Перстень с изумрудом

Часть 1

                Глава 1

     3 век нашей эры. Рим. Время, когда люди еще верили в богов и предсказателей, но, между тем, время, обеспокоенное нападением грозных варваров. не было покоя в непобедимой Римской империи. Императоры менялись едва ли не каждый год, а, порой и месяц. По обыкновению, их убивали или заговорщики или сами легионеры, надеясь, что новый император заплатит им больше.
     Порядок в стране и в войске навел император Диоклетиан, благодаря своей жестокости и решительности. Восстания были подавлены и римляне прославляли Диоклетиана, как бога. Варвары наконец-то были вытеснены и Рим смог вздохнуть свободно. все страсти улеглись.

     Рим… Как восхищают и захватывают его триумфальные арки и мраморные колонны. Великолепные храмы богов, статуи императоров, роскошные дома патрициев. А кто не видел Палатинского дворца, мог считать, что не видел Рима. Что могло быть прекраснее этого дворца, в котором жил сам император! Но речь пойдет не об этом. Давайте заглянем в самую середину Рима. Что же там? Куда исчезло великолепие вечного города? Толпы нищих и попрошаек вокруг, простибулы, воры, «предсказатели» сомнительного происхождения и просто сброд. Рим был похож на красивое яблоко, изъеденное червем. Оно красиво снаружи, между тем, как внутри уже начало гнить. Вся эта клоака находилась здесь, на Субуре. Дешевые трактиры и лупанары всегда были рады случайному гостю. здесь приходилось жить и честным, но, к сожалению, бедным людям. Из маленькой коморки показалась голова старичка:
     — Атиллия! — позвал он и начал кашлять.
     На зов старичка выбежала девушка. Она была похожа на прекрасную богиню Эос, богиню утренней зари, почти такая же легкая и воздушная, поэтому казалась, что она вовсе не идет, а парит по небу. Ее свежее личико раскраснелось от быстрого бега. В этом и была прелесть юности. Под густыми ресницами скрывались большие голубые глаза, бездонные, как небо в ясный день. Алые губы были сложены бантиком, а русые волосы поддерживал простенький гребень. Дешевая туника ничуть не портила общего впечатления, даже наоборот, придавала девушке какую-то особенную, необъяснимую гармонию. В руках девушка держала два белых цветка, на нежных лепестках которых еще не обсохли капли вечерней росы. Сейчас, освещенные лучами заходящего солнца, она затмила бы своей красотой Афродиту и, если бы последняя действительно существовала, то поспешила бы расправиться с опасной соперницей.
     Старичок сам на минуту залюбовался ею, и добрая улыбка осветила его измученную болезнью, морщинистое лицо. Он снова закашлял.
     — Отец! — сказала Атиллия, подбегая к старику и укладывая его на простенькое ложе.
     — Сейчас, сейчас я напою тебя целебным отваром и все пройдет. Боги помогут нам, вот увидишь. Она проворно налила в деревянный сосуд отвара из трав, которые сама же собирала. Старик судорожно взял чашку из рук дочери и поднес к губам, но кашель снова стал беспощадно душить. Когда приступ прошел, старик снова взял чашку и выпил содержимое залпом, без остатка. Кашель немного утих.
     — Все будет хорошо, отец. Боги нас не оставят. Ведь даже в самые трудные минуты они помогали нам.
     — Боги уже давно забыли про нас, дочка, — промолвил наконец старик, воспользовавшись тем, что кашель на время оставил его. — И час мой близок, только вот не знаю, чем заплатить Харону, когда уйду в вечность.
     — Нет нет, — шептали дрожащие губы Атиллии, крупные слезы покатились по ее лицу и она прижалась к вздрагивающей груди отца. Старик обнял дочь и горячо поцеловал в лоб:
     — Ах, если бы я только знал, что с тобой все будет хорошо, я бы мог умереть спокойно. Но что будешь делать ты одна в этом жестоком и подлом мире? Разве этот мир для тебя? Мир, в котором царит разврат, убийства, в котором предательство почитается за добродетель, а порядочность едва ли не самый страшный порок? Здесь нет места таким, как мы, дитя мое! Увы!.. — он перевел дух. Воцарилась тишина. — А знаешь, — снова сказал он, — в последнее время я много слышал о христианском боге… Раньше, по глупости своей я презирал и отрицал его, я молился Юпитеру, Весте, Венере, но они оставались безмолвны к моим мольбам… Быть может, я такой ничтожный человек, что они даже внимать не хотели, тревожить себя таким земляным червем, как я… Нет, это боги не для нас. Пусть богатые приносят жертвы в храмы и император. Боги… Да им все равно, что с ними будет, ведь мы — никто. Так не истин ли единый бог, спрашиваю я? Бог христиан, бог бедных. Он порицает все человеческие пороки, восхваляя добродетель. Это справедливый бог, так почему же мне, в конце концов, не поверить в него?..
     — Я буду молиться и ему тоже, лишь бы он спас тебя, — проговорила Атиллия, глотая слезы.
     — Нет, — продолжал старик, словно не замечая ее слов, — нет, не могу я в него поверить, хотя чувствую, что он есть. Слишком уж привязался к нашим богам. Так и умру, такой уж я. Умру, не найдя истины. Да и зачем она мне теперь! о тебе вот только беспокоюсь. Красота — страшная вещь, доченька. Клянусь шлемом Минервы, я был бы гораздо спокойнее, родись ты на свет косой или горбатой. Да ты не обижайся и не слушай старика, несущего вздор.
     Атиллия поднесла руку отца к губам:
     — Ты будешь жить, отец, иначе я…
     Договорить она не успела, потому что в дверь постучали. Да не просто застучали, а чуть не вышибли двери.
     — Кого это, на ночь глядя? — поднялся старик.
     — Лежи, отец, я открою двери.
     Если бы она их не открыла, крючок слетел бы с петли, а то и сама дверь слетела бы. Раздался хохот и в коморку вошли четверо пьяных молодых людей, судя по одежде, не низшего сословия.
     — Эй, старик, подай-ка скорее воды! — сказал один из них.
     Атиллия поспешила исполнить просьбу, которая скорее могла показаться приказанием. Человек, взявший чашу из рук Атиллии, посмотрел на товарищей:
     — О Юпитер, какая красотка! Клянусь трезубцем Посейдона, я не видел такой даже в лупанаре Ливиллы! — с этими словами он задержал руку девушки, но она выдернула руку и сделала шаг назад.
     — Ты ба, да она никак готовиться стать весталкой! Ха-ха-ха! — расхохотался заводила, расплескав воду и отшвырнув в сторону чашу.
     — Не смейте трогать ее, варвары! — сказал отец, заслоняя собой Атиллию.
     — Уйди прочь, старик, — сказал один из пьяных гостей, грубо оттолкнув его.
     — Отец! — закричала Атиллия.
     Старик упал на пол и снова пробился кашель.
     — Ты подаришь мне любовь, Афродита? — спросил один из шутников, обнимая ее за талию.
     — Пусти, пусти меня, кто бы ты ни был , — кричала Атиллия, отбиваясь и отворачиваясь  от его поцелуев. Наконец ей это удалось, но бегать в коморке было весьма неудобно. Атиллия было похожа на загнанную лань. Непрошенные гости решили поразвлечься и устроить своего рода охоту. В погоне, они разбили посуду, перевернули стол и опрокинули котел, причем один из них ошпарился кипятком и начал проклинать все на свете.
     — Попалась, строптивая фурия! — вскричал он, хватая сопротивляющуюся изо всех сил Атиллию, — я люблю укрощать женщин. Антоний, помнишь ту дикарку из Ливии, которую мне подарил император? — все трое расхохотались, как сумасшедшие.
     Старик сделал последнее усилие и поднялся, обеими руками вцепившись в плащ разбойника.
     — Вы бесчестные, низкие люди, отпустите мою дочь, проклятые богами!
     — Пошел вон! — раздраженно бросил один из четверки и ударил старика кинжалом в горло. Руки старика медленно разжались и он рухнул на пол, а изо рта несчастного потекла кровь.
     — Отец! Отец! — в исступлении закричала Атиллия, кидаясь к старику, но цепкие руки сжимали ее, словно железным обручем.
     — Пустите меня, отец! — не помня себя, кричала Атиллия.
     — Заткнись! — сказал один из мучителей, сильно ударив ее по лицу. Атиллия, потеряв сознание, опустилась на руки пьяных дебоширов. Через несколько минут, придя в себя  только наполовину и приоткрыв глаза, она видела смутные, расплывчатые лица, склонившиеся над ней, чувствовала на себе их поцелуи, они обжигали кожу, словно клеймо позора.
     В голове крутилось лишь одно слово: «Отец! Он мертв, все кончено!» На одной из рук она заметила перстень с изумрудом очень тонкой работы, прежде, никогда она не видела такого чуда. Изумруд был миндалевидной формы, при свете луны, он переливался всеми оттенками зеленого. Самих лиц Атиллия не видела. Только этот перстень маленькой сверкающей точкой привлек ее внимание. Этот переливающийся изумруд — вот все, что запомнила Атиллия, прежде, чем снова погрузилась в забытие.

                2

     Атиллия очнулась. Уже ярко светило солнце и птицы весело щебетали, радуясь новому дню. Атиллия была в жалком виде. ее туника была порвана, волосы растрепаны, лицо распухло после сильного удара, голова нестерпимо болела. Вокруг царил хаос, все было разбито и разбросано, а на полу лежал мертвый старик. Забыв о себе, Атиллия бросилась к отцу. Она обхватила его голову руками и зарыдала. Так продолжалось несколько часов. Наконец, девушка отпустила тело отца и с трудом поднялась с пола. На полу лежали вчерашние белые цветы, растоптанные пьяными извергами, как была растоптана ее чистота, ее жизнь и жизнь ее отца. Прежде всегда кроткий, взгляд Атиллии стал ненавидящим. Вдруг, она подняла вверх правую руку:
     — Клянусь, клянусь всеми богами, которые только есть на свете, что не найдется мне места на этом свете, пока я не отомщу убийцам моего отца!
     Она клялась, призывая богов в свидетели и, возможно, была вполне свободна выполнить свою клятву. Что теперь делать? Куда идти? Жизнь казалась совершенно пустой и бессмысленной. Атиллия безучасно посмотрела на валявшиеся тут же предметы утвари. Но внимание ее привлек потерянный короб с выпавшим оттуда свитком пергамента. Она подняла свиток, чтобы прочесть его (читать ее научил отец). В свитке было написано следующее:

     «Дорогая дочь! Я предчувствую, что конец мой близок, поэтому не хочу, чтобы ты тосковал обо мне. Раз боги призвали меня к себе — такова их воля. А ты возьми в этом старом коробе кошелек, там все, что я накопил в течении жизни, это для тебя. Там еще письмо, что я накопил в течении жизни, это для тебя. Там еще письмо. Возьми кошелек и письмо и иди разыщи перса Дария, который живет за садовым холмом. Этот человек надежный, он поможет тебе. Отдай ему письмо и деньги. Прощай.
     Помни, что где бы я ни был, я буду любить тебя, ты была единственной радостью в моей жизни»…
     Скупая слеза скатилась из глаз Атиллии, безжизненно смотрящей куда-то вдаль и как бы о чем-то раздумывающей. Внезапно она встала, завернулась в старый плащ, взяла кошелек и письмо и выбежала прочь из дома, где ей стало душно, где даже стены, казалось, давили на нее. Только прекрасные белые цветы остались лежать, как воспоминания о веселой и беспечной юности, растоптанной пороками человечества.

                3

     Сколько шла, Атиллия не помнила. Она скрывала свое лицо в капюшоне плаща. Приняв ее за нищенку, все считали должным обязательно толкнуть беднягу кулаком в спину или злобно поиздеваться над ней. но Атиллии было уже все равно. Она шла, ничего перед собой не видя, даже, когда ноги отказывались идти, все равно шла. И вот, наконец, показался долгожданный садовый холм, а вот и домик перса. Атиллия постучала в дверь и едва не свалилась с ног. Открыл раб-привратник. В доме обстановка была на восточный лад. По-видимому, перс был далеко не беден. Стены красовались мозаикой., сценами из войн. Персидский царь Кир покоряет народы. Полы устланы дорогими коврами, посреди залы бил фонтан.
    Выбежали девушки в странных костюмах. Атиллия прежде никогда таких не видела.
     — Что тебе угодно, госпожа?
     — Здесь живет некто Дарий? — спросила Атиллия.
     — Здесь, красавица, — вошел перс. Одет он был тоже по-восточному. На каждом пальце блестел золотой перстень. На вид он был лет пятидесяти, носил бороду, аккуратно остриженную и закрученную. От него исходил аромат восточных благовоний и притираний. Лицо было белое и холеное. Перс внимательно посмотрел на девушку маленькими черными глазками.
     — Я… я.. — начала было Атиллия, но не выдержала и свалилась в обморок.
     — Отнесите ее в комнаты, — приказал Дарий девушкам. Он поднял письмо и медленно, не торопясь, прочитал его.
     — А, так это его дочь, — заговорил перс, — теперь ясно. Я многим тебе обязан, старик, и поклялся выполнить свой долг, а я не клятвопреступник, потому что ложь у нас в Персии считается самым страшным грехом…
     Поговорив сам с собой, он вошел в комнаты вслед за девушками.
     — Раз она здесь, значит старика уже нет на свете, — проговорил перс.
     Атиллия лежала на ложе, устланном дорогими тканями. ее потрескавшиеся губы что-то шептали. Дарий наклонился поближе, чтобы расслышать. Это было что-то вроде призыва на помощь, кроме этого, Атиллия беспристрастно повторяла:
     — Отец…
     — Да она бредит, у нее жар! — сказал перс. — Бедное дитя! Немедленно пошлите за лекарем!
     Атиллия металась из стороны в сторону, ее лихорадило.
     Осмотрев больную, лекарь, впрочем, не нашел никаких признаков болезни. Это была другая болезнь, скорее, болезнь души.

                4

     Улицы Рима казались оживленными. Все куда-то спешили. Рабы расталкивали прохожих, давая дорогу носилкам своего господина. Человек, в белоснежной тоге, с цветком в руке, шел по мощеной кирпичом улице.
     — Марк! — крикнули сзади.
     — Кто это? — обернулся он. — Ах, Антоний, сюрприз!
     — Да, — проговорил тот. — Я был в сенате.
     — И что? — с нетерпением спросил друг.
     — А вот что, — сказал Антоний. — Сегодня Диоклетиан публично объявил себя сыном Юпитера. Кроме того, теперь в каждом храме будут стоять его статуи, а мы должны будем называть его не император, а владыка. Ну, разве тебе не смешно, ха-ха-ха!
     — Мне не смешно, мне уже страшно, — сказал Марк.
     — Слушай дальше, — все раззадориваясь, продолжал говорить Антоний. — Никто не может сесть в его присутствии. А мы, может быть, получим в милость краешек его обуви для поцелуя.
     — Что?! — вскричал Марк. — Он действительно так сказал?
     — Разве я тебе когда-нибудь врал! — воскликнул Антоний.
     Марк почему-то расхохотался.
     — Что случилось? — спросил Антоний.
     — Иногда мне кажется, что боги помутили разум Диоклетиана. Он делает посмешище и из себя и из нас.
     — В тяжелое время мы с тобой живем, друг мой, — сказал Антоний. — И не следует этого забывать.
     — Да, ты прав, не следует, — задумчиво проговорил Марк. — ну вот я и дома. Если что, то я всегда буду рад встрече с тобою, друг. Двери моего дома всегда открыты для тебя.

                ЧАСТЬ 2

                1

     Атиллия спала. Быть может, спала уже слишком долго и Дарий начал беспокоиться, заглядывая в комнату. Но сон ей был сейчас физиологически необходим, ведь он, как известно с древнейших времен, самое лучшее лекарство от всех болезней. Но сон этот был уже не тревожный и болезненный, а спокойный и безмятежный, благодаря стараниям лекаря. Атиллия спала, как ребенок, кошмары уже не мучили ее. Волосы, нежнее восточного шелка, ниспадали золотистыми прядями на плечи. Губы слегка вздрагивали во сне. Дарий бережно прикрыл ее накидкой. Атиллия вздрогнула и открыла глаза. Глаза ее были ясные и чистые, как стекло. Не совсем поняв, где она, девушка в испуге отшатнулась, но постепенно сознание стало возвращаться к ней и жестокая реальность снова тяжелым грузом опустилась на плечи. Атиллия смотрела куда-то вдаль:
     — Он умер, умер. Моего отца подло убили, я не знаю, что мне те5перь делать и куда идти. Отец оставил письмо… — она смутилась.
     — Ну-ну, дитя мое. Здесь ты в безопасности. Никто не причинит тебе вреда в моем доме, клянусь богами! — утешающе проговорил перс. — Я очень многим обязан твоему отцу и обязан буду выполнить свой долг. Мой дом теперь станет и твоим домом, а, стало быть, ты переходишь под мое покровительство и ни один волосок не упадет с твоей божественной головы! Ливия! Наряд, скорее. Сейчас рабыни приведут тебя в порядок, — уверил Дарий, — всему Риму известно, что в моем доме самые лучшие танцовщицы. Ты станешь одной из них и это никому не покажется подозрительным, — он хлопнул в ладоши, — Ливия, поторопись!
     Забежали девушки, они принесли восточный костюм, белила, румяна, драгоценные украшения и туфли.
     — Удаляюсь, — сказал Дарий, — чтобы через четверть часа лицезреть здесь саму Афродиту.
     Он говорил с умом и без акцента, знал все римские обычаи и почитал их. В доме Дария всегда было много влиятельных людей, а порой и самих сенаторов или даже приближенных Диоклетиана. Они приходили, чтобы посмотреть на прекрасных танцовщиц, поражавших искусством танца, занять у перса денег или просто от нечего делать, поболтать о том, что делается сейчас в Риме, пропустить пару кубков хорошего заморского вина, по сравнению с которым даже хорошо выдержанное фалернское казалось всего лишь хмельным медом.
     Дарий любил сидеть, сложив ноги по-восточному и смотреть на танцовщиц, которые танцевали танцы прекрасной и далекой Персии. Перед ним проносилась его молодость: милая и счастливая. Дарий впадал в глубокую задумчивость. Здесь, в Риме, даже окруженный роскошью, он все равно чувствовал себя одиноким. Для римлян он оставался чужаком, несмотря на обоюдную симпатию. Еще больше не любил он вспоминать о причинах, побудивших его приехать в Рим. Его обвинили в том, чего он не совершал, персы стали его врагами, он бежал, бежал в Рим, вместе со своими богатствами. Но еще долго грезился Дарию его родной персидский берег. В побеге ему здорово помог отец Атиллии и перс, в свою очередь, пообещал, что, если боги еще сведут их когда-нибудь вместе, он в долгу не останется. Вот и пришло время отдавать долг.
     Дарий сидел подле столика со сладостями и фруктами. Перстни украшали его пухлые пальцы. А музыканты в это время играли какую-нибудь восточную мелодию.

                2

     Марк Аврелий был сыном известного сенатора Авла Аврелия. Когда отец умер, все состояние перешло к его сыну, красивому, но ветреному молодому человеку лет 24. Марк любил дебоширить и компанию друзей предпочитал прочим занятиям. Его можно было увидеть в каком-нибудь трактире или лупанаре с кубком самого лучшего вина.
     Дом Марка Аврелия находился в стороне Марсова поля, что за садовым холмом. И в доме этом нельзя было найти ни одного лишнего предмета, все, что в нем находилось, было утонченно и изысканно, и как бы гармонировало с общей обстановкой. Все дополняло друг друга. Посредине возвышалась огромная статуя Аполлона, мраморный торс которого был искусно сделан скульптором и затмевал собою статуи других богов, находившихся здесь же. В парадном помещении, которое поддерживали четыре колонны, виднелось отверстие в потолке, как во всех богатых домах. Пройдясь по мозаичному полу, можно было попасть в одну из многочисленных комнат, ведущих в термы, триклиний или в библиотеку, в которой время от времени и запирался Марк, чтобы хоть как-нибудь убить время, оставшееся после пиров и попоек. Он сидел со скучающим видом человека, которому решительно все равно, что он читает: Вергилия или Катулла. Потом достал свиток и начал что-то писать. Вскоре на свитке появился памфлет такого содержания:

«Какой же ты Юпитер и Вулкан,
 Ты глупый шут, наш Диоклетиан»…

     Писать сатирические стихи на императора доставляло Марку огромное удовольствие. Он развеселился. Послышались чьи-то шаги и он быстро сжег свиток. Если бы соглядатаи императора прослышали про то, чем сын сенатора занимается на досуге, то последнему вряд ли удалось бы избежать самой жестокой расправы, на которую только был способен Диоклетиан.
     — А, это ты, Антоний! Входи, входи, — обрадованно проговорил Марк.
     — День добрый! Никак охота к знаниям напала на тебя! — с улыбкой произнес Антоний.
     — Недавно перечитал поэму Лукреция «О природе вещей», — зевая, сказал Марк, — надо сказать, скучнейшая вещь.
     — Лукреций был величайшим из глупцов, — с видом знатока сказал Антоний, — ведь только безумец может отрицать существование бессмертных богов.
     — Быть может, он был христианин, говорят, это сейчас модно.
     — В то время не было христиан, мой друг. Скучнейшее время! Тогда люди были так наивны… Подумать только, Лукреций отрицал даже бессмертие души. Клянусь Плутоном, он был сумасшедший. Да-да!
     — Почему же, — ответил Марк, — по мнению Лукреция, природа состоит из атомов, которые, соединяясь друг с другом, образуют небесные тела, а также души людей. Кто знает, быть может, так оно и есть.
     — Ты решительно сошел с ума, Марк, — воскликнул Антоний, досадуя, что друг не поддерживает его мнения. — Но был ли Лукреций в своем уме, сравнивая веру в богов с уздой, связывающей мысль и унижающей людей!
     — Послушай, Антоний, я никогда не стремился стать философом, поэтому, давай оставим в покое Лукреция и пройдем в мой триклиний, чтобы отдать честь Вакху. Сейчас рабы принесут фалернское, и ты на всю оставшуюся жизнь забудешь о том, кто такой был Лукреций.
     Марк проводил дорогого гостя в триклиний. На ложе возлежала красивая брюнетка в красном пеплуме, с парой ярко-красных цветков в волосах. ее сандалии были украшены рубинами и сапфирами, а взгляд из-под пушистых ресниц был томный и слегка загадочный.
     — Здравствуй, божественная Клавдилла! — приветствовал Антоний. — Ты великолепна, как, впрочем, всегда.
     Марк похлопал друга по плечу и с улыбкой сказал:
     — А ты ведь очарован ею, Антоний? А? Признайся! Ты стал застенчив, словно весталка. Ха-ха! Не бойся, мы с Клавдиллой уже давно не любим друг друга. Ведь так? — он обернулся к вольноотпущеннице. Взгляд Клавдиллы вспыхнул.
     — Нет, Антоний, любовь не для меня! — сказал Марк с какой-то грустной улыбкой. — Всю жизнь любить только одну женщину, это, должно быть до того скучно, что я бы сбросился с тоски в Тибр, честное слово, клянусь Юпитером! Нет, божественная красота Клавдиллы больше не привлекает меня и я остаюсь к ней холоден, как к мрамору моего Аполлона, великолепие которого мне наскучило уже полгода назад. Нет, разумеется, я дам ей денег столько, сколько понадобится, но любовь — самая большая глупость, которую придумали люди.
     Густая краска гнева бросилась в лицо Клавдилле, но она сдержала себя. Была уязвлена ее гордость. Аврелий унизил ее при Антонии. Взгляд черных глаз Клавдиллы стал жестоким, в них блеснул огонь, она с трудом выдавила из себя улыбку:
     — Ты абсолютно прав, Марк, это огромнейшая глупость, — с самым беззаботным видом ответила Клавдилла. — Только, Марк, подумай, зачем тебе откупаться от меня деньгами? Я могу остаться в твоем доме вроде того гигантского Аполлона, что стоит вон там. И пусть моя красота никому больше не будет принадлежать.
     — Мне все равно, Клавдилла, останешься ты здесь или покинешь мой дом, — ответил Марк, наливая фалернское в три бокала. — Если ты решила остаться в этом доме, то пусть так и будет. А теперь давайте сделаем возлияние богам, друзья!
     — Великолепная мысль! — подхватил Антоний. — А вечером я собирался посетить дом Дария, перса, ты, может быть, слышал о нем?
     — Да, что-то слышал, — кивнул Марк, совершенно не заметивший, каким страстным взглядом на него смотрит Клавдилла.
     — Так вот, может ты составишь мне сегодня компанию, Марк? У перса есть такое вино, что, могу поклясться божественностью Юпитера, ты такого еще не пил.
     — Нет такого вина, какого бы я еще не попробовал, — развеселился Марк.
     — Спорим на твою божественную Клавдиллу?
     — Что ж, готов с тобою спорить.

                3

     Дарий сидел у фонтана, смотря в воду, в которой плавали золотистые рыбки. Воспоминания о далеком и счастливом прошлом волной нахлынули на него. В это самое время вошел раб:
     — Господин, к тебе пришли благородный Антоний и Марк Аврелий.
     Перс вышел из задумчивости. ОН жестом отпустил раба и вышел в приемную. Гости не слышали даже, как вошел хозяин. Туфли Дария были сшиты из мягкой ткани. Он был одет в парчовый халат, а голову покрывал восточный убор.
     — Антоний! — совсем по-дружески проговорил перс. — Двери моего дома всегда открыты для тебя. Раб доложил мне, что твой молодой друг сын влиятельного сенатора.
     — Это так, — подтвердил Антоний.
     — Чему я обязан такой чести? — почтительно проговорил перс.
     — Мы с Марком поспорили, что такого вина, как здесь, он еще не пил.
     — Велика ли ставка? — лукаво прищурившись, спросил Дарий.
     — Его божественная Клавдилла.
     — О, тогда клянусь богами, за это следует выпить! — расхохотался перс. — Рабы! Вина! И музыку, позовите сюда музыкантов!
     Дарий сел, по обыкновению, скрестив ноги, пока рабы суетились с приготовлениями. Он пришел в хорошее расположение духа и не отказался выпить с гостями.
     — Ну, что нового поведаешь нам, Дарий? — спросил Антоний, подтрунивая над проспорившим Марком. — Ты ведь всегда в курсе всех дел в Риме.
     — Да что мне Рим! — проговорил Дарий, уже навеселе. — какое мне дело до того, как живет Рим! У меня своя жизнь в этом доме, похожем на мою прекрасную, далекую Персию…
     — Еще бы! — весело сказал Антоний. — Имея таких танцовщиц, как у него, едва ли захочешь интересоваться чем-нибудь другим. Покажи-ка нам своих танцовщиц, Дарий!
     — Да, — с гордостью проговорил перс, — таких танцовщиц, как у меня, не сыщешь и в императорском дворце! Ах, эта кожа, что за прелесть! А волосы, а губы… Богини!
     — Ну же, Дарий, не томи душу, показывай, — настаивал на своем Антоний, теребя перса за плечо. Он тоже был уже навеселе.
     Дарий расхохотался и хлопнул в ладоши:
     — Танцовщиц, позвать сюда танцовщиц!
     Музыканты заиграли восточную музыку и, облаченные в персидские костюмы, в зале появились танцовщицы.
     — Ай-да, Дарий! Вот плут! Я и у Диоклетиана ничего подобного не видел! — горланил, уже изрядно выпивший, Антоний.
     Девушки кружились в танце. Изящные движения их рук могли привести в движение истинного эстета. Золотые браслеты звенели в такт музыке. Они кружились, откидывая голову назад, танцуя так, словно вся их жизнь была в этом танце. Вот, они уже ходят по кругу, где одна танцовщица сменяет другую, поражая всех легкими, но изящными движениями.
     — Ну как? — с восторгом и не без гордости спросил Дарий, глядя на гостей.
     — Эй, Марк, куда ты смотришь? — повернулся Антоний к другу.
     Марк действительно смотрел куда-то, не отрывая взгляда. Взгляд его был устремлен на танцовщицу с нежной кожей и голубыми глазами, которой была конечно же Атиллия. Он слегка покраснел, потом побледнел, перестал пить и продолжал следить за танцовщицей взглядом голодного хищника.
     — Уж не влюбился ли ты, Марк? — со смехом сказал пьяный Антоний.
     — Я? Влюбился?? Ты прекрасно меня знаешь, Антоний.
     Он неожиданно встал.
     — Продай мне ее, — громко и отчетливо сказал Марк, указывая пальцем на Атиллию. Музыка затихла и девушки перестали танцевать.
     Хмель с Дария сошел довольно быстро и он понял, что совершил ужасную ошибку, показав этим римлянам Атиллию и тем самым навлек беду на свой дом, но было уже поздно.
     — Продай мне ее, — повторил Марк тоном, не терпящим никаких возражений и едва ли не угрожающим.
     — Ты ошибаешься, благородный Марк, — заискивающе улыбаясь, проговорил Дарий, — эта девушка не наложница и не рабыня. Это моя дочь, — соврал он, в душе ужасаясь этой лжи и вспоминая о том, что делают в Персии со лжецами.
     — Дочь? — расхохотался Антоний. — Что-то она не очень-то похожа на тебя, перс.
     — Моя наложница, секванка, умерла два года назад, — с трагической миной снова соврал перс, — а дочь моя, прекрасная Атиллия, вся в нее.
     — Мне все равно, кто она тебе приходится, перс, — непреклонно сказал Марк, раздраженный тем, что ему перечат. — Я заплачу тебе за нее вдвое больше или… уведу силой.
     На этот раз встал Дарий.
     — Так-то ты благодаришь меня за теплый прием, римлянин? — гневно сверкая глазами, спросил он. — По какому праву ты угрожаешь мне и моей дочери?
     Раздраженный еще больше, Марк сделал шаг вперед. Но чернокожие рабы внушительного роста заслонили ему дорогу. Марк с ненавистью посмотрел на перса. Было ясно, что Дарий нажил себе врага, который принесет в его дом еще немало беды.

                4

     Рабы никогда не видели Марка Аврелия таким, как сегодня. Он залетел домой, будто ураган, ворвавшийся и распахнувший двери настежь. Разбил драгоценную вазу, опрокинул свою любимую статую Аполлона, которая разбилась напополам. Приказал высечь рабов безо всякой на то причины. Выпил две чаши неразбавленного фалернского, которое тут же ударило ему в голову. Тихо, почти неслышно, будто дикая кошка, возле него крутилась Клавдилла. Она обхватила его за шею руками.
     — О, Марк, что с тобою сделали в доме этого проклятого перса? Прежде ты таким никогда не был.
     — Ты еще здесь? — с ненавистью и раздражением проговорил Аврелий. — Так я тебе скажу, что ты теперь принадлежишь Антонию, да! И не смотри на меня так! Я подарил тебя Антонию, так и убирайся к нему! Ты мне больше не нужна! Не нуж-на! — проговорил он, отчеканивая каждое слово. Глаза Клавдиллы вспыхнули. Она посмотрела сначала на висевший кинжал, потом на шею Марка, загадочно улыбнулась, задержав взгляд на этой шее, и вышла так же незаметно, как и вошла.
     — Ненавижу! — вскричал Марк, оставшись один. — Всех ненавижу! И Клавдиллу, и этого проклятого перса и Диоклетиана! — с этими словами, он схватил кубок и запустил им в мраморный бюст императора. Кубок со звоном стукнулся о бюст и отлетел в сторону. В это время чья-то тень промелькнула мимо колонны, припрятав кубок в складках своего плаща.

     — Неужели этот человек действительно хотел убить меня? — с возмущением проговорила Атиллия. Я не наложница, я свободная римлянка!
     — Тише, — проговорил перс. — Пока ты моя дочь, тебя никто не тронет, но если меня разоблачат, останется уповать на богов… И во всем виноват я, не смог тебя уберечь. Дух покойного непременно отомстит мне за это. Видно боги попутали мой разум! — причитал перс, прохаживаясь из стороны в сторону. Вдруг послышался стук в двери. Обои вздрогнули. Не успел перс еще и пошевельнутся, как раб-привратник уже отворил дверь.
     — У меня послание к господину, — сказал посыльный раб. — Наш владыка, император Диоклетиан, сын бога Юпитера, божественный повелитель Рима приглашает Дария вместе с дочерью присутствовать на завтрашнем празднике.
     Неизвестно, чему удивился Дарий больше: титулам, которыми наградил себя Диоклетиан или самим приглашением, но прослышав про «дочь», персу кое-что стало ясно:
     — Ты раб Марка Аврелия?
     — Нет, — ответил раб. — Благородного Антония.
     — Я не пойду, — тихо проговорила Атиллия.
     — Мы не можем не пойти, — сказал перс, — если пренебрежем приглашением нашего владыки, это будет слишком дорого нам стоить. И боюсь, что не смогу расплатиться.

                Часть 3

                1

     Огромная толпа народа хлынула к храму Юпитера. В этой разнообразнейшей пестрой толпе были люди всевозможных профессий и возрастов: ремесленники, клиенты, мелкие арендаторы, крестьяне и нищие. Рабы раздраженно кричали людям, чтобы те посторонились, но их голос тонул во всеобщем шуме.
     Люди ждали чего-то необычного, какого-то чуда. Император обещал гладиаторские бои и гонки колесниц, а также раздачи хлеба. Возле храма стояли жрецы, бесстрастно взирая на толпу, казалось, что их лица вылеплены из воска. Перед храмом горели факелы.
     — Диоклетиан в храме, — шептались в толпе. — Что-то сейчас будет!
     Нетерпение толпы все возрастало. Люди суетились, в толпе началась давка.
     — Давай встанем сюда, скорее, — кричал перс, — иначе мы потеряемся.
     Атиллия была одета как персидская царевна, хотя совсем не походила на персиянку, люди считали их чужеземцами. Дарий с трудом протиснулся вперед, людей прибывало все больше и больше.
     — Императора! — горланили самые бойкие. — Диоклетиан, ты обещал нам зрелища!
     Жрецы продолжали стоять, словно мраморные статуи. Их лица не выражали абсолютно ничего.
     — Я никогда не видела, чтобы было так много людей, — проговорила Атиллия, дивясь такому наплыву толпы, напиравшей сзади. В последних рядах начала давка. Кому-то переломали ребра. В толпе раздались крики женщин и вопль детей. Но вот показались преторианцы с бичами, пришедшие, чтобы навести порядок. Народ поутих, а кто больше всех кричал, получил хороший урок. Но все равно было слишком тесно. Люди толкали друг друга, кое-где слышалась не совсем приличная брань. Сзади Атиллии кто-то упал, оттолкнув девушку в сторону и она налетела на богатого патриция. Подняв глаза, Атиллия заметила, что на нее смотрит холодный взгляд, вдруг вспыхнувший, словно огонь в храме. Этого взгляда, жестокого и похотливого, Атиллия не могла забыть: перед ней стоял Марк Аврелий. На губах его играла саркастическая усмешка. Его вид вызвал такой неописуемый ужас у девушки, что она бросилась бежать, хотя сделать это в такой давке было практически невозможно. Она пробивалась сквозь толпу, пытаясь уйти как можно дальше.
     — Атиллия, куда ты! — закричал Дарий, хватая девушку за руку.
     — Там он, этот патриций! Давай уйдем отсюда, молю тебя, — дрожащими губами прошептала Атиллия.
     — Не бойся, он не посмеет тебя тронуть, у него нет никаких прав, чтобы сделать это, пока ты под моей опекой, — проговорил Дарий. Атиллию это мало утешило. Она посмотрела в сторону, где стоял ненавистный патриций, но его там уже не было.
     — Императора! — закричали люди, не глядя на преторианцев. — Диоклетиан, выходи, сколько можно ждать!
     Преторианцы тщетно пытались вычислить смельчаков, да и не успели сделать этого, так как неожиданно двери храма распахнулись.
     — Божественный Диоклетиан, великий понтифик, владыка и император Рима и мира, лучезарный бог, сын Юпитера… — объявил жрец. Толпа сначала примолкла, а потом взорвалась от негодования:
     — Диоклетиан, как ты смеешь называть себя сыном Юпитера, разве ты не боишься кары богов?
     Преторианцы не успевали работать бичами, потому, что толпу объял неописуемый гнев.
     — Как ты смеешь! Боги проклянут тебя. Мы можем простить все, только не кощунство!
     В жрецов полетели камни. Наконец-то их лица, так похожие на восковые маски, выражали страх. Они поспешили скрыться за стенами храма, но крики не прекращались, еще минута и преторианцы не смогли бы сдержать толпу, которая обязательно ворвалась бы в храм, но в это время вышел император. Его лицо не выражало ни тени страха, глаза смотрели сквозь толпу, словно не от мира сего. Руки были простерты к небу. Люди притихли, миллионы глаз смотрели на Диоклетиана, внимательно изучая его.
     Диоклетиан был средних лет, череп его был обрит, как и у жрецов, над глазами выдавались низкие сросшиеся брови, придававшие ему особый ученый вид, сами глаза, широко раскрытые по обыкновению, впали, как у человека, после частых возлияний; губы были тонкими, скривившимися в едва заметную надменную улыбочку. На императоре была пурпурная тога, расшитая золотом по краям, сандалии, украшенные драгоценными камнями, а голову украшал золотой венец. Диоклетиан поразил всех гармоничностью и великолепием своего наряда. Его лицо казалось неземным, он стоял на портике храма, возвышаясь над этой многоликой толпой, с возведенными к небу глазами, он словно приобщался к богам. Но тут кто-то крикнул:
     — Хватит паясничать, времена Нерона давно прошли!
     Толпа взорвалась, комья грязи полетели в императора.
     — О маловерные! — произнес Диоклетиан и захохотал. Его хохот эхом разнесся под сводами храма. А в это самое время среди белого дня наступила ночь, в прямом смысле этого слова. Диск солнца стал черным. Люди начали паниковать. Преторианцы побросали бичи, люди начали упорно молиться богам.
     — Так-то вы любите и почитаете моего сына, которого я послал к вам, римлянам, как дар богов! — раздался громовой голос.
     Люди в ужасе попадали на колени:
     — О Юпитер!
     Женщины разразились рыданиями, маленькие дети кричали от ужаса, а мужчины молились всем богам, какие только были на свете.
     Глаза Атиллии раскрылись от суеверного ужаса, она уже было готовилась упасть на колени, но взглянула на Дария. Перс стоял, как ни в чем не бывало и усмехался, глядя на эту суету.
     — Неужели ты хочешь прогневить наших богов, чужеземец! — вспыхнула Атиллия. Перс продолжал усмехаться.
     — Я смеюсь с их глупости и невежества, — сказал он и окончательно расхохотался. В этот момент Атиллии показалось, что перс сошел с ума.
     — Безумец! — с сожалением покачала головой  девушка. — Как можешь ты сомневаться в божественности нашего императора, который даже среди дня может сотворить ночь!
     — Ха-ха-ха! — не прекращал хохотать Дарий. — Да будет тебе известно, что сегодня по моим астрологическим подсчетам, солнечное затмение, а так как жрецы храма Юпитера общаются с халдейскими жрецами, то им это было давно известно. Вот почему они выбрали день празднества именно сегодня, в седьмой день апрельских календ!
     — А как же голос бога? Он что, тоже по-твоему появился из-за солнечного затмения, как ты утверждаешь? — с негодованием спросила Атиллия.
     — Посмотри на верх храма, видишь, вон там, белая точка, так отчетливо видимая в темноте? Там стоит жрец.
     — Так значит это…
     — Хитрый маневр Диоклетиана, — закончил перс. — но только эта тайна останется между нами. Если ему так хочется быть богом, так пусть им и будет!
     А несчастные продолжали горячо молиться, боясь поднять глаза на Диоклетиана. Если бы кто-нибудь сейчас взглянул на императора, то вряд ли бы не заметил, что он сдерживается с огромным трудом, чтобы не расхохотаться в лицо суеверным глупцам.
     — Верите ли вы в божественность моего сына? — снова послышался голос.
     — Верим, верим, о Юпитер, пощади!
     — Да будет так! — сказал голос и черный диск исчез. На небе снова стало светить солнце. Люди, будто очнувшиеся от кошмарного сна, стали обнимать друг друга, словно после долгой разлуки. Встали и снова упали ниц, распростершись перед довольным Диоклетианом, взирающих на свой народ как на пресмыкающихся.
     — Вот видишь, затмение прошло, а Диоклетиан снискал себе славу бога, — заметил перс.
     Атиллия все еще никак не могла в это поверить. А между тем от них отошел юродивый карлик, все это время прятавшийся за их спинами. Он захихикал тоненьким голоском и скрылся в толпе, прихрамывая на одну ногу.
     — Отныне, — объявил жрец, — в храме будут поставлены статуи божественного Диоклетиана. Никто без разрешения не смеет сидеть в его присутствии, а в виде милости, владыка разрешает поцеловать свою божественную сандалию. Приказ лучезарного — закон для всей империи, а за ослушание грозит смертная казнь. Помня то, как вы встретили божественного, он отказывается жить в Риме, а поэтому, как окончится строительство дворца-крепости на востоке священной империи, сын великого Юпитера отправится туда. А теперь спешите в амфитеатр, там для вас будут показаны гладиаторские бои, — закончил жрец и люди разбежались, в надежде самыми короткими путями достигнуть амфитеатра.

                2

     В амфитеатре ложе для императора было уже приготовлено. По правую его руку сидели жрецы и весталки, по левую — приближенные, в числе которых находились Марк и Антоний.
     — Они счастливы, обретя своего бога и императора, — проговорил Диоклетиан, поглядывая на Марка Аврелия.
     — А ты счастлив, Марк? Счастлив за своего несчастного повелителя? Неужели же я, после стольких страданий, не заслуживаю ни капельки счастья? А ведь это я дал вторую жизнь империи, снова объединив ее, только я смог навести порядок в Риме, я уничтожил варваров  и подавил восстание рабов. Но никто уже этого не помнит. Все порицают меня на каждом углу, даже в последнем трактире Субуры перемывают мне кости. После сегодняшнего триумфа счастлив ли ты, Марк?
     Аврелий вздрогнул, раздумывая на ходу о том, почему Диоклетиан обращается именно к нему и что же он задумал. Может он знает о памфлетах? Но откуда, ведь все пергаменты он успел уничтожить. Значит что-то другое, но что?
     — Так ты счастлив за меня, Марк? — повторил император, выжидающе глядя на него.
     — Разумеется, счастлив, владыка, — проговорил Марк, пытаясь сделать самый что ни наесть добродушный и непринужденный вид.
     Диоклетиан широко улыбнулся и похлопал его по плечу:
     — Я всегда был о тебе самого лучшего мнения, Марк. Ведь ты всей душой предан своему императору, ведь так? Я знаю.
     У Марка немного отлегло на душе. Император все также продолжал улыбаться:
     — Да, сегодня действительно великий день, друзья мои! — сказал он, обращаясь уже ко всем. — Так пусть же буду счастлив не только я, а и те, кто готов отдать за меня жизнь! — он многозначительно посмотрел на Марка, что-то доставая из складок тоги. — Вот, Марк, пусть этот драгоценный кубок будет тебе скромным подарком от твоего императора, — все так же улыбаясь, Диоклетиан протянул Аврелию кубок. Марк побледнел. Он узнал свой кубок, тот, которым в порыве отчаяния запустил в бюст императора. Но как он-то попал к Диоклетиану? Была минута, когда Марка посетила мысль, что император действительно сам бог.
    «Я пропал», — подумал Марк. — «Неизвестно откуда, но ему стало известно про кубок, это верная гибель»…
    — Тебе понравился подарок? — с легкой иронией спросил император. — Ты побледнел.
    «Буду держаться до конца», — подумал Марк.
    — Владыка, я сберегу этот кубок, как доказательство твоей божественности, как доказательство того, что никакая глупая выходка твоего недостойного слуги не укроется от твоего всевидящего ока.
    И он почтительно поклонился.
    «Что ж, красноречие спасло ему шкуру», — подумал Диоклетиан. — «Но надолго ли?» Эта мысль окончательно развеселила его и он захохотал, а вслед за ним захохотали и остальные.
    Зрелища предстояли грандиозные. На арену было выпущено 10 тысяч диких зверей, помимо этого, с ними, а также друг с другом, должны были сражаться 10 тысяч гладиаторов.
    Зрелища любили не только высшие слои общества, но и беднота. За эти игры они готовы были превозносить Диоклетиана до высот Олимпа.
    Дарий и Атиллия выбрали место как можно подальше от императорского ложа:
    — Нечего попадаться на глаза этому римскому шакалу, — проговорил перс, — а вдобавок и его развращенному двору.
    Зрители любопытно глядели на арену амфитеатра, затаив дыхание.
    — А знаете, — сказал вдруг человек, сидевший по соседству с Дарием, — ведь император нарочно разыграл весь этот фарс, чтобы люди почитали его богом.
    — Неужели? — спросил удивленный перс.
    — Да-да, ты уж мне поверь, друг, теперь каждый об этом знает.
    Дарий удивился еще больше. Откуда люди могли узнать про затмение? Ему и невдомек было, что хромой карлик подслушал их с Атиллией разговор. А земля слухами полнится. Скоро весть облетела весь амфитеатр. но люди не то что взбунтовались, а даже с трудом верили в то, что Диоклетиан вовсе не бог. Да и сейчас им было все равно. Главное, чтобы были хорошие раздачи хлеба и зрелища, а бог это устроит или император, ровно ничего не значит. Повсюду бродили соглядатаи Диоклетиана, которые назывались «любопытствующими». Они прислушивались к народу, искали недовольных. Но убедившись в том, что люди не бунтуют против императора, успокоились.
    На арену выпустили германских туров и гладиатора с трезубцем и сетью. Глаза германского тура налились кровью и он со всей прыти накинулся на гладиатора. Тот не успел вынуть сеть, сам же в ней и запутался. Тур без особых трудов поднял его на рога.
    Зрители зло расхохотались:
    — Так ему, так! Смерть! Запутался в собственной сети.
    Когда несчастного уволокли рабы, на арену выпустили тигров и львов. Между ними и десятком гладиаторов завязался отчаянный бой. Бой на выживание. Зрители стали свистеть и топать ногами, раздразнивая диких зверей еще больше. И люди, и животные — все смешались. Было слышно рычание, приглушенные крики и стоны. Арена утопала в крови.
     — Давай! Давай! — кричали зрители.
     — Крови! Крови! — слышалось Атиллии, у нее помутилось в глазах. Вид разодранных внутренностей и запах человеческого мяса довели ее почти до обморока.
     Двое гладиаторов, прикончив зверей, стали сражаться друг с другом. Один из гладиаторов незаметно набрал в руку песка и бросил в глаза противнику. Тот на минуту ослеп, но этой минуты хватило, чтобы он был повержен к ногам победителя и предан суду зрителей. Сердобольные поднимали руки вверх, но таких было немного.
     Диоклетиан бесстрастно опустил большой палец вниз. Победитель прикончил побежденного одним ударом в сердце. А сердце императора было удовлетворено. Правда, вид мучений несчастного доставил бы ему больше удовольствия, но сегодня пришлось довольствоваться этим.
     После того, как труп уволокли, его проверили, по обычаю, раскаленным железом. Это делал человек в маске Меркурия. Затем сцену засыпали новым песком и игры продолжились. Атиллия сильно побледнела и опустилась на руки Дария. Перс тщетно старался привести ее в чувства. Он встал, взял девушку на руки и понес прочь от этого ужасного места.
    — И это Рим, город, которому принадлежит весь мир! Вечный город! Вот он, утопающий в крови. Крови, ненасытные! О, как я понимаю христиан… — причитал перс по дороге домой. Улицы были пустынными, так как все находились на играх. Было почти темно. Дарий мог бы поклясться, что за ними следуют какие-то тени.
    — Клянусь богами! — проговорил он. И чем больше он убыстрял шаг, тем быстрее нагоняли его эти тени. Наконец им удалось обогнать перса и они загородили ему дорогу.
    — Кто вы такие, кто вас послал? — вне себя спросил Дарий.
    — Тебя это не касается, — бросил один, в темном плаще. Давай сюда девчонку и можешь идти, куда тебе вздумается!
    — Ну уж нет! — проговорил перс, пытаясь до последней капли крови защищать Атиллию, но кто-то ударил его сзади по голове. Проходимцы вырвали девушку, которая все еще была без сознания, и скрылись темными переулками.
    Дарий очнулся от холода. Ночью все еще были заморозки. Он взялся за голову, которая показалась ему слишком тяжелой.
    — Атиллия, — проговорил он. — Я не смог тебя уберечь… Что же теперь будет… Прости, старик, клянусь богами, я не хотел… Может обратиться к императору? Ну уж нет… Если Диоклетиан увидит Атиллию, тогда я потерял ее навсегда. О боги! Ну должен же быть какой-нибудь выход или нет!
    Атиллия была уже на пути к дому, что в стороне Марсова поля. Там, где жил Марк Аврелий, который и приказал следить за персом и девушкой, и который заплатил за то, чтобы ее доставили целой и невредимой любым способом. Денег для этого он не пожалел.
    Воспитанный, как любимый сынок в богатой семье, даже сейчас он любил, чтобы исполнялось любое его желание. И готов был все сделать для этого.

                ЧАСТЬ 4

                1

     Атиллия приоткрыла глаза. Над ней кто-то склонился. Она пыталась вспомнить, кто бы это мог быть, но память не подсказала ей ничего вразумительного. Мысли путались и она ощущала в них пустоту. Где она? как она здесь очутилась? Кто был этот красивый патриций, склонившийся над нею? Его профиль был просто безупречен. Прямой нос, правильный рот, темные волосы. В нем было что-то необъяснимо захватывающее, то, чего не было у статуи красавца-Аполлона. красота. Аполлона была строгой и неживой. Это же лицо выражало огромную жизненную силу и энергию. Оно совсем не походило на застывшую статую. в глазах светилось веселье, но в то же время и мужественность, и нескончаемая энергия молодости. Одет он был в белую тунику, поверх которой был накинут пурпурный плащ, стянутый золотой пряжкой  на плече. Плащ, однако, не закрывал великолепной фигуры патриция, похожего на истинного бога войны, Марса. На запястьях его были широкие, едва ли не до локтя, браслеты. Этот наряд так необыкновенно гармонировал с внешностью патриция, что, казалось, все так и должно было быть. Красивее человека Атиллия еще не встречала, по крайней мере, ей так показалось. В нем так сочетались мужественность, беззаботность и энергия, неисчерпаемая жизненная сила! Такие люди рождаются для того, чтобы перевернуть мир вверх дном.
     Он наблюдал за ней, думая, что она спит. Атиллии захотелось четче разглядеть незнакомца и она полностью открыла глаза, чуть не вскрикнув: перед ней стоял Марк Аврелий! На минуту ей показалось, что в его глазах была некжность. Но нет, эти глаза вновь стали холодными и жестокими. Сердце Аврелия замерло. Этот человек внушал ей такой неописуемый ужас, что ноги отказывались подчиняться. Побелевшая, как полотно, она посмотрела на своего мучителя. По красивому лицу Аврелия пробежала самодовольная улыбка:
     — Ты меня боишься? — он скрестил руки на груди и пристально посмотрел на свою жертву, что, очевидно, доставляло ему удовольствие. Атиллия не шевельнулась. Она была на грани истерики. Ей хотелось кричать, звать на помощь, бежать отсюда как можно дальше, но ноги как будто окаменели, а язык был не в состоянии пошевелиться.
     — К… как я здесь очутилась? — наконец прошептали ее побелевшие губы.
     — Тебя силой притащили в мой дом, без особых усилий отбил у перса, — не переставая улыбаться, бесстрастно отвечал Марк.
     — Что с Дарием, он жив? — с ужасом спросила девушка.
     — О, не переживай, моя золотоволосая богиня, с персом ничего не случилось, разве что у него выскочила шишка на голове, — ответил он и расхохотался. Дрожь пробежала по телу Атиллии от этого смеха.
     — Зачем ты это сделал, патриций? — вырвалось у нее.
     Марк перестал смеяться и его взгляд загорелся, словно у хищника.
     — Клавдиллу я подарил Антонию, а мне нужна новая наложница. Я с ума сходил, предвкушая, как буду целовать эти губы, но проклятый перс был непреклонен, зато теперь ты будешь принадлежать мне, только мне и никому другому…
     — Нет, никогда я не буду принадлежать тебе, ненавистный патриций, лучше уж я брошусь в Тибр или выпью яда. Никогда свободная римлянка не будет твоей наложницей! — выпалила Атиллия, сама поражаясь своей решимости.
     — Римлянка! — почти злорадно проговорил Аврелий, приближаясь к ней. — Но перс говорил, что ты его дочь. Вы все врали, врали, и я знал это! — с негодованием вскричал он. — Наверняка ты какая-нибудь беглая рабыня. И благодари богов, что я еще оставил тебя в своем доме, а не предал хозяевам. Знаешь, что делают с беглыми рабынями? — и он взял хлыст. — С тобой будет тоже самое, если ты не будешь повиноваться мне!
     Атиллия вскрикнула и закрыла лицо руками. Сейчас она была во власти богов.
     — А если ты будешь мне покорна, — прибавил он уже мягче, — я окружу тебя роскошью. Ты будешь ходить в золоте и даже жены сенаторов будут завидовать тебе!
     — Нет! — закричала Атиллия, вызывающе смотря на него. — Да поразит тебя Юпитер своей молнией, проклятой богами! И скорее ты увидишь меня с кинжалом в груди, чем своей наложницей!
     Эти слова окончательно взбесили Марка. Какая-то чудовищная страсть была слышна в его дыхании. Он щелкнул хлыстом об пол и стал подходить ближе.
     Атиллия кинулась бежать прочь из кубикулума, он бежал за ней, снося все на своем пути. Огромные дорогие вазы падали вниз, разбиваясь с грохотом.
     Атиллия бежала, чувствуя, что мучитель, которого она ненавидела и боялась больше, чем самого Цербера, совсем рядом, что он следи за ней, не отставая и добьется своей цели, чего бы ему это не стоило. Она бежала уже по атрию. Эта погоня сопровождалась грохотом и звоном бьющихся предметов. Стали выглядывать испуганные рабы. Марк еще никогда не был так взбешен, как сейчас. Ему хотелось схватить ее и бить, бить до тех пор, пока она не упадет на колени и не попросит пощады. Пока она не будет умолять его. Он был готов на все, кровь кипела в нем, словно у дикого зверя на арене. Он был жесток, да, жесток! Но можно ли осуждать его за это? Не стоит забывать, что наш герой вырос в Риме, в развратном, жестоком и подлом Риме. А, впрочем, Рим сделали таким люди. Каждый раз видеть в амфитеатре кровь, стоны, крики пощады. И пальцы рук, опущенные вниз — приговор, смертный приговор. Неудивительно, что в нем росла жажда наблюдать мучения своей жертвы, ее слезы и мольбы. А обращение с рабами? Раб был вещью, купленной на рынке. Его можно было подарить или даже убить, по настроению. А чего стоят императорские пиры! Обжорство, разврат и жестокость царили вокруг. Так был ли МАрк жестоким? Нет, он был обычным патрицием, жившим в Риме, таким же, как любой другой. Ведь все вышеперечисленные пороки вовсе не считались преступлением. И только христиане привносили в эту ужасную жизнь хоть какое-то облегчение. Кто следовал за поклонниками Крейстоса, для того не существовало всех этих ужасов. Они жили в своем мирке, где навсегда поселилось торжество правды.
    Марк настигал Атиллию. Она зацепилась платьем за копье мраморной Минервы и очутилась в руках преследователя. Он обхватил ее за плечи и так сжал, что она едва не вскрикнула от боли, отбиваясь ногами и руками. Раздраженный МАрк ударил ее хлыстом. удар больно обжег девушку и она почувствовала, как теплая струйка крови потекла по телу.
     — Ты ничего этим не добьешься, — проговорила она, — я тебя ненавижу!
     Тогда он ударил ее еще, а потом еще и еще. Опомнившись, он стал покрывать поцелуями ее холодные губы, но Атиллия была уже без сознания.

                2

     — Пропустите, пропустите меня! — вскричал Дарий от негодования.
     — Но господин… — начали рабы.
     — Если вы меня не пропустите, то очень пожалеете об этом! — пригрозил перс.
     — Что здесь такое? — расталкивая рабов, спросил МАрк.
     — Мы не хотели его впускать, — наперебой оправдывались рабы.
     — Пошли вон! — ответил Аврелий.
     — Ну, — сказал он, с каким-то презрением глядя на перса. — Так что же привело тебя в мой дом? Ведь ты не очень-то дружелюбно принял меня у себя, ведь так?
     — Нога бы моя не переступила твоего дома, если бы мне не было это нужно, — огрызнулся перс.
     — И что же тебе нужно? — принимая вызов, спросил Аврелий.
     — Моя дочь Атиллия, которую твои рабы подло выкрали, — бросил Дарий.
     — Думаешь ли ты над тем, прежде чем бросить мне такие обвинения! Я благородный патриций, сын сенатора…
     — Да будь ты хоть самим Юпитером, никто тебе не давал права так обращаться со свободными людьми! Отдай мне дочь и это дело останется между нами, — предложил Дарий.
     — У меня ее нет, — холодно проговорил Марк и его глаза засветились злорадством. Ему доставляло удовольствие терзать перса.
     — Ты лжешь! — не выдержал тот. — А лгать нехорошо, очень нехорошо!
     — В таком случае ты тоже лжешь, — ответил Аврелий, ничуть не смутившись. — Я знаю, что она твоя дочь.
     — Значит, ты мне отказываешь выдать Атиллию? — спросил перс.
     — Отказываюсь, — прямо сказал МАрк, скрестив руки на груди и нагло смотря персу в глаза.
     — Ну хорошо, потом не говори, что я тебя не предупреждал! — ответствовал перс, направляясь к выходу.
     — Я не боюсь твоих угроз! — крикнул МАрк ему вслед. Он был абсолютно собою доволен.
     Неожиданно в дом вошли Антоний и Клавдилла.
     — Марк!
     — О, дорогой друг! Проходите в триклиний, сейчас я прикажу рабам подать обед. — И он, в отличном расположении духа, вошел в триклиний, вслед за гостями.
     Все трое расположились на удобных ложах, а рабы прислуживали, преподнося новые явства и вина. Играла музыка, а рабы, находящиеся наверху, сыпали оттуда лепестки роз. Внезапно Антоний расхохотался.
     — Представь, друг мой, вчера Диоклетиан пригласил к себе пять сенаторов. Ха-ха-ха! Как они радовались, думая, что удостоены особой чести.
     — И что же с ними случилось? — предчувствуя конец, спросил Марк.
     — Подозревая их в заговоре, наш император велел рабам засыпать комнату, куда пригласил сенаторов, лепестками роз, и бедняги задохнулись.
     — Клянусь Юпитером, это изысканно! В нашем владыке начинает проявляться вкус. Только представь, Антоний, что то же самое он сделает с нами.
     — Все в руках богов, — с серьезностью стоика ответил Антоний. — Давай лучше выпьем и хоть на четверть часа забудем о Диоклетиане.
     Эта мысль Марку понравилась. Зазвучала спокойная музыка. Одна из рабынь, хорошенькая иберийка, ловко перебирая стуны арфы, пела песню на греческом:

     Пусть же правят тобой, корабль,
     Мать-Киприда, лучи братьев Елены — звезд,
     Ветров царь и отец — Эол…

     Марк с улыбкой посмотрел на Антония и Клавдиллу:
     — Доволен ли ты, мой дорогой Антоний, божественной Клавдиллой?
     — О, — засмеялся Антоний, — она — богиня любви! У тебя великолепный вкус, друг мой!
     — Вот и хорошо, — сказал Марк, — ведь я все-таки добился своего. Помнишь тансовщицу на пиру у этого перса, ну, Дария?
     — Боюсь, я был так пьян, что не помню ее, — ответил Антоний, запивая вином. — А что, она действительно редкой красоты?
     — Божественна! Вчера я нанял людей, чтобы они выкрали ее у перса.
     — И ты, я думаю, уже насладился ее божественной красотой, — уже принимаясь за рыбу, спросил Антоний.
     — Стыдно сказать, она меня отвергла!
     — Ха-ха! — захохотал Антоний, — есть ли на свете женщина, способная отвергнуть тебя, Марк? Да сама императрица почла бы за честь иметь такого любовника, как ты!
     — Императрица может быть и почла бы за честь, но эта девушка — нет, ты ее не знаешь, Антоний! — мечтательно проговорил Марк.
     — Клянусь Вакхом, ты влюбился, — ответил друг Аврелия и захохотал еще громче, подогретый вином. Марк вспыхнул, словно уличенный в чем-то постыдном и унизительном.
     — Нет-нет, что ты такое говоришь. Я избил ее хлыстом, потому, что она сопротивлялась, как горная серна, и готов бить еще тысячи раз, пока она не станет покорна мне! — сказал он и глаза его сверкнули.
     — Ну, так ты никогда не добьешься ее любви, Марк. Она станет бояться и избегать тебя. Я никогда не бью своих рабынь и наложниц. Помнишь Хною?
     — Хною? — как бы вспоминая, переспросил Марк. — ах, да, эта пугливая гречанка с большими черными глазами.
     — Ну разве она была не прекрасна? Но какая фурия, надо сказать! Когда я пытался поцеловать ее, она царапалась, как дикая кошка. Я бросил ее и она сама пришла ко мне на следующий же день. Какой страстной она была!
     — Кстати, что с ней случилось? — между прочим, спросил Марк.
     — Пришлось подарить императору. От глаза нашего похотливого императора ничего не скроется.
     Клавдилла, не произносившая ни слова во время разговора, и все время о чем-то думающая, едва заметно улыбнулась.
     — Animal impudens! Sannio! (бесстыдное животное! шут! лат.) — проговорил Марк.
     — С женщиной нельзя быть чересчур грубым, — снова заговорил Антоний, — они этого не любят. Окружи ее дорогими подарками и она сама бросится тебе на шею.
     — Любая другая бросилась бы, но только не она! — в задумчивости проговорил Марк.
     Клавдилла не спускала с него глаз. Она следила за каждым его жестом, за каждым движением, и ее черные глаза вспыхивали, в них пробегала маленькая искорка ненависти, которая смешивалась с ее любовью к нему и тонула в потоке противоречивых чувств. Он нравился ей, нравился до безумия, и, между тем, она ненавидела его, о, как ненавидела! Но это было известно лишь бессмертным богам.

                2

     Когда Атиллия очнулась, вся ее комната была завалена дорогими украшениями, нарядами и прочим. Великолепнейшие, тончайшей работы восточные ткани, расшитые золотом и серебром, лежали у ее ног, драгоценные браслеты, жемчужные бусы, из такого крупного жемчуга, что он мог сойти за маленькое голубиное яйцо. В одной шкатулке лежал чудесный гребень, инкрустированный алмазами, в другой — серьги, украшенные редкими самоцветными камнями. ПЕрстни из чистого золота, вазы редкой работы и такие крупные рубины, какие трудно было где-либо увидеть. Глаза разбегались от всего этого изобилия. Но хорошенькие губки Атиллии скривились в презрительной гримасе и она с раздражением пнула ногой одну из драгоценных ваз. Ваза покатилась по полу, и, столкнувшись, с мраморной статуей, раскололась надвое. Вошел Марк. Глаза Атиллии горели ненавистью. По мере того, как подходил Марк, она делала шаг назад, пока не уперлась в стену, поняв, что ей некуда больше бежать. Она была похожа на загнанного зверя.
     — Думаешь купить меня дорогими подарками, патриций? Мне не нужны твои подарки, оставь их себе!
     — Мне не нужно покупать тебя, ты и так моя! — самодовольно улыбнувшись, сказал Марк, пытаясь поцеловать ее, но Атиллия повернула голову к стене. Да, она оказалась прижатой к стене. Бежать было некуда. Атиллия оказалась всецело в ее власти. Ни одна римлянка не смогла бы учтоять перед красотой Марка Аврелия, но Атиллию он пугал. Пугала его жестокость, его животная страсть, его грубое обращение. Она чувствовала на себе его тяжелое, почти болезненное дыхание.
     — Давай, варвар, я твоя! Только как можно быстрее, чтобы ты избавил меня от своего присутствия! — бросила ему в лицо Атиллия. Марк скривился от отвращения.
     — Нет! — проговорил он. — Довольно насилия! Не так, не так… Ты будешь принадлежать мне по доброй воле, — сказал он неожиданно для себя и вышел, забыв запереть дверь.
     — Это значит, что я вообще никогда не буду принадлежать тебе, самоуверенный патриций. Лучше я умру, прежде, чем ты добьешься моей любви.

                3

     Клавдилла была особенно великолепна сегодня. Подобрав свои черные волосы, она заколола их гребнем из слоновой кости. Надела фиалкового цвета пеплум и золотые серьги с браслетами, подаренные Антонием совсем недавно. Посмотрев в зеркало в серебряной оправе, она удовлетворенно улыбнулась.
     — Ты будешь моим, Марк, клянусь Минервой! Ты скоро будешь моим!
     Она еще раз улыбнулась, показав два ряда жемчужно-белых зубов, и вышла на улицу для осуществления своего плана. И (о боги!) навстречу ей шел как раз тот, кто был нужен. Один из приближенных императора, жуткий любитель возлияний.
     — Приветствую тебя, Ульпий! — приветливо улыбнувшись, произнесла Клавдилла.
     — Приветствую и тебя, божественная Клавдилла! Ты все хорошеешь! А где Аврелий?
     — Откуда мне знать? — проговорила Клавдилла. — Теперь я живу у Антония.
     — Дурак этот Аврелий, если смог отказаться от такой богини, как ты! — с досадой проговорил Ульпий.
     — Да что уж я! В его доме теперь такая наложница, словно Афродита, вышедшая из пены морской. По сравнению с ней, я поблекла, как звезда в свете утренней зари.
     — Это правда? — спросил Ульпий, глотая слюну.
     — Как то, что Юпитер бессмертен. Мало того, — с лукавой улыбкой проговорила Клавдилла, — Марк Аврелий так благороден, что поклялся копьем Минервы, что подарит ее императору и просил передать это владыке через кого-нибудь из его приближенных.
     — Что ж, Диоклетиан будет рад подарку, — проговорил Ульпий, — и я обязательно сегодня же ему это передам.
     Душа Клавдиллы ликовала, наконец-то соперница уничтожена! Когда она попадет в лапы Диоклетиана, Марк ее никогда более не увидит.

                ЧАСТЬ 5

                1

     Марк вошел в комнату, но Атиллии уже не было.
     — Проклятье! — проговорил он. — Я забыл закрыть двери!
     Он схватил мраморную голову Диоклетиана и с размаху швырнул ее на пол. Голова раскололась надвое и оказалась у ног одного из прихлебателей императора, вошедшего в кубикулюм. Гость посмотрел сначала на голову, потом на Марка. В его взгляде был немой вопрос.
     — Она сама упала, — сказал, запинаясь, Марк. — Наверное боги разгневались на меня, для меня это великое несчастье! Да-да, несчастье, Фабий!
     Марк стал быстро собирать осколки. Фабий ехидно улыбнулся.
     — Со мной пришли преторианцы.
     — За мной? — вырвалось у Марка.
     Фабий улыбнулся во второй раз.
     — Не горячись, мой друг Марк. Мне кажется, что ты болен. У тебя болезненный вид.
     — Если я чем-то прогневил божественного, то я готов…
     — Ну что ты, не суетись. Разве у тебя есть повод бояться? Мы пришли, чтобы проводить ко двору наложницу, подаренную владыке.
     — Какую наложницу?! — с искренним удивлением спросил Аврелий.
     — Ну-ну, не надо скромничать, нам уже известно о твоей щедрости. Ты хочешь подарить лучезарному наложницу редкой красоты. Ну же, где она?
     Марк удивился еще больше, но скрыл это.
     — А, наложницу, — сказал он, — так она сбежала вчера. Вот, смотри, все дары остались нетронутыми. Мне так жаль, Фабий! Передай владыке мои искренние извинения.
     — Не сомневайся, передам, — с напускной любезностью проговорил Фабий. — А, кстати, где тот кубок, который владыка подарил тебе в день его приобщения к богам?
     Марк слегка вздрогнул, но быстро взял себя в руки:
     — Не беспокойся, я храню его, как священную реликвию, полученную из рук самого божественного.
     — Надеюсь на это, — каким-то странным тоном проговорил Фабий. — Всего доброго, Марк!
     После его ухода Аврелий остался в одиночестве.
     — Теперь мне ясно, кто украл бокал и принес его императору, — заговорил он в слух. — Он подслушивал в тот день, вот почему Диоклетиану все известно. Он меня за что-то ненавидит и хочет уничтожить. Но что же я ему сделал? Ах, да, конечно, как я мог забыть тот день, когда я публично высмеял его глупую поэму! Не забыл и он. Теперь он не упустит случая меня уничтожить. Что ж, пожалуй, мне все равно! Атиллия…
     Вдруг он вспомнил о девушке. Вчера ему так хотелось мучить, бить ее, наслаждаться видом ее страданий. Сегодня этот порыв прошел. Ему захотелось прижать ее к своей груди и крепко обнять. Атиллия вспоминалась ему такой хрупкой и беззащитной. Она была одна в этом жестоком и страшном мире, а он преследовал ее. Где она сейчас? Неожиданно Марку вдруг стало жаль Атиллию, но он переборол в себе это чувство.
     — Что за вздор! — воскликнул он, заметив, что все еще держит в руках осколки головы Диоклетиана. В раздражении он кидает их прочь и голова божественного превратилась в мельчайшие черепки.

                2

     Атиллия бежала, постоянно оглядываясь. Ей казалось, что кто-то гонится за ней. Образ Марка Аврелия преследовал ее. Она закрыла уши руками и бежала. Падала, поднималась и снова бежала. Люди оборачивались на нее, как на сумасшедшую, но она не замечала их. Она бежала, как зверек, почуявший свободу, пока наконец не достигла дома, где жил перс. Тогда она перевела дух и застучала в дверь изо всех сил. Отворил испуганный раб. Чернокожий раб-привратник.
     — Каспаша, ты вернулась! — обрадованно пробормотал он. Атиллию в этом доме любили рабы. А вот и Дарий, как всегда, неслышно ступающий по мягким коврам. О, здесь все, как прежде! Как она хотела поскорее сюда вернуться, хотя даже и не надеялась. Несколько дней, проведенных у Аврелия показались ей целой вечностью и она со слезами обняла перса. Дарий сам едва не прослезился, увидев свою любимицу. Он привязался к ней, как к собственной дочери. И вот, Атиллия была здесь.
     — Да как же это! — повторял перс, вытирая глаза уголком широкого рукава.
     — Этот патриций, он сущее чудовище, Цербер, охраняющий царство Плутона. Я боюсь его, Дарий, мне страшно. О боги! — и она разрыдалась. Перс обнял ее покрепче.
     — Не надо, дитя мое, ты больше не увидишь наглой физиономии Аврелия, обещаю тебе! А теперь пойдем, я прикажу накрыть стол, ведь, подозреваю, что ты ничего не ела у этого… Ну да ладно! Возблагодарим богов за пищу!
     Он отвел ее к столу, который уже накрывали рабы. Здесь были восточные блюда, фрукты, сладости и разные вкусные вещи.
     — Я никогда не понимал Кира, довольствовавшегося солдатской пищей, — говорил перс, — я всегда люблю, чтобы мой стол ломился от изобилия.
     — А если он придет? — никак не могла успокоиться Атиллия. — Клянусь Юпитером, я проткну себя вот этим кинжалом!
     — Да сохранят тебя боги! — испугался Дарий. — Я скажу рабам, что если Аврелий переступит порог моего дома, чтобы они выгнали его палками. Ешь, дитя мое, тебе нужно набраться сил, — с участием проговорил перс. После ужина Атиллия заснула. Во сне она видела Марка Аврелия. Он улыбался ей, как тогда, надменно и самоуверенно. Она умоляла его отпустить ее, но он был непреклонен. Когда Марк повернулся, то это был уже вовсе не Марк, это был Диоклетиан, которого она видела на празднике, его глаза горели и он без умолку хохотал. Атиллия закричала и проснулась. Пот струйками стекал по ее вискам. Все было как прежде, призраки исчезли. Атиллия с облегчением вздохнула и, словно заново родившись на свет, пошла к рабам.
     — Что ты делаешь, Ливия?
     — Чищу посуду, госпожа, — отвечала рабыня.
     — Я с удовольствием тебе помогу.
     И, не смотря на все протесты рабыни, Атиллия взялась чистить посуду. Даже сейчас, с разметавшимися в беспорядке волосами и в простом плаще она была прекрасна. Когда перс застал ее за работой вместе с рабами, он пришел в бешенство.
     — Ты с ума сошла! Или разум твой помутили боги. Как ты можешь унижаться до такой степени, что работаешь вместе с рабами? Разве рабыня ты в моем доме, спрашиваю я?
     — Не злись, — ответила Атиллия, — я вовсе не считаю работу унизительной. Живя с отцом, мне приходилось выполнять разную работу. к чему мне тратить время без дела? Когда я могу помогать тебе, а не есть свой хлеб даром. К тому же, лишняя пара рук не помешает, и я не буду сидеть без дела.
     — Чувствую, что спорить с тобой бесполезно, — махнул рукой перс. — Делай, что хочешь.
     — С этого времени Атиллия стала помогать рабам по хозяйству и эта работа занимала ее. Так проходили дни. Очень часто Атиллии стал вспоминаться Марк Аврелий и она не могла понять, почему.
     «Почему в тот раз он с такой нежностью смотрел на меня, а потом его взгляд стал почти жестоким? Быть может, в душе он вовсе неплохой человек. Но, что я говорю, Марк Аврелий чудовище и я ненавижу его всем сердцем и всею душою».

                3

     Атиллия не замечала времени, проходящего за работой. Ей казалось, что они, как раньше, живут с отцом в тесной коморке. Она вспоминала свою беззаботную и счастливую юность, разрушенную четверкой пьяных патрициев. Она искусала губы до крови.
     — Боги покарают вас, клянусь Плутоном! — говорила она. Атиллии нравилось общаться с рабами и, работая вместе с ними, она забывала обо всех своих бедах. Один раз они с Ливией пошли в дом ремесленника, чтобы забрать заказанную посуду. Рабыня заболталась с ремесленником и когда они вышли, было уже почти совсем темно.
     — Боги, как я боюсь этой темноты, — проговорила Атиллия, шагая темными переулками.
     — Госпожа, посмотри, мне кажется, что за нами кто-то идет, — проговорила рабыня.
     — Ах, Ливия, не пугай, мне уже страшно. О Юнона! Кто те двое, смотри, они уже ускоряют шаг.
     Девушки побежали. Двое неизвестных в темных плащах перекрыли им дорогу.
     — Постойте, красавицы! Далеко от нас вам не уйти! Ха-ха-ха!
     Возле трактира стоял какой-то человек. Атиллия в тот же час бросилась к нему:
     — Помоги, прошу тебя, эти двое хотят напасть на нас!
     — Эй, ты что церемонишься с этой красоткой, присоединяйся к нам, — хрипло захохотал тот, от кого больше всех разило дешевым вином.
     — Грязная чернь! Убирайтесь прочь! — с отвращением воскликнул защитник, угрожающе подходя к проходимцам.
     — Быть может, это один из «любопытствующих» Диоклетиана? — прошептал один другому. — Нужно бежать.
     И они, спотыкаясь и шатаясь в разные стороны, бросились бежать, вызывая у спасителя приступ смеха. Служанка куда-то запропастилась. Очевидно, побежала звать на помощь.
     — Как мне тебя благодарить, римлянин? — спросила Атиллия в сердцах.
     Вдруг луна вышла из-за туч и свет упал в лицо защитнику. Атиллия чуть не закричала, это было похоже на кошмарный сон: это снова был Марк Аврелий.
     — Вот боги и снова свели нас, — злобно усмехнулся он.
     На лице Атиллии выразился неописуемый ужас, она кинулась бежать, но он уже нагонял ее. Атиллия свалилась лицом в грязь. Марк стал целовать ее, обжигая губы.
     — Отпусти меня, подлец. Это же насилие!
     Губы Марка скривились в презрительной ухмылке:
     — Я дал слово патриция, что ты станешь моей по своей воле и надеюсь сдержать его, если ты не будешь вынуждать меня причинять тебе боль.
     Атиллия замерла от страха. Жизнь казалась ей оконченной. На этот раз ей не удастся вырваться из его когтей. Он, словно коршун, вцепился в свою добычу.
     — Делай со мной все, что тебе вздумается, мне все равно, — отвечала Атиллия вполне безразлично.
     — Не будь такой самоуверенной, ведь я могу выполнить твою просьбу, — он засмеялся.
     — Тебе доставляет удовольствие мучить меня. Но этим ты ничего не добьешься, я возненавижу тебя еще больше.
     — Неужели же ты никогда меня не полюбишь? — неожиданно спросил МАрк и сам удивился своему вопросу.
     — Никогда, — проговорила Атиллия. — Ты пытался добиться моей любви, запугивая и избивая меня, а добился лишь моей ненависти и презрения. Да, я презираю тебя, патриций. Для меня ты хуже Диоклетиана. Я скорее бы стала его наложницей, чем твоей!
     — Заткнись! — проговорил Марк и ударил ее по лицу.

                4

     Атиллия снова оказалась под замком. Она выглядела совершенно отрешенной от мира и целый день  молилась богам, стоя в углу на коленях. Марк почти не заходил к ней. Но с момента ее пребывания в доме он лишился покоя. Сон не шел к нему ночью. Он не мог есть и сделался словно помешанный. Малейший пустяк стал раздражать его. Из друзей, кроме Антония, не впускал никого. Перестал показываться на пирах и в трактирах. Много пил, разбил все статуи Диоклетиана и приказал заменить их новыми. Он исхудал, был бледен, глаза его запали и он стал походить на одну из теней в царстве Плутона. На седьмой день он не выдержал и вошел в кубикулюм.
     — Значит, ты ненавидишь меня? — почти жалобно спросил он.
     — Всем сердцем! — отвечала Атиллия.
     — И предпочла бы стать наложницей Диоклетиана? — с опаской спросил он снова.
     — Да! Можешь ударить меня за это или даже избить, делай со мной все, что хочешь!
     — Неужели твоя ненависть так велика? — еще раз спросил Марк.
     — Очень велика, — ответила Атиллия.
     — Хорошо, — сказал Марк. — Пусть так. Мне остается одна дорога, к Плутону! Я влюбился, о боги! Марк Аврелий влюбился! Марк, презирающий любовь, смеющийся над нею. Мне стыдно смотреть друзьям в глаза. Но почему? Я видел тысячи красивых женщин, сотни из них мне принадлежали. Они любили меня, как безумные, а я дарил их друзьям и приятелям. Вино, вот что я любил по-настоящему, ибо истина в вине. Теперь же и вино не приносит мне удовольствия. Нет больше радости для меня в этой жизни. Мне опостылели друзья и шумные компании, я не могу смотреть на женщин. Твоя ненависть убивает меня. Но это вполне справедливо. Я негодяй! Ты спокойно жила в доме перса (уж не знаю, кем он тебе приходится), я же начал преследовать тебя. Сколько мук ты вынесла из-за меня! Да, ты вправе меня ненавидеть, ведь я не достоин даже твоей сандалии, — с этими словами он упал на колени и поцеловал сандалию Атиллии. Та испуганно отпрянула в сторону. Он был похож на помешанного.
     — Марк Аврелий, гордый патриций, на коленях перед женщиной! — сказал он, как в бреду, и разразился болезненным хохотом. Атиллия слушала его с раскрывшимися от ужаса глазами.
     — Дурак, какой же я дурак! — проговорил он, как бы опомнившись. — Ты меня ненавидишь… Для меня теперь  потерян весь мир… Да и какой смысл жить? Не лучше ли умереть! — он замолчал и как бы задумался. — Яд! — выкрикнул он и быстрыми шагами направился прочь из кубикулюма.
     — Марк! — воскликнула Атиллия. Когда Марк обернулся, то не поверил своим глазам: губы Атиллии дрожали, а по лицу капали крупные слезы.
     — Марк! — повторила она и с рыданиями бросилась ему на шею. Марк крепко обнял ее, как мечтал когда-то, его глаза тоже увлажнились. Так они стояли, не говоря ни слова и готовы были стоять так хоть целую вечность.
     — Ты ненавидишь меня, — сказал наконец Аврелий, слегка оттолкнув ее.
     — Нет-нет, Марк, нет. Я уже давно люблю тебя, хотя и боялась себе в этом признаться. Я знаю, что это Рим тебя сделал таким… таким, каким ты был. Рим и Диоклетиан…
     — Прости, о, прости меня, — проговорил Марк, покрывая ее руки поцелуями, — я был глупцом.
     — Обними меня, — проговорила Атиллия, закрыв глаза. — Как сейчас… Разве может устоять перед тобой хоть одна женщина?
     — Мне никто не нужен, только ты, любимая, — шептали его губы.
     — Что же с тобой случилось, Марк? Ты похудел, стал бледен, ты, наверное, болен, — проговорила она. Слезы не переставали катиться по ее лицу.
     — Не плачь, жизнь моя, я не хочу больше быть причиной твоих слез, — сказал он, целуя ее лицо. Атиллия еще никогда не была так счастлива с тех времен, когда еще жив был ее отец.
     — Ах ты мошенник! — послышался за спиной голос перса. — Ты снова увел мою дочь силой, негодяй!
     Атиллия и Марк повернулись и засмеялись веселым заразительным смехом.
     — Чему вы смеетесь? — негодовал перс, потрясая кулаками. Их позабавила его болтовня.
     — Атиллия, идем домой! — наставительно сказал Дарий.
     — Нет, я не пойду, — сказала Атиллия.
     — То есть как это, не пойдешь?! — недоумевающе спросил перс.
     — Я люблю Марка! — заявила она.
     — Что?! — воскликнул Дарий и его брови сдвинулись вместе, что происходило тогда, когда он хмурился.
     — Ты любишь этого подлеца, любишь этого негодяя, который причинил тебе столько зла?! В своем ли ты уме?!
     — Нет, это не шутка, — серьезно произнесла Атиллия, — ты свой долг перед моим отцом выполнил. Боги наградят тебя за заботу и доброе сердце.
     Дарию стало обидно, он привязался к Атиллии и успел полюбить ее, как родную дочь.
     — Неужели ты действительно оста… — начал он.
     — Обещаю навещать тебя, — весело заявила Атиллия. Она повернулась к Марку и они посмотрели друг другу в глаза, прежде, чем губы их слились в едином поцелуе.
     Перс вздохнул и пожал плечами, даже не замечая того, что кажется смешным.
     — Разойдись! — послышался чей-то голос и кто-то оттолкнул Дария в сторону. Это был Фабий. Сзади стояли два преторианца.
     — Здравствуй, Марк! — едко произнес Фабий. — А я не заставил себя долго ждать, ведь правда? Ха-ха-ха! Могу поклясться богами, ты ждал меня, ведь так, признайся, Марк?
     Аврелий посмотрел на Фабия, уже не скрывая своего презрения. Между ними состоялся немой диалог и было ясно, что они стали смертельными врагами, из которых выживет только один.
     — Собственно, я пришел за наложницей, которую ты подарил императору.
     — Я не делал императору никаких подарков, — заявил Марк.
     — Ты лжешь и тому есть свидетели, — злобно ответил Фабий.
     — Взять девушку! — сказал он преторианцам.
     — Марк, куда он собираются вести меня? — с ужасом спросила Атиллия, сильнее прижимаясь к груди Марка. — Ты же такой сильный, ты все можешь, защити меня от них!
     Аврелий опустил голову:
     — Они сильнее меня… Но, клянусь жизнью, я вызволю тебя из лап этого чудовища, клянусь, любимая. Я пожертвую своей жизнью, ради твоей…
     — Марк, Марк… — шептала Атиллия.
     — Идем! — подтолкнул ее Фабий. — Приятно было навестить старого друга, Марк.

                ЧАСТЬ 6

                1

     Атиллию привели во дворец. Она шла, осматриваясь по сторонам. Такое великолепие могло быть разве что у богов на Олимпе. Своды залов были большие и величественные. Здесь помещалась колоссальная статуя Диоклетиана, бесстрастно взирающая безжизненными глазами куда-то вдаль. Статуя эта стояла здесь по-видимому для того, чтобы все, видящие ее благоговели перед императором, который уверял в своей божественности.
     Фабий передал Атиллию рабыням и удалился. Рабыни проводили ее в термы. Таких терм не было даже в доме Марка Аврелия. Посредине возвышалась статуя Нептуна с трезубцем и зеленой бородой. Арки были наверху и внизу. Под каждой аркой возвышалась статуя какого-либо бога или богини. Громадные мраморные колонны, стены, украшенные резьбой и блестящий паркет — все это создавало неповторимый колорит.
     Рабыни искупали Атиллию в розовой воде, затем их умелые руки тщательно умастили ее кожу маслами и благовониями. Расчесали ее волосы золотым гребнем и вплели в них нити жемчуга. Под конец облачили ее в розовую столу и сандалии. Одна чернокожая рабыня стояла с зеркалом, другие две держали белила и румяна. Закончив свою работу, они, поклонившись, также удалились, и через некоторое время перед Атиллией возник Фабий. Он с любопытством и восхищением оглядел ее с ног до головы.
     — По какому праву ты привел меня сюда? — возмущенно спросила девушка.
     — По праву императорского подарка, — ответил Фабий и ехидно ухмыльнулся.
     — Но ты же знаешь, что это ложь. Марк не дарил меня Диоклетиану. Я не его рабыня, я свободная женщина. И ты знаешь это, императорская крыса!
     — Что сделано, то сделано, — спокойно ответил Фабий, словно эпитет «крыса» относился вовсе не к нему. — А теперь я провожу тебя в покои владыки. Все эти римские матроны, дочери сенаторов и простые рабыни наскучили божественному. Ему хочется чего-нибудь необычного, так что ты как раз кстати, — сказал он, меясь, подталкивая ее за плечо. Атиллия с раздражением смахнула его руку со своего плеча.
     — Войдешь, кинешься в ноги повелителю и поцелуешь край его одежды, — давал последние наставления Фабий, не скрывая своего триумфа.
     Глаза Атиллии метали громы и молнии, но она промолчала. Потом неожиданно повернулась к Фабию:
     — Слушай, позволь мне уйти отсюда и я не забуду твоей услуги….
     — Ты считаешь меня за сумасшедшего? Хотя… — пробормотал Фабий, стоя сзади нее, — если ты подаришь мне свою любовь, Афродита, быть может, я смогу для тебя что-нибудь сделать.
     Он обнял ее за талию и посмотрел в лицо своим ехидным, словно у шакала, взглядом. Атиллия ударила его по рук.
     — Уж лучше император! — и вошла. Диоклетиан не заметил ее. Он возлежал на своем ложе, одетый в белоснежную тогу, в лавровом венце, слегка сбившемся набок. На пальце его красовался императорский перстень-печать. Рядом стояли дорогие вина, привезенные со всех концов империи в погреба императора. Здесь же были различные фрукты. По блестящему полу ходил красавец-павлин, распушив веером свой необыкновенный хвост. Рядом стояла статуя какого-то мифического героя с кувшином. Из кувшина бил фонтан. Пол возле фонтана был устлан лепестками роз. В огромных сосудах росли растения, привезенные из других стран. Покои напоминали роскошный райский сад и Атиллия сама залюбовалась этим чудом. Она была похожа на лесную нимфу, случайно пришедшую сюда.
     Диоклетиан держал в руке кубок, с наслаждением пил вино. Случайно взгляд его упал на Атиллию, которая стояла в стороне и не шевелилась. Атиллия увидела, что он ее заметил. С минуту они стояли, смотря друг на друга и не говоря ни слова. Диоклетиан не донес кубок до рта и поставил его на стол.
     — Ты, очевидно, наложница, которую прислал Марк Аврелий, — сказал он, не отрывая от него глаз. — А я-то подозревал его в дурном умысле против моей божественной особы, но теперь вижу, что это не так.
     — Во-первых, я не наложница, а во-вторых, Марк Аврелий ничего тебе не дарил, император, — ответила девушка.
     Диоклетиан немного опешил, но потом улыбнулся. — Да-да, странная шутка, — пробормотал он. — Я люблю принимать людей с чувством юмора. А почему ты не упала передо мной на колени и не поцеловала моей сандалии? — с любопытством поинтересовался он и сам же ответил: — Ах, да, наверное этот растяпа Фабий не предупредил тебя!
     — Нет, почему же, он меня предупредил, — ответила Атиллия, — но я не собираюсь пресмыкаться пред тобой, император. А стоять на коленях я буду только перед богами.
     Диоклетиан не столько разгневался, сколько удивился:
     — Но ведь я же и есть бог!
     — Ты не бог, император, — смело смотря ему в лицо, произнесла Атиллия.
     — Стало быть, ты сомневаешься в моей божественности? — спросил император с великодушной улыбкой. — А как же день празднеств?
     — Это было солнечное затмение.
     — Значит, ты не считаешь меня богом? — нахмурившись, спросил Диоклетиан.
     — Нет, — ответила Атиллия.
     Диоклетиан встал с ложа. Он так привык слушать лесть придворных, что слышать правду ему было непривычно и удивительно. Его не считают богом! Ему не кланяются в ноги, не лобзают его сандалии! Император нахмурился.
     — А ты знаешь, что я могу сделать с тобой? Бросить львам или сжечь живьем, или засечь розгами насмерть. Нет-нет, лучше хлыстом из чешуи. Один удар такого хлыста сдирает кожу, другой врезается в мясо, третий вырывает его, обнажая кость. Нет, лучше пытки каленым железом или… — его фантазия иссякла. Это раздражало его и он взглянул на Атиллию. Она казалась совершенно спокойной.
     — Что ж, это твоя воля, император!
     — Как, — сказал император (наверное он поразился бы меньше, если бы сказали, что варвары разгромили Рим и уже во дворце, — и ты не будешь молить о пощаде на коленях? Не будешь умолять о милости божественного владыки? Не будешь целовать след от моей сандалии? Ты не будешь вымаливать у меня прощения?
     — Не буду, — ответила Атиллия.
     — ?!
     Он приблизился к ней и его взгляд впился в нее. Казалось, что это взгляд какого-то чудовищного животного. Он проникал в душу, в сознание, сжигал, путал мысли в голове. На мгновение Атиллии показалось, что перед ней стоит вовсе не Диоклетиан. Что его руки превратились в щупальца, а во рту блеснули клыки. Что кожа превратилась в крокодиловую шкуру и он все тянул и тянул к ней свои щупальца, обвивал ее шею, душил. Она хотела закричать, но крик застыл в горле. Видение пропало. Это снова был император. «Вот сейчас он прикажет позвать преторианцев, чтобы предать меня изощреннейшим пыткам, на которые он только способен, и почему я была так груба?» — пронеслось в голове Атиллии. Но Диоклетиан вдруг широко улыбнулся:
     — Ты слишком дерзкая, но это мне в тебе и нравится. Я восхищен тобой, моя богиня! Да, в моем дворце слишком много лести, увы, это так скучно! Твоею дерзостью можно только восхищаться, Афродита! Дерзить самому императору! — со слащавой улыбочкой он обхватил Атиллию за талию и привлек к себе. Его обрюзгшее от чрезмерных пиров и возлияний лицо, было совсем рядом с лицом Атиллии. Глаза его горели страстью и похотью. Атиллия пыталась вырваться, но это оказалось бесполезным. Диоклетиан был в два раза сильнее ее. От бессилия и отвращения Атиллия стала отбиваться изо всех сил. Пусть он мучает ее, избивает, порежет на кусочки, только  бы не чувствовать на себе его поцелуи. Она плюнула ему в лицо. Такого финала Диоклетиан никак не ожидал.
     — Стража! — нервно заорал он, брызгая слюной. — Сюда!

                2

     — Нам нужно спасти ее, — говорил Марк Аврелий. — А для этого нам нужно объединиться вместе.
     — Объединиться с тобой, римлянин? — возмутился перс. — Только этого еще не хватало. — Ты подлец и лгун!
     — Ты тоже! — бесстрастно ответил Марк. — Неужели счастье и свобода Атиллии не дороже предрассудков?
     Дарий замолчал.
     — Быть может, нам нужно объединиться с христианами и попробовать отбить ее по дороге к амфитеатру? — предложил он.
     — Но все это вздор! — христиане и мухи не способны обидеть, — ответил Аврелий, — здесь должен быть другой способ. — Подстроить побег? Но у меня нет верных людей во дворце. О, Атиллия… неужели все потеряно!
     — Даже у богов есть слабое место, — вставил Дарий. — Быть может и у Диоклетиана найдется Ахиллесова пята.
     — Я поговорю с Антонием, быть может удастся что-нибудь сделать, а если боги пошлют тебе мысль получше, я буду ждать твоего совета.
     — Непременно, — не без иронии проговорил перс, покинув дом Аврелия, прибывание в котором не очень-то его развлекало.
     Марк почти не сомкнул глаз. Но после веки его сами опустились, словно усыпила одна из богинь. Он погрузился в тревожный сон, почти бред, в котором он шептал имя Атиллии. Вот она нежно прикоснулась к его губам, он вздрогнул и открыл глаза: — Атиллия!
     Но перед ним сидела Клавдилла. Шикарная искусительница. Он почти забыл, как она красива. Ее черные шелковистые волосы ниспадали на плечи. Глаза блестели. Рот был полуоткрыт.
     — Не говори ничего, Марк. Я заставлю тебя забыть обо всех заботах.
     Она обхватила его за шею и поцеловала в губы. Марк, словно опомнившись, оттолкнул ее.
     — Почему ты не с Антонием?
     — Я ушла от него несколько дней назад. Мое сердце всегда будет принадлежать тебе, любимый. Ты еще не забыл мои ласки? Хочешь, я напомню тебе?
     — Убирайся прочь! — с раздражением вскричал Аврелий. — Прочь!
     Клавдилла в испуге отпрянула.
     — Это значит, что ты выгоняешь меня? — спросила она, снова обняв его. — Я тебе не верю!
     — Но он снова оттолкнул ее. — Между нами все давно кончилось, Клавдилла. Я не люблю тебя и никогда не любил. Я не хочу видеть тебя в своем доме, уходи!
     Клавдилла поднялась.
     — Да, я уйду, но, Марк, клянусь богами, ты еще об этом пожалеешь!
     — Я жалею только о том, что не подарил тебя Антонию раньше.
     У выхода Клавдилла оглянулась и в ее глазах Марк прочел столько затаенной ненависти, что невольно вздрогнул. После ухода Клавдиллы он заснуть уже не смог. Да и к чему? Начиналось утро нового дня. Марк чувствовал всю безысходность своего положения и это убивало его. Он достал бутылку фалернского и выпил чуть ли не залпом. Напротив него стояла статуя Диоклетиана, в божественном образе. В этот момент Марку показалось, что Диоклетиан смеется над ним. Сначала лицо его расплылось в улыбке, а потом захохотало.
     — Проклятый! — проговорил Аврелий, достав меч. Он со всей силы ударил статую, которая раскололась надвое. Потом продолжал бить  мечом, мастерски ударяя в мраморную грудь, сердце и голову.
     — Так-так, — снова послышался за его спиной голосок Фабия. — Либо ты помешался, либо один из заговорщиков нашего божественного владыки, да ниспошлют боги ему еще долгих лет божественного правления!
     «Что ты здесь делаешь, снова следишь за мною, шакал?» — едва не вырвалось у Марка, и он подумал, что это конец, но тут же взял себя в руки.
     — Сегодня мне приснился ужасный сон, который только боги могли мне послать! — начал он. — Мне снилось, будто бы мраморная статуя ожила и убила нашего мерзкого владыку. О боги! Встав со своего ложа, я немедленно бросился к этой статуе, чтобы уничтожить ее, хотя я знаю, что наш император — бог, и что убить его невозможно, ведь он бессмертен.
     «На этот раз выкрутился», — злобно подумал Фабий. -«Надо следить за ним, наверняка скоро он допустит какую-нибудь осечку и тогда даже бессмертные боги не смогут его спасти».
     — Я пришел передать тебе приглашение божественного, — сказал Фабий и в его глазах пробежали злорадные искорки. Сегодня вечером ты приглашен на пир во дворец императора. Кстати, подаренная наложница будет возлежать рядом с божественным, который велел передать тебе особую благодарность по этому поводу.
     Наблюдая за тем, как изменилось выражение лица Марка, Фабий злорадно ухмыльнулся, про себя подумав, что это еще только начало.

                3

     На императорский пир постоянно собирались приглашенные, которых объявлял специально предназначенный для этого раб.Каждый из гостей должен был поцеловать краешек одежды Диоклетиана и с его разрешения занять свое ложе. Музыканты играли на кифарах. Император скучал. он теребил краешек своей тоги и постоянно зевал. Словно ехидна, к Диоклетиану подошел Фабий.
     — А, вот и ты, Фабий, — сказал Диоклетиан, устало улыбнувшись. — кто бы мог подумать, что так трудно быть императором!
     — А еще труднее быть богом, — поклонился Фабий с улыбочкой подхалима.
     — Хоть ты и сомневаешься в моей божественности. А Марк Аврелий? Он придет? — спросил император. Фабий, кстати, вспомнил об Аврелии.
     — Только невежа может не прийти на приглашение самого бога, — еще раз поклонился Фабий. — А почему рядом с владыкой не лежит его новая наложница?
     — И слышать не хочу об этой сумасшедшей. Она смела оскорбить вашего бога и владыку и наказание ей одно — мученическая смерть.
     Фабий ухмыльнулся:
     — Это неоспоримо, владыка, но она могла бы стать твоим украшением на этом пиру. Кроме того, ты бы мог удостоить ее чести видеть все великолепие приема, лицезреть тебя, наш бог. Дай ей шанс удостовериться в твоей божественности, а уж после расправься с ней самым жестоким образом.
     — Хм! Твой совет мудр, мой верный Фабий, — прикажи привести Атиллию, пусть она возлежит рядом, все равно императрица больна.
     Душа Фабия ликовала. О, как он отомстит Марку Аврелию! Это будет его триумф! Гости продолжали собираться, подозрительно глядя наверх, откуда рабы сыпали лепестки роз. Они еще помнили, что Диоклетиан сделал с сенаторами и боялись, как бы этот пир не был ловушкой. Вошли Антоний и Клавдилла. Рабы продолжали разносить яства и вина. В зале разносился аромат роз. Танцовщицы кружились в танце под зажигательную музыку.
     Марк вошел одним из последних. его глаза сразу же устремились на императора и на возлежавшую рядом с ним прекрасную Атиллию, которую только что насилу привели. Потом он перевел взгляд на торжественную физиономию Фабия и ему все стало ясно. Конечно, без него здесь не обошлось! Марк, как и остальные, подошел и поцеловал край тоги Диоклетиана. У него возникло такое желание задушить его, что он еле сдержался. Этим он погубил бы и себя и Атиллию. Атиллия… Он перевел на нее взгляд. Сколько любви и нежности прочла она в его взгляде! А как жестоко смотрел он на нее еще недавно. Нет, это был уже совсем не тот Марк, совсем не тот…
     Взгляд Атиллии был полон любви и скорби, она знала, что Диоклетиан расправится с ней самым жестоким образом, что она никогда уже не увидит своего Марка. Быть может, это их последняя встреча. Только обретя друг друга, они вынуждены расстаться на всю жизнь… Сколько грусти и печали было в этом взгляде, трудно даже вообразить. МАрк возлег на ложе.
     — Как она хороша, не правда ли? — проговорил Фабий, поворачиваясь к Марку. — И как жаль, что ей придется сегодня умереть, — сказал он зловеще.
     «Боги, Атиллия!» — с ужасом подумал Марк. — «Что она успела натворить? Нужно что-то делать. Я ставлю на карту свою жизнь!!»
     Император задумчиво вкушал яства, то и дело подставляемые рабами. У него был меланхоличный вид.
     — Принесите подогретого вина! — приказал он рабам и те поспешили исполнить приказание. Осушив залпом два кубка вина, Диоклетиан повеселел. — Музыканты, играйте! Что-нибудь веселое, мне надоело скучать.
     Раздалась веселая музыка. О нечего делать, император разглядывал гостей, перебирая одной рукой драгоценные камни. Быть может, здесь кто-то покажется ему подозрительным? А вдруг среди них есть заговорщики? Такая мысль уже не один раз посещала императора. Кто они? Диоклетиан обвел взглядом залу и его взгляд упал на Марка Аврелия.
     — Почему у тебя такой удрученный вид, Марк? — прищурившись, спросил Диоклетиан. — а ведь лицезреющий бога не должен печалиться! — с обидой прибавил он.
     «Кажется, он пропал!» — злорадно подумал Фабий. — «Император найдет, к чему придраться». Марк решил, что на карту поставлено все: их с Атиллией жизни.
     — Ты абсолютно прав, божественный, — ответил он. — Но я печален так, потому что у меня есть на то основательная причина. Наш владыка и император, лучезарный сын Юпитера, пред которым благоговеют его подданные, может все, кроме одного…
     — Чего? — с удивлением спросил император.
     — Обыграть меня в кости! — резко сказал Марк Аврелий.
     Вызов был брошен. Все замолчали, поражаясь дерзости Аврелия. Даже музыканты замолкли. Воцарилась гробовая тишина. «Сейчас что-то будет», — считали все, уже представляя Аврелия в руках палачей. Молчание продолжалось, пугая присутствующих.
     — Я обыграю тебя в кости, — сказал император, слегка покраснев.

                ЧАСТЬ 7

                1

     — Могу поспорить, владыка, что ты не обыграешь меня в кости! — воскликнул Марк, входя в роль.
     — Поспорим? — раззадорившись, сказал Диоклетиан. — Какие ставки?
     — Эта божественная Афродита, которая теперь принадлежит тебе. Я ведь знаю, что если владыка клятвенно пообещает отдать выигрыш, то уже никогда более не сможет нарушить слово. Ведь слово бога — закон!
     — Клянусь, — проговорил Диоклетиан. — А что будет, если ты проиграешь?
     — Ставлю все свое состояние и жизнь в придачу! — с воодушевлением проговорил Аврелий.
     — Идет! — воскликнул император. — Принесите кости!
     Атиллия закрыла глаза, сжимая в руке краешек своей столы. «О, Марк! Нет… Глупец, погубишь себя»…
     Всем стало интересно, чем же окончится дело. Такого никто еще не видел и даже Фабий с любопытством разглядывал своего врага, словно помешанного.
     Рабы принесли кости.
     — Бросай! — проговорил Диоклетиан, дрожа от нетерпения.
     — Как могу я занять место самого бога? Владыка всегда должен быть первым.
     Диоклетиан бросил кости:
     — Три тройки!
     Он передал кости Аврелию. Приглашенные, между тем, тайком делали ставки на то, что сегодня же Аврелий будет сидеть в темнице, если вообще, конечно, останется жить.
     Марк бросил кости. И он, и Диоклетиан молчали.
     — Что, что там? — с нетерпением подталкивали друг друга гости.
     — Три шестерки… — мрачно объявил император. Это значило, что Марк выиграл, но он знал также, что Диоклетиан не простит ему такого публичного унижения, поэтому сказал:
     — О, владыка, ты так великодушен, что позволил мне обыграть себя. Но всем присутствующим здесь известно, что по своей доброте душевной (которая присуща лишь богам) ты поддавался мне. Но так как клятву ты уже дал, то не можешь отказаться от нее, ведь ты великий бог!
     Собравшиеся было морщинки на лбу Диоклетиана вмиг разгладились.
     — Да, да… — пробормотал он, польщенный лестью, — разумеется я поддался. Не хотелось разбивать твои прекрасные мечты превзойти меня в игре в кости, Марк. А что касается наложницы, добавил он, скосив глаза на замершую от страха Атиллию, — так забирай ее, она мне не нужна. Пусть знают все, что я держу данное слово.
     Фабий помрачнел от такой досады. Краска гнева бросилась на лицо Клавдиллы. Большая часть зала, что ставили на быструю смерть Марка, проиграли.
     «Как он хитро выкрутился, проклятый!» — досадовал Фабий. — «Погоди же, последнее слово будет за мной!»
     Атиллия бросилась в объятия Марка. Она не смела надеяться на такой счастливый конец. Конечно, нужно обязательно принести благодарственные жертвы богам. Марк и Атиллия обнялись на зависть своим врагам. Даже Диоклетиан не сумел разлучить их.

                2

     — Что, Фабий, вижу, что ты не очень-то доволен сегодняшним пиром? — сказала Клавдилла, хлопая длинными ресницами.
     — Да я вижу, что и ты не в восторге, — ответил Фабий.
     — Это так, — словно змея, прошипела Клавдилла. — Послушай, Фабий, мне кажется, что ты ненавидишь Марка?
     — Почему ты так уверена? — ответил вопросом на вопрос Фабий, поднимая кубок с вином.
     — Меня не проведешь. Я ведь тоже его ненавижу, — сказала она, многозначительно посмотрев на него. — Так, как только может ненавидеть женщина.
     Оба поняли, что им не обойтись друг без друга. Их взгляды заключили немой союз.
     — Что из того? — безнадежно спросил Фабий. — Все равно он взял верх и ни одна моя попытка не увенчалась успехом.
     — Мы не сдадимся, — с воодушевлением проговорила Клавдилла, — уж я-то точно. Не будет он со мной, пусть ни с кем не будет. Умри, Марк!
     — Умри! — проговорил Фабий вслед за нею и пригубил вино. — Но как действовать?
     — Не волнуйся, боги мести послали в мою голову один план, в котором не обойтись без Ульпия.
     — Без Ульпия?
     — Только он сможет помочь. Если Ульпий встанет на нашу сторону, считай, что дело уже сделано. Клянусь Геркулесом, Аврелий попадется в ловушку.
     — И в чем же суть плана? — с интересом спросил Флавий.
     — А вот в чем: Ульпий скажет Марку, что против Диоклетиана составлен заговор и как только он уговорит его стать одним из заговорщиков, ты позаботишься о том, чтобы Диоклетиану стало все известно. Мы пошлем ему уличающее письмо, а в это время нашего общего врага навестит император. Имея на руках письмо, он обвинит его в заговоре и Аврелию конец! Ну как? — спросила Клавдилла, с гордостью глядя на Фабия, который даже перестал есть. — Придумано неплохо, но мне кажется все это неосуществимым. Встанет ли Ульпий на нашу сторону? Да, в конце концов, почему ты уверена, что Аврелий поверит ему, ведь они не были никогда близкими друзьями?
     — А это уже предоставь мне, — сказала Клавдилла, обворожительно улыбаясь, я сегодня же поговорю с Ульпием. Итак, выпьем за то, чтобы у нас всегда все получалось.

                3

     Атиллия и Марк покинули дворец. Они, обнявшись, шли по дороге, не пожелав ехать в лектике. Им было все равно, словно они были одни во всем земном шаре.
     — Марк, я восхищаюсь тобой, — проговорила Атиллия. — Ты не побоялся бросить вызов самому императору.
     — Ради тебя, любовь моя, я бросил бы вызов даже богам! — проговорил Марк.
     — Ах, что ты говоришь, — в страхе прошептала Атиллия, — не прогневи бессмертных, которые были так великодушны к нам сегодня, иначе быть беде.
     Послышался крик совы.
     — Сова — предвестница смерти, — произнесла Атиллия, — Марк, я боюсь, о боги! Что-то должно случиться.
     — Тебе нечего бояться, моя Эос, разве я не смогу защитить тебя? — он посмотрел ей в глаза.
     Атиллия, словно маленький ребенок, спрятала личико на его груди:
     — С тобой мне нечего бояться, Марк… Неужели это ты, я все еще не могу поверить. Ведь еще недавно ты был так жесток…
     — Hic abdera!(глупейший из глупцов!)
     Они подошли к дому, где встретил раб-привратник. Марк стал лучше обращаться со своими рабами: не бил их понапрасну, не отдавал ненужных приказаний, а порции ужина удвоил, прибавив к тому же еще и вина.
    — Это ваша новая госпожа, — объявил Марк Аврелий, — вы должны слушаться ее, как и меня. Слово госпожи для вас закон, вам ясно?
    — Ясно, господин, — хором ответили рабы.
    — Вот и хорошо. Можете налить себе вина из погреба.
    Атиллия любовалась им. Этот Марк, почему он был так красив! Красив и мужественен, словно сам Марс. Столь сильный, как и прекрасный. Она любила его, как безумная. Марк поймал на себе взгляд Атиллии и улыбнулся:
    — Тебе нравиться наблюдать за мной?
    — Давай как-нибудь навестим перса, — предложила Атиллия.
    — Обязательно навестим, — ответил Марк, — только мне кажется, что он не очень-то меня жалует. А потом мы поженимся! Да, я мечтаю о роскошной свадьбе, пусть жрецы повенчают нас как можно скорее!
    — Я мечтаю об этом, — проговорила Атиллия. — И я не верю в то, что что-то случится. Ведь не для того же боги соединили нас, чтобы снова разлучить.

                4

     Марк Аврелий шел домой. Он был счастлив. Ничто раньше не вызывало в нем такой радости. Сейчас же он на весь мир смотрел другими глазами. Он нашел смысл жизни и был счастлив, как никогда. Куда бы он ни пошел, образ Атиллии был с ним и Марк знал, что дома она ждет его, что он ей нужен, что она любит его. И жизнь от этого чувства умиротворения приобретала чудесный оттенок. Марк шел, не замечая, что вот уже чуть ли не полдороги за ним идет Ульпий.
     — Ульпий? прости, я не заметил тебя.
     — Ты витаешь в облаках, Марк? На тебя это не похоже!
     — Любовь творит чудеса!
     — У тебя найдется для меня свободная минутка? — проговорил Ульпий.
     — Конечно. Но о чем мы будем говорить?
     — О Диоклетиане, — шепнул Ульпий. Аврелий встревожился. Что может сказать ему о Диоклетиане Ульпий, его прихлебатель? Быть может, это ловушка?
     Они зашли в трактир под названием Clivus Victoriae (холм победы лат.
     — Говори, — нервно сказал Марк. Он предчувствовал, что разговор будет важным.
     — Послушай, Марк, — оглядываясь по сторонам, сказал Ульпий. — От меня ты не скроешь, что ненавидишь императора. И не спорь, я это знаю. Диоклетиан не только тебе причинил много зла. Подумать только, он возомнил себя богом! Нам надоело терпеть его причуды, — и, посмотрев на недоверчивый взгляд Аврелия, Ульпий прибавил: — Вам с Атиллией угрожает опасность. не знаю, что именно, но император что-то задумал вместе с этим шакалом Фабием.
     — Опять этот Фабий! —  с негодованием вскричал Марк, поднимаясь со стула.
     — Тс-с-с! — поднеся палец к губам, сказал Ульпий и жестом велел ему сесть. — Нас могут услышать. Сейчас везде бродят «любопытствующие» императора. Но дома было бы еще опаснее, чем тут. Скажу прямо, на свой страх и риск, хотя уверен, что ты не предашь меня: против Диоклетиана готовится заговор, причем он будет приведен в исполнение в самое ближайшее время.
     На лбу Марка выступил холодный пот.
     — Дальше… — сказал он.
     — Ты можешь примкнуть к нам. Ты нам нужен, Марк. Твой ответ?
     Аврелий с опаской посмотрел на Ульпия:
     — А если ты лжешь?
     Ульпий ничуть не смутился.
     — Твое дело, Марк, верить мне или нет. Подумай лучше о себе и об Атиллии. ведь жизнь у вас одна.
     — Допустим, я скажу да, что из этого? — спросил Марк.
     Ульпий наклонился к нему и зашептал на ухо:
     — Скоро к тебе пришлют верного человека с письмом. В этом письме будет указано число и время, а также многие другие подробности. Мы хотим избавить Рим от тирана, Марк!
     — Да услышат боги твои слова, — сказал Аврелий, поднимаясь с места.

                5

     Атиллия заметила, что с Марком что-то происходит, но не могла понять, в чем причина. Он лишился покоя, стал нервным и подозрительным. ему казалось, что Фабий уже знает о его участии в заговоре, что он просто играет с ним, чтобы привести к верной гибели. Да, возможно Фабий уже знает. О, с каким наслаждением он предаст его Диоклетиану! А если даже Фабий еще не знает, то кто-нибудь из «любопытствующих» мог подслушать их разговор в трактире и тогда… О боги! Но Ульпий пока жив, а это значит, что заговор еще не раскрыли, пока не раскрыли…
     Такие мысли роились в голове Марка Аврелия, когда он оставался наедине с собой. Вдруг ему показалось, что из-за угла кто-то выглянул. Он широко раскрыл глаза от удивления:
     — Диоклетиан?
     Фигура в темном плаще села напротив него. Марк закрыл глаза, а когда снова раскрыл их, никого уже не было.
     — Я болен! — скорбно проговорил он. Его пробрал озноб. Он посмотрел на черный плащ, лежащий рядом:
     — Плащ?! Откуда он?! Ах… Да, это же рабы принесли его. Он завернулся в плащ, который почти не согревал его. Незаметно вошла Атиллия:
     — О, Марк, дорогой, у тебя жар, ты весь горишь!
     Атиллия бросилась к нему, пытаясь согреть его руки.
     — Атиллия, он был здесь! — отсутствующе проговорил Марк, смотря куда-то вдаль.
     — Кто? Марк, ты пугаешь меня, что случилось? — спросила Атиллия, чуть не плача.
     — Мне плохо, очень плохо…
     — Вот, выпей. Этот целебный настой готовила я, когда еще был жив мой отец…
     Она протянула Марку кубок. Дрожащей рукой Марк взял его и выпил содержимое одним глотком, после чего его стало клонить в сон.
     Когда Марк проснулся, песок в часах почти весь пересыпался. Было 12 часов дня. Марк чувствовал себя довольно бодро. Не было стража и бессмысленных видений. Он пришел в отличное расположение духа. Так хорошо ему давно не было.
     — Атиллия, твой настой просто волшебный! Будто бы сама Геката варила его.
     — Ради тебя я все сделаю, — проговорила Атиллия.
     — Ты правда так сильно меня любишь? Поклянись богами, что никто не разлучит нас.
     — Любимый, что с тобой, — испуганно прошептала Атиллия.
     — Просто… у меня дурное предчувствие. А предчувствия мои всегда сбываются… — оба многозначительно посмотрели друг на друга и вдруг раздался стук. Марк вздрогнул. Вошел раб-посыльный.
     — Тебе письмо, господин!
     Марк отпустил раба и дрожащими руками вскрыл свиток:
     «Добрый друг — Марку Аврелию», — начал он. «Добрый друг? Почему он не написал своего имени? Что-то здесь не так.» Он стал читать дальше:
     «Я прислал это письмо с верным человеком, как и обещал. Скоро Диоклетиану, возомнившему себя богом, конец! Только после смерти этого чудовища, империя вздохнет спокойно. Я знаю, что ты жаждешь смерти Диоклетиана. Поэтому завтра на пиру мы должны будем действовать. Завтра или никогда. Тиран будет мертв. Этот низкий лжец, не убоявшийся даже кары бессмертных богов, раб своих страстей, должен умереть. Я знаю, как ты, ненавидящий его, мой друг. Но ты никогда не боялся Диоклетиана, разбивая его бюсты и статуи. Все помнят о том, как ты не побоялся унизить его на пиру»…
     — Марк?! — вопросительно посмотрела на него Атиллия, стоявшая сзади. Аврелий думал, что она не умеет читать.
     — Марк, неужели ты…
     Она не успела договорить, в двери постучали. Марк вздрогнул.
     — Атиллия, беги в комнаты и уничтожь письмо. Скорее!
     Увидев гостей, Аврелий едва не лишился чувств. Вошел сам император, за ним победоносная физиономия Фабия, а сзади стояли преторианцы. «Это конец», — подумал Аврелий.
     — Приветствую тебя, мой дорогой Марк! — произнес Диоклетиан. — А почему ты так побледнел?
     Марк бросился к императору и поцеловал краешек его тоги:
     — Просто это очень неожиданный визит для меня, Владыка, сам бог, лучезарный повелитель снизошел в мой дом, чем я обязан такой чести?
     — Твое красноречие на сей раз не спасет тебя, Аврелий, — ехидно проговорил Фабий. Марк перевел взгляд на императора. Лицо Диоклетиана сделалось жестоким и неумолимым. Он побледнел еще больше, поняв, что сейчас будет.
     — Довольно комедий, Аврелий, — не мог успокоиться Фабий, наслаждаясь своим триумфом. Владыке уже все известно, где письмо?
     — К… какое письмо? — нерешительно спросил Марк.
     — Сам знаешь, какое! Обыщите все комнаты, вплоть до терм. Он не мог далеко положить его, — командовал Фабий.
     Атиллия почти бегом вошла в комнаты, спрятав письмо за пазухой. Куда она могла бы спрятать его? Сжечь! Но где сжигающие стекла? Атиллия стала искать в шкатулках, где лежали различные вещи. Вдруг, открыв одну из шкатулок, она заметила, как что-то выпало и покатилось прямо к ее ногам. Атиллия подняла вещицу: это был перстень с редким миндалевидным изумрудом. Она вскрикнула и выпустила перстень из рук. Перстень… Это был именно тот перстень, второго такого быть не могло. Перед Атиллией всплыла вся картина насилия и смерти ее отца. Второй раз она не могла пережить это все. Это был сущий кошмар. Атиллия отказывалась в это верить. Марк… Неужели Марк был убийцей ее несчастного отца? Атиллия вспомнила, каким жестоким он был, как преследовал ее, как бил, какой животной страстью горели его глаза. Да, это был он. Он изнасиловал ее и убил ее отца. Боги, возможно ли это? Атиллия вспомнила клятву, которую дала перед трупом отца. Да, она сдержит ее, отомстит за свою разбитую жизнь, за своего отца… Да, как ей хотелось отомстить! В эту минуту она всем сердцем ненавидела Марка.

     — Ничего нет, — сообщили преторианцы, а Фабий позеленел от злости.
     — Не стоит верить мошеннику на слово, — немного придя в себя, — проговорил Марк. — Быть может, сам доносчик и был одним из заговорщиков, владыка. Быть может, самый близкий твой друг…
     «Хочет ужалить меня», — злобно подумал Фабий.
     — Хорошо, — проговорил император, — тревога была ложной (он испепеляюще посмотрел на Фабия). Они уже собирались уходить, но тут вошла Атиллия. Болезненно бледная, с лицом, словно у восковой фигуры. Слезы застыли у нее в глазах:
     — Вот письмо, — монотонно проговорила она, протягивая свиток императору. Все переглянулись.
     Марк недоуменно и даже испуганно посмотрел на Атиллию, а Фабий злорадно улыбнулся. Его глаза смеялись над поверженным противником. Император стал читать свиток и по мере того, как читал, хмурился все больше.
     — Атиллия! — воскликнул Марк. — Ты сумасшедшая!
     — Нет, я в своем уме, — твердо сказала девушка и глаза ее загорелись ненавистью. Марк оглянулся: но вокруг были лишь злобные, ненавидящие лица и ему стало страшно. Даже рабы смотрели на него с презрением.
     — Ну, — сказал Диоклетиан, — после этого, Аврелий, не мечтай о том, что твой красноречивый язык спасет тебя от смерти. Ты непременно умрешь. Если скажешь мне имена заговорщиков, умрешь быстро и безболезненно, если же нет, мои палачи превратят тебя в чудовище, какое не приснится и в кошмарном сне.
     Преторианцы удалились, уводя Марка.

                ЧАСТЬ 8

                1

     — Что ты наделала, безумная?! — сокрушался перс. — Ты погубила и себя и его.
     — Я сделала так, как должна была сделать, — сухо ответила Атиллия. — Убийца моего отца, разве он должен жить? откуда ты знаешь?
     — Перстень! — сказала Атиллия. — Этот перстень был тогда на нем! Я не хочу больше говорить на эту тему и завтра утром я уйду из этого проклятого богами дома и уеду из Рима.
     — И даже не насладишься видом смерти Марка? — спросил Дарий.
     Атиллия вздрогнула:
     — Нет! Мне это ни к чему. Он свое получит, клянусь бессмертным Юпитером!
     С этими словами Атиллия пошла в кубикул.
     — Ты же любишь его! — как бы с укором крикнул Дарий ей вслед.
     — Ты ошибаешься. Fuerat guondam (когда-то так было).
     Атиллия бросилась на ложе. Перед ее глазами возник образ Марка. Она никогда не забудет его последний взгляд. как он смотрел на нее! Почему же он не может исчезнуть, раз и навсегда уйти из жизни?
     Ей слышался его голос. Она закрыла уши руками, но все равно голос этот не переставал звучать в ее ушах.
     — Уйди, уйди, проклятый убийца! Нет тебе места больше в моем сердце. Боги, кк я тебя ненавижу! Будь ты проклят, исчезни же. Убийца! Марк…Марк! Почему все так вышло… Красивее тебя я никого не встречала, я тебя люблю МАрк, прости…
     До ее головы кто-то нежно дотронулся. Атиллия обернулась.
     — Дарий, о Дарий, что же мне теперь делать? — перс обнял Атиллию.
     — Боги помогут. Ты, главное, верь.
     — Проклятый перстень, лучше бы я никогда его не находила, лучше бы я не знала, совсем ничего не знала…
     Атиллия со злостью швырнула перстень. Послышался скрип двери и вошел старый раб Марка Аврелия.
     — Прости, госпожа. Я стоял за дверью и все слышал. Мой господин не убийца, он купил этот перстень у одного торговца. Я был тогда вместе с ним…
     — Да что ты такое говоришь! — бросилась к рабу Атиллия. — Возможно ли это!
     — Клянусь Диоскурами! — сказал раб.
     — Веди, немедленно веди меня к тому торговцу!
     Атиллия схватила перстень, накинула плащ и они втроем направились к дому торговца.
     Они постучали в двери. На пороге показался сонный человек в легкой тунике:
     — О боги! Кого это принесло в такое время?
     — Если ты мне расскажешь то, что я у тебя спрошу, получишь вот этот кошелек, — сказала Атиллия, протягивая ему толстый кошелек.
     Глаза торговца жадно загорелись.
     — Спрашивай, госпожа, — сказал он.
     Атиллия достала перстень  с изумрудом:
     — Это твой перстень?
     Торговец опустил глаза:
     — Не совсем…
     — Только не лги, — предупредил Дарий.
     — Я продал его одному господину. Он был красив, как Аполлон и мужественен, как Марс, клянусь Эвандром!
     У Атиллии отлегло от сердца:
     — А откуда ты взял этот перстень? — с загоревшимися глазами спросила Атиллия.
     — Четверо молодых людей сидели в моем трактире…
     — В какой день это было? — нетерпеливо задала вопрос девушка. Торговец почесал затылок.
     — Кажется, в 21-й день июльских календ. Я запомнил его, потому что в этот день у меня была особенно хорошая, как никогда, сделка, за что я до сих пор благодарю богов!
     — Часто ли сидят в твоем трактире эти четверо? — перебил Дарий.
     — Увы, господин, они уже не смогут сидеть здесь. Даже при всем желании. Они в царстве Плутона, все четверо! Несносные молодые люди были. Каждый раз устраивали шабаш в моем трактире, а платить за расходы приходилось мне. Один раз расходов было на 100 систерциев!
     — Они мертвы? — спросила Атиллия.
     — Мертвы, моя госпожа. В тот же день… Выпили чего-то. Бутылка из-под старого вина стояла.
     — Боги! — прошептала Атиллия. — Эту бутылку они вынесли из нашего дома. В ней я хранила яд для крыс.
     — Выпили с пьяных глаз! — пробормотал торговец.
     Так вышло, что Атиллия, сама того не зная, отомстила за смерть своего отца. А, быть может, это боги отомстили.
     Атиллия бросила кошелек торговцу и отправилась прочь из его дома.

                2

     Диоклетиан находился в храме. Он вопрошал богов о своей судьбе. Когда он умрет, сколько он будет царствовать? Не составлен ли против него заговор?
     — Masta est! (она готова для жертвы!) — проговорил один из гаруспиков, занося нож над овцой. Разрезав ее, жрец стал внимательно изучать внутренности:
     — Почки, печень, сердце…
     — Двадцать один! — наконец сказал гаруспик.
     — Что двадцать один? — нетерпеливо спросил император.
     — Так сказали бессмертные боги, — ответил жрец.
     Жрецы могли предсказывать будущее не только по внутренностям животных, но также по полету птиц. Любая мелочь могла быть важной. Римляне свято верили в предзнаменования. Едва ли не каждый день они вопрошали жрецов, принося храмам богатые жертвы. Кто о любимой, кто о родственниках, детях, больном отце, о жизни и смерти, о многом другом.
     По дороге на Палатин, Диоклетиан мучился в раздумьях.
     — Двадцать один… Быть может, я проживу еще 21 год? Или умру через 21 день… О боги, только не это!
     В это время Клавдилла беседовала с Фабием.
     — какая же ты умная, Клавдилла, — с улыбкой проговорил Фабий, выпивая из кубка. — Но, клянусь Аресом, если бы не эта дурочка Атиллия, у нас бы ничего не вышло.
     — Да, согласилась Клавдилла. — Уж не знаю, что на нее там нашло, но она сыграла нам на руку! Давай выпьем за это!
     — Но мы пьем уже пятый кубок, — ответил полупьяный Фабий.
     — Ничего, сегодня можно, — захохотала Клавдилла. — По делом тебе, Марк! Как замечательно у нас все получилось, а, Фабий?
     Клавдилла обворожительно улыбнулась.
     Сегодня наш день, Фабий, ведь мы союзники, верно? — она приблизилась к нему и их губы слились в поцелуе.
     — Император идет… — прошептал Фабий.
     — 21, 21, — повторял Диоклетиан, как помешанный. Фабий и Клавдилла переглянулись.
     — Приветствую тебя, бог среди богов! — сказал Фабий, поцелова краешек тоги.
     — Спасибо, мой друг, — грустно улыбнулся Диоклетиан с трагической физиономией. — Жрецы пророчат мне несчастья, увы!
     — О, что ты говоришь, сребролукий Аполлон, ты бессмертен. Какое несчастье может случиться с тобой!
     Глаза Диоклетиана вспыхнули.
     — Заговор! — сказал он. — Аврелий еще не сознался в том, кто помогал ему в заговоре?
     — Нет, божественный.
     — Гм! Какую бы пытку ему придумать, чтобы он устоял? Я думал об этом всю ночь напролет и к утру у меня разболелась голова. Может каленым железом?
     — Пробовали, — отвечал Фабий.
     — Или… припугнуть львами…
     — Не помогает…
     — А может быть выломать суставы?
     — И это было.
     — Так что же тогда? А, знаю… Против этого он точно не устоит, — злорадно сказал Диоклетиан и пошел в свои покои.
     — Ха-ха-ха! — захохотала Клавдилла. — Кажется, пробил твой последний час, Марк Аврелий!

                3

     Марк спал на холодном земляном полу в перерыве между пытками. Ему снились тяжелые, кошмарные сны. Улыбающаяся, наглая, смеющаяся над ним физиономия Фабия, который вдруг превратился в Диоклетиана. Диоклетиан хохочет над ним, как сумасшедший и от этого, холодящего душу, смеха, он проснулся. Но что это? Диоклетиан действительно сидит в углу и хохочет. Он смеется над ним.
     — Ты несчастный тиран… Рим терпеть тебя не может, убирайся прочь! — но в ответ слышался лишь сумасшедший смех. Тогда Марк поднял камень и запустил им в лысую голову Диоклетиана, но тот продолжал хохотать, как ни в чем не бывало. Тогда Марк набросился на него с кулаками, но только сбил руки в кровь — никакого Диоклетиана здесь не было.
     — Опять видения!
     По спине Марка пробежала дрожь.
     — О, Атиллия, что же ты наделала, ты погубила меня!
     Он обхватил голову руками и сидел в таком положении, не шевелясь. Ему чудились голоса, холод пробирал до костей. Он погрузился в небытие.
     Послышался скрип двери.
     — Эй, ты, поднимайся! — услышал узник голос стражника.

                4

     — Марк, бедный Марк! — шептала Атиллия. — Простишь ли ты меня перед смертью… Но, как только ты отойдешь в царство Плутона, я пойду следом за тобой и может быть там ты меня простишь, — она сжала пузырек с ядом.
     Послышался скрип двери.
     Атиллия могла поклясться, что слышит голос Марка. Она прислушалась.
     — О, Марк, как тебе удалось вырваться из лап Диоклетиана? Только боги могли совершить такое чудо! — послышался голос Антония.
     — Я сам не верю в свое освобождение, друг мой. По дороге домой я уже пять раз спрашиваю себя: а не сон ли это?
     Сердце Атиллии отчаянно забилось в груди:
     — Это был голос Марка!
     — Один из «любопытствующих» императора слышал наш разговор с Ульпием в трактире. Конечно же, Диоклетиану стало об этом известно. Он стал допрашивать Ульпия. Ульпий под пытками сознался, что это Фабий и Клавдилла заставили его написать письмо. (Это новостью было не только для императора, но и для меня). Подумать только, моя Клавдилла поклялась меня уничтожить, а сколько добра я ей сделал! Из простой рабыни она стала вольноотпущенницей, а сколько дорогих подарков я ей накупил, подумать только! Чем же я вызвал ее неудовольствие?
     — Она любила тебя, а ты ее отверг, — сказал Антоний.
     — Уж кто-то, а ты-то разбираешься в женских сердцах. И ты представь, что император заподозрил в настоящем заговоре Фабия и Клавдиллу!
     — Боком вышло, — проговорил Антоний. — Но мне не известна судьба Ульпия во всей этой истории.
     — Поняв наконец, что Ульпий стал жертвой Фабия и Клавдиллы, Диоклетиан отпустил его.
     — Слава богам, что все обошлось.
     — Да, но если бы еще пара дней и, клянусь Плутоном, я не выдержал бы! Ты не знаешь, что такое настоящие пытки, Антоний! Все мое тело содрогается при воспоминании о них. Казалось, что мои нервы вытаскивают постепенно, один за другим. Несколько раз я терял сознание. Меня отливали холодной водой. И это бы еще полбеды, но при пытках присутствовал Фабий, чтобы позабавиться, слыша мои стоны и стенания. Я изо всех сил старался молчать. Фабий командовал над палачами, чтобы мне было как можно больнее.
     — Хотелось бы посмотреть сейчас на него в камере пыток, — усмехнулся Антоний.
     — Да, теперь им с Клавдиллой осталось только молиться бессмертным. Они обречены.
     Слушая этот разговор, Атиллия глотала слезы. Марк, ее Марк, сколько он выстрадал из-за нее! Она выбежала к нему, не в силах больше сдерживаться.
     Она бросилась перед ним на колени, обхватив его ноги руками.
     — Марк, Марк, прости меня, умоляю…
     Марк презрительно посмотрел на нее:
     — Встань! Встань и иди прочь из моего дома, женщина, которая причинила мне столько зла. Я не хочу видеть тебя больше в своем доме.
     — Марк, умоляю, не прогоняй меня…
     — Уходи, иначе я прикажу рабам выставить тебя вон. Тебе больше нет места в этом доме.
     Атиллия пошла, а куда пошла, она еще и сама не знала. Возможно он ушла, чтобы никогда более не вернуться.

                5

     Диоклетиан боялся заговора. Боялся предсказаний гаруспиков. Ему повсюду мерещились убийцы с кинжалами. Ведь только боги бессмертны. Даже император, возомнивший себя сыном Юпитера, может умереть. Возле покоев Диоклетиана всегда стояли телохранители. Но он не доверял даже им и все думал над тем, что же значит цифра 21. Ему и невдомек было, что править он будет 21 год. Бросив все, Диоклетиан уехал в восточную часть империи, где дворец-крепость был уже готов. Жизнь там казалась ему гораздо спокойнее. Он окружил себя верными людьми и старался как можно реже выезжать за пределы крепости.
     Клавдиллу же освободили, так как она свалила все на Фабия. За все, что ей пришлось претерпеть, она поклялась отомстить вдвойне.
     По дороге домой Клавдилла встретила Атиллию (такое могут сделать только боги!). Атиллия шла, опустив голову.
     — А, это ты! — воскликнула Клавдилла. — Это все по твоей вине, проклятая оборванка! Ты отняла у меня Марка!
     Атиллия никак не отреагировала, идя своей дорогой.
     — Постой, ты боишься посмотреть мне в глаза, нищенка? Ты ведь была рабыней в доме перса, я знаю. Но Атиллия все шла. Она свернула к одиноко стоящей скале. Здесь гулял ветер. Атиллии хотелось побыть наедине с собой, но Клавдилла бежала за ней следом. Ветер растрепал ее волосы и она была похожа на Горгону. Перетерпев пытки, Клавдилла подурнела. Глаза ее запали, стал тусклыми (но в них светилось еще больше ненависти), щеки ввалились, сама она сильно похудела. Но ей удалось перехитрить всех и свалить все на Фабия, хотя идея с письмом принадлежала именно ей. Фабия Диоклетиан приговорил к пожизненному заключению, и то, ввиду особой милости владыки.
     Но Клавдилла здесь, на свободе,  она отомстит за себя.
     — Стой, остановись, змея! — кричала Клавдилла. — Марк никогда не будет принадлежать тебе!
     — Оставь меня в покое! — не выдержав, обернулась Атиллия. В считанные минуты Клавдилла подбежала к ней и свалила ее на землю. Обе покатились по траве, все ближе и ближе к обрыву.
     — Из нас должна в живых только одна, так пусть это буду я! — издевательски проговорила Клавдилла. Несмотря на то, что сейчас ослабла, все равно была сильнее Атиллии. Но Атиллия не сдавалась, поэтому наверху поочередна была то одна, то другая. Каких-нибудь пять шагов отделяли их от обрыва в пропасть. «Может стоит умереть?» — пронеслось в голове у Атиллии. — «Зачем мне сейчас жить? Умереть? Нет, я не доставлю ей такого удовольствия!»
     В небе парили стервятники, словно предчувствуя легкую наживу. Клавдилла пыталась столкнуть Атиллию вниз.
     — Пусти, пусти же меня, проклятая! — Атиллии удалось вырваться. Клавдилла быстро встала и вытащила из-за пазухи спрятанный кинжал.
     — Боги, призываю вас всех! От вашего имени я погублю эту проклятую! — с этими словами она замахнулась кинжалом на Атиллию, но попала себе по руке. Крупными каплями закапала кровь. Привлеченные кровью, возле нее стали кружиться хищные птицы.
     — Кыш! Убирайтесь! Прочь, прочь!
     Но птицы были уже совсем близко. Отмахиваясь от хищников, окруживших ее, Клавдилла потеряла равновесие и, пошатнувшись, с криками полетела в пропасть. Атиллия закрыла глаза. Ей показалось, что это не птицы, а богини мести, эринии, пришли за душой Клавдиллы. Ей стало жутко одной в этом пустом месте, где гулял ветер и в воздухе пахло смертью; она направилась прочь, к дому перса.
     Как всегда, открыл раб-привратник. Все было, как обычно. А вот и улыбающийся Дарий, а с ним… О, боги! Марк! И как он красив сегодня, в праздничной тоге и драгоценных сандалиях, но он никогда ее не простит.
     Атиллия опустила глаза. К ней подошел Марк и взял за руку:
     — Атиллия, согласна ли ты стать моей женой?
     Девушка непонимающе посмотрела на него. Его глаза улыбались. Взгляд был нежным.
     — Я все рассказал ему, прости, — сказал Дарий. — Теперь Марк знает о причинах, побудивших тебя так поступить и о чудовищной ошибке, а перстень… — он достал перстень с изумрудом. — Перстень больше не будет символом вашей разлуки, — и он выбросил его в бассейн с рыбками. Атиллия бросилась в объятия Марка.
     — Марк, неужели мы снова вместе?
     — Да, любовь моя, благодаря богам! И нас теперь не разлучит никто, даже Диоклетиан!
     Марк прижал ее к себе и они были так счастливы, что он даже прослезился.
     — Ну, что же, — сказал он. — Посмотрим, что будет дальше.
   
     В этот день, казалось, даже солнце светило ярче обычного. Словно Гелиос позаботился о хорошей погоде. Атиллия была одета в светло-зеленую столу, так гармонирующую с молодой листвой. В ее волосах красовались два белых цветка, похожие на те, что она рвала когда-то, но, казалось, это было так давно… она была прекрасна. А вот и Марк. Он в белой тоге и легком плаще с драгоценной фибулой. Он ужасно красив в этом наряде, впрочем, как и в любом другом. Он смотрит на Атиллию и берет ее за руку. Они идут, идут навстречу солнцу, цветам, ясному небу, и уже нечего бояться. Идут дорогой в прекрасную страну, называемую Счастьем. Простым человеческим счастьем, если оставить в покое богов.

Еще почитать:

Добро пожаловать в Черкесию! 3 глава

Кутон

Добро пожаловать в Черкесию! 12 глава

Добро пожаловать в Черкесию! 10 глава