Пенсионер и ЗОЖ

Пенсионер и ЗОЖ

   Пенсионер сколько себя помнил, всегда мечтал о пенсии. Даже в детстве, еще при советах, он постоянно огорчал своих родителей, прошедших в своем детстве оккупацию и сопутствующие ей страшные события, и поэтому желающих своему потомству светлой и безоблачной жизни и слышащих от других детей о желании стать космонавтом или на худой конец пожарником, свой же отпрыск заявлял о заветной мечте стать пенсионером. Родня, по доброте душевной, предлагала провериться у знакомого психиатра, родители обижались, но отпрыск все же загремел в объятия старорежимной психиатрии после падения в пятилетнем возрасте с велосипеда вниз головой в открытый четырехметровый бетонный подвал возле какой-то стройки. Неделю ребенок с забинтованной головой не мог говорить, мордяшка опухла, и спасла его лишь детская мягкотелость. Потом его как прорвало, говорил целыми днями и даже во сне. А тут еще главврач заметил, что деревья вокруг больницы стали сохнуть, покумекав малость с завхозом за чашкой спирта, велел расширить лунки деревьев, чтобы значит, воды корням досталось больше. Два джентельмена из постоянного состава больницы, обретающиеся здесь с самой постройки больницы, то есть с 50^хгодов, было матюкнулись, больница по старорежимному утопала в зелени деревьев, но завхоз незаметно от главного сделал им спонсирующий знак, и представители поколения, приученного к наркомовским 100 грамм, бодро взялись за халтурку. Однако, луснув лопатой по земле от второго по счету дерева, услышали знакомый скрежет металла и по привычке сразу присели. Больница выходила пустырем на берег степной речушки, впадающей в Волгу. В 1942 году за берег этой речушки дралась дивизия НКВД и германские «туристы» положили на этом пустыре уйму своих, прежде чем злые нквэдэшники навсегда остались в своих окопах. Долго еще под обрывом стояли краснокирпичные коробки домов постройки начала прошлого века, исполосованные пулеметными очередями и изгрызенные попаданиями снарядов. Однако халтурка «горела» и изможденные нарзаном стали осторожно расчищать место скрежета. Первым показалось дуло, оно довольно прилично сохранилось в битом кирпиче. Прошло всего четверть века после Великой Войны. Затем из-под кирпичного крошева показался железный лист, тут уже послали за главным глазеющих неподалеку санитарок. Следопыты поневоле присели на перекур, который продлился до прибытия одновременно главврача, милиционера и военкоматского майора. Майор попросил всех отойти, малость пошурудил саперной лопаткой и велел поднять лист. Бабы в толпе ахнули. Под листом лежал в ненашем камуфляже и высоких ботинках из проспиртованной кожи с виду манекен, только очень высохший и сжимал желтыми костяшками немецкую винтовку с оптическим прицелом. Навеки он прицелился в сторону степной речушки, да только выстрелить не довелось, патрон остался в патроннике. Об этом всем объявил майор с планками на кителе, осторожно вытащив винтовку из цепких объятий высохшего стрелка. А потом привычным движением отсоединил прицел, протер стекляшки осторожно подсунутым бинтиком со спиртом и дал посмотреть в него набежавшим больничным детишкам. Будущий пенсионер на всю жизнь запомнил черное перекрестие, делящее на части яркую зелень деревьев, заполняющую весь окуляр.

   Дедов своих пенсионер никогда не видел, потому что они ушли на Великую Войну и не вернулись. Одна его бабушка промаялась с тремя детьми в донских степях всю оккупацию, вторая – с двумя у рудника на Кавказе и тоже в оккупации. Степная бабушка помнила, как немцы менялись румынами и обратно. На Новый 1943 год немцы ушли, но перед уходом немецкий офицер оставил румыну штабную карту, но веселые дети Трансильвании сразу же, увидев на околице уходящих тевтонов, уселись в избе праздновать, велели нажарить принесенных с собой картошки, сала и мамалыгу, а вместо скатерти подстелили ту же карту, из штабной культуры перевернув ее наизнанку. Однако праздновать долго им не довелось, в степи загремели русские танки, на огородах раздалось громкое ура, и племянники Антонеску, похватав со стола жратву, пустились в бега, предоставив благородным тевтонам выяснять отношения с рассерженным Рус-Иваном. Бабушка пожала плечами и только было, убрав в печку съестное, собралась сворачивать штабно-картовую скатерть, как на пороге возник Освободитель в танковом шлеме и пряжке со звездой на ремне полушубка. Сходу спросив про мужа и улыбнувшись выползшим из-под лавки детям, Освободитель и с ним в морозном пару десяток красноармейцев заполнили всю хату. Присев к столу долгожданные достали фляжки, и было глотнули с горла, как бабушка, а в ту пору молодая еще солдатка метнулась к печке, достала с пылу, с жару, к довольному гоготу солдатиков и предложила застелить стол по новогоднему, достав все ту же карту. Застилая стол, случайно повернула лицевой частью карты к командиру, и тот мельком глянув на штабные значки, вдруг переменился в лице, вырвал карту из рук хозяйки и с криком: «За мной» бросился из хаты, красноармейцы, похватав оружие, последовали за ним. Бабушка схватила детей в охапку и села на пол. Почти сразу же в стороне глубокой балки зазвучали оглушительные разрывы, перемежаясь с треском пулеметных очередей. Наутро в избу вернулись те же красноармейцы, только теперь и они угощали детей, посадив их на коленки, и посетовав, что их командир не может разделить радость встречи, потому как подранен и отвезен в медсанбат. Потом к обеду пришел строгий внимательный командир, угостил детей плиткой шоколада, бабушку подробно опросил про карту, записал все и застегнув свою полевую сумку, поздравил всех с Освобождением и с Новым Годом, пожелал бабушке возвращения мужа с Победой и поинтересовался возрастом ее сыновей погодков. Бабушка, сказать честно, ничего не поняла, слишком много событий свалилось на душу молодой солдатки. Только весной, когда стаял снег и обнажились страшные следы оккупации, ее трое суток колотил ледяной озноб, родня думала – не выживет, уже и детей разобрали. Встала она исхудавшая, вся черная, а тут еще сын ушел по мобилизации в шестнадцать лет с танковой мастерской. И похоронка на мужа. Но бабушка уже оклемалась и думала только о сыне, чтоб хоть он вернулся. А сын дошел до Берлина уже танкистом, и вернулся к матери только в 1950 году в отпуск после военного училища с двумя медалями за войну. Бабушка тоже получила медаль в честь годовщины Великой Победы. Из всей этой истории будущий пенсионер сделал вывод: Родина тебя не забудет, может просто нескоро вспомнит.

   Был у него еще один пример раскинуть свои думалы. Прижился к бабушке, уже когда вовсю сажали кукурузу после войны, бывший пленный солдат, которого из фашисткого концлагеря освободили американцы. Конечно, после этого его освободили свои из своего лагеря, как полагается. На всю жизнь запомнил пенсионер его прибаутку: «Слухай милок начальство и старших и жить будешь хорошо, но недолго». А приняв «на грудь» рассказывал страдалец, что поднимали их на работы в концлагере рано в пять утра, а поздно вечером, умаявшись на рейховых работах, дрыхли они «без задних ног». И вот часа в три ночи приезжает с проверкой какой-нибудь фюлерок весь в черном, а охрана тоже не железная, хоть и псевдоарийцы. Начинается тихая паника, пока фюлерок спускается  по верхней дороге в лагерь. Натурально местные фюлерки и капо пытаются поднять толпу на экзекуции. Однако встают лищь «активисты» и прихлебатели, тяжкой жизнью не измученные. Остальные тупо реагируют на удары дубинок и лай собак, потому что встать нет сил. Вот тех то кто послушался и гонют вроде навстречу фюлерку, а на деле – в крематорий. Фюлерок на машине спускается – аллес порядок, печи дымят, экзекушн арбайт. Коменданта лагеря – железный крест на сиську, фюлеркам помельче – лайковую перчатку пожать, им и этого много, псине лагерной. Эге, подумал будущий пенсионер – этож просто конвейер по жизни, запомним.

   В детстве пенсионер еще и пожил в Западной Сибири, воочию повидав широту народной души.  Восхитили его прежде всего старообрядцы. Ну у кого еще увидишь пельмени, которые готовятся зимой в ванне заполненной сибирским деликатесом полностью и подогреваемой четырьмя спиральными кипятильниками. Дома на смоляных сваях поднятые, обсыпанные землей, в получившемся чулане скот держат, сами сверху живут, никакой потоп не страшен, а буде приключится – на больших деревянных воротах скот на пригорок по воде как на плотах перевозят. Зимы в Сибири морозные, как за пятьдесят ниже ноля – школы закрывают, а краснощекие детишки весь день на морозе играют. Самолет летит, лыжа оторвалась и с завыванием в снег воткнулась. Детишки налетели, раскачали, выдернули и на снежную горку затащили, попрыгали на нее, а в ней  три метра длины, так со свистом на дюралевой лыже с горки мотанули, и так сто раз, пока летуны за лыжей не приехали. Летом – болота, черника, голубика, бурундуки разные. Детишки стайками уходили через болота до старых скитов. Идут иной раз, глядь на кусту винтовка висит вниз дулом, ложа зеленая, а под кустом череп, видать старый ненец или манси успокоился. Винтовку можно повертеть в руках, пощелкать затвором, но повесить должно обратно на место. Рассказывали, один газовик сдернул винтовку с куста и целый день на буровой хвастался, а смеркаться стало – пульку словил в затылок, а до кустов с полкилометра было. Раз детишки осенью замерзли на болотах, в скит зашли, да уморились на лавках так и залегли. Проснулся кто-то среди ночи, луна в окошко светит, а за столом сидит за свечкой старец и читает большею книгу нараспев. Проснулись уже солнце лица щекотало, а на столе туески с хлебом – солью, да вода в кувшине ключевая. Подкрепились и пошли через болото в поселок, а там уже родные с милицией ищут. А то еще в холодину лютую попросились детишки прокатится на тягаче с люком на крыше кабины. Ну парни в тягаче подняли ребятишек почти на трехметровую высоту в кабину тягача. Покружили по поселку, с дороги сбились, надо напрямую на трассу выезжать, а тут на пути несколько рядов сарайчиков, на замки закрытые. На всю жизнь запомнил будущий пенсионер, как от гусениц тягача в разные стороны доски отлетали на полном ходу. Проехали парни напрямик детей осторожно из кабины опустили на тропинку к домам и только их и видали.

   Попал пенсионер в молодости на учебу в столицу в самое смутное время, без стакана не разберешься. Посему ученики отряжали самого молодого по выслуге офицера в московские круглосуточные киоски. «Вот тебе Ванька, таньго на все, вот тебе канистра, и принеси нам пять литров польска водка». А потом смотрели в окно, как Ванька переливает бутылки в канистру. Поэтому пенсионер не верил в ЗОЖ, что на роду написано, то и примешь. Если не судьба – ни ЗОЖ не поможет, ни уколы – ничаго. А вот пеший ход творит чудеса, даже если без креста. Раз по выходу на пенсию, завозился пенсионер по хозяйству, а с другого берега Волги родня позвала на юбилей, нехорошо отказывать, до юбилея не все дотягивают, тоже своего рода знак качества. Свои-то уже поехамши, надо догонять. Переправился пенсионер на речном трамвайчике на тот берег, до которого в свое время гансы не дотянулись, а тут очередная транспортная катаклизьма, полвосьмого – а автобусы не ходят. И до Срахтубы 25 км. Натурально, бомбилы стоят караваном, их время. Подошел пенсионер, а благодетель вещает: «Срахтуба – шестьсот рэ». Двинул пенсионер, а бомбила скидочку вослед бросает: «Ладно, командир, за писотьку доброшу». Было у пенсионера на кармане пятихатка, женой даденная с надеждой на экономный расход, и своих – сотняшка, итого: шестьсот рублей. И поймал он себя на мысли: «Что такое канфорт по сравнению с радостью пройтись пешком по своей земле. И тем более родня уже вся пинючая, ни поговорить, ни попеть песни народные, блатные, хороводные». С тем и пошел пенсионер в сумерки вдоль трассы. Августовская жара с заходом солнца малость присела, но астпальд был раскаленный, и идти пришлось по пыльной обочине. Да пыль то, бог с ней, но в тот год трассу собрались расширять, и на обочину рассыпали мелкий гравий. Пенсионер как мог, обходил кучки гравия, но ноги то и дело натыкались на одинокие камешки, а обувка была неподходящая, сандалишная, знать бы наперед, кроссовки для походов были, но дома остались. А кругом под лунным светом раскинулась заволжская зеленая благодать, поля, плантации, протоки, заводи. Пройдешь с пяток километров, ноги опустишь в холодную воду и снова вперед. К чести автомобилистов, многие останавливались, завидев одинокую фигурку на пустынной ночной трассе, предлагали подвезти бесплатно, на что пенсионер благодарил, и отвечал с гордостью, что он находится на пенсии и никуда не торопится. Да и на самом деле, куда спешить человеку на пенсии? Обувка его на подходе к мосту у Срахтубы  полностью развалилась, пришлось ее выкинуть, обмотать ноги лопухами и надеть сверху полиэтиленовые пакеты, замотав их горловины. Вот в таком виде и подошел пенсионер к ночному киоску у дома родни и спустил все деньги на бухло для родни и сласти для детей. Для провинции, в которую превратили место Сталинградской битвы безмозглые управленцы, этих денег хватило на два увесистых пакета. С ними он, вошед в квартиру родни, и скомандовал привычно: «Рота – Подъем!» и праздник пошел по второму кругу. В три часа ночи. Ногти конечно на ногах сошли, спасибо гравию, собрал пенсионер их в коробочку из под спичек на память. Из этого компота пенсионер сделал один вывод – комфорт портит людей, пешие переходы возвращают радость природы. А вы говорите – ЗОЖ. …УЕЖ. Так то вот.

Илья Татарчук