Говорят, такое случается довольно редко.

Он был ослеплён желанием, сильными руками он разрезал волны. Лавировать при таком течении среди острых скал было непросто, но он плыл вперёд стремительно к вожделенной цели на манящий голос.

Немногие мужчины могли доплыть до острова сирен и остаться в живых.

Дыхание начало сбиваться, но всё же он уже почувствовал твёрдые камни под ногами. Пара уверенных шагов. Он вышел из моря на сушу и увидел её. Быстрым рывком он повалил сладкоголосое создание. Никогда никакую другую женщину он не желал так страстно как эту.

Немногие имели достаточно силы, чтобы овладеть сиреной.

Его крепкую спину начали рвать когтями, отрывая куски плоти, но сладкая песнь всё звучала и звучала в его голове, доводя до экстаза. Боль и наслаждение смешались воедино — последнее что он успел почувствовать, прежде чем сирены окончательно растерзали его.

И крайне редко после соития сирены и человека появляется жизнеспособное потомство.

Через шесть месяцев родился Гилберт.

Заветный день

Гилберт проснулся ещё до рассвета и места себе не находил. Сегодня настал долгожданный день! Наконец-то он полетит на остров сирен, к этим прекрасным сладкоголосым созданиям женского пола, с другими взрослыми. Он вырос, его Песнь непрерывна и сильна, а крылья крепки и выносливы. Он прошёл испытания и теперь готов открыть для себя неизведанные грани удовольствия. Волнение будоражило молодого си́рина, и он нервно ходил вдоль берега, чтобы хоть немного сбросить напряжение. Воспоминания калейдоскопом мелькали перед его глазами: заботливые лица собратьев, которые воспитывали его, неуклюжие игры с другими птенцами, первый полёт, ветер в лицо, крики восторга и наконец, Песнь, которой его обучали едва он научился говорить. «Песнь должна быть непрерывна и слажена. Чем больше нас, тем она громче и сильнее. Нельзя ни на минуту, чтобы она стихала. От этого зависят наши жизни», — без конца повторяли взрослые. Гилберт и другие птенцы принимали это за данность. К тому же соревноваться у кого получается лучше, было весело. На острове, где они жили, маленьким си́ринам и заняться-то было нечем: кушать фрукты, плескаться в море, играть, спать — вот и все занятия. Конечно, можно было исследовать остров, но каким бы большим он не был всё же оставался ограниченным пространством и за те годы, что Гилберт рос там, он успел изучить каждый камень и пальму. Иногда, море выбрасывало на берег странные предметы. Взрослые сказали, что это вещи людей, оставшиеся после кораблекрушений. Удивительные это были штуковины! Большую часть времени молодой си́рин посвящал попыткам понять что это, откуда и для чего. К тому же у него было невероятное преимущество. Или дефект? Он и сам не знал наверняка. Но факт есть факт: Гилберт не был похож на своих сородичей. У него были руки, которыми можно много чего интересного и полезного делать. Ему было легче кушать фрукты, держа их в ладонях, а не на коленях, как другим. Он мог в полёте спикировать в море и доплыть до берега, тогда как крылья его собратьев намокали и грести им в воде было чрезвычайно тяжело. И, конечно же, Гилберту было гораздо легче изучать все эти маленькие предметы с множеством изгибов, выямок, закрывающихся отверстий. По большей части си́рин не находил им какое-либо применение. Но вскоре, к сожалению, он узнает назначение каждого из них.
И всё же, несмотря на множество преимуществ обладания руками, он нет-нет да и чувствовал некую тень отчуждения от сородичей. Как будто он был уродцем в их семье. Любимым и принимаемым, но всё же изъяном среди остальных си́ринов, мужчин с их красивыми человеческими лицами, густыми волосами, мощными крыльями, растущими из плеч вместо рук, телом полностью покрытыми чёрными перьями от ключицы до колена и птичьими лапами с острыми когтями вместо ног. Гилберт был совсем иной. Вместо человеческой головы у него был пластичный голый череп ворона со светящимися голубыми огнями в пустых глазницах. Вместо волос торчали густые чёрные перья. Они спускались ниже затылка, полностью покрывая всю его шею спереди и сзади. Ниже было обычное тело мужчины из плоти и крови. Его голая кожа от ярёмной ямочки до кончиков пальцев на человеческих ногах заставляла Гилберта чувствовать себя недоразвитым птенцом. Только на предплечьях виднелись одинокие чёрные пёрышки. В детстве он верил, что они разрастутся, покроют всё тело полностью, как у других взрослых си́ринов. Но с годами надежда покинула его. Перья выросли только на кистях рук, от пястных костяшек пальцев до запястья. Они покрывали внутреннюю и внешнюю сторону ладони словно перчатки без пальцев. Слабое утешение для птенца покрытого одной лишь голой кожей тогда, как все его сверстники уже щеголяли угольно-чёрным оперением, отливавшим синевой на солнце. Благо, несмотря на отличительный вид Гилберта, никто на острове не дразнил и не обижал его. Хотя тело, ноги, ступни без перьев и беспокоили молодого сирина, всё же у него была другая отличительная часть внешности, которая не просто тревожила, а вызывала страх одним только своим видом. Три фаланги всех его пальцев рук представляли собой голые кости, непонятно, как крепящиеся между собой. Не очень чувствительные, едва тёплые, они всё же прекрасно служили своему хозяину. «Главное, что я могу ими делать всё, что угодно», — успокаивал себя Гилберт и старался не зацикливаться на жутком виде своих пальцев. Иногда, молодой си́рин и сам не понимал, как он, такой непохожий на своих братьев, вопреки природе и здравому смыслу, оказался в своём родном племени. Хорошо, что при всём этом ему невероятно повезло родиться с крыльями за спиной. Достаточно большими и сильными, чтобы он мог летать наравне со всеми. Гилберт благодарил небо за дарованное ему счастье. Кем бы он был, если бы не смог разрезать воздушные потоки с другими си́ринами, испытывая восторг полёта? Так что всё не так уж и плохо. Хотя самое главное — это Песнь. Один из старших си́ринов как-то рассказал, что когда его обнаружили, то очень перепугались и засомневались, брать ли его вместе с остальными и, поколебавшись, решили всё же взять. На острове сирен некогда было долго совещаться: пара пожиманий плечами и кивков. Песнь должна звучать постоянно, прерывание на разговоры может стоить жизни. Поэтому обсуждать странного птенца стали уже на острове, в безопасности. Среди удивлённых возгласов и перешёптываний раздались голоса:
— Он вообще си́рин? Слишком уж не похож!
— Подрастёт и узнаем. Если он сможет летать и изучит Песнь, то, несомненно, си́рин, как бы он ни выглядел.
На том и решили. Благо Гилберт оправдал их ожидания. И теперь осталось всего несколько часов до того момента, как он сможет внести свою лепту в жизнь племени. Гилберт будет одним из голосов, что Песнью укрощает сирен. Честно говоря, большую часть жизни он не задумывался, ни зачем все его сородичи так упорно практикуются в длительности и непрерывности Песни, ни почему на острове только си́рины, мужчины и мальчики его вида. Но когда он стал старше, взрослые объяснили ему, что сирены, особи женского пола, живут отдельно на каменистом острове в море. Своими песнями они заманивают корабли на скалы, а позже едят плоть неудачливых моряков. Это было так не похоже на мирное племя си́ринов, которые питались фруктами и целыми днями лениво нежились на солнышке, присматривая за птенцами. Сложно поверить, что это был один вид.
— Зачем нам лететь к этим безумным сиренам? Они и нас разорвут в клочья? — удивлённо спросил Гилберт.
Взрослый си́рин усмехнулся:
— Непременно. Для этого нам и нужна Песнь! Она усмиряет этих бестий! И пока звучит Песнь, мы все находимся в хрупкой безопасности. А пока сирены беспомощно лежат на камнях, мы можем отведать их сладкой плоти и забрать вылупившихся птенцов.
— Мы тоже их едим?! — в ужасе воскликнул Гилберт.
— Нет, что ты, — засмеялся в ответ си́рин, — у нас на острове всё есть, но, иногда, страсть как хочется сладкого соития с сиренами. И тогда собираешь таких же, отосковавших как и ты, и летишь к этим разъярённым фуриям, рискуя жизнью. Зато, какое это блаженство, — тут взрослый замолчал и мечтательно закрыл глаза.
Гилберт не стал спрашивать в тот раз, что такое соитие с сиренами. Впрочем, как и многие птенцы его возраста, так или иначе, он узнал много историй, правдивых и не очень об этом таинственном удовольствии. Всё это будоражило кровь. Неведомое до сего дня наслаждение и смертельная опасность. Возможно, даже новый птенец, которого он принесёт своими руками.
«Фух, я справлюсь. Я так долго и усердно тренировался и теперь готов. Этот долгожданный день настал», — подумал Гилберт. Первые лучи солнца защекотали остров и си́рины начали потихоньку просыпаться, готовясь к полёту на остров.

Морской бриз дул в лицо, взъерошивая перья на макушке. Они были уже совсем близко к острову сирен. Гилберт это чувствовал. Он не мог объяснить откуда, но у него был врождённый компас-путеводитель, который точно направлял его по местности. И сейчас его чутьё указывало, что до прибытия к назначенной цели оставались считанные минуты. Волнение и предвкушение расходились лёгкой дрожью по телу. Решительный момент был близок.
Вскоре показался остров сирен. Ни фруктовых деревьев, ни мягкого песка. Одни лишь чёрные голые скалы. «Жуткое место», — подумал Гилберт. Неожиданно поодаль он заметил корабль, приближавшийся к острову. Гилберт подлетел к старшему си́рину и обратился к нему, указывая на судно вдали:
— Ангус, там люди! Может быть, лучше всё отменить и прилететь в другой раз?
— Не волнуйся, Берти. Они часто проплывают здесь. Если мы обезвредим сирен Песнью, у людей не будет причин к нам приближаться. Некому их приманить на скалы. Я уж столько лет сюда летаю. Они всегда проплывают мимо, — и громко добавил остальным: — Поднимай Песнь, мы уже совсем близко.
В подтверждение своих слов Ангус запел первым, все дружно вторили ему и единой звуковой волной обрушились на остров.

Гилберт стоял растерянно перед обмякшим телом. Всё пространство пронизывала Песнь. Рядом другие си́рины уже начали соитие, а Гилберт всё никак не мог решиться. Перед ним неподвижно лежала сирена. Её упругие округлые груди, покрытые перьями, тяжело вздымались, притягивая взгляд. Длинные чёрные, как смоль, волосы разметались по камням. Но всё впечатление портили глаза. Они остекленело уставились в небо, создавая ощущение мёртвого тела. У Гилберта это вызывало дрожь, хотя, по-видимому, никого из его сородичей вид неподвижных сирен не смущал. Многие уже закончили соитие и осматривали остров в поисках вылупившихся птенцов. Время поджимало. Песнь не может длиться вечно. Гилберт наклонился поближе к сирене и тут же раздался резкий громкий звук. А потом ещё и ещё. Послышались отчаянные крики.

Песнь прервалась.

В то же мгновение, темноволосая сирена вскочила, опрокинув Гилберта навзничь. Издав пронзительный звук, она взмахнула крыльями и тут же рухнула на камни, забрызгав его кровью. В воздухе появился дым, а затем странный неприятный резкий запах. Ещё больше громких хлопков, крики сирен и си́ринов, какие-то незнакомые голоса. Гилберт хотел было встать, осмотреться, что происходит, но тут что-то больно ужалило его в плечо… Тело быстро начало наливаться тяжестью. В глазах потемнело. Через несколько мгновений Гилберт погрузился во мрак. Сквозь тьму си́рину почудились слова незнакомца: «Этот странный какой-то. Берём?»

Мир медленно качался вверх-вниз. Постепенно тяжесть возвращалась в тело. Гилберт открыл глаза. Вокруг царил полумрак. Си́рин сел и огляделся. Он был взаперти. Тяжёлые кованые решётки, разделяли его с сородичами. На противоположной стене тускло горел огонёк, рядом на стуле дремал человек. Гилберт хотел подойти, рассмотреть его поближе, но тяжёлая цепь остановила его. Си́рин чуть не упал. Лязг металла привлёк внимание одного из его сородичей и тот с волнением затараторил:
— Берти, ты жив! Как же я рад! Ты так долго не приходил в себя, я уже думал, что ты умер. Ты проспал на целый день дольше, чем все мы.
— Ангус, это ты? — слабо пробормотал Гилберт и подошёл ближе к разделяющей их решётке. — Что происходит? Где мы? Что с нами будет? Кто этот человек на стуле? И что случилось на острове сирен?
Старший си́рин покачал головой и печально ответил:
— Я и сам не знаю, Берти. Могу сказать только, что ты был прав. В этот раз люди не проплыли мимо. Они целенаправленно прибыли на остров сирен. У них были чёрные палки, издававшие громкие звуки, пускающие дым, а самое жуткое — убивающие наповал. — Ангус вздрогнул и, собравшись с духом, продолжил: — Все начали падать замертво. Всюду была кровь. Сирены, вышедшие из-под нашего контроля, начали петь свою Песнь для моряков, но она не действовала. Люди продолжали нападать на нас, чего раньше не бывало. Я не успел ничего предпринять. Что-то больно ужалило меня в ногу. Но это было не насекомое, а какое-то маленькое приспособление. В голове мысли начали путаться, тело стало тяжёлым и непослушным, всё потемнело, и больше я ничего не помню. Очнулся уже здесь. Сначала они поместили нас всех в одну клетку! Представляешь?! Когда сирены очнулись, они были в бешенстве. Мы не могли их долго сдерживать Песнью. Она же не бесконечная! И в конце концов, нам пришлось защищаться когтями и крыльями. Вся ярость этих фурий обрушилась на нас! Если бы люди не вмешались, сирены и нас с тобой растерзали бы.
Гилберт молчал, крепко стиснув решётку костями пальцев. Ему не верилось в происходящее. Никто никогда не рассказывал, и даже подумать не мог, что люди могут напасть на них. Зачем? За что? Этого просто не может быть!
— Филиппа эти бестии растерзали на месте, — тихо продолжил Ангус. — Нил был сильно ранен. Скоро и он нас покинул. А потом люди снова запустили во всех нас жалящие штуки и мир вновь погрузился во тьму. Очнулись мы уже в разных клетках прикованные цепями. В живых остались только мы с тобой и три сирены. Я пробовал с ними поговорить, но они лишь бесятся и шипят. Я пытался расспросить людей о происходящем, но, по-видимому, они нас не слышат. Как будто глухие… Только смотрят на нас с ненавистью и презрением. Что мы им сделали? Чем насолили? И что с нами будет?
Гилберт осел на пол, обхватив руками колени. Непонимание огромным шаром разрасталось в нём, вытесняя мысли и наполняя всё его существо бездыханной пустотой. Слишком много вопросов. И ни одного ответа.
В тусклом освещении его рассеянный взгляд обнаружил что-то на полу. Он протянул руку, посмотреть что это и тут же отшатнулся всем телом, опознав предмет. Место, на котором он только что сидел, было покрыто перьями, прилипшими засохшей кровью к полу. Гилберта охватили ужас и отчаяние, каких он никогда в жизни не испытывал. Обхватив голову руками, он сидел уставившись пустым взглядом в стену.
Ангус что-то говорил, но слова бессмысленными камешками падали на пол, не долетая до сознания Гилберта. Вскоре старший си́рин стих и тоже погрузился в унылое, тяжёлое молчание. Тишина и мрак давили, сжимая крепкой хваткой едва трепыхавшуюся надежду.

Гилберт потерял счёт времени. В корабельной темнице ночь не сменяла день. Как долго они плывут в неизвестность? Сутки? Трое? Четверо? Нельзя было сказать наверняка. Убедившись, что человек, охранявший их, действительно не слышит никаких звуков, си́рины потихоньку обсуждали планы побега. Впрочем, ни один из них не был работоспособен. Си́рины были прикованы цепями, длина которых доходила лишь до половины запертой камеры. Еду им приносили в плошках и аккуратно проталкивали длинной палкой. Причём, чтобы достать до еды, им приходилось тянуться почти самыми кончиками пальцев. Ангус с его когтистыми лапами и вовсе в попытках взять пищу чаще всего опрокидывал половину на пол. Вёдра с испражнениями также подцепляли палкой с длинным крючком, предварительно отгоняя копьём си́ринов в угол. Один раз Гилберт пробовал сделать резкий рывок, схватить палку, но ничего не вышло. В результате содержание ведра просто расплескалось по полу, усиливая и без того густой смрад, царивший в трюме. Гилберта начинало лихорадить от непривычной, мерзкой на вкус еды, невыносимого запаха и качающейся тьмы, давящей со всех сторон. Он часто погружался в тяжёлый сон, полный кошмаров, предсмертных криков сирен, резких звуков и дыма. Редко ему снился дом, ласковое солнце, тепло песка на пляже и задорные крики резвящихся птенцов. После таких видений особенно тяжело было просыпаться в зловонном мраке. Гилберт слабел на глазах. Ангус и сирены держались покрепче. Наверное, потому что они не были такими дефектными, более выносливые, сильные… Может оно и к лучшему. Гилберт оставит им жизнь, а сам уйдёт в небытие. Они, наверняка, справятся, найдут способ сбежать и вернуться домой. Может быть, ещё будут счастливы.

В этот день Гилберт проснулся и понял, что качка стала слабой, почти совсем прекратилась. На лестнице приближались незнакомые голоса.
— Я просил Вас привезти пару особей, а не целое племя! Куда мне столько сирен?
— Я подумал, что часть из них могут не пережить длительного путешествия. И Вы не поверите, но так и случилось. В пути пару сирен погибло. К тому же мы добыли для Вас совершенно уникальную особь.
— Посмотрим на Ваш товар, капитан, а после я уже приму решение. Подождите, сначала меры предосторожности! Надеваем ушные затычки. Поглядим на них, а потом уже обсудим подробности на палубе.
— Как Вам будет угодно.
Вскоре в тусклый свет настенной лампы вышли двое мужчин. Гилберт едва смог поднять голову, чтобы их рассмотреть. По правде говоря, он с большим трудом даже открыл глаза, чтобы их увидеть. Си́рин лежал ничком у стены и тяжело дышал. Ангус тоже был вялым и худым, но всё же держался на когтистых лапах. Сирены были крепче, и у них хватало сил злобно шипеть на новоприбывших пришельцев. Капитан жестом указал на Гилберта. Впрочем, недовольство и злость скользнули на лице мужчины: в такой важный момент эта «уникальная особь» имела наглость иметь нетоварный вид. Его спутник внимательно осмотрел пленников, останавливаясь перед каждым на почтительном расстоянии. В конце концов, он удовлетворённо кивнул и направился к лестнице. Капитан последовал за ним.
— Берти, ты понимаешь, о чём говорили эти люди? — нервно спросил Ангус.
Гилберт хотел что-то ответить, но из горла его вышел только сухой кашель. Он повернул голову к другу. Последнее, что он увидел, — это встревоженное лицо собрата, после чего тяжёлое небытие навалилось на него, и Гилберт потерял сознание.

Клетка

Первое, что он почувствовал — это свежий воздух. Не было ни вони испражнений, ни тухлой еды, плесневевшей на полу. И всё же качка никуда не делась. Но она была какой-то другой, более слабой, но ритмичной. Гилберт открыл глаза. Что ж.. Вновь решётка клетки. Но всё остальное изменилось. Вокруг была куча деревянных предметов квадратной и округлой формы с какими-то надписями, небо сверху было затянуто крепкой грязной тканью. Гилберт обернулся и увидел в квадратном проёме лес. Деревья высокие и величественные раскинулись по обе стороны дороги, совершенно не похожие на те, что росли на родном острове си́рина. В воздухе витали сладкие запахи неизвестных цветов, где-то вдали пели птицы. Гилберт хотел ответить им свистом, вдохнуть свежий воздух полной грудью, всем своим существом, и осознал, что клюв его туго связан. Он хотел было снять путы руками, но и они не были свободными. Более того, руки совершенно затекли и не слушались, как будто были набиты ватой. Мышцы плеч болезненно ныли. Гилберт попробовал их потереть крыльями. Боль не ушла, но всё же слегка притупилась. Также си́рин увидел, что больше не был голым. Кто-то надел на него тунику. Гилберт ещё раз как следует, огляделся. Рядом не было ни души. Си́рин постарался пристроиться поудобнее спиной к решётке, чтобы можно было смотреть на полоску голубого неба. Как здорово было бы сейчас взмыть вверх, разрезать крыльями воздушные потоки, ощутить порывы ветра на лице, врываться в мокрые пушистые облака. Наверное, ему стоило сейчас больше беспокоиться о своей судьбе, о том, что случилось с Ангусом и сиренами, были ли они где-то поблизости, увидит ли он их ещё вновь, но сил на это совершенно не осталось. Гилберт был вымотан болезнью. Сквозь вялость и тошноту начинал пробиваться голод. Лучшее, что с ним произошло за последнее время — это любование этим маленьким кусочком зелёного пейзажа, смутно напоминающем о доме и свободе.
Время шло. Лёгкая качка и мерные тихие стуки сопровождали его вынужденное путешествие. Иногда, пол содрогался и Гилберта слегка встряхивало. Периодически он слышал непонятные звуки, которые издавали неизвестные ему животные. Солнце начало клониться к горизонту. Внезапно последовал толчок и качка прекратилась. Была какая-то возня, слышались голоса, но Гилберт не мог разобрать слов. Вскоре зелень деревьев и узкую полоску неба загородил крепкий бородатый мужчина. Продемонстрировав пару золотых зубов во рту, он сказал с широкой улыбкой:
— Ну, что, проснулся, птенчик?! Всё-таки Маги ко мне благосклонны! Отбил ты свои денежки! А я-то боялся, что подохнешь совсем, ха-ха! А, нет, заработаешь ты мне ещё монет. Поди-ка голодный? Сейчас принесу тебе что-нибудь.
Мужчина ушёл, а у Гилберта пробежали мурашки по всему телу. Ему стало не по себе. В глазах незнакомца си́рин прочёл азарт и жестокость прошлых мучителей. Вскоре бородач вернулся. В руках он держал неизвестные Гилберту предметы: пару круглых плодов, похожих на фрукты, но гораздо меньше, несколько красных ломтей и что-то круглое цвета мокрого песка. Мужчина забрался на пол и встал в метре от клетки. За его плечом стояли ещё люди. Бородач положил еду на соседний ящик и заговорил:
— Я знаю, что ты за тварь, меня предупредили, что своим голосом ты можешь морочить голову людям. Так что я принял меры предосторожности, мой птенчик. Слушай сюда внимательно. Не знаю, понимаешь ли ты человеческую речь, уродец, но меня ты не проведёшь! Я калач тёртый и не с такими чудовищами имел дело! Если не поймёшь слов, поймёшь силу. Но, знаешь, я ведь не жесток, чтобы сразу тебя бить, поэтому слушай внимательно и запоминай каждое слово своими куриными мозгами. Когда наступает кормёжка, ты прижимаешься спиной к решётке и даёшь накинуть тебе петлю на шею. Будешь сопротивляться — еды не будет. Дальше я развяжу тебе клюв, чтобы ты смог поесть. И чтобы ни звука я от тебя не слышал. Попробуешь хоть что-то запеть или даже вякнуть, тебя живо припечатают верёвкой за горло. Будешь хрипеть, пока не усвоишь урок. Как поешь, спокойно дашь завязать себе клюв. Если хоть на сантиметр дёрнешься, тебя тут же придушат верёвкой. Поверь, дружок, тебе это точно не понравится. Если ты меня понимаешь, кивни. Ходят слухи, что вы хоть и отродья дьявола, но твари разумные.
Гилберт медленно кивнул. К этому моменту есть хотелось нестерпимо и сил на борьбу у него не было. Си́рин прижался к прутьям решётки и дал незнакомым людям просунуть верёвку у своей шеи. Пару человек держали концы, готовые в любой момент натянуть её со всей силы. Бородач достал ключ и отпер клетку: «Сейчас я разрежу ножом верёвку и ты сможешь поесть, сиди смирно, птенчик». В последних отсветах заката блеснуло лезвие, Гилберт непроизвольно дёрнулся. Его тут же припечатали двое молодцов сзади. Верёвка больно врезалась в горло и Гилберт чуть не потерял сознание от внезапной острой боли. Си́рин тяжело втягивал ноздрями воздух, но гортань была пережата и не могла доставить его в лёгкие. Тело непроизвольно изогнулось. «Тише, тише, ребята, по-моему, для первого урока ему хватит», — сказал бородач. Верёвка ослабла и Гилберт закашлялся, а потом с шумом жадно вдохнул воздух. Отдышавшись, он старался сидеть неподвижно. Сердце бешено колотилось в груди. Он неимоверным усилием воли, старался унять охватившую его дрожь. Клюв был свободен, но руки всё ещё оставались связанными за прутьями решётки. Бородач, взял еду и подошёл ближе: «Открой рот, птенчик, медленно и без глупостей». Гилберт послушался, его захлёстывал страх, шею всё ещё саднило. Но и кое-что ещё зарождалось в его груди: ненависть. Лютая злоба на всех этих жестоких людей.
Бородач аккуратно положил красный ломоть ему в рот. Кусок был ужасно солёный и твёрдый, похожий на то, чем кормили его прошлые мучители. И всё же си́рин заставил себя его прожевать. Пусть с этим разбирается желудок. Так он медленно поглощал принесённую для него еду. Многообещающие плоды оказались неприятно кислыми, хотя и сочными. Гилберт с сожалением вспомнил, какими сладкими и сытными были фрукты на родном острове и как разительно отличались от них эти невкусные предметы. Круглая еда цвета морского песка оказалась очень ломкой и пористой, от неё постоянно отламывались мелкие крошки. На вкус этот предмет был мягкий и очень сухой. Во всяком случае кругляш не был ни солёным ни кислым, так что Гилберт счёл эту пищу весьма сносной. Позже он узнает, что это были ломти вяленного мяса, яблоки и хлеб, но сейчас все эти вкусы для него были в диковинку. В конце ему дали напиться воды из фляги. Си́рин позволил завязать себе клюв и давление верёвки у шеи ослабело. «Отдыхай, птенец, набирайся сил. Ты должен заработать мне завтра деньжат, — с ухмылкой сказал бородач, — идём, ребят. У нас впереди ещё много работы».
Гилберт остался в темноте. Поблизости слышались приглушённые звуки и шорох ткани. Си́рин не знал источник этих звуков, все они были ему незнакомы и он понятия не имел, что творится за пределами его клетки. На небе начали загораться первые звёзды, нестерпимо напоминая о доме. Горло всё ещё саднило, вызывая чувства отчаяния и злости. Он обязан сбежать от этих ужасных людей, найти Ангуса и вместе вернуться на остров. Во что бы то ни стало.

Люди ворвались в клетку и начали заламывать си́рину руки. От боли у него перехватывало дыхание. Лица незнакомцев молча скалились хищными улыбками. Гилберт отчаянно бился, кричал, чтобы его отпустили, но из горла вырывался только глухой хрип. Боль в руках становилась нестерпимой. Ещё немного и ему совсем их вывернут из суставов. Среди хоровода лиц появился бородач и загоготал: «Ты ещё заработаешь мне монет, птенчик, кушай на здоровье!» В этот момент Гилберт проснулся. Ещё не понимая где он, си́рин почувствовал, как сильно у него сводит руки. Гилберт слишком долго был связанным и мышцы уже не просто ныли, а горели огнём. Он принялся растирать их крыльями, кататься по полу, чтобы хоть как-то разогнать кровь. Боль слегка утихла, стала терпимой, но было совершенно очевидно, что отступила она ненадолго, коварно затаилась, выжидая своего часа, чтобы вновь острыми зубами впиться в каждую мышцу. На лице у си́рина выступил пот, и он неуклюже вытер его об плечо. На небе занимался рассвет, первые лучи солнца озаряли мир ласковым светом. Начали щебетать птицы, предчувствуя новый чудесный день. Будет ли он таким для Гилберта? Си́рин сомневался. Пока что его терзали болезненное онемение в руках и разгорающийся голод. Когда ему вновь дадут еды? Что сегодня будет происходить? Какое значение у слова «зарабатывать»? Время шло. Вокруг ничего не менялось. Лишь только солнце поднималось выше, а пение птиц становилось громче. Спустя какое-то время появились новые звуки: шорох, негромкие голоса людей, какие-то стуки. По-видимому, его угнетатели начали просыпаться и скоро вспомнят про него. Чем громче становился шум снаружи, тем сильнее разгоралось волнение Гилберта. Неизвестность пугала и, судя по недолгому опыту взаимодействия си́рина с людьми, не предвещала ничего хорошего. В конце концов, от тщетных размышлений Гилберта отвлекла резкая боль, которая вновь начала вгрызаться в его руки и плечи. Он вновь принялся кататься по полу и попробовал крыльями растирать руки в слабых попытках её отогнать. В этот момент его и застигли люди. Когда Гилберт остановился, чтобы перевести дух, он услышал голоса:
— Что это с ним? Может у него блохи?
— Какие блохи? У него даже шерсти нет. Да и волос даже нет.
— Не знаю, — неуверенно ответил собеседник, — может какие-нибудь блохи сирен? А что, по-твоему, с ним?
Гилберт остановил свои отчаянные попытки усмирить боль и постарался прислушаться к разговору, насколько это было возможно при сводящих мышцах. Перед ним стояли двое мужчин лет двадцати пяти лет. Один высокий и худой блондин с жилистыми, но сильными руками и проницательными серыми глазами. Одет он был в простую светло-голубую рубаху, местами потёртую и грязную, и древние кожаные штаны, которым явно требовалась замена. Второй был брюнет, коренастый и слегка полноват, с маленькими поросячьими глазками. Он держал руки в карманах просторного жилета поодаль от своего товарища и опасливо не сводил глаз с си́рина. Гилберт со слабой надеждой посмотрел на мужчин, хотя в глубине души понимал, что ничего хорошего от них ожидать не стоит.
— Я думаю, что мы не можем его держать с постоянно связанными руками, это повредит его здоровью, — продолжил беседу высокий и худой мужчина, глядя прямо в глаза Гилберту, — а нам лучше, чтобы этот зверёныш подольше пожил. Впрочем, посмотрим, сколько народу придёт на него поглядеть. Может быть, не таким уж и ценным он окажется.
— Ценным? — удивился толстяк, — да Гриммер отдал за него гроши! Даже если его прямо сейчас заколоть, то невелика потеря.
— Дурак ты, Томас, — осклабился его собеседник, — неужели ты забыл, с каким трудом мы добываем каждую тварь? Да, с этим нам повезло, его мы взяли за гроши, потому что капитан думал, что зверь вообще не выживет. Хотел сбагрить этот труп хоть за какую-то монету, чтобы не остаться внакладе. Но это не отменяет тот факт, что каждый экспонат ценен, потому что люди платят деньги, чтобы посмотреть на удивительных тварей, а не твою кривую рожу.
Толстяк хотел было что-то возразить, но тут высокий мужчина неожиданно обратился к Гилберту:
— Ты меня понимаешь? Гриммер сказал, что ты понятливая тварь. Есть хочешь? Что, у тебя там, руки болят?
Си́рин утвердительно закивал и энергично потёр крыльями онемевшие мышцы.
Высокий мужчина приложил руку ко лбу, скрыв глаза. По его выражению лица ничего нельзя было прочитать. Но спустя несколько секунд, он сказал: «Пойдём, Томас, принесём всё для кормёжки. И надо подготовить его к показу. И что-то придумать с руками… Я поговорю с Гриммером». С этими словами мужчины удалились.
Гилберт пытался восстановить и понять услышанное. Было слишком много незнакомых слов, это сбивало с толку. Что такое блохи? Деньги? Гроши? Экспонат? Это они его назвали зверёнышем и тварью? Судя по всему да. Кто-то придёт на него смотреть… Но зачем? И худой высокий мужчина говорил, что они не будут держать его всё время со связанными руками. Возможно, это его шанс, чтобы сбежать! Он будет не таким беспомощным. Если бы он лучше понимал о чём говорили эти двое… В этом месте было слишком много объектов и слов, которые си́рин ещё не понимал. Их просто не было в его жизни до сего момента, и он совершенно не знал, как можно использовать всё это для побега. Да, какие-то предметы казались ему знакомыми: он видел их раньше на острове, гадал об их назначении, но пока Гилберт всё ещё не знал как их использовать. В этом чужом мире он и вправду немного чувствовал себя диким зверем, попавшим во враждебную среду.
Спустя некоторое время мужчины вернулись. Блондин нёс в руках еду: красноватые ломтики, круглые фрукты и сухой песочный кругляш. Томас шёл с ведром. Мужчина положил на ящик пищу и к удивлению Гилберта как-то неуверенно и смущённо заговорил: «Меня зовут Джеймс. Думаю, Гриммер вчера объяснил, при каких условиях происходит кормёжка». Си́рин кивнул и прижался спиной к решётке клетки, мысленно отметив, что, по-видимому, того мерзкого бородача звали Гриммер. Джеймс очень внимательно всматривался Гилберту в глаза, как будто хотел в них что-то прочитать. Си́рин к своему удивлению смутился. Он не понимал, что ищет этот незнакомец в его душе. И совершенно не понимал, что сам может и хочет сказать одними лишь глазами. Мольба об освобождении? Ненависть к своим тюремщикам? Боль тела и души? Желание свободы? Да, си́рин хотел убраться из этого проклятого места, подальше от тесной клетки и этих людей, но пока не видел для этого возможности. Он не был достаточно силён, чтобы сломать прутья клетки, а открывалась она только, когда на его шее была туго натянутая верёвка, готовая в любой момент лишить его живительного воздуха.
Томас поставил ведро и начал просовывать верёвку у горла си́рина. Как только всё было готово, Джеймс открыл клетку. Мужчина не воспользовался ножом, а упорно пытался развязать узел руками. Спустя какое-то время ему это удалось. Гилберт вдохнул полным клювом воздуха, но тут же верёвка на шее натянулась и он захрипел.
— Эй, Томас, полегче, — отозвался Джеймс, — птенец даже и слова не пикнул.

— А если он набрал в грудь воздуха, чтобы петь свою жуткую песнь, от которой у людей головы взрываются?! — возмутился толстяк.
Джеймс поморщился, но ничего не сказал. Он методично скармливал Гилберту кусок за куском, внимательно наблюдая за си́рином. «Какой ты удивительно понятливый. Остальное наше зверьё приходится погонять кнутом, прежде чем можно от них чего-то добиться, — задумчиво проговорил Джеймс, — раз ты понимаешь человеческую речь, расскажу тебе о предстоящих планах. Я уговорил Гриммера придумать какой-то намордник или маску, чтобы освободить тебе руки. Сегодня что-то сделаем. Скорей всего уже после представления. А сейчас ты доешь, я завяжу тебе клюв, сниму мерки, чтобы заказать тебе какой-нить намордник, потом тебя вымоем, поменяем тряпьё… Хотя нет. Перед омовением тебе, пожалуй, лучше облегчиться. Томас принёс ведро. Так, всё, дожевал? Отлично. Закрывай клюв. Вот, так, молодец, хороший птах». Джеймс завязал си́рину клюв, снял мерки и принёс ведро. Закрыв на ключ дверь, он подал знак, чтобы его напарник убрал верёвку. До этого момента Гилберт и не подозревал, как сильно ему хотелось облегчиться. Ужас вчерашнего дня, кошмары, боль в руках и бесплодные лихорадочные мысли о побеге занимали всё его внимание, не оставляя место для других физических потребностей.
Си́рин, встав с ведра, облегчённо выдохнул и кивнул, встретившись глазами с Джеймсом, от чего у последнего пробежала мелкая дрожь по телу. По каким-то неведомым причинам Гилберт доставлял сильный дискомфорт этому высокому худому мужчине. Джеймс приказал ему снова сесть у задней части клетки. Верёвка вновь крепко обвила шею си́рина, угрожая лишить его дыхания в любой момент. Джеймс отпер клетку, вынес ведро и на минуту исчез из вида. Гилберт подумал, что это его шанс. Изо всех сил он рванулся вперёд в этот маленький квадрат свободы, но Томас был бдителен и с яростным воплем: «Куууудаааа?!» вновь припечатал его к стенке решётки. На этот раз его палач долго не ослаблял верёвку. У Гилберта уже выступила кровавая пена, и он начал терять сознание. Казалось бы, прошла целая вечность, прежде чем он вновь смог дышать. В ушах звенело, но всё же, он различил крики, прорывавшиеся сквозь тьму его сознания:
— Ты что убить его захотел?! В первый же день?! Гриммер с нас шкуру спустит! — вопил Джеймс
— Да ты сам виноват! Оставил клетку открытой и отошёл! А эта тварь как рванёт на волю со всех своих сил! Я его едва удержал! Думаешь, будет лучше, если он сбежит, а?! — кипятился в ответ Томас.
На этот раз Джеймсу нечего было возразить. Он судорожно открывал и закрывал рот, со злостью глядя в глаза напарнику и после, смачно плюнув, взял тряпку с ведром чистой воды и направился к си́рину в клетку. Гилберт слабо открыл глаза, почувствовав, что с него снимают тунику. Мокрая тряпка начала прохаживаться по торсу. «Фу, у него совсем ведь человеческое тело, как будто мужика моешь», — невольно поморщился Джеймс. Гилберт хотел было посмотреть ему в глаза, беззвучно закричать: «Это моя вина, что я здесь, взаперти и тебе приходится делать эту грязную работу?! Дома я прекрасно мог омываться в море самостоятельно и без твоей помощи!», но сил не было даже чтобы поднять голову. В конце концов, Джеймс закончил своё неприятное дело, одел си́рина в новую тунику, оставил в углу клетки пустое ведро под испражнения и вышел, закрыв дверь на замок. Томас смотал верёвку и молча последовал за напарником. Гилберт с облегчением выдохнул. Появление людей у него теперь прочно ассоциировалась с удушением. Впрочем, были и приятные мелочи: еда, чистая одежда. Хотя зачем ему были нужны эти тряпки? И почему люди сами ходят, прикрываясь какими-то очень уж хитроумными нарядами? Куча верёвок, отворотов, маленьких металлических кругляшей и прочих непонятных мелочей… Странные твари, эти люди… И порядки у них жестокие. Внезапно перед его глазами появились сирены с каменистого острова и истории как они своими когтями разрывают моряков и незадачливых си́ринов, что прервали свою песнь во время своего визита. На корабле, разделённые решёткой, они никогда не разговаривали. Ангус пытался наладить с ними связь, но в ответ получал только злобное шипение. Гилберт впервые всерьёз задумался: а обладали ли сирены речью? Может быть, для их жестокого образа жизни не нужны были переговоры? Только язык силы. И так ли сильно их вид отличается от людей? Размышления Гилберта были прерваны появлением его сегодняшних надзирателей с подкреплением. Несколько крепких мужчин обступили клетку со всех сторон. Си́рин сжался в комок от страха. Что на этот раз? И тут пол под ним качнулся. Его подняли и понесли наружу. Гилберт зажмурился от прямых солнечных лучей. Когда же глаза привыкли к свету, он увидел большую поляну пестрящую множеством цветных ярких палаток, тележек и высоких четвероногих животных с длинными мордами (позже си́рин узнает, что это были лошади), кучу людей, снующих туда-сюда, а в центре всего этого находился шатёр, огромным полосатым чудовищем, нависавшим над всем остальным. Чёрная зияющая пасть этого монстра приближалась, готовая поглотить клетку Гилберта, но, не доходя несколько метров, направление изменилось, и его вобрал в себя шатёр поменьше.
— Фух, тяжёлый зверь. Никогда больше не буду таскать его, — пожаловался один из носильщиков, поставив клетку на возвышение. — Пусть Гриммер делает для него отдельную клетку на колёсах, как и для всех остальных тварей. Придумал тоже таскать на наших плечах такой груз!
— Да торопились просто все. Мы и так задержались в порту, да и не планировал он обзавестись ещё одной тварью в самом сердце цивилизации. Сейчас начнутся выступления, заработаем деньжат и он всё решит, — ответил ему другой мужчина.
После этих слов все удалились. В шатре были другие клетки, но на высоких колёсах. Из их недр на него уставились множество глаз. Си́рин ещё не до конца привык к полумраку после яркого дневного света и не мог различить существ, взирающих на него. Отовсюду послышались цоканье, рычание, шипение, скрежет, но Гилберт не мог разобрать ни слова. Он чувствовал интонации, эмоции удивления и интереса, но не понимал суть. Как будто существа разговаривали с ним на иностранном языке, очень близком, но всё же совершенно неизвестном. Смысл ускользал от него, но си́рин чувствовал, что это не были бессмысленные звуки. Каждый пытался донести свои мысли до Гилберта. Си́рин попытался что-то сказать в ответ, но клюв был по-прежнему связан и он смог издать только невнятное мычание. Воцарилась тишина. В атмосфере шатра повисло отчаяние. Даже не понимая смысл звуков, издаваемых существами, Гилберт отчётливо понял это чувство, объединявшее их всех. По-видимому, они тоже были пленниками, вырванными из лона своего любящего племени, чтобы сгноить свои жизни в тесных клетках.
Обычно Гилберт отмерял время по движению солнца или звёзд. Здесь же в полумраке шатра время остановилось. Заморозило его осколком неподвижного немого льда в вечности ожидания. Воспоминания о прожитых днях, детский играх, историях об острове сирен, которые они рассказывали друг другу подростками, калейдоскопом мелькали перед глазами. А потом на смену им приходили грохот выстрелов, кровь сирен, заточение в корабельном трюме, лихорадка и вот он вновь чувствовал, как его душат в клетке. Мрачные картины поглощали разум си́рина, отзываясь в сердце болью, отчаянием и ненавистью. Потом он отмахивался от этой части своей жизни. Думал о побеге, но не мог найти ни одной лазейки для успеха. Гилберт метался в тупике безысходности. И в итоге дабы избавиться от тяжёлого давления невыносимой тоски, он вновь возвращался к счастливым воспоминаниям об острове. Так, круг за кругом, Гилберт проживал своё прошлое и настоящее в поисках шанса на будущее.
Снаружи шатра послышались голоса. По-видимому, людей становилось всё больше и больше. Среди грубых мужских слышались и тонкие и даже писклявые голоса. Разговоры становились всё громче, приближаясь, а потом вновь угасая. Слух Гилберта выхватывал предложения и фразы, но они по большей части состояли из незнакомых слов. И толку в этом не было никакого. Странное это было чувство: отчётливо слышать речь, но при этом совершенно не понимать её смысл. Вскоре голоса стихли, где-то зазвучала музыка, а в перерывах между композициями слышались восторженные ахи и охи. Всё это продолжалось довольно долго, а потом гул голосов становился всё громче и громче пока не достиг своего пика. Ткань, служившая входом в шатёр, распахнулась, и на пороге появился Джеймс в парадном голубом костюме. За ним следовала толпа людей: мужчины в праздничных костюмах, женщины в нарядных платьях и маленькие дети с открытыми ртами взирающими вокруг. Джеймс высоко поднял фонарь и громко, чётко поставленным голосом возвестил: «Добро пожаловать в наш бестиарий, леди, господа и их благородные отпрыски! Здесь у нас собраны самые диковинные и опасные твари из диких лесов, где не ступала нога человека! Многих храбрых бойцов мы потеряли, пытаясь добыть эти чудеса на стол вашего удовольствия. Теперь вы с лихвой сможете насытить своё любопытство видом этих удивительных тварей. Но будьте осторожны, не приближайтесь близко к клеткам, следите за своими очаровательными детишками. Цирк не несёт ответственности за откушенные пальцы». Произнеся столь торжественную речь, Джеймс начал подходить к каждой клетке, освещая лампой зверя, чтобы зрители могли лучше его осмотреть, и рассказывал небольшую историю. Наконец-то Гилберт смог хорошенько разглядеть своих собратьев по несчастью. Среди них были большой зелёный четырёхглазый тигр с двумя хвостами, трёхглавая птица, чьи перья при линьке превращались в воду, огромная змея с чешуёй усеянной острыми шипами и многие другие. Больше всего выделялся маленький жеребёнок остророга. Белоснежное тело лошади завершала человеческая головка девочки с голубыми глазами и золотыми длинными кудрями. Из середины лба у неё рос длинный витиеватый рог. Вот чей язык Гилберт точно бы смог понять, если бы его клюв не был туго завязан! Тем не менее, очаровательная девочка-остророг не произнесла ни слова. Ни сейчас, ни когда-либо после. Только слёзы тихо струились по её бледным фарфоровым щекам.
— И, наконец, украшение нашего бестиария, — торжественно заголосил Джеймс, — сирена с далёких морских берегов! Страшное и опасное создание! Своими песнями туманит ум морякам, заманивая их на острые скалы, а потом выклёвывает глаза, пожирает душу и обгладывает мясо до самых костей! При этом обладает недюжинным умом и смекалкой! Не счесть, сколько отважных и смелых бойцов эта тварь обвела вокруг пальца и разорвала в клочья, прежде чем мы смогли схватить и доставить её сюда!
«Что?.. — растерянно подумал Гилберт, — ты серьёзно говоришь это про меня?»
— В целях безопасности, клюв у этого кровожадного создания завязан, но посмотрите в глаза этой твари: два мрачных омута тьмы со светом голубого адского пламени! Крылья своим размахом затмевают солнце, — продолжал увещевать толпу Джеймс и вдруг, почувствовав прилив вдохновения, он обратился к Гилберту, — дьявольское отродье, ты ведь меня понимаешь? Помаши крыльями, если ты разумное существо, будет у тебя дополнительное яблоко к ужину.
Ещё один кислый фрукт был недостаточной причиной для выполнения этого нелепого приказа. Гилберт демонстративно отвернулся спиной. Вдруг какой-то бойкий мальчишка подался быстро вперёд и выдернул одно из перьев. От неожиданности си́рин и вправду захлопал крыльями. Публика восхищённо зааплодировала.
— Находчивый малец, — сквозь зубы ухмыльнулся Джеймс и очень тихо добавил, — но больше так не делай, а то я лично переломаю тебе все пальцы.
Люди ещё немного побродили по шатру, разглядывая диковинных тварей, а после удалились. Но на этом визиты не закончились. Толпы зевак через какое-то время, словно отлив и прилив, наводняли шатёр под однотипные рассказы Джеймса и также уходили. Несмотря пол и возраст посетителей всех их объединяло одно — смесь ужаса, отвращения и ненависти, отражавшихся на их лицах. Никто никогда так не смотрел на Гилберта. Некоторые особенно чувствительные особы даже падали в обморок при виде диковинных тварей. Мужчины же кровожадно скалили зубы. На их лицах было написано: «Тебе в клетке самое место! Либо здесь, либо с отрубленной головой в помойной яме, мерзкое отродье!» От этих взглядов у си́рина муражки пробегали по телу. Он никогда не видел этих людей. За что они так ненавидели его? Но задать свой вопрос из-за связанного клюва он не мог. Да и ответ получит не скоро.
На следующий день всё повторилось за исключением вечера. После кормёжки Джеймс не завязал клюв обычной верёвкой, а надел ему тяжёлый намордник из крепкой кожи и металла, застёгивавшийся хитрыми замками на затылке. В этот раз верёвку убрали не только с шеи, но и развязали руки. Гилберт уже перестал их чувствовать и боялся, что и вовсе потеряет над ними контроль. И всё же, мало по малу, он вновь смог ими шевелить и, несмотря на тяжёлый намордник, с развязанными руками жить стало гораздо легче. Перед тем как уйти, Джеймс бросил си́рину слова: «Теперь всё это. — Он обвёл шатёр с клетками рукой. — Твоя жизнь и будет лучше, если ты примешь её как есть. Не сопротивляйся и сможешь избежать лишней боли». Гилберт проводил его глазами, пока человек не скрылся за тканью, закрывавшей вход. Оба они знали, что принять такую реальность невыносимо.

Жизнь в цирке проходила однообразно. Выступления и показы диковинных зверей. Потом люди собирали шатры, закупали провизию и отправлялись в путь. Долгая дорога по ухабистым узким тропам, которые вовсе не предназначались для колонны из повозок с лошадьми, привалы по ночам, а потом — новый город. И вновь выступления, показы животных… И так круг за кругом. Как и обещали, Гилберта перевели в клетку на колёсах как у других животных. С боковых сторон у неё были массивные прутья решёток, дававшие прекрасный обзор. С торца одна из стенок представляла собой тяжёлое деревянное полотно. Противоположная сторона служила входом. Новое узилище си́рина было просторнее и больше предыдущего, но всё же оставалась маленьким пятачком, на котором едва можно было расправить крылья. Гилберт ни минуты не переставал думать о побеге, но, казалось, его тюремщики просчитали всё. Сначала си́рин возлагал большие надежды на перевод в другую клетку. Когда бежать, как не в этот момент? Но люди связали его по рукам и ногам. Он не мог пошевелить даже крыльями и напоминал перевязанный тюфяк, нежели живое существо. К тому же во время кормёжки руки ему теперь держали крепкие наручники с замком. И по-прежнему, человек, державший верёвку у шеи си́рина, был начеку, готовый придушить его за любое подозрительное движение. Замки на наморднике были крепкими и как Гилберт не пытался стянуть или сломать их, перетереть ремни о решётку клетки — всё было бесполезно.
Дни листьями осыпались на землю, чернея и увядая. Обнажённые деревья скрюченными пальцами веток отчаянно царапали серое небо. Гилберт впервые увидел осень и почувствовал холод. В тропическом климате его родины не было ни ледяных ветров, ни пробирающих до костей промозглых ночей. Всё это было в новинку, и си́рин был не рад этому открытию. Он не мог заснуть из-за озноба и до рассвета дрожал в углу клетки, сжавшись в комок. Однажды Джеймс заметил, в каком жалком состоянии находится его питомец и добыл ему старый полушубок. Гилберт судорожно закутался в эту поношенную тряпицу. Мех на ней местами вылез и был поеден молью, но всё же согревал и не давал ветру пронизывать ледяными иглами худое тело си́рина. Вероятно, именно в эти унылые осенние дни в сердце Гилберта вошла безысходность. Надменно и властно, она топтала каблуками надежду, разрывала острыми когтями призрак свободы, упивалась тёплой кровью умирающего счастливого будущего. Всё, ради чего стоило жить, бледнело, становилось хрупким и рассыпалось от слабого дыхания си́рина, вырывавшегося клубами пара на остывающий воздух. Вскоре похолодало настолько сильно, что во время переезда в новый город решётки клетки стали закрывать деревянными ставнями. Внутри действительно стало теплее, но в тоже время часы и дни в абсолютной темноте угнетали. Раньше си́рин мог видеть живописные пейзажи, леса, долины, небо, наряжавшееся каждый день в разный узор облаков. Теперь мрак поглотил Гилберта. Во время кормёжки одну из ставень снимали, чтобы можно было привязать его к решётке, но происходило это обычно поздно, после заката, и свет был только от факелов и костров. Гилберт не видел солнца уже несколько месяцев, пока другое событие не озарило его жизнь совершенно другим светом.
— Хочу сообщить тебе хорошую новость, сирена, — возвестил Джеймс, отправляя ему в рот сушеный ломоть яблока.
«Си́рин, — в очередной раз мысленно поправил Гилберт, — сирены — это женщины, а си́рины — мужчины. Впрочем, откуда тебе это знать? Ты, по-видимому, разницы не видишь, если вообще встречал других сирен или си́ринов помимо меня»
— Я поговорил с Гриммером и мы решили добавить ещё один номер выступления. Ты будешь летать на манеже перед публикой, — продолжил Джеймс.
Глаза си́рина загорелись энтузиазмом. Летать? Наконец-то у него будет шанс широко расправить крылья?! Как много времени прошло с его последнего полёта? Полгода? Год? Вечность! Может быть, теперь он сможет улететь отсюда? Джеймс улыбнулся, как будто прочитал его мысли, и, отправив очередной кусок яблока си́рину в рот, сказал:
— Сильно не радуйся. Летать ты, конечно, будешь, но мы не настолько беспечны, чтобы дать тебе возможность нас покинуть. Твои ноги будут прикованы цепью в лебёдке. А она в свою очередь крепится к очень тяжёлой платформе. Даже наш силач Голок не смог её поднять, а уж он-то трёх людей может на плечах держать и даже не колыхнётся. И руки у тебя будут в наручниках. Так, на всякий случай. И всё же немного помахать крыльями ты сможешь. Итак, хочешь попробовать тестовый полёт после еды?
В целом раньше Гилберт предпочитал не летать на сытый желудок, но сейчас ему не терпелось взмыть вверх. Крылья уже налило зудом предвкушения. К тому же досыта его здесь никогда не кормили и он сильно исхудал. Памятуя о верёвке на шее, не делая резких движений, Гилберт тихо ответил: «да». По телу Джеймса прошлась дрожь. Спохватившись, что на его лице отразились ошарашенность и смятение, парень быстро натянул бодрую улыбку и произнёс:
— Отлично! Просто замечательно! Лучше некуда, да. Тогда вот тебе оставшийся кусочек яблока и я скоро вернусь с лебёдкой. Томас, не уходи, всё как мы договаривались.
Джеймс вышел и довольно скоро прикатил платформу с лебёдкой. По-видимому, она была недалеко от входа в шатёр. Как обычно Гилберту вновь надели намордник. Но теперь ещё добавились и кандалы на лодыжках, запиравшиеся на ключ. Джеймс подал знак, и его напарник перестегнул наручники. Теперь они не приковывали си́рина к решётке, а просто держали его руки за спиной. Только после этого с шеи убрали верёвку. «Столько предосторожностей, — подумал Гилберт, — пожалуй, скоро я и сам поверю, что я ужасно опасный дикий зверь».
— Медленно иди к платформе и вставай на неё. Осторожно, не запнись о цепи, — приказал Джеймс.
Си́рин послушно мелкими шажками дошёл до платформы и встал на неё. Джеймс привёл в действие лебёдку и она втянула в себя те немногие метры цепи, которые позволили Гилберту дойти до неё. Теперь он не мог сделать и шага от платформы. Джеймс накинул на си́рина старый полушубок, пробормотав себе под нос: «Идти, конечно, недалеко, но всё же сегодня жуткий холод». Медленно, но верно, мужчины покатили платформу.
Снаружи был ещё день, и солнце висело высоко в небе, рассыпая алмазы света на свежем снегу. Гилберт зажмурился от обилия слепящей белизны, а когда вновь открыл глаза, увидел цветные шатры. Они были единственным яркими пятнами на гигантском холсте. Вдали чернилами разливались голые деревья, тонкими капиллярами ветвей касаясь молочного неба. Снежинки кружили в медленном танце, сантиметр за сантиметром укрывая мир сном. Впрочем, люди не поддавались колыбельной природы и деловито сновали туда-сюда, что-то ремонтируя, устанавливая, переговариваясь. Своей суетой они разрушали мирную идиллию белоснежного умиротворения.
Дорога до манежа была действительно недолгой. Как оказалось, шатры располагалась довольно близко друг к другу. Си́рин вновь оказался внутри тускло освещённого помещения. Мужчины вкатили платформу на середину манежа и Джеймс медленно увеличил длину цепи. Его напарник опасливо отошёл подальше. Гилберт посмотрела на Джеймса. В уме он прикидывал сможет ли отобрать у него ключи, спикировав с высоты? Но без рук с завязанным клювом, он вряд ли сможет одолеть двух мужчин. К тому же, если каким-то чудом, он всё же сможет завладеть ключами, открыть наручники вслепую не получится. Си́рин даже не видел, где именно там располагалась замочная скважина. Глупых попыток побега у него уже было предостаточно, и все они закончились, так и не начавшись. Лучше всё как следует продумать и выбрать наиболее подходящий момент.
— Что же ты стоишь, лети, птичка, лети, — подал голос Джеймс.
Гилберт слишком долго стоял в задумчивости и уже почти забыл, зачем они здесь. Под куполом шатра его ждал маленький осколок счастья — полёт. Так вперёд! Пора вернуть себе надежду. Гилберт взмахнул пару раз крыльями. Не слишком ли они ослабли в унылом бездействии? Не попробуешь, не узнаешь. Оттолкнувшись от платформы ногами, си́рин взмыл в воздух. Пьянящее чувство полёта кружило голову, но через мгновения всё тело резко дёрнулось, и Гилберт чуть не прикусил язык. Неверно рассчитав длину цепи, он врезался в её ограничения. Выругавшись про себя, он продолжил лететь по кругу. Первое впечатление восторга и нахлынувших тёплых воспоминаний было испорчено раздражением и злостью на эту угнетающую цепь. «Далеко не улетишь, ты всё ещё мой пленник», — ехидно смеялась она лязгом своих звеньев. И всё же маленький кусочек полёта согревал душу. Было приятно делать то, для чего ты был рождён. Крылья — гордость си́рина, а небеса — его обитель.
Через пару кругов Гилберт услышал свист Джеймса: «Эй, птах, пора спускаться!» Неохотно си́рин пошёл на снижение и встал на платформу. Лебёдка втянула длину цепи и мужчины повезли его обратно в клетку. С непривычки мышцы ныли, но это была приятная боль. Гилберт чувствовал бодрость, и настроение у него поднялось вопреки беспросветности его заточения. Глаза лучились радостью, а крылья взбудоражено подёргивались.
Запускали си́рина обратно с такой же предусмотрительностью: увеличение цепи, чтобы си́рин мог войти в клетку, верёвка у шеи, наручники, кандалы, закрытие клетки и наконец освобождение рук и шеи. Гилберт потёр лодыжки. Тяжёлые оковы уже успели натереть мозоли.

— Иди, Томас, я немного задержусь, — сказал Джеймс и его напарник облегчённо удалился. Находиться под прицелом дикой твари ему совершенно не нравилось. И всё равно, что зверь был весь в цепях. Кто знает, что взбредёт в голову этому дикому животному?
Джеймс, убедившись, что его напарник ушёл, медленно приблизился к решётке си́рина и посмотрел ему в глаза. Гилберт тяжело вздохнул, словно спрашивая: «Что ты хочешь?»
— Ты ведь не только понимаешь мою речь, но и можешь говорить? — спросил парень.
Гилберт кивнул.
— Насколько ты осознаёшь происходящее? Сколько слов ты знаешь?
Гилберт неопределённо пожал плечами. Как на этот вопрос можно было ответить без слов? Он попробовал развести широко руки в сторону.
— Много? — неуверенно уточнил блондин.
Гилберт кивнул. И тут ему в голову пришла идея. Он жестами показал на человека, потом изобразил открытие замка и, в конце указав на себя, взмахнул крыльями.
— Тебе понравилось летать?
Гилберт сделал неопределённый жест. Летать ему, разумеется, тоже понравилось, но донести он хотел совершенно другую мысль. Си́рин вновь повторил свою шараду.
— Ты… Ты хочешь, чтобы я тебя выпустил? — неуверенно спросил Джеймс.
Гилберт энергично закивал. Джеймс удивлённо открыл рот, но, спохватившись, закрыл его и отвёл глаза. Человек молчал, а сердце си́рина трепетало, ожидая ответа. Но его не было. Джеймс не проронив ни слова, развернулся и вышел из шатра. Гилберт, тяжело вздохнув, разочарованно откинулся спиной на решётку.

Джеймс быстро шагал в сторону города. Все приготовления к завтрашнему выступлению были закончены и товарищи по цирку решили отметить своё прибытие в ближайшей таверне. Обычно они праздновали после первого выступления или перед тем как покинуть город, но в этот раз дорога из-за снега оказалось тяжёлой и установка шатров в глубоком снегу сильно всех вымотала. Душа требовала праздника или по крайней мере хоть какую-то отдушину. К тому же сегодня мысли стервятниками терзали Джеймса. «О, Великие Маги! Мы держим взаперти абсолютно разумное существо. Эта сирена не тупая скотина. Он в совершенстве понимает человеческую речь и, по-видимому, мог бы говорить, если бы не связанный клюв. Как много слов он знает? Что мог бы рассказать, если бы была возможность? Или всё это мне кажется? Может быть, он просто как попугай только делает вид, что может говорить? Но ведь он так отчётливо сегодня сказал «да» на мой совершенно конкретный вопрос. А не привиделось ли всё это мне? И это существо просит меня выпустить его!» — тут Джеймс остановил свой внутренний монолог и пустым взглядом посмотрел на огни города. Он не мог этого сделать, даже если бы захотел. Рисковать всем ради этой твари, пусть даже иллюзорно разумной? Нет. Если бы не Гриммер, Джеймс ещё мальчишкой умер с голода. Да ещё и руку ему отрубили бы. Воров ведь никогда не щадили. Даже самых маленьких и глупых. Как отрубленная рука может помочь избежать воровства семилетнему мальчику, решившемуся на нелепый поступок от безысходности? Никак. Либо смерть от голода либо потеря конечностей. Впрочем, как оказалось, в его родном городе ещё были мягкие законы: сначала отрубали левую руку, потом правую и только потом вешали на площади. Как он узнал позже в долгих путешествиях в большинстве поселений вора вешали сразу, не давая ни единого шанса на исправление. В любом случае Гриммер не сдал его хранителям порядка, а приютил в свою труппу, дал хлеб и кров. В конце концов, теперь он ответственен за целый бестиарий! Вся его жизнь посвящена цирку и Гриммер явно дал понять, что Джеймс отвечает головой за каждую тварь. Рисковать всем ради свободы одного животного? Да и куда эта птица собирается лететь в такой холод? Шатёр обогревался печкой. Там тепло, сухо и есть еда. «Да мы же благодетели! Без нас он погибнет в этой суровой дикой природе!» — убедил себя Джеймс. И всё же… Перед внутренним взором стояли голубые глаза си́рина. У них не было ни человеческих зрачков ни радужки, только два огонька во тьме глазниц. И тем не менее, в них было столько печали и мольбы… Джеймс поднял взгляд и увидел отражение своих серых глаз в витрине таверны. Голубые огни всё ещё горели на дне его воспоминаний. С тяжёлым сердцем парень повернул ручку двери и вошёл в тепло человеческого веселья.
Внутри уже вовсю шёл кутёж. Некоторые ребята уже сильно надрались и завтра им влетит от Гриммера по первое число. Да и работать с похмельем ещё то наказание. Беспечность. Джеймс ухмыльнулся. Хорошо, что это не его проблемы. Он всегда пил в меру. Заняв свободное местечко рядом с Томасом, Джеймс заказал себе кружку пива и решил выбросить все мысли об одиноком заточённом в клетке разумном животном. Алкоголь лился рекой, люди веселились, горланили песни и неуклюже пытались заигрывать с местными жрицами любви. Говорили о тяжёлой дороге, предстоящем выступлении, новом городе и женщинах. После очередной кружки рома, Томас внезапно заявил:
— Да как ты вообще с этими тварями водишься? Я проклял тот день, когда меня назначили тебе в помощники. Не, Джеймс, я тебя очень люблю, ты мне как брат и сестра.. ик!.. ой.. или дядя и тётя.. и дедушка и бабушка.. Так о чём я? Да! Эти твари жуткие! Просто кошмар! Мне на них даже смотреть страшно, а ты в клетку заходишь! Вот этого, птицеголового голыми руками трогаешь! О, Великие Маги, ты такой храбрый!
Джеймс ухмыльнулся и тут же помрачнел. Тревожные мысли поднялись из глубины его памяти, вновь баламутя его сознание. Но прежде чем он успел что-либо ответить, оглушительная затрещина обрушилась на затылок. Джеймс клюнул носом стакан с пивом и яростно обернулся. Перед ним возвышался почти двухметровый громила с лицом, покрытыми жуткими шрамами. Усмехнувшись со звериным оскалом, он прорычал, как будто каждое слово было пощёчиной:
— Ха! Тоже мне храбрец! Да будь этот сопляк один на один с любой тварью без клетки и цепей — тут же обделался. Хорошо тебе на готовеньком, а? Всю грязную работу я делаю, а ты уже оберегаешь этих плюшевых зверюшек в клетках. Героя из себя строит, а сам в жизни ни одну тварь не поймал! Сюсюкается ещё с ними! Была бы моя воля так я и тебе и всему твоему зверинцу шею свернул голыми руками! Не заслуживаете землю топтать, мерзкие отродья!
— Что тебе нужно, Голок? — мрачно ответил хранитель бестиария.
— От такого ничтожества как ты — ничего. Гриммер просил собрать эти пьяные мешки с дерьмом и вернуть обратно в лагерь. Завтра полно работы, если вы ещё не забыли что это такое.
— Мы скоро придём, — лаконично ответил Джеймс.
— Да хоть вообще под землю провались! — ударив кулаком по столу, Голок пошёл тормошить других работников цирка. Тех, кто не приходил в себя от его крепких оплеух, он поднимал как тряпичные куклы и бросал на осмотрительно взятую из лагеря тележку. Перед тем как уйти, он рявкнул: «Я ещё вернусь за второй партией и лучше, чтобы тех, кто могут своими ногами вернуться, я бы здесь не застал. А то переломаю их к дьявольской матери!»

Джеймс тяжело вздохнул и отвернулся. Вечер был испорчен. Дождавшись пока Голок отойдёт на достаточное расстояние, парни расплатились и двинулись обратно в лагерь.
— За что он тебя так ненавидит? — спросил Томас. От сцен жестокости он резко протрезвел.
— Я отобрал у него работу. Раньше Голок занимался бестиарием. Он ловил зверей и о них заботился, если это можно так назвать. Охотник он, конечно, безупречный, но слишком уж жестокий. Животные не выживали из-за частых побоев и плохого ухода. Думаю, Голок искренне ненавидит всех этих тварей, и вид их вызывает у него жгучее желание причинить им боль по поводу и без. В конце концов, Гриммеру всё это надоело. Приходилось слишком много ресурсов тратить на охоту, а это не так просто как ты знаешь. Выступления откладывались, становились реже, приходилось неделями ждать возвращения охотника. Мы теряли время и деньги. А добытые звери не проживали больше месяца. Поэтому хранителем бестиария было решено выбрать другого человека. На тот момент я дольше всех работал в цирке и был на хорошем счету. Наверное, это послужило причиной, что выбор пал на меня. Я хорошо следил за животными. Все клетки потихоньку наполнились и необходимость в регулярной охоте отпала. Голок был взбешён, что его лишили удовольствия охотиться и мучить тварей. Да ко всему прочему его место занял тщедушный мальчишка шестнадцати лет.
— Но с тех пор ты позврослел и возмужал, — задумчиво ответил Томас.
— Да, я стал старше, но причин, чтобы меня мог уважать Голок, не прибавилось. Все мои подопечные по-прежнему живут долго и редко дают повод для новой охоты. А Голок похож на хищника, который томится без новой жертвы. На самом деле он редкий человек… Я много спрашивал разных людей по всему материку, и никто никогда не бывал в диких лесах. Понимаешь? Даже если кто-то осмеливался туда пойти, то обратно уже не возвращался. В редчайших случаях приползали обратно калеки с повреждённым разумом, которые уже ничего не могли уже рассказать. В диких лесах хранятся воистину чудовищные существа и то, что Голок много раз возвращался оттуда живым и с добычей — воистину поразительно. Иногда, мне кажется, что он и сам самая страшная хищная тварь из всех что мы когда-либо видели.
Томас лишь покачал головой. Остаток пути они прошли молча, погружённый каждый в свои мысли.
Перед тем как отправиться спать, Джеймс зашёл в шатёр, подбросить пару поленьев в печку. Он остановился у клетки Гилберта. Си́рин тревожно спал, свернувшись калачиком под рваным полушубком. Его крылья слегка вздрагивали во сне. Он был единственным, кому было холодно даже в отапливаемом шатре. «Теплолюбивая птица», — подумал Джеймс и улыбнулся. Ему нестерпимо захотелось потрепать си́рина по голове, ощутить в ладони мягкие перья, но парень всё же сдержался. «Прости, приятель, но ты никогда не будешь свободен», — тихо прошептал Джеймс и вышел из шатра. Гилберт беспокойно пошевелился во сне. Ему снился полёт в безграничном небе.

Полёты подарили Гилберту силы на борьбу. Соприкосновение с этим утраченным наследием си́ринов придавало мужества и разжигало страстное желание вновь обрести сладкую свободу. Летать без оков и границ, вернуть утраченное в череде страданий счастье. Гилберт с ещё большим усердием искал возможность для побега, тщательно высматривая слабость своих мучителей и в конце концов нашёл. Шанс был невелик, но упускать его си́рин не собирался.
В очередной раз его готовили к выходу на манеж: Томас держал верёвку у его шеи, Джеймс защёлкивал кандалы на ногах. Всё это стало для них рутиной и люди действовали на автомате. К тому же си́рин последнее время вёл себя очень спокойно и податливо. По-видимому, выплёскивал свою звериную энергию в полётах на манеже. «Вот и славно, — думал Джеймс, — наконец-то смирился и у нас теперь не будет проблем». Послышался щелчок открывающихся наручников и за долю секунды всё изменилось. Сейчас или никогда. Гилберт резким движением высвободил руки из-за спины и вцепился ими в верёвку у шеи. В следующий миг, когда Томас её натянул, удавка уже не врезалась в нежную шею си́рина, а встретилась с сопротивлением костей его пальцев. Ещё мгновение, Гилберт натянул бечёвку достаточно, чтобы вынырнуть из удушающей западни и тюремщик сзади упал навзничь, потеряв равновесие. Словно в замедленной съёмке си́рин сбил ударом кулака Джеймса на пол и схватил связку ключей. Но парень оказал яростное сопротивление. Завязалась недолгая борьба. Гилберт в порыве отчаяния нанёс несколько ударов своим острым клювом и пробил Джеймсу левую руку насквозь. От неожиданной резкой боли тот вскрикнул и съежился, истекая кровью. Краем сознания Гилберту было жаль, что ему пришлось причинить боль этому человеку, но размышлять об этом было некогда. Каждая секунда была на счету. Дрожащими руками он открыл кандалы. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем замок поддался и разочарованно щёлкнув, отпустил свою жертву. Выход уже перегородил Томас. Он уже почти закрыл дверь клетки, но тут Гилберт всем своим весом налетел на неё. Мужчину отбросило на несколько метров, а проход вновь был свободен. Си́рин в несколько прыжков оказался у выхода из шатра и, отдёрнув парусину в проёме, выбежал на волю. Холодный снег кусал голые ступни, ледяной ветер продувал насквозь, но всё это было неважно. У него получилось! Он вырвался на свободу! Ликование наполняло его сердце. Прыжок, ещё один, Гилберт оттолкнулся от земли, расправив крылья, чтобы взмыть в небо и покинуть это проклятое место. Ледяной ветер уже не казался столь холодным, он был предвестником сладкого освобождения. Гилберт в предвкушении закрыл глаза… И тут острая боль пронзила его лодыжку. Сильный рывок и он с размаху рухнул на землю. Из глаз посыпались искры. В следующий момент ещё несколько хлёстких ударов обрушились на его почти не прикрытое тело. Гилберт попробовал встать на колени, но кто-то сильный обхватил его сзади за шею и потащил за собой, осыпая свободной рукой тяжёлыми ударами. Опять это знакомое чувство удушья, но, сколько бы это не повторялось, привыкнуть к этой пытке было невозможно. Гилберт отчаянно бился, хлопал крыльями, но хватка незнакомца была как сталь и лишь сильнее сдавливала горло. Си́рина грубо втолкнули в клетку и прежде чем он смог подняться, послышался ехидный скрежет ключа в замочной скважине.
— Джеймс, что тут у тебя?!! Не можешь со своим зверинцем справиться?!! Почему я должен делать твою работу?!! — послышался громовой голос.
Гилберт поднял голову и увидел огромного мускулистого мужчину в тяжёлом меховом пальто. Его силуэт горой возвышался над бледным лицом Джеймса, который сидел, опершись спиной о колесо другой клетки. Он пытался лоскутом ткани перевязать раны. Кровь заливала его парадный костюм. Вид у него был жалкий. Тем не менее, на лице стоящего перед ним крупного мужчины не было ни следа сочувствия. Каждая его черта выражала суровую непреклонность.
— Ты сам такой же жалкий как и все твои твари! — закричал этот человек, не дождавшись ответа, пнул Джеймса в живот и, смачно сплюнув рядом, удалился из шатра.

Через несколько минут появился Гриммер с Томасом. Диким взглядом бородач обвёл шатёр, остановив свой взгляд на си́рине. После чего с облегчением выдохнул и перевёл взгляд на Джеймса.
— Ох, приятель, выглядишь неважно. Вот до чего доводит неосмотрительность. Томас мне всё рассказал. Что ж, хорошо, что тебе удалось вернуть тварь на место. А то бы я был очень и очень зол, — миролюбиво закончил Гриммер, но в его словах слышалась явная угроза.
— Не я вернул сирену в клетку. Это сделал Голок, — хмуро ответил Джеймс и попытался встать на ноги. Удалось ему это не с первого раза.
— Аааа.. Наш знаменитый охотник на тварей и силач нашего достопочтенного заведения. Да, думаю, ты должен быть ему благодарен и ноги поцеловать при случае. А пока ты не занят этим важным делом, иди, приведи себя в порядок. Томас, помоги ему, ты знаешь, где аптечка. А тебя, птенчик, — тут он подошёл к клетке си́рина и пристально посмотрел ему в глаза, — ждёт очень поучительный урок.
Следующие несколько дней Гилберта не кормили. Он изнывал от голода и жажды, вяло лежал на полу клетки. Толпы людей как обычно приходили и глазели на него. Джеймс с перевязанной рукой всё также декларировал свои истории. С наигранной бравадой он присовокуплял рассказ о своей битве с сиреной и полученных в бою ранах, вызывая восторг публики. Правда, теперь Джеймс обзавёлся копьём с затупленным наконечником, которым он больно тыкал Гилберта. «Ну же, похлопай крыльями, птенчик,» — ядовито говорил он. Если си́рин не слушался, то следовала череда тычков в самые чувствительные места: живот, шею, незажившие раны от кнута.
Шёл уже пятый день без воды и еды. Гилберт часто начал проваливаться в сон, и даже тычки копьём не могли заставить его двигаться. Сквозь пелену бреда кто-то тянул его за крылья. Пару перьев было вырвано, но боль едва пробивалась сквозь туман небытия. Послышался щелчок наручников, и верёвка змеёй скользнула вокруг его шеи. Всё это уже было неважно. Си́рин безжизненно обмяк у решётки клетки. И тут ведро холодной воды окатило его с ног до головы. Казалось, что сама кожа начала впитывать живительную влагу. Гилберт открыл глаза. Перед ним стоял Джеймс. В руках он держал куски вяленного мяса, самую нелюбимую еду Гилберта. На затылке щёлкнул замок и намордник соскользнул с клюва си́рина. Джеймс щипцами протянул флягу Гилберту. По-видимому, парень не хотел больше рисковать руками и держал их подальше от острого клюва. Прохладная вода оросила засохшее горло и язык, возвращая жизнь в каждую клетку тела Гилберта. Он жадно пил, пока Джеймс не отнял флягу. Настал черёд вяленого мяса. Не смотря на солёный, неприятный вкус, си́рин жадно проглотил все куски. Вновь захотелось пить. Ему услужливо была протянута фляга. Опустошив её, си́рин облегчённо выдохнул. Ему вновь надели намордник. Послышались щелчки замков.
— А теперь самое интересное, птенчик, — промолвил Джеймс, и в его словах послышалась неприкрытая угроза, — пора выучить урок, что бывает с беглецами. Да ещё и с теми, кто клюёт кормящие его руки.
Гилберт с ужасом поднял глаза и увидел, что Джеймс держит в руках кнут. Прежде чем си́рин успел моргнуть, на него обрушился оглушительный удар, а потом ещё и ещё. Верёвка у шеи тоже натянулась, и он едва мог дышать, проталкивая воздух комками в горло. Тело горело огнём, как будто с него и вовсе сняли кожу, а Джеймс всё не унимался, вымещая пережитые обиду и злость на беззащитной твари. Наигравшись всласть в палача, парень опустил кнут. Гилберт тихо стонал, безвольно свесив голову на грудь. Из ран сочилась кровь. Кое-где перья были вырваны кнутом. Послышались шаги по полу клетки. Джеймс приблизился к си́рину, поднял его голову так, чтобы их глаза встретились. Невольные слёзы, выступившие из глаз Гилберта, размывали озлобленное лицо парня, тело начинала била дрожь.
— Слушай меня внимательно, птенец, — сквозь зубы процедил Джеймс. Его серые глаза упивались отчаянием голубых глаз Гилберта, — я оставлю тебе ведро воды, чистую тунику и мазь обеззаразить раны. О, она немилосердно будет щипать! Но если ты не хочешь, чтобы рубцы загноились, то обязательно ей воспользуешься. Поверь мне, жжение мази гораздо приятнее мучительной смерти от заражения крови. Будь благодарен за мою доброту и заботу.
С этими словами Джеймс покинул клетку, оставив обещанные вещи у двери. Послышался привычный насмешливый скрежет замка, стук упавших на пол наручников и шуршание удаляющейся верёвки. Палачи отпустили свои тиски, и Гилберт остался наедине со своей болью.

На следующий день цирк начал сворачиваться. Вновь предстояла долгая дорога, качка, тяжёлые ставни на решётках клетки, укрывавшие от порывов зимнего ветра, но не от сквозняков. Гилберт, дрожа всем телом, кутался в старый полушубок. Раны от мази хоть и щипало первое время, но всё же заживали быстро, превращаясь в багровые рубцы, похожие на мерзких червей, забравшихся под кожу.
В последующие стоянки цирка си́рина уже больше не использовали в выступлениях. Лишённый полётов, он вновь стал немым экспонатом среди других зверей. Время шло, дни складывались в недели, а те — в месяцы. Зима отступила, передавая бразды правления весне, а та, сбрызнув деревья свежей листвой и бутонами, поспешила отдать власть лету. Воцарилась устойчивая тёплая погода. При переездах решётку клетки больше не закрывали деревянными ставнями. Воздух наполнился щебетанием птиц и ароматом цветов. Гилберт часами смотрел на проплывающие пейзажи лесов, долин, рек и озёр, ни о чём не думая. Жизнь на острове казалось ему зыбким миражом, а будущее бессмысленным и обречённым на вечное заточение в плену. В сердце си́рина не осталось даже сожаления о том, что он хотел сделать в своей жизни… Познать наслаждение от соития с сиренами… Воспитание птенцов… Обучение их Песни… Как же давно он не практиковался. Сможет ли он, как и раньше, держать Песнь сильной и непрерывной? Впрочем, какое это имеет значение, если клюв тебе дают раскрыть только для поглощения еды? Уже целый год как Гилберт ни с кем не говорил. Одиночество разрасталось на его сердце коростой, пожирая надежды на общение. С тех пор как Гилберт пробил клювом Джеймсу руку, а тот в отместку исхлестал его кнутом, между ними пролегла пропасть. Не то чтобы они общались до этого, но всё же в глазах этого человека проскальзывало сочувствие. А теперь Джеймс перестал видеть в си́рине пленённое разумное существо. Надев доспехи жестокости и отчуждённости, этот человек относился к Гилберту как всего лишь одной из многих тварей своего бестиария, не заслуживающей ничего лучше, как только быть заработком для их цирка.
Гилберт тяжело вздохнул и откинулся на жёсткую решётку клетки. Остаётся только дышать, есть и спать, лет эдак тридцать-сорок, пока он окончательно не сгинет в тоске своего заточения.

Это случилось во время вечерней кормёжки. Цирк только-только прибыл в новый город, и завтра должно состояться первое выступление. Джеймс устало наблюдал, как жуёт си́рин, а Томас безостановочно жаловался на жару, из-за которой разбивать лагерь было тяжелее обычного. Вдруг снаружи послышался неясный шум и мгновенно, словно пожар, стал разрастаться всё сильнее и сильнее. В ужасе ржали лошади, слышались крики людей, неясная отчаянная борьба. Мужчины беспокойно переглянулись.
— Да что там творится-то такое? Неужели внезапная битва Магов? Давай-ка, Томас, закругляемся, нужно узнать, что там происходит, — тревожно сказал Джеймс и потянулся за намордником для Гилберта. Но, не успел он его надеть, как в шатёр ворвалось огромное существо. Четыре увесистых ноги бешено рыли копытами землю, а шею венчала человеческая голова бородатого мужчины с острым рогом посередине лба. Быстро оглядевшись, он запрокинул голову и издал пронзительный звук, похожий на нечто среднее между воем волка и песнью кита. В нём чувствовались ярость и торжество. Из другой клетки послышался ответный зов, но более тихий и жалобный. Существо хотело было двинуться на звук, но тут Джеймс появился на пороге клетки. Он осматривался по сторонам в поисках кнута или другого предмета, подходящего на роль усмирения незваной твари. Томас отпустил верёвку, и она вяло ретировалась с шеи си́рина, упав на землю. Прежде чем мужчина успел подоспеть к своему напарнику на помощь, дикий остророг уже нанёс оглушительный удар копытами по груди Джеймса. Тот отлетел внутрь клетки и обмяк тряпичной куклой у ног Гилберта. Изо рта блондина сочилась кровь. Следующий удар предназначался Томасу, но тот увернулся и ринулся вон из шатра за подмогой. Остророг нашёл то, что искал и теперь яростно бил копытами по решётке клетки, вскоре к нему присоединились другие его сородичи и оглушительные удары заполнили весь шатёр.
Тем временем, Гилберт не терял времени. Он подцепил ногами связку ключей и методично старался подобрать ключ для наручников. Задача это была действительно непростая. Как он и думал, нащупать замочную скважину было трудно, да ещё и подобрать нужный ключ. Гилберт каждой клеткой кожи чувствовал, как секунды иголками впиваются в его шанс сбежать, стремительно его уничтожая. Тем временем, напавшие на людей существа освободили ту самую белоснежную девочку остророга и приступили к разрушению клеток других зверей. Животные разбегались и расползались, устремляясь прочь в дикие леса, в обитель, принадлежавшую им по праву. Один из них зацепил масляную лампу, и пламя, попав на ткань, стремительно распространилось на весь шатёр. Помещение затопил запах густого дыма. Все живые существа покинули горящую западню. Остались только си́рин и человек. Гилберт начинал задыхаться, по его лицу струился пот от усиливающейся жары, но он не оставлял попыток открыть свои оковы. Несколько раз он едва не выронил связку ключей из рук и чудом удержал почти упавший предмет. Щелчок. Наконец-то! Наручники, отделявшие жизнь от смерти, отпустили свою железную хватку и упали на землю. Гилберт рывком встал и в густом дыму, который уже заполонил всё пространство, запнулся о Джеймса. Тот жалобно застонал. Не размышляя о своих действиях, си́рин подхватил человека на руки и двинулся прочь из шатра. Благо пламя не успело добраться до входа, и он беспрепятственно выбрался на улицу. Снаружи творился хаос, другие шатры тоже полыхали огнём, уже не слышалось звуков борьбы. Люди пытались погасить пожар и спасти ценные вещи. Весь лагерь напоминал пылающий факел. Гилберт взмыл вверх, подальше от всего этого горящего ада. Пролетев на достаточное от пожара расстояние, он приземлился на краю опушки леса и оставил свою ношу около широкого ствола дуба. Человек болезненно простонал и слабо открыл глаза. Перед ним стоял в полный рост его недавний пленник, широко расправив плечи.
— Прощай, Джеймс, — сказал Гилберт и прежде, чем тот успел что-либо ответить, взмыл в небо. Позже си́рин и сам не сможет себе объяснить, зачем он спас этого человека. Не было ни привязанности, ни благодарности, ни даже жалости. Джеймс оставил только многочисленные шрамы и воспоминания о безысходности заточения.

Гилберт не знал, куда он летит, ему хотелось просто убраться прочь от этого злополучного места. Обернувшись лишь раз, он увидел стадо остророгов, мчащихся в дикие леса. Оглушительный победный вой огласил округу, в нём были и ярость и радость после долгой разлуки с потерянным жеребёнком. Гилберт ответил им восторженным криком благодарности и полетел прочь. Летний ветер обнимал тело, и си́рин наслаждался долгожданной свободой. Вскоре уже не было видно ни лагеря, ни остророгов, ни даже дыма пожара. Везде, куда ни оглянись, были кроны вековых деревьев, освещённые серебром полной луны. Гилберта никогда не одолевали сомнения, что он не сможет найти свой дом. Инстинкты безошибочно позволяли ему ориентироваться на родном острове. Он всегда точно знал, где находится, чувствовал в какой стороне остров сирен. И сейчас он завис в воздухе, чтобы определить в каком направлении ему лететь. Впервые он не ощутил ответа. Что-то мешало, какие-то очень сильные невидимые помехи со всех сторон. Чужие природному чутью вибрации сбивали с толку и дезориентировали. Не было ни запаха моря, ни знакомых звуков. Гилберт находился очень глубоко в незнакомой ему местности и понятия не имел, как вернуться домой.

Еще почитать:

Обретенные  — Метка. Эпилог 

Секреты — Глава 5

"Записки сумасшедшей" (сборник) — Кричи.

Ночная королева — Ночная королева