Деликвент (от лат. delinquens — правонарушитель) — субъект, чье поведение характеризуется нарушением правовой нормы, в результате чего возникают правоотношения ответственности.
Глава 15
Я немного пьян (немного, ага) и понимаю, что лучше было бы лечь спать. Но эти ублюдки никак не расходятся, и я считаю, что не могу просто взять и пойти спать сейчас.
В конце концов, у нас же, блять, студия, наша кровать – в метре от стола, и я буду слышать каждое их слово.
Как в таком состоянии можно уснуть даже будучи изрядно (вот это верное слово) пьян?
Беседа идёт хорошо. Дрочка, драки, буллинг в школе, анальный секс – мне интересно общаться с этими ребятами.
Я, конечно, частично был знаком с темой «гей в этой дерьмовой стране», но даже пьяным Аким всегда был довольно скрытным касаемо своих ощущений; будто, это был его защитный инстинкт, который он применял ко всем натуралам.
Ближе к часу ночи я уже собираюсь попросить их разойтись, но тут в дверь звонят.
Мы напрягаемся. Сейчас час ночи. Мы, как, блять, и всегда, никого не ждём. Домофон не звонил.
А этот сраный дверной звонок эхом прокатился по студии. Мы на девятом этаже, в одном из полтысячи таких же жилищ. Мы пьяны, в гавно накурены и у нас на столе гашиш.
Кому какого хрена от нас надо?
Беру гашиш и иду на балкон, шёпотом прося Акима, чтобы тот глянул в дверной глазок. Аким подаст сигнал, если там копы. Да, копы запросто могли прийти, если кому-то из соседей мешал шум.
Может, просто соседи с просьбой быть потише.
Но опыт подсказывал, что с большей вероятностью это будут сразу копы. Мерзкая привычка, от которой из жопы вырастает длинный лысый хвост — не пытаясь выйти на контакт с шумными соседями сразу звонить 02. Крысиная привычка-пережиток сталинской социальной инженерии.
Я смотрю вниз. Нет, вряд ли это копы, я бы увидел их мигающую тачку.
Аким кричит, что всё нормально. У меня отлегает от сердца. Поверить не могу, что я чуть не выбросил леди Гаш. Ну… то малое, что от неё осталось.
Пришёл Сэм. Он вошёл в подъезд вместе с другими жильцами, поэтому не звонил в домофон. Он дерьмово выглядит. Просит сделать ему плюху.
Сэму я сделаю плюху даже, если он придёт под утро и разбудит меня. Он нормальный перец.
Делаю ему две жирные плюхи и себе одну. Судя по выражению лица Акима, он тоже не против догнаться, но стесняется. Не собираюсь предлагать ему сам.
Через пару минут, вдохнув две наполненные жёлтым дымом бутылки, Сэм приходит в себя и заползает в беседу.
Я должен их прогнать – мне, блин, завтра на работу. Но что-то останавливает меня, и минут через тридцать (на самом деле прошло не больше десяти) Сэм наклоняется ко мне за столом и говорит…
…не хочу ли я понюхать.
До этого он залипал в телефоне и показывает мне теперь координаты на карте. Всего восемьсот метров. Он всё оплатил. У меня перехватывает дыхание от услышанного. Сэм и оплатил. Жду завтра снег, хотя он идёт уже неделю.
Конечно, я соглашаюсь. Сам того не желая, отбрасывая все здравые мысли на тему предстоящего рабочего дня и ночного похода за кладом, я соглашаюсь.
Сейчас двадцать минут второго, и мы одеваемся, чтобы идти за амфетамином. Серёжа и Антон увлечены друг другом и не видят, как Аким бросается к двери следом за нами.
— Эй, куда вы?
— Мы придём, через десять минут мы придём, — Сэм спешит удалиться.
Я ещё немного смотрю на расстроенного Акима и ухожу следом.
Боже, этот несчастный мальчик сейчас похож на восьмиклассницу, которую бросил парень.
Он мой друг, нужно не забыть потом сказать ему, каким жалким делает его влюбленность в этого засранца-наркомана.
Плохие мальчики. Плохие мальчики нравятся всем. Даже мне Сэм симпатичен. Представить страшно, что я испытывал бы, трахни он меня.
По пути Сэм спрашивает, нюхал ли я фен? Я слышал про фен. Мы идём брать его? Да, мы идём брать два грамма самого вкусного амфетамина в городе. Не знаю, как он отличается по вкусу, но мне интересно попробовать хоть какого-нибудь.
— Так и… это, типа, колёс, только в размельчённом виде? — спрашиваю я, когда мы под сигнал домофона (ти-ли-ри-ри-ри-ри, ти-ли-ри-ри-ри-ри, ТАХ!) выходим из подъезда.
Сэм усмехается.
— На самом деле нет. Ну… это, как сравнить Колу с Пепси.
Мне насрать, Кола или Пепси, говорю я. Но колёса мне нравятся.
— Ну, тогда, считай, что мы идём за ними.
И мы идём за колёсами. Мы идём по этим неровным дорогам. Я спотыкаюсь, будучи уже изрядно пьяным. Хочу занюхать этого дерьма поскорее.
Довольно быстро мы оказывается поблизости от нужного места.
Не знаю, что за место, но беспокойство начинает нарастать, когда мы останавливается у трёхметрового кирпичного забора и Сэм долго смотрит в экран мобильника, что-то увеличивая и перелистывая.
Я спрашиваю: ну и куда дальше, блин?
Сэм предлагает два варианта: либо мы перелезаем через забор, либо обходим полтора километра и проходим через КПП.
Я: что?
Он имеет в виду, что это на территории сраного завода, труба которого видна с балкона нашей студии?
Сэм объясняет, что завод давно к чертям заброшен. Никому не нужен. Это место как раз для закладчиков и пацанов с баллончиками краски.
Я боюсь. Впрочем, как и всегда. Мне совсем не хочется лезть на загороженную территорию, это нечто иное, чем лесополоса или жилой двор.
Это полная херня.
Я в замешательстве.
Это просто полная херня, и сейчас пол третьего ночи. Я буду мудаком, если соглашусь на эту авантюру.
— Слушай, мужик, — говорит Сэм, приближаясь ко мне вплотную. — Какого хрена ты даёшь заднюю? Серьезно, мне нужна твоя помощь, твоя подстраховка.
— Нужно было, блин, — отвечаю я, — предупредить, что это территория сраного завода, и здесь трёхметровый забор. Если кто-то увидит нас…
— Да никто нас не увидит. Никто нас не увидит, — Сэм оборачивается; никого нет, никого нет на безлюдной ночной улице пугающего пригорода. — Это заброшенный завод, и нас там ждёт два грамма убойного дерьма. Ты прошёл со мной почти километр и теперь думаешь ссыкануть из-за блядского забора? Что за стереотипные загоны? Забор не всегда что-то значит. В данном случае он значит лишь то, что его забыли снести.
Я достаточно пьян и накурен, чтобы подобная его речь могла меня убедить. Подумав ещё немного, (на самом деле просто формальность перед самим собой) я соглашаюсь. И почти уверен в этот момент, что подписываюсь на какую-то хуйню.
Сэм просит подсадить его. Затем, забравшись на забор, он протягивает руку и подтягивает меня.
Мы на территории заброшенного завода; до противоположного забора метров двести, двухэтажные кирпичные здания по бокам от нас и сугробы выше колена. Выше колена, блин!
Сэм идёт первым, и я стараюсь шагать по его следам, чтобы не сыграть в Тиму Белорусских («…в мокрых кроссах»).
Если ты помнишь — звучит в моей голове — к девяти тебе на работку. Через шесть сраных часов.
Мой мозг сам начинает искать варианты оправдания.
Я хороший сотрудник.
Я заболел.
Главное, позвонить ранним утром так, будто я проснулся с температурой или… отравление!
Достойная причина, не так банальна, как простуда. Такое, ведь, случалось со мной в школе – я блевал без остановки, пил воду и снова блевал. Повышенная кислотность желудка – что-то такое.
Неплохо.
Да, теперь всё в порядке. Главное, не просрать момент. Позвонить в районе семи.
Позвонить…
Сердце хватает меня за горло.
Сэм, останавливающим жестом вытягивает одну руку назад.
— Так, спокойно. Спокойно.
— Чего там? — шёпотом спрашиваю я, вжав голову в плечи.
— Спокойно, приятель, — говорит Сэм. — Спокойно, дружище, ты чего это?
Глава 16
Полнейшее дерьмо. Я вляпался в дерьмо, я просто воняю этим дерьмом, я сам дерьмо, и неприятности липнут ко мне, как мухи.
Приятелем Сэм называл собаку, чей едва слышный, но от того не менее угрожающий рык донёсся теперь и до моих ушей. Сэм заслонял меня от собаки, но воображение рисовало нихуёвого волкодава.
Наклонившись влево, я увидел чёрный силуэт и понял, что воображение не подвело.
Это был сраный оборотень, Сириус Блэк!
Под луной, да ещё и в таких декорациях даже самоед с его вечной лыбой выглядел бы, как бешеный доберман. А тут у нас был… походу, бешеный доберман.
Цербер! Не удивлюсь, если он охраняет именно то, что нам нужно.
— Да валим отсюда — шепчу я, отступая к забору.
Но Сэм продолжает стоять напротив рычащего пса, вытянув руки перед собой и бормоча что-то успокаивающее, типа «хороший мальчик, ну, тихо-тихо».
Я не могу понять, он что, долбанутый?
Здоровая псина, обнажив слюнявые клыки готовится прыгнуть на него, а он ей: «хороший мальчик».
Но через несколько мгновений, когда я уже прижался спиной к забору в ожидании фонтана из своей сонной артерии, Сэм суёт руку в карман и что-то достаёт.
А затем я слышу звук спрея, который так отчётливо звучит в этой тишине.
Собака скулит и, поджав хвост, скрывается за одной из зловещих двухэтажек. Сэм оборачивается и махает головой, подзывая к себе.
— У нас есть двадцать минут.
Позже я понял, что, если бы у Сэма и не было перцового баллона, он бы бросился на собаку с голыми руками.
Потому что нет среди нас более устремлённых и обезумевших от своей цели ублюдков, чем наркоши, идущие за кладом.
Сэм нашёл место в течение следующих десяти минут. Я просто стоял. Учился. Долбаный подмастерье.
Место с закладкой находилось в арке, которая объединяла два здания. Он остановился посреди прохода и стал копошиться у фундамента.
Луна палила нас своим синим светом. Синим, как буклеты протестантской церкви. Звёзды стыдливо прятались за облаками, как прятался я сегодня за дверью от той девчонки из церкви. Почему-то здесь была отличная обстановка, чтобы подумать о Боге.
Я оборачиваюсь на Сэма.
— Ну чё там, эй.
— Да сейчас, погоди, — раздражённо шипит Сэм. — Я не могу достать его.
Я боялся, что собака успеет очухаться прежде, чем мы разберемся с этим дерьмом. Но когда в проходе из арки со стороны, откуда мы пришли, появилась человеческая фигура, понял, что собака была нашей меньшей проблемой.
Я замер. Это дерьмо. Это просто дерьмище. Сэм продолжал сидеть, прячась в темноте. А руки его по-прежнему искали.
Прозвучал голос, который посоветовал нам не двигаться. Затем я разглядел в его руках…
— Ружьё, — тихо выдохнул я, — у него, блять, ружьё в руках.
Тут даже Сэм сдержаться не смог: «бляха-муха».
Голос попросил нас подойти. Страх подтолкнул меня к силуэту, но боковым зрением я видел, как Сэм двигается на корточках в противоположном направлении.
— Эй! СТОЙ! СТОЙ, ВТОРОЙ! — закричал силуэт и выстрелил в воздух.
Но Сэм уже скрылся за углом. Я остановился. Сраный Сэм. Сёма, блять. И дёрнул же меня Дьявол пойти с тобой, какого, вообще… А, БОЖЕ ТЫ МОЙ!!!!!!!1
Мне хотелось разбить свою голову о стену – в таком я был отчаянии. Это конец. Мужик вызовет копов, и меня повяжут из-за такой глупости.
ИЗ-ЗА СЭМА, БЛИН! СУКА, БЛЯТЬ, СУКА, СУКА, БЛЯТЬ, МРАЗЬ, СУКА!!!
Так и не понюхал амфетамин.
Но, чёрт, что такого я сделал? Заброшенный завод, на который я проник, чтобы… чтобы что, блин?..
Я пьян, а от пьяного никто объяснений не ждёт. Перелез через забор, потому что пьян! Никаких наркотиков, никаких наркотиков я не употребляю, просто молод и пьян, молод и пьян – повторял это, как мантру в голове.
Подобные мысли, вдруг, успокоили меня, но в ту же секунду голос вернул меня обратно в этот ледяной нуар.
— Сюда давай, быстрее!
Я, спотыкаясь, ускорил движение и остановился в метре от силуэта. Теперь мог видеть очертания его лица и одежду.
Это был старик. Бородатый крепкий старик с ружьём в руках, дуло которого смотрело мне в живот.
Он спросил, понимаю ли я, куда забрался.
— Простите, я и…
Ты, говорит он, понимаешь, что это охраняемая территория?
— Я думал, что завод не работает.
И что теперь, говорит дед, его никто не должен охранять? Деда интересует, что мы с дружком тут забыли.
— Простите, мы тут выпили… Мы просто… я не знаю, что сказать.
Шатаюсь и смотрю на него исподлобья самыми виновато-испуганными глазами, на какие только способен.
— Нам не нужны проблемы, мы просто…
Деда интересует, где мой друг.
Я оглядываюсь так, будто он спрятался в одном из метровых сугробов.
Деда интересует, где мой друг и то, что он искал в этой арке. Что МЫ искали в этой арке.
Мне нечего ответить. Я напуган до усрачки, ноги едва держат меня, и я не могу сформулировать ни одной дельной мысли.
Наконец, лампочка загорается над моей головой:
— Мы, — говорю, пожимая плечами, — ключи уронили.
Дед просит, чтобы я не разводил его и угрожающе вскидывает ружьё. Я отступаю на шаг, выставив руки перед собой.
— Подрались мы, — нахожусь я (неплохо, неплохо, малый), — простите, мы пьяны и напуганы теперь до усрачки, я даже не знаю, что сказать…
— Наркоту искали, — перебивает меня дед, вновь вскидывая ружьё.
Ага, походу, мы не первые такие тут.
— Че… чего?
— Я говорю, что ты сейчас пойдёшь со мной и я вызову мусоров. Пусть они разбираются. Но я почти уверен, что вы искали там наркоту, — дед кивает влево. — Но даже, если это не так, это в любом случае проникновение на частную собственность. Ничего личного, пацан, я человек подневольный. Это мои обязанности. Вижу прыгуна – вызываю ментов. Иди давай, туда.
Под дулом ружья за своей спиной обстановка становится ещё более удручающей. Боже, какая глупость. Какого, вообще, хрена, я ввязался в такое?
Думаю, подобный вопрос я буду задавать себе следующие несколько лет, лежа на шхонке или даже под ней БОЖЕ, БЛЯТЬ, ЕСЛИ СЕЙЧАС Я ВЫБЕРУСЬ ИЗ ЭТОГО ДЕРЬМА, КЛЯНУСЬ ВСЕМ, ЧТО У МЕНЯ ЕСТЬ – Я БОЛЬШЕ НИКОГДА НЕ ПРИКОСНУСЬ К НАРКОТИКАМ, НИКОГДА, НИ К АМФТЕТАМИНУ, НИ К ЧЕМУ-ЛИБО ЕЩЁ, НО… ТОЛЬКО ГАШИШ, НУ, НЕМНОГО ГАШИША, НО БОЛЬШЕ ПРАВДА НИКАКИХ НАР…
Лампочка загорается над моей головой снова.
— Слушайте, — тихо начинаю я, выставив руки в стороны, чтобы дед мог их видеть, — это, ведь, глупая ситуация. Я совсем не похож на бандита, вы и сами видите.
— Иди, ну, — дед тычет мне в спину дулом.
Внутри всё съеживается ещё сильнее.
— Вы, ведь, не откажетесь от денег. Я не вор, да и воровать у вас нечего. И я не наркоман, прошу, поверьте. Я могу заплатить вам за трудности, которые вы испытали с нами этой ночью и… — а старик-то не перебивает. — И мы с вами больше никогда не встретимся.
Дед спрашивает: у тебя что же, есть при себе деньги?
Говорю, что деньги на карте, но Я ЗНАЮ ЛЮДЕЙ, КОТОРЫЕ МОГУТ ПРИНЕСТИ ИХ, ПРИНЕСТИ СТОЛЬКО, СКОЛЬКО ЕМУ НУЖНО…
— Просто не вызывайте полицию, прошу, — оборачиваюсь на деда, продолжая идти; спотыкаюсь и продолжаю идти. — Прошу, вас, прошу.
Дед не похож на злодея. Ещё немного и я дожму его. Дожму, заплачу столько, сколько он попросит и больше никогда, НИКОГДА НЕ БУДУ…
— Сорок тыщ есть?
Глава 17
— Сорок?
— А что ты, — говорит дед, — думаешь, те, что приедут, с тебя меньше возьмут?
— Заброшенный завод. А вы просите сорок тысяч? С нищего студента?
— Но-но, ты не прибедняйся тут, я свою жалость в Кабуле оставил в восемьдесят шестом. Сорок тысяч найдёшь до утра?
Сорок тысяч. Сорок тысяч, блин!
А у этого мудака губа не дура.
Сэм. Ёбаный Сэм. Сёма, блять! Будь ты проклят, Сёма, со своими закладками, со своим амфетамином; дёрнул же меня чёрт попереться с тобой!
Сидел бы сейчас в компании трёх миленьких педиков, слушал бы их истории про первый анальный опыт и медленно уничтожал бы свой гашиш. Затем принял бы горячую ванну, поспал бы пару часов и утром пошёл бы на работу.
Теперь вместо заработанных полутора тысяч за смену заплачу сорок – за ничто этому старому ублюдку, ААААА, внутри меня всё просто кипит и бушует. Набью ему ебало, как только увижу.
— Режимный объект, пацан, — продолжает дед. — Тут направо. Режимный объект, пацан. Вот и сторож, как видишь, имеется. Дело серьёзное.
— Откуда у вас ружьё-то, блин…
Дед усмехается.
— А ты что думал? Режимный…
Треск. Грохот. Выстрел из ружья. Боль в пояснице. Я вскрикиваю и падаю на снег. Господи, я, ведь, пообещал, пообещал тебе, что больше не буду заниматься таким! В ЧЁМ ДЕЛО-ТО, ОТЧЕГО ТЫ УБИВАЕШЬ МЕНЯ???
Не хочу умирать. Не хочу.
Вспоминаю маму. В кои-то-веки я по-настоящему вспоминаю маму. Каким дураком я был, и как несчастна будет она после моей смерти.
Слышу треск.
Крик деда.
Отключаюсь.
Кто-то хватает меня, лежащего в снегу, за плечо и приподнимает. Вижу Сэма. Вижу Сэма, и ангельские голоса в моей голове сменяются его дрожащим голосом. Он говорит, что это соль. Соль, в смысле, не мефедрон. Соль, в смысле, обыкновенная.
Он гладит меня по спине и по заднице (эй!) и заключает, что крови нет.
— Хорош придуриваться, — говорит он. — Я его вырубил, вставай.
Сэм помогает мне подняться. Поясница болит. Болит, это была не соль, нет; мне, будто, позвоночник сломали. И что там он…
— Что ты, — я замираю, оборачиваюсь на Сэма и боковым зрением улавливаю лежащее в снегу тело.
Сэм тянет меня в сторону забора. Я пытаюсь как можно лучше рассмотреть деда и убедиться, что он не мёртв, блин!
— Чем это ты его так?
Сэм показывает кусок трубы в своей руке.
— Боже… И… сколько раз?
— Два или… Два раза, давай, помоги мне.
Я, всё ещё находясь в трансе, отдалённо слыша ангельские голоса, думая о том, где мне достать сорок тысяч, помогаю ему взобраться на забор; затем хватаю его руку, и мы оба спрыгиваем по ту сторону.
Слава, сука, Богу!..
Бегу за Сэмом, а внутри дела обстоят паршивей некуда – и в физическом и в ментальном плане.
Я дерьмо.
Я дерьмо, расплывающееся на жаре. Я дерьмо, расплывшееся на жаре и лужа поноса, застывшая на морозе.
Я отвратительный слизняк, который мямлил перед этим старым ублюдком. Я торчок, который забрался на заброшенный завод, чтобы понюхать амфетамин, нет, нет, это не про меня.
Мы брали не гашиш, и с Сэмом я пошёл из любопытства. Я здесь не при чём. И больше такого со мной никогда не случится.
Мне тяжело бежать. Я выкуриваю по пятнадцать сигарет в день, и стоит мне пробежать больше полукилометра, чувствую, как сердце начинает сбиваться с ритма. Тык-тык-тык-тык, тык, тык-тык, тык-тык-тык-тык…
Возможно, у меня с ним какие-то проблемы.
Но пересрал я знатно, что уж говорить.
Мы вбегаем во двор и останавливаемся, чтоб отдышаться. Я смотрю на Сэма. Он бледный. Наверное, я тоже. Он вытаскивает из-под застёгнутой куртки кусок трубы. Я отпрыгиваю.
— На кой ты…
— Он там, блин. Просто примёрз.
Чего это он несёт?
— Давай, мне нужна зажигалка.
Я говорю шёпотом: «Ты завалил деда»
Он просит меня заткнуться и дать зажигалку.
Я говорю, что нам стоит вернуться, чтобы проверить деда. Но сам понимаю, что это дерьмовая идея.
И Сэм говорит так же. Просит дать ему зажигалку. Всё, что ему, похоже, сейчас нужно – это зажигалка.
— Ты ж сказал, что завод заброшенный.
Но Сэм охуел не меньше меня. Какой там. Он же убил деда. Боже. Боже-боже-боже, эта мысль нависает надо мной чёрным куполом.
И куда нам идти теперь? Пойти, обнюхаться, как ни в чём ни бывало? Просто пойти и занюхать то, что наше по праву?
В этой стране «по праву» часто означает то, что ты вырвал это зубами, разомкнул окостеневшие пальцы мертвеца и вытащил это «по праву». А затем сбежал, скрываясь в тени бесчисленных полупустых многоэтажек.
Сэм держит пламя зажигалки над окровавленной трубой. Огонь поблёскивает на красных кляксах; меня тошнит.
Сэм просит вставить ему сигарету в рот и поджечь. Я закуриваю сам, затем поджигаю сигарету вставленную Сэму в зубы.
На звук выстрела, наверное, приедут полицейские – говорю я. Хотя, им, возможно, и насрать. Может, насрать, а, может, нет. Хер их, вообще, разберёт…
Понимаю, что Сэму не охота обсуждать такое, но я настаиваю.
— Я почти договорился с ним, мужик. Зачем ты сделал это?
— Ай, иди в жопу, — Сэм ворчит, а сигарета болтается меж его губ. — Я сделал это ради тебя. Мог свалить, но помог тебе.
Возможно, мог и свалить. Возможно, и сам попался деду на глаза, пытаясь свалить, и ударил его раньше, чем тот сумел перевести ружьё в его сторону. Я стоял к ним спиной и ничего не видел.
Не могу сказать, что Сэм когда-то казался мне гнидой или что-то типа того, но никогда бы не подумал, будто он станет рисковать ради меня жопой.
Никогда не думал, что мы, блин, на самом деле такие друзья. Не, это он гонит. Гонит.
— Он очухается и даже не вспомнит нас. Говорю тебе, ты же и сам его лица вспомнить теперь не можешь.
Боже, это просто сюр какой-то. Ну и разговорчики в… полчетвертого.
Сэм, конечно, говорит убедительно, но я напоминаю ему о том, что на улице, блять, минусовая температура и гипотермия отправит деда к сослуживцам в радужный Берлин (или как он там говорил, Кабул) раньше, чем тот успеет прийти в себя.
Мы же его в самом сугробе оставили.
Сэм нехотя соглашается. Труба разморозилась, и он вытряхнул её содержимое на землю. На секунды мы оба потеряли с кладом визуальный контакт, но Сэм быстро нашёл его у бордюра.
— Проверим его? — он кивает в ту сторону, откуда мы прибежали.
А если он всё же, блин, очнулся? У нас либо нет проблем, либо у нас их дохерища.
Сэм разводит руками. Ну и какие у меня тогда предложения?
А я-то, блин, откуда знаю, не я деда трубой уебал!
Мы докуриваем сигареты, и Сэм говорит:
— Давай забудем, да?
Нихуясе забудем. Убил деда и говорит – забудем.
Он не здоровяк, поэтому не думаю, что будет угрожать мне или что-то такое, если я, вдруг, откажусь забыть.
Сэм не планировал сегодня никого валить, как и я, но это случилось, и мы оба в этом замешаны.
Да и, вообще, СТОП. С хрена ли мы хороним деда? Всё будет хорошо. Мы успокаиваем друг друга и делаем это тихими голосами.
Дед не умер. Оклемается и, скорее всего, никому даже рассказывать о таком не будет. Или расскажет, но мы так и останемся безликими торчками.
Дед жив.
Да, я чувствую это.
Пусть мы никогда и не узнаем этого, пусть никогда больше не приблизимся к этому сраному заводу на километр, но оба мы чувствуем теперь, что дед жив и сейчас, наверное, уже пьёт чифирь у себя в коморке, сокрушаясь о потерянных сорока тысячах.
Ну да. Конечно, бро. Давай забудем.
— Эй, — я кивнул на трубу у его ног. — А с этим что?
Сэм подобрал трубу и утопил её в сугробе.
— А теперь мы вынюхаем это дерьмо, понял? Мы это дерьмо вынюхаем полностью.
Глава 18
Мы торчьё. Тупое торчьё. Тупое нищее торчьё, которое убило СТОП. СТОП, НЕ ДУМАЙ.
Мы торчьё. Тупое торчьё, которое сидит в тесной дырке муравейника и нюхает амфетамин.
Не знаю, как он должен действовать, но сейчас мне преимущественно хорошо.
Когда мы пришли, парочки уже не было, а Аким собирался ложиться спать. Теперь мы сидели обнюханные за нашим любимым, таким классным обеденным столом и качали головой взад-вперёд.
Торчьё.
Первую дорожку я не понял. Я был пьян. Накурен. И не понял, что происходит. Вторая дорожка помогла биту из колонки проникнуть в мой мозг.
Треки рэперов играли из нашей портативной колонки достаточно громко, чтобы мы могли наслаждаться этим дерьмом и достаточно тихо, чтобы не мешать порядочным соседям наслаждаться сном.
Тревоги мы больше не чувствовали. Разговор протекал легко. Мой мозг разделял бит на составные части.
Я был дирижёром бита. Басс. Кик. Хэд. Клап. Короткий зацикленный сэмпл. Я переключался с одного звука на другой и прослеживал его темп.
Мы обсуждали всю херню, что приходила нам троим в голову. Перебивая друг друга, желая вставить своё гениальное слово. Когда мы слушали, то вытаращенными глазами бегали по лицу говорящего.
После третьей дорожки я понял, как мне нравятся мои ладони. Я тёр ладонями и качал головой.
Вытаращенными глазами бегал по лицу Сэма и Акима. И был в крайней степени возбуждён. Но не сексуально, хотя пару раз в голове мелькала мысль поцеловать кого-нибудь из них.
Меня остановило осознание того, что утром за некоторые мои слова и поступки может быть стыдно.
— Не, мне нравился «Дом с нормальными явлениями», но последний альбом – это слишком домашняя херня. Её же не подрубишь в клубе.
— Под неё можно двигаться.
— Не тот вайп, шаришь?
— Нормальный вайп. Тейп – тупое дерьмо для клубов, меньше слов, больше бассов – на таком далеко не протянешь. Смысл важнее музла.
— Поддерживаю.
ААААААААААААА, БЛА-БЛА-БЛА-БЛА, бессмысленный трёп, который кажется нам философской беседой. Мы – три гения, которые знают всё в этом мире.
Эти рэперы читают и поют, а мы слушаем и понимаем каждое слово. Или хотя бы делаем вид,
Понимающе качаем головой. И даже в перерывах между треками, когда подвисает интернет, мы в полной тишине качаем головами, потому что бит ещё переваривается в наших мозгах.
Да! ДА! Классный бит, КЛАССНЫЙ БИТ!!!
Держи себя в руках. Трогай свои ладони. Гладь себя по животу. Да, сними футболку и гладь себя по животу. Бит. Какой он классный. Что? Они говорят про Скрипа.
«Скриптонит, он мне нравится, да, — возбуждённо говорю я, — включите его, включите «Положение», включи»
Торчьё, которое слушает торчьё. Скриптонит, Kizaru, BabyTape, Сюзанна и Мальбек. Они поют про то, чего мы так хотим. Или мы так хотим того, о чём поют они.
Ублюдская музыка. Ублюдские биты. Бит растворяется в моей голове, превращаясь в однородную массу.
Я начинаю плыть. Слышу биение своего сердца. Кажется, что бьётся оно слишком быстро. Какого дьявола я тут, вообще, делаю с этими двумя?
Парочка пидоров косится друг на друга – наверное, хотят трахнуться, но им мешает сраный натурал. Какие некрасивые у них лица.
Пидорские лица. Да, у них по лицу всё видно. Надо рассказать Акиму о том, что мы убили СТОП!
Мои мысли останавливаются. Музыка раздражает. Я встаю, чтобы выпить воды. Вода не идёт в глотку.
Я слышал, что такое бывает при бешенстве. У человека перестаёт работать глотательный рефлекс.
Начинаю изучать свои руки. Возможно, я порезался о ржавый гвоздь. Или… бред, бешенство развивается с кучей других симптомов.
Тебе просто нужно выпить воды. Глоточек. Маленький глоточек. Так. Ещё раз. Глоть. Глоть. Глоть.
Меня тошнит.
Я хочу спать, но вижу, как Сэм снова расстилает белый ковёр по столу.
Дорожка приводит меня в порядок за минуту. Я снова в строю. Музыка. Чудная музыка. Кто этот исполнитель? Очень интересный молодой человек, он заставляет мою душу порхать. Превосходная музыка, такая осмысленная.
Я ебал твою суку. Мы все ебали его суку, кроме этих двух, потому как сук они не ебут.
Качаю головой из стороны в сторону. Хожу из стороны в сторону. Хорошо. Как же хорошо. Столько идей в голове. Нужно ухватиться за одну.
Написать книгу. Да.
Надо сделать это дерьмо. Записать альбом. Девять треков. У меня, ведь, есть всё необходимое в голове. Написать какой-нибудь девчонке. Да. Надо трахнуть суку. Без гандона, простите-простите.
Когда я делал это в последний раз?
Туман в моей голове лишает всякого желания спариваться. Куря гашиш, ты только и хочешь, что дрочить, слушать тупое музло и залипать на тупые видео в сети, находя в них двойные смыслы, которых нет.
Я ищу девчонку. Онлайн. Кто онлайн?
Катя Санникова. Катя Санникова – хорошая девочка и она онлайн.
Привет.
Чего не спишь?
Телефон. Моя мобила. Какая она классная. Гладкая. Чёрный цвет. Мне так нравится чёрный. И зачем мне новая мобила? Моя мобила – самая лучшая. Мобила – это произведение искусства.
Девка (Катя, её зовут Катя) долго не отвечает. А эти два пидора снова начинают бесить меня. Господи, я хочу раскроить им обоим головы.
Смотрю на бутылку виски, которую принесла та парочка. На дне ещё осталось. Выпиваю из горла. Меня шатает.
Сэм говорит, чтобы я не налегал на спиртное.
Я спрашиваю: почему?
Амфетамин нежелательно мешать с алкоголем.
— Ну, — поясняет он, — во всяком случае, если для тебя это не обыденное состояние.
Но я уже был пьян до этого, а потому допиваю залпом и замечаю, как пристально Сэм смотрит на меня.
Он не советует мне пить, когда я обнюханный.
Но выбор за мной. Ага. Знаю и без всяких там пидоров, что мне можно, а что – нет.
Ненавижу этих пидоров. Они слушают рэперов, поклоняются им, но рэперы ненавидят педиков. Все ненавидят педиков, кроме меня.
Я единственный из натуралов, кто хорошо относится к ним. И где их слова благодарности?
Они совсем не ценят меня. Никогда, блять, не ценили меня по достоинству.
Да и никто этого не делает!
Полторы тысячи за двенадцать часов работы – не моя цена.
А эти девки нихуя не понимают. Ненавижу их. Ненавижу их всех.
Нахуй их всех.
Я начинаю понимать, что причина моей подавленной агрессии и упадка сил кроется в том, что мне нужна ещё одна дорога. Ещё одна. И ещё.
Катя отвечает мне, когда я склоняюсь над столом, зажимая одну ноздрю и вставляя пластиковую трубку в другую.
Это уже пятая дорога. Амфетамин в пакетике редеет.
Катя не спит, потому что сбит режим. Она в нашем родном городе. ДА, я приеду и трахну её!
Когда я делал это в последний раз? Кажется, ещё летом.
В идеале я должен был впадать в спячку после августа, потому что осенью и зимой представляю собой жалкое зрелище – всегда с трудом переносил холод.
Поднимаю голову от мобильника на педиков. Что-то давит на мои виски. Будто два пальца или… два сверла пытаются проделать дыры в моей голове, как в «Пиле».
Но мне по-прежнему неплохо, хоть и… Тук-тук-тук-тук – моё сердце, просто мой движок.
Нужно умыться.
Глава 19
Закрываюсь в ванной. Туалето-ванной, если быть точным. Долбаный совмещённый санузел, его проектировали извращенцы. Это даже более отвратительно, чем маленькое окошко между ванной и кухней в хрущовских домах.
Умываюсь. И всматриваясь теперь в своё отражение, понимаю, что выгляжу пугающе. Я бы с таким парнем разговаривать не стал.
Щёки впали, глаза, будто бы… тоже впали. Эти два чёрных круга, которые раньше были моими зелёными зрачками, пугают меня.
Да. Выгляжу, как обдолбанный. Веду себя, как обдолбанный. И думаю…
ТУК-ТУК-ТУК-ТУК-ТУК-ТУК
БУХ-БУХ-БУХ-БУХ-БУХ!!!!
Я ЧУВСТВУЮ НЕПРИЯТНЫЕ ОЩУЩЕНИЯ В ГРУДИ.
Это не круто. Надеюсь, это не из-за того, что последние три часа мы нюхали стимуляторы.
Так, не круто.
БУХ-БУХ-БУХ-БУХ!!!
Так, вообще не круто.
БУХ-БУХ-БУХ!!!
Да погоди ты, блин, погоди, а! Дай собраться с мыслями. Прекрати стучать.
Я прихожу к выводу, что сейчас мне уже не клёво. Возможно, не стоило допивать тот виски, ведь Сэм предупреждал меня.
Да какой там предупреждал, он сказал мне, когда я уже сделал это.
Сэм. Долбаный Сэм со своим долбаным феном!
Так, нужно собраться с мыслями. У тебя, ведь, это неплохо получалось последние пару часов.
Кажется, я стремительно теряю над собой контроль.
Конечно, я и думать не мог о том, чтобы сообщить о своём недомогании (О ДОЛБАНОЙ НАРАСТАЮЩЕЙ ИСТЕРИКЕ) этим двум педикам. Это стрёмно.
Будто, я подсел на измену. На измену садятся лохи. Нет, становиться лохом в чьих-то глазах (даже в глазах сраных педиков) в мои планы не входило.
Я не лох. Не лох.
БАХ-БАХ-БАХ!!!
Пытаюсь замерять частоту пульса. Сижу на толчке, на моём колене мобильник с включенным секундомером и дрожащими пальцами я ищу на другом запястье пульсирующую жилу.
Это просто уму непостижимо. Шесть утра. Шесть, мать его, утра. Скоро начнёт светлеть.
БУХ-БУХ-БУХ-БУХ-БУХ…
После двадцати секунд в моей голове проносится дерьмовые цифры.
ПЯТЬДЕСЯТ… ШЕСТЬ?..
Короче, на восемнадцатой секунде я сбился между пятьюдесятью и шестьюдесятью ударами.
Я, конечно, не медик, но что-то подсказывало, что дела мои идут плохо, и такая частота пульсов нормальна при минутном замере.
Кажется, это называется…
Харди.
Хардия.
Тахикардия, да. Ну ты медик-умник, блять.
Я начал гуглить средства для снятия тахикардии.
Сраные статьи. Бессмысленные дебильные статьи от копирайтеров-недоучек. Блять-блять-блять, где препараты?
Причины тахикардии, последствия тахикардии, народные средства при тахикардии, можно ли дрочить при тахикардии, СУКА, СУКА-СУКА!!!
Из-за этих графоманов я откинусь быстрее, чем добегу до аптеки. Названия препаратов, где названия нужных колёс без рецепта?!!
Да мне нахуй не нужно сейчас обращаться к врачу, вот это, блять, самый плохой вариант, который вы, ребята из интернета, могли бы мне дать.
К нему я, блять, точно прислушаюсь в последнюю очередь, если, вообще, прислушаюсь.
Ответы.майл – хуй, хуй, НИКАКОЙ ИНФОРМАЦИИ!! Мамаши говорят, что надо вызывать скорую, а папаши – что не надо загоняться.
Может, и в самом деле не стоит. Всё это загоны – моё разыгравшееся воображение. Но даже, если так, моё воображение часа три назад перестало быть ручной собачкой и упрыгнуло в пасть Левиафану вместе с поводком.
Пульс 150. Может, больше. Может, меньше, но клепает так, что стоит накинуть ещё десяток ударов.
Может ли человек выжить – стоп, слишком удручающе. Может ли человек умереть при 160 ударах в минуту.
Короче, большая часть Гугла в лице «квалифицированных врачей» и «неквалифицированных больных» говорит, что лучше вызвать скорую. Ага, нет уж, спасибо. Любой врач меня спалит на раз-два и вызовет копов.
И неизвестно, вообще, какие у этого могут быть последствия. Хотя, чёрт, я же могу откинуться, неужели у меня могут появиться проблемы серьезнее возможной встречи с Богом?
БУХ-БУХ-БУХ-БУХ-БУХ-БУХ!..
БЛЯТЬ, да хорошо, хорошо, вызовем скорую!
Скорая. Нужно вызвать скорую, но сначала… покурить гашиш. Он же, вроде, расслабляет. Успокаивает тело и мысли, делает тебя заторможенным.
Да, решение лежало на поверхности.
Возможно, и не придётся беспокоить людей. Пусть спасают старушек и ребят с аппендицитом или старушек с аппендицитом.
Выскакиваю из ванной. Подхожу к столу, беру остатки камня (боже, да тут на один раз), пару сигарет, зажигалку и прожжённую бутылку.
Сэм справляется о моём состоянии. Я натягиваю улыбку на лицо полутрупа, и говорю, что всё в норме.
Всё в норме. Повторяю про себя: «всё в норме».
БУХ-БУХ-БУХ-БУХ.
Возвращаюсь в ванную.
БУХ-БУХ-БУХ-БУХ!!
Дрожащими руками делаю плюхи. Всё нормально. Это должно меня поправить.
Пальцы не слушаются. Пытаюсь взять себя в руки. Давлю на плюху и кладу её на тлеющий конец сигареты.
Дырка в бутылке такая маленькая, микроскопическая. Пытаюсь просунуть конец сигареты в эту неё, СУКА, не выходит, не выходит.
Руки трясутся сильнее обычного.
Сдохну, сейчас сдохну.
Не кипятись, мальчик, всё будет тип-топ, просто меньше суеты.
БУХ-БУХ-БУХ-БУХ-БУХ!!!
Не слушай его, сосредоточься на плюхе. Сейчас ты накуришься, и всё будет хорошо. Станешь спокойным. Размеренным. Задумаешься о чём-то своём и уснёшь.
Первая плюха пошла хорошо. Ударило в голову. Неплохо. Какой-то усиленный эффект; наверное, я просто перенервничал.
Процесс приготовления второй плюхи прошёл быстрее.
БАМ. Вторая есть. Ещё одна.
Последняя. Осталась последняя…
Последняя… плюха. Добьём уж. Плохая примета – оставлять одну плюху. Сбрасываю плюху с подушечки пальца на фитиль сигареты. Аккуратно состыковываю сигарету с бутылкой. Она внутри.
Цвета заметно поменялись.
БУХ-БУХ-БУХ…
Не слушай его. Не слушай.
БУХ-БУХ-БУХ!!!…
Уже должно было стать поспокойней, какого…
Я смотрю на то, как медленно бутылка наполняется дымом. Становится сначала белой. Затем желтоватой. Достаю сигарету, сбрасываю остатки истлевшей плюхи вместе с пеплом в ванну, открываю бутылку, прижимаюсь губами к горлышку и…
БАХ!
В МОЕЙ ГОЛОВЕ, БУДТО, РАЗРЫВАЕТСЯ СНАРЯД.
В ушах звенит. Я оглядываюсь, ожидая увидеть мёртвого товарища и раскуроченный танк за своей спиной.
Послышалось.
Ставлю бутылку на раковину и сажусь на пол, опершись спиной об унитаз. Закуриваю сигарету.
Это что-то другое. Это совсем не туман, который я ожидал.
Делаю затяжку. Вторую. Третью. Курю быстро. Скуриваю полсигареты за несколько секунд. Закашливаюсь. Во рту сухо, как у монашки между ног.
Надо попить воды.
Встаю, подхожу к раковине.
И остаюсь стоять в полусогнутом положении. Вода журчит так громко, что я не слышу ничего, кроме воды.
Вода. Вода, которую я не могу пить.
БАХ-БАХ-БАХ-БАХ-БАХ-БАХ-БАХ!!!
Какого хрена?
Так быть не должно, я должен был успокоиться, я ДОЛЖЕН БЫЛ!
Оборачиваюсь. Послышалось.
Выключаю кран.
Оборачиваюсь. Послышалось.
Пытаюсь справиться с нарастающей паникой.
Метод американского спецназа: медленно вдыхаю воздух на протяжении семи секунд, задерживаю на восемь секунд, медленно выдыхаю в течение девяти секунд.
БАХ-БАХ-БАХ-БАХ (сердце больше не в груди, сердце стучит у меня в горле) БАХ-БУХ-БУХ-БУХ (восемь, девять) бух-бух-бух-бух-бух, бух-бух, бух, бух-бух-БУХ-БУХ, БУХ-БАХ-БАХ-БАХ-БАХ!!!…
Да блять! Похоже, это дерьмо не работает с теми, кто обдолбался всем, чем только можно.
Так. Так. Так. Умываюсь – хоть какой-то контакт с H20. Снова сажусь на толчок и начинаю считать.
Раз, два, три-четыре-пять, семь, шесть… СУКА. Раз, два-три-четыре, пять, шесть-семь-восемь-девять-десять-девять-десять… СУКА-СУКА!
Потираю ладони. Потираю лицо. Разминаю шею.
Замираю. Смотрю перед собой. Смотрю направо. Налево. Оборачиваюсь на бочок. Показалось.
БАХ-БАХ-БАХ-БАХ
Стоп.
Не показалось…
Стены… Нечто со стенами.
Стены стали съезжаться, сопровождаясь звоном в моих ушах. Они делали это всё это время, по сантиметру в минуту. Медленно.
Медленно съезжались все четыре стены, и теперь я оказался в помещении, настолько маленьком, что едва мог в нём помещаться.
Стены съезжались и теперь, когда я заметил их, они перестали притворяться и поехали прямо на меня.
Мне хотелось закричать, но сердце комом стояло в горле. Не стояло, не каркай! Оно стучало! Стучало ударами, которые я даже не мог сосчитать!
В голову теперь лезли страшные картинки того, как меня находят мёртвым на толчке. Или лежащим у толчка, что более вероятно.
Открываю дверь. Выбираюсь из ловушки. Не заходя в кухне-спальне-комнату, надеваю куртку, обуваюсь.
Аким, не вставая, спрашивает, всё ли нормально. Всё нормально. Нормально всё, блин! Я просто хочу погулять. НЕТ, нет у меня, блин, гашла, больше нет. Приду через полчаса. Полчаса – этого должно хватить.
Глава 20
Боже. Боже-боже-боже. Откинусь прямо здесь. В коридоре. Жду лифт. Захожу в него. Лучше бы пешком прошёлся.
Меня всего трясёт, я хожу кругами. Ненавижу лифты. НЕНАВИЖУ, БЛЯТЬ, ЛИФТЫ!!! Не хватало ещё, чтобы и эти стены начали съезжаться.
Ну давай, шесть, пять, четыре, ну!
Я выскакиваю из лифта; сигнал открывающейся кодовой двери заседает в голове: ти-ли-ри-ри-ри-ТИ-ЛИ-РИ-РИ-БЛЯТЬ-РИ-СУКА-РИ!!!
На удивление, становится легче. Свежий воздух, мать его. А выйдя из двора на местную площадь, я вижу, что людей не так уж и мало для утра воскресенья.
Это заставляет меня чуть успокоиться. Я уже не слышу этого БАХ-БАХ-БАХ.
Иду по своим делам, стараясь не поскользнуться на заледенелом асфальте. Вот поскользнусь, блин, и расшибу себе башню когда-нибудь, клянусь это и будет моей смертью в этом ублюдском районе, где вместо человеческих тротуаров повсюду мазохистские катки.
Господи. Господи ты Боже, клянусь, если выберусь из этого дерьма, то больше никогда не буду нюхать амфетамин или фен или мефедрон или что-нибудь ещё, НИКОГДА, БЛЯТЬ, НЕ БУДУ. ЭТОГО. СУКА. ДЕЛАТЬ.
Прости, Боже, за мой скверный язык, просто я немножечко взволнован, потому что в моей груди вместо привычного сердечка сейчас сраный поршень от гоночного болида!
Прости. Прости меня, за всё. Знаю, я уже обещал это и обещал много раз, но теперь мне стало совсем понятно, что наркотики – это плохо.
Я обещал не ходить за кладом, но пошёл. Обещал не нюхать, но понюхал. Я больше не буду этого делать, клянусь, клянусь или можешь убить меня после первой же дорожки, после первого же…
Нет, прости, с травой мне ещё нужно подумать. Прости, но давай сначала договоримся об остальном дерьме, а к этому вернёмся, когда ты ёбнешь меня в очередной раз – в конце концов, не могу же я класть все карты на стол сразу.
Закладки. Я раз и навсегда завяжу с закладками, ладно? Никогда больше не столкнусь с этим дерьмом.
А трава… я попробую, но не обещаю, ладно? Ладно, Господи? Теперь ты не дашь мне окочуриться?
И, конечно, конечно, блин, я обещаю, что буду ходить в церковь. Пойду туда в это же воскресенье! Боже, это лежало на поверхности.
Теперь мне стало понятно, что ты приходил ко мне столько раз. Сначала эти буклеты. Потом те два долб… прости-прости, твои дети, те двое твоих сыновей. И, блин, наконец, ты постучал в мою дверь, а я не открыл. Не открыл, Господи…
Прости. Прости за это дерьмо. И теперь я готов принять тебя в своё сердце. Серьёзно.
Думаю, этого моего обещания – теперь уже конкретного – будет достаточно, чтобы ты оставил мне мою жалкую жизнь и позволил бы сделать хоть что-нибудь стоящее.
Спасибо, аминь.
И, пожалуйста, сделай так, чтобы тот дед остался жив, хотя… вероятно, он бы уже успел скопытиться за это время, и вряд ли ты вернёшь кого-нибудь с того света, тем более по моему желанию, но всё же…
Мы совсем этого не хотели. Я совсем этого не хотел, ты же знаешь. Это всё Сэм. Гандон Сэм, прости, Господи, никогда больше не буду с ним общаться. Но это неточно. Это не обещаю…
Тревога уходит. Да. Молитва помогла, я постепенно успокаиваюсь. Но не только она.
Начинаю понимать, в чём ещё одна причина моего катарсиса. Я перестал тревожиться, потому что, если мотор откажет на улице, меня хотя бы заметят.
В конце концов, будет надежда, что на копеечную работу будет идти чертовски классный хирург и откачает меня, как в сериале «Клиника».
Но разумная половина меня всё же понимала, что с большей вероятностью люди будут проходить мимо, пока мной не начнет интересоваться свора бродячих псов.
Дерьмовый конец для такого хорошего парня, как я; я ж неплохой человек, если подумать. Жалкий, но не плохой.
Упорно тружусь и всё, что мне нужно – это кусок хлеба, стакан воды и пара плюшек после тяжелого рабочего дня. Почему же на мою жопу приходится так много неприятностей?
Так, что там ответила Катя? Если выживу сегодня – обязательно трахну её. Наберусь решительности, проявлю находчивость, немного лжи.
И трахну её.
Как умею, пусть рассказывает остальным нашим одноклассницам, какое я бревно и всё такое… Она расскажет, я её знаю. Расскажет, но мне плевать.
Кстати, что она…
Ищу телефон. В левом кармане джинсов нет. Правый карман. Два задних. Обычно, я не кладу телефон в куртку, но…
Боковые карманы куртки. Один нагрудный слева. Сраные внутренние карманы, сука, один маленький карман в правом рукаве, где телефон точно не мог поместиться, но я шурую там рукой так, будто пытаюсь найти золото.
Где он.
Я останавливаюсь.
БАХ-БАХ-БАХ-БАХ-БАХ
СУКА! Где мой телефон, где моя мобила? Оставил дома. Да, наверное, дома.
Мог выпасть. Мог ли он выпасть? Я разрываюсь между тем, чтобы вернуться домой, в эту пугающую нору и тем, чтобы продолжить свою успокаивающую прогулку.
Телефон дома. Абсолютно точно.
Карманы этих джинсов слишком малы, а потому три сантиметра телефона всегда выглядывают из него. Мобила всегда выглядывает, как бы желая убежать. Мог ли я обронить его? Потерять телефон где-нибудь по пути…
Потерял телефон, я потерял…
Прокручиваю в голове всю ночь и не могу вспомнить ровным счётом никаких важных подробностей.
Вместо полезной информации снова всплывает дед с окровавленной головой в сугробе.
Господи боже, я, ведь, не мог…
Боже, за что ты так со мной, а? Боже-боже-боже, блять, боже-боже, боже, да ты издеваешься? Я, ведь, помолился, попросил прощения за всё это дерьмо, а ты так со мной, да?
Ублюдок, сраный мудак, я обронил его, когда падал после выстрела солью. Они наверняка уже ищут меня.
Разблокировали мой телефон, узнали мою личность. СУКА! Мои ноги дрожат так, что я едва сохраняю равновесие.
Я потерян.
Свет фар заставляет меня быстро сойти с тротуара и прижаться к кодовой двери соседнего подъезда.
Такси. Просто такси.
Оборачиваюсь. Показалось.
Стен тут нет, тебе ничего не угрожает.
По телефону они могли бы вычислить меня, вычислят уже завтра, объявят в федеральный розыск. Боже, мне всего двадцать.
Сраных двадцать лет, я и не видел-то ничего толком, не трахался толком, я всего-то хотел понюхать сраный порошок, а теперь объявлен в розыск за убийство, которого не совершал.
Копы разбираться не будут. Посадят нас с Сэмом на десяток. Наркоманов они не любят. Может, мне дадут чуть меньше, но…
Боже-боже-боже, блять! ААААААА!!!
БАХ-БАХ-БАХ-БАХ!!!
Ну, если меня и посадят, я хотя бы знаю, как заходить на хату (нужно просто сказать: «Здравствуйте» и ничего больше; и нужно почти всё время молчать, чтобы тебя не поймали на зашкваре и всё такое). А ещё знаю ответ на вопрос «вилку в глаз или в жопу раз», но БЛЯТЬ, копы всё же найдут меня, ЧТО Я СКАЖУ МАМЕ???
И в тот момент, когда паника моя достигла, казалось, своего пика, и я окончательно перестал что-либо соображать, вдруг вспомнил, почему собирался достать сейчас телефон.
Катя Санникова. Мы переписывались с ней, когда я уже был вмазан. А это было дома. Значит телефон, как минимум, дома, но даже, если я потерял его, то дед тут не при чём.
Сука.
Мне становится стыдно перед самим собой. Ну и дебил. И что с тобой такое происходит.
БАХ-БАХ-БАХ-БАХ!
Семенящими шагами, каждый из которых мог стать последним, я двигался по направлению к метро (единственная дорога, которую я знал в этом районе; да и к тому же, она вела в людное место).
Пытался собрать мысли в кучу до тех пор, пока проезжавшая мимо полицейская тачка не разбросала их обратно.
Блин, она просто проехала мимо, а я уже накрутил себя. Всё хорошо. Всё в порядке, мальчик; даже не думай загоняться.
Опытный хирург где-то поблизости; он спасёт тебя, если что.
Однако по внутренним ощущениям с момента последней дорожки прошло уже больше часа, а сердце… стоило мне прислушаться к нему, как оно вновь продолжало свою дьявольскую чечётку в моём горле.
Это по-прежнему пугало. Да и мысль о том, что никто меня спасать не будет (а ещё и эти копы) сама привела меня в круглосуточную аптеку.
Глава 21
Я понятия не имел, как описать мою ситуацию.
«Привет, я тут недавно выпил пять или шесть стопок виски, покурил бессчётное количество плюх гашиша, потом завалил деда (БЛЯТЬ, НЕ ВСПОМИНАЙ СЕЙЧАС, ДАЖЕ НЕ НАЧИНАЙ), затем вынюхал четыре или пять приличных таких дорог амфетамина или что это, вообще, было такое, а потом выпил ещё немного виски и снова покурил гашиш и что-то с тех пор не заладилось».
Ладно, хорош придуриваться. Выдумай что-нибудь, ты ж неплохой врун.
За кассой – бородатый шахид, и я начинаю параноить, что он, вообще, не поймёт что-либо кроме названия препарата, который можно вбить в компьютерный поиск.
Стараюсь говорить медленно, а если речь ускоряется, то сразу делаю секундную паузу. И, наконец, СТАРАЮСЬ НЕ ПОДНИМАТЬ ГЛАЗ.
— Добрый день, у меня тут такая проблема, я… Возвращаюсь после ночной смены и почувствовал сильный… приступ тахикардии, сердце бьётся сильно, даже не знаю, со мной такого раньше не случалось, поэтому рассчитываю на ваш совет.
Секундный взгляд. Он смотрит на меня. Блин. Сейчас спалит. Вызовет легавых. Пиздец. И на кой я попёрся в эту аптеку, ну! Само бы прошло.
— А кем работаете? — спрашивает он на чистом русском.
Да мать твою ебу по ночам, чё прикопался? Просто дай мне валидол или что там бабки пьют, чтоб не двинуть копыта, когда внук приходит домой с разбитым носом.
— Бармен.
— Работа не физическая.
— Да, да. Не знаю, что это, раньше такого не было.
Слава богу, хоть, не чурка. Ну… чурка, конечно. Но наш чурка.
Аптекарь что-то печатает на компе. Ну же, помоги мне, брат. Хотя, не брат ты мне, но всё же…
— Принимаете что-то ещё?
Хах, дружище, да меня как бы и самого тут не приняли.
— Нет, только немного алкоголя. Но раньше такого не случалось, поэтому… может, валидол или…
— Померьте пульс, — аптекарь указывает на стол у входа; на нём – аппарат для замера давления.
Аллилуйя; наконец-то момент истины.
Подхожу к столу, сажусь и понимаю, что не умею пользоваться этой штукой. Не время скрытничать, малыш.
— Простите, я… не знаю, как.
Он выходит из-за стойки, наклоняется над столом. Блин, только бы не докопался до зрачков.
Не, я почти уверен, что он уже просёк моё нынешнее состояние. Что ж, я скрывался, как мог.
Проведя инструктаж и нажав на кнопку замера, он возвращается на рабочее место, а я тем временем гляжу на бегающие по экрану цифры. Наконец, произношу эту результат.
157.
— 157?
Я не смотрю на него, но судя по интонации, он, блять, удивлён.
Ну да, говорю, 157. Конечно, даже мне без корочки понятно, что такое от алкоголя не случается.
— Это плохо? — спрашиваю.
А он отвечает просто: Да.
— Надеюсь, я тут у вас не откинусь.
Но скажу вот что: этот парень внушает доверие. Возможно, если со мной чего приключится, он окажет мне первую помощь и всё такое. Так что очередная доля тревоги покидает моё воспалённое воображение.
Снова измена: забыл кошелёк. Забыл кошелёк, блин, блять, блин!
Нет, спокойно. Он у меня в заднем кармане, ты доставал его, когда искал телефон. Аптекарь тем временем подзывает меня к кассе.
Я расплачиваюсь, не глядя на сумму. Прошу воды. Снова расплачиваюсь. Выпиваю колесо, смотрю на упаковку. Какой-то там Би-со-про-лол.
Спрашиваю: он поможет?
Аптекарь думает – да. Но лучше показаться врачу на следующий день. Не – думаю — спасибо. Такого со мной больше точно не случится.
Я стараюсь держать глаза полуприкрытыми – мне кажется, что так я выгляжу уставшим работягой, а не обсаженным торчьём.
Спрашиваю у аптекаря, через какое время подействует.
Сорок минут.
Решаю переждать в аптеке – чурка не против. Нормальный чурка. Он мне нравится. Мне с ним спокойно.
Во всяком случае – сдохнуть в аптеке, это не то же самое, что сдохнуть в обгаженной студии, а уж тем более – на толчке. Смерть на толчке – стрёмная.
Стрёмная смерть, да.
Потом все одноклассники будут рассказывать друг другу о том, как ты словил передоз в сортире. А тут у тебя просто случится сердечный приступ от переутомления.
Интересно, что ответила Катя. Надо трахнуться. Завязать с наркотиками и развязать с девушками. Найти себе какую-нибудь милую малышку, как в школе.
В школе у меня была классная подружка. Такая маленькая, подходила мне по всем размерам. Мы отлично смотрелись вместе.
После такого мне нужно начать жизнь с чистого листа. Записаться в спортзал. Начать готовить себе самому, а не питаться прогнившей картошкой-фри и пиццей из «Дикси».
Вспоминаю, что так и не позвонил на работу. Уже и похуй, если честно.
Моё сердце успокаивается.
Бух. Бух-бух, бух-бух, бух, бух-бух.
Пытаюсь замерить пульс пальцами. Двадцать ударов за десять секунд. Это… примерно, сто двадцать, хотя я где-то слышал, что замерять нужно ровно минуту.
В любом случае, теперь я хотя бы могу сосчитать удары. Сто двадцать.
Фух, слава тебе Господи, отпускает.
Паника ушла, оставив после себя лёгкую задумчивость от гашиша. Не стоило курить в таком состоянии – надо запомнить этот жизненный урок.
Леди Гаш не дружит с мисс Амф.
Вспоминаю, что камня больше нет и впадаю в тоску. Но впереди два выходных, у меня будет время, чтобы прийти в себя. Прийти в себя, пересмотреть все аспекты моей жизни и всё такое.
Благодарю аптекаря и медленно, будто опасаясь, что пульс снова подскочит до красной отметки, выхожу на улицу.
Солнце встало. А мне бы сейчас лечь на эту ледяную землю и уснуть и, чтобы никакая падла меня не побеспокоила.
МЫ УБИЛИ ДЕДА.
БУХ-БУХ-БУХ.
Так, хватит. Не нужно этого делать. Всё в норме. Ты не умрёшь. И дед тоже не умер. Ты молод, умён и сексуален. Никто не собирается преследовать тебя, и твоя бывшая одноклассница не прочь трахнуться. Жизнь прекрасна, ага.
Конечно, я и подумать не мог о том, чтобы пойти теперь на работу. Мне даже не хотелось звонить и что-то объяснять. Бля, теперь меня точно уволят.
Так, полегче. Всё в норме.
Боже ты мой, ну и ночка.
Аким открыл дверь, и на секунду мне показалось, что он зомби. Выглядел он ещё хуже, чем я.
Мы не сказали друг другу ни слова. Аким вернулся в кровать, хотя я хотел спросить, давно ли ушёл Сэм. Но лишь молча выкурил сигарету и тоже лёг в кровать.
Тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук… тук-тук-тук, тук-тук…
Сраный дятел в моей грудной клетке ещё долго не давал мне расслабиться и уснуть. Я был выебан. Был просто выебан и молился, чтобы уснуть. Но нет, ничего не выходило.
Возможно, подобное чувство люди испытывают при бессоннице. Таких проблем у меня никогда не случалось. Я даже позабыл, что такое депрессия – гашиш убивал во мне подобные терзания.
Боже, если бы леди Гаш была сейчас рядом… Всё встало бы на свои места. Или я снова сошёл бы с ума.
Но теперь у меня есть успокоительные колёса. Би-со-про-лол. Я повторял это слово, как восьмиклассница – имя понравившегося выпускника.
Би-со-про-лол – мой принц.
«Признанная вина наполовину искуплена» — британская пословица.
Еще почитать:
Невероятные Друзья Оимиеля — Невероятные Друзья Оимиеля №3
Влюбиться по уши — Глава 1. Мокрое утро для друга
Почти великая держава, о ней нам всем не стоит говорить, коль невозможно нам её хвалить.
Как мы лося ловили
«
»
