8 глава

Когда мы сражались с этими тварями,  я не когда не задумывался.  От чего  они так мрут,  от чего их так легко убивать.  Сотнями,  тысячами.  Как они глупы,  как их  легко  ловить,  даже когда их  засади,  продуманы и надежны.  Их  глупые крики,  вопли,  удары.  Несуразное оружие,  одежда. Мне казалась, что  так должно быть,  что  они созданы что бы умирать.  Я просто  наверное верил  в наше превосходство, верил в нас.   Я просто не замечал,  не хотел  думать  что  против нас выставляют толпу необученных,  несуразных,  глупых  крестин или того  что  этому равно.

Их  разговоры во время нашего похода,  простые,  глупые. О  будущем,  о  земле,  о  доме. Голоса противны,  но идеи  практический такие же как у нас.  Лишь земля и домик,  на котором будет что то  обетованное, божественное.  Охота,  на мелькаю дичь,  что  бы прокормить себя мясом.  Земля что бы вырастит какие та корешки, все странное,  но знакомое.  Лица словно наслаждаются будущем,  не замечая настоящего. Одно лишь странно? Нечего  о  женщинах,  о женах,  это меня пугала.  Нечего  о войнах  и смерти,  это было нормально.  Даже перед  смертью,  перед мучительной болезнью. Они не чем не отличались  от нас, и это волновала меня.  Глаза несвойственно  смотрели на них,  ища сходство,  не замечая отличия.  Я словно привыкал  к их  обществу,  становился его  частью.  Я не понимал этого,  но это неправильно.  

И теперь  передо  мной факт,  абсолютного  сходства. Глупые несуразные крестями,  Глупа,  безнадежна атакуют колонну гоблинов. Их  атака ненужно,   она не к чему не при ведет,  ведь  они и так мрут от  болезней.  Их  вопли,  страх  так походит на сотни,  нет, тысячи таких же атак гоблинов.  Их  глаза горят такой же ненавистью  как и у этих  тварей.  Не чем они не отличаются,  лишь только  люди высокие,  а гоблины многочисленны.  И передо мной равный бой.  Равные толпы бездарностей,  не знающих  как выжить  и как сражаться.  Они умеют лишь  грабить  и убивать слабых.

Оно,  Командир,  рыцарь,  неважно  смотрит на это, наслаждается этим.    Его  голос,  противный,  кричащей с надеждой на веселье. Берет  и спускается с твари,  закрыв при этом его  глаза.  Достает  свой меч,  небольшой,  старый,  и словно замечая мои глаза,  мои руки,  мой лук командует.  Как умеют  только  те, что  жаждут  убийства,  но  знающий свои обязательства. Он смотрит на меня,  я не вижу его лица,  но глаз,  я знаю,  что  оно смотрит. Оценивает.  Думает,  выводя все за и против. Это  длится секунды две,  три. Его голос  с радостной ноткой дает все же ту команду,  о  которой он думал.  – Защищай,  повозки,  —  глаза сверкнули в сражение —  убьют хоть одного из  старших,  не пощажу…-  и он бросился,  в эту несуразицу, глупость.   Ища что то,  наслаждения,  покоя,  боли,  безумия,  забвения.

Мои глаза сразу же заметили безумца,  он не замечал  куски мяса,  что  летели от  ног, не замечал  криков и безумной радости гоблинов,  что  рвали его  ноги.  Он шел ко мне со своими вилами,  крича «ПРЕДАТЕЛЬ». Его ноги все резали,  а он шел, а может уже полз.  И в абсолютной ярости попытался его удар этими вилами.  Он промахнулся,  но  мой кулак попал  в его морду.  Я начал  следить  за повозками,  я начал  понимать  что  до повозок так еще не кто  не добрался.

Бой шел  в самом конце, где были больные и прокаженные,  которые к смерти уже привыкли,  либо уже мертвые.  И в начале где были самые здоровые и сильные. Порой какой нибудь безумец  забегал  в нашу середину и крича умирал от  толпы гоблинов,  что  резали его ноги и живот.  Лица этих  гоблинов были безумны и радостны,  словно они убили дикое  животное,  хотя для них  мы и были животными. Порой перед мной летали головы то гоблинов,  то  какой то твари.    То  веселый смех,  то  вопли отчаянья.  То  едкие остроты, то  проклятья,  то на людском,  то на гоблинском. Это  все походила на побоища  крестьян,  что  не поделили спорное поля, только  в ход  шли не кулаки,  а  вилы топоры,  ножи,  кувалды.  И в этом безумие лишь одна фигура отличалась.  Он был  в каких  та несуразных  доспехах,  черных.  Его  меч рубил,   без  промаху,  без  сожалений.   Это было  для него  искусство,  это не было  глупая махание палок как у всех,  это были точные,  вывериные  удары.  Где то  слабее, где то сильнее, но каждый удар  либо  носил в себе смерть,  либо мучение.  Все это  продолжалось, и продолжалась, пока люди с переде не начали, заканчивается, а в ушах  все сильнее раздавался крик сзади,  человеческий крик.

Руки приготовили свой жалкий лук,  гоблины либо  смеялись,  либо  удивлялись столь не привычному,  но опасному оружию. Каждый знал что это, знал  что это  приводит к гибели,  но  не пользовался столь прекрасным  и ужасным орудием. Я не понимаю  этого,  но видимо  гоблины столь  плохо видят вдаль,  что  им это  оружие, как тяжелая кувалда у старика.  Он ей, конечно, махает,  но гоблины просто  увернутся и забивают  его. Он что  то  кричит,  о  богах,  о проклятиях,  его  не кто не слушает,  просто  забивают  ножами.   У них  все свои боги,  у меня то же свой бог.   Мои глаза  притягивает  не он,  а то  что  движется,  бежит, он несет факел  и топор,  он что то  намерен сделать,  что то  плохое,  что то ужасное  с той повозкой. На которую смотрит.  С последней повозкой. Там уже нет никого,  мелкие гоблинци  уже исчезли от  туда,  уже давно. Но  он бежит именно туда.  Там умирал  мой брат.  Я  знаю  что он хочет сделать.   Я не хочу его  жизни,  не хочу его  мучений,  своих  мучений,  мне нечего  просить,  мне нечего желать.  И вдруг  голова,  брат и мама,  рука натягивает  тетиву,  стрела уже сама смотрит на него.  Она жаждет его  смерти,  она все исполнит.  Я просто  отпускаю  ее.  Она летит. Через  топы бегущих  и ревущих  гоблинов,  через  мертвого деда,  прямо  в живот.  Это  приносит успокоение,   пустоту,  но вдруг вторая,  то же в живот. Он вскрикивает,  бросает факел, инерция заставляет его  пошатнутся, он его рука подымается,  хочет ударит то  что  было  в повозке,  убить это,  заставить меня предать семью, отца.  Рука уже держит стрелу,  но голова задумалась,  на мгновение,  на предательское мгновение « а что…» его рука начала свой спуск,  стрела не успеет.  Она попадет в живот,  он рука все равно идет к цели.  Гнев,  ужас, боль  все в мгновение,  все в этой руке,  что  заканчивала  свое движение. Я закрываю глаза,  я ненавижу себя. Я не смотрю.  Но тут я не слышу крика,  не слышу мучений.  Я открываю  глаза  и вижу картину не того отпустившегося топора,  а кучу ударов этого  топора в своего  хозяина,  новым хозяином,  Рукой.