7 глава

Руки приноровились,  привыкли,  стрелы не какие, но  штук десять есть.  Ложный страх  беззащитности пропал, остался страх  перед  грядущим. Мой ложный младший брат  постепенно   и медленно  приходит в  состояние,  в которое его  можно назвать живым.  Его  тело  отходит от  горячего жгучего паралича,    постепенно  принимает  вид  не гнойного  мешка,  а слабого  ели живого  крысеныша. Его  руки,  гнившие сильнее всего, лишились  двух  пальцев на левой руке и одного  на правой. Лицо,  которое было  не то, что  красивым превратилось в месиво.  Тело  было ели живое,  но  наросты перестали так сильно рваться,  они просто  зарастали,  принося боль и чесотку. 

Маленькие гоблины( старшие  братья)  следили за ним,  и как бы я не хотел,  кормили его  своей едой.  Он не осознано  перестал быть человеком. Но его глаза,  уже умирали,  они  все понимали,  и его  тело словно не боролось, хотело умереть, но сама болезнь  перестала забирать его жизнь. Словно насладилась его  мучениями и отпустила. Руки его  просили что то, глаза говорили о  смерти,  но рука не подымалась,  не могла забрать его.  Все же он должен жить,  так хотел отец, так и будет.

Я шел,  меня перестали брать в повозку,  видимо  взяв орудия  я для них  перестал  быть  чем то  вроде больным,  и стал полноценной единицей, которую  можно использовать. Они и так использовали меня,  как разведчика,  но сейчас я стал чем то  вроде козырной монетой.  Люди в основе не понимают их  ужасный кривой язык, и уроды слишком выделяются.  А их  желание убивать  практический на нет, сводит все возможности общение.   Нас мало,  и видимо  большой( младший брать)   понимает всю  сложность той ситуации в которую  его  привел мой хозяин.

Мы шли медленно, неся свои пожитки на себе,  подходя к деревне меня отправляли для расспросов,  узнать короткий путь,  сколько до  хозяина этих  земель,  как давно проехали или прошли глошаты,  что  несут  ужасную  весть. Если дорога была обходной,  то  деревню  не трогали,  если проходила через  них,  вырезали полностью.  Давая мне пополнить мой провиант. Большой брат не то что бы хотел  этого,  но как то  надо было  поощрять  меня.  А я не брал  те куски мяса что давали это твари.  Они этого  не понимали,  для некоторых из  них это была вроде кощунством,  смехом,  уродством  всего  человечества.  Кто то  смеялся,  кто то злился,  но  все братья  призирали  меня за это.  По гоблинским  словам это был грех,  не забрать   и не использовать  жизнь,  которую  ты убил.  Но видимо  пока я не убивал,  это было терпимо для него.

…

Руки трясутся,  холодный ветер убивает  мои закостенелое тело.  Не огня,  ни солнца,  не близкой надежды на спасение. Лишь  маленький топор,   что держит  моя рука придает веру в мое будущие.   Несколько дней назад, а может уже недель  пробегал  несчастный,  что  нес весть  о  гибели Сумрака. Он был  в полу бреду,  неся околесицу с криками, призывая бежать. Затем прибежал  еще один,  он был более вменяем,  неся ужасные подробности осады и гибели рода людского.  Он нес о море гоблинов,  о сотни другой троллей,  невообразимых  существах  и конечно же о орках. О орках все знали. Орками всех пугали,  все знали о этих  несущихся  безжалостных  полулюдях желавших  лишь  убийства.  

Руки тряслись,  где то загорелась изба,  крики,  вопли женщин.  Убийства,  грабеж,  страх и ненависть.  Молодые парни,  зрелые мужики,  они все тщательнее и быстрее капали  яму,   глубокую,  что бы все поместилось. А  женщины и дети,  они остались умирать,  но что  поделать.   А они по приказу третьего бегуна от графа закапывает провиант,   и уходим в дальше,  умирать и убивать.

Ночи холодны,  темные.  Утро  бесцветное,  противное.  Каждый день  идем  вперед,  неся боль и страдание своему роду. Кто то  в уныние,  кто то  бежит от реальности  шутя,  придавая всей нашей комедии еще несуразице и глупости.  Кто  то с топором как я,  кто то с вилами,  кто то  с кинжалами.  Каждый  просто  одет,  не вычеркнута,  ни богата.  Лохмотья лишь  на ногах, у каждого уже порвался либо левый,  либо правый сапог.  Голова  закрыта маленькой,  ели заметной калью,  закрывая мои несносные волосы.  Борода уже словно у разбойника,  неказистая,  противная.  Руки,  уставшие   метутся,  прося долгого и приятного сна.  Но  идти еще долго,  дорого до следующий деревни простая,  лес и только. По  которой может идти убийцы,  монстры или такие же  простолюдины убивающие свое будущие или спасавшие его. 

Кто  то  ненавидит  себя за такое,  кто то  уже сбежал,  думая только о  себе.  Я же не имею такой   возможности, вернутся,  мой дом сожжен,  сожжен такими же дураками как я. И лишь вперед  неся пламя и боль другим  дает мне возможность  жить. Смотря вокруг, лица,  простые лица окружают меня.    Я не хочу их  видеть, они все противны, но  я вижу,  я один из  них. И вдруг,  краем глаза я заметал  старичка. Что  тут  делает старик? Седые волосы,  морщины,  слегка потухшие глаза и невообразимая яркая улыбка.  Он словно из  другого времени,  словно из   верха,  словно святой.  Его  улыбка дает силы,  его  походка,  вычурно –привлекательная  словно смеется над  нами.  Он словно радуется всему,  не замечая всего,  что  мы и он делаем.   И снова деревня,  я слежу только за ним.  Он так же улыбается,  он так же вычурно  работает,  смеется,  даже просто  разговаривает с бабами  и девками,  детей невзначай обнадеживает и заставляет искрений улыбается. Он словно другой,  он словно не из  нашего времени.

Глаза все время сжирают его,  и не только мои,  многие заметили этого  старичка, многие к нему походят.  И мои ногу,  уставшие,  идут  к нему,  послушать что  он скажут,  задать вопрос,  понят его.

С кем то он долго  и тихо разговаривает о  будущем,  о прошлом. Кто  то подтрунивает над  его  походкой,  он отвечает. Все смеются.  Я подхожу и спрашиваю, не замечая возни и смеха возле него и его  ответки:

—  откуда ты,  дедок?  И что тут делаешь? 

—  А что мне делать-  отвечает он мне-  я тут  и все. —  его  глаза искренни верят в свой ответ.  Он улыбается простой незначительной улыбкой. —  Сам то  что тут делаешь,  не молодой уже.  –он смотрит на меня,  видя  не  юношу,  ни мужика,  а матерого  повидавшего жизнь мужчину.

 — А мне  не куда идти,  вот и иду с ними. —  спокойно отвечаю  я  — ну что  делать —  и шепотом продолжаю — если дом сгорел,  пожитки пропали,   что делать? —  задаю  вопрос, зная что  не кто  не ответит.

—  Жить надо – ответил  старичок, услышав последний вопрос, непонимающе удивлено смотрев своими старыми глазами  на меня-  живи!

 Смотрю  на него, не осознавая простой и глубокой истины его слов.  Как? Как жить без дома, без  семьи,  без  земли. Без веры в завтра,  без  любимой похлебки жени,  без  смеха детей,  без  всего этого. Я не понимаю  еще раз  спрашиваю:

—  Ты не ответил – говорю  я-  от куда ты?

— От куда я – он задумался своей седой головой-  я уж  сам не знаю. Слишком стар уже.

Так мы с ним и начали болтать,  таких  как я  было  много. Каждый нашел себе друга в этом старом добром деде.

Глубины его  слов,  простоту его лица всегда видели,  но не понимали. Все видели в нем что то  великое,  большое,  но не понимали его.  Все хотели слушать и говорить с ним,  но не обдумывать  его слов. Порой кто то  говорил  что  он беглый,  кто то  что  он бандит,  некоторые думали что  он богатый  рыцарь,  сбежавший от семьи. Некогда он не говорил от куда он, куда шел,  он говорил  лишь, зачем он с нами.

—   учить  хочу я вас, глупых.-  смеясь говорил  он —  да и скучно одному. —   от этого  смеялись  все вокруг.

—  От чего  один. Намучил  всех,  своими речами наверно. Безумец.  Дурачек,  уж седой волос,  а голова не работает как у всех. – отвечали все,  смеясь  над  ним. Он же смеялся с ними.

Лица веселели,  глаза не замечали боли ног и рук, все словно были другими,  он словно всех  забирал  в свое время. Но  как только  мы подходили к деревни,  лица омрачались  и все возвращались в тяжелое настоящие.

Вновь леса,  непроходимые леса. Грохот  колес,  тяжелый вой крестьян и невообразимая,  тягучая мина таких  же несчастных.  Лишь одна большая фигура на коне говорит, что  их  мучение хуже наших.

Больше  руки,  несносное лицо,  черные словно уголь  волосы и нахальная,  жестокая улыбка. Он смотрел на нас и не чего не видел,  не видел  людей,  крестин,  ничего. Он спросил  в пустоту:

— Чьи вы, куда идете. –эти слова были пусты,  надменны и жестоки.

Тот  кто был старшим,  кого  назначили, на нем висела красная повязка на плеча.  Сказал;

—  Мы от лорда   земель,  он желал  забрать всех здоровых мужчин из  деревень  и закапать весь провиант,  который мы не могли забрать. И идти в леса. —  Главный наш не подымал  головы,  его  голос был хриплым,   глаза боялись,  ноги тряслись.

 Он словно не слушал нас,  смотрел,  ища, что то  или кого  то.   Хотя у нас не было ничего. Как только наш  неумелый испуганный начальник закончил.  Он спросил.

— Ваш  Лорд все еще   ждет своих  рыцарей в крепости?

— Да —  боясь, ответил наш командир.

Он,  услышав это,  не обрадовался,  не огорчился.   Надменность исчезла  при имени  нашего хозяина.  Глаза горели невыносимым жжением толи прирезать, толи служить.  Он повел  своего коня через  нас,  кого то забыла копытом, кто то успел отпрыгнуть.  За ним же шли его слуги,  вели коней,  несли броню. А потом шли крестяни,  такие же,  избитые,  неживые, потерявшие все.  Они начали говорить,  кричать:

— дальше  не идите. Дальше что то  есть.  Они  близка,  два или три дня пути.

Они все убьют. Всех убивают,  ни кто не выжал.  Мертвы, все мертвы.

 Эти слова заставили  нас и нашего   подбитого  командира остановиться.

Большие серые глаза,  добродушная лицо,  слегка похудевшие от недоедание.  Большие длинные руки и жилистое тело. На плече все еще была красная повязка,  рубах  испачканная и порванная не закрывала посиневшею  от ударов  кожу. Первый удар копытом   оглушил  его,  но последующие шаги, когда шли слуги  и крестями превратил его просто  в дорогу.  Кто был  впереди  увидел это пытались помочь  нашему почетному командиру,  но их  также начали давить.  Колона прошла  и только тогда мы услышали крики боли.  Командир был  в ужасном состоянии,  ему не кто не мог  помочь.  Но главное он приказал —  искать хорошие место  для засады. И после нескольких дней,  слов сожаление,  прощение — умер.

Начали искать  хороший ельник возле дороги. Другие леса —  кривые,  маленькие,  чуть  ли не мертвые —  хорошо просматривались  и в них  было  опасно прятаться.  Ельник был не далеко —  в трех —  четырех  часах  пути.  Закопав командира,  сказав слова прощение.  Мы стали ждать.

Часы идут,  ноги отдыхают,  уши слушают, губы говорят.  Кто то  сидит на стороже,  кто то  спит.  Мрачное настроение гуляет возле нас,  но не трогает нашего  деда.  Он все так же весел,  он все так же добр.  Его  слабые глаза что  то  знают,  что то  видят чего мы не можем увидеть,  узнать.  И вот   он говорит где он был,  что  видел,  с кем разговаривал,  у кого  учился.  И кто то  из  круга его  почитателей спросил:

—  а Внизу вы были?

Все смотрят,  хотят  узнать.  Он чешет голову  своей правой рукой,  вспоминая. Его  глаза уже улетели на десятки лет  в прошлая,  воспоминания проходят в его  глазах.  Неся радость  и боль,  грусть и наслаждение,  знание и забвение.  Он подымает голову и говорит.

—  Вроде был…-  еще немного  почесав затылок, добавил —  да,  был.

—  Видели их.  Гоблинов или орков,  демонов или чего  то  по страшнее? –спросил  молодой  парнишка  с белыми волосами.

-видал – улыбаясь ответил   —  И гоблинов,  орков, троллей и много чего  из  полулюда,  но демонов не видел.  Не ходил  я в их  города.

— А какие  эти орки?  —  спросил  все тот же парнишка —  Страшные?

 — Тх, глупые – ответил  он.  – не чего  не знают,  не черта не видят,  только дерутся.  Дубасят   друг друга,  да и других.

—  А тролли  правда такие большие,  что  выше стен  крепостных? —  спросил  уже я,  зная легенды о  этих  тварях.

 -А, это  смотря какие. —  сказал  старик – есть мелкие,  те не выше дома,  с ними и поговорить  и погулять можно. – на его  лице появилась  радостная улыбка. —  а есть  такие,  что  выше стен  и крепостей, такие нечего  не слушают,  горы метают.

—  а я слышал  что  внизу есть  род  людей ящеров  и людей змей…-  начал   мужик который черпал  воду из  сюртука. —  они…

-Они слушать любят —  продолжал  старик —  только надо всегда говорит,  а то  не довольны будут,  как тролли. —  С улыбкой ответил  он.

Он не рассказывал  о ужасах,  боли или страдании.  Он просто  говорил  о  этих  тварях  как о  чем то привычном,  не значительном.  Они были для него толи людьми,  толи зверушками.  Тут паренек не из  нашей кучки крикнул  нашему мудрецу.

— что гонишь белиберду всякую,  если знаешь что, то рассказывай ,  я то же хочу послушать.  —  он подошел  к нам.  Одет он был  так же,  лишь сапоги были новые,  видимо  украл  у кого то.  —  только дельное, нужное говори.

—  О ком хочешь  послушать,  я о многих  слышал  и в живую кучу  видел. Много  чего дельного  могу рассказать —  добродушно отвели старик.

—  Видимо  здесь  не у кого  нет смелости спросить —  он оглядел  нас,  смотря своим кривым носом,  надменными и  жестокими глазами —  я спрошу. Че по гоблином?

 Он смотрел  на него,  хотя ответа.  Старик перестал, улыбается,  и начали искать  ответ в своей памяти.   Мы не задавали этот вопрос, зная что  нас ждет,  пытаясь забыться и просто наслаждается рассказами о тварях  которых  никогда не уведем.  Но  этот вопрос все вернул  в настоящие,  ища ответ что  там будет. Старик вернулся к нам из  прошлого  и заговорил:

— С этими тяжко  будет.  Не убить,  не принять.  С ними либо  драться, либо умирать. – ответил  старик серьезна. Его глаза горели ненавистью,  призрение к этому роду.  

— А договорится? —  ехидно  спросил  парнишка.- они же болтают на своем?

Старик улыбнулся, глаза перестали гореть  ненавистью.  Он ответил в той же добродушной форме :

—  С ними язык сломишь, но не договоришься.

 Мужик был доволен ответом. Он знал для себя,  что этот старик не когда не был  ни внизу,  ни верху.  Для него это  было  просто  успокоение своих  тревог и грядущей смерти, пускай  несет свою  белиберду  народцу,  он видел это так,  я начал видеть так. 

 Слова за словами,  речь  все  льется,  неся чужие и  свои мысли в потоке времени и заставляя думать, о  чем угодна,  только не о  смерти и на сущем.  Так прошел день,  второй, третий.  Кто то  заболел,  кто то  умер,  но  их  похоронят и дальше слова за словами.  Где то  несется дождь,  мы сидим в своих  землянках, которые уже давно выкопаны.  Где то  идет  слежка за дорогой,  там нет слов,  там лишь глаза пытаются пробить  сумрак мира лишенный эмоций и горя. Люди живит,  бегут,  привыкают.  Где то кто  то разводит  маленькие самодельные деревянные печки,  берут хорошие еловое полено,  раскалывают, и в середину суют сухую  хвою  и поджигают.  Света дает мало,   но все равно, если присматриваться видно.  Люди на издыхании, нас всех  лишь  удерживает  знание, что  в заде ничего нет. Нет пути назад.   Нет того  приятного  уютного дома,  нет ничего,  только  безысходность.  Старик все еще с нами,  все еще весел. Только это  начинает  надоедать,  его  слова все непонятнее,  глупее, словно все это  обман,  словно все что он говорит это  выдумка,  не связанная с прошлым.  Прошлым которым, если задумается, нет. Лишь  глупые отрывки  несвязанные не чем, что что–то он видел,  с кем то  разговаривал,  как весело.  Кто то  от него  уходит,  кто то  приходит.  Я же все время вижу,  вижу и нечего  не понимаю. И вдруг  резкий сбор.  Каждого хлопают  по плечу по  три раза,  знак,  все начинают срываться,  собираться,  доставать свои  вилы,  топоры.  Да, топор. Как давно я его  не брал. Он тяжелый,  хотя казался раньше легче перышка.  Слегка заметная ржавая пелена появилась на нем.  Сколько я его не брал? Неделю?  Месяц?  Неужели мы так давно  сидим здесь?  Неужели дни так пролетели. Сколько  я не ель? … Сейчас это не важно, я беру топор, протираю его. И  иду на место,  на свое место.    Руки трясутся, отчего?  Отчего они трясутся? Я осматриваюсь, людей нет,  мира нет.  Лишь пелена сумрака передо мной.  Я жду сигнала,  крика.  Точно крика? Да крик,  все начнет крик.  Люди исчезли,  но они здесь.  Мир пропал,  но он точно есть…  Да.  Вот в чем он был фальшив,  как я это сразу не понял. В нем нету мира,  нет людей.  Только его  глупая правда…  Крик.