Глава 35
— Может и не подействовать?
Диана теперь каждую минуту включала экран смартфона, чтобы глянуть на время.
— Нет, должно подействовать.
— Уже сорок минут.
— Ну, плюс-минус.
Мы лежали на моей ужасной кровати, с которой я так ничего и не сделал. Её голова лежала на моём колене, и я гладил её волосы.
Мы хотели спать.
Ужасное чувство, когда ты сожрал колесо, ожидал разъёба, а в итоге тебя наоборот клонит в сон.
Понятия не имею, как такое происходит, но, я уже стал думать, что это какое-то палёное дерьмо.
Блин.
Ну, хотя бы есть другое дерьмо. Надо подождать ещё минут двадцать, а затем – распечатать кристаллы или что-нибудь ещё.
— Где ты их достал?
Я нехотя приоткрываю глаза.
— Таблетки. Где ты достал?
Она зевает. Я зеваю.
— Ну… возможно, ты слышала о том, что случилось вчера. Типа…
— Про то, что люди дрались на улицах?
— Ну, это не сама новость, но… Да. Так получилось, что все (не вздумай употребить это жуткое слово на «Н») прикольные штуки стали бесплатными. Поэтому люди и дрались. Дрались за эти прикольные штуки.
— А ты дрался с кем-нибудь?
— … Нет, нет, я же не такой. Просто… быстро взял таблетки и ушёл. Я бы не стал, просто был поблизости и решил прихватить. Таблетки – это ж просто игрушки, ничего серьёзного. Вот я прихватил их с собой.
Мы висим ещё минут пятнадцать, а затем Диана встаёт и неровной походкой идёт в туалет.
Да, бля, дерьмовое дерьмо, эти таблетки не работают! Сраный цитрамон. Подумать только, и кто-то заплатил бы за это полторы штуки.
Короче, надо посмотреть, что там у меня ещё припасено.
Встаю и подхожу к полочке под столом.
И на третьем шаге понимаю, что колесо сработало. Я улыбаюсь. Да, твою мать, это то, что нужно. Нужно было просто встать. Благодать святого Трипа водопадом низвергается на мою побитую голову.
Наливаю воды в стакан и пью. Немного подташнивает, но…
БЛЯЯЯЯЯЯЯЯ..)))))))))
Прикольно. Это прикольно. Я, как будто, получил пятёрку за сложный экзамен. Мне, будто шесть лет, и папа похвалил меня за красиво написанный рассказ. Я получил работу своей мечты. Женился на любимой девушке.
Я в раю или…
Дверь туалета открывается и ко мне выходит Диана. Лыба до ушей и пешки, как пятирублевые монеты.
Чёрные пугающие пешки и глаза на выкате. Эту морду я ни с чем не спутаю.
— Да? — спрашиваю её.
— Дааааа, — говорит она.
Дааааааа, нас обоих мажет, как сук.
Въёбываем музыку. Танцуем под какое-то христианское гавно. Пиздец, конечно, это можно считать богохульством, но и похуй.
Мажет. Мажет. Такое слово – мажет. Оно подходит к нашем нынешнему состоянию как нельзя лучше.
Мы, как плавленый сыр. Арахисовая паста со вкусом МДМА. Наши тела объединяются в одно целое, а затем разлепляются, чтобы поглядеть друг на друга.
Я трогаю её. У неё классное тело, но член стоит в сторонке (в смысле, не стоит). Это хорошо — хотя бы, нет лишних мыслей.
Какая классная на ней одежда. Тонкий облегающий свитер. Эта юбка выше колена.
Блин, зачем она надела такую юбку? На улице всё ещё довольно холодно. Ещё не лето, а она надела юбку, прикрыв ноги лишь тонким слоем чёрного капрона.
Какая она классная.
Такая классная, такие тонкие руки. Наши пальцы соединяются. А взгляды срастаются.
Она спрашивает, что это, что это, что это, блин, что это, а? Что это такое и сколько времени будет продолжаться?
— Если честно, — говорю, рассматривая её в упор. — По-разному бывает. Но три часа. В любом случае – не думай о таком. Просто отпусти время.
Что это, спрашивает она, что это за чувство.
— Просто серотонин, малышка. Это просто радость в чистом виде.
— Мне как-то даже не по себе.
— Не, тебе не нужно бояться. Ты со мной. Всё норм.
Через час вялых плясок и прикосновений наступает фаза пиздецки интересных разговоров.
Мне интересно слушать её. Серотонин бьёт прямо в уши, я не понимаю больше половины из того, что она рассказывает.
Это не то же самое, что базары по накуре. Там я, хотя бы, сохранял точку опоры внимания, а тут просто пялю на неё счастливыми выпученными глазами и киваю каждые три секунды.
Ага, ага. Ага. Пипец. Ага. Классно-классно, ага.
Наконец, мне удаётся приструнить своё состояние, и я присоединяюсь к беседе.
Она говорит, что ей вновь сделалось не по себе. Очень резко, пару секунд назад.
— Это нормально, малышка.
— Нормально?
— Да, всё это нормально. Просто… просто тебе сейчас так хорошо, как не было никогда, да?
— Никогда, да.
— Никогда, блин.
— Я рад, что встретил тебя.
— Я тоже рада, блин, тоже.
— Я так рад, что встретил тебя, ты самая хорошая девочка в мире, ты просто супер классная, знаешь?
— Ты тоже, ты тоже, — она тянет руки ко мне и касается моих щёк. — Ты тоже такой классный, почему я не встретила меня раньше? Я в жизни такого не испытывала. Я не знаю даже, что это, но мне очень нравится. Возможно, так нельзя, но меня сейчас это совсем не волнует.
— Я люблю тебя.
— Я… — она замирает. — Я, блин, теперь тоже люблю тебя, серьёзно. Я не вру, типа…
— Я тоже не вру, малышка. Я люблю тебя.
Я люблю её. И я целую её.
Первый поцелуй по накуре. Второй – под экстази. Охуенные у нас складываются отношения.
Второй поцелуй – не то, что первый. На этот раз мы пытаемся съесть друг друга. Мы полны энергии.
Мы, мазафака, любим друг друга.
На самом деле вряд ли это можно назвать любовью. Нас прёт. Но качки на анаболиках – тоже качки, блин.
Наши языки сталкиваются, объединяясь в общей ротовой полости. Я целую её шею.
— Я люблю тебя, малышка.
Она что-то говорит, когда я облизываю мочку её уха. Наверное, это очередное признание в любви.
Да, да, малышка, я тоже, я тоже люблю тебя. И я беру твоё ухо в рот.
Она обхватывает мою шею руками. Нас разделяет стол, я обхожу его, едва сохраняя равновесие.
Стараюсь держать фокус внимания, но каждые пятнадцать секунд невольно вылетаю из реальности. Выглядит для меня это так, будто играешь в новую компьютерную игру на слабом компьютере.
Несколько секунд видео. Завис. Продолжаешь уже в другом месте следующие несколько. Снова завис.
Я целую её, держа за шею; возможно, слишком жёстко, но мне насрать.
Завис.
Раздвигаю её ноги и беру на руки. Малышка такая лёгкая. Да и я на пике сил. Чувствую себя чуваком из порно.
Никогда так не делал, но теперь мне даже не страшно уронить её. Держу малышку над столом.
Завис.
Несу к кровати. Она целует меня в шею. Мой член стоит. Да, мысли о возможности или невозможности стояка немного портят общую картину страсти, но я невольно заглядываю наперёд.
Она дочь пастора. Типа, девственница. Как дева Мария. Они же все девственницы…
Бросаю малышку на кровать, ложусь на неё. Она обхватывает ногами мои бёдра. Вперёд. Назад. Просто прицениваюсь.
Мы ещё в одежде, но понимаю, что сейчас – самое время попробовать избавить её от определённых её элементов.
Завис.
Не думаю, что это лучшее время. Не думаю, что это то, что нам нужно сейчас.
Накачал эту малышку наркотой и теперь собрался трахать? А как же мысли о браке? Нет, серьёзно, осади, малой.
Кто это говорит?
Может, совесть, а, может, Иисус — тебя ебёт? Последние три дня ты бредил мыслью о том, что женишься на этой девочке, а теперь собрался изнасиловать её?
Стоп, да какого? С хрена ли я её насиловать буду? Она мою шею облизывает. Ай, ай, блин. Не люблю засосы. С хрена ли…
Она не в адеквате.
А я чо, лысый, блин? Я вот сую ей руки под кофту. Какая гладкая спина, блин, и ты хочешь, чтобы я отказался от этого дерьма сейчас?
Ты слышишь этот голос. От тебя зависит, прислушаться к нему или нет. Но ты должен принять правильное решение. Эта девушка находится под воздействием сильно-действующих эйфоретиков и не может нести ответственность за свои действия.
Бля, да это не грибы, какого хера она должна быть не в адеквате? Малышке просто хорошо, короче…
Короче, я снимаю её кофту.
Завис.
Колготки. Блин, надеюсь, у неё у неё там нет волос.
Блин, надеюсь, она не захочет остановиться на этом, ну, типа, ещё не готова и всё такое. Потому что те три раза под колёсами я даже не думал о том, чтобы кого-то трахнуть, а сейчас болт стоит, и мне даже немного больно от этого напряжения, его срочно нужно снять.
Но для начала нужно снять её лифчик.
Спортивный лифчик, блин, она моя королева.
Послушай, малой, тебе просто нужно взять себя в руки. Ты же решил встать на путь исправления?
БЛЯТЬ, ЗАВАЛИ ЕБАЛЬНИК, КТО БЫ ТЫ НИ БЫЛ, АГА?! Я ПОЛГОДА НЕ ТРАХАЛСЯ, А ТЫ ПРОСИШЬ МЕНЯ ОСТАНОВИТЬСЯ ТЕПЕРЬ? ДА ОНА ЖЕ СТОНЕТ, БЛИН, КАК ПОРНОАКТРИСА, С КАКОГО, ВООБЩЕ, ХРЕНА Я ДОЛЖЕН СЛУШАТЬ ТЕБЯ СЕЙЧАС? Спокойно. Так, спокойно. Не баламуть меня, ок? Мы не делаем ничего плохого. Просто небольшой петтинг. Возможно, секса у нас даже не будет, ладно? Посмотрим, просто…
Завис.
Одной рукой придерживаю её за талию; другой – пытаюсь стянуть трусики; губами ласкаю её сосок; малышка изгибается во всех возможных местах.
Я, конечно, не портной, но по всем признакам это 90*60*90, ю ноу.
Завис.
Её трусики на уроне колен. Ворота открыты, милорд.
Ужасные мысли в голове, малой, ужасные.
Ну ладно уж, давай попробуем. Конечно, я понятия не имел, что там между ног у девственницы, может, я сейчас крест пальцами нащупаю, но, если бы было что-то важное, она бы уже предупредила, ну…
Ни одного волоска. Малышка готовилась или ей на самом деле 10?
Завис.
Мои пальцы скользят по мягкой влажной поверхности. Малышка касается моего члена, и я понимаю, что сам ещё в штанах. Вот ты, братик – бармалей, ну. Снимай штаны, блин.
Глава 36
Я вымотан так, будто это меня трахали. Встаю с кровати, натягиваю штаны. Нужно покурить.
Нужно покурить, такое состояние никуда не годится. Мысль об убитом деде болит в голове. Пытаешься переключить внимание, но это тело в снегу не даёт покоя.
Блин. Блин. Она же знает его. Знает этого деда.
Мои родители умерли. Мой лучший друг предал меня. Мне одиннадцать, я получил первую в жизни тройку в четверти и все каникулы буду под домашним арестом.
У меня нет никаких сил, желание жить идёт нахуй. Чувствую себя, короче, в крайней степени дерьмово.
Мы только что трахнулись, да? Блин, это же… ты только что трахнул дочь пастора, малой. Выкупаешь? Выкупаешь, блин, малой?
Ты отвратителен, сукин сын и я с тобой не разговариваю.
Мысль об убитом деде болит уже меньше, но страх того, что она вновь начнёт разрастаться, подобно опухоли давя на кости черепа, не позволяет мне теперь расслабиться.
Расслабиться и признать, что у тебя только что был секс с самой красивой девушкой в мире.
Мысль об убитом деде заставляет меня напрягаться каждый раз, когда всё становиться слишком хорошо, чтобы я мог расслабиться.
Это мой новый триггер. Вот сейчас. Что сейчас идёт не так? Ни одного повода чувствовать себя в опасности.
Начинается новый этап твоей жизни. Ты уволился с работы. Познакомился с хорошей девушкой. Когда закончатся наркотики – обязательно найдёшь себе работу по душе, а, может, даже раньше.
О, у, о-о-о, что это ещё такое?
Что-то с моими глазами, наверное, но мир начал становиться чёрно-белым. Как нуар-детектив.
Мы сидим за столом и курим сигареты, а я не свожу глаз с Дианы, которая… теряет краски. Что она делает здесь?
Какой ещё новый этап жизни? Неужели ты и в самом деле решил, что заслуживаешь чего-то хорошего после того, как убил пожилого… ТАК, СТОП!
Я…
Я зажмуриваюсь и стараюсь незаметно вытряхнуть из головы плохие мысли. Отхода – дело нешуточное; с лопатой на танк не пойдёшь.
Я. Не. Убивал. НИ-КО-ГО. Я хороший человек.
Оставил умирать там несчастного старика. Он просто делал свою работу, а ты, торчок, пришедший за химической наркотой, оставил его умирать в сугробе.
Так, спокойно. Всё хорошее и плохое, связанное с наркотиками, постепенно проходит. Тебе нужно помнить этот принцип, малой. Не стоит отдаваться этому состоянию полностью.
Но смерть деда, ведь, была.
Это просто отхода, так и должно быть. И краски все на месте, просто твой серотонин на нуле. Нужно сходить за пивом, оно поможет, оно поможет – сто процентов.
А деду ничего уже не поможет…
ДА ХВАТИТ, БЛЯТЬ, ХВАТИТ УЖЕ, ХВАТИТ, СУКА!
Твою мать… Мне что-то совсем нехорошо. Но деду-то…
ХВАТИТ, СУКА, ХВАТИТ, НУ!!!
Блять. Блять. Это теперь всегда со мной такое будет?
Нет, это пройдёт, сколько раз повторять? Не сходи с ума.
С ума меня сводит этот внутренний диалог с n-ным количеством участников, который я даже не могу теперь контролировать.
Малышка спрашивает, всё ли в норме?
— Да, да, — говорю.
— А мне что-то не очень.
Если в этом плане, говорю, то это пройдёт. Секретный дедовский рецепт, нужно просто… продолжение смотрите по ссылке, а по ссылке новость о том, что два каких-то торчка убили деда по своему собственному рецепту, СУКА, СУКА-СУКА!!!
Нужно просто покурить травку. Да, почему ты раньше об этом не подумал? Она всегда спасала тебя, твоя отдушина этого жестокого мира.
Она поможет тебе и в этот раз. Забудешь про все неприятности, краски усилятся, а мысли о деде…
Мысли о деде не исчезнут до тех пор, пока ты пытаешься их не впускать. Твоя совесть – насильник и возбуждается сильнее, если пытаешься сопротивляться.
Не-е-ет, нет, просто покури и всё встанет на места.
Тушу сигарету в стакане, говорю малышке, что нам нужно покурить. Она тоже выглядит не круто.
Нам нужно покурить. Хорошенько покурить. Забиваю плотный водник. Курит она. Курю я. Кашляю, чтобы сильнее пропёрло. Вот теперь хорошо. Да. Вот теперь…
Здесь нужно небольшое отступление в пользу объяснения. Дело в том, что эффект от употребления марихуаны находится в прямой зависимости от настроения твоих мыслей в этот момент. Я знал это, конечно, мне говорили об этом как-то раз.
Конечно, каждый раз, когда я курил шмаль – мне становилось легче. Но связано это было с тем, что моя жизнь мне на самом деле нравилась.
Я чувствовал спокойствие. И курил, как правило, один или с Акимом. Возможно, поэтому я не думал, как сильно она может загнать человека в таком расположении духа, как у меня сейчас.
К тому же зелень, совмещённая с иными наркотическими средствами может слегка менять эффект, преимущественно усиливая его. И это я также знал. Но… почему-то забыл.
Короче, я сидел уже минут херзнаетсколько и тщетно боролся со своей совестью, залипая себе под ноги.
Моей вины в том, что дед умер, не было. НЕ БЫЛО.
У него, наверное, были внуки и дети. Он прожил хорошую жизнь. А Сэм, СЭМ, ЭТО СДЕЛАЛ СЭМ, убил его.
Нет, он просто ударил его. Убили его вы оба, когда бросили в сугробе. Он замёрз. Дедушка замёрз насмерть.
Ты убил своего брата по вере. Хорошего человека.
— Ты… — я поднимаю расширенные глаза, поняв, что это рвётся наружу.
Диана вопросительно наклоняет голову. Боже, до чего жутко-красные у неё глаза. Чёрно-красно-красивые.
Ты не должен этого говорить, малыш. Этим ничего не решить.
Она такая красивая. Красивая девушка, которая даже не знает, что я за человек. Нужно. Нужно признаться ей. Она была с ним знакома – наверняка.
— Ты знала того старика, о котором говорили на служении?
— М?
— Дед, тот дед, понимаешь?
У тебя ещё есть возможность остановиться.
— Ка… какой?
Она ничего не поняла, просто переведи тему.
Если остановишься сейчас – завтра можешь не проснуться. Ты и без того уже разозлил Бога. Что он сделает с тобой, если ты и сейчас проявишь малодушие? Она поймёт. Ты же не зарезал его, а просто… Просто так получилось, получилось так, ну!
— Неважно.
— Какой дед? Ты про кого?
Блин. БЛЯТЬ, БЛИН, БЛЯТЬ!
— Который умер.
— Се… Семён какой-то там, да?
Я чувствую облегчение от того, что она почти не знала его. Возможно, она даже поймёт меня, да? И никому не расскажет.
Нет, это дерьмовая идея, дерьмовая.
— Он умер по моей вине.
Ну ты и дебил, малыш.
Всё, теперь дороги назад нет.
Однако, от сказанного становится на порядок легче. Да, будто это ты и должен был сделать ещё в тот момент, когда его фото появилось на проекторе в церкви. Как там у Достоевского: «Я – УБИВЕЦ!».
Я вижу, как округляются её красные глаза. А шея вытягивается.
Она говорит, что не понимает. А я объясняю, что это моя вина, моя, но не только моя, конечно, но и моя – тоже.
Всё это вышло случайно, я и подумать не мог, что такое произойдёт со мной. И, короче, я выкладываю ей всё, как на исповеди.
И по Сэма. И про деда. Про n-ное количество наркотиков в моей тумбочке. Всё, как сказал мне Иисус в моей голове.
…Я курил марихуану и гашиш на протяжении трёх лет, с самого своего совершеннолетия…
…Сэм предложил пойти за амфетамином, я был настолько глуп, чтобы пойти с ним той ночью…
…Не я убил его, не я! Это был Сэм!..
…Хотя, я также приложил к этому руку…
…Будь у меня выбор, боже, будь у меня выбор теперь…
…Я бы никогда, никогда не пошёл с ним, милая, я бы никогда…
Это лицо я не забуду никогда. Это уставшее серое лицо, освещаемое в полумраке светом от экрана смартфона.
— Вы ходили за… тем, что мы… — говорит она, подбирая, пожалуй, наименее мерзкие для неё слова.
Начал ссать – не остановишься. То же самое и с душой.
— Почти за тем же. Сторож, тот покойный старик, царствие ему… Мне просто нужно было сказать тебе, потому что, — так театрально и в то же время искренне наклоняюсь я к ней и беру теперь её руку, а она, стараясь не смотреть на меня, пытается эту руку вернуть себе обратно. — Ты и в самом деле много значишь для меня, я никогда, понимаешь, детка, я никогда не испытывал такого. Мне кажется, что я с ума сошёл, — смеюсь, — будто, знаешь, сам не свой. Но это единственное, что грызёт меня, и теперь, после того, как ты знаешь ВСЁ, абсолютно всё плохое про меня, я могу быть уверен, что…
Она встаёт и осматривается. Будто, приходит в себя после гипноза. С полминуты массирует глазные яблоки, затем стоит складывает руки лодочкой, прикрывая лицо ниже переносицы.
Я выдыхаю последние кубические сантименты чувства вины из своих прокуренных лёгких.
Мне по-прежнему плохо, но теперь – дело лишь в серотонине.
— Мне нужно идти, — говорит она, подаваясь к своим сваленным в кучу вещам на кровати.
Она идёт к прихожей, а я иду за ней.
— Ты же не поедешь сейчас, — говорю я ей. — Я не хотел напугать тебя, я лишь хотел… покаяться.
— Я не пастор, — обрывает она и начинает обуваться, поглядывая на экран смартфона.
Я говорю, что и не считаю так. Я говорю, что она дорога мне. Я говорю ТОП самых бесполезных вещей в этот момент.
Диана говорит, что тот дед, о котором я подумал – умер от старости в своей постели. И она не знает, кого мы убили.
— Вы оставили его в снегу?
— Я не…
Я просто хотел…
— Мне просто…
Её глаза пустые. Её зрачки большие, как и её вера.
Она говорит, что ей нужно подумать.
— О чём? — спрашиваю её.
А она молчит.
Идиот, мысленно говорю себе, видя её в последний раз. Разболтал свою самую страшную тайну.
И как должна смотреть она на тебя теперь? О чём должна думать? О том, что ты подверг её опасности сесть в тюрьму. Затем накачал наркотиками. Рассказал о том, как убил человека, УБИЛ, не ищи оправданий стопроцентной смерти старика в снежном сугробе.
— Я вызвала такси пять минут назад. Оно приехало. Со мной всё будет хорошо, я позвоню, когда доберусь. Пожалуйста, — она смотрит на меня так, что мне становится понятно всё. — Пожалуйста.
Ты обнимаешь её безответное тело, которое горящим углём дымилось под тобой полчаса назад.
Последние объятья от последнего человека, с которым она стала бы строить отношения.
У меня есть единица амфетамина. Кристаллы. Два пакетика мефедрона. Пакет анаши. И стройная плитка моей леди Гаш, чей голос с нарастающей громкостью звучит из этой тумбочки под обеденным столом.
«Давай, малыш. Мы все здесь. Всё, чего ты на самом деле хочешь. Не скрывай, малыш».
«Да, малыш, — говорит леди Амф, — тебя хватит на всех нас, малыш. Тебе даже не обязательно выбирать»
«Давай, малыш»
«Малы-ыш»
«Малы-ы-ы-ы-ыш…»
Глава 37.
Ну и пошёл ты. Пошёл ты.
— Пошёл ты, — говорю в пустоту. — Не очень-то и хотелось иметь с тобой какие-то дела. Откуда ты, вообще, взялся в моей голове? Откуда эти голоса и мысли? Знаешь, что, — говорю, — я считаю, что с моей крышей что-то не так. Вот и всё. А ты воспользовался этим. Думал, что я и в самом деле могу стать твоим другом? Не, мужик, пошёл ты, пошёл ты в жопу, я больше не боюсь тебя.
Ещё бы, я добивал грамм скоростей, лежа в уже остывшей ванне. Сейчас мне определённо было не страшно.
Я чувствовал себя хорошо.
— Знаешь, что? — говорю, качая головой в такт музыке из телефона на полу. — Знаешь, чё я скажу тебе? Можешь убить меня, если хочешь. Наша сделка аннулируется. Думаю, ты и сам это понял, Боженька. Я не собираюсь плясать под твою дудку. Привёл меня в церковь, показал этого деда, а потом выяснилось, что это и не тот дед. Тот дед жив, а ты не сказал мне этого. Я молился ночами напролёт, в моей башне была куча мыслей, но только не те, что нужно. Ты же не мог рассказать мне правду про того деда, верно? Зато мог запретить курить гашло, нюхать дрянь, искать закладки. Постоянно угрожал, что убьёшь меня. Знаешь, ты…
Я привстаю из ванны и тыкаю пальцем в потолок, закатив глаза: Ты ничего мне не сделаешь теперь.
Я делаю жирную дорогу на краю ванны. Вдыхаю.
ААААААА!!!!!!!! СУКА!!!!
Аким стучит в дверь. Спрашивает, всё ли нормально?
— Охуенно! Всё охуенно, блять! ЛУЧШЕ НЕ ПРИДУМАЕШЬ, ОТЪЕБИСЬ!
— Я хотел…
— Чего, блять?
Аким прашивает, можно ли покурить мой гашиш. МОЙ ГАШИШ?
— Кури, пока ноги не откажут – только отъебись от меня!
Делаю ещё одну дорогу. Боже, что я творю? Тебе нравится смотреть на это, Боже?
Зажимаю рот рукой и кричу. Обе мои ноздри жжёт огнём. А лёгкие дышат пламенем. Моя голова наполняется кровью. Извилины сворачиваются в узлы.
Моё тело дрожит и судорожно дрыгается. Моя шея – взад-вперед в такт охуенно дерьмовой музыки.
— Знаешь, чего? — шмыг-шмыт, шмыг-шмыг. — Ты просто играл со мной. Дал мне эту девку. Не нужна она мне. Она скучная. Я даже не хотел её трахать. А она оказалась шлюхой и знаешь, что ещё? Я пытался исправиться. Ты же был свидетелем моего исправления? Мой разум был ясен, и я не собирался это прекращать. Но ты подсунул мне эту шлюху!
И я повёлся на неё, а ты что думал? Она позвала меня на те собрания. Ей было со мной по пути до метро. Она предложила взять травку.
ОНА захотела трахнуться со мной. Ради неё я пошёл искать всё это дерьмо по району, все эти закладки, я просто хотел дать ей что-нибудь, чтобы она обратила на меня больше внимания!!!
Ты сделал это со мной своими собственными ебучими длинными руками, понял ты это??? Ведь знал, что не смогу удержаться.
Раскрыл все закладки в стране, ну надо же! А чего ты ждал? Что мы все такие праведники? Я попробовал ходить в церковь четыре сраных недели, я лишь один раз взял травку и очень раскаивался после этого. Но ты решил продолжить искушать меня.
ПОШЁЛ ТЫ! — шмыг-шмыг, шммммыг! — Ты меня не убьёшь. Я буду нюхать это дерьмо до посинения и не сдохну, понял? Потому что ты лишь в моей голове, — я сильно бью себя указательными пальцами по пульсирующим вискам. — Все эти страхи в моей поехавшей башке. Мысли о том, что я сдохну, о твоих запретах и наказаниях.
Даже моё сердце так сильно бьётся лишь в моей башке! С сердцем всё в порядке, МНЕ ДВАДЦАТЬ, какие у меня, блять, могут быть проблемы с сердцем?! Мне насрать на это, понял?
Да, клал. Клал, клал на всё это дерьмо. Для лохов – вся эта святошность. Я чуть было не стал святошей. Хах. Испугался, что сдохну от лишней дороги и подумал, что меня кто-то предупреждает.
Никто… никто на хрен не предупреждал меня. Ни Иисус, ни Будда или тот, кого нельзя рисовать. Насрать на это дерьмо. Я сам себе хозяин.
Теперь у меня нет ни босса, ни наставника, ни высшего существа над головой. И если я окочурюсь под забором – то сделаю это исключительно по собственной инициативе. И не будет в этом никакого вселенского вмешательства.
Я просто загнал себя. Меня неплохо трипануло. Трава, колёса, трава, амфетамин, трава, амфетамин из другого пакетика (что, скорее всего, и не амфетамин). Конечно, это просто мои выдумки. Я с детства был фантазёром.
Боже, ну ты и дебил, малыш.
Я выбираюсь (выкарабкиваюсь) из ванны.
БАХ-БАХ-БАХ-БАХ.
Леди Гаш напоминает, что находится в полной моей власти.
Не, леди Гаш, не сегодня. Меня и так что-то штормит… А, блин… Сердце и вправду начинает пугать. Блин, ну почему я никак не могу нащупать эту середину.
Обязательно же надо обдолбаться. Ещё и после колёс, да блин, да блин! Я совсем не берегу себя.
БАХ-БАХ-БАХ-БАХ-БАХ-БАХ-БАХ-БАХ-БАХ-БАХ.
Это так бесит, так бесит. Хватит уже стучать, ДА ХВАТИТ УЖЕ, НУ! ХВАТИТ СТУЧАТЬ, ЭЙ!
Выхожу из ванны, Аким сидит за столом, на котором красуется водник. Да, вот, что мне нужно. Ещё немного покурить. Ещё немного…
Нет, малыш, не нужно тебе курить, ты чего удумал такое?
Чего он на меня так уставился?
— Чего ты на меня так уставился?
Аким отвечает не сразу, у его рта застыла вилка с накрученной на неё лапшой.
— Ты нормально, бро?
Нормально, говорю. Вслух или мысленно, но… Говорю, нормально всё.
Всё.
Нормально.
Глава 38.
В чистилище никто не боится. Страх, счастье, иные эмоции, которые мы принимаем за нас – вещества, впрыскиваемые в нашу кровь при определённых обстоятельствах.
Мы устали. Мы веселимся. Хотим трахаться. Или курить шмаль. Бухать. Немного поспать на работе и при этом не получить выговор.
Всё это – бред, который в чистилище воспринимается, как твои выходки на вчерашней пьянке.
В чистилище все всё понимают. Старики, зрелые, молодые, парочка детей. Даже дети, блять, не плачут – охуенное место.
Не сказать, что здесь прям скучно.
Не могу вспомнить момента, когда оказался здесь. Может, я уже несколько лет висю здесь с этими молчунами.
Но да, здесь неплохо. Никаких запахов, громких звуков. Лишь длинный коридор, как в поликлинике.
Но без гнетущей атмосферы, которую, опять-таки, в таких поликлиниках создают именно орущие ублюдки и скверные запахи.
Чувак сидит справа от меня. Говорит, что он панк. Умер от цирроза печени. В 95-м. Охуеть, он тут заебался, наверное.
Но нет, говорит. Уже, конечно, почти проанализировал всю свою жизнь; ему кажется, что в тот момент, когда он закончит – его и вызовут.
А я. От чего умер я?
— Двадцать лет, — говорит панк, — молодой.
Он в тридцать окочурился. В двадцать, наверное, говорит, дерьмово окочуриться – так он и говорит, окочуриться, блин.
А я ещё и не определился, дерьмово всё или нет. Потому что почти ни хера не помню.
Панк говорит, что скоро вспомню. Всё до последней детали. И обязательно расскажу ему, потому что он пиздец как хочет знать, воскресили ли мы всё-таки Летова!
А я только собираюсь ответить, что его именем даже аэропорт назвать запретили, как слышу, пожалуй, самый громкий звук за всё время пребывания здесь.
По коридору от человека к человеку отпрыгивает «красавчик».
Красавчик, красавчик, красавчик, красавчик, красавчик.
Кого это они зовут?
Панк смотрит на меня. Я смотрю на панка. Затем понимаю, что смотрит на меня не только он.
Панк говорит: «Красавчик, ты как?»
Красавчик, я как?
А я говорю, понимая, что это, возможно, последнее, что я скажу ему, прежде чем мы расстанемся навсегда:
«Гражданская оборона навеки осталась в наших сердцах. Её слушают до сих пор. Летова слушают, ты понимаешь?»
Слушают Летова, все его слушают, — повторяю я и вижу напротив себя лицо, прикрытое медицинской маской. А голос повышается до женского или даже девичьего.
— Эй, красавчик, ты нормально?
Я понимаю, что лежу и пытаюсь встать, но сильные руки… медсестры?.. прижимают меня к кровати.
— Тебе ещё рановато, ты перенёс сердечный приступ. Капельница должна закончиться, а утром тебе сделают кардиограмму.
Твою мать, это больница? А что с её? Что с её глазами?
Медсестра садится на мою кровать и снимает маску.
— Тебя сюда почти мертвецом привезли – не каждому удаётся с Богом поздороваться.
— Я его и не видел, — сокрушенно отвечаю я. — Что случилось?
— Вообще, я там не была, но ребята со скорой сказали, что ещё пара минут – и нить была бы потеряна. Не знаю, что ты там и в каких количествах юзал, но тебе явно стоит прекратить делать это, а то твой движок что-то совсем не вывозит.
— Я просто переборщил – вот и всё. Там и в самом деле было много чего.
Она красивая.
— Это всё из-за тех закладок, да?
— Я… — не хочу об этом говорить.
Коридор наполнился шумом и суетой. Медсестра оживилась и вышла, чтобы посмотреть. Я хотел домой.
Очень хотел домой к своей леди Гаш. Не знал, можно ли после перенесённого мне конкретно обдолбаться, но планировал узнать это у врача следующим утром.
В палату вошёл док, что-то бормотавший моей медсестре на ухо.
— Вы уверены, доктор? — отозвалась медсестра.
— Совершенно. Молодой человек, — док похлопал меня по голени, полагая, что я сплю.
— Да, доктор.
— Вставайте, с вами всё в порядке. Нам нужно освободить место, вставайте, вставайте.
Я встаю, желая узнать у доктора подробности, но тот уходит, едва я привстаю с кровати. Медсестра подаётся ко мне, чтоб помочь встать, но я отмахиваюсь.
Извиняющимся тоном она говорит:
— У нас и в самом деле нет свободных мест, простите. Сегодня непростая ночь.
— Да. Она и в самом деле такая, малышка, — говорю я, осторожно ступая босыми ногами по мёртвому полу.
— Пойдёмте, вам выдадут ваши личные вещи.
Глава 39.
К сожалению, я пропустил ту часть истории, когда меня откачивали, потому как беседовал в тот момент с грешниками. Но в карманах выданной мне одежды остался лишь паспорт.
Леди Гаш ждала меня там одна. Ну, возможно, Аким скрасил её одиночество, но я-то знал, что она тоскует там без меня, моя любовь.
Малышка из Церкви не выходила у меня из головы. Её имя вот только… Д. Даша? Старался не думать о том, что навсегда потерял девушку, в которую почти влюбился.
Но леди Гаш, она залечит мои раны.
Спросил у прохожей бабы время. Та отштанулась и едва не наебнулась на бордюре.
И в самом деле – непростая ночь для многих из нас.
— Метро, просто скажите, где метро?
Баба махнула рукой в сторону, с которой шла. Мне показалось, что сделала она это лишь затем, чтобы я отъебался от неё.
Вот, ведь, народ, а? Запуганные, дрожащие, слова им не скажи без приступа панической атаки. Хотя, может я и в самом деле выглядел так ужасно, как и ощущал себя.
Леди Гаш, леди Гаш, леди Гаш.
Позже я даже устыдился того, что не доверял этой прибабахнутой мадам, указавшей мне дорогу. Метро и в самом деле было в указанной стороне.
На подходе к турникетам вспомнил, что помимо телефона, у меня отсутствует… всё? Вообще, всё.
Я что же, теперь даже не мог попасть домой, что это всё значит? Законопослушный гражданин ранним утром не может оказаться в тёплой постели с плюшками на сигарете?
И в тот момент такая злость охватила меня на этот мир и на ситуацию, в которой я оказался, что без задней мысли и впервые за всю свою совершенно законную жизнь, я решился перепрыгнуть вонючие эти турникеты.
Назад не смотрел, но охранники кричали мне вслед до тех пор, пока менее чем за минуту не преодолел я половину эскалатора.
Сердце стучало, как и в те разы. Но на этот раз длилось это недолго и в вагон я вошёл с ровным дыханием.
Интересно стало мне, на какие ещё нарушения готов я ради своей любимой? Едва камнем не забил человека до смерти. Убил деда (а, это было из-за скоростей и не я). Перепрыгнул через турникет.
Был бы я террористом — обвязался бы плитками гашиша и поджёг бы себя в ебене матери.
К семи часам быстрым шагом приближался я к дому, надеясь, что Аким, желая скрасить одиночество и снять стресс, не позвал к нам очередного своего дружка.
Долгие гудки домофона.
Ну давай, брат, пусти меня!
— Да?
— Это я.
— Чт… Ты?
— Думал я сдох?
Томное ожидание в лифте. Прошмыгнул в щель, как только створки его стали открываться.
Широкими шагами двигался я теперь к нашей норе. Аким открыл дверь, а я даже не взглянул на него. Сразу подался к тумбочке и…
— Куда ты их дел?
Аким не отвечает.
Бро, говорю, куда ты дел всё дерьмо.
И лицо Акима мне совсем не нравилось. Его кадык дёргался, а взгляд бегал под ногами.
— Чувак, просто скажи, куда ты дел дерьмо. И на кой ты, вообще, трогал его.
Дрожащим голосом Аким сказал, что испугался.
— В… в каком это смысле, мужик?
Аким испугался и…
Что с нашей норой? Такой бардак, неужто мы такие зас…
— Тут была полиция, — отвечает Аким.
— Мусора?
Что за?
— Оно внизу, — наконец, отвечает Аким.
— Внизу?
Он закопал его в нашем уютном недосадике с обосранным газоном и тощими кустами.
— Так, ладно, показывай мне место, — я стараюсь держаться бодрячком. — Давай, одевайся, давай.
— Какого, вообще, хрена, — стиснув зубы говорил я, когда мы заходили влифт, — ты оставил всю наркоту на улице, можно было найти место в подъезде, где-нибудь на лестничной клетке или…
Аким многозначительно глянул на меня.
— Прости, забыл спросить твоего разрешения, потому что ты был в коме, а я, типа, спасал нас обоих. Жаль, что ты не стал свидетелем той чудной сцены после того, как отрубился на моих, блять, голубых глазах.
Короче, когда я поехал в гости к праотцам, Аким впал в истерику. Нужно признать, что, если бы мой мальчик вовремя не взял себя в руки и не вызвал скорую — я бы, вероятно, сейчас на него бузил.
Аким позвонил в скорую, сообщив о сердечном приступе, попутно пытаясь реанимировать меня.
Шприца с адреналином мы в аптечке, к сожалению, не держали, но и у меня была не полная остановка, а что-то, вроде, питстопа, когда сердце совершается с десяток ударов в минуту, поддерживая базовые процессы организма.
В общем, он впал в загоны и подумал, будто скорая может приехать с копами, а там…
— Ты, хоть, представляешь, но мы уехали бы на двадцать лет, каждый из нас?
Да, Аким был прав. Прав был, когда спустил всю наркоту вниз и закопал под кустом на газоне (ну, на том, что было похоже на газон).
Белый Аким и серый я спустились вниз. Первый — перелез через низкую ограду, отделявшую тротуар от подобия газона. Сел на корточки.
Я перелез следом и оба мы стояли теперь около куста с остатками снежного покрывала под ним. Палевый он, конечно, прикоп замутил.
Боже…
Нет-нет-нет, леди Гаш, нет! Я спасу тебя!
Мы оба, забыв о приличиях и безопасности, опустились на колени и стали раскапывать землю под этим долбаным кустом. Эх, как в старые добрые времена, ебись они в рот.
— Постой, — я бросил копать. — Уверен, что это, вообще, тот куст? Тут есть ещё парочка, ты в темноте, может, и не запомнил?
Я походил кругами по газону, принялся копать под соседним кустом, приговаривая, может, мол, ты не под тем кустом закапывал, может, она где-то здесь, моя леди Гаш и мои порошки и диссоциативы-галлюценогены, которые я так хотел попробовать, может, все они где-то здесь, ждут меня, может…
Я снова был в земле. Мои чёрные руки прекратили копать, когда взгляд сфокусировался на очередной яме подо мной. Лишь тогда я заметил, что газон уже весь в этих ямах, будто крот постарался.
Я глянул на Акима, который сидел под первым кустом, опустив голову.
— Хули ты сидишь, давай помогай. Это твоя вина, мужик, только ты можешь вспомнить.
Аким поднял на меня заплаканное лицо.
— Его забрали, зай. Всё забрали. Я помню, где закопал.
Нет.
Нет-нет-нет-нет, моя леди Гаш не могла вот так от меня уйти. Нет, где же счастливый конец? Столько усилий, чтобы сидеть теперь в этом ЕБУЧЕМ, БЛЯТЬ, ОГОРОДЕ???
Да, этот голубой ублюдок всё испортил – мысленно проговорил я. Ненавижу этого пидора, ненавижу, вообще, всех пидоров, всех людей, НЕНАВИЖУ ВСЁ ЭТО, И ЛЮБЛЮ ТОЛЬКО МОЮ ЛЕДИ, МАТЬ ЕЁ, ГАШ!!!!!!!!!!!!
Я хотел схватить булыжник и ушатать своего лучшего друга, как того мудака в лесу. Я, блять, ненавидел Акима, но… услышав тогда, как тихо хныкает он и увидев, как продолжает сидеть он у того проклятого куста, я подполз к нему и обнял сукиного сына.
— Прости меня, — заикаясь на всхлипы, сказал он.
— Ничего, парень, я не обижаюсь.
Обижался я на него пиздец как, но вряд ли это имело теперь какой-то смысл.
Боже, моя единственная леди Гаш. Целая плитка. Сто грамм манны, посланные блуждающему иудею.
Я едва не убил человека. Меня едва не убили. Насался по городу, как угорелый. Ради того, чтоб сидеть сейчас под этим блядским кустом, обнимая своего единственного друга и воображая, как я ломаю ему башку о заборчик.
Сидеть вот тут и понимать, что я ничего не хочу — даже вставать, возвращаться в нашу родную конуру, где всё будет напоминать о ней.
Мы выкурили по сигарете — совсем немного радости — капля воды в этом адском котле российско-наркоманской действительности.
Еще почитать:
Карантин. Медитация.
Роман — Кожа и Чешуя. С чего начинается Деликатес
Торчьё — Эпилог
Невероятные Друзья Оимиеля — Невероятные Друзья Оимиеля(№4)
«
»
