчас это не важно.

Три с лишним месяца я жил в трейлере, питался тем, что привозили на заказ из Чангильи, каждый день уходил исследовать полосы. На снимках было видно, что широкие линии соединялись между собой узкими, и, действительно, большинство из них представляло единое целое, а, главное, все они были поверх следов, оставленных потоками воды. Не давало покоя и то, что каждая широкая полоса сопровождалась геоглифами-рисунками. Тогда и родилась мысль, что под землей что-то есть, и это пытались найти с помощью сканеров и машин, выбиравших по прямой грунт для лучшего соприкосновения геотехники, а зверюшки — лишь кодовые обозначения рабочих участков.

Прошел не один год, пока утряс гипотезу. Поделился ею с научным миром. Теория про индейцев, неизвестно зачем рисовавших на земле гигантские фигуры, была неоспоримой, но я рискнул и не пожалел. Ученые закидали критикой, а вот один частный коллекционер поверил «отступнику». Теперь в моем распоряжении находились и деньги, и оборудование.

В каком-то плане Бертран был прав: там могло ничего и не быть, но я верил в свое шестое чувство.

— Идем к арахниде или птеросу? — поинтересовался напарник после получаса ходьбы в абсолютной тишине.

— Они в другой стороне, а нам на северный край плато к самым старым, как я думаю, следам радаров.

— Объясни нормальным языком, я не понял.

— Когда дойдем…

Забыл сказать, что Бертран был другом детства. Еще тогда дал ему прозвище «Рак-отшельник» за необщительность и ворчливость. Однако, ни противоположные характеры, ни выбор разных профессий не смогли разорвать нашу дружбу. Он любил всякую живность, периодически приносил домой пауков, воронов, ящериц; когда вырос — ушел в биологи, я же предпочел стать, как отец, геофизиком.

Мы стояли на краю полосы-геоглифа, заканчивающейся ровным бортиком из гальки за несколько метров до обрывистого спуска.

— Я жду… — напомнил друг.

— Сейчас… — отрешенно произнес я, не отрывая взгляда от долины, зеленевшей в нескольких километрах от нас. Собравшись с мыслями, принялся излагать гипотезу: — Здесь самые глубокие следы. Я уверен, что их делали не метелками из прутьев, а вычищали машинами…

— Ты обещал, — перебил он, — что покажешь индейские рисунки, что я смогу поизучать местных насекомых, пока ты будешь возиться с приборами. Но о том, что у тебя крыша поехала, не сказал!

— Не кипятись, вся живность на плато твоя! Забирай. И я докажу, что с крышей у меня нормально!

Наметив место для лагеря, под вечер мы вернулись обратно в Чангилью, где рабочие перегружали оборудование на воздушный транспорт.

В моих планах было тщательное изучение георадаром самых широких полос, а также мест с наибольшим скоплением линейных геоглифов. Кто-то же их оставил, и не просто так.

С рассветом пара грузовых вертолетов покинула маленький городок. Бертран и двое техников сладко сопели на пассажирских местах, мне же досталось место рядом с пилотом. Уже не поспишь.

Первый день мы разбирались с оборудованием, настраивали его. Увидев загруженность техников и мою, друг вызвался стать нашим шеф-поваром на время экспедиции. К слову, готовил Бертран неважно, но уж лучше его стряпня, чем сухпаек три раза в день.

На следующее утро приступили к работам: просканировали выбранный участок на наличие магнитной аномалии. Помощники тащили прибор, я снимал показания. Цифры оказались выше среднего, но в пределах нормы. Через неделю запустили георадар. Меня интересовало скальное основание плато. Настроек в пятьдесят метров оказалось мало, в сотню тоже. Лишь выставив глубину в четыреста метров, я смог увидеть очертания дна, и сразу же природный рельеф стали пересекать прямоугольные и шестигранные формы. То, что это рукотворное, ни у кого из нас не вызывало сомнений.

Вечерами Бертран неплохо снимал нашу усталость кулинарными экспериментами и незатейливой песенкой, которую он сам сочинил: «…Под небом пустыни, и знак их «паук». Звезды лишь знают, где враг, а где друг!..»

К концу третьего месяца мы прошли все полосы, и везде под ними находились фундаменты зданий. Оставалось лишь исследовать точку «14.42/72.10», как обозначил ее в журнале. И тут началось: магнитные датчики словно с ума посходили, а георадар показывал наличие в этом месте вертикальной шахты почти от поверхности до дна. Бертран отговаривал нас от раскопок, но что его голос против наших трех, тем более что решили работать аккуратно. Стали копать. На глубине в человеческий рост наткнулись на большой квадратный люк из металла, похожего на сталь. Он-то и зашкаливал приборы. Соврав про проблемы с передвижением радаров, выпросил у местных в аренду портативный подъемный кран.

Получив новую технику, в тот же день подняли крышку. Кран пригодился еще раз: шахта была просверлена прямо в каменистом грунте, лестниц и подъемников не было. Решив, что двое спускаются, а двое дежурят наверху, бросили жребий, кто составит мне компанию. Длинную палочку вытянул Бертран.

Самодельная люлька жалобно поскрипывала под нашим весом. Спускались медленно. Химкостюмы, взятые «на всякий случай», защищали нас от неизвестных бактерий и вирусов. С каждым десятком метров дышать становилось все труднее. Когда достигли середины шахты, подключили к шлемам кислородные баллоны. Счетчик Гейгера подавал сигнал «в пределах нормы».

Осветив фонарями помещение, куда мы попали сквозь просверленный предшественниками потолок, я подметил следы варварской эвакуации оборудования: торчали трубки, провода, обломаны держатели, разбросаны предметы, походившие на лабораторную посуду и мебель. Индейцы и высокие технологии — нонсенс в мировой истории. Хотя, индейцами здесь и не пахло. На ум приходил только голливудский постапокалипсис.

— Наверх, пока воздух есть? — предложил напарник, передергав все ручки на дверях. — Пусто везде.

—А туда заглядывал? — указал на ворота.

Бертран подошел вплотную к створкам, потянул одну. Она, нехотя, поддалась, нарушая тишину металлическим визгом. Мы переглянулись и переступили порог. Поток света внезапно обрушился на нас под бешеные щелчки счетчика Гейгера. Видимо, был еще жив реактор, некогда питавший все сооружение. Мы находились в громадном помещении, обшитом блестящими пластинами. Но не это произвело на нас впечатление. На другом конце в конструкции, напоминающей полушлем, покоилась гигантская голова. Над ней с потолка свисали шланги, их концы исчезали в черепной коробке. Рядом застыли мерцающие фигуры женщины и трех странных существ. Фантом или голограмма… Сложно понять. Профиль головы был знакомым: сколько похожих я видел на индейских рельефах и скульптурах. Странно, все-таки, голова без тела, размер, как у трехэтажного дома, цвет кожи светло-фиолетовый… Она еще живая или уже мертвая?

— Что это?

Друг вцепился в мою руку с такой силой, что кости захрустели.

— Ты же биолог, — подбодрил его в ответ. — Головы по твоей части, а не по моей.

Глаза Бертрана блеснули огоньком любопытства. Разжав пальцы, напарник смело двинулся к находке.

— Подожди меня! — крикнул ему.

— Отстань! Это мое открытие! — донеслось в ответ.

Поднявшись на смотровую площадку, он провел ладонью по сжатым губам. Внезапно они дрогнули, искривились в злобном оскале и поползли вниз, увлекая за собой рассыпающуюся в пыль кожу.

— Бежим! — завопил биолог, прорываясь сквозь разрастающееся облако высохших клеток.

Я бросился к воротам. Бертран бежал за мной. На мгновение я обернулся: от головы остался только белесый череп, пробитый сверху шлангами. Захлопнув створку, мы забрались в люльку, дали сигнал на подъем. Легкие раздувались, как меха, воздух в баллонах быстро заканчивался. Закружилась голова. Напарник привалился ко мне. Через несколько секунд и я погрузился в темноту.

Очнулся в палатке от неумелых попыток сделать мне искусственное дыхание. Защитного костюма на теле уже не было.

— Откачали! — измученно выдохнули помощники.

— Бертран? — прошептал я.

— Дышит, но не приходит в себя, — виновато ответил один из них. — Мы вызвали вертолет из города.

— Закройте люк и закопайте, как будто ничего не находили. Срочно, и ни слова никому!

Нас доставили в местную больницу. Бертран был в коме. Техники зарыли яму, вывезли оборудование с плато, передали мои отчеты спонсору. Проблем не было: свернуть экспедицию намного проще, чем ее начать. Денег, полученных за работу, хватило бы до конца жизни, но решил потратить их на лечение друга. Я один был виноват в том, что с ним случилось.

Бертран умер через пять лет. Он так и не очнулся. Я же добровольно лег в психиатрическую клинику. Замучили кошмары: казалось, что голова оживает, говорит, а под полом находится само тело. Оно выпрямляется в полный рост, разрушая потолок. Меня засыпает землей. Я задыхаюсь… и просыпаюсь в холодном поту.

Самоизоляция мне понравилась. От безделья пишу книги о создателях геоглифов и своих исследованиях. Нет, не научные — фантастические: про пришельцев, индейцев, тайные знания и высокие технологии. Читатели любят такие, а правда, на самом деле, никому не нужна. Хотя… недавно прочитал в газете о грядущей серьезной геофизической экспедиции на плато.