Первые люди

Человек вышел творцом из под волн животворящего моря, опрокинул камни, наследуемые от убитого бога, и, оставляя после себя красочную картину войны, покинул свой остров в поисках забвения…

II.

В темном полумраке

Где затаили дыхание отражения теней в крови и слюне

Твое детское лицо, полное трепещущей ласки

Ради которого стоит бояться мертвой души

Нежными губами и злыми до красноты глазами

Мы зашли под шатер Мира

С бесшумным криком на устах

Он укрывал нас своими подвигами

И трупным запахом с Войны

Грязными ушами и вычищенными до блеска сортирами

Падших героев и злодеев среди многоликости

Вывернутыми конечностями Он упоминался в летописях старейшин

Неисчислима была армия Его голодных извергов

Мы были молоды настолько, что не знали никогда безмолочной нужды

Мы безропотно противились желаниям шатра, отказываясь подчинятся

Это было написано молочными железами вдоль наших улыбок

Но он просил и требовал

Неумолимо скача на дряблых костях и цветочных полянах

‘Пока невинны вы’ — он сказал, — ‘Вы в праве вкусить любой яд’.

Это закон Мира

Он был в каждом, как мажущий осадок после пожара

Даровать невинность для того, чтобы разрешить и запретить её недолговечность

Мы смотрели в зрачки друг друга, видя в них отражение шатра

Его вой и его спешку

Его быструю смерть и обратное разложение крайностей

Гнущуюся нравственность и восстающую против себя человечность

Мир — не для людей?

При каждом прикосновении к бурлящей грязи и чистой изнанке

Шатер начинал грозно реветь и аукать, будто теряя самого себя

Мир — личность?

Он начинал свой смех бога

Подчиняющий и склоняющий к неизбежному

Бог — отец наш?

Тогда мы, взявши его длинный скользкий язык

Намотали его на свои кулаки

И почувствовали сок, текущий между пальцев,

Струящийся искупительной змеею к нашим глазам и животам.

Он был сладок, томительно жгуч,

Сделав пряными наши уста и речи

Наделив жидкой водою и бедным здоровьем

Мир раскрыл наши корни и щели

Но отказался от закрытия ушей и глаз

Крошечные канарейки защебетали вдоль наших носов и ключиц

Напевая песню

О потерянном детстве

Никто никогда не был так мудр, как были мы

Мы были несравненны в хранении этой тайны

В полуночный час

В белоснежно-хрупкую ночь

Наши шаги стали видны цветам, что росли по берегу

Мы ступали ногами по сырой земле

Крепясь мышцами, сцепляясь языками

Входили в воду, не слыша больше гудений Мира и шатра

Лишь переливы теплой гавани

Где водилось семя безмолвия и страсть зарождающейся во чревах жизни

Так желала наша воля, и мы отдались в ее течение

Дабы продолжить жить с желанием смерти

Жизнь — это бессмертие?

С водой, возвращающей невинность тем, кто навеки ее потерял

И счастлив этому

Он больше никогда не сможет найти нас

Наши запахи утеряны для его волосков в ноздрях

Трупы не могут слышать никого, кроме мелких дождевых червей

Но мы ходили двумя стопами

Не мы, но Я

Отсоединение от пуповины Мира

III.

Я взобралась на спину кита, проплывающего мимо

Он был суров и мягок с моим юным телом

Старый порядок и законсервированная реальность в его розовых мозгах

Расплывалась пятнами и мазками.

Ты же схватился за стоячую шлюпку, что колебалась на воде

Изделия человека и его будущее

Ты не хотел держать руки вокруг человеческого,

Обходя стороной каждый придуманный переулок религии

Каждый поплыл в едино влекущую сторону

Добравшись до желанного берега, где наши птицы-спутники были тихи и спокойны,

Где каждая клеточка была мертва и похоронена,

Мы вступили на зыбкий песок

Где скрылась шлюпка и кит

Вещи — они преследуют и умирают?

Огромные тяжелые Весы встали на их место

С непреклонной усталостью взирая на буйствующий пустотой берег

Они пришли для того, чтобы сказать лебединой песней о том,

Что отныне мы сами будем мерой всему

Я спросила у птиц

‘Будет ли нам казнь за закон, что мы выполнили’

Желтые до извержения, они напевали нам песню о том,

Как горько жить, не зная жизни

Ты спросил у птиц о смерти всего сущего

По поверхности воды и земли ты пришелся

Орошая своей влажной стопою липкий песок и горячие камни на берегу

‘Бог мертв?’ — такой вопрос задал ты

‘Здесь он никогда не был живым’ — отвечали золотогрудые канарейки

Как может жить то, что было убито?

Смерть — начало для всего дышащего энергией жизни

Смерть — причина твоей жизни

Мы с тобою были на этом острове гостями и будущими созидателями его недр

И не единая живая тварь не объявилась

Ты сказал, что день — это мельчайшая доля в карнавале блестящей пучины океана

Но день — это ли не вечность?

Наши ноги ступали там, где были не известны имена и слова

Не существовало символа и смысла

Мы шли там, где не было шагов и не было ног

Отпечатки были стерты историей

Обнаженные тела окунались в прохладу ночи

Бледные иссохшие пальцы копошились в поисках сердца

Разрывая соски, высасывая кожу и волосы с твоей груди

Где багрянцем было выпилено мое имя

Как слова молитвы в белоснежном дурмане зябкого разума

Не оставалось ничего иного

Как покорится тяжести своей ноши

Рока порождения жизни через соленый пот

И раскаленные воды внутри наших органов

IIII.

Рассвет не приходил, и топота его сапог не было видно издалека

Он был мертв и все также сух

Вода вдоль троп оберегала их от лишения невинности

Она мягкой поступью глядела на берега и ласкала их

Однажды ты спросил, откуда взялась эта вода

Вода — круг песчаного острова и земли

Океан, где водится мелкая и большая тварь

Канарейки не покидали своих избранников

‘Разве ты не знаешь?’ — защебетали они

‘Это слюна. Ваша слюна’

Их золотые грудки желтели в отблесках воды

Это жизнь. Разве мы не единственные творцы здесь?

Птицы пожелтели настолько, что стали набухать и накаливаться

Наши глаза застелило пеленой детского восторга

Их маленькие тельца взорвались, взмыв в высоту и обернувшись солнцем

Теперь на берегу сияло лучами

Золотыми переливами солнечная масса

День и свет пришли на смену ночи и тьме

Как в утро, после смерти бога, появилась вода

Выпавшая из наших ртов, слезшая с наших языков

Она падала нитями по нашим венам

Вживляя в сухие артерии капли сочной экзистенции

Канарейки ушли, ибо нам не нужны больше помощники

Никто не в праве избирать нас

Теперь это наша воля и закон

Мы выбираем, будет ли солнце за горизонтом, или выйдет к нам ночью

В минуту самого громкого разочарования

Толстые, огромные весы были пусты

Они перетаскивали груз из чаш в чашу

Решая, где быть правде, а где — лжи

Ложь была пуста и изменчива

Правда была пуста и изменчива

Справедливость была зловонна и изменчива

И подчинялась нравам маленьких зверей

В пустынных краях гиблого места

Что стал нам единокровным убежищем от зловонного трупа Мира

Старые, мертвые вещи — они горят желанием искупить свою вину?

Мы оттенялись от грозной мести своему богу

Ибо больше не уповали на захват и собственность

Жертвы были принесены и сожжены на рассвете Великого дня

IIV.

Этим жарким полуденным скрипом

Двигалось недвижимое и мертвое когда-то

Единое в сердцах и неделимое в теле

Будто буря человеческих конечностей

Навстречу нам вышел Повелитель Тли

Его озлобленные когти и насмешливая благодарность за невежество

Мысль его головы так же громка и пуста, как и дуновение его выродков

Они голосисты, но не умеют говорить ни на одном языке, даже мирском

Голоса тела и плоти не подвластны их черноте

Омерзительность его была непознавательна для наших умов

Даже гулкий шатер не кидал нам на плечи столько тяжелых камней морализма

Он исполнял свой долг перед Миром, обустроенный на костях дикарства

И когда взойдет цивилизация

Морозные леса скинут свою оправу

И Ад заморозит свои останки и руины

Убьем Повелителя Тли

И насладимся жарким стоном его предсмертной агонии

Вкусим черствого мяса с его усталых очей

Он растил ничтожеств в своем паху

Что потом дают себе имена людей

Шатер негодует и славится своему величию

Мир мертвецки спит в наших подчиняющих объятиях

А мы накажем все тлю рабством мысли

И человеческими потребностями самореализации

Они будут хлопотать и бегать над собственными жизнями

А потом над жизнями своих детенышей

Повелитель наградил их правом делать выбор

Давать силе право и заниматься каннибализмом

Но потом лишь ехидно улыбнулся и покинул, оставив лишь веру

Нет, не дай Повелителю Тли оставить свои личинки высыхать от жизненной влаги

На нашем солнечном берегу

От просыхания они сделаются трупами своих предков и традиций

Уничтожим его последнюю волю

И ни один Повелитель больше не родится из идеи уже порабощенного Мира

Повелитель Тли растянулся огненной лавой вдоль твоего Порока

Твой порог внутреннего мира

Он хочет забрать твой ковер у входа в хранилище знания

Он смотрит твоими глазами

Он карабкается внутрь твоей мысли и желания

Смотрит изнутри, сквозь твои глазные яблоки

Его желудок не насытится, пока не будет сожран первый человек

Ты оказался его добычей, мною любимый и трепетный

Вырванное тобою из собственной груди пламенное сердце

Может подвести тебя на дорогах Судьбы

Как когда-то подвернуло твои ногу

По направлению к будущему свету

Схватка состоится

У нее не было достаточно воли и времени

Чтобы выбрать для себя новое течение

Как в чистом стекле

Он выглядывает из-под твоей шевелюры…

Ты раб самого себя в вечности

Враг свой и погибель своя

Ты заносишь нож над плечом

Дабы уничтожить власть и волю свою

Уничтожить Повелителя Тли

И множащиеся молитвы и упования

На лучшую жизнь в божеском вине

Опьяняющем, но не искупляющем

Глотай свою слюну так, будто по глотке твоей льется красное вино

Чья вина в твоем рождении — ведь никогда Мир не был нашей беременностью

Ты спасся от набитых жалкой трухою рук и ног

Твое тело возмужало и ощетинилось

Но не погрубело

Оно стало мягче, ибо стало сильнее

Новейшие вершины рождения отныне открыты твоей сочной роговице

VV.

Каждым глазом мы вглядывались в вечность

И были носителями этой мудрости

Мои пальцы утопали в черных ресницах

Копошились среди зарослей холода

В поисках объятого пламенем сердца

Сердца теперь не в коленях твоих

А под костями грудной клетки и течением бурной крови

Это то, к чему призывала я тебя долгие годы

Но я оставила тебя, ближайшего моего, в покое

И стал ты истинным цветком из запотевшей боли

Легкие наши и гортань

Испустили вздохи слюны

И мы зашли под этот водопад

Растопленного доверия друг к другу

Для сотворения бессмертия нашими жидкостями и телами

Сердце сгорает дотла

Если оно было принесено во благо людских существ

То ласкай его в крови своей

И это не мелкие вспышки безумия и страсти

А голодные муки в потрохах моей прошлой жизни,

Не знавшей твоего лица

Теплые от свежей крови ногти

Вопьются среди кучки волос и телес

Обгладывая каждую костью под твоей кожей

Я буду смотреть с предвкушением

Гласным приказом отдамся горению всего существа

И затлеет очаг, приглашая в свои недра

Искупаться дотла, что родимся мы вновь мертвецами

С младенческой невинностью по краям переносицы

Страдание больше не войдет в наши покои

Пока мы сами не призовем его войти

Но сущность людей такова — звать и кричать

За неимением собственного языка

Когда во тьму опускались искусанные губы

Истлевшие на ветру

Их видели деревья

Впервые растущие здесь

Новый лес и новые запахи хвои

На острове нашем

Острове уединения

Ветвями своими покрыли они зачатие наше

Как злобный шатер однажды укрыл наше первое единение

Щекочут наши ступы еловые шишки и иголки

Близ растущего в быстром беге древа

Древа зачавшего уже от земли

Мы творим этот лес вокруг

Шелест листвы повторяет движением наших тел

И наше желание к семенам

Ведь они намного дороже дереву, чем плоды

И как только мы отпрянули от Свершения

Семена посыпали на наши руки и головы

Вокруг раскрытых белых цветов, что мы оставили после себя

Теперь наш остров полон густого леса и зарослей мысли

Он богат и дышит жизнью, принося плоды и растя к вершине неба

На ветвях поют песни птицы

Что они выучили во время нашей истомы

Не было больше поселения канареек

Лишь тихо, свирепо качающиеся над горизонтом орлы и соколы,

Поющие взмахом своих крыл

Хищники обитали в наших лесах, скаля зубы

Воды слюны протекали нашими тропами

Но теперь в их течение влилась иная жидкость

Белоснежная, цветочная на запах

И, впадая в океан, семя оплодотворяло его

И воды закипели рыбой и растительностью,

Что просились на сушу

Но природа их была ограничена, не давая быть высокими

И тогда прошли наши ноги сквозь пену рек и морей

И увидели они много питания

Ибо истощились наши тела от жизни

И ее свершения

Набросились мы с жаром на рыбу

И рыба сжарилась на наших языках

И мое чрево взбухло кровью

Нельзя выносить плода без прошлого бесплодия

Кровь кормит Жизнь,

Которая с коварством высасывает каждую каплю

Запах человеческого покоя и смерти

Будущего разрушения и отрицания

Каждая основа будет подорвана и в отчаянии наложит на себя руки

Последний вздох исступленной твари,

Что проползает по нашим лесам

И сгинет от запаха пота и спермы

И на кронах лесов наших

Белой крошкой посыпано

И камни наши истекают прозрачным плодородием

Все пахнет и шевелится

Все влажное и соблазнительное

С запахом секреции у наших ноздрей

Мы окунемся в последний сон

Позолоченный фантазиями, что нам рассказывал шатер

С сегодняшнего дня мы дети прошлого

Держащие тоску по вечнозеленому Раю

VVI.

В объятия дремы и заката пала наша душа

Когда последние птицы окрикнули воды вокруг

И солнце моргнуло своим атлетическим телом и пошло за горизонт

Мы недосягаемы от смрада мертвого Бога и его приспешников

Ни одно творение не лелеяло так сладостно, как убивало оно

Своими холодными, поросшими добротой руками

Грозные леса с завесой деторождения

Набухшие плоды, томящиеся на ветвях,

К низу гнут стволы

Перенасыщенные любовью

Вы ищете избавления?

Листья и трава, ступая по которой, мы открывали подземный слой гноя

Они выплескивают слюну и молоко вновь рожденные

И красные розы разинули свои рты, обнажив челюсти

Песок под стопой нагрелся до пламени

Перекидываясь на высокую траву

Солнце обрекало нас на побег

Слюна, вновь прохладная, завыла бурю над своим горизонтом

И под каждым навесом

Исчезла тень

‘Известно тебе, что происходит сейчас?’

Нет больше тех, кто подскажет

Скользкая сперма сползала змеей с листьев неугомонных деревьев

Разбиваясь о камни, оставляя мокрый след

Обвивала она нам глотки, подвешивая одурманивающей вонью за шею

Была напоминанием она о человеческом

Как звери бежали из лесов, только наша рука может намного больше

Тушить и зажигать солнце

Вырезать матки и плоды ее

Носить острие за пазухой и быть художниками красочной смерти

По заветам страстной любви мы вырастили этот остров

Запустив корни его на преодоление прошлого

Земля лишь бунтует

Каждое, некогда созданное

Обернется против того, кто зачал его

Остров обратился против наших конечностей и краски

И острые когти его уже врываются под плоть нашу

Украшая подтеками синие пятна

Что будоражит взгляд

И вызывает слезы муки

Следы, что плетутся за нами

Смываются океанской водой

Наши вздохи теперь

Заглушаются приближающимся смерчем

Глаза наши, слепые и белые

Ищут на ощупь спасения

Вспоминая о боге и Мире

О шатрах и желтых радостных канарейках

В самую ярую бурю

Мы рождаемся стариками с грузным сознанием

А не младенцами, какими были при самой главной мудрости

Сидя под древом

В наших голых телах нет места поту и радости познания

Холод и леность обволокли нас

Ибо мы изжили

Поддается изменениям остров

И каждый берег его размывает водой

Прибрежное и вечно прячущееся изменение

Раз за разом приходит, чтобы забрать с собой частицу увековеченного

Доказывая его законную смерть и затмение

Перемена заложена при рождении вещи

Она есть основа всего, что заставляет воду в океане изменять свое течение

Ветер перемен

Настиг наши судорожные конечности, опущенные в океанские цветы

Остров уходит за нами, переходя на бег

Он больше не потерпит Грядущего

Не сможет удержать вес Будущего человека

Который придет на рассвете зари

После бури и толчков земли, ибо она возмущена

Он не почувствует трупного запаха бога

Не узнает никогда про шатер

Но будет видеть глазами, полными огня

Убегающие кровавые следы Ушедших Первых людей

Человек, что придет после Человека

И каждый раз он будет мудрее и радостней

Горче и злей

Все больше предан любви и ненависти

Все более нежен и жесток

Чем предок его, чьи стопы останутся лишь кровью на Земле острова

А Земля есть плодоносящая основа

Ибо на ее берега ступает впервые Человек из бурного океана слез мертвого бога

Дитя, рожденное от соков и чрева Первых Людей

Пройдет сквозь бедра

И пропишет свое имя как угнетатель Пришедшего и Будущего

Весь у каждого нового есть яростные враги

Требующие старого мира и воскрешения мертвого

Говорящие против перемены

Угнетатели, да и только, не создающие, но хотящие старого

Как потерянные люди, побирающиеся в мусоре и отживших ошметков кожи,

И кожа эта была когда-то покровом, но каждый день она сдирается с наших телес

Для того, чтобы дать место новой и молодой

Упругой и здоровой

А все, что противоречит и отрицает, живет лишь критикой и упреком

Есть выражения слабой старости и болезни

И каждый Человек из Прошедших и Будущих зачтет

Ибо это есть его воля и любовь, как бы страшна не была она

Но как бы не укрепляла она характера каждого, кто к ней прикоснется!

Сомнение и страх встанет на пути у того, кто хочет расти

И хочет домом своим назвать самые высокие горы

И каждое преодоление будет красочной улыбкой

На теле вновь растущего острова и океана

VVII.

Остров выл и оборачивался в ткань

Яркую и пеструю

Привлекающую своими мягким пением

Остров обратился в шатер

В чистилище, где избирают и совершают соитие

И шатер с ухмылкой веселья

Раскрыл свои ткани

Куда закутается единое и целое

Каждый дом прошлого оборачивается в теплое и ленивое убежище для будущего

Являясь его губителем и одновременно зачинателем

Это вечный порог, о который ты запинаешься ногою

И каждый раз рождаемся МЫ, чтобы уступить место грядущему

И после обилия наступает обилие

Как после погибели наступает погибель

И происходит цветение вечных садов

До свершения Великого Регресса

Он ознаменуется возвратом

Но не к шатру

А к времени без него

До начала жидкостей и твердых костей

Когда последние искры не превращались в пожар

Но кончались с трением камня о полку

Трением бедро о бедро

Излиянием без зачатия и творения

К времени, когда Земля была раскалена после родов

Старое тяжелое дерево срубают не потому, что оно прогнило, а затем, что оно мешает проходу и норовит упасть. Мудрость его перешла в корни, и теперь разрыть их будет великой радостью для старика и великой погибелью для молодого.