Палач по закону

Палач по закону

1.

Клонился к закату очередной день. Солнце окрашивало королевство в причудливый багровый свет, и Эда уже обрадовалась, было, что сегодня работа у нее была несложная, и оставалась уже всего пара часов до окончания смены, как вдруг все рухнуло.

            Нет, конечно, бывало так, что ее вызывали и ночью, и выталкивали из постели, и находили на пирах, и чего только не было, но все-таки, Эда позволила себе надеяться, что если ее не выдернули за весь день, то все уже самое основное миновало. И тут – такое огорчение!

            Слуга, едва ли старше самой Эды, ворвался к ней с серым лицом (здесь почти у всех были серые лица, не каждый обладал достаточной силой духа, чтобы спускаться в подземелье, а те, кто обладал, как правило, имел и власть вызывать к себе своих придворных), и докладом:

-Его Величество требует к себе Королевского Дознавателя!

-А я здесь причем? – сварливо осведомилась Эда, но уже поняла – с вероятностью в девяносто девять процентов сам Дознаватель – Гилот, ее учитель, ее наставник, потащит ее с собою, чтобы приобщать к делу. Но сдаваться не хотелось, к тому же, до конца основной смены оставалось всего-то ничего! Стоило побороться.

-Господин Гилот через пару кабинетов от меня, — попыталась отвоевать свободный час Эда.

-Так это… — слуга оказался настоящим идиотом или же просто был удивительно неловок, — так это, я уже у него был.

-И? – мрачно, уже зная ответ, спросила Эда, поднимаясь из-за своего тяжелого деревянного стола, на котором никогда не было порядка. Гилот ее за это, бывало, ругал, так и говорил: «Эда, порядок в дознании означает порядок в голове. Как ты можешь вывести врага королевства на чистую воду, если не можешь даже справиться со своим беспорядком?»

            Эда отмахивалась – она видела порядок  в этом беспорядке, точно знала, в какую кучку сложенных пергаментов надлежит метнуться, чтобы найти то, что ей действительно нужно. Не ошибалась и не задерживалась. То, что другие не могли ничего найти, не переворошив половину ее стола – так это разве ее проблемы?

-И господин Гилот велел привести вас тоже, — слуга совсем побледнел и нервно оглянулся на стену позади себя, где теснились папки с делами, списками врагов и всем прочим атрибутом дознания. В основном то были папки архивные, и имена, значащиеся в них, либо не имели в себе силы, либо уже ничего не значили, но слуга был юн и труслив, а потому его пугало решительно все в этом мрачном подземельном обиталище.

-А в следующий раз с этого и начинай! – не сдержалась Эда – она досадовала. Торопливо запахнув полурасстегнутый серый плащ, который и отличал служителей Дознания, она направилась к выходу, мельком взглянула на себя в зеркало, едва слышно вздохнула, увидев в нем всю ту же себя, и вышла из кабинета.

            Слуга бросился следом.

            В коридорах подземелья можно было создавать поэзию, здесь легко пробуждались образы и прекрасные слова…жуткие, но прекрасные. Подземелья – бесконечный лабиринт из одинаковых почти коридоров, различия же видит только самый острый или привычный глаз. Здесь легко потеряться: один поворот не туда и ты пришел не в Оружейную комнату, а в пыточную, пошел направо, а не налево у третьего перехода – и спустился в тюрьму. Или попал в тупик…

            Само дознание здесь так и ведется: каверзные вопросы, умозаключения и раскручивание коридоров словно бы жизней. В конце концов, сам запутываешься, и не знаешь, где он, выход.

            Слуга, сопровождавший теперь Эду, нес караул у ближнего коридора. Ему рассказали, как найти кабинет Гилота, как найти кабинет Эды, но все же, он был непривычен еще к подземелью, и его била легкая дрожь. Здесь гулял ветер, здесь блуждала смерть, почти осязаемая в своем ледяном плену. А еще, говорили ему старшие товарищи, что здесь живут призраки заключенных и замученных людей. Юноша обладал буйным воображением, и в порывах ветра ему казалось, что он слышит приглушенный стон и звон цепей.

            Эда шла спокойно и смело. Она была здесь полноправной хозяйкой, властительницей этих коридоров и лабиринтов, госпожой пролетов и галерей. Его Величество Вильгельм мог до одури упиваться своей властью там, наверху, но он не мог править и подземельем, и то обретало совсем иных господ в лице Эды и ее наставника – Гилота.

            Эда была спокойна. Она относилась к своей работе Дознавателя так, как относилась бы к любой работе: где-то подходила творчески, где-то пыталась уклониться, где-то откровенно ленилась и спихивала на других…

            Гилота это тоже раздражало. Он – фанатик, жаждущий уничтожить всех врагов короля и королевства, не допускал никакого послабления ни себе, ни другим, а поведение Эды противоречило этой его установке, и тем страннее казался тот факт, что именно она была его любимицей, и ее он готовил к своему посту.

-Как твое имя? – спросила Эда, не оборачиваясь. Она была едва ли старше посланника, но обращалась с ним так, как с мальчишкой: ее работа сделала ей прибавку в возрасте, во всяком случае, чувствовала она себя гораздо старше.

-Роберт, леди Эда, — слуга, перепуганный ее вниманием, чуть не споткнулся о ступеньку, разделяющую галереи.

-Ну, осторожно! – попеняла ему спутница. – Не знаешь ли ты, Роберт, на кой черт нас вызывает Его Величество?

-Нет, леди, не могу знать, — Роберт сглотнул комок в горле. Ему не терпелось добраться, наконец, до верхней галереи, что открывала путь к подземельям и остаться на своем посту.

-Ну и дурак! — весело сообщила Эда, — разве тебе неинтересно? Всегда надо знать наперед.

-Мы знаем только то, госпожа Эда, что нам велено знать, — Роберт заговорил спокойнее – эти галереи он уже знал.

-Боишься меня, как и все? – она рассмеялась, — эх, хоть бы кто спросил, почему ты, Эда, молодая девушка, прозябаешь в этих подземельях, ан нет! ладно, спасибо, Роберт!

            Не дожидаясь никакой реакции, она бросилась вверх по лестнице, к силуэту, который уже стоял на верхней ступеньке и радостно протянула ему руку:

-Гилот!

-Пока тебя ждешь, и помереть недолго! – проворчал Гилот, протягивая ей руку и вытаскивая ее из подземелья за собою.

            Гилот был человеком, что называется, жутким. Он был худощавого телосложения, среднего роста, внешности непримечательной – черты лица грубоватые, северные, волосы жесткие, прямые – в целом, мимо него можно было бы пройти и не заметить, если бы не одна выдающаяся особенность этого человека.

            Его глаза.

            В них был стальной блеск, которому неизвестна слабость, сострадание или сомнение. Это был блеск проволоки, кандалов, мечей. Казалось, что он видит человека насквозь, когда только впивается в него, совсем не моргая этим страшным, холодным, жестоким взглядом.

            Что касается его голоса, то он отличался непримиримостью тона и корсетной сдержанностью. Этот человек никогда не повышал голоса и всегда говорил довольно тихо, но это было еще более зловещим проявлением, чем самый громкий вопль гнева.

            Гилот лучше всех ориентировался в замке, знал все ходы и лестницы, все ступени наперед. Он знал, о чем шепчутся по углам королевства, слышал ушами своих шпионов и делал выводы. Это был человек в самой высшей форме стали и непримиримости. Он был ангелом правосудия, мечом судилища…

-Ну, прости, прости! – Эда торопливо выскользнула из подземелья и оба они поспешили по коридорам, — этот…Роберт, пока пришел, пока сказал. Сначала он вообще сказал, что требовали Королевского Дознавателя! Про меня он только сказал, когда я уже спросила, какого черта он пришел ко мне.

-Роберт поступил на службу три месяца назад, проштрафился в полку, переведен в караул. Его отец погиб во время Речной Войны, его мать – обыкновенная кухарка, — мгновенно отрапортовал Гилот. – В целом, мой прогноз на то, что этот тюфяк так и проживет неизвестным и ненужным. Вряд ли он поднимется высоко.

-Боги мои, — вздохнула Эда, — ну это-то тебе зачем? Что может сделать какой-то слуга-караульщик? Частушку сочинить?

-Так и начинается, Эда, — Гилот смерил ученицу холодным взглядом неудовольствия и то, что это именно неудовольствие Эда поняла по той лишь причине, что знала его с самого детства. – Плохо ты усваиваешь мои уроки!

-Прости, Гилот, — Эда усовестилась, — просто я еще слишком молода. Мне хочется верить в светлое, в настоящее. В то, что есть люди, которые не становятся врагами.

-Врагами становятся все в силу обстоятельств, — Гилот сжалился над ней и отвел свой стальной взор.

            Дознаватели снова двинулись по коридору.

2

            Его Величество король Вильгельм не удивился, увидев, что с его дознавателем Гилотом появилась и Эда – он прекрасно знал, что девушка воспитывалась с самого раннего детства этим фанатиком и обучалась его методам.

            Король не особенно верил в то, что нормальная здравомыслящая девушка может по своей воле находиться и работать в подземельях, где ведется следствие. Он предлагал ей перейти куда-нибудь в удобное место, где-нибудь здесь, наверху, где власть короля была выше власти страха подземелий, но Эда, сохраняя вежливое удивление, отказалась, заверив Его Величество, что ее все более, чем устраивает.

-Чокнутая! Чокнутая, как сам Гилот, — вынес вердикт Вильгельм и больше этой темы не касался.

            Эда появлялась с Гилотом всюду, следовала за ним, пряталась за таким же серым плащом, как у него и не искала лучшей жизни. При этом в отличие от Королевского Дознавателя, она оставалась жизнерадостной и оптимистичной. Конечно, жизнь наложила на нее свой отпечаток, да и то, чем она занималась, тоже, но все же, наверное, по воле юности, Эда сохраняла удивительную живость лица и потому слышать от нее жестокие вещи, грубые шутки, принятые нормой в подземельях, было удивительно здесь, наверху.

            Но наверху она бывала нечасто. Если был свободный час, предпочитала сад, или выход в город, к тому же, немалая часть ее деятельности именно в городе и шла. В обществе двора ее видели редко, хоть и чаще, чем Гилота…

            Королю Вильгельму коварная судьба не подарила сыновей. Первый его брак закончился печально – молодая жена умерла в родах вместе с наследницей, вторая, не носившая официально титул королевы, родила ему двух дочерей с разницей в год. Старшая из них – Катерина вышла замуж за принца соседнего дома и уехала в его земли за море. Младшая, гораздо более тихая, спокойная, проводящая все часы свои в шитье, чтении и молитвах Вандея еще жила при отце, но, как чуяли ветра (и подсказывали шпионы на службе Дознания), ее судьба должна была вот-вот разрешиться.

            Сам король скорбел об отсутствии за своим родом сына, который после его бы смерти (король уже понимал, что не молод и не та сила в его руках), взял бы корону в свои руки. В часы, очень редкие, он размышлял то сам с собою, то с Высшим Жрецом – Кенотом, о судьбе земли.

-Сам посуди, — горячо выговаривал Вильгельм, — кого на трон ставить? Не дал мне твой бог сына!

-Бог у нас с тобой, король, один, — спокойно отвечал ему Кенот. Служитель вообще был воплощением спокойствия и разума. – Замысел его нам неведом. Не дал сына – так и должно быть.

-Ну, кого? Кого? – Вильгельм не находил себе места. – Дочек? Они неразумны, слабы. Их здесь сметут.

-Заступятся, — возражал Кенот. – Советники твои волю выполнят, жрецы мои ее поддержат.

            Его Величество смотрел на это тяжелым взглядом, прекрасно зная, что верные люди, они, конечно, найдутся, но все-таки, есть такие силы, которые пожелают заполучить себе всю власть. Супруга Катерины Вильгельм не желал видеть на престоле однозначно – тот был туповат для правления и предпочитал дипломатии войну. Оставалась надежда на Вандею и ее будущего супруга, но все же…

            Какой отец мог пожелать родной дочери такую тяжкую ношу? К тому же, Катерина не позволит идти в обход себя, а ее допускать нежелательно. С другой стороны, кто достанется Вандее – это тоже вопрос, да и у нее сердце мягкое, милосердное, богобоязненное и чистое – это ли путь для нее?

            Словом, Вильгельм мучился от предчувствия будущего. Его жена больше не могла забеременеть, целители твердили, что она здорова и дело, к несчастью, уже в самом короле, а две дочери – это все, что оставалось королевству.

            Когда Гилот и Эда появились в зале, Вильгельм нервничал, что было видно из его лица, по которому легла тень усталости и морщин; из его чуть дрожащих пальцев, которые записывали что-то в пергамент, но при этом строки были неровны и сбивчивы, вдобавок, король часто оставлял кляксы.

            Увидев Гилота, Вильгельм явно вздохнул с облегчением и поднялся ему навстречу, он явно писал для того, чтобы только занять руки, потребности не было. Эде он не удивился и она, поклонившись, отошла в сторону, чтобы превратиться в тень.

-Мой друг, — Вильгельм решил, что будет подходить к делу осторожно, — расскажи, как у вас идут дела в подземельях?

            Эда, ожидавшая, по юности и неискушенности еще в придворных делах, что сразу же заговорят о деле, не сдержала изумления, но Гилот не обернулся к ней, хоть и заметил, а Вильгельм был слишком занят собственными мыслями, чтобы обращать на нее внимание.

-Ваше Величество желает подробного или краткого отчета? – Гилот сохранял стальную холодность, выработанную годами службы и преданности.

-Подробного, — король отошел к своему месту, сел, взялся за пергамент, отложил его в сторону, удивившись будто бы тому обстоятельству, что пергамент вообще возник в его руках, и, найдя, наконец, удобное для себя положение, уточнил:

-Подробного отчета, но коротко.

            И снова Гилот не выказал никакого удивления, он слегка склонил голову, принимая волю своего короля и ответил:

-На сегодня в темнице замка пять преступников: два вора, пойманных на площади; один мошенник из Торгового Ряда; один исполнитель гнусного памфлета, оскорбляющего честь Вашего Величества и, собственно, автор этого памфлета. В отношении мошенника и исполнителя памфлета дело завершено, они ожидают суда. Один из воров уходит в отказ, другой — в карцере за оскорбление одного из моих помощников…

-Ее? – прервал король, указав взглядом на Эду.

            Эда смутилась, бросила короткий взгляд на Гилота и, увидев его едва-едва заметный кивок, ответила:

-Нет, Ваше Величество, он оскорбил стража – Вигмара, поступившего на службу к вам семь с половиной лет назад и не имевшего ни одного нарушения за все годы службы. Этот вор плюнул в него и был отправлен в карцер на ночь.

            Гилот взглянул на Вильгельма, угадывая его реакцию. Король со странным чувством смотрел на Эду. Ему приходило в голову, что эта девушка где-то одних лет с Катериной, но то, как спокойно она говорила о карцере, о ворах…та собранность и сосредоточенность делу — это пугало короля. Молодость ее пугала.

-Кхм…Благодарю, — Вильгельм осознал, что смотрит на Эду слишком долго и это не приносило ему ровным счетом никакого облегчения. – А что с этим, с автором памфлета?

-Молчит, — мрачно отозвался Гилот, — не ответил ни на один вопрос.

-Так, может, он немой? – предположил король, которому не по себе было каждый раз от того, что кто-то молчал на дознании, не выпрашивал милости и прощения.

-Нет, не немой, — Гилот неожиданно улыбнулся. Улыбка его была очень жалящая, холодная, даже ледяная и такая же жуткая, как он сам. – Он заговорит.  Я прошу Эду заняться им завтра с утра.

-Как? – Его Величество снова взглянул на девушку, которая не выразила никакого ужаса от предстоящей работы, — почему ее?

-Пусть учится, — Гилот пожал плечами. Он верил, что каждый Дознаватель должен знать работу всего своего участка, каждое его звено на себе. – К тому же, пока у Эды никто не сохранял своего молчания.

            И снова привиделось Вильгельму то, что это его Катерина в подземельях, где-то стоит с какими-то жуткими чугунными раскаленными щипцами…

-Если желаете, могу подробно…- начал, было, Гилот таким обыкновенным тоном, словно речь шла о книгах, которые он прочел и теперь давал им подробную рекомендацию.

-Нет! – Вильгельм сорвался на слишком быструю реакцию и тут же пожалел об этом. Он глубоко вздохнул, — мой Дознаватель, я вызвал тебя не для отчета о твоих делах.

            Дознаватель выразил вежливую заинтересованность.

-Скоро…- король прочистил горло, — да…скоро прибудет один гость. Знатный гость. Герцог Лагот…он – наш будущий союзник и я рассчитываю заключить с ним очень выгодное соглашение.

-Мой король, — Гилот снова улыбнулся этой своей жалящей улыбкой, — позвольте предположить, что вы рассчитываете скрепить это соглашение браком между вашей дочерью и герцогом?

            Король Вильгельм даже побледнел. Эту новость он еще не сообщил даже своей дочери, все никак не знал, как подступиться к ней, к ее скромности, и только советникам своим он намекал, да у Кенота спрашивал о дозволении божьем…

-Мой король, — Гилот сохранял холодность и беспристрастность, — у нас везде есть люди.  Мы умеем хранить тайны, и будем их хранить. И мы ждем вашего приказания.

-Ну, у вас…и методы, — Вильгельм словно бы позабыл, пораженный, что сам велел развить систему слежения и шпионства в королевстве, чтобы вылавливать опасные слухи и тех, кто их разносил. Его это устраивало, когда закрывали поэтов, памфлетистов и бардов, спевших что-то дурное о короле или о его деяниях. Но сейчас, когда дело коснулось его так глубоко и лично, он почувствовал, что даже король не может держать свои дела в тайне. В тайне от собственных слуг. Это неприятно поразило.

-Я, — Вильгельм сохранял лицо по первой своей задаче, — я требую, чтобы никакого дурного влияния на гостя не было. Требую, чтобы все опасные элементы, все, кто распевает наглую ложь, и передает друг другу нелепые слухи, всех…слышите? – всех убрали с улиц города до его прибытия и не выпускали до его отъезда!

            Ожидаемый приказ. И Гилот, и Эда проворачивали такое не в первый раз. Разница была только в масштабе. Город так город, они справятся.

            Дознаватели склонились в поклоне, принимая волю своего повелителя и выскользнули серыми тенями в коридор, а Вильгельм поежился, когда за ними закрылась, наконец, дверь и он остался в одиночестве: один на один со своими тяжелыми мыслями о будущем.

3

Эда ожидала, что Гилот выговорит ей в коридоре за несдержанность и то, что она посмела выказать удивление. Но нет – Гилот только в подземельях, где власть его была сильнее власти короля, сказал ей:

-То, что удивление показываешь – дурной тон.

-Да, прости, — Эда вздохнула, — я пытаюсь быть сдержанной, как ты учишь, пытаюсь, но я не могу. Может быть, я слишком юна для того, чтобы представать перед королем.

-Глупости, — холодно возразил Дознаватель. – Ты научишься, если не будешь лениться и будешь стараться.

-Я вовсе…- Эда даже обиделась. Она никогда не ленилась именно учиться: все законы, указы, кодификаторы королевства девушка знала наизусть, легко вызывала в памяти нужное условие для ареста или освобождения, но вот сдержанности ей действительно иногда не хватало.

-А вот то, — продолжил Гилот ровным голосом, — что ты ответила королю в подробности, это хорошо. Молодец.

-Чего? – Эда даже забыла поприветствовать караульного, мимо которого проходила, так велико было ее удивление. Гилот хвалил кого-то редко, полагая, что хорошее выполнение работы – это то, за что хвалить не следует, ведь так и должно быть у преданного человека. Ей же похвала и вовсе доставалась реже, потому что Гилот полагал ее своей преемницей, а, следовательно, и спрашивал куда жестче.

-Так и поступай впредь, — разъяснил Дознаватель, — впрочем, к делу. Того автора, ну, что взяли, я отдаю тебе.

-С утра приступлю, — Эда взяла себя в руки и прошла вперед, когда Гилот посторонился, пропуская ее, — зайду к нему.

-Воля твоя, — не стал спорить Гилот, — но подумай о двух вещах: первая – это то, что завтра с утра начнем новую линию работ. Слышала, что сказал король? Герцог Лагот не должен столкнуться с проявлением какого-то…беззакония.

-Это понятно, — Эда толкнула дверь в свой кабинет, он был ближе кабинета Гилота и Дознаватель последовал за ней.  – Встряхнем шпионские сети, потревожим, кого надо, попугаем…не в первый раз.

-Не в первый, — не стал спорить Гилот, устраиваясь в кресле, — у тебя есть что выпить?

-Всегда, — признала Эда и полезла в тумбочку за янтарной медовухой, стараясь, чтобы Гилот не увидел, сколько на самом деле у нее бутылок есть в наличии. Нет, она не сомневалась, что он знает правду, но вот демонстрировать ее не хотела.

-Спасибо, — Гилот откупорил свою бутылку, вежливо открыл ученице и подтолкнул к ней. – Эда, вопрос состоит не в том даже, чтобы сделать работу, которую нам поручили, а в том, чтобы сделать ее хорошо.

-Я что, плохо работаю? – Эда отпила большой глоток из бутылки, — нет, ты скажи…

-И все успеть, — улыбнулся Гилот, прикладываясь к своей бутылке. – Дело твое. Впрочем, я хочу, чтобы ты подумала еще и о второй вещи.

-Ну? – Эда уже понимала, куда клонит Гилот, но ей не хотелось под конец дня ползти в допросную комнату.

-Этот… автор, — Гилот щелкнул пальцами, подбирая достаточно оскорбительное слово, которое звучало оскорблением лишь по тону, — этот…памфлетист сегодня в тюрьме первый день. Ночью он здесь еще не был. Первая ночь самая страшная.

-Ладно, поняла, — Эда вздохнула, — сейчас, допьем, и я пошла, попугаю человека.

-Он не человек, он враг! – жестко поправил Дознаватель. – Я требую, чтобы ты держала это в уме постоянно.

-Сейчас допьем, и я пойду, попугаю этого врага, — поправилась девушка.

-Верно, — Гилот удовлетворенно кивнул, довольный ее словами и решением. – Покажи ему перспективы, а потом ночь в камере сделает свое дело. К утру, даст небо, и заговорит. Без пыток заговорит. В суде не любят судить тех, кто…поломан.

-Иногда не остается выхода, — Эда не разделяла довольства наставника ее решением, прекрасно понимая, что вечер накрылся. Жаль, у нее были планы!

-Теперь о деле, — Гилот отбросил всякое удовольствие и даже бутылку отставил в сторону, словно она могла ему помешать думать, — о герцоге Лаготе.

-Да? – Эда перебралась за своё место напротив Гилота, вытащила пергамент и приготовилась делать пометки.

-К герцогу нужно приставить наших людей, — Гилот загнул большой палец. – Это обязательно.

-Классика, — фыркнула Эда, расчерчивая перо по пергаменту. – Ну…кого? Я предлагаю Альвана. Он неплох в обращении с оружием, предан, молчалив и не будет раздражать.

-А еще он имеет любовницу, которая когда-то увивалась вокруг герцога Лагота, — хмыкнул Гилот. – Не вариант. Женщины могут затаивать обиды на годы.

-Чего? Обалдеть, — Эда вытаращилась на наставника, — это когда было-то?

-Четыре с половиной года назад. Она была богатой, но не знатной невестой для одного бедного дворянина, по итогу – встретила дама Лагота, влюбилась в него и попыталась из невесты для одного бедного дворянина стать невестой богатого герцогского сынка. Не вышло, но было весело.

-А с Альваном-то она как связалась? — недоумевала Эда.

-Бедный дворянин решил, что она ему к черту не сдалась такая. Его Величество Вильгельм вскоре издал указ о повышении налога на ввоз товаров, а тут как раз у ее отца дела пошатнулись…так у торговцев бывает. В целом, пришлось ей заметно понизить свои требования. Вышла за горожанина, а он два года назад проходил по делу, которое Альван вел.

-Интересно, — Эда не сдержала смешка, — а ты все это как помнишь?

-По долгу службы, — серьезно ответил Гилот, — я предлагаю поставить к Лаготу Тарда.

-Тард занят на ведении дела о фальшивомонетчике из Красного Двора, если только тот же Альван его подменит…

-Подменит, — решил Гилот. – Значит, Тарда приставляем к Лаготу как свиту.

-Может быть еще Паэна? – неуверенно предложила Эда, поставив в пергаменте две буквы: «Т» и «Л» и соединяя их линией.

-Разумеется, Паэна! – Гилот даже закивал, подтверждая решимость, и Эда провела от буквы «Л» еще одну линию, и надписала буковку «П».

-Это в свиту, — сказала она, — а…в тень? Может быть, Мэтта? У него, конечно, мрачное чувство юмора, но он умеет не обнаруживать себя и держаться близко.

            Гилот не ответил, только щелкнул пальцами и Эда, угадав его согласие, чуть в стороне на пергаменте написала букву «М» и обвела ее в круг.

-И Фалько, — решил Дознаватель. Эда кивнула и напротив буквы «М» на пергменте появилась еще буква «Ф». – Только…

-Они не будут знать друг о друге, — заверила Эда, угадывая его мысли.

            Гилот оглядел пергамент и покачал головой:

-И ты, Эда.

-Я? – Эда даже не сдержала удивления, опять. – Но почему я?

-Профессионалы, — коротко ответил Гилот, — я буду страховать общую сеть, а ты, Мэтт, Фалько, Паэн и Тард будете кружить вокруг Лагота. К тому же, я рекомендую тебе открыто заявить о том, кто ты.

-Он откажется, — Эда покачала головой. – Решит, что мы вокруг него охрану собрали.

-Именно по этой причине – ты, — Гилот был терпелив, всегда ужасно терпелив. – Ты девушка, молодая, из дознавателей…ему будет интересно. Ты должна быть у него на виду, так и скажешь, что, дескать, ты его проводник.

-Его Величество возражать не будет?- Эда улыбнулась, представляя, как «обрадуется» король, который не любит появления вокруг себя Дознавателей, узнав, что Гилот планирует приставить к гостю кучу народа. Впрочем, он сам и поручил  ведь – никаких беззаконий. Они будут рядом и все предотвратят.

-Я найду слова, чтобы убедить его, — Гилот не колебался. Он знал силу своего убеждения и слабости Вильгельма, как человека. Вильгельм предпочитал перестраховываться, если была такая возможность, а потому не стоило ожидать с его стороны препятствий.

-Хорошо, — Эда окончательно сдалась, — побуду в свите герцога, если он меня не придушит…шучу. Что мне следует о нем знать?

-Пока у меня немного информации, — признал Дознаватель с едва заметной досадой, — почти все отмечают, что у него жестокие речи, неколебимость в деяниях, он человек слова, знатен, богат. Любит верховую охоту.

-Только не говори, что наш король хочет предложить ему поохотиться! – взмолилась Эда.

-Скорее всего, — жестко отозвался Гилот, — и ты поедешь тоже.

            Эда драматично уронила руки на стол и сложила на них голову с приглушенным стоном – в седле, особенно в женском, она держалась ужасно.

-Ну, ничего, — Гилот попытался приободрить ученицу, — представь лучше, как в седле будет смотреться Фалько…

            Эда подумала, призвала все свое воображение на помощь и фыркнула от смеха.  Фалько в жизни боялся только одного – лошадей. Он был незаменим дознавателем, хорошим слугой, но вот лошади вызывали в нем страх. Когда ему приходилось все же садиться в седло, он натягивал поводья, наматывал их на руку и держал руки на весу долгие минуты, боясь хоть на мгновение расслабить пальцы.

-Тебе пора в камеру, к этому…памфлетисту, — напомнил Гилот и поднялся сам, чтобы выйти из кабинета и оставить Эде пару минут на то, чтобы прийти в себя и подготовиться к допросу.

4

Эда не подняла головы от бумаг, когда в допросную ввели, наконец «этого…памфлетиста». Это был ее ход. Она только едва указала на стул перед собою, к которому профессионально и молча дознаватели приковали памфлетиста и отступили за его спину, скрываясь в тени.

            Эда закончила писать строку (которая, на деле была не проблеском в деле, а только фразой: «как же я хочу спать», написанную в одно слово и зеркально), и закрыла папку, после чего только бросила помощникам:

-Ступайте за дверь, я позову.

            Дознаватели кивнули и вышли ровно и хмуро, ничем не выделяясь среди стен в своих серых нарядах.

            Эда впервые взглянула на своего подопечного.

            У него оказался очень приятный лик, будто бы высеченный из ровного и равнодушного к своей участи мрамора. Черты лица благородно-спокойные, высокий лоб, ясный взгляд, золотистые волосы почти что по плечи. Развитая мускулатура, плотно сжатые губы – он не выдавал своего беспокойства и страха.

            «Либо этот человек храбрился, либо не осознавал своего положения, либо был готов к любой участи. Последнее – хуже всего. Пусть он просто окажется глупцом!» — подумала про себя Эда, но заговорила совсем о другом:

-Добрый вечер.

            Подопечный взглянул на нее так ясно, как и прежде, и нельзя было сказать, удивился он или нет такому началу.

-Меня зовут Эда, — продолжила девушка, откидываясь на спинку стула, — я – дознаватель короля Вильгельма, и я верю в то, что вы находитесь здесь невиновно.

-Дознаватель? – низким голосом осведомился мужчина, и Эда мысленно поставила себе плюсик – контакт уже налаживался, прогресс не за горами!

-Да, — подтвердила она спокойно, — а что вас удивило?

-Вы – женщина! – он сказал это даже с обидой, и Эда почуяла, что путь выбран верный.

-Спасибо, я тоже это заметила, — фыркнула дознаватель, приблизилась к столешнице и заговорщическим тоном продолжила, — а вы что, думали, у нас здесь сплошь и рядом только злые-злые шрамированные мужчины с дубинами  калеными щипцами ходят? Мы ведем следствие!

-И пытаете людей, — напомнил подопечный.

            Эда не стала спорить:

-Да. Да, пытаем, когда люди не идут на контакт. Вот вы…да, вот вы! Знаете, каких трудов мне стоило отговорить Королевского Дознавателя от вашей пытки? Вы молчите, не говорите и слова, и не называете имени, а между тем, вас считают преступником. Что же вы делаете? Не предпринимаете и попытки оправдаться? Глупо! Любого можно сломать и любого можно разговорить, не вы первый такой храбрец даже на моей, тонкой и женской памяти…

            Эда перевела дух, отмечая с удовольствием, что сомнение у ее собеседника зародилось и взгляд, прежде ясный, слегка затуманился.

-Мы предпринимаем пытки редко, — продолжала она, не желая упускать своей добычи, — те, кто грешат по воровству, по мошенничеству, как правило, сознаются и начинают просить милости у короля и суда. К ним пытка не нужна…

            Эда не стала добавлять о том, что иногда суд назначал в качестве наказания за некоторые виды и случаи преступлений пытку, которую приводили дознаватели и продолжила также бодро:

-Есть те, кто по глупости во что-то влип, или же…был оговорен! Таких пытать тоже смысла нет. а те, кто протестует против короля, кто желает его низложения и выходит говорить об этом в народ, как правило, отличается должной храбростью, чтобы без пытки признать свои взгляды. Иногда их даже не остановить – бумагу подносить не успеваем, а они все пишут и пишут свои гневные речи!

            Эда выдохнула и заговорила уже спокойнее:

-Так что – пытки редки. А вы…ну чего вы упрямитесь? Исполнитель гнусного памфлета, который порочит честь короля Вильгельма, показывает на вас, как на автора и клянется, что только исполнял свою роль за деньги. Уже этого достаточно для того, чтобы отправить вас на суд без вашего права на защиту, но я здесь. Пользуйтесь же случаем!

            Подопечный немного подумал и кивнул, видимо, примиряясь с какой-то мыслью:

-Вы можете спрашивать.

            Эда возликовала. Стараясь, однако, не выдать этого, она открыла папку, достала новый пергамент и, обмакнув перо в чернильницу, задала первый вопрос:

-Как ваше имя?

-Моё имя Двэйн, — последовал незамедлительный ответ.

            Эда записала.

-Кто составляет ваш род? Чем вы занимаетесь? Где живете? Сколько вам лет?

-Мой род составляют городские жители, — Двэйн слегка пошевелил затекшими, видимо, руками, и звон цепей привычно резанул слух Эды. – Мой отец ходил в море за рыбой, а моя мать содержала лавку. Теперь, когда моего отца забрало море, а мою мать – болезнь, я занимаюсь и тем, и другим. Ну, не один. С моим братом. Мы меняемся с ним: иногда он торгует, я иду в море, иногда я торгую, а он в море. Живем мы в нашей лавке, она на главной торговой площади…

-Хорошее место, — как бы между прочим одобрила Эда, поспешно протоколируя слова Двэйна.

-Да, когда лавка в центре. Наша же на самом краю, —  Двэйн с горечью вздохнул. – Мне двадцать девять лет.

-Имя брата, его возраст и где его найти, — продолжила Эда, отмечая, что тон ее стал серьезнее.

-Это еще зачем? – нахмурился пленник.

-Подтвердить ваши слова, что вы рыбак, что живете в лавке…- не поднимая глаз от пергамента, ответила дознаватель.

-Каллен, — покорно ответил Двэйн. Его голос звучал тревогой, слова Эды мало успокоили его, он начинал догадываться, что впутал своего любимого брата в нехорошую историю, а тот ведь предупреждал…

-Возраст и где найти, — напомнила Эда и взглянула на Дэвйна. – ну?

-Двадцать шесть лет, — торопливо ответил пленник, — он должен скоро вернуться из моря. Он собирается жениться, поймите! Он не виноват!

             В голосе Двэйна зазвучали панические нотки и Эда фальшиво, с тем расчетом, чтобы Дэвйн тоже прочувствовал фальшь, промолвила:

-Успокойтесь, никто вас не обвиняет. Если же вам есть в чем покаяться…

            Двэйн овладел собой и хмуро взглянул на Эду:

-Я не писал того памфлета.

-Почему же его исполнитель показывает на вас? – она не замедлила с ответом, такое поведение было ей не в новинку.

-Вы дознаватель, вы мне и скажите! – грубо отозвался Двэйн. – Мало ли врагов у людей…

-Не всякий враг творит такое, — возразила Эда тихо, — этот памфлет оскорбил короля Вильгельма, вы понимаете, что будет с его автором? Вы это или нет, но кому-то не поздоровится. И есть только один путь – признание. Тогда король простит, тогда простит суд…

-Я не писал никаких памфлетов.

-Вы давали кому-то деньги с просьбой написать памфлет?

-Нет, не давал. Я содержу лавку, а не тайный кружок восстания! – Двэйн возмутился слишком сильно, и Эда учуяла ложь.

-Вы знакомы с господином Мэйсоном? – продолжала она самым доброжелательным образом.

-Не имею представления о том, кто это. Ко мне в лавку ходят многие! Я работаю со многими. Выхожу в море, нахожу команду…это многие, многие люди. Может быть, среди них и есть господин Мэйсон…

-То есть, вы не знаете господина Мэйсона? – уточнила Эда.

-Я сказал вам, что я не знаю, кто это, но, может быть, я мог столкнуться  с ним, — Двэйн не понимал, куда его тянут. Он ожидал, что эта дознаватель будет такая, как прошлые, что пытались криком и угрозами признаться его в составлении памфлета.

-Между тем, как вы объясните то, что он знает вас? – спросила Эда.

-Я не знаю, кто это! Я мог с ним работать, я же говорю…- Двэйн едва не задохнулся от возмущения, но Эда даже бровью не повела.

-Между тем, господин Мэйсон говорит, что именно вы дали ему памфлет и деньги, чтобы он прочел его на улице. Как вы объясните это обстоятельство?

-Вы дознаватель и это вы должны мне объяснить! – до Двэйна вдруг дошло, что она ни разу и не собиралась всерьез заступаться за него и все ее слова о том, что она верит в невиновность его – лживы. – Вы… вы уже все решили!

            Он вдруг понял, что они все в этом дознании решили за него.

-В памфлете сказано следующее, — Эда достала из папки нижний пергамент, прочла: — «тот, кто стоит выше нас, находится на своем посту по причине слепости бога, так как власть его – тиранична, а слуги его, что псы, лижущие ему ноги и грызущие души по приказу его руки…»

            Она замолчала, наблюдая за реакцией Двэйна, затем заметила:

-Памфлет написан также гнусно, как и лживо. Но речь не об этом. Речь о том, что он напрямую оскорбляет короля, что карается судом вплоть до казни.

-Этот памфлет я не знаю, — упорно отрицал Двэйн.

-Понимаю, — согласилась Эда и убрала пергамент обратно в папку. – Вот что…вижу, мое общество утомило вас. Скажите мне вот что, когда должен вернуться ваш брат?

            Двэйн не удержал свой взгляд ясным и Эда увидела в нем страх. Выждав же пару минут и поняв, что Двэйн не ответит, Эда с притворной горечью вздохнула:

-Видимо, очень скоро? Придется вызвать его, как свидетеля.

-Ему не о чем свидетельствовать! – запальчиво, выдавая себя, выкрикнул Двэйн.

-Конечно, — легко согласилась Эда, — он, как его…Каллен собирается жениться, жить счастливо, строить свое будущее. Он предупреждал вас, господин Двэйн от того, чтобы вы держались как можно дальше от врагов короля. Вы ослушались его мудрости. Вы разочаровали его! Представьте только его ужас и его стыд, его тревогу, когда он вернется в вашу лавочку, а там…пусто. Более того, как бы ему не пришлось вернуться и на пепелище…

-Что вы хотите…- Двэйн потерял всякую опору. Брат был его единственным уязвимым местом. Заговорщики, желающие восстания в столице, по этой причине и сомневались в его участии. Он пообещал, что будет сильным, а в доказательство написал памфлет…

-Выдайте сообщников и мы забудем ваше имя, — Эда угадала неожиданно в своем голосе нотки Гилота.

            Двэйн, загнанный в угол, опустил голову.

-Подумайте, — посоветовала Эда, — у вас вся ночь впереди. Первая ночь в камере, и, если подумаете правильно, последняя.

            Не оглядываясь, Эда вышла в коридор и увидела Фалько, переговаривающегося с двумя караульными.

            Фалько был человеком незаметным наверху, но в подземельях очень выделялся за счет высокого роста, зычного голоса и тяжелых кулаков. К тому же лицо его было добродушным, и никак нельзя было подумать о том, что он один из ведущих дознавателей короля.

            Даже его жена – богобоязненная и робкая Аглая не догадывалась. Она знала, что ее муж, любящий отец и потрясающий мастер на все домашние дела, состоит на службе у Его Величества, гордилась этим, но вот угадать то, что он дознаватель, не могла.

            Фалько подыгрывал. Он не носил серого цвета и надевал свой серый плащ только в подземельях, для чего ему приходилось приходить раньше всех, хотя над ним особенно и не шутили.

-О, Эда! – Фалько протянул ей огромную ладонь, — ты чего тут?

-Да, упрямец один,- Эда с удовольствием пожала его крепкую и верную руку, — а ты?

-Гилот вызвал, сказал, что дело будет, — зычно ответил Фалько, заглядывая в допросную комнату. – А…этого, что ль на тебя повесили?

-Да, про работу знаю, — Эда кивнула,  вспоминая, что Фалько тоже будет среди теней герцога Лагота. – А этого…ну да, на меня.

-И что? Заговорил? – поинтересовался Фалько.

-Потом, — одними губами ответила Эда и обратилась к караульному, — шестая камера просохла?

-Да просохнет она, как же! – развеселился караульный. – Скажете тоже…

-Сколько там воды? – спросила Эда, пихая в бок развеселившегося Фалько, уже изображавшего утопающего человека.

            Караульный взглянул на дознавателя с задумчивостью, затем ответил:

-Мне по пояс, вам чуть выше.

-Пойдет, — решила Эда, — этого заключенного в камеру номер шесть. Увести.

-Жестко, — зычно посочувствовал Фалько и было чему: камера номер шесть специально затапливалась болотной водой, не давай заключенным нормально устроиться в ней. От воды тянуло тиной и гнилью, по стенам расползалась плесень и мокрицы и камень, итак холодный от подземелья, был еще несноснее… вдобавок, иногда вода приносила с собой и мусор, и болотных гадов. Жестокая камера для первой тюремной ночи.

5

У Дознавателей было правило: после завершения трудового дня подойти к Гилоту или к своему наставнику (зависит от положения), и доложить коротко о прошедшем дне. Если же заканчивали в одно время – собирались в Малой Зале, также там и собирались, если ожидались какие-то поручения.

            Выйдя из допросной комнаты, Эда поспешила в Малую залу, уверенная больше, чем на абсолют, что ее там ждут, как минимум, чтобы дать более ясную картину по завтрашнему дню и тем мерам, которые надлежит принять для того, чтобы пребывание герцога Лагота в королевстве было приятным.

            Она не ошиблась. В Малой Зале, самом светлом месте подземелий, где было так много разных свечей и подсвечников, ее действительно ждали. Ожидание то сплели Фалько, Паэн, Тард и Мэтт. Фалько отсалютовал появившемуся дознавателю рукой и вернулся к игре с Паэном – они играли в карты. Вообще, странный они составляли дуэт – могучий Фалько, незаметный наверху, но выделяющийся здесь за счет своих кулаков и зычного голоса и хрупкий, интеллигентный Паэн, который, напротив, не выделялся внешне в подземельях, но зато там, наверху, был любимцем женщин…

            Ну, пока те, разумеется, не узнавали его профессии. Паэн – ловкий, юркий, быстрый, предпочитал работу тонкую, связывался со шпионами и имел в этом опыт почти что неповторимый. При этом, по внешности его нельзя было даже догадаться о том, что он связан с подземельями: мягкие и нежные черты лица, тихий голос и ярко-зеленые глаза…

            Такому нужно было быть среди поэтов, а не среди дознавателей! Но это было обманностью. Его мягкие черты не гарантировали и не проявляли реальное положение характера, которым он обладал – это был безжалостный, строгий и даже жестокий человек. Может быть, и излишне жестокий – его переводили от шпионов к пыткам в редких случаях, когда такие, как Фалько не могли больше вызнать ничего с помощью боли привычного вида. У Паэна же была удивительная фантазия на этот счет…

-Добрый вечер, Эда! – мягко поприветствовал ее Паэн, — как день?

-Все было нормально…под конец дня все взбесились! Ну ни раньше, ни позже! – Эда ответила мгновенно, ей хотелось пожаловаться на внезапно свалившегося на ее плечи подопечного по имени Двэйн.

-Садись, — предложил Тард, немногословный, преданный своей профессии, человек, подвигаясь чуть в сторону со стулом, чтобы она с удобством села рядом.

-Спасибо, — Эда и Тард часто баотали вместе. Но Эде было скучновато: он был спокойным, молчаливым и исполнительным. Работать с ним – получать полное его повиновение, а Эде это не нравилось…

-Вина? – предложил Тард и, не дожидаясь ее кивка, уже наполнил ей кубок легким фруктовым вином, пододвинул  — все-таки, они уже очень давно работали.

-Да, — Мэтт, от голоса которого у Эды обрывалось сердце, отвлекся от наблюдения за карточной игрой дознавателей и, пройдя пару шагов, пересел от их стола, напротив Тарда и Эды, — я слышал. Говорят, тебя натравили на этого…памфлетиста паршивого?

            Он ей нравился. Безумно нравился. Им редко доводилось работать вместе, как нарочно их разводили по разным участкам работы.

            Мэтт – молодой, обаятельный, нагловатый и напористый, имеющий профессионально-мрачную славу за собой, он не боялся даже Гилота, относясь к нему, как казалось Эде, с некоторой иронией. Вдобавок, Мэтт редко носил серую мантию, традиционную для всех дознавателей, предпочитая облачаться в темные цвета. За это его ругали, выговаривали, но он выполнял работу безупречно, и, в какой-то момент, даже Гилот махнул рукой:

-Черт с тобой!

            И сейчас, стоило Мэтту передвинуться к ней ближе, как Эда сразу забыла свою усталость и раздражение по поводу сорванного дня. Их разделял стол и то, что Эда держала в тайне от него и ото всех, пряча в самом дне сердца, но все же, за последнюю неделю это было их самое близкое соседство!

-Да. Натравили, — поддержал Фалько зычно, не отвлекаясь от игры с Паэном, — она его отправила в шестую!

            Фалько захохотал, тард сдержанно улыбнулся, Паэн выбросил новую карту своему сопернику.

            Мэтт взглянул на Эду с усмешкой:

-В шестую? Не слишком жестоко?

-Сговорчивее будет, — покраснела дознаватель, — это честная сделка.

-После шестой уже трудно удивить, — засомневался Мэтт, — если он пойдет в отказ…

-Придумаем что-нибудь, — теперь уже засмеялся Паэн, — не переживайте, расколем! Не таких раскалывали.

-Это да, — согласился Мэтт и откинулся на спинку стула так, чтобы сидеть с удобством и спокойно обозревать смущенную Эду и невозмутимого Тарда, — кстати, Эда…

            Эда, итак сидевшая как на иголках, вздрогнула, когда он позвал ее по имени.

-Зачем мы в таком составе Гилоту? Фалько зашел к нему, но Гилот сказал, что по десять раз все объяснять не будет, и ждет всех. Что за дело?

-Это должен сказать сам Гилот, — Эда покачала головой, ей меньше всего хотелось отказывать Мэтту, но она действительно не могла сказать ему, ведь было неясно, какую именно задачу поставит им Гилот и как он это сделает.

-Но ты знаешь? – продолжил Мэтт, не сводя с него взгляда, который терзал преступников также. как терзал саму Эду.

-Да, — она не стала лгать и прятаться.

-Гилот хорошо к тебе относится! – ревниво заметил Паэн, — мне бы так…

-Тебе не понравится, — Эда ответила ему уже с усталостью: ей надоела эта тема зависти. Когда-то она потеряла всех и все, и Гилот, по доброте душевной и долгу дружбы, спас ее и дал ей профессию, обучил, вырастил и выкормил.

            Ее размышления прервались с появлением самого Гилота.

-Сидите, — торопливо призвал он, закрывая за собой дверь, когда дознаватели хотели приветствовать своего управителя должным образом. Гилот же церемоний не любил и избегал. – Карты убрать!

            Но карт уже не было. Гилот не выносил азартных игр и Паэн, едва угадав его появление, завидев смутную тень в дверях, уже сунул колоду, небрежно и быстро, в карман.

-Эда, я рад, что ты присоединилась к нам, без тебя мы не начинали, — Гилот оглядел свою команду. – Так, буду говорить быстро и по делу – все устали и хотят спать.

            Впрочем, сам Гилот уставшим не выглядел. Эда вообще подозревала, что он никогда не устает, когда речь идет о работе и отличается сумасшедшей продуктивностью.

-Его Величество сообщил, что через три дня прибудет герцог Лагот с официальным и очень важным визитом…

-Вот и принцессе Вандее партия нашлась! – не удержался Мэтт и Тард шикнул на него. Гилот тяжело взглянул на него и ответил:

-Это не твоего ума дело, Мэтт. Наша задача сделать пребывание герцога максимально приятным. Это значит, что мы должны не допустить ни одной провокации, никакого волнения и никаких…неприятных элементов в виде памфлетистов по улицам.

            На моменте про памфлетистов Гилот слегка кивнул в сторону Эды:

-Как, кстати, там твой подопечный?

-Его зовут Двэйн, он рыбак. У него есть младший брат, который предупреждал его держаться подальше. Этот же…Двэйн решил вступить в ряды восстания и побороться, для чего и написал памфлет, заплатил первому попавшемуся актеру, господину Мейсону, который, при аресте, сразу показал на него. Я предложила ему выдать имена остальных заговорщиков, в обмен на свободу его дома и его брата…  думать отправила в шестую камеру, — быстро доложила Эда, краем глаза заметив, как усмехнулся Мэтт.

            Гилот выслушал с вниманием:

-Молодец, возьми семью в разработку. Вот, чтобы подобного при Лаготе не было. Ясно?

-Куда ж яснее, — бормотнул Паэн, но Королевский Дознаватель не отреагировал.

-Тард, Паэн, вы будете приставлены к его свите, — продолжил он, — не высовываться, проверять почту, но не попадаться… словом, все, как всегда, но с отсутствием права на ошибку и импровизацию.

-Есть, — скучным голосом хором отозвались Тард и Паэн, инструкций им не зачитывали, все было предсказуемо, ожидаемо.

-Комнату обыскивать в его отсутствие, сопровождать карету… — Гилот пожал плечами, — все точно, как всегда.

-Есть, — повторили Паэн и Тард в унисон, а Паэн при этом грустно взглянул на Фалько.

-Фалько, — продолжил Гилот, — и Мэтт…я сначала хотел, чтобы вы не знали друг о друге, но решил, что вы будете держаться в тени, зная, где находится другой. Мне все равно, будьте горожанами, слугами…вон, Мэтт даже не в сером!

-Есть, господин Королевский Дознаватель, — сколько издевательства было в этом ответе Мэтта.

-Есть, — коротко кивнул Фалько.

-Ты, — Гилот взглянул на Эду и та вздохнула, — ты будешь в свите Гилота, но, в отличие от этих, что будут вокруг него ходить, ты будешь при нем неотлучно.

            Повисла тишина. Паэн присвистнул. Фалько не удержался от комментария:

-А в уборную герцог ее тоже пустит?

-Не настолько неотлучно, — с досадой отозвался Гилот, — ты будешь при нем на переговорах, я поговорил уже с королем – он согласен. Разумеется, с тем условием, что ты не будешь распространяться о сути переговоров  и всего, что услышишь .также ты будешь выезжать с ним по городу, сходишь с ним на молитву, если он пожелает… оставить ты его можешь только тогда, когда ему подошлют компанию на ночь…

-Господи, не говори, что это будет тоже кто-то из нас! – испугался Мэтт.

-А что, говорят, герцог хорош, — гоготнул Фалько.

-Идиоты, — мрачно ответствовал Гилот, — придворных дам мало? Мы с тобой, Паэн, отдельно обсудим, кого и когда.

-А герцог сам против Эды не возразит? – подал голос Тард, с осторожностью взглянув на соратницу.

-Не должен, — особой уверенности в голосе Гилота не было, но он все же полагал, что герцог больше разумен, чем подвержен эмоциям и примет королевскую защиту. К тому же, ставя Эду, Гилот рассчитывал, что, во всяком случае, у герцога будет хоть какое-то удовольствие от ее компании. Самые сильные дознаватели на его службе это: Эда, Мэтт, Фалько, Паэн и Тард, но только Эда может быть на виду и не вызывать особенных вопросов и раздражения. Лаготу должна быть предпочтительнее ее компания компании кого-то из других дознавателей…

-Координирую я, — закончил Гилот, оглядывая собравшихся. – Вопросы?

-Вопросов нет, — нестройно ответили дознаватели.

-Разошлись, — разрешил Гилот, — Паэн, на пару минут.

            Дознаватели потащились к выходу. Эда постаралась оказаться рядом с Мэттом, но Фалько увлек его размышлением о том, как лучше распределить обязанности по делу герцога, и старания Эды остались незамеченными.

            Она, стараясь скрыть разочарование, оказалась в коридоре и направилась к себе, торопливо простившись с Тардом, который тревожно и внимательно вглядывался в нее, но не произнес и слова на какой-либо счет и только ответил ей пожеланием доброго сна.

            У себя, в маленькой комнатке, хранившей след ее собственной бесприютности, Эда свалилась в постель и мгновенно уснула, стараясь выжать из оставшихся часов сна максимальное количество отдыха.

6

Поспать нормально Эде, в итоге, не удалось. Казалось, только-только сомкнулись ее веки, как уже резкий и грубый стук  в дверь, настолько сильный и громкий, что она вскочила, пытаясь сообразить, где вообще находится и что происходит.

            Овладев собой, Эда выскользнула из постели и бросилась открывать, уверенная, что произошло что-то совсем ужасное, как минимум, вспыхнуло восстание. Она рванула дверь, готовая, если придется, и ударить, и отпрыгнуть в сторону, и вообще, кажется, готовая ко всему, кроме Мэтта на пороге комнаты.

-А? – страх отступил. Только сейчас Эда сообразила, что итак, обладая средней, по ее мнению, внешностью, только вскочила с постели, а, следовательно, вид ее…

-Пошли, — Мэтт был бледен. – Пошли, Эда!

-Куда? – сонно возмутилась дознаватель, но покорилась соратнику и выскользнула вместе с ним, как была, босая, по камню, по холоду, не заботясь ни об остроте камня, ни о чем.

            Мэтт привел ее в Малую Залу – тут уже было людно, собрались, решительно все. Он коротко кивнул, пропуская ее вперед и Эда, снова встревоженная, вошла. Тотчас к ней подошел Гилот:

-Ты знаешь, что случилось?

-Нет, — покачала головой дознаватель, — Мэтт разбудил, притащил сюда…что, собственно происходит?

-Я же просил все рассказать по дороге! – с раздражением, которое было редким для него, бросил Гилот, обращаясь к Мэтту, и, не дожидаясь уже его реакции, снова обратился к Эде: — твой подопечный скончался.

-Двэйн? – уточнила Эда. – Что, утонул все-таки?

            Гилот одарил свою воспитанницу тяжелым взглядом, и она смущенно опустила глаза:

-Прости. Так что…

-Яд, — ответил Гилот, наверняка, он хотел сказать что-то еще, но тут его окликнул Паэн, и Королевский Дознаватель ускользнул от Эды.

-Погоди…- попыталась она его остановить, но не смогла, Гилот уже был далеко.  – Чёрт! Да как так?

            Вокруг творился абсурд. Сновали стражники и дознаватели, шумно переговаривались, а Эда пыталась осознать происходящее. Она не успевала за событиями, за разговорами, увидев Фалько, даже обрадовалась, скользнула к нему.

-Фалько, дай мне вводную, — именно он стоял на выдаче вводной подходящим дознавателям почти всегда.

-Твой подопечный, Двэйн, скончался, — ответил покорный дознаватель, —  отравление. Предположительно Веховой Водой.

            Эда выругалась. Веховая Вода – это черный рынок, то самое, гиблое место, где можно найти все, если знать, у кого искать и иметь золотые. В свободном доступе Веховой Воды нет даже у целителей, к тому же, есть у нее один еще недостаток – она не хранится больше трех дней, невозможно запасти этот яд, значит…

            Значит, кто-то, совсем-совсем недавно нашел где-то этот запас. В любом случае, дело пахнет дурно! Сам факт того, что отравление произошло именно этим ядом, уже надлежит расследовать по жесточайшей системе дознания.

-Самоубийство? – со слабой надеждой спросила Эда. Конечно, тоже плохо: и яд специфический, и досмотр, значит, провели плохой, и караульный не доглядел, но все же!

-Если только он решил перед этим сам себя побить об угол камеры, — с сочувствием разрушил последние надежды дознаватель. – На его шее характерные следы удушья веревкой, кто-то хотел, чтобы он именно открыл рот…и не заговорил.

-Эда! – позвал ее Гилот через половину Залы, — пошли!

            Она снова покорилась. Сон окончательно оставил ее, и голову сжало железным обручем. Эда прекрасно знала, что ее ведут смотреть на мертвое тело автора гнусного памфлета о короле.

            Тело Двэйна нашли в воде, которая развлекала стены шестой камеры. В самом деле, невооруженным глазом было видно, что бедняга провел последние минуты под воздействием не только яда, но и чье-то физической силы: синяки, следы удушья, несколько запекшихся уже кровоподтеков на еще недавно живом лице.

            От трупа несло отвратительным сернистым запахом Веховой Воды. Эда, только бросив взгляд на тело, кивнула, соглашаясь с аргументами Фалько, и заторопилась обратно, в Малую Залу.

-Кто дежурил у шестой камеры? – спросила она, с трудом справляясь с тошнотой.

-Бромер, — мгновенно доложили ей.

-Ну и? – Эда оглянулась. – Где Бромер? А..вижу.

            Она не сразу его увидела. Бледный караульный сидел ни жив, ни мертв в кресле, его удерживали с двух сторон за плечи, сильно впечатывая в мебель, словно бы боясь, что он совершит побег.

            Эда приблизилась к нему и сделала знак дознавателям, чтобы караульного слегка ослабили в хватке – она боялась, что тот просто лишится чувств.

-Ты дежурил всю ночь? – спросила она, беря максимально участливый тон, что давалось ей с трудом: пробуждение было слишком скорым и слишком жестоким. Вдобавок к этому, дело пахло слишком дурно – это уже ощущали все.

            Бромер бешено закивал, тонко всхлипнул. Он был молод и не представлял, как убийство могло произойти в его смену. Да еще и так…в шестой!

-Кто входил? – Эде захотелось встряхнуть этого идиота за плечи посильнее, чтобы его голова бессильно мотнулась назад, надавать ему пощечин, и получить, наконец, ответ. – Кто? Ну?

            Вокруг сделалось тише. Все присутствовавшие, ожидали расправы над Бромером, и сейчас те, кто был в Зале, кто еще не был отослан, замерли…

-Никто не входил, госпожа, — Бромер точно готов был лишиться чувств, но этот побег от реальности работал где-нибудь наверху, а здесь умели приводить в чувство.

-Слушай, приятель, — Мэтт, внезапно оказавшись рядом, слегка потеснил Эду в сторону и заставил Бромера взглянуть на себя, — вырисовывается крайне странная и неприятная ситуация. Убит редким ядом пленник, оскорбивший честь короля, участник заговора, который утром…

            Мэтт бросил быстрый взгляд на Эду, та кивнула, без труда угадывая его мысль, и дознаватель продолжил:

-Который утром готов был раскрыть имена заговорщиков короны. Ты говоришь, что в его камеру никто не входил, так, значит, ты убийца?

-Нет! – панически выкрикнул Бромер и рванулся из кресла, но сильные руки, стоявших на подхвате дознавателей, круто остановили его, и вдавили обратно.

-Нет, нет, это не я!

-А кто?  — напирали со всех сторон. – Кто тогда, если никто не входил?

-Я…отлучался, — выдохнул Бромер и, тоненько всхлипнув, все же потерял сознание.

            Эда выругалась. Новая суматоха поднялась вокруг. Ее прервал Гилот, воззвав:

-Тишина!

            И все замерли, покоряясь по привычке Королевскому Дознавателю.

-Караул на входе подземелий докладывает об отсутствии визитов со стороны, — оглядывая всех и каждого, сообщил Гилот. – Я…побеседовал

            Он едва заметно усмехнулся:

-Побеседовал с ночной сменой, и они сообщают об отсутствии каких-либо посторонних визитеров. Никто не входил после того, как мы с Эдой вернулись от Его Величества.

-Значит, кто-то из нас, — просто выдохнул Паэн. – Отлично, братья и сестры.

-Подождите! – напомнил Фалько, указывая на шевелящегося, возвращающегося в чувство Бромера. Стоило слуге открыть глаза, как на него насели вновь.

-Я отлучался…в караульную, — тихо, краснея от собственного стыда, произнес Бромер. – Всего на четверть часа! Мы играли в карты.

-Четверть часа? – спросила Эда. – Точно, что четверть?

-В карты, на рабочем месте, — ехидно заметил Фалько одновременно с ней.

-Кто может это подтвердить? – вклинился немногословный Тард.

-Король будет…рад, — шумным шепотом заметил Мэтт. Гилот услышал его и нахмурился, затем, поразмыслив, решил:

-Тард, начинай следствие. Мне все равно, что будет с Бромером и прочей сменой караула, но я должен знать к вечеру, кто виноват, иначе, ты сам отправишься в шестую. Ясно?

            Тард, немногословный, сильный в своем молчании, кивнул.

-Мэтт, Фалько, Паэн, Эда – ко мне, — приказал Гилот, — Корсон, избавься от тела. Тайно. Ясно? Сковер, ты со своими людьми на рынок – искать запасы Веховой Воды…есть наработки?

-Есть, Дознаватель, — Сковер – человек-тень, скрылся в коридоре.

7

Эда улучила минуту, чтобы вернуться к себе, кое-как причесаться, обуться и оправиться. Переодеться она уже всяко бы не успела, дело не терпело отлагательств, но ей было и не до этого. Даже ради Мэтта.

            За окном занимался печальный и холодный серый рассвет. Вся компания сидела в кабинете Гилота и экстренно совещалась.

-Королю пока не стоит докладывать, — предложил осторожно Паэн, — нам нечего сказать ему, кроме того, что под нашим носом, накануне визита герцога Лагота произошло убийство.

-Поддерживаю, — сообщила Эда, — Гилот, я знаю, что слово короля – это закон, но мы…не можем ему ничего предъявить сейчас. На утреннем докладе мы только распишемся в собственной некомпетенции…

-Так разве мы компетентны? – тихо спросил Гилот, глядя на воспитанницу, — Эда, под нашим контролем умер человек. Пленник. Заговорщик.

-Подождем с драматизацией, — призвал Мэтт, — пока действуют группы по проверке…давайте думать. Фалько, вводную!

            Гилот странно взглянул на соратника, но ничего не сказал. У Эды проскользнуло нехорошее, незнакомое прежде ощущение того, что она не лучшая сейчас вы глазах Гилота и почему-то это больно ее ковырнуло где-то внутри.

-Двэйн, содержит лавку…- начал Фалько.

-Не с начала, — попросил Мэтт и Фалько кивнул, соглашаясь, извлек блокнот и прочел:

-Согласно моему собственному свидетельству, пленник, известный как Двэйн был освобожден с допроса примерно без четверти одиннадцать.

-Верно, — согласилась Эда, — я вышла примерно за пятнадцать минут до одиннадцати, успела перекинуться с тобою словом, после чего, оказалась у себя и сразу легла. Было ровно одиннадцать, я слышала часы.

-Угу, — бормотнул Фалько и продолжил, — без пяти одиннадцать Двэйн был отправлен в камеру номер шесть, где его расковали. Камера была пуста, то есть, с водой, но без заключенных…

-Мы поняли, — торопливо заверил Паэн. – К делу!

-В двенадцать на пост заступил Бромер.

-Стоп! – Эда подняла руку. – Кто был до Бромера?

-Гордон, — ответил Гилот, он не принимал участие в обсжудении, думал о чем-то своем, иногда лишь поглядывая то на Эду, то на Мэтта. – Его допрашивает Тард. Предварительно он клянется, что в шестую никто не входил, и было тихо.

-А Бромер, заступив на смену, не заглянул в камеру? – спросил Мэтт, тоже думая о чем-то своем, и слушая, скорее, для порядка.

-Говорит, что нет, — пожал плечами Фалько. – Могу продолжать?  Отлично. Так… В половине второго ночи или где-то за четверть часа до двух, Бромер, соскучившись…

-Или! – в раздражении заметила Эда, – пятнадцать минут – это много!

-Смотря в чем, — заметил Мэтт, и Эда бросила на него быстрый взгляд, надеясь, что не краснеет.

-Завалите, — посоветовал Паэн, — Фалько?

-И этот идиота кусок пошёл играть в карты, — Фалько не удержался от собственной оценки действиям караульного.  – Говорит, что пробыл там не больше, чем полчаса, но другой караульный…с третьего уровня подземелий сообщает о часе.

-Эда, а полчаса тебе как? – Мэтт, несмотря на всю ситуацию, оставался собой.

            Эда открыла рот, готовясь возмутиться, но Гилот опередил ее:

-Завалите оба! Фалько?

-В общем, оба допрашиваются, — продолжил дознаватель, — кхм…да, там был еще и третий, но он из верхних подземелий, так что, появлялся перерывами, и тоже допрашивается. Допрашиваются вообще все смены…

-Дальше, — неторопливо попросил Гилот.

-Так или иначе, — продолжал дознаватель, — в три двадцать – три тридцать Бромер говорит о шуме, раздавшемся за дверью шестой камеры. Он приник к дверям, но разглядел только мечущегося пленника. Помня о том, что в одиночку нельзя открывать камеру, Бромер позвал его, но услышал только хрипение и тогда бросился за караулом. Те уже открыли и обнаружили труп.

            Фалько сложил блокнот и оглядел присутствующих.

-Эда, что скажешь? – спросил Гилот.

-я? – она подумала. – Если верить Бромеру, то он действительно может быть ни при чем, не считая того, что он не пригоден к этой деятельности! Он мог отсутствовать, когда кто-то проник в подземелья. Но тут еще хуже – кто-то, кто проник, во-первых, хорошо знает подземелья, во-вторых, точно знал, где находится Двэйн, а в-третьих, знал об отсутствии Бромера.

-Вывод? — сухо спросил Гилот.

-Наш, — также сухо ответила Эда и нервно сглотнула. – О том, что я перевожу Двэйна в камеру слышал Фалько.

-Пошла ты, — обиделся даже дознаватель, — я имею алиби.  В заговорщиках…

-И тот, кто переводил его, и, также, весь караул, — вступился за Фалько Мэтт. – Не обижайся, Фалько, сам посуди. К тому же, Веховая Вода – это надо либо знать, либо иметь доступ к ней. Кто-то, кто знает черные рынки и яды, кто знает расположение тюрем, кто знает о пленниках… я согласен, это кто-то наш.

-Мотив? – раздраженно спросил Паэн. – Что, состоял в заговорщиках?

-Не факт, — возразил Гилот, — приезжает герцог Лагот.

-Это глупо, убивать памфлетиста из-за того, чтобы спровоцировать Лагота! – возразила Эда. – Гилот, я…

-Тихо. – попросил Гилот, — значит так. О том, что здесь произошло убийство – никому ни слова. Королю я также об этом не доложу. Доложу о смерти, но скажу о ней, как о несчастном случае. Эда, мне нужно его дело, я покажу королю протокол допроса.

-Хорошо, — Эда кивнула. – Сейчас?

-Сиди, — Гилот остановил ее. – Дальше…

            Сказать, что именно дальше, Гилот не успел. Распахнулась без стука дверь, и вся честная компания подпрыгнула на своих местах, явно не ожидая такого бесцеремонного вторжения.

-Нашли! Нашел! – Тард был воплощением торжества.

            Они были слишком взбудоражены, чтобы заботиться об этичности своих поступков, рванулись к выходу все и одновременно, почти все получили в дверях кто кулаком, кто локтем в живот, но компания, странная и суматошная влетела в Малую залу, превращенную в масштабную допросную.

            Там снова творилось нечто невообразимое. С огромным удивлением Эда обнаружила того самого караульного, которому приказала отвести Двэйна в шестую камеру… она попыталась припомнить его имя, но не успела.

-Он?! – заорал Паэн, подлетая к коленнопреклонному стражнику. – Ты?

-Я, — упрямо мотнул головою стражник и, прежде, чем Эда успела сообразить, она уже почувствовала, что именно не так. Запах Веховой Воды коснулся ее ноздрей повторно, ее скрутило у дверного проема, вывернуло.

            Она точно знала, что за ее спиной уже уходит этот стражник в страшной агонии, от которой нет спасения и которую не остановит ничего.

            Эда попыталась выпрямиться. Колени дрожали. Тыльной стороной ладони она вытерла рот рукой и встретилась взглядом с Гилотом.

-Слишком просто, — она попыталась объяснить ему то, что не дало ей покоя. Слишком серьезное дело разрешилось так быстро и так предсказуемо. Он не успел ничего сказать, не успел даже объяснить своих мотивов. Два трупа, яд, который не достать… нормально началось утро. И это за несколько дней до прибытия важного гостя, к визиту которого Его Величество потребовал избавить королевство от совсем уж гнусных происшествий!

            Эда взглянуло на тело. Его уже перевернули лицом вверх – лицо серое, искаженное болью, глаза белесые… страшно, страшно умереть однажды вот так.

            Гилот указал на тело. Ясно, как будет. Бросят в одну могилу с Двэйном похоронят вместе. Королю доложат о том, что, дескать, молодой и рьяный служитель, не вынеся оскорбительных распевок Двэйна, прикончил его, после чего, решил свести счеты с жизнью, осознав, что нарушил закон…король поругается, а потом обрадуется верности, да отпустит Гилота с миром. И Гилот ворвется в эти подземелья и они начнут выворачивать друг друга наизнанку, каждый кусочек здесь перетряхивая, ища запасы Веховой Воды, след смерти и объяснение самоубийству этого стражника…

            Как же его звали? Как? Эда так часто встречала его. Эда так часто отдавала ему распоряжения.

-Пойдем, — Мэтт потянул ее за руку. – Тебе надо вернуться в норму.

8

В других условиях Эда обрадовалась бы проявлению со стороны Мэтта такого дружелюбия и сострадания, но сейчас ей было не до этого. Мысли кипели, разъедали.

            До прибытия герцога Лагота три дня. Стражник убил пленника, сочинившего памфлет о короле. Убил Веховой Водой – ядом, одно наличие которого уже грозит переворачиванием королевства сверху донизу. После убийства стражник покончил с собой.

            Эда прополоскала рот, оправилась, умылась… легче не стало, но, во всяком случае, сейчас она походила хотя бы на дознавателя, а не на взмыленную и бледную девицу, кутившую половину ночи в непонятных условиях. Гилот всегда твердил ей, что дознаватель может быть беден, уродлив, скверен характером, но всегда должен быть опрятен. У самого Гилота не было и лишнего залома на сером плаще. Поразительный человек.

            Мэтт удовлетворенно кивнул, увидев, что Эда стоит на ногах и в норме.

-Что ты думаешь по поводу случившегося? – спросил он. – Через пару минут мы снова вернемся в Малую Залу, а там уже совсем другие…разговоры будут.

-И? – Эда тяжело взглянула на него. – Мы начинаем дознание по делу об убийстве и нахождении в городе запасов Веховой Воды.  Параллельно убираем с улиц всякий…

-Я не о том, — перебил Мэтт, — как думаешь, это кто-то из наших?  То есть…этот стражник, почему он так поступил?

            Эда открыла рот, чтобы поделиться своими подозрениями на этот счет, но почему-то вспомнила, как задумчиво Гилот разглядывал Мэтта совсем недавно и то кольнувшее нехорошее чувство зависти или ревности, ей привиделось на мгновение, на одно только мгновение, что Мэтт будет следующим Королевским Дознавателем, а не она, и одного этого видения, не длившегося и полминуты ей хватило, чтобы передумать отвечать ему.

-То, что я думаю – это то, чем я поделюсь с Гилотом, — высокомерно и грубо ответила Эда и лицо Мэтта вытянулось от изумления, ведь прежде Эда никогда не отвечала ему так.

            Стараясь не смотреть на него, дознаватель вышла прочь.

            Мэтт не выдал ни словом, ни жестом, ни взглядом того, что как-то уязвлен или задет реакцией соратницы на простой, казалось бы, вопрос, и когда через десять минут они вдвоем сидели за столом в Малой Зале, ожидая возвращения Гилота от короля, никто, даже самый прозорливый дознаватель не угадал бы того, что между двумя соратниками что-то уже не так.

-Могу сказать только то, что тело Двэйна не найдут, — заметил Паэн. – Корсон постарался на славу. Он мастер в том, чтобы люди исчезали. И этот исчез.

-Ну, а с родственниками что? – недовольно поморщился Фалько. – У него же брат, этот…

-Каллен, — подсказала Эда. – Двадцать шесть лет, собирается жениться.

-Ну и прекрасно, — обозлился Паэн, — будет доля брата принадлежать ему.

-Это еще посмотреть надо, не замешан ли здесь брат, — заметил Мэтт. – Я знаю того стражника. Он был на хорошем счету у Тарда, попал по протекции Кенота к службе.

-Кенота? – Эда и все остальные оживились, придвинулись к столу. – Кенота…который Высший Жрец?

-А вы не знали? – с сочувственной долей в голосе ласково осведомился Мэтт. – Кенот же покровительствует всяким…сиротам.

            Мэтт задержал взгляд на Эде чуть дольше, чем того требовала ситуация, но чуть меньше, чем это было нужно, чтобы кто-то, кроме нее заметил этот взгляд.

            Ответить Эде не удалось, открылась дверь, и вошел мрачный Гилот. Тишина повисла в Малой Зале и даже свечи, присутствовавшие в вечном полумраке подземелий, служившие источником света, дрогнули и затихли, перестав гудеть и трещать.

-Труба-а…- негромко прокомментировал Фалько.

            Это было понятно и без его слов. Гилот – человек, который был воплощением стали и твердости, явно был мрачнее, чем обычно, что означало лишь одно – Его Величество в ярости.

-Гилот…- Эда робко поднялась со своего места. Теперь он не был для нее наставником, скорее учителем, наставником, может быть даже отцом. Ей хотелось пожалеть этого человека, столько сделавшего для нее.

-Вот что, мои дознаватели, — Гилот не услышал или не захотел услышать своей воспитанницы. – Его Величество сказал, что если еще один прокол, еще один столь серьезный прокол, и он набирает новых дознавателей. 

-А он знает…все? – осторожно спросил Паэн, оглядываясь на дернувшего его за рукав Фалько, — да что? Я просто спрашиваю.

-Не все. Про Веховую Воду и про то, что это один из наших он не знает, — спокойно ответил Гилот. Мрачность его не покинула, но он овладел собой. – До приезда герцога дело должно быть раскрыто. Вы это понимаете? В присутствии герцога никто не заговаривает об этом.

-В его отсутствие тоже, — ввернул Мэтт.

            Гилот обрушился на него:

-Тебе все весело, Мэтт? Ты думаешь, что от твоих шуток что-то станет легче или понятнее? Полагаешь себя комедиантом? Сообщаю тебе тогда на редкость печальную новость: комедианты живут наверху. Здесь, в подземельях не шутят, и не приветствуют шутов, клоунаду и маскарад. Здесь мы охраняем порядок и закон, проводим следствие, чтобы найти преступников и освободить невинных. Если тебя не устраивает наш порядок – вон отсюда.

            И в этом обрушении…о, лучше бы Гилот закричал, завопил, но нет! нет! этот человек никогда не повышал голоса и от этого речи его были еще более жуткими, чем самый громкий выговор. Потому что выговор в крике – это вспышка, короткая, болезненная, но понятная. К крику привыкаешь.

            А когда с тобой говорят негромко, когда каждое слово вбивается, и взор остается ледяным и беспристрастным…

            Мэтт не потупил своего взора, но явно был смущен, однако, к досаде Эды, которая неожиданно пожелала ему от души и испугаться, и заюлить, и отвести взгляд – он выдержал и продолжил смотреть так же, как и прежде.

            И Эда ощутила угрозу от Мэтта гораздо сильнее, чем прежде!

-Ступай в шестую камеру, — продолжил Гилот, выждав мгновение, и голос его никак не изменился. – Начинай следствие. Я приду. Эда, ты в город. Найдешь там Сковера – возьми на контроль.

-Есть, Дознаватель, — Эда склонила голову, принимая роль.

            Работа в столице – это и плюс, и минус одновременно. С одной стороны – там никто сильно тебя не контролирует, можно гулять, блуждать по площади, слушать народ, запоминать, кто и что говорит, приглядываться к лавчонкам всех мастей и даже заглянуть в трактирчик! Но, с другой стороны – почему-то Эда не любила работать именно в городе. Там было тяжелее ориентироваться и требовалось знать проходы, коридоры, нищих и бродяг, одинаково хорошо разбираясь среди Швейного проулка, где сновали туда-сюда дамы со своими служанками, выбирая себе наряд, и Пепельные ряды, где бродило самое дно столицы: отребье, пьянство, сироты…

            Туда любил спускаться Кенот – Высший Жрец, проповедовал, разносил воду и хлеб, брал иногда кого-нибудь из сироток в свой храм, чтобы потом заняться его судьбой. 

            Эда сделала себе отметку, что нужно бы переговорить с Кенотом по поводу погибшего стражника. Хотя, Гилот, наверняка либо сделает это без ее напоминания, либо уже сделал. Лезть на рожон, проявляться с инициативой…кажется, пока не стоит.

            Но в Пепельные ряды заглянуть надо. Да, там всегда вечно царствует смрад и ор, там можно найти все, что угодно, были бы деньги. В любом случае, ей идти туда! Веховая Вода, наверняка, была взята там – кто-то на каком-то уровне проглядел!

-Пепельные ряды очистить, — подтвердил ее предположение Гилот, — к визиту Лагота.

            По-хорошему, надо бы их вообще было уничтожить, но, во-первых, где-то отребье столицы все равно начинает собираться и кучковаться, во-вторых, Пепельный ряд – это немного и польза для короны. Там есть наемники, которых можно послать на устранение врагов, на слежку. Там можно быстрее, гораздо быстрее, чем официально, с запросом от трона, отыскать какой-нибудь редкостный артефакт, или средство…

            Да, Веховая Вода, почти наверняка пришла оттуда. Какая-то сволочь решила подзаработать, пропуская ее в столицу с грузами!

            Пепельные ряды нельзя очистить насовсем. Их можно только привести в достойный вид, заткнуть особенно громкие гнилые рты, да закрыть самые развратные двери.

-Помни о прибытии герцога, — напутствовал Гилот.

-Есть, Дознаватель, — поклонилась Эда, принимая задание. Не оглядываясь на кого-то из своих соратников и не слушая поручений другим, Эда вышла в коридор и поднялась вверх, вышла из подземелья, приветствуя всех нарочито беззаботно, будто бы ничего и не случилось.

            На первом уровне до нее с кухни донеслись аппетитные ароматы: пахло печеным мясом, свежей зелью, картофелем, приготовленном в нежном сливочном масле и чем-то еще сладким, десертным.

            Эда вспомнила, что ничего не ела уже давно: вечером она не поужинала, сначала была у короля, потом на допросе, потом попыталась поспать, но не смогла – и вот, она на ногах уже прорву часов, хотя утро только занялось.

            На проходе, разделявшем коридоры, она замерла, раздумывая. С одной стороны: на сытый желудок думается лучше, с другой – разве не сможет она перекусить в городе? С третьей…то, как готовят на их кухне, эта свежая, нежная, к королевскому столу молодая зелень, пахнущее сливочное масло…

            Эда почувствовала, что рот от аппетитных запахов наполняется слюной, но упрямо мотнула головой и пошла к выходу из замка: дело превыше всего.

            По пути, приветствуя караульных, тоже еще сонных и вялых, она успела подумать, что дознаватели вообще редко едят горячее и свежее, попадая либо уже к остывающему, либо к остывшему совсем блюду.

            Потому что дознавателей гонит долг.

9

Город… прекрасный и ужасный город, столица, ожидающая высокого гостя-  что может быть красивее и скучнее одновременно?

            Эде понадобилось пять минут, чтобы понять, что Его Величество уже всколыхнул всех, кого только мог достать. Никогда еще не суетилось на памяти Эды на площади так много людей, никогда прежде она не видела, чтобы все с таким усердием чистили!

            Площадь посыпали золотистым песком, разравнивали, снова посыпали. Мыли водою и мыльным раствором мостовую, подрезали кусты и траву, подбеливали стены и крыши, покрывали окна и ставни лаком…

            Запахи белил, краски и всяческих растворов, мыла, чистящих – все это могло свести с ума всякого, кто редко сталкивается с таким обилием движения. А Эда сталкивалась редко, правда, ее специально учили, чтобы сохранить рассудок в непривычной обстановке, но все же – от шума ей захотелось спрятаться. Да только куда спрячешься, если снуют люди здесь и там? Искать в водовороте тел и рук в одиночку – занятие бессмысленное. Эда для вида побродила по Главной Площади, и хотела уже направить свой ход именно к Пепельным рядам, но на глаза ей попалась вдруг лавка. Что-то в ней было такого, что позвало Эду, обычно равнодушную ко всему нарядному и имеющую в запасе своего гардероба из красивого лишь серый плащ с жемчужной вышивкой, внутрь.

            Внутри царил полумрак, приятный глазу после утреннего солнца над открытой Площадью. Тотчас, едва она вошла, к ней подлетела тонкая, очень худая женщина с туго собранным на голове пучком темных волос, от которого, казалось, ее длинная шея должна была сломаться. На плечах женщины лежала тонкая фиолетовая шаль, которая почти полностью окутывала ее узкую и худую фигуру.

-Что желает госпожа?  — она сразу взяла профессиональный тон, в котором прослеживался едва-едва слышимый акцент, который означает только одно – над произношением долго работали, но язык, приученные с малых лет к более грубому произношению, никак не может мягкости звуков.

            Эда отметила это,  даже не задумываясь.

-А? – дознаватель огляделась, пытаясь понять, какой черт ее вообще сюда принес, ну не любила она всякие эти платья, свисавшие едва ли не с самого потолка, какие-то жуткие ленты…шляпки! Это не ее одежда. – Да я так…

            Она смутилась. Ей вдруг показалось, что женщина оглядывает ее с каким-то пренебрежением.

-Госпожа, — также профессионально заговорила женщина и немного улыбнулась, демонстрируя великолепные зубы, — у нас есть все фасоны и все цвета, пришедшие в моду столицы. Как вам, например, это?

            Она жестом фокусницы вытащила откуда-то из-за спины вешалку с длинным платьем, струящимся как будто бы водопад. Темная нижняя юбка, затем юбка из легкой, более светлой материи и еще юбка – из еще более светлой… Эда, не задумываясь, но по привычке, насчитала шесть юбок, из которой последняя была почти прозрачной.

-Э…- в горле пересохло. Эда поняла, что даже не знакома с таким фасоном. Конечно, при дворе были модницы среди придворных дам, но какое ей-то дело? Она всегда думала о себе как о дознавателе, о том, какой ей нужно быть, чтобы служить закону – и так Гилот ее учил! Почему же так парализовала взгляд материя?

-Впрочем, возможно, вы больше сторонница классики? – женщина отбросила в сторону на кучу каких-то свертков платье и извлекла другое, стянув его, на этот раз, с верхней вешалки. – Взгляните какой крой, круглый вырез, длинные рукава, посадка…

            Вырез, рукава, посадка… да разве Эда думала об этом когда? У формы дознавателей нет такого понятия, как «красота». Есть понятие «удобно». Удобство важнее. Дознаватели не гонятся за фасоном!

-Я, пожалуй, пойду, — Эда почувствовала, что ее лицо горит каким-то странным огнем. Внезапно ей думалось о том, что в других условиях она могла бы носить все эти платья, но жизнь ее сложилась совсем по-другому и заточила ее в серый цвет.

-Глупости, госпожа! – женщина ловко засуетилась. – Я подберу вам идеальный цвет! Мне кажется, вам нужен треугольный вырез. Ваша шея не так длинна, а это позволит ее визуально удлинить, понимаете? Плюс – у вас достаточно грубые руки, значит, я рекомендую вам рукава сделать закрытыми, и цвет…да, в моде, конечно, розовый и лиловый, но есть темно-красный! О, мне кажется, что вам это подойдет!

-Я, пожалуй…- Эда знала, что должна уйти, черт знает, сколько времени она потеряла уже в этой лавке, на этой площади. Но ей хотелось остаться. Больше всего хотелось, чтобы ее оставили.

-Вот, — женщина вытащила длинное, узкое, чуть расходящееся к низу платье темно-красного цвета, с треугольным вырезом, плотными рукавами, лишь слегка тронутыми узорностью вышивки.  – Кажется, это вам подойдет…

            «Да куда ты в нем пойдешь?» — возопило все внутри Эды, когда она оглядывала платье и мучительно хотела коснуться его.

            «У тебя вся жизнь в подземельях! Или ты для Мэтта?» — ехидничало подсознание, когда она, взяла, наконец, вешалку, со второй попытки, не сумев снова отдернуть руку, как должна была поступить.

-Извольте проследовать туда, — женщина отступила и Эда увидела ширму, за которой блеснуло зеркало.

            Пути назад не было. Платье приятно тяготило руки.

            Сложно было снять сначала серый плащ, сложить его и отложить в сторону под пристальным профессиональным ощупыванием чужого взгляда. Затем, глядя в зеркале на себя саму, снять верхнюю рубашку, брюки…

            Все было нелепым и неправильным, казалось почти насильственно-порочным, но Эда уже не остановилась бы, даже если бы Гилот вошел прямо сейчас и холодно-отрешенно взглянул бы на свою ученицу. Она чувствовала, что должна.

            Женщина скользнула к ней. Эда не успела дернуться, вздрогнуть, как оказалась втиснута, вброшена в чужую для себя оболочку, и темно-красная ткань легла на нее второй кожей, сдавливая непривычно-жестким корсетом грудь.

-Взгляните! – призвали ее. Эда взглянула на себя в зеркало и совершенно точно не узнала себя. Отразилась какая-то молодая девушка, не красавица, конечно, но имеющая определенный шарм и привлекательность, и даже какую-то диковатую грацию, когда движение стоит на тонкой грани между красотой и ловкостью и откровенной нелепостью.

            И тут Эда поняла, что эта молодая девушка – она и есть. Это ее движения. Это ее шарм. И платье, очевидно, теперь тоже будет ее.

-Ну как? – тихий шепот. – Вам нравится?

            Эда не знала, нравится ли ей – так было непривычно, но эта непривычность что-то толкнула в ее душе, словно бы дрогнула пружина, сжимавшая что-то, что приходилось прятать.

-Куда я в нем…- вопрос был к пустоте. У нее служба. У нее нет времени на всякие платья, она уже столько потратила на себя – придется обойтись без обеда, а то и задержаться до полуночи, а ей еще в Пепельные ряды. Но как идти в пепельные ряды, как снять эту странную кожу, и как, в конце концов, оторвать свой взор от зеркала?

-К любимому, — предположила женщина. – Или на прием.

            Эда усмехнулась. Мэтта любимым назвать было нельзя. Он не знал о ее чувствах, да и в свете последних событий был скорее раздражающим, отчаянно раздражающим! А на прием? На прием ей полагается являться в сером…

            Эда бросила взгляд на сложенный серый плащ и женщина проследила за ее взглядом, а затем, что-то проскользнуло и в ее глазах, она замерла (Эда видела это в отражении), и, когда она вновь взглянула на свою посетительницу, то дознаватель прочла в ее взоре страх.

            Значит, эта женщина поняла, наконец, кто такая Эда.

            Женщина боролась с собою минуту или две, а затем промолвила:

-Я не смыслю в делах, госпожа, но заявляю, что моя лавка чиста.

-Я вовсе не…

-И то, что вам идет это платье, — перебила женщина, овладев собою. – Я думаю, что дознавателям Его Величества тоже есть куда ходить в нарядах.

-Вообще-то…- Эда задумалась,- да.

            Она уже поняла. Это платье она купит. Прямо сейчас. Пусть оно стоит сто золотых монет, двести, триста – но она его купит и будет в нем встречать герцога Лагота! Пусть хмурится Гилот, пусть хохочет Фалько, пусть качает головою Тард, и пусть Мэтт…

            Нет, что ей до Мэтта? Он сам хоит как хочет. Почему и ей не попробовать? В конце концов, оказывается, она так молода! Так преступно молода!

-Беру, — Эда взглянула на женщину и попробовала улыбнуться. Вышло еще более непривычно. – Только это…давайте поскорее, кхм, пожалуйста.

            «Сковер  в своих Пепельных рядах меня, наверное, раза три проклял!» — подумала Эда.

10

-О, явилась! – Сковер не выглядел проклинающим всех и вся за ее задержку, но Эда все равно испытала новый прилив стыда за то, что осмелилась зайти в лавку и провести в ней столько времени.

            Пепельные ряды выглядели паршивее обычного. Здесь стоял ужасный гвалт, плач и ругань. По домам проходил обыск, а так как дело проходило в Пепельных рядах, то здесь и не церемонились: вламывались в дома, трактиры, приюты, лавчонки и бордели с грохотом, выталкивали посетителей, и, пока их обыскивали и записывали одни дознаватели, другие прочесывали помещение.

            Искали Веховую Воду. А еще лучше – кружки и сборища бунтовщиков, памфлетистов и прочую опасную шваль, которую не должен был застать герцог Лагот.

-Прости, — потупилась Эда, наблюдая за тем, как двое дознавателей, не примериваясь, вытолкнули прямо на заплеванную мостовую худую, истерично хохочущую женщину, лица которой нельзя было разглядеть, так как его закрывали грязные спутанные волосы. К женщине попыталась приблизиться какая-то трясущаяся старушонка, но и ее дознаватели отшвырнули в сторону, отделяя от женщины, которая все также хохотала, катаясь спиной по грязному камню.

-Да ладно, — отмахнулся Сковер и крикнул, —  в дом!

            Двое дознавателей тенями скользнули в дом истерично хохочущей женщины, и оттуда донесся ужасный грохот выворачиваемой мебели. Еще один дознаватель склонился над самой хозяйкой и принялся обыскивать ее тело. Хохотать она не перестала, но принялась бешено извиваться. В стороне, куда отводили тех, кто уже прошел через обыск и перепись, в толпе смешанных оборванцев и преступных (или почти преступных) жителей кто-то заулюлюкал.

            Сковер повернул голову и несколько солдат, охранявших эту толпу, красноречиво приказали всем замолчать.

-Ты знал, что я приду? —  разговаривать в таком шуме можно было и в голос, но Эда предпочитала все равно говорить тихо.

-Гилот послал ко мне гонца, заодно и рассказал о том, что было, что этот стражник убил сначала твоего пленника, а потом себя.

-Пленника Дознания, — поправила Эда, ей не понравилось уточнение, что пленник ее, ведь, выходит, что это она недоглядела.

-Да как хочешь, — пожал плечами Сковер, — написал, что отправил тебя в город, ну, я и понял, что ты придешь. Правда, думал, что придешь раньше, но все понимаю: дело молодое, заворковалась с Мэттом…

-Я не воркую с Мэттом! – Эда не удержала тишь своего голоса, но, на ее счастье, женщина захохотала еще громче, и возглас дознавателя потонул в смехе и всхлипах. Дознаватель, проводивший ее обыск, не удержался и отвесил ей звонкую затрещину, от этого голова женщины бессильно мотнулась на мостовую и истерика ее затихла, сменившись тихим поскуливанием.

-Но! – воззвал Сковер. – Не сметь!

            Насилие проявлялось. Конечно, всегда было приятно дать затрещину преступнику, или наглецу, тайком, но не на людях! К тому же, здесь жили и блаженные, а судя по поведению этой женщины, истерика вызвана либо помешательством, либо дурманом и насилие тут бесполезно, так что – акт жестокости, а что хуже – акт жестокости без основания.

-Дознаватель, сюда! – приказала Эда. Она имела право.

            Проштрафившийся дознаватель понуро предстал перед соратниками.

-Имя? – спросила Эда, принимая самый хладнокровный вид.

-Кристоф, — ответ не заставил себя долго ждать.

-Вы забыли кодекс Дознания? – холодно продолжала Эда, а Сковер сделал знак другим дознавателям продолжать работу и не замечать разбирательства.

-Нет, дознаватель, — Кристоф еще надеялся, что окажется спасенным, отделается устным предупреждением, а потому стремился отвечать как можно точнее, чтобы всем своим видом продемонстрировать профессионализм и вызвать одно мнение: «человек ошибся».

-Что гласит правило один-дробь-шесть? – Эда прищурилась. Сковер не вмешивался, хотя мог бы заступиться, но оно ему было не нужно.

-Оно гласит, дознаватель, что всякий слуга закона обязан соблюдать вежливость к любому лицу, даже уличенному в преступлении, — отрапортовал Кристоф.

            Правило было лицемерным. Эда сама выходила из себя, как и любой другой, срывалась на оскорбления, как минимум. Весь фокус был в том, что нельзя было попадаться на нарушении и делать все без свидетелей, а не на людных Пепельных рядах! Хотя, Гилот, например, всерьез соблюдал все правила и дополнения к ним…

-Знаешь, — кивнула Эда и тон ее стал ласковым, — значит, о забывчивости речь не идет. Тогда что это было? Вы на глазах своих соратников, на глазах солдат и…горожан напали без основания на женщину явно больную или находящуюся в дурмане. Почему?

-Простите, я…сглупил, — Кристоф сглотнул, он начинал понимать, что болото оказалось глубже, чем он полагал. Сковер непременно бы его поругал и отпустил, а вот эта…

-Ах, сглупил, — Эда даже улыбнулась, — ступайте! Я доложу о вашем проступке, и вам будет вынесено наказание.

            Кристоф отошел, нервно кусая губы и злясь и на себя, и на эту непримиримую девушку, Сковер же, подождав, когда Кристоф скроется, сказал:

-Жестко.

-По закону, — не сдалась Эда.

-Я чаще работаю в городе и знаю, что закон может быть сговорчивее.

-Это как?

-Ну, — Сковер поежился от порыва ветра и под шум очередного обыскиваемого дома, ответил, — знаешь, сколько знати обитает здесь? Скольких мы выпнули отсюда? А потому что не запишешь в список пойманных в Пепельных рядах какого-нибудь графа! Не предъявишь, что некий виконт пойман в борделе с двумя девками…и, хорошо, я тебе скажу, что вообще с девками!

-Да я…- Эда закашлялась. Здесь, на улицах Пепельных рядов действительно был смрад. Витали запахи жареных водорослей – пищи, доступной беднякам, рыбы, протухшего мяса, чего-то соленого, дешевого пойла, кошачьей мочи и немытых тел.

            Она хотела сказать, что нельзя не докладывать, нельзя не ставить в известность – все эти нельзя, которым учил ее Гилот, но вместо этого, откашлявшись, закончила иначе:

-Догадывалась.

-Молодец, — сдержанно похвалил Сковер. – И, если по поводу стражника…я не верю, что он просто так взял и убил. Возможно – его запугали, впрочем, даже если и убил – он только звено, цепочка идет куда-то подлиннее.

-И мне так кажется, Сковер! Только…поди, докажи!

-А ты поди, поди и докажи, — упрямо предложил дознаватель. – Слепому видно, что Гилот прочит тебе свое место. Но есть у тебя только один конкурент, реальный. Догадываешься?

-Замолкни, — попросила Эда. Она сама не могла отпустить тот взгляд, которым Гилот одаривал Мэтта.

-Во-от, — дознаватель хмыкнул, довольный ее реакцией, — не дура ты!

-Мы так и до зимы не управимся, — Эда перевела разговор, — раз я задержалась, давай так: выдели мне пять-семь солдат и я пошла с обыском по четным домам, а ты бери нечетные.

-А почему мне нечетные? – поинтересовался Сковер.

-Ну хорошо, бери четные, — разрешила Эда.

-Как ты разделила? – не отпускал дознаватель. – Нет, ты скажи!

-Я больше люблю четные числа, — призналась девушка, — ну…два, четыре. Но так ведь, правда, будет быстрее!

-Как можно любить числа? Они просто есть и все.

-Не просто, — возмутилась Эда. – Не просто! Я люблю «четыре». Четыре раза я проверяю замок в своей комнате, четыре раза складываю письмо, выпиваю стакан воды за четыре глотка…

            Сковер не захохотал, хотя Эда всерьез этого опасалась. Он был старше, опытнее, профессиональнее. Идеальный боец города, страж закона на улицах, презирающий бумажную работу и само дознание. Ему проще было догнать преступника, поймать его и притащить, проще выслеживать и шпионить, чем сидеть и допрашивать.

            Сковер не захохотал. Сказал только:

-Ну ладно-ладно, я понял. Всякое «два лучше, чем один». Бери солдат, и иди. Твои дома – второй отсюда, четвертый, шестой, восьмой – короче, до конца проулка. Надеюсь, поспеем к обеду закончить с этой стороной.

-Какой обед? – обалдела Эда, — работы непочатый край, нам же…

-И? – холодно спросил Сковер. – На голодный желудок ничего не наработаешь, кроме болей и тошноты. Может быть вы, в своих подземельях, и воздерживаетесь от обедов, но здесь, в городе, да и вообще, запомни, нужно есть, когда есть время. Есть размеренно, не проглатывая пищу целиком, кусками. Не в четыре глотка, поняла?

            И Эда, чувствуя себя маленькой, необразованной и глупой девочкой, кивнула.

-Что за сверток у тебя  в руках? – заговорил Сковер все тем же оживлением. – А! оставь здесь, никто не возьмет. Давай, давай…

11

-Именем Его Величества, выйти! – Эда стучалась в очередную дверь. Иногда открывали  сразу, некоторые выходили из соседних помещений, не дожидаясь, пока заглянут к ним, но их бравые солдаты, сопровождавшие Эду, загоняли обратно:

-Не ваш черед!

            Много найдено было, конечно, дурного. Запрещенные артефакты, оружие, снадобье, и трупы. Тут же Эда сразу же нашла и парочку воров, которые пытались спрятать награбленное в соломенный тюфяк, но были пойманы врасплох. Солдаты сменялись. Отводили особенно подозрительные элементы в сторону, готовя к отправке в замок, где должно было вестись дознание из числа каких-нибудь начинающих дознавателей, других – теснили в другую сторону, где записывали имена и выдавали строгое предупреждение в городе не появляться во время визита, и всяческие делишки прекратить.

            Конечно, не все были мирными. Так, в одном доме, некий, находящийся не то в дурмане, не то в хмелю, горожанин, вдруг схватился нож и бросился им на Эду. Она не испугалась, была приучена не бояться преступников, особенно из числа отребья, а потому только увернулась, пока горожанина скручивали солдаты. Один из них вопросительно взглянул на Эду и та разрешила:

-Можно, но без следов.

            Чтобы не видеть, как помнут нападавшего, Эда отвернулась, щелкнула пальцами и указала двум подскочившим солдатам:

-Перевернуть тщательней, чем у других. Я хочу знать, что здесь скрыто.

            В голове уже промелькнул образ найденной Веховой Воды и того, как удачно ей повезло зайти именно в этот дом, но обыск не дал ни одного нарушения. Беднота, пойло, ошметки от гнилых кочанов капусты – так содержать свой дом в бардаке это не преступление. Эда только с досадой измазалась гнилой, уже потекшей капустой, и вышла, брезгливо перешагнув через распростертое тело.

            Удача ей не улыбнулась ни в одном из домов. Да, нарушения были, но все…как обычно. Кое-что изымали сразу, кое-где применяли и силу, в один дом, где по знанию Эды таился трактирчик, их не пустили. Пришлось выламывать дверь, но и снова, кроме контрабандного вина, привезенного с Седых Берегов, ничего не было найдено.

            Солдаты хищно поглядывали на бочонки с настоящим, незаконно ввезенным вином, но Эда предупредила:

-Каждого, кто хотя бы сделает глоток, отправлю в подземелья!

            Хотя, и ей было до одури жаль этого замечательного, дорого вина.

-Да что же вы делаете…- начал, было, хозяин трактирчика, — да это же все мои вложения!

-Они незаконные, — возразила Эда. – Если бы ты сделал все, как нужно, оформил бы…

-На это нужно деньги и время! — хозяин трактирчика неистовствовал. – Налог на ввоз товаров слишком высок, я не могу оплатить его! Все. До последней монетки, я…

-Хватит! – оборвала Эда, не выносившая подобных сцен. – Я не устанавливаю налогов. Я слежу за исполнением закона, а он гласит, что всякий товар, ввезенный контрабандой, подлежит уничтожению.

-Человеческого в вас нет! – разъярился женский голос и Эда, обернувшись на него, увидела женщину с длинными, неухоженными сальными волосами. Ее удерживал стражник, а в нее будто бы бес вселился, она царапалась и отбивалась.

-У нас же дети! У нас дети…нам нечем их кормить!

-Мы хотели заработать на этом вине, чтобы обеспечить наших детей, — тихо пояснил хозяин трактира. – Это моя жена. Дорогая, прекрати…

-Ввоз был незаконным, — Эда не собиралась уступать. – Налог не был…

-Мы вложили в это все! – хозяин трактира переместился и смотрел только на Эду, он не понимал, как она, будучи такой молодой, может иметь настолько черствое сердце? Разве она не понимает, что такое знать, что твои дети рождены в Пепельном ряду и вряд ли смогут пройти порог нищеты? Ты им единственный заступник, а если что-то случится, то дети…что ж, в Пепельном ряду им находят много применений. И он, посоветовавшись с женой, продал и выгреб все, что мог накопить и продать. И не хватило на налог, непомерно высокий налог… он рассчитывал только спасти своих детей.

-Ввоз незаконен! – повторила Эда, и ничего не дрогнуло в ее лице – кажется, она заочно  не имела никакого сожаления к тем, кто проживал в этом ужасном месте столицы.

            Жена трактирщика уже только тихо плакала, не имея сил к сопротивленью.

-Ну, хоть себе возьмите! – взмолился нарушитель. – Отличное вино, чистое!

            Позади Эды послышалось шевеление. Она повернула голову и увидела шепчущихся солдат.

-Нет, — сказала она и себе, и им. – Никто не станет брать товар, ввезенный незаконно. Вылить!

            Никто не пошевелился. Трактирщик взглянул на нее с ужасом:

-Вы что? Это же…это из Седых берегов!

-Закон есть закон. Вылить.

            И снова тишина. Эда повернулась к солдатам:

-Я не поняла вашего бездействия. Вам надлежит подчиняться представителю дознания, в данном случае – это я. Или вы тоже забыли закон?

-Но вино же отличное…- с жалостью пробормотал кто-то из ее спутников.

-Я вас всех отдам под дознание, — пообещала Эда. – Сразу же, как вернемся, составлю протокол о промедлении действия!

            Это возымело эффект. Связываться с дознанием никто из солдат не хотел – за это можно было всерьез лишиться и ранга, и всех привилегий, а потому быстрее, чем нужно было, солдаты бросились к бочкам, и, тяжело дыша от неудобной ноши, принялись выволакивать их на улицу, чтобы на глазах Пепельного ряда разлить замечательное их содержимое.

            Трактирщица бросилась с воем за солдатами, но ее муж перехватил этот порыв, который грозил уже совсем серьезными неприятностями.

-Откуда в вас столько жестокости? – с ненавистью спросил он, удерживая горько рыдающую жену. – наши дети…Мы все пытались сделать для них!

-Вы нарушили закон, — холодно ответила Эда. – подойдите для переписи или вас отволокут туда. Также – получите предписание и сообщите дознавателю, который вас примет обстоятельства получения контрабанды. Я проверю.

-Что именно нам нужно сообщить? – с плохо сдерживаемой яростью спросил трактирщик. – Как мы отдали последнее, рассчитывая поднять наших детей? Вывести их из нищеты? Вы думаете, что здесь все сплошь отребье? Думаете, я вижу! Я вижу это по вашим глазам, в них столько презрения! От того, что вы ходите в чистом, от того, что на вашем столе есть белый хлеб, вы не лучше нас! Мы честно трудимся с женой. Наш труд тяжел. Но это честный труд, и вы не можете нас презирать за одну лишь бедность!

-Я хотя бы закон не нарушаю, — ввернула Эда холодно. – Обстоятельства вы сообщите следующие: когда и у кто привез вам столько вина? На чем? Как доставил…в общем, подробно. Передадите, что это мое повеление. Мое имя – Эда.

-А я не помню, как его зовут, — с вызовом промолвил трактирщик, — и что?

-Каллен, кажется…- жена отняла лицо от его могучей груди.

            Эда, уже уходившая, круто повернулась на каблуках, услышав знакомое имя:

-Как?

-Каллен, — повторила женщина, ее плечи мелко-мелко вздрагивали от рыданий.

            Брат Двэйна носил имя Каллен. Совпадение?

            Мысли метнулись слишком живо. Эды осторожно коснулись, предлагая ей отойти в сторону, чтобы солдатам было удобнее выносить бочки с вином из Седых Берегов. Каждый бочонок трактирщик провожал таким взглядом сожаления и горечи, что у любого, кто не занимает ум раздумыванием, заныло бы сердце.

-Он рыбак? – спросила Эда быстро.

-У него лодка. И брат, — отвечал уже трактирщик. – Брат содержал что-то вроде…лавки.

-Вы, двое, живо к дознавателю! – рявкнула Эда так громко, что двое солдат, тащивших мимо нее бочку в этот момент, чуть не выронили ее и не разлили. – да не вы, идиоты!  А вы…изложить васе обстоятельства. Ну!

            Трактирщики метнулись на выход, а Эда только закусила до крови губы, глядя им вслед. Ну надо же! В Пепельных рядах она нашла какую-то ниточку к смерти своего пленника. То, что брат погибшего, вернее даже – убитого Двэйна – контрабандист, уже позволяет взглянуть на ситуацию с другой стороны!

            Эда, проследив, что вытащили последний бочонок, вышла из трактира и попала в винную лужу, неслабо испачкав край мантии в кровавом вине. Оказалось, что солдаты разливали вино на мостовую, начиная от трактира.

-Все пойдете под дознание, — пригрозила Эда, приподнимая мантию, — гадство! Надо же было…так!

            Словно бы кровь…вино уходило в мостовую, крася ее в отвратительно-серый цвет. Грязь смешивалась с чудесным напитком. Кто-то из тех, кто уже был на улице, ожидая переписи, или определен как подозрительный элемент, с любопытством поглядывал на эту мостовую.

            Эда не стала останавливаться и бросилась к дознавателю, который записывал показания.

-Доклад этих…трактирщиков ко мне на стол! – приказала Эда, торопливо проходя мимо. Она хотела найти Сковера, но тот нашел ее сам.

-Эда, — чуть задыхаясь от быстрой ходьбы, позвал он ее, выныривая прямо перед ее носом в компании пары солдат и еще одного дознавателя, — Эда, пришло письмо. Гилот вызывает тебя обратно.

-Хорошо, я как раз собиралась туда! – Эда оживилась, но тут вдруг подумала о том, что Пепельные ряды эти кому-то придется разгребать дальше. – Погоди, а ты…справишься?

-Он пришлет Мэтта, — отмахнулся Сковер.

            И снова – неприятный холодок где-то в желудке.

-Ступай, — поторопил Сковер. – А, Эда!

            Дознаватель обернулась, настигнутая призывом:

-Что?

-Твой сверток, — Сковер протянул ей сверток, который Эда не сразу узнала. Мысли вернулись неожиданно, она охнула, торопливо выхватила его из рук и сунула за пазуху, чувствуя, как краснеет.

-Спасибо, — прошелестела она.

-Носи с удовольствием, — криво улыбнулся дознаватель и зашагал к следующему дому.

12

Эда даже не заметила обратной дороги к замку. Она торопилась, не останавливалась, встречая знакомых, не приветствовала должным образом придворных, попадавшихся ей пути, словом – оставляла за собой недоуменный взгляд и поджатые губы дам, которые ясно свидетельствовали о том, что эти самые дамы думают о воспитании Эды и ее тактичности. В иной раз она никогда бы себе не позволила такого жуткого беспечия по отношению к тем, кто занимает знатное положение при дворе, но сейчас, когда вдруг вскрылось странное обстоятельство, сново, возможно, ведущее к Двэйну, когда ее вызывал Гилот…

            Гилот, впрочем, оказался не один в своем кабинете. Напротив него сидела женщина средних лет, которая словно бы пыталась спрятать свое лицо в рукавах богато расшитого платья. Она дрожала, тоненько всхлипывала и Эда, скользнувшая без стука в кабинет Гилота, даже осеклась, увидев ее, и обратилась в соляной столб.

            Гилот увидел ее, кивнул, предлагая сесть. Эда, стараясь не производить лишнего шума, устроилась у самых дверей на скамеечке для ног и обратилась в слух, ожидая развязки визита явно знатной дамы. Сюда, в их подземелья знать захаживала редко, предпочитая либо вызывать к себе, если имела на это право, либо посылать своих слуг. Своими ногами спуститься по мрачным ступеням вниз, мимо Оружейной Залы, мимо Тренировочного Зала Рыцарей было делом нелегким – по крайней мере, нужно было идеально знать все неосвещенные ступени и закоулки.

            И здесь…в таком роскошном, пышном платье эта дама спустилась сюда? Что же за дело побудило ее к этому?

            Дама перестала всхлипывать. Гилот терпеливо ждал, пока она утрет лицо рукавом и, наконец, продолжит, видимо, прерванный уже разговор.

-Господин Гилот, господин Королевский Дознаватель, вы поможете мне?

            Эда скривилась. Голос у дамы оказался неприятно-высоким, каким-то надменно-холодным, даже сейчас, когда ей явно требовалась помощь, она не могла, похоже, простить себе, что приходится снизойти до подземелья и его обитателей.

-Леди Эллен, — устало, но сдержанно заговорил Гилот, привыкший уже ко всему, — я сделаю все, что в моих силах, но вы должны понимать, что сведений, которые вы мне сообщили…

-Я сообщила вам более чем достаточно! – голос стал еще выше, и Эде захотелось зажать уши. – Я сообщила вам свою постыдную любовь…

            Дама неожиданно обернулась к Эде и та мгновенно выпрямила спину под ее взглядом.

-Милочка, господин Королевский Дознаватель предупредил меня о вашем появлении, иначе я бы попросила бы вас выйти вон. Однако я надеюсь, что вы умеете молчать обо всем, что видите и слышите.

            Леди Эллен, которая в этом самом кабинете никто попросила бы ее выйти? Ха-ха! Можно было смолчать, но Эду так задел этот надменный тон, что она, зная, что получит нагоняй от Гилота, все-таки не выдержала:

-При всем уважении, леди Эллен, меня отсюда может выгнать только господин Королевский Дознаватель или Его Величество. Что касается молчания… если это молчание не будет противоречить закону королевства, я могу оказать вам такую услугу.

            Неосознанно, или почти неосознанно, но Эда угадала и ткнула в самую болезненную точку гостьи. Леди Эллен ненавидела, когда ей приходилось просить об услуге, а уж тем более у тех, кого она откровенно боялась и тех, кто не был обязан ей ничем.

            Губы Гилота тронула едва-едва заметная усмешка и Эда, заметив, с удивлением подумала, что, похоже, нагоняя ей не будет. Во всяком случае, за этот ответ.

-За своих людей я отвечаю, — Гилот переключил внимание леди Эллен на себя. – Эда – дознаватель, и дознаватель хороший. Сведения же, повторяю вам, которые вы мне сообщили…

-Я сообщила вам достаточно! – оскорбленно воззвала к рыцарскому чувству леди Эллен.

            Бесполезно. Для того чтобы быть рыцарем, нужно сначала осознавать себя человеком, а Гилот никогда им себя не осознавал.      

-Тогда я не смогу вам помочь, — его лицо – каменное и беспристрастное не тронула никакая тень сочувствия. Еще бы…с чего бы ему вдруг испытать сочувствие? Разве это не логично? Есть факты – есть помощь, нет фактов, или факты только лишь приоткрыты – пожалуйста, пойдите вон!

-Что вы хотите знать? – Леди Эллен сидела напряженно, как струна, идеально прямая, всеми оскорбленная и сохраняющая с трудом лицо.

-Как часто вы виделись с господином…- Гилот опустил глаза на пергамент перед собой, — Умбером?

-Вы должны меня понять, — леди Эллен нервно оглянулась на непроницаемую Эду, — нет, право! Это невыносимо, невыносимо!

            Она снова попыталась зайтись в рыданиях, но даже Эда чувствовала, что в рыданиях ее нет ничего от настоящего.

            Удостоверившись, что ее никто не бросается успокаивать, леди Эллен еще немного поскорбела, взывая к жалости подземелий, но не получила и тени того ответа, который привыкла получать у себя, наверху. Она отняла, наконец, руки от лица и заговорила также надменно и также строго:

-Я рассчитывала на вашу помощь, господин Дознаватель!

-Я не отказываю вам в помощи, леди Эллен, — спокойно отозвался Гилот, — но, поймите, я вам физически не могу помочь, когда вы скрываете столько фактов!

-Вы должны меня понять, Дознаватель! Мой муж…- леди Эллен нервно дернулась, — он – придет в ярость, если узнает…если ему кто-то скажет, или он догадается.

-Я не отвечаю за отношения с вашим мужем. Я берегу закон, — и снова никакого сострадания. Эда тихо переводила взгляд с гостьи на наставника и ждала. – Если вы пришли сюда и хотите помощи – вы должны это иметь в виду.

-Но какой-то тайны! – взмолилась леди Эллен. – Я не прошу много!

-Вы должны отвечать искренне и честно, — предостерег Гилот, — например – вы отказываетесь отвечать на то, каким образом господин Умбер попадал в ваш дом. Не зная таких обстоятельств, я не могу вам помочь.

-Я услышала вас, дознаватель! – леди Эллен поднялась со своего места и, все такая же оскорбленная, страждущая, измученная внутренним горем, направилась к дверям. – Забудьте, что я навещала вас.

            За дверью леди Эллен встретил слуга, готовый вывести свою госпожу из подземелий. Эда проводила ее взглядом и только когда закрылась дверь и донеслись поспешные шаги, взглянула на Гилота.

-Подсаживайся, — предложил он, складывая пергамент, имевший, очевидно, дело к леди Эллен.

            Эда покорилась, заняла место, еще хранившее тепло гостьи и спросила:

-Что ей надо было?

-Да бред, — с легким раздражением ответил Гилот, — пришла, вся в печали и в хламе души. Просит о том, чтобы дело ее хранилось в тайне, чтобы я дал ей на это слово.  А дело, между тем, простое, как сапог! Муж ее в отъезде, да и разница между ними большая, что в годах, что в уме. Скучно ей стало…

-Любовника завела? – хмыкнула Эда. – Так не привыкать, сам знаешь, что тут только не творится.

-Да если бы только этим и ограничилось, — Гилот тоже хмыкнул. – Она приводила его к себе.

-Дура, — не выдержала Эда.

-И, в конце концов, показала, ему, похоже, подарки от мужа. Он хоть  и не любит ее, но подарками не обижает. А сейчас вот, рыдала, дескать, обчистили ее. украли колье и пару браслетов. Но я думаю, что больше украли. И, как назло – это подарок мужа – его семейные реликвии, которые она на каждый прием светит.  Муж возвращается к визиту герцога Лагота, будет прием, и…вот, собственно.

-А любовник пропал? – предположила Эда.

-Да, — подтвердил Дознаватель. – Он из оруженосцев. Свалил в такие дали, иди – ищи его. рыцарь, у которого он служил, заявлял о его пропаже пару дней назад. Спрашивал, не нашли ли его оруженосца где-нибудь в канаве?

-А чего она только сейчас пришла? – не поняла Эда. – Если только этот ее любовник пропал пару дней назад, значит, обчистил он ее раньше?

-Ждала, — с неопределенной интонацией ответил Гилот, и много было в этом его простом ответе уничижения и усталости с чем-то странным, неподдающимся оттеночному описанию.

-А муж ее не убьет?

-Убьет – осудим, — пожал плечами Дознаватель, — тоже не в первый раз. Сама знаешь…вся наша работа ведется уже по факту совершения преступления. Мы не можем его предотвратить, если не знаем наверняка. А мы не знаем. С одной стороны, на ее измену ему должно быть плевать, с другой стороны – семейные реликвии…

-Вор тоже дурак, — неожиданно заметила Эда. – Ну, вот куда он продаст украшения с явным гербом? Такое даже в Пепельные ряды не возьмут! Да никто, у кого есть еще остатки самосохранения, не возьмет!

            Гилот взглянул на Эду со скрытым одобрением, кивнул, довольный ее словами.

-Официального прошения она не оставила, так что, оставляем ей ее разборки на ее совесть. Расскажи мне о том, что происходит в Пепельных рядах? Что видела, что слышала…я отправил туда Мэтта, нам с тобой надо выработать стратегию поведения с герцогом.

            Гилот помолчал и добавил, а Эда, чувствуя, что фраза его не завершена, не проронила и звука – она много уже знала о своем наставнике и научилась чувствовать, когда можно говорить, когда он закончил свою мысль.

-Вдобавок, Мэтт не станет захаживать в лавку с платьями, — Дознаватель улыбнулся.

            Эду бросило в жар. Он узнал! Узнал…

            И пришло на место страха – раздражение. Узнал. Ну и что? Она что, не живая? Она что…плохо, что во время работы, конечно.

            И стыд. Конечно, примешался стыд. Она почувствовала себя ничтожной, продавшейся за какие-то ткани, сшитые чьими-то руками. Дознаватель – воплощение закона, и вдруг – какие-то вещи. Тяга к какой-то жизни, где нет места форме серого подземелья?

-Нет, — успокоил Гилот, не совсем верно истолковав ее мысли. Он – знающий закон и знающий человека, как биологическую единицу, понятия не имел о том, что творится по-настоящему в человеческих душах, особенно в душах юных, нетронутых еще настоящим чувством.  Гилот не знал душу. Он был далек от народа, от сострадания ко всякому ближнему.

-Нет, ты правильно рассудила, молодец, — продолжал Гилот. – Я как-то не подумал о том, что к Гилоту, чтобы другие не косились взглядом, нужно, как минимум, приодеться. Народу не понравится, что вокруг герцога вьется куча дознавателей, да и ему самому это принесет раздражение – говорят, Лагот этот…привереда и въедливый человек с жестоким чувством юмора. Лучше действительно не раздражать его серой мантией.

            Эда тихо выдохнула, кивнула, дескать: да-да, я так и задумывала, честно!

-Молодец! – по-настоящему похвалил ее Гилот. – а теперь расскажи, что в Пепельных рядах?

13

Король властвует и все-таки, как он слаб! В подземельях его корона мало что значит против закона и против всех шпионов, что плодятся на службе у служителей Дознания.

            Король властвует и все-таки он нуждается в постоянно опоре, а от того – умасливает судьбу и тех, кто с ней переплетен. Но более всего заискивает человек перед тем, что нельзя ему объять, а как объять мысли богов? Как услышать его слова и увидеть его знаки?

            Его Величество Вильгельм боится, в некотором роде, своего Высшего Жреца и ближайшего советника – Кенота. От его милости зависит в королевстве так много! И сейчас, когда вот-вот должен прибыть герцог Лагот, чтобы забрать, при удачном стечении обстоятельств последнюю отраду старого уже короля – его младшую дочь, в брачный союз, объединяя себя дружбой с королевством… о, в каком смятении пребывает сердце короля!

-Боги укажут нам! – обещает Кенот.

            Шипит обрядовое масло на раскаленных углях и поднимается странными клубами беловатый дым. Высший Жрец читает заклинание, взывая к богам. Высший Жрец – вот, кто правит сейчас всем королевством, а Вильгельм – да что Вильгельм? Он лишь король, что так боится божьего ответа.

            Подбрасываются травы в котел, размешиваются с обрядовым маслом, льется масло на раскаленные угли…на коже выступает пот. Духота застилает и ум, и дух. И страх – странный страх, который  может быть только у слуги перед господином, теснит сердце короля!

-Ну, что там? – в волнении спрашивает Вильгельм, когда Кенот затихает, внимательно вглядываясь в белый дым, разливающийся по комнате, над котлом.

            Кенот не отвечает. Он хмурится, потом бросает послушникам, что появляются неслышными тенями (и приходит к королю странная мысль о шпионах подземелья):

-Уберите здесь, я выйду с королем в сад!

            И Вильгельм покоряется. Пальцы у Кенота цепкие, хватает он крепко, тянет Его Величество по ступеням, немного переваливаясь по-гусиному, и хромая в каждом шаге, но движения Высшего Жреца на редкость быстры…

-Расскажи, что ты видел! – король молит! Шутка ли? Король молит!

            Но Вильгельм даже не отмечает этого.

-Мой король, — с печальной мудростью заговаривает Кенот, смиренно и рабски глядя на Вильгельма, — я только служитель богов, могу ли я, смею ли я, заговаривать о скорбных днях с Его Величеством так, как это делают Дознаватели вашего окружения?

            Укол в сторону Дознавателй, может быть, и не находит пока ответа, но крючок уже зацеплен и на него, словно бы ниткой, снова и вновь будут наматываться такие вот другие крючки, такие вот слова, чтобы однажды дать отклик. И этот крючок не первый…

-Опять ты про дознаваталей! – король досадует: неужели нельзя сказать все так, как есть?

-Прости, мой король, — огорчается Кенот, — я хочу сказать, что я всего лишь человек и раб тебе, но слуга богов…

-Да говори же! – Вильгельм кричит, но он боится. Он боится ответа, а пуще того – тишины, что зловеще таится в устах Кенота.

-Я видел смерть, — Кенот возводит руки в скорбном жесте. – Твои Дознаватели принесли ее в замок.

            Сердце Вильгельма пропускает удар.

-О чем ты говоришь? – он срывается на шепот в волнении, не зная, что вдруг именно коснулось его страшной силой.

            Страшной силы той зависти, когда делится влияние между двумя-тремя особенно сильными фигурами. Кенот – властитель верхов, проводник воли богов, Гилот – обитатель подземелий, ангел закона и суда, так можно ли смирить их и свести, деля влияние на короля? Гилот знает все, Кенот – почти все. Гилот верит в то, что делает, Кенот верит в то, что говорит сам. Гилот полагает Кенота  тем, кто ради власти пойдет по головам, а Кенот считает, что Гилот под своим дознанием сводит личные счеты…

            И где-то между ними есть тоненькая полоска правды.

            Они не враги. Их вражда неизвестна. Они просто питают друг к другу сдержанное презрение и готовы избавиться друг от друга при каждом удобном случае, но народу нельзя без богов и без законов. А если есть боги – должны быть их жрецы, а среди жрецов – Высший. И народу нельзя без следствия и соблюдения законов, а это порождает слуг закона – Дознание, а если есть Дознание, значит, и там должен быть кто-то главный.

            Но как же хочется иногда, чтобы вторая сила покорялась полностью первой. Такое желание было у Гилота, когда он предлагал подчинить Жрецов особому законному укладу. Такое желание было у Кенота, который внес проект о том, чтобы его жрецы блюли за законами…

            И оба эти проекта отправились к черту, чтобы воскресать каждый раз между двумя сторонами. Но сейчас у Кенота есть еще одна цель, о которой мало что может предположить в самом страшном сне сам король…

-Да, мой король! Дознаватели – твои слуги, о, они вызовут гнев народа, и народ принесет тебе смерть.

-Что ты несешь…- его Величество разумен в высшей степени, которая сомнительна для его почтенного возраста.

-Так говорю не я! – Кенот даже оскорбляется, — так говорят боги! Они явили мне знак, чтобы я передал тот знак тебе! Боги берегут тебя, и я тебя берегу, мой король.

            Кенот падает на колени перед королем, успев подумать о том, что, в общем-то, зря он это делает: мантия его испачкается…

-Секи меня, мой король, если считаешь, что я вру. Терзай меня, если кажется тебе…

-Встань, встань! – Вильгельм смущен. Он всегда ненавидел, когда перед ним бросались на колени, будь то выходец из народа или солдат, а уж тем более – Высший Жрец.

-Герцог Лагот в сетях окажется! – шепчет, страшно приближая свое, изрытое и рыхлое лицо к королю, Кенот. – Его завлечет блудница! Так было ведение богов! Блудница та, исполнившись ревностью…

-Ну, хватит! – Вильгельм заходится невеселым смехом и легонько толкает Кенота в грудь, чтобы тот не нависал над ним так сильно. – В моем дворе блудницы редки.

-Ваше Величество, — Кенот склоняется почтительно, — я предлагаю вам…рассмотреть некоторую возможность.

-Если опять скажешь, что Дознаватели должны подчиняться…- предостерегает Вильгельм, — то я…

            Ничего он не сделает! Ничего он не сделает Высшему Жрецу. Даже пальцем не погрозит. Даже в мыслях он ему не навредит. Но все же, король должен заступиться за каждого из своих подданных.

-Нет, мой король! – Кенот – воплощение почтения и уважения. – Я говорю о другом. Ваше величество, герцог Лагот прибудет совсем скоро, так не дозволите ли вы, во избежание дурного влияния со стороны…

            Намеренная пауза, как будто бы Кенот подбирает слово, остерегающее «дознаватели» — еще один моток вокруг крючка.

-Приставить к герцогу только одного моего человека?!  — Кенот склоняется еще ниже, как будто ему самому стыдно за свои слова, но всем своим видом он демонстрирует поразительное смирение, дескать, ради короля можно и на грех пойти…

-Ну…- Его Величество смятен тем, что так легко отделывается. Он ожидал требований совсем уж поразительных, а Кенот так милостиво и так робко просит лишь приставить к Лаготу еще одного человека! Да что, задохнется Лагот? Ну, подумаешь, будут вокруг него женщины, дознаватели…от еще одного человека разве что-то изменится? Да никогда! И герцог, говорят, разумен, переживет!

            В конце концов – король он или нет?

-Я согласен, — милостиво разрешает Вильгельм и Кенот улыбается с фальшиво-приторным облегчением, как будто бы могло быть как-то иначе.

            Смущенный же Его Величество наспех прощается с Высшим Жрецом и торопится к себе, не полагая даже, какая змея разворачивает уже вокруг всего дела кольца, готовясь броситься в королевство и трон, впрыснуть яд и захватить, поглотить…

14

Гилот не выразил никакого чувства после доклада Эды. Он сохранил невозмутимость и отчужденность.

-Значит, брат погибшего не так прост, каким Двэйн пытался его представить. Тут вопрос в другом…

-Сковер еще не прислал ко мне с докладом, — напомнила Эда. – Я не могу утверждать, что это тот Каллен, который связан с моим пленником!

-Погибшим пленником, — напомнил Дознаватель. – Даже не так! С пленником подземелий, погибшим после твоего допроса от Веховой Воды, убитый, по признанию, одним из наших стражников, который предпочел нашему следствию самоубийство. Знаешь, что это значит?

-Что с нами не хотят работать, а предпочитают умереть? – предположила Эда невинно и тут же сама взбесилась. – Я не хочу играть с тобой в кошки-мышки!  Я вообще не хочу играть. Я хочу, чтобы хоть что-то…

-Это значит, — спокойно прервал ее гневный поток Гилот, — что никакого совпадения здесь не может быть. Двэйн хотел влиться в кружок недовольных Его Величеством, для этого – сочинил памфлет, кстати, как на мой вкус – совершенно бездарный, а я этих памфлетов видел в избытке, но сам не стал исполнять, а нанял…

-Господина Мейсона, — подсказала Эда.

-Господи Мейсона, — кивнул Гилот, — совершенно верно. В свою очередь, когда Мейсона – бродячего актера, барда, мошенника и сомнительного во всех смыслах слова человека взяли на исполнении этого памфлета, он указал на Двэйна. Арест, дознание и вот – у нас мертвый пленник, мертвый стражник и следы яда, которого вообще не должно быть даже в упоминании.

-А во время зачистки мы выясняем, что некий Каллен из рыбаков, помог перевезти супружеской паре нелегально запасы вина. Учитывая, что Двэйн говорил о своем брате – Каллене и был рыбаком, то…- Эда поморщилась, — вино это не Веховая Вода!

-А Веховая Вода – это не вино, — подтвердил Гилот. – Но если Каллен – контрабандист, кто знает, какими еще он пользуется перевозками? Неспроста в деле об отравлении редчайшим ядом появляется вдруг брат убитого – это тебе… на будущее.

            Эда почувствовала обнадеживающую ноту в фразе «на будущее». Значит – Гилот, несмотря на тот странный, будто бы сравнивающий взгляд к Мэтту, все равно хочет видеть именно ее на своем посту? Нельзя разочаровать!

-Тогда, позволь мне изложить свои соображения, — попросила Эда, заминаясь.

-Давно пора, — одобрил Дознаватель.

            Эда приободрилась еще больше и принялась загибать пальцы.

-Во-первых, мне кажется неслучайным то, что это убийство было совершено за несколько дней до приезда Лагота. То есть, понимаешь – памфлетисты, недовольные – мы же их пачками берем. Кого секут, кого казнят, кому пинка под зад, а всё же…  почему нужно было убивать Двэйна?

-Он мог выдать тех, к кому хотел попасть, — ответил Гилот просто, но он выглядел озадаченным. – Я понял ход твоих мыслей. Присутствие такого убийства говорит о том, что эти…недовольные неслабо так организованы.

-Значит, имеют влияние, — кивнула Эда. – Говори что хочешь, но, во-вторых, это было именно изощренное убийство. То есть…

            Она навалилась грудью на стол и понизила голос до шепота.

-Убить человека легко. Даже в тюремной камере. Можно было сделать так, что мы бы и не поняли, что это убийство. Можно было представить все как самоубийство! Но нет, они…не знаю, как назвать, пусть будут «они» воспользовались редчайшим ядом. Почему?

-Оставили нам визитную карточку, — кивнул Гилот. – Я уже думал об этом. Они знают, что этот яд перевернет город. Знают, куда мы пойдем…

-И на кого натолкнемся, — закончила Эда. – Но какой смысл выгонять нас с места? Какой смысл? Это либо проверка наших методов, либо отвлечение внимания…

-А вот это уже настоящая дельная мысль! – Гилот поднялся. Прошел взад-вперед, склонив голову и размышляя. – Это настоящая мысль, которая меня тревожит и пугает, Эда! Стражник, совершивший убийство слишком слаб для того, чтобы вести все самостоятельно. Ему приказали…приказали убить, признаться и убиться. Впрочем, может быть, он даже и не убивал. В его доме не найдено ни одного следа от яда – Веховой Воды или еще чего-нибудь,  да у него даже стряпни несъедобной нет. то есть, не было.

-В таком случае, мы ищем не там, — Эда тоже поднялась. Она опиралась на стол, сама не зная, на кой черт встала. – Яд – капля в море. Ну перевернем мы всех контрабандистов, ну выпотрошим мы Пепельные ряды, как рыбу, и что? А нам еще надо обезопасить в два раза сильнее, если не в три, улицы перед визитом Лагота. И во время его визита тоже.

-Если упустить их сейчас – пока мы готовимся к визиту, пока будет Лагот – никаких следов не останется, — возразил гилот и тут же осекся, — впрочем, вряд ли они и сейчас есть. Нас как будто уводят.

-От герцога, — Эда щелкнула пальцами. – Разорваться мы не можем, а потому я предлагаю сосредоточиться на Лаготе. В конце концов – между смертью рыбака, пусть даже и от сильного яда и герцогом, я выбираю герцога.

-Не скажи, там были бунтовщики, заговорщики, — Гилот снова принялся мерить шагами комнату, — это угроза трону!

-Угроза трону всегда есть, но от союза Лагота и короля зависит вообще присутствие трона, — воззвала Эда. – Я предлагаю усилить контроль на улицах и…ну, пока откровенно наплевать на поиски Веховой Воды. Сам знаешь, если в Пепельных рядах не попалась – поди, сыщи!

-Да знаю! – с досадой отмахнулся Гилот. – Боги, неужели я так много прошу? Всего лишь – соблюдение законов всем королевством!

-Какой закон? – Эда рассмеялась. – Сегодня некий Кристоф на глазах горожан Пепельных рядов, моих глазах и Сковера – ударил женщину, не то больную, не то под дурманом. При этом нет, кодекс он помнит.

-Под дознание! – Гилот требовательно взглянул на Эду. – никто, никогда…

-А солдаты, — пользуясь случаем, Эда решила выдать еще и их, — не сразу покорились моему требованию вылить незаконное вино!

-Протокол, — без тени сомнения решил Гилот. – Чтоб неповадно!

            Он еще походил и вдруг абсолютно спокойно промолвил:

-Знаешь, Эда, мы действительно пока ограничимся усилением контроля на улицах. Нас ведут! И мне не нравится это…

            Эда сохранила вежливое молчание. Во-первых, она знала, что Гилот не любит, когда его прерывают, а, во-вторых, решила, что после серии блистательных заключений бросит неосторожную глупость.

-А еще мне не нравится то, что у тебя такой…странный взгляд на Мэтта, — без предисловий продолжил Гилот и Эду словно бы окатило ледяной водой. Она закашлялась, поперхнувшись.

-Но это я так, к слову, — продолжил Гилот все тем же равнодушием. – Знаю, ты молода, он достаточно нагл и обаятелен, но я не рекомендую тебе связываться с ним.

-И это ты говоришь мне о взглядах? – вдруг тихо спросила Эда, взяв себя в руки. – Ты сам…ты ведь думаешь: его или меня поставить на свое место!

            Она не хотела этого говорить. И едва последнее слово сорвалось с ее губ – пожалела. Гилот изменился в лице – тень легла на его губы и медленно черты его ожесточились.

-Ступай, дознаватель. У тебя еще много работы, — холодно промолвил он. – Фалько и Паэн возьмут Каллена и Двэйна в разработку. Тебе и…остальным наводить порядок к Лаготу.

-Гилот, я не хотела! – взмолилась Эда, почуяв, что совершенно перешла черту. – Гилот, я…я к тому, что он не так плох, то есть…

-Ступай, дознаватель, — не сдался он и ей ничего не оставалось кроме того, как покориться. Потупив голову, Эда выползла в коридор. До визита к Гилоту ей хотелось есть, сейчас же – чувство голода притупилось. В ярости она ударила кулаком по стене и сама же зашипела от боли, когда из костяшек пальцев потекла кровь.

-Какая же я дура! – Эда заставила себя не поддаваться слезам, двинулась по коридору и чуть не влетела в Тарда, не заметив его. Разъярилась. – А ты чего тут  ходишь?!

-Проблема, видимо, не во мне?- спокойно предположил дознаватель. Эда не ответила, толкнула его плечом и пошла дальше по коридору.

15

Чтобы утолить мрак мыслей, Эда с двойным рвением бросилась к работе. Приказала арестовать Каллена – брата Двэйна, не дав возможности добраться до него Фалько и Паэну, но вернувшиеся стражники притащили только его невесту и книгу учета, найденную в лавке. Оказалось, что Каллен еще не вернулся, его невеста – невысокая, дурно говорящая девица – Мия, понятия не имеет, где Каллен и чем он занимается. Про Двэйна она тоже ничего не сообщила. Эда велела отвести ее в тюрьму и отдать девицу уже Фалько и Паэну – пусть тянут!

-В шестую? – съехидничал стражник.

-В третью! – возразила Эда. Третья камера была мягкой – в ней было даже узенькое зарешеченное окошко, через которую можно было глядеть наружу и видеть верхнее подземелье, в которое поникал слабый свет. Винить Мию было не в чем – доказательств не было. Вообще ничего не было.

-Веховой Воды у него, конечно, не нашли? – спросила Эда безнадежно.

-Не нашли, — подтвердили ей. – Только книга учета.

-Ясно, — Эда кивнула и, оставшись в одиночестве, склонилась над книгой. Это был очень толстый журнал для записи – такими пользуются владельцы любых предприятий и лавок, трактирщики, да даже у Дознавателей такие журналы пачками пылились в шкафах и лежали на столах.

            Вот только в этой книге Эда обнаружила не запись должников, не подсчет остатков вина или курицы, и даже не время допроса и протокол дознания.

            Это была настоящая книга контрабандиста.

            Здесь, Каллен, совершенно не скрываясь, записывал инициалы и то, что ввозил. Дату, когда ему поступала оплата и дата передачи товара.

            Эда сначала не поняла, когда увидела строки такого вида:

«24-й лунный день шестого рыцаря Луала – О.С. в П.р. – три бочки вина с Седых Берегов – 16 лунный день  седьмого рыцаря»

«5-й лунный день первого рыцаря Луала – Г.П., с. М. – три отреза шелкового платья, бочка сонного зелья, сто п.жемчужин – 7-й день первого рыцаря»

            Строк таких было немного – не набиралось и на страницу. Эда пролистала всю книгу, тупо глядя на пергаменты, сшитые между собой, и все еще не понимала, насколько реально то, что она видит? Больше никаких пометок не было.

            Эда пересчитала все строки – их оказалось всего четырнадцать и уставилась на лист.

            Каким надо быть идиотом, чтобы так явно показать свою незаконную деятельность? Нет, контрабанда всегда была. Были даже некоторые дозволения со стороны короля на нее, но было лишь одно условие – не попадаться!

            А тут – чернила оставлены крепко, выведены ровно. Надо быть идиотом, чтобы записывать так подробно. В конце концов, он, конечно, зашифровал имена и доставку, но даже Эда, не вчитываясь особенно без труда могла прикинуть, куда и с кого можно спросить. «в» — это место. П.р – Пепельные ряды. Дальше..кому понадобится, интересно, шелк и жемчуга? Или вот, еще строка – ввоз редких листьев, право на которые есть только у короны. При желании, можно найти, но это все…

            Идиотство. И мелочь. Контрабанда – мелочная. Партия вин, шелков, слабых зелий и редких, но вполне себе полезных трав – это же мелочь. Это то, за что стража раздает пинки и выкидывает все за борт, топчет, выливает. Это нельзя, конечно, но они пропускают. Потому что должны.

            В конце концов, контрабанда играет на руку и короне!

            Но вот вести список, такой явный список – вот это уже идиотство в высшей степени! Это запись собственных преступлений!

            Эда выдохнула. Резко захотелось выпить. Она вздрогнула, когда в дверь постучали.

-Вам не рады! – она поспешно закрыла книгу учета, точно зная, что гость не уйдет, потому что никто в здравом уме просто так, по приколу, не придет к дознавателю.

            Дверь открылась. На пороге возник Мэтт и Эда, увидев его, вздохнула еще раз. Он ей нравился, даже сейчас, когда от него шла ощутимая профессиональная угроза того, что он получит протекцию Гилота, особенно учитывая, как сорвалась она сама…

-Тард сказал, что ты от Гилота вылетела сама не своя, — Мэтт, не дожидаясь разрешения, затворил за собою дверь и приблизился к ее столу. В руках у него был какой-то сверток пергаментов. – Всё хорошо?

-А тебе бы очень хотелось, чтобы все было плохо? – обозлилась Эда. – Чтобы Гилот меня возненавидел и возвысил тебя?

            Мэтт даже замер:

-Женщина, ты о чем?  Погоди-ка…ты что, думаешь, что я перед Гилотом выслуживаюсь?

            Мэтт прищурился с плохо скрытой иронией:

-Ты что полагаешь меня человеком, который будет идти на все, лишь бы пролезть на место Королевского Дознавателя? Эда…да дьявол, Эда! Луал тебе судья, конечно, но как тебе это в голову пришло? Гилот не скрывал, что будет рекомендовать на это место тебя, но ты…

            Мэтт поднялся. Он всерьез был растерян и даже расстроен:

-Я, пожалуй, пойду.

-Нет, — Эда вскочила, бросилась к нему, преградила путь, — прости меня, Мэтт. Пожалуйста, прости! Я не знаю. Я…уже не знаю.

            Она почувствовала странную дрожь в горле, отвернулась, кашляя.

-Да что с тобой? – Мэтт встревожился не на шутку. – Ты сама не своя!

-Я не знаю, — Эда виновато взглянула на дознавателя, — пожалуйста, не злись на меня.

-Не злюсь, — заверил Мэтт и вдруг заметил пергаменты у себя в руке, — это тебе. Протоколы Сковера. Он сказал, что ты какой-то протокол от трактирщиков ждешь.

-А?-  Эда не сразу сообразила, о чем он говорит, но осознав, схватилась за пергаменты и благодарно кивнула, — да, жду. Спасибо.

            Мэтт не сразу отдал ей пергаменты, он, словно бы нехотя, отпустил их. Эда не рисковала взглянуть на него, боялась, что вдруг расплачется или еще сильнее обидит этого человека.

-Над чем работаешь? – спросил Мэтт, оглядывая кабинет, — ты ведь ушла с зачистки улиц?

-Гилот отозвал, — Эда вернулась к своему столу, напротив нее сел Мэтт и хрупкое равновесие было восстановлено. Немного подумав, Эда спросила:

-Тебе уже известно, что Каллен – брат погибшего…то есть, убитого здесь Двэйна, был контрабандистом? Я вычислила это случайно, в трактире Пепельных рядов.

-А, вот кто героически разлил вино, — хмыкнул Мэтт, — да, Сковер поделился со мной. Сказал, что солдаты были недовольны.

-Да я тоже не в восторге. Но закон есть закон. Впрочем, смотри, я отправила к Каллену стражу. Но его нет. невеста – не вяжет слов и визжит, что ничего не знала…

-Я бы ее арестовал, на всякий случай, — осторожно заметил Мэтт.

-Я ее арестовала, — терпеливо ответила Эда.

-Надеюсь, она не в шестой?

-Нет, — Эда заскрежетала зубами, — Мэтт, я пытаюсь тебя не убить, но ты мне в этом не помогаешь!

-Извини, — отозвался покладистый Мэтт. – И?

-У него нашли вот это, — Эда толкнула к Мэтту книгу учета. – Вся контрабандная деятельность, чтоб его!

            Мэтт с интересом открыл первую страницу и тупо уставился на пергамент, вчитываясь в те же строки, что ввели в ступор Эду. Он просидел над ними минут семь, не промолвив и звука, а затем, закрыв книгу учета, взглянул на Эду:

-Это что, шутка?

-У меня был такой же вид, — призналась она. – Он идиот.

            Мэтт подпер голову рукой и снова подтянул к себе книгу учета, свободной рукой принялся поворачивать ее, перелистывать страницы и даже понюхал – не пропитаны ли они какой-нибудь пастой, что скрывает чернила?

-Идиот! – развеселилась Эда. – Говорю же…

-Не скажи, — Мэтт отнял руку от головы и сел прямее. – Ой, Эда, не скажи! Нельзя быть идиотом, если ты контрабандист.

-Ну вот, пожалуйста, первый случай!

-Не думаю, — возразил Мэтт спокойно. – Эда, это специально.

-Ему что, в тюрьму хочется? – скривилась дознаватель. – Мэтт, что ты…

-Пойми, Эда,  если он попадется на мелочи, а здесь, сама заметь, мелочь – вероятность того, что мы обнаружим его на крупных делах, уменьшается. То есть, знаешь, некоторые убийцы или отравители, когда чуяли, что земля под ногами горит, творили легкое и максимальное тупое мошенничество или неумелую кражу. За это время, пока шло разбирательство этой мелочи, след уходил дальше от них. Кого-то, конечно, это не обманывало, но бывали случаи, когда и прокатывало.

-Хочешь сказать, он специально оставил нам следы о своей мелкой контрабанде, чтобы избежать наказания за что-то серьезное?

-Думаю, что да. Здесь от силы – штраф или плетей двадцать. Ввозил-то по мелочи. Объем контрабанды, помнишь, по тому же вину с Седых Берегов? Ввоз больше пяти стандартных бочек уже влечет за собой клеймо контрабандиста. А он ввез три! Или вот, ввоз бочки раствора медянки карается каторгой. А он ввез полбочки.

-Два раза по полбочки! – обиженно поправила Эда.

-Да хоть десять. Эда, я тебе скажу честно – контрабанду ловят каждый день. Знаешь, сколько доводят до Дознания? Единицы! Потому что стражники тоже люди, им проще отвесить пинка и уничтожить незаконный ввоз, чем сидеть, оформлять за каждую бочку медовухи протокол. Вот если запрещенное что-то, или же превышение значительное, или принципиальный стражник – тогда, да, доходит до нас.

-Но что он мог скрыть?

-Его брат пытался вступить в кружок восстания. Возможно, Каллен сам связан с этим. За любой настрой к восстанию и даже слово, призывающее к бунту – смертная казнь. Если Каллен что-то скрывает…

-Да, разумно, — Эда не дала ему договорить.

-Надо поделиться этой мыслью с Гилотом, наверное? – предложил Мэтт. – Я не пойду, а то еще решишь, что я тебя пытаюсь подсидеть.

-Но это была твоя мысль, твоя догадка!

-Ну и что? – Мэтт пожал плечами. – Я не карьерист.

            Эда нахмурилась:

-А я, по-твоему…

-А мне все равно, Эда. Если тебе важно – будь Дознавателем, я уверен, что у тебя получится. Я не хочу портить отношения с тобой из-за какого-то места в подземельях.

            Эда устыдилась вновь. Она почувствовала себя самым ужасным человеком. Если Мэтт готов отказаться от своей догадки в ее пользу, то, что же она тогда надумала о нем? В конце концов, это была его мысль, может быть, именно он и должен получить протекцию Гилота? Догадалась бы она без Мэтта? Да вряд ли…

-Надо прежде, чем идти к Гилоту, отдать невесту Каллена – Мию под разбор Фалько и Паэна. Пусть займутся. Нельзя любить человека и не знать, что он контрабандист или еще кто-нибудь.

-Не факт, что она его любит. Она хотела быть его женой, о любви речь не шла, — заметил Мэтт, но Эда отмахнулась:

-Тогда тем более. Если это был расчет, нельзя так ошибаться. Ты сейчас куда? В город?

-Расчищать и дальше улицы, — кивнул Мэтт, — а ты?

-Для начала, зайду к Фалько и Паэну, потом составлю жалобы на действия солдат. Не надо было противиться воле закона!

-Сурово, — одобрил Мэтт, — и справедливо. Слушай, Сковер тут сказал, что ты к приезду Лагота себе платье подобрала?

            Эда закатила глаза. Она уже сама пыталась забыть об этом платье, которое черт знает зачем ей вообще нужно!

-Покажешь? – спросил Мэтт и Эда, взглянув на него, почувствовала, что краснеет.

-Зачем тебе?– спросила она, — твоего размера там не было.

-Кажется, я никогда не видел тебя в платье, — дознаватель рассмеялся, — даже забавно. Нет, с точки зрения логики – верно, к Лаготу лучше приставить не человека в сером, а человека в нормальном виде. Но из любопытства… Эда, не ломайся!

            Эда пожала плечами, вышла из-за стола, прошла к шкафу и извлекла оттуда выбивающийся из серых и темных вещей сверток, развернула платье, на мгновение оцепенев от восхищения – она уже успела забыть, как оно красиво.

-Вот, — Эда развернула платье так, чтобы Мэтт видел его и приложила к себе.

-Поразительно! – Мэтт не скрывал своего восхищения. Эда не сдержала улыбки – этот восторг, непривычный и даже чужой, который так долго казался ненужным и непонятным, неожиданно оказался очень приятным.

-Наденешь? – спросил Мэтт, поднимаясь со своего места. Мгновение и он уже возле Эды. – Ну? Тебе очень подойдет, я…

            Он не договорил. Резкий стук в дверь и мгновенное появление на пороге Сковера оборвало его речь.

-Эда, я по пово…- Сковер замолк, увидев стоящую с прижатым к себе платьем Эду и Мэтта рядом с нею, сориентировался, — позже зайду.

-Нет, глупости! – Мэтт направился к выходу. – Я уже уходил. До встречи, Эда!

-До встречи! – успела она крикнуть ему вслед и тут же обругала саму себя – до какой, к черту, встречи?

-Снова заворковалась с Мэттом? – лукаво улыбнулся Сковер, прикрывая за собою дверь, — платье, правда, отличное.

-Я не воркую с Мэттом! – обозлилась Эда, сворачивая платье и убирая в шкаф. – Зачем пришел?

16

Сковер сохранял спокойствие и абсолютную непогрешимость во взоре, но Эда прекрасно понимала, что просто так он не явится – с чего бы? Они редко работают, смены их не связаны, деятельность тоже. Сковер – служитель улиц, Эда – служитель подземелий. Пересечение их редко, так какого же черта он сюда пришел?

-Я хотел поговорить, — Сковер сел в кресло, где только что сидел Мэтт, — только начистоту и между нами.

-Если это не противоречит закону – ты можешь говорить спокойно, — разрешила Эда, садясь напротив. – Я слушаю тебя.

-Это, как раз, противоречит закону! – Сковер, несмотря на тяжесть произнесенной им фразы, усмехнулся.

            Эда его веселости не разделила, нахмурилась.

-В таком случае, я прошу тебя не делать меня соучастником преступления. Конечно, все, что от меня зависит, я…

-Но это не противоречит логике, — закончил Сковер.

-Поясни.

            Эда совсем запуталась. Только что была ссора с Гилотом, вернее – она его обидела, вот еще был Мэтт, а теперь Сковер… как-то оживленно стало в сонном ее мирке!

-Легко, — Сковер кивнул. – Я о Кристофе.

-О ком? – Эда даже поперхнулась, а потом вспомнила про дознавателя, которого сама же приперла к стенке и пообещала доложить на него, за нарушение кодекса, когда Кристоф ударил больную или одурманенную женщину…

            А что хуже – сделал это на глазах у всех.

-А. – Она кивнула. – Кристоф. Ну и?

-Я пришел поговорить о нем.

            Эда решила, что поняла, наконец, что хочет сказать ей Сковер, о чем попросить и разъярилась (наверное, в этой ярости было больше другого чувства – злости на саму себя, за то, что она сорвалась на Гилота, например, за путаницу в деле, которого  и быть не должно), но все же – она разъярилась:

-Да как ты смеешь просить меня об этом? Человек, нарушающий закон, подлежит следствию.  Исключений быть не может! Никто не смеет уходить безнаказанным…

            Эда помедлила и уже тише добавила:

-Проступок Кристофа видело слишком много людей для того, чтобы все это обратилось в прах. Понимаешь, я знаю, что и ты, и я, и Мэтт, и все-все…ну, кроме Гилота, так или иначе, творят подобное. Но не при такой куче народу! Если бьешь без оснований – бей тогда без свидетелей и следа.

-Он мой подопечный, — Сковер склонил голову, — я уважаю то, что ты говоришь, но я заверяю, что он понесет наказание. Однако – одно дело, это наказание от меня, его наставника, другое – официальное разбирательство и жалоба…к тому же, от тебя!

-Надо было думать, — ощетинилась Эда.

-Он молод, — воззвал к ней Сковер.

-Как и я, — напомнила дознаватель. – Но меня почему-то…

-Он научится, Эда! – Сковер не так часто обращался к ней по имени, ведь они и пересекались не так часто, а поэтому его фраза прозвучала особенно жутко.

-Я не могу, — Эда всерьез ослабела. – Пойми, я не могу. Я уже сказала Гилоту о нарушении.

-Неужели не могла подождать? – Сковер разочарованно вздохнул. – Он требует протокола?

-Он требует исполнения закона, — заступилась за него Эда. – И я последую его требованию. И ты последуешь. В самом деле, разбирательство еще не означает конец карьеры. Это означает, что ему придется сдать знание кодекса перед судом, ну, побыть годик на подозрении, а потом, считай, ничего и не было. А, ну ты еще получишь небольшое внушение.

-Эда, — Сковер мягко улыбнулся, — ты блестяще владеешь теорией, но в упор игнорируешь практику. Разве ты не слышала никогда от Гилота что-то в духе: «он двенадцать лет назад уронил вилку во время речи короля, из чего следует, что он невнимательно его слушал…» нет, я, конечно, искажаю, но ты понимаешь. ведь понимаешь?

-Я понимаю, что ты хочешь сказать, — согласилась Эда, — но не все такие, как Гилот.

-Двор помнит все. Гилот, король, Кенот – наш любимый жрец…

-Когда-нибудь, Кенот попадет под нашу раздачу! – Эда воинственно блеснула взором. – Он не оставляет своей попытки протащить в наше Дознание своих людей.

-Какой он нехороший! – хохотнул Сковер, — то ли дело вы – Дознаватели, что просто оцепили любую улицу и проулок…

-Тут речь о другом!

-Речь всегда об одном и том же. – Сковер смутился, осознав, что ушел далеко от начальной темы разговора, — а, нет, сейчас, впрочем, о другом. Речь о Кристофе.

-Кристофу не избежать наказания! – категорично отрезала Эда. – И если ты не угомонишься, ты получишь гораздо больше, чем он. За то, что пытаешься отворотить дознавателя от долга!

-Хорошо, — Сковер с усилием выдохнул, — хорошо, вижу, что Гилот все же воспитал себе верную ученицу. Но тогда…отсрочка?

-А не пошел бы ты…- обозлилась Эда, — какая, к безднам, отсрочка?

-Обыкновенная отсрочка, — последовал невинный ответ. – Послушай, сейчас у нас нехватка рук. Призываются солдаты, выставляются посты из служивых. Разбрасываться дознавателями, даже такими идиотами, как Кристоф – глупо. Герцог Лагот будет совсем скоро!

            Эда хотела отказать, но Сковер был прав. Проступок Кристофа – это проступок глупца, но даже глупец-дознаватель лучше в соратниках, чем солдат. Те и вовсе безраздельно наглые, и протоколировать их поведение не хватит ни сил, ни возможностей. Солдаты просто не любят верить в то, что суд всерьез их может осудить. Им. Сталкивающимся с врагом на поле брани невдомек, что они герои только на поле, а здесь…они такие же люди. И закон над ними висит все тот же.

            Видя ее колебание, Сковер продолжил:

-Я могу составить к тебе официальное письмо, дескать, прошу, по служебной необходимости отсрочить разбирательство над Кристофом. Потом ты подашь это письмо вместе с протоколом в суд. Ответственность на мне.

-Ну не знаю, Сковер! – честно ответила Эда. – Мне эти отсрочки…

-Только до отбытия Лагота!

-Почему ты так печешься об этом Кристофе? – вдруг спросила Эда.

-Он мой подопечный, — Сковер ответил быстро. Может быть, он ждал этого вопроса? – Если это его просчет, то и мой. Я его наставлял…тебе, кстати, тоже пригодится это чувство, если ты останешься в подземельях.

-А куда я денусь? – Эда аж обалдела. – Я выросла здесь, у Гилота.

-И тебе никогда не хотелось выбраться? Ну ладно.

-А куда мне выбираться? И…зачем? Здесь я все знаю, а там – все чужие.

            Эда даже растерялась совсем,  смешно и нелепо развела рукам.

-Это абсурд! – закончила она свою мысль.

            Сковер только пожал плечами:

-Дело твое, вообще-то. Но я тебе говорю серьезно. Я беспокоюсь за него, потому что я учил Кристофа. Значит, плохо научил. Да и руки нужны! Пока герцог, ну, Эда!

-Хорошо, — Эда вздохнула. – Значит так! Я не передумаю.

-Разумеется!

-Отговаривать меня потом – бесполезно!

-Понимаю.

-И я передаю твое письмо и протокол в суд сразу же после отъезда Лагота!

-По рукам, — Сковер протянул руку. – Договорились, на все согласен. Вся ответственность на мне.

-По рукам, — с подозрением, смутным и непонятным для нее самой, Эда пожала протянутую руку.

            Откуда она могла догадаться, что отсрочка эта не имеет ничего общего с беспокойством о визите герцога, а, напротив, стоит куда ближе к делу о Веховой Воде и смерти Двэйна?

17.

Кристоф волновался, ожидая появления Сковера. Он уже на тысячу ладов успел обругать сам себя, проклясть за ту минуту, в которую нанес удар той женщине в Пепельных рядах, ведь если бы он этого не сделал, то эта проклятая Эда не заметила бы его. Если бы он только был бы сдержаннее!

            Проблема была гораздо глубже, чем грозящее наказание от суда, разбирательства и необходимость сдавать кодекс Дознания перед комиссией. И даже дело было не в том, что Сковер, как наставник получит презрение за то, что не научил щенка либо сдерживать свои порывы, либо проявлять их умнее, когда нет свидетелей, хотя, этот пункт был уже неприятен.

            Проблема была в том, что если суд хотя бы немного закопается в бумаги и поразмыслит, а Сковер был абсолютно уверен, что после жалобы Эды суд только так и поступит, вскроется много того, что навсегда отрежет Кристофа от дознания, отправит его на каторгу (если не казнит, конечно), да и голова самого Сковера не задержится…

-Идиот! – Сковер не любил бурных проявлений чувств даже в минуты, когда смерть опасно раскрывала крылья над его душой. – Надо тебе было все испортить! До приезда Лагота, и до бунта оставалось-то…тьфу!

            Кристоф не мог шевельнуться, понимая, как глубоко и как глупо загнал сам себя и своего наставника в яму.

-Ладно, — Сковер овладел собой, — Эду я знал еще ребенком. Она не успела очерстветь, глядишь, и пожалеет тебя, дурака!

            Кристоф воспрял духом и осмелился взглянуть на наставника:

-И не подаст жалобу?

-Ага, как же! – передразнил его Сковер. – Гилот Эду хорошо выучил, научил ее не ломаться никогда и никак. Теперь она ему доложит и подаст жалобу в суд. Отвода тебе не будет.

-так как же…- зародившаяся надежда мгновенно угасла, — как же…тогда?

-Вот что, — Сковер неловко хлопнул по плечу Кристофа, — ты угомонись, пожалуйста. Успокойся. Хватит с нас истеричек. Эда тебе отвода не даст – не так воспитана, но отсрочку, хотя бы до отъезда Лагота, может и удастся выторговать.

-Так отъезда же не будет! – неосторожно воскликнул Кристоф.

-Да что ж ты за идиот-то такой! – Сковер окончательно расстроился, — боги, на кой Кенот мне тебя навязал-то? Он, конечно, всегда юродивых привечал, но чтобы так! Тьфу! Какая разница, будет отъезд или нет, ты вообще – молчи больше. И на глаза не попадайся. С Эдой я поговорю, если отсрочим до приезда Лагота, то уже будет неважно. В случае победы – никто уже не вспомнит, в случае провала – поверь, в случае провала, преступлением больше или меньше – всем плевать.

            Кристоф кивнул:

-Спасибо тебе, Сковер. Прости, что я тебя так подвел.

-Ты не меня подвел, — ввернул непримиримый дознаватель, — ты подвел герцога и всех нас. Если бы я не спохватился, если бы меня не было – твое дело отдали бы в суд, а дальше? Ковырни он и мог бы найти то, что еще не должно проявиться пару суток. Идиот несчастный! 

-Прости, — повторил Кристоф, потупившись, — но если тебе не удастся убедить Эду?

-Да, — согласился дознаватель, — это тоже может быть. Она молода, но имеет хребет. И это беда. Но если мне не удастся, то тогда… тебе придется поступить героически.

            Кристоф позеленел от страха:

-Наставник, вы шутите? Вы хотите…

-Того хочет долг и твои братья, — жестко прервал его Сковер. – Сам идиот, и не смей жаловаться! Молись, если умеешь. Если не умеешь, иди к Кеноту – он помолится. Ему не повредит! Нам всем не повредит благословение Луала и девяти рыцарей его!

            Не дав возможности Кристофу опомниться, Сковер оставил глупого своего ученика, и вышел прочь. Насчет Эды он не сомневался – она казалась ему довольно разумной, преданной только, слишком уж, Гилоту, а тот предан короне и Сковер искренне жалел ту возможность, в которой Эда могла погибнуть. У нее был потенциал, и будь она коварнее и амбициозней, желай она вырваться из подземелий к верхам, Сковер с радостью помог бы ей и присоединил бы к себе.

            С другой стороны, опять же, у нее было удивительно удобное положение! На время визита герцога Лагота, она будет очень близка к нему. И это выгодно заговорщикам, если Эда будет на их стороне, если же она взбрыкнет…

            Своими переживаниями Сковер как-то поделился с Мэттом, который был в курсе и поддерживал тот план, что оплетал все королевство, вползал в Пепельные ряды и в ряды ткачей, шелестел в городской площади и в храмах Луала и девяти рыцарей его.

-Что будет с Эдой? Она будет с нами? – спросил напрямик Сковер. – Ты думал о ней? Это осложнение? Да и, если честно, жаль девку…

-Если умна – будет, — ответил Мэтт. – Если она увидит город, который поддерживает герцога Лагота, если увидит, как падает корона с головы Вильгельма и приходит, наконец, сильная и единая власть, может быть, и присоединится. Впрочем, опять же, герцог Лагот умеет воздействовать на женщин!

-Я думал, что она тебе небезразлична, — не удержался от укола Сковер. Мэтт широко улыбнулся:

-Она мне небезразлична, потому что мы работаем вместе, а еще – потому что в подземельях больше нет молодых дознавателей, женское общество вообще, как ты можешь заметить, не жалует в наши подземелья по своей воле!

            Эти заговоры родились слишком давно, чтобы переживать из-за какой-то девчонки, обитающей в подземельях. Всегда, если есть правящая сила – есть сила, которой чуть-чуть не хватило до власти! И сила та опасна.

            Герцог Лагот вел свою кровь из слишком древнего и сильного рода, чтобы однажды не задуматься о власти и о короне. Род короля Вильгельма не дал ему сына, дал лишь двух дочерей и за старшей Лагот не успел.

            Понемногу он плел свои сети, искал сторонников (которые всегда легко находятся в трудный период) в земле короны. И должна была наступить роковая развязка. Народ, получивший столько подачек и столько хлебов от герцога – обожает его. Но, чтобы получить эти подачки, нужно было герцогу со сторонниками, каждый из которых был амбициозен и желал себе власти, сначала загубить то, что было в королевстве…

            Если хлеба жечь на юге было легко, то устроить междоусобицу на севере – еще легче. Голод с одной стороны, братоубийственная война между двумя братьями-графами, в другой. И вот, тонут вдруг торговые корабли, уходившие на восток (а на деле лишь заворачивают в другой порт), и кто-то умно раскладывает по кусочкам проклятия в народе – памфлетисты, ораторы, бродячие актеры – кто-то выходит, заразившись идеей, веря, что с приходом новой силы изменится в лучшую сторону вся жизнь и не будет больше в столице деления на Пепельный ряд и приличную публику, но чаще – все лишь порождение денег…

            Подтачивается, подтачивается медленно и верно власть короля Вильгельма. В панике бросается он к своему любимому советнику – жрецу Кеноту и тот, желающий, чтобы королевство и божья власть объединились одной силой, предлагает ловушку – займ и союз с Лаготом.

            Вильгельм бросается в омут с головой, параллельно призывая самого страшного своего советника – Гилота и тот начинает бешено вести свое следствие и свое дознание. Хватают виноватых и невинных, плодя все больше и больше ненависти, как снежный ком, по улицам.

            Эда еще не знает, что о смерти Двэйна (о его убийстве), город уже в курсе. Сковер – знающий улицы, слышит и едва заметно улыбается, от обвинений, что дознаватели совсем обалдели, в том, что губят невиновных с особенной жестокостью…

            Порядок дознаватели поддерживают. Ждут визита Лагота и развязки – в любом случае – кровавой.

            А народ, уставший от долгов, голода и вынужденных союзов, не ведает, куда его ведут, но готов идти за любым пастырем, который проведет его дорогой освобождения и облегчения уз.

            Союз с Лаготом – власть Лагота над королевством означает объединение всех его богатых земель с землями королевства. Это передел всех должностей и возможность отхватить кусочек пожирнее…

            Или потерять жизнь – ну, ту как повезет!

            И дознаватели, эти прекрасные дознаватели, раскалывающие по одному человеку, не знающие запретов в пытках, вдруг пропустили такой клубок, столько червей в свое прекрасном полотне правосудия!

            Они не могли предположить. Не могли! Гилот сам не мог предположить подобного, ведь он, как и всякий фанатик, не подозревал о возможности настолько массового и организованного предательства, плохо зная народ, но хорошо зная отдельных людей. Он полагал, что искореняет только заразу бунта в зародыше, а бунт был спланирован и контролировался…

            До развязки оставалось совсем чуть-чуть…- так полагал в своей наивности сам Сковер и Кристоф, и множество сторонников в офицерском составе, и в составе жрецов.

            Но и они слишком плохо знали свой народ и не представляли даже, какая гроза висит над королевством…

18

Эда хорошо знала Гилота, а потому понимала, что заискивание перед ним – это еще худшее унижение и ожесточение того конфликта, который она же сама и породила. До последнего вечера, предшествующего приезду герцога Лагота, от которого, не встретив его еще даже, устали уже решительно все, Эда вела себя так, как раньше. На приказы отвечала ровно:

-Есть, Дознаватель.

            На рожон не лезла, спорить не пыталась. Выполняла свою работу качественно, не мешалась и не была вовлечена в разговоры Гилота. На улицах она больше не работала: там вовсю пропадали Сковер, Фалько, Паэн и Тард. Эда же, в свою очередь, занималась делом в замке – отбирала служанок, что будут прислуживать гостю, слуг, что будут его сопровождать, инструктировала их.

            Неприятное известие принес Гилот утром в тот день, что предшествовал приезду герцога, которого тайно уже ненавидела сама Эда (столько суматохи и столько занятых камер потенциально опасными людьми! Даже в шестой камере сидит не то три не то четыре человека). Весть та состояла в том, что Высший Жрец Кенот также приставляет к свите герцога своего человека.

-Да какого черта! – возмутился Фалько. – Это шпионаж!

-Разумно, — внес свое слово Тард.

-Кенот только и ждет нашего провала! Пора, давно пора его в камеры, — горячо высказался Паэн. – Верно? помните, как он внес свое предложение королю, что, дескать, только жрецы должны обладать правом вести следствие?

-Было такое, — подтвердил Тард.

-И король идет на это? – не поверил Сковер. – Это же…

-Разумно, — повторил мысль Тарда Мэтт и бросил быстрый взгляд на Эду. Это тоже не укрылось от Гилота, он заметил, что они словно бы стали друг к другу ближе. Мэттом же Гилот был в последние сутки недоволен – тот как-то был не собран, растерян…

-Эда? – позвал Гилот в первый раз с минуты, когда она его задела. Сердце Эды пропустило удар, но она выдержала и ответила ровно, как будто бы вопроса ждала:

-Со стороны Высшего Жреца это очень разумно и ожидаемо, Дознаватель. В этом Тард прав. Если это согласовано с королем – нам сопротивляться бесполезно. Единственное, что мы можем сделать, это по возможности оградить герцога от влияния жрецов. Если угодно, возьму это на себя.

-Что предлагаешь? – спросил Гилот.

-Отравление? – Эда обернулась на дознавателей. – Как насчет легкого отравления?

-Кенот приставит другого жреца, только и всего, — возразил Фалько. – Да и вообще, знаешь, девочка с чудным характером…

-Пока приставит…- пожал плечами Мэтт, прерывая Фалько.

-Пока приставит, — подхватила Эда, — пройдет, наверное, день. Вернее, можно и быстрее, но мы можем растянуть это на день. А нам и не надо больше. Герцог должен понять, и мы дадим ему понять, что от жрецов ему следует держаться подальше…

-Мы тратим время не на то! – заметил Сковер. – Кенот все равно приставил бы к Лаготу кого-то из своих, чего уж теперь? Наша задача выглядит иначе. Мы должны не допустить влияние.

-Нет, — Эда покачала головой и Гилот, не вмешивающийся, с интересом взглянул на нее. – Мы должны опередить влияние.

-Какая разница! – Сковер закатил глаза.

-Разница…во времени, – Последнее слово Эда выделила, намекая Сковеру на недавнее их соглашение. Сковер составил к ней официальное письмо, в котором просил об отсрочке для проштрафившегося Кристофа. И, хотя через несколько дней это письмо не имело уже бы никакого смысла, Сковер, не ожидавший такой ловушки, некоторым образом…стушевался.

            В результате к работе в тот день приступили чуть позже, чем обычно. Завершали последние приготовления. Эда уходила из Залы в числе последних, когда Гилот окликнул ее:

-Подожди!

            Она остановилась, понимая, что пришла минута прощения. Пусть останется шрам, конечно, без исключений, но, во всяком случае, ссоры больше нет.

            Эда обернулась, замерла.

-Что по твоему участку? – спросил Гилот гораздо тише, чем обычно.

-Служанки готовы, слуги тоже. Система прочтения почты проверена и действует. Отравление герцога исключено. К его будущим покоям примыкает маленький, скрытый кабинет…

-А по Двэйну и отравлению Веховой Водой?

-Не до него, — Эда вздохнула. – Мы обнаружили контрабандную книгу, в которой Каллен – брат Двэйна, практически открыто пишет, кто и что заказал, кому и что он ввез. Мэтт считает, что…

            Эда дрогнула, на ее щеках выступил румянец.

-Я заметил, что вы с ним достаточно неплохо общаетесь? – предположил Гилот.

-Да, — неуверенно ответила она. – Мы неплохо ладим. Так вот, Мэтт предположил, что у Каллена есть преступление похуже, чем незаконный ввоз в королевство бочек с вином, жемчужинок и сонных зелий, что он будто бы…желает попасться.

-Та-ак, — со значением протянул Гилот, уже знавший, конечно, про книгу от Мэтта. Правда, тот ему сказал, что это была идея Эды.

-Да, — повторила дознаватель, — вот…я распорядилась арестовать невесту Каллена. Она с трудом говорит на нашем языке, и пока в камере. Фалько и Паэн займутся ею, сейчас просто…не то время.

-Время всегда будет не тем, — мягко заметил Гилот. – Но ладно. Сковер сообщил мне, что в Пепельных рядах, по итогу, похвастать находкой невозможно. Веховая Вода, если и была в них, то исчезла. Она долго не хранится, сама знаешь.

-Знаю, — с недовольством согласилась Эда. – Это провал. Найти яд… мне кажется, что Мэтт прав и еще, мы как будто бы не видим всей картины целиком. Приезжает высокий гость, а мы тратим много времени на поиски яда, который уже давным-давно исчез в проулках и улицах! Это какая-то глупость: внезапно человеку, который вроде бы далек от двора и политики, писать памфлет и нанимать бродячего актера, чтобы вдруг заслужить уважение каких-то бунтовщиков! Это все глупость. Так попасться? Его брат контрабандист, по меньшей мере.

-По меньшей, — подтвердил Гилот. – Я размышлял, Эда. Я знаю, что ты чувствуешь. Я сам чувствую это же. Высокий гость, а у нас убийство в подземельях редким ядом, человека, который не стоил этого яда вовсе. и убийство…кем? Стражником? Стражником, который сам, прежде, чем мы смогли его допросить, покончил с собой!

-Абсурд!

-Нелепица! – Королевский Дознаватель глубоко вздохнул. – Это всё какая-то игра, которая мне не нравится. Я не вижу того, кто ее затеял, и я не вижу цели, которую она преследует.

-А я откровенно боюсь, — призналась, неожиданно для самой себя, Эда. И на удивленный взгляд Гилота добавила, — я боюсь, это не шутка. Что-то…не так. а почему не так, я не знаю.

-Оставим это, — предложил Гилот. – Страх – это слабость. Ты же помнишь, как я учил?

            Некоторое время помолчали.

-Я сама не своя, — продолжила Эда. – Я не хотела…того разговора, той фразы. Ты же знаешь, ты мне как отец. Даже больше! Ты учил меня, ты воспитывал меня, ты спас меня!

-Кажется, это тоже слабость, — Гилот печально и устало улыбнулся. – В былые времена не задела бы меня такая фраза, нет. Но, кажется, подступает старость, и я становлюсь сентиментальным.

-Мэтт назвал меня карьеристкой, — пожаловалась дознаватель. – И я устыдилась! Ведь я…ты говорил, что твое место мое. А тут я увидела, как ты смотришь на Мэтта, почувствовала, что он опытнее меня, что…

-Эда! – окрикнул ее Гилот, — Эда, послушай. Опыт – это то, что нарабатывается. В Мэтте есть то, что я не хочу видеть в тебе. Он не тот человек, что предан идее. Я положил жизнь, все свои годы, отказавшись от всяких излишеств и благ, на то, чтобы охранять закон. И тебя я воспитал так. есть корона, а мы ее первые слуги. Кенот, правда, считает, что первые ее слуги – жрецы, но он ошибается. Закон превыше богов.

            Эда поежилась, но не стала возражать.

-Божественный суд ждет нас после смерти, — Гилот заметил неловкость, возникшую в ней от последней его фразы, — а людской суд – он на земле. закон выше всего, Эда! Закон суров, закон справедлив. И мы храним его. мы верные его слуги. Королевство, не имеющее закона, обречено на гибель. И тебя я воспитывал так, чтобы ты, придя после меня, помнила это. Мэтт не станет помнить. Он не понимает. Он жаждет власти, а не служения закону. Он думает, что закон – это власть, но закон – это цепи и, прежде всего – для его хранителей.

-Я чувствую себя дурой, — призналась Эда. – Я подвела тебя. С этим Двэйном, с тем, что не нашла Веховую Воду. В том, что сказала…

-Двэйн – пленник дознания. Ты хотя бы расколола его, заставила говорить. Веховую Воду упустили все. и ты ни разу не подвела меня. Если ты и ошиблась – то это только моя вина, ведь это я воспитал тебя, — Гилот коснулся плеча ученицы. Он, не умеющий выразить чувств, ограничивался всегда неловким касанием.

-Я сделаю все, чтобы больше не подвести тебя! – горячо воскликнула Эда.

            Гилот улыбнулся. Ему вспомнилась маленькая Эда, которая бродила по подземельям, в часы его работы, привыкая к темноте и лестницам. Болтала со стражниками, которые умилялись маленькому нежному ангелочку, что забрел в такое странное и страшное место. Один из стражников, мир его праху, как-то спросил у нее, пока Гилот собирал бумаги со стола, заканчивая службу свою в этот день точно в срок, чтобы успеть показать Эду – слабую и часто болеющую, придворному лекарю.

            Это вынужденное отступление в точном уходе со службы, причиняло ему множество неудобств во внутреннем состоянии, ведь обычно он задерживался, как минимум, на четверть часа…

-Скажи, Эда, — вещал стражник, — а кем ты хочешь быть, когда вырастешь? Наверное, знатной дамой?

-Нет! – девочка топнула ножкой и ответила строго, с интонацией, радостно почерпнутой у Гилота. – Я хочу быть дознавателем!

            Стражник добродушно захохотал, а Гилот вдруг тоже не сдержал улыбки.

            И вот, сейчас, в этой Эде, что стояла перед ним и обещала сделать все, чтобы больше не подвести его, напомнила ему – Королевскому Дознавателю, ту самую, маленькую Эду…

-Ты улыбаешься, — заметила она. – Почему?

-Мое дело будет в надежных руках, — ответил он и встряхнулся, — мы с тобой задержались уже на десять минут.  У тебя есть свои дела, не так ли? Герцог Лагот прибывает уже завтра на рассвете. Еще не все готово. Так, ты будешь в его ближней свите. Напоминаю, что тебе нельзя распространяться о том, что ты увидишь и услышишь от него. также тебе нельзя спорить с ним, вступать в какие-либо дебаты и обсуждения. Навязывать ему свое мнение, сообщать какие-либо сведения…

            Эда слушала, склонив голову, но не слышала. Все это было ей известно. Она была уверена, что справится с заданием, а вот с тем, что вокруг…что-то липкое, сгущающееся и незамеченное вовремя, пугающее ее по-настоящему, вот в том, что она выдержит это, уверенности не было. Если не знаешь лика врага, как можно ему противостоять?

19

Наверное,  ни одного триумфатора не встречали так, как встретили герцога Лагота! Столица, украшенная и прилизанная, изгнавшая с улиц своих самых подозрительных лиц, или, как высказался Мэтт:

-Тех подозрительных, что были глупы, а потому и замечены, — блистала всем своим великолепием, наводя тоску на казначеев, которые лучше других знали, что в  нынешнем обстоятельстве эта расточительность казны была неразумной в высшей степени.

            Конечно, Его Величество был уверен в успехе того, что его дом соединится с герцогом Лаготом, а тот подправит дела королевства за счет земель и своих ресурсов. Но всегда все могло пойти не так. Вот всегда! Однако Вильгельм не допускал и этой мысли.

            Вандея – прекрасная и тонкая набожная дочь короля, знавшая уже участь свою, робела, но держалась с истинно королевским достоинством: брак так брак! Ей все равно была уготована роль чьей-то партии, так почему не сейчас и не здесь?

            Все дни до прибытия герцога Лагота она молилась в храме с Высшим Жрецом Кенотом, а тот твердил:

-Воля твоего супруга должна стать твоей волей. Его слова должны звучать как твои. Вы пойдете вместе по жизни, рука об руку и в час самых великих невзгод ты не оставишь своего супруга.

-Но если он не согласится взять меня? – Вандея краснела и смущалась об одной мысли о герцоге. Она его никогда не видела и не знала: молод ли он? Стар? Красив? Уродлив? В ее окружении мужчинами были лишь Кенот, ее отец и старый слуга, служивший еще покойной ее матери, и все…

-Молись, принцесса, — отвечал Кенот, — и если молитвы твои будут горячи и искренне, то  Луал и Девять рыцарей его проведут тебя к алтарю!

            И она молилась! Молилась со всей своей юной душой. Шептала и днем, и ночью:

-Великий Луал и Девять рыцарей его, не за себя молю, за отца, и за королевство! Ему мой брак нужен, а я – покоряюсь за народ и за отца. Проведи сердце почтенного гостя, позволь соединить руки наши и спаси тем королевство наше…

            Она молилась, готовая принести себя в жертву и надеялась только, что жених окажется все-таки не уродлив, или, будет, хотя бы, добр к ней, ведь она будет и добра и верна – так велит Луал!

            Дознавателей было много. Они были мрачны, торжественны и пепельны в серых своих плащах, выделяясь среди белых одеяний жрецов Кенота. Король облачился в красные мантии и сверкал роскошной короной. Его дочь была бледна, ее шатало от порыва ветра, но она не позволяла себе ослабеть. Облаченная в нежно-розовое платье, подчеркивающее невинность ее души, птичью робость – она сама походила на птицу, запертую в клетке.

            Среди дознавателей неожиданно выделялась молодая женщина. Кажется, ей тоже было неловко от всех этих взглядов толпы, и платье жгло ее, наверное, не меньше, чем Вандею ее наряд. Женщина поводила плечами, словно бы надеялась стряхнуть с плеч неприятную ткань, пыталась казаться незаметной, но куда спрячешься, когда ты стоишь, облаченная в темно-красное платье среди дознавателей в серых плащах?

            Да любому человеку бросалась фигура Эды (а это была она).

            И вот…первая из роковых, отведенных минут. Подъезжает благородная колесница, запряженная шестеркой белоснежных лошадей, ревет толпа, привыкшая реветь, музыканты…

            Хуже всего было то, что герцог Лагот оказался красив. Мужественные черты, фигура воина и взгляд властителя подчеркивались богатыми одеяниями. Вандею бросило в жар, больший, чем прежде.

            Он двинулся – спокойный и насмешливый по ступеням, к замку, и дознаватели принялись перестраиваться. Те, кому нужно было идти в свите, присоединиться к нему тенью или войти открыто, выступили ближе.

            Увидев герцога вблизи, Эда, еще пару часов назад смутившаяся от комплимента Мэтта ее виду,  вдруг подумала, что на Мэтте свет клином не сошелся…

            И мысль эта укрепилась еще сильнее, когда герцог вдруг остановился подле нее, склонил голову в почтении:

-Я счастлив видеть вас, принцесса Вандея. Вы очаровательны.

-А…- Эда, которая сроду не была принцессой Вандеей и какой-либо еще, оторопела и с трудом смогла ответить, забыв напрочь про поклон, — простите, ваша милость, но я не принцесса Вандея.

            Этот диалог приметил весь двор. Эту остановку герцога – будто бы все королевство. Эда уже предвидела колючие разговоры и насмешки в свою сторону. Король напрягся. Вандея закраснелась еще сильнее. Кенот, обряженный в белое и золотое по случаю торжества, мрачно и тяжело вздохнул.

            Ситуацию спас Гилот, выскользнувший перед Эдой. Склонившись, как должно, Гилот ответил:

-Простите, ваша милость. Принцесса Вандея стоит подле короля. Эта девушка не имеет знатной крови. Она – дознаватель из свиты, что будет вам предложена.

            Герцог расхохотался:

-Я – идиот! – сообщил он громко, поднимаясь к напряженному королю. – Я идиот, ваше величество. Решил, что принцессу вы окружили стражей… нет бы подумать, что никакого портретного сходства нет с прекрасной вашей дочерью. Во-первых, ваша дочь – блондинка…

-Добро пожаловать, мой друг, — Вильгельм выдавил улыбку, делая вид, что ему также весело с этой ошибки герцога. – Моя дочь, принцесса Вандея.

            Принцесса Вандея, дрожащая и юная, поклонилась герцогу, стараясь не смотреть на него, боялась, бедная, что он прочтет в взоре восторг от своей персоны и сочтет ее легкомысленной.

-О! – Герцог восхитился. – Прекрасная принцесса, не думайте обо мне дурно. Умоляю вас, я не хотел бы начинать с этого наш с вами долгий путь…

            Сердце Вандеи бешено застучало. Она дрогнула от одной мысли – неужели герцог уже не сомневается? Ох, значит, не разочарован?

            Внезапно стало легче. И то, что ее перепутали с какой-то там дознавательницей показалось принцессе страшно веселым происшествием!

            Герцога торжественно повели в замок. Дознаватели тоже стали подтягиваться. Эда не знала, куда смотреть и к кому обратиться. Герцог…этот герцог сбил ее с толку! И надо было надеть ей это проклятое платье? Оно слишком красиво для той, что живет подземельями и служит закону. Луал, и девять рыцарей его! Люди могут решить, что она пытается набиться к герцогу в любовницы! Какой ужас!

            Кто-то легонько хлопнул ее по руке, поднимаясь рядом. Эда, смущенная и растерянная, взглянула, ожидая уже худшего и увидела Фалько:

-Не бойся, прорвемся! – подбодрил он ее. – Он тут на несколько дней и все вернется в норму. С делом Двэйна разберемся, не переживай, все пройдет.

            Эда покачала головой – беспокойство не оставляло ее, хоть и объективной причины к нему не было. Гостей важных встречать ей приходилось, в свите быть – тоже, так почему сейчас что-то неймется сердцу?

-Ну, — Фалько хмыкнул, — зато могу сказать, что Мэтт тебя ревнует, взгляни. Да не косись ты так открыто, кокетливо взгляни…ой, Луал, нет, смотри, как смотрела – в кокетство ты не умеешь!

            Мэтт в самом деле смотрел напряженно в спину герцога Лагота. Он знал, что через несколько часов начнется самое главное действие.

-Да брось, — отмахнулась, бросившая на дознавателя взгляд, Эда. – Он просто…нервничает.

-На кой черт ему нервничать? – удивился Фалько. – Что мы, знатных гостей не видали? Да и это же Мэтт! Ему плевать на такие вещи. Он просто напрягся, что этот герцог приметил тебя!

-Эда, Фалько, — одернул их Гилот, подкравшийся сзади, — прекратите болтать о глупостях. Эда, ни на шаг от герцога! Фалько, свою задачу знаешь?

-Да, Дознаватель, — отвечал верный Фалько и поторопился вперед. Эда поторопиться не могла – платье немного стесняло ее движение. А жаль – побежать по лестница было бы неплохой идеей.

-Герцог примет тебя в свиту, — продолжил Гилот. – Эда, я прошу тебя удержаться от глупостей. От всяких женских глупостей.

-Чего? – Эда даже остановилась. Паэн, шедший за нею, успел, конечно, свернуть, но некоторая свалка едва-едва не образовалась.

-То, — строго продолжил Гилот. – Сегодня веселится вся столица. Для горожан – угощения и уличные певцы, представления. Для крестьян даже накрыты столы, а уж в замке, в ущерб казне, и вина и наслаждения… не вздумай пить. Не вздумай вешаться на шею герцогу. Ты – слуга.

            А вот это было уже обидно.

-Знаешь-ка, Гилот! – обозлилась Эда. – Я понимаю, что нужно делать, а что нет. я отвечаю за свои поступки и свои действия. Не переживай, что я брошусь отбивать жениха у принцессы, я так не поступлю.

            Эда, хоть и было ей неудобно, героически зашагала быстрее по ступеням за процессией в пиршественную залу.

20

Если бы Мэтт был бы натурой романтичной, или, хотя бы, не был так занят собственными мыслями, то восхитился непременно бы всей приготовленной встречей герцога Лагота. Но он так глубоко ушел в размышления, что напряжение не позволяло ему отметить ни потрясающих карет, ни нарядов, ни убранств даже среди горожан, не говоря уже о разодетом дворе. Среди всего великолепия цветных тканей ему, облаченному в серые одеяния Дознания, не удавалось оставаться незамеченным. Впрочем, как и Эде, стоявшей среди дознавателей в своем платье.

            Мэтт отметил мимолетно, что цвет ей подходит, но тут же потерял эту мысль и забыл совсем. В разговоре со Сковером Мэтт не был до конца честен, указывая, что на Эду ему плевать. Ему не было плевать на нее: в некотором роде он даже сочувствовал ей, однако, то был не интерес романтический, а, скорее, дружественный или даже – простой, обывательский. Он не хотел, чтобы девушка пострадала, но не сомневался, что предать она не сможет…

            Единственное, что  Мэтт решил для себя, что если дело дойдет до крови, то он сделает все, чтобы подарить ей быструю и легкую смерть. На этом, кажется, его влияние на ее судьбу заканчивалось.

            Да и сейчас ему точно было не до какой-то там Эды!

            Мэтт стоял у первой линии почетных горожан: купцы из Торговой Гильдии, кое-кто из Жрецов, Мастера Города, входившие в совет при короле, и ожидал рокового и очень нужного появления.

            Когда подъехала, наконец, карета, и выступил из нее герцог, Мэтт услышал позади себя знакомое движение очень грузного тела, которое ясно показывало, что его обладатель не привык отказывать себе в удовольствии плотно поесть. Этот человек вообще не отказывал себе ни в одном удовольствии и привык, что все будет либо по его разумению, либо не будет никак.

            Это был Альбер – глава Торговой Гильдии, имевший на короля Вильгельма зуб. Его Величество провел ряд реформ, пытаясь спасти королевство, и состояние и возможности Альбера сильно пошатнулись. Этого он стерпеть не мог. Вдобавок, зрела в нем уже одна мысль, приходящая к любому, кто обладает большим капиталом и имеет множественные рычаги давления…

-Ну? – Мэтт не повернул головы, заговорил так, стоя спиной к тому, кого так ждал.

-Всё готово, — низко пророкотал Альбер. – Купцы, торговцы – все готовы.

-Прекрасно, — одобрил Мэтт, которому не была приятна компания этого купца – он вообще не выносил торговцев, но, что делать, когда их Гильдия и была инициатором переворота, что должен был грянуть так скоро…

-Как только, — начал Альбер, но вдруг его слегка потеснили и он осекся, а потом вернулся на прежнее место, и, чтобы не быть услышанным, приблизился к Мэтту ближе. Дознавателю страшно захотелось отодвинуться подальше, но куда бы он делся!

-Как только, — снова начал Альбер, — герцог принесет Божественную Клятву принцессе, в короле больше не будет необходимости.

-Это мы берем на себя, — почти не разжимая губ, ответил Мэтт, замечая вдруг, что Гилот обводит взглядом собравшихся для встречи герцога. Мэтт встретил  его взгляд ровно и спокойно, словно нечего ему было скрывать и ничего, ровным счетом, не касалось его.

            Гилот задержал на подопечном взгляд, словно почувствовал все-таки, что-то, но тут герцог Лагот совершил ошибку, решив, с какого-то перепуга, что  его невеста эта девушка в красном.

            Гилот отвлекся.

-Ну, герцог! – фыркнул Альбер за спиной Мэтта. Давясь от сдерживаемого хохота.

-Перепутал, — с насмешкой отозвался Мэтт, —  надо же! Неужели ему настолько плевать, на ком жениться? Эда тоже хороша! Встала, королевна! В платье еще этом…

            Он осекся, решив, что все-таки погорячился. В конце концов, Лагот мог иметь право на такую ошибку, да и Эде платье шло, в конце концов – какое, к черту, дело ему-то? Взяв себя в руки, Мэтт заговорил, также – осторожно и тихо:

-Король за нами. Нам главное – улицы.

-Всколыхнем, — со странной интонацией пообещал Альбер, и теперь уже Мэтта резануло нехорошим предчувствием. – Мы всколыхнем. Народ будет за герцога. Вторая дочь короля Екатерина и не сунется… если и сунется, народ не позволит ей взять здесь власть.

-Я напоминаю, что кровь в народе нам не нужна. Нам нужны просто волнения, нам нужно, чтобы герцог остался в истории как человек, которого народ…

-Уговорил принять корону, — тон Альбера являл собою поразительную смесь досады и насмешки. Если бы Сковер не доверил эти последние переговоры Мэтту, а пришел бы сам, то, как человек, который знает жизнь лучше, который представляет и улицы лучше – он бы понял, что здесь за идея, которая, кстати, привлекала и его самого. Но Сковер стоял гораздо дальше, в числе дознавателей, готовясь присутствовать на пиру в честь герцога Лагота, а потому и была упущена последняя возможность к миру.

-Да, — согласился Мэтт, наблюдая за тем, как герцог Лагот раскланивается с королем, жить которому оставалось от силы пару дней.

-С принцессой проблем не будет? – быстро спросил Альбер.

-Все, что в замке – наше дело, — ожесточенно возразил Мэтт. Сковер научил его, что возражать и отстаивать границы с купцами надо сразу же, иначе…

            Иначе, не успеешь оглянуться, а они тебя уже на что-то уболтали.

-Не сомневаюсь, — заверил Альбер все с тем же ласково-ехидным тоном. – Просто, если вы не справитесь, то и наши головы слетят. А я не люблю ставить свою голову и головы своих братьев в зависимость от кого-то.

            Мэтт заметил, что к Эде, поднимающейся по ступеням подошел Фалько. Они о чем-то принялись говорить, а потом Эда…обернулась.

            Мэтт сразу понял, что она искала взглядом его. Нашла, смутилась и поспешно отвернулась. Что это было, дознаватель  не понял – не до того ему было.

            Он резко, не заботясь уже о том, что все-таки говорит почти открыто, благо, на улице шумно, сказал:

-Господин Альбер, не забывайтесь! Мы все идем за одну идею. И за одно дело. Сомнения оскорбительны.

            Мэтту показалось, что Гилот, также поднимавшийся за процессией, обернулся на него тоже, как будто бы что-то не давало ему все-таки веры в него. Дознаватель вспомнил, что о Гилоте говорили, что он обладает развитой интуицией, но он тут же успокоил себя, что это все выдумка и сказка – ведь если бы была какая-то интуиция, чутье, то болтаться бы и ему, и Сковеру, и Альберу и всем-всем-всем на виселице, включая Высшего Жреца Кенота.

            И тут же его прожгло насквозь от бредовой, а от того – еще более страшной мысли: а что, если это все план? Один большой план Гилота? Он все знает о заговоре, он контролирует их и…

            Бред! Абсурд! Невозможная нелепица!

            Альбер же, не подозревая, и не желая подозревать о мыслях, что плодятся в бешеном, желающим, наконец, развязки, рассудке Мэтта, спросил:

-И все же, что это за девушка, с которой спутал почтенный герцог свою принцессу?

-А? – Мэтт увидел, что Гилот подходит к Эде, заговаривает уже с нею…

            А может быть, и не такой уж и абсурд? Не такая нелепица, как кажется?

-В красном, — пояснил купец.

-Это…Эда. – Мэтт с трудом вспомнил ее имя, а затем увидел, как Эда, с трудом и видимым усилием бросается вверх по ступеням, в замок, оставляя позади Гилота, как будто бы тот сказал ей что-то, чего она слышать не желает. – Дознаватель. В свите герцога. Будет в свите.

-Она с нами? – Альбер не выдавал никакого напряжения голосом. Он знал, что напряжение – это то, что следует скрывать от своих сторонников. Даже вынужденных сторонников, которых ты собираешься обмануть, потому что напряжение – это близость к панике, та, же, в свою очередь, завладев и выдав себя, может отвернуть союзников и толкнуть на ошибку.

-Она…- тупо повторил Мэтт, мысли которого бешено летели и не давали ему и шанса остановиться на какой-то особенно четко. – Нет. не знаю. Пока нет.

-Жаль, — тоном, в котором не было сожаления, ответствовал Альбер. – Впрочем, вас ждут. И меня. Не забывайте, что вы можете положиться на нас.

-Дела улицы – это ваша задача, — Мэтт взглянул на Альбера и поспешно отвел глаза в сторону: вид у купца был не самый приятный. Он напомнил дознавателю свинью, но при этом, свинью самодовольную, если такое вообще могло быть.

-Да-да, — кротко согласился купец и, махнув на прощание толстой рукой с короткими пальцами, заторопился прочь, протискиваясь сквозь праздную толпу горожан. Тотчас,  словно дождавшись, наконец, к Мэтту выскользнул Сковер:

-Ну?

-Говорит, что все готово. Настойчиво лезет в дела замка.

-Надеюсь…

-Да, я сказал ему, что его задача лежит на улицах, — отреагировал Мэтт мгновенно, не дожидаясь вопроса. Сковер кивнул:

-Пойдем. Пир скоро начнется. Эда уже там.

-Да плевать мне на Эду! – с досадой возмутился Мэтт.-  Альбер тоже о ней спрашивал. Герцог перепутал… далась она вам!

-Пошли, — не дрогнул Сковер, у которого были свои мысли, скрытые ото всех. Он давно знал, что дух Эды должен выйти из подземелий, что в ней есть потенциал, который пригодится. Да и по-человечески, он зла ей не желал.

21

            Штаб сначала хотели сделать в Пепельных рядах, но эта идея оказалась нежизнеспособна по трем причинам. Первая состояла в том, что Пепельные ряды были самым подозрительным местом, и, в случае чего, предвидя какие-то волнения или какие-то визиты, именно в Пепельных рядах начинались первые погромы и обыски. Вторая причина состояла в том, что в Пепельных рядах сложно собираться тайно. Там всегда и все остается на виду. То есть, конечно, никто особенно там не высовывается, но, как и на всякой низкой, подлой улице, там совершенно своя жизнь. Никогда нельзя было знать, кого ты встретишь в том месте и в каком виде. К тому же, частые визиты знатных людей королевства: торговцев, лучших мастеров и некоторых членов совета – это всегда вызывает подозрения, а уж если сборище идет в Пепельных рядах – подозрение быстро оформилось бы в потрясающую картину ужасного заговора, что оплел трон. Третья причина была даже весела – ориентироваться в Пепельных рядах, не зная их, было сложно. Одинаковые дома с неодинаковым содержанием, люди, словно бы похожие друг на друга (на самом деле, конечно же, не особенно-то и похожие, но – кто из хоть сколько-нибудь людей в достатке будет смотреть на лица тем, кто без пяти минут записан в отребья? А если судить по костюмам – так схожесть налицо).

            Впрочем, Пепельные ряды все же стали местом для уже более мелких объединений заговорщиков.

            Но сейчас нужно было собрать главные силы. Альбер спешил в главный штаб заговора, который располагался на Торговой площади на самом краю ее – в торговой рыбной лавке…

            Да, это была та самая лавка, владельцами которой были два брата: убитый Двэйн и скрывающийся Каллен. Лавку заколотили с основного входа после ареста невесты Каллена – девушки, которая всерьез ничего не знала о деяниях своего будущего супруга, а в пылу подготовки визита Лагота, да при участии в числе заговорщиков Сковера и вовсе не было необходимости переносить штаб в другое место.

            В тускло освещенной торговой лавке пахло соленым деревом и рыбой. Рыбы здесь уже, конечно, не было давно, но дух ее впитался в каждый предмет – тяжелый дух, который никак не изгонишь. Пахло сыростью, плесенью…

-Ещё гаже место не могли выбрать! – привычно заворчал Альбер, входя в лавку. Он увидел тускло горящую свечу и замер, прикидывая, кто здесь уже может быть, ведь обычно, как бы ни был он сам грузен и неповоротлив, он всегда подгадывал все так, чтобы приходить первым.

-Здравствуй, Альбер! – в ответ на его немую настороженность из-за прилавка вынырнул человек.

-Ронан! – Альбер расслабленно выдохнул и тепло приветствовал тяжелыми медвежьими объятиями своего соратника и друга.

            Ронан был натурой романтической. Это читалось даже в его внешности: аккуратные черты лица, даже нежные, высокий рост, темные шелковистые, чуть вьющиеся волосы. Он говорил негромко, очень мягко и всегда был вежлив со всеми, даже с теми, на кого Альбер и смотреть не хотел. Между тем, Ронан, хоть был и вполне миролюбив, предпочитал самый худший и хрупкий мир хорошей драке, обманываться не стоило: фехтовальщик из него вышел отменный! Но натура его все-таки была близка к натуре поэта, чем к натуре воителя. Он часто влюблялся и страдал от этого, но не умел не любить, выбирая себе как можно более тяжелый случай влюбленности – либо вздорную женщину, либо ту, что была уже занята или замужем…

            К заговору его привел Альбер. Для Альбера Ронан был кем-то вроде младшего брата – брата забавного, мягкого, которого нужно опекать. Альбер устроил его в свою Торговую Гильдию, когда случайно услышал его выступление и тот жар, с которым он вещал слушателям о любви в одном из трактиров. Услышал, разговорился и что-то тронуло его насквозь торговое сердце в этом человеке и он занялся его судьбой, отдал ему работу (а вернее даже – придумал), назначил ему жалование и сдружился.

            Поначалу Альбер не хотел его даже ввязывать в заговор против короля, это никак не вязалось с тем чувством, что было в нем по отношению к Ронану. Но нет! Ронан сам появился на пороге его кабинета после того, как ушел из него дознаватель Сковер, сообщивший о скором визите Лагота и спросил:

-Ты не веришь мне?

-О чем ты? – спросил Альбер. – Я верю тебе больше, чем самому себе. У тебя чистое сердце ты следуешь только тому, во что веришь.

-Тогда почему ты таишься? К тебе ходят люди, которых прежде не было. Ты уходишь чаще, чем раньше, — Ронан отличался наблюдательностью. – Прячешь письма, бумаги…

-Это опасно, — отрицать было глупо. – Я задумал нечто опасное. Ради блага королевства.

-По-твоему, я не хочу блага для народа, в котором живу и от которого иду? Или я трус?

-Конечно нет. Но это может плохо кончиться.

-Плохой конец, найденный в попытке прийти к свету и привести за собою хотя бы одну душу – конец во много раз лучший, чем тот, что найден в золотой беспечности! – возразил Ронан и пока Альбер переводил для себя эту фразу, медленно проговаривая ее, добавил: — Расскажи мне…

            Вот и сейчас, как тогда, Ронан выглядел решительным. Он знал, что через очень короткий срок будет убит король, и народ, который всколыхнется по его воле и воле его сторонников, поддержит герцога Лагота в восшествии на престол. А там – с поддержкой его земель, королевство быстро поправит свои дела. Все во благо.

            Но…

-Знаешь, даже хорошо, что ты уже здесь! – Альбер медленно обвел взглядом лавку, убедиться, что они тут наедине. – Мне надо тебе дать один…намек.

-Я слушаю тебя, — Ронан насторожился. Он внутренне готовился к борьбе, воспевал ее подвигом, хоть и подвиг выходил коротким – ну, подумаешь, всколыхнуть толпу! Даже не убить короля, а просто вывести народ, кричать: «Да здравствует новый король – Лагот и его супруга…»

            Это было слабым утешением для его поэтичной и мятежной души.

-Я хочу, чтобы ты был в гуще событий, которые произойдут, но чтобы не лез на рожон, — серьезно и тихо сказал Альбер, глядя в глаза другу.

-Я умею сражаться, если придется! – возмутился Ронан.

-Дело не в этом, — возразил Альбер. – Я не сомневаюсь в твоих навыках фехтовальщика. К тому же – кровь вряд ли будет.

            Он помедлил и, думая, как бы подвести Ронана к той мысли, которая давно бередила и его душу и душу некоторых его сторонников, добавил:

-В начале.

            Ронан непонимающе взглянул на него, затем мысль какая-то все-таки, очевидно, помогла ему и он спросил:

-В начале? Разве наше дело не ограничивается коротким действием?

            Альбер не ответил сразу. Он отошел от Ронана, прошел к окну, глянул на улицу, затем несколько раз прошел по лавке взад-вперед, размышляя. Затем тяжело выдавил из себя:

-Понимаешь проблему… Лагот  будет королем. Но мы должны смотреть дальше. Вильгельм ведь король…с юности он был очень деятелен и королевство процветало, но королевство зависит от разумности одного лишь человека…

-Не понял! – пожаловался  Ронан и потряс головою. – Ты хочешь видеть королем не Лагота? А кого?

-Я не хочу видеть любого короля, — открыл, наконец, карту Альбер. И быстро, чтобы Ронан не успел испугаться и оправиться, заговорил. – Ронан, друг мой! Но неужели все может быть только так? Король хороший, король плохой, король безумный…почему мы, весь наш народ и все наше королевство, все земли наши зависят от того, повезет нам с королем или нет? и если даже везет, мы зависим от каждого его решения и взгляда! Мы несвободны, мы…вечные рабы. Разве это не проблема, которую мы не видим?

-Стой-стой-стой! – Ронан вскочил в страшном волнении испуге. – Ты говоришь, что не хочешь видеть короля…а как управлять? Кто возьмет на себя ответственность за народ? За земли?

-Сам народ,- ответил Альбер и Ронан со стоном рухнул на стул.

-Ты безумец! Это невозможно.

-Выборы, — пояснил Альбер. – Взгляни! Взгляни на меня! Я видел, как живут многие земли. Они управляют как совет. Они выносят на обсуждение какой-то вопрос, и…

-Даже если допустить, что это возможно! – Ронан встал снова, стряхнул с плеча руку Альбера, — даже если допустить, что это возможно! Народ не может прийти к одному решению – это раз.

-И на это…

-Я не закончил! Он не может прийти к одному решению, а значит, число недовольных будет множиться. Народ не может управлять. Мы…мы не такие! Да и долго выносить на обсуждение каждый вопрос!

-Выборы, — повторил Альбер. – Большинством за или против. Но я не говорю весь народ. Я говорю, что нам нужно управление, как советники короля, только без короля. Нам нужен свод законов, а не чувств короля в один час, и противоречий им в другой. И эти советники…это управление будет выбираться из народа. И уже решать. За определенные вопросы будет отвечать определенный человек, понимаешь?

-Ты бредишь! А Жрецы?

-Жрецы будут подчиняться тем же законам. И управлению. У того же Кенота много власти. Вот еще – король может попасть под влияние одного человека, который будет действовать в своих интересах, а управление не может.

-Бред. Ты бредишь. Ты спятил, спятил! – Ронан схватился за голову. – Одно дело – убить неугодного короля, и поставить того, кто заботится о народе и другое убить вообще королевскую значимость!

-Это одно и то же. Народ решил, что король неугоден.

-Абсурд, — Ронан отнял руки от головы. – Я…не понимаю. То есть, мне кажется, что ты прав, но я не могу выделить какую-то последовательность. То есть – прости, это не укладывается в моей голове! Как мы это сделаем? Как мы докажем народу, что теперь надо поступать иначе и из кого, а главное – как, по какому признаку мы станем выбирать тех, кто будет управлять? Это все слишком безумно… может быть, когда-нибудь, лет через пятьдесят люди и придумают все это, но ни ты, ни я…

-Ошибаешься, — твердо возразил Альбер, услышав в речи Ронана «мы» и обрадовавшись этому, — и ты, и я… мы! Мы придумаем, сделаем. Я не первый, в ком живет эта мысль. Я посвятил тебя, потому что хочу, чтобы ты подумал об этом и…у тебя хороший ум, крепкий – ты обладаешь мыслью, которая не родится в моем мозгу. Ты подумай, как это все можно устроить. Как организовать? Чтобы и с выдумкой, и просто, и эффективно.

-Я не хочу в этом участвовать! – пылко возразил Ронан и Альбер понял, что очень он хочет, и только лжет. Боится, может быть, а может быть, не верит в свои силы? Это вызов. Вызов творцу.

-Я не прошу тебя участвовать, — поправил Альбер, — я прошу тебя подумать. И если тебя эта идея не привлекает, я никогда не стану тебя тащить за собою.

            Ронан мрачно взглянул на Альбера:

-А я пойду. Если эта идея нужна тебе… ты ведь мой друг. Я помню, чем обязан тебе.

-Здесь вопрос уже не бесчестия и не одного убийства. Здесь не один заговор. Здесь война. Не ввязываться в нее не означает трусость.

-Она означает равнодушие к своему народу, а это еще хуже, — покачал головою Ронан. – Я выйду…подышу воздухом. Мне нехорошо.

            Выходя, Ронан едва-едва не врезался во входящего соратника своего – отставного мастера над казною – Марка.

-Чёрт! – прошипел Марк, — что же ты…

-Прости, — Ронан даже не взглянул и выскользнул за дверь, где прислонился, наконец, к стене торговой лавки, и, обхватив голову руками, сполз на землю.

            Пока прибывали все новые и новые сторонники и соратники, он так и сидел, не обращая внимания на вопросы и взгляды, что касались его.

            Только когда стемнело, и появился последний член заговорщиков – барон Сантос и спросил зычно у Альбера, какого черта творится с Ронаном, Альбер понял, что больше медлить нельзя и вышел к другу.

-Ронан? – позвал Альбер и коснулся плеча его.

-Да, — слабо ответил он, — я уже иду.

            Альбер помог ему подняться. Ронана слегка покачивало, но когда он был уже у самых дверей, то, обернувшись к купцу, твердым и ясным голосом сказал:

-Я всё придумал.

            Альбер улыбнулся и дал знаком понять, что нужно вернуться к этому разговору позже.

22

Всё время, пока заговорщики совещались, Альбер тревожился за Ронана: тот оставался бледным и вообще, кажется, выпал совсем из реальности, ушел куда-то далеко, куда нет доступа тому, кто имеет более материальную жизнь.

-Ронан! – позвал, не выдержав, барон Сантос, когда тот не ответил на его вопрос. Барон вообще отличался поразительной внимательностью и мгновенно улавливал любые перемены в характере своих соратников и в характере своих врагов. Уже было отпущено им целых две шутки, на которые, в былое время, Ронан бы отреагировал, но сейчас – он молчит. А почему он молчит? Непорядок! И на вопросы не отвечает.

            Ронан вздрогнул и с изумлением взглянул на барона, словно впервые увидел его. На помощь неожиданно пришел Марк:

-Да оставьте вы нашего романтика! В очередной раз влюбился, и дел всех! Ох уж этот…Ронан!

-К делу! – рыкнул Альбер, мельком взглянув на своего друга, который не стал возражать или спорить.

            Совещание закончилось быстро. Скоординировали действия, провели последнюю разметку по действиям, распределили участок деяний  и понемногу разошлись.

            Альбер дождался этого расхождения с огромным удовольствием. Едва закрылась за бароном Сантосом дверь, он обернулся:

-Ну?!

Ронан тяжело встретил его взгляд и повторил:

-Я всё придумал.

-Поделишься? – Альбер с трудом держал себя в руках.

            Ронан взглянул как-то насмешливо, а затем посерьезнел, встал и прошел, разминая ноги, к окну.

-Страшно не то, что я придумал.  Страшно то, что я начинаю видеть смысл. Понимаешь?

            Он обернулся – порывисто, резко, так как вообще обычно не делал, соблюдая в движениях осторожность. И что-то было в его взоре такое, что напугало Альбера. Прежде ему не доводилось видеть такой разительной перемене в своем друге.

-Я вижу смысл. Я вижу смысл в том, что казалось мне абсурдным. Мой разум кипит и требует действия, которого я прежде не знал. Это утопия! Это гибель! Для тебя и меня это верная смерть, но по нашему следу, по нашей дороге, может быть, пройдут другие и они уже смогут устоять. Я чувствую, что в моем уме рождается сила, которая переживет всех. Если ты хочешь знать, как и что я придумал – я расскажу тебе, но прежде знай, что ты, вступивший на этот путь, уже мертвец!

            Слова Ронана гремели. Он сам будто бы воспылал – такое безумство плясало в его взгляде. Альбера передернуло. Такой Ронан пугал его гораздо больше, но он был скептиком, а потому, списав все страшные предупреждения на поэтическую и нежную романтическую душу, купец спросил:

-Так как ты все придумал?

            И Ронан словно обмяк. Он виновато улыбнулся и сел, покорный и усталый на стул, с которого еще так недавно поднялся воителем.

-Прежде всего, — заговорил Ронан тихо, — нужен закон, согласно которому будет действовать Управление…мне нравится слово Совет, и я, если ты позволишь, буду называть это управление Советом.

-Да называй ты…- чуть не сорвался нетерпеливый Альбер, но овладел собой и заговорил мягче, — Ронан, называй так, как тебе хочется.

-Подай мне пергамент и чернила.

            Альбер выполнил просьбу и придвинулся ближе к Ронану, чтобы видеть яснее, чего он там будет записывать.

            Ронан же примерно в центре листа нарисовал прямоугольник…не самый ровный – рука дрожала и он не мог сосредоточиться на твердости линий. В центре прямоугольника он написал: «общий закон».

-Будет общий закон для всей…земли. Ему подчиняться будет и Совет, и Жрец, и люди – все люди от торговца и отребья с Пепельных рядов, до судов. Но, чтобы охватить все сферы, понимаешь, какая штука – торговцу плевать, что там, в суде… закон должен быть общим, но помимо общего закона должны быть системы других законов. Системы, а не отдельные указы!

            Под изумленным взором Альбера Ронан вывел от «общего закона» в одну сторону  стрелочку, нарисовал новый прямоугольник и написал «системы законов».

–Поясни, — попросил Альбер.

-Легко, — кривая усмешка легла в отблесках свечей на мрачно-торжественное лицо Ронана и он отвел от второго прямоугольника «системы» вверх линию, и рядом с нею написал следующее: Торговый Закон, Морской Закон, Земельный Закон, Судебный Закон…

            Подумав немного, дописал:

-Закон Жрецов, Выборный Закон…Альбер, нам придется продумать еще многое, я хочу, чтобы ты понял, что каждый человек, в соответствии со своим занятием будет подчиняться своему закону. То есть, как торговец, будешь подчиняться Торговому Закону, который в свою очередь будет подчиняться Общему Закону. А также – все люди будут подчиняться Общему Закону.

-Сложно, — пожаловался Альбер.

            Ронан снова криво усмехнулся:

-А ведь я  явно не предусмотрел еще многие Законы! Суть в том, что законы обретут…свои категории. Мне ни к чему знать Морской Закон, если я на море не занят. Но я занят в Торговой Гильдии и должен знать все о торговле, но даже если я не занят ничем, или же, занят всем – надо мной есть Общий закон.

-И что в нем будет?

-Ну…например то, что за преступление каждого – наказание, что каждый должен заниматься своим делом, но без принуждения, и может выбрать любую сторону занятий. Что все обязаны соблюдать свой закон, не посягать на чужую законность, также будет прописаны, например, сроки выборных должностей…

-Сроки? – в ужасе переспросил Альбер, только сейчас, глядя на рисунок Ронана, он вдруг начал подозревать, что будет гораздо сложнее, чем рисовалось то ему.

-А то, — хмыкнул Ронан, — то, за что мы можем избрать и переизбрать или снять кого-то из Совета. Ах да!

            Он повел от «Общего Закона» в другую сторону стрелочку и написал «Совет».

-Совет – это те, кто будет избран на основании чего-то, чтобы охранять Закон. То есть, защиту над Торговым Законом будет обеспечивать один – все вопросы по Торговле к нему…В общем же, весь Совет будет обеспечивать соблюдение Общего Закона.

-А…- Альбер глотнул воздуха, застыв на полуслове, — но…

-Но если они будут заниматься чем-то, то будут заниматься полностью, — продолжал жестоко Ронан. – То есть, выбранный не сможет заниматься заработком себе на жизнь, а это значит, что содержать Совет будет народ.

-Но как, во имя Луала и девяти рыцарей его?!

-А как мы содержим дома Луала и девяти рыцарей его? – в тон ответил Ронан. – так и тут! Мы будем платить за их содержание налог. К слову!

            Ронан медленно перечел законы:

-Ну вот, — с удовольствием сказал он, — а еще я забыл о Финансовом Законе и думаю, что надо разделить его на…

-Прекрати! – попросил Альбер. – Это не должно быть так сложно! Давай ты составишь подробную схему, но без меня. А потом покажешь мне. Нам всем?

-Альбер, — Ронан отложил в сторону перо и вздохнул, — я буду  говорить с тобою честно, как говорил прежде. Есть вещи, которые опаснее своих создателей. Я не знаю точно, что направляет мою руку, но я вижу, что я пишу то, чего не было еще на нашей земле. И это отзовется мне. Я не боюсь за себя. Я боюсь за то, что ты не представляешь, чего желаешь.

-Представляю! – обозлился Альбер. – Я хочу освободить народ от того, что…

-Ты хочешь, — горько кивнул Ронан, — а хочет ли того народ? Поймет ли он, голодный и необразованный вот это?

            Для убедительности Ронан ткнул пальцем в пергамент, разложенный перед ним.

-Я начал только свою схему, а ты уже сдался и попросил продумать ее без тебя. А ведь ты не глупец, нет. но даже ты не хочешь продумывать то, что должно работать. А ведь после идеи это нужно воплотить. Нужно найти людей, составить каждый из этих законов, объяснить всей нашей земле, как и что… переделывать на ходу, учиться…Альбер, это работа на годы. Ты же желаешь мгновенного!

            Альбер поднялся, направился к дверям – он был смущен, а от того, он был еще более раздосадован. У самых дверей он остановился и взглянул на Ронана, который сидел, обхватив голову руками, и смотрел на лист, гипнотизируя его взглядом. Жалость к этому человеку и собственная неловкость кольнула торговое сердце Альбера, он сказал:

-ты…продумай, нарисуй, как это видишь. Есть еще пара дней. Еще есть. Другой шанс может не представиться быстро, да и Лагот вряд ли забудет о том, что мы легко предали короля. На его месте ему бы убрать нас. И вообще – час поздний, ты бы собирался?

            Ронан отнял руки от головы:

-Думаешь, я боюсь ночи? Я приветствую ее. Мне нужно, нет, Альбер, лгу. Мне ничего не нужно. Ты только знай, что ты заразил меня идеей, которой я не должен был знать, а теперь я весь проваливаюсь в нее и мне ничего не нужно!

-И все же, если я…

-Ступай, Альбер, я скоро пойду домой. Мне просто надо немного посидеть, подумать. Завтра я покажу тебе всю схему, а там поступай так, как знаешь.

            Альбер вышел из лавки, чувствуя себя опустошенным и воодушевленным одновременно. Он устал уже от тяжелого труда, и хотел, полагал, что после того, как народ избавиться от всякой власти короля, будет жить счастливо, уйти на покой, но…

            Картина внезапно открылась с другой стороны, а он не был готов к тому, что все придется перестраивать и менять. Настолько менять!

            Будущее казалось туманным. Впервые Альбер чувствовал, что не видит дороги перед собою и не знает, куда и как идти.

23

 Пиршественная зала пропиталась напряжением и весельем одновременно, порождая дивное сочетание состояний, когда они, как, например, герцог Лагот, Его Величество Вильгельм и большая часть двора – расслабились совершенно, а другие: Эда, Вандея, Гилот и Кенот – сохраняли напряженное состояние, и чувство тревоги росло в их душах с каждой минутой.

            Герцог Лагот, войдя в пиршественную залу, обрадовался обильному и роскошному угощению, месту подле короля, и, придя, очевидно, в чувство полного расположения ко всем и каждому, решил, что если Эду он спутал со своей принцессой и она направлена в его свиту все равно, то неплохо посадить ее за один стол с собою и королем.

            Эда, услышав это, оцепенела и побледнела, несмотря на всю духоту зала, от которой у дам появлялся румянец на щеках. Король же, желая угодить и расслабившись, что герцог все-таки приехал, бодро согласился и велел Эде и Гилоту сесть за один стол с собою, принцессой, высшим жрецом – Кенотом и почетным гостем. Тотчас принесли стулья и приборы и Эда, ощущая кожей, как на нее смотрят решительно все, села рядом с герцогом.

            Она сидела на самом краешке стула, не привыкшая к подобному вниманию, почти не ела и не пила – кусок не лез ей в горло. Казалось, что взгляды прошивают ее насквозь и она почти физически ощутила, как плодятся ехидные шелесты и слухи в ее сторону. Вдобавок – сцепка с Гилотом не прошла бесследно, Эда досадовала на него, на духоту…

            И на чертового Лагота тоже! Он же, разомлев от обильной пищи и вина, пришел в самое благое расположение духа и рассказывал громко, всему залу, уже в четвертый раз о том, как сглупил, спутав Эду со своей будущей женой.

            Будущая жена – принцесса Вандея сидела, боясь взглянуть на кого-либо. И она, и Эда чувствовали себя до жути неловко, обе не могли есть и старались сделаться как можно более незаметными. Время же, издеваясь над ними, тянулось медленнее, чем обычно.

            «Скорей бы это кончилось!» — с тихой злостью думала Эда, пытаясь казаться меньше и бледнее, чем она есть.

            В самый разгар ее мук, Гилот осторожно коснулся ее руки. Эда дернулась, было, выражая таким образом, что еще зла на наставника за его напоминание о том, что Эда должна делать, а чего нет, но пальцы Гилота – сильные, ловкие, не дали её руке выскользнуть.

-Чего тебе? – Эда почти не разжимала губ, впрочем, не было к этому и особенной нужды, ведь в зале стоял звон, стук, смех, играли музыканты…раздавался громовой хохот. Что-то подслушать, разобрать в этом шуме было невозможно. – Видишь, я еще не пристаю к герцогу…

-Не  дай Кеноту увести Лагота после, — Эда думала, что Гилот, как минимум, извиниться за то, что сказал ей на лестнице, а выходит, что он просто углядел что-то, что ему не понравилось.

-И стою я, дурак дураком…- вещал герцог Лагот под радостный смех самого короля. – А вот она…

            Лагот насилу отыскал Эду за столом и ткнул в нее пальцем. Дознаватель почувствовала, что ей одновременно хочется и сбежать отсюда, и сломать этот палец Лаготу, и остаться да напиться вина, но дело! Прежде всего дело. Она пересилила себя и вежливо улыбнулась, изображая, что ей тоже весело, да, совершенно.

            Всему на свете приходит конец. И Эда угадала окончание пирушки еще задолго до реального ее конца. Она вглядывалась в хмельные лица и видела, что несколько человек уже свалились под скамьи в беспробудный сон, слышала, что разговоры становятся все более и более бессвязными, а музыканты играют каждый свое, в то время, как им пытаются подпевать вообще что-то отвлеченное.

            Кенот попытался увлечь герцога Лагота за собою – Гилот был прав. Эда углядела маневр жреца и вынырнула прямо между ними.

-Ваша милость, герцог Лагот, дозвольте мне проводить вас до ваших покоев.

            Краем глаза Эда поймала присутствие в зале и других дознавателей, которые тоже мучились от невозможности нормально выпить вина и расслабиться, а были вынуждены возиться с почтенными гостьями и обитателями двора.

            Мелькнула мысль о Мэтте, но Эда не увидела его среди залы, заприметила Фалько, Паэна… Мэтта не было, но размышлять ей не хотелось. В конце концов – плевать на Мэтта!

-Я могу провести герцога, — глаза жреца Кенота сочились холодным презрением и ядом. Его тон ясно свидетельствовал: только попробуй вмешаться, дрянь!

-Распоряжение Королевского Дознавателя, согласованное с Его Величеством! – в тон ему напомнила Эда, но следовало понимать это так: тронь меня и будешь иметь дело с Дознанием!

-О, да за меня драка! – хихикнул пьяный герцог и примиряюще поднял руки, при этом его слегка качнуло, — друзья…друзья! Давайте жить дружно!

            «Луал и девять рыцарей его!» — Эда едва-едва удержалась от брани, но сумела сохранить на лице благожелательную улыбку.

-Проведите меня, вы. Не будем ссориться с королем. А к вам я…загляну, — герцог перекрестил рот, смущенно прикрыл его рукою, а другую руку подал Эде.

            Кенот вежливо кивнул и прожег самым ласковым взглядом дознавателя, уводившего его добычу.

            Эда обрадовалась мысленно тому, что ее мучениям еще четверть часа, а затем она придет к себе, мирно и спокойно снимет платье, выпьет ледяной воды…

-Полагаете, что я – пьяный скот? – совершенно трезво и разумно спросил Лагот негромким голосом, когда он и Эда завернули в боковые галереи.

            Теперь качнуло уже Эду. Она с изумлением, которое даже не попыталась скрыть, воззрилась на герцога.

-А…-неопределенно выдохнула она.

-У меня нет привычки напиваться в гостях, — сообщил Лагот. – Но я не могу отказать себе в удовольствии изображать пьяного.

-З…зачем?! – Эда овладела собой и они снова двинулись по коридорам, при этом Эда старалась держаться на полшага в стороне от герцога.

-Так наблюдается лучше, — спокойно отозвался он. – Вы не держите зла?

-Нет, разумеется, я не держу на вас зла, — Эда решила, что в ее жизни и без выходок всякого там герцога много веселого и непонятного, чего еще тут пытаться вникать? Это дело не ее ума!

-И за то, что я спутал вас с принцессой? – пытливо продолжал герцог.

-Это было даже…забавно, — Эда сжала зубы, чтобы не выдать лишнего раздражения не столько на то, что ее спутали, сколько на то, что он об этом без конца рассказывал и не забывал. И ей не позволял забыть.

-В таком случае, мы можем поговорить открыто и без свидетелей?

-У вас какая-то просьба или пожелание, ваша милость?

-Скорее, я хочу кое-что прояснить, — Лагот лучился очарованием, которому Эда сопротивлялась.

-Боюсь, что моих полномочий и знаний не хватит для того, чтобы прояснить какую-либо ситуацию, ваша милость, — с вежливостью и даже холодком ответила она.

-И все же, — дошли до отведенных герцогу покоев и он, кивнув стражнику (в котором Эда узнала Паэна), замер, обернувшись к Эде. – Зайдете на пару минут?

            Паэн сделал за спиной герцога страшные глаза. Эда даже обозлилась на него за это: толку-то? Что ей делать? Отказать? Нельзя отказывать почтенному гостю, если дойдет до короля – будет разнос. Если зайти…

            А если провокация? Или слух какой?

-Просто разговор, — Лагот угадал ее сомнения. – Пара минут и вы свободны.

            Эда, тщательно не замечая пантомимы Тарда, проследовала в покои герцога Лагота.

            Его покои могли быть поистине королевскими. С таким размахом и масштабностью гобеленов, шелков, угощений, выставленных на хрустальных столах самой тонкой и нежной работы. Днем здесь, наверняка, было очень светло от трех больших окон с пола до потолка, услужливо закрытых сейчас бархатом штор…

            Эда решила, что оглядываться на блеск свечей в комнате – неприлично и смиренно стояла, готовая ко всему. Герцог закрыл дверь сам и удивился, когда обернулся и увидел, что она стоит.

-Садитесь! – призвал он и Эда села в резное кресло, стоявшее ближе всего к ней. На самый краешек.

            Герцог сел напротив, обойдя ее по самому большому кругу и не избрав короткого пути. Сел, спросил:

-Вина или желаете перекусить? Я заметил, что вы за ужином ничего не ели. Соблюдаете фигуру или религиозное соображение?

-Нет, ваша милость, — Эда покачала головой, отказываясь от предложения.

-Но вы не ели! – не сдался Лагот.

-Я не хотела, — честно ответила дознаватель. Кусок не лез ей в горло и сейчас, и ни фрукты, ни сласти, ни орехи – ничего не пробуждало в ней аппетита.

-Но вы хотели, чтобы я не пошел с вашим жрецом, — Лагот чуть-чуть сменил позу в кресле и теперь сидел, откинувшись на спинку, вольготно развалился. – Или я ошибаюсь?

-У меня действительно приказ, ваша милость, — Эда склонила голову. Уточнять, что приказ шел от Гилота и звучал как то, чтобы она не пустила Кенота с Лаготом она не стала.

-Ладно, — мягко улыбнулся гость, — тогда скажите мне, по меньшей мере, кто вы, что входите в мою свиту?

-Я – Эда. Дознаватель…- и она вдруг поняла с ужасом и стыдливым отвращением, что не может ничего о себе сказать! Вся жизнь ее проходила как жизнь Дознавателя. Она росла в подземельях Дознания, ее учили читать и писать по пергаментам и делам преступников, что попадали в Дознание, в конце концов, вся жизнь ее сплелась так плотно и так прочно с этими подземельями, что ничего, за пределами ее, для нее не существовало.

            В глазах предательски защипало от неожиданной обиды за себя и всю свою жизнь…

            Герцог подождал пару минут и понял, что она не собирается продолжать, тогда только заговорил сам:

-Но вы молоды! Вас приставили в свиту к почтенному гостю, а вы еще так молоды! Почему?

            Эда пожала плечами:

-У меня нет ответа на этот вопрос, ваша милость.

            Взгляд Лагота прошелся по ней:

-Хорошо! Что ж, хорошо! А кто ваши родители?

-Они умерли, — бесцветно отозвалась она. – Они служили королю, а потом составили заговор. Они были дружны с Королевским Дознавателем Гилотом – он тогда только вступил на эту должность…

            Герцог расхохотался. Эда с удивлением взглянула на него. Сама она не испытывала ничего по этому поводу – Гилот рассказал, что ее родители были замечательные люди, но они предали короля, нарушили закон и тогда Гилот сам составил им обвинение.

-Простите, — смутился Лагот, — я от иронии жизни. Не хотел вас обидеть.

-Да, — равнодушно отозвалась Эда, — это, должно быть, забавляет Луала и девять рыцарей его, но так вышло. Гилот воспитал меня сам.

-Почему? – Лагот не сдержал удивления. – Вы же – дочь предателей. Простите еще раз.

-Это правда, — не стала обижаться или смущаться Эда. – Я была мала и я их не помню, ваша амилость. Но они были врагами. Врагами трона. Гилот был им другом. Он знал, что ребенок не виноват – я тогда даже не умела ходить, и тогда взял меня на воспитание. Это был его дружеский долг. И я стала служить закону с самого своего раннего детства…

            Лаготу стало нехорошо. Он понял, что эта девочка ничего не знает о грозящем перевороте, но, если в ней такая горячность и преданность, если она, о, ужас, не знает другой жизни, кроме служения Дознанию и королю, то станет сопротивляться.

            И придется ее убить.

-А чего вы хотите? Сами? – спросил герцог очень тихо. Теперь он старался не смотреть на Эду, боясь, что она прочтет в его глазах то, что ей нельзя знать. Лагот не хотел крови своего народа – лишь смуты, лишь трона…

            Но эта девочка, эта девочка – неужели ее придется убить? Убить за преданность и за то, что она птичка в клетке, которая не выбирала своего пути и пошла лишь по течению жизни?!

-Я хочу, чтобы однажды Дознание и суд стало ненужным, — ответила Эда и вдруг улыбнулась, и Лаготу стало еще хуже.  – Чтобы люди научились не нарушать закон и не совершали преступлений. Но это невозможно…

            Хватит. слушать ее было невозможно. Лагот решил, что переговорит со Сковером – тот умный, что-нибудь придумает, чтобы не было таких жертв, как эта девочка!

-Ступайте, Эда! – грубее, чем было нужно, попросил вдруг герцог. – Ступайте! Я устал.

            Эда моргнула, затем спохватилась, откланялась и выскочила коридор, где встретила тяжелый взор Тарда.

24

Чуть коснулся королевства рассвет, а Эда уже была на ногах. Чувствовала она себя ужасно: хотелось спать, а больше того, чтобы этот герцог, от которого решительно весь ее мир сошел с ума, убрался прочь!

                «Ничего, ничего» — утешала себя Эда, застегивая под самым горлом привычные серые одеяния Дознания, решив, что больше она судьбу испытывать не будет и никаких платьев себе не позволит на службе, — «скоро он уберется прочь и можно будет вернуться к тому, о чем мы едва уже не позабыли: к Двэйну, к его брату Каллену, к его невесте, что еще у нас, и к этой Веховой Воде – след от которой уже растворился, но это все рутина! Разберемся, нам не привыкать!».

                Успокоение было слабым, а вот нервность была куда сильнее. Что-то внутри души молодого дознавателя подсказывало, что ничего не сбудется и ничего не исчезнет в один миг по щелчку пальцев и что не рутина, а нечто, куда серьезнее сплелось вокруг королевства.

                В конце концов, Эда даже разозлилась на собственные мысли и чертыхнулась, взглянув на себя в последний раз в зеркале:

-Черт, ну что я, в самом деле? Мнительная идиотка!

 

                Решив о себе таким образом, она спешно убралась из своих покоев и заторопилась по коридорам. Пришлось заглянуть к Гилоту. Тот ее ожидал, во всяком случае – он не удивился прибытию своей подопечной и был уже в своем кабинете.

-Кенот пытался увести Лагота, но  я не позволила, — отчиталась Эда, кратко приветствовав наставника.

               Гилот кивнул:

-Это мне известно.

-Тогда: я могу идти? – Эда уже знала, что Гилот хочет спросить, но решила прикинуться непонимающей, потому что говорить о произошедшем в покоях герцога ей не хотелось.

-А вот чего мне неизвестно, — спокойно продолжил Королевский Дознаватель, — так это того, о чем вы говорили с Лаготом в его покоях, но я надеюсь, что ты мне сейчас это расскажешь.

              Эда вздохнула, не дожидаясь дозволения, села к столу, спросила:

-Паэн видел, как я входила к герцогу, а выйдя от него, я встретила Тарда, включенного в свиту к Лаготу. Он не сказал мне ничего, но его взгляд был…тяжелым. Скажи, пожалуйста, прежде чем я отвечу, кто донес, что я заходила к Лаготу: Паэн или Тард?

-Это не имеет значения! – возразил Гилот. – Отвечай, Эда.

-Хорошо, — дознаватель кивнула, — герцог желал знать, по какому праву к нему в свиту сопровождения отрядили молодую девицу.

-И?

-И я сказала, что не знаю. И вообще – вопрос этот не ко мне! – Эда попыталась прикинуться обозленной, но вышло неубедительно. Почувствовав это, она сама смутилась, осеклась, добавила, — он понял, что я уводила его от Кенота.

-Понял, будучи пьяным? – уточнил Гилот.

-Он не был пьян, — теперь возразила уже Эда, — прикидывался только. Сказал, что так ему лучше думается и наблюдается. Спросил, кто я такая.

-И что ты ответила?

-Я ответила, что я – Эда и что я дознаватель. Я ответила, что родители мои нарушили закон, вступив в заговор против короны, и что дознаватели судили их и казнили.

-Казнил твоих родителей суд, — напомнил Гилот спокойно. – Дознаватели, в числе которых был  и я, только собрали доказательства и признания.

-Да, — Эда пожала плечами, — да, я знаю. Сказала, что один из дознавателей взял меня на воспитание…

                Гилот не замедлил вклиниться:

 

-Я любил твоих родителей, но закон стоит превыше чувств дружбы!

-Я знаю это. Я ценю то, что ты вырастил меня и никогда не скрывал.

-Ладно, — взгляд Гилота вроде бы смягчился, — как на это отреагировал герцог?

-Изволил смеяться, — Эда устала. Утро только пришло, а уже хотелось наступления вечера. – Потом сказал, что он не от зла, а от иронии жизни. Просил, чтобы не обижалась, а я и не обиделась. Потом вдруг сказал, что устал и сказал, чтобы я ушла.

-И ты?

-И я ушла.

-Вот так? Просто вдруг перестал смеяться и сказал, чтобы ты ушла?

-Вот так.

-А если бы я не спросил, ты бы и не рассказала мне? – Гилот помрачнел мгновенно. – Почему мне нужно было донесение других, а не твое? У нас не может быть проступков! У нас не может быть ошибок. Мы не должны…

                В дверь, прерывая Дознавателя, постучали. Гилот осекся, увидев появившегося на пороге Мэтта.

-Я не вовремя? – вежливо осведомился Мэтт, замечая явно желающую побыстрее уйти Эду.

-Вовремя, — Гилот махнул рукой, подзывая его, — ступай, Эда. Надеюсь, что впредь ты будешь осмотрительнее.

                Не обернувшись, Эда вышла из кабинета Гилота. Прежде, чем выбраться из подземелий, она зашла и в свой кабинет, быстро разобрала бумаги, скопившееся за вчерашний день – в основном пустяк, мелочи, хотя пара писем могла бы представлять из себя нечто поинтереснее, но, в любом случае, сейчас не до них. Сейчас все прыгают кругом вокруг Лагота, развлекая его и оберегая. Стоит только посочувствовать тем, кто на улицах, да тому же Мэтту! Сегодня у Лагота прогулка по городу, а это значит, что с самого утра дознаватели и солдаты по улицам устраивают финальный разгон всяческих нежелательных элементов.

                Разобрав кое-как дела, Эда заглянула в залу, где обычно собирались дознаватели перед тем, как получали задания утром и отчитывались вечером. Сейчас там было пусто. Ну да, собственно, чего еще ожидать, когда весь замок и все королевство превратилось в кипящий котел…

                Почувствовав, что голодна и вспомнив, что вообще-то не ужинала вечером, Эда поднялась в обеденную залу и встретила Сковера. Он был облачен по-дорожному и на одеянии уже лежал тонкий слой пыли – не иначе, этим ранним утром уже успел пронестись по улицам!

-Эда! – Сковер сам окликнул ее.

-Доброе утро, — разговаривать с кем-то ей не хотелось, но не станешь же убегать по замку от своего же соратника, а возможно и единственного, кто еще тепло расположен к ней и так понимает, как не дано понять даже Гилоту?

 

-Не завтракала еще? – Сковер, несмотря на то, что его рабочее утро уже явно шло не первые часы, был бодр. Правда, бодрость та была какой-то лихорадочной и даже…нервной. Эда подумала, что, наверное, на улицах была какая-то заварушка или стычка. В принципе, она почти угадала, за исключением того, что заварушка была среди тех, кто должен был выйти в поддержку герцога Лагота на преемника короны, когда король Вильгельм будет уничтожен…

                Но откуда Эде было об этом знать, если даже ее наставник Гилот только смутно предчувствовал что-то непонятное и никак не мог уловить, что за ветер зловещий дует? Гилот был хорошим служителем закона, но плохим служителем народа – он слишком плохо знала человеческую натуру и толпу. Но Эда была молода, у нее не было опыта к подобным размышлениям и подобному заявлению, к тому же, воспитанная Гилотом, она и сама плохо знала человека, и начинала, конечно, с себя самой, ведь недаром вопрос Лагота о том, кто она и что она хочет на самом деле, сбил ее вчера окончательно, хоть она и сдержалась в своих чувствах.

-Нет, Сковер, как раз иду на завтрак, — Эда улыбнулась помимо воли. Улыбка вышла усталой.

-Составишь мне компанию? – Сковер прочел в ее лице усталость и тревогу чутья, и еще что-то, чего не сразу смог разобрать.

-Конечно.

                За завтраком уже, пока Эда, хоть и была голодная, но все равно как-то вяло ковырялась в тарелке, Сковер на удачу спросил:

-От Гилота, что ль, попало?

-Почти, — неохотно признала Эда, — я не хотела ему говорить, но он все равно узнал.

-Узнал о чем?

-Герцог Лагот пока я его провожала, попросил, чтобы я зашла к нему в покои ненадолго.

-Ну, в принципе, типичное для него поведение, — фыркнул Сковер. – Герцог разбил немало…

-Поговорить, — закончила Эда и взглянула на Сковера с усмешкой, — угомонись, ничего не было.

-А, — Сковер кивнул и тут же спохватился. – Погоди…поговорить?

                В мыслях пронеслось стремительное и страшное: «Знает!»

               Но прежде, чем мысль успела вылиться во что-то большее, Эда принесла ему облегчение:

-Спросил, кто я и почему назначена к нему в свиту. А я не знаю. Это Гилот решил.

-И все? – с неослабевающей настороженностью спросил Сковер.

-Спросил, что я из себя представляю и чего хочу, — Эда отложила ложку, — а я ведь…и не знаю.

                «Не так и безнадежно, нельзя, нельзя оставить ее на переворот. Гилот сгубит ее!» — но вслух Сковер сказал совсем другое:

 

-Твоя жизнь сложилась подземельями, но не обязана проходить в них. Гилот вырастил тебя и сделал дознавателем, но ты не знаешь жизни, чтобы утверждать, что это точно то, чего ты хотела.

-Спасибо, — обозлилась Эда, — без тебя я к этой мысли никогда бы не пришла!

-Я к тому, — терпеливо продолжил Сковер, — что тебе не следует думать сейчас об этом. ты еще молода и у тебя много возможностей изменить жизнь.

                «Одну я тебе точно предоставлю»

-Тебе может быть страшно все изменить, открыть в себе что-то, но ты не думай. Не думай сейчас. Все пройдет, образуется. Как-нибудь.

-Ага, без моего участия!

-иногда участие человека действительно не нужно, чтобы его жизнь изменилась, — подтвердил Сковер серьезно. – Я к тому, Эда, что ты…попробуй пока на деле сосредоточиться. Сегодня у Лагота прогулка по городу небольшая, будет куча народа, все в свите – он не заговорит с тобою даже, верней всего больше.

                «Не до того ему, он будет оглядывать скорые свои владения…скорые и недолгие»

-А назавтра назначен совет! Совет и все кончится.

                «Для нас так точно… в любом раскладе»

-Ты прав, Сковер, нельзя пока расклеиваться, — Эда тяжело встала, ведь подъем – начало нового рабочего часа. – Знаешь, спасибо. Я знаю, мы с тобой редко работали, но ты хороший друг.

                Эда направилась торопливо к выходу из залы, сама словно бы напуганная своими словами. Но на деле – надо было торопиться, ведь если сегодня Лагот и король на прогулках по столице, то надо удостовериться что все в порядке.

                Сковер печально глядел ей в след и точно убеждался в том, что она должна выжить. Слишком молодая, слишком запутавшаяся, не нашедшая себя – такие люди нужны будут новому миру. Сковер догадывался, что герцогу Лаготу не удержать трона, он слышал от Альбера опасные идеи и верил, что они начнут воплощаться совсем скоро и кончится время королей! А тогда – власть у народа, и только народ определяет свой путь, не завися от дурного настроения тех, кто стоит выше него.

25

-Мэтт, вам так сложно явиться вовремя? – в ночной тишине негромкий  голос жреца Кенота, усиленный многократно большой молитвенной залой не оставил бы равнодушным никого, невольно вогнал бы в трепет последнего праведника, что же до Мэтта…

            То он только усмехнулся. На помощь пришел ожидавший тут же Сковер:

-Жрец, сегодня герцог Лагот пожелал совершить более долгую прогулку, чем о том планировалось. Мэтта задержали дела.

-Да нет, — развязно отвтеил он, — я просто заблудился.

-Редко ходите в молитвенную залу! – мгновенно упрекнул его Кенот. – Вы, дознаватели, вообще не так часто появляетесь перед оком Луала и каетесь в грехах.

-А мы безгрешны, — Мэтта не оставляла развязность, усиленная внутренней его тревогой, — мы же – ангелы закона и справедливости.

-Мэтт, закрой рот! – посоветовал Сковер. – Кенот, ты тоже, будь другом, не провоцируй нашего брата. Прекрати протаскивать всякие законы в совет, да указывать нам! У тебя свое начальство, где-то там, в чертогах небесных, а у нас – на земле. Мы друг друга не поймем, но работать мы способны. Более того – должны.

            Кенот тяжело взглянул на Сковера, укрепляя того в мысли, что надо с этим обнаглевшим скопищем жрецов и, конечно же, Кенотом, разделаться в рекордно короткие сроки. Но заговорил Кенот вполне миролюбиво:

-Мне только душ ваших жаль! Но прежде, чем обсудим последние приготовления наши, я напомню вам о безопасности…

-Кто бы говорил! – это не выдержал уже Сковер, — ты сам за пиром, в честь прибытия Лагота, вел себя настолько подозрительно, что даже Гилот понял, что ты хочешь перемолвиться с ним словом!

-Что? – Мэтт с ужасом взглянул на Сковера – ему это не было известно.

-То, — ехидно продолжил дознаватель, — Кенот, мы же договорились, что никаких лишних контактов и сообщений! Да, дело почти свершено, но любой просчет и полетели головы наши с плеч. Тебя, конечно, в чертогах Луала и девяти рыцарей его ждет благая вечность, но, поверь, Гилот последние дни отравит, если догадается.

-А он догадался?-  живо спросил Мэтт.

-Нет, — успокоил Сковер. – Почуял неладное, но повода нет. Заставил Эду увести Лагота прочь, прежде чем Кенот к нему подобрался.

-А почему Эду?

-Эда ваша – наглая девка! – Кенот не стал даже скрываться. – Она смеет говорить со мной, жрецом Луала и девяти рыцарей его так, словно я преступник.

-Так ты и есть преступник, — Сковер развел руками, — ты – заговорщик. она не знает этого, но, видимо, чувствует…

-Я напоминаю, — легко перекрыл его фразу Кенот, и голос его зазвучал чуть громче и, отражаясь от стен молитвенной залы, усиливался, вдавливая, — напоминаю, что без меня вы бы не смогли даже собраться. Вам не хватило бы мозгов! Вам всем.

-Твоя заслуга положила начало, — не стал спорить Сковер, — но не приписывай себе успех, особенно, когда все не закончено.

-Если вы собираетесь всю ночь здесь выяснять, кто и чего достиг, то я пошел – мне рано вставать, — Мэтт сунул руки в карманы плаща.

            Сковер и Кенот, не сговариваясь, взглянули на него и обрушились:

-А тебе, Мэтт, лучше не лезть.

-Мне? – Мэтт даже побелел от гнева. Он вытащил руки из карманов, и угрожающе сжались его пальцы в кулаки. – Мне, не лезть? Да не будь меня, вас бы уже поймали! Ты, Сковер, на своих улицах допустил, чтобы Двэйн вылез и так невовремя, а ты, Кенот…

-Тихо-тихо, — напомнил Сковер, — погорячились, бывает. Давайте сначала! Мы делаем одно дело.

            Мэтт тяжело дышал. Он оборвал себя на полуслове, заставил себя замолчать, но Сковер и Кенот точно понимали, что эта тема еще всплывет обязательно и сейчас, только затормозившись, даст развитие куда большее и опасное, чем сейчас.

-С начала! ну же? – миролюбиво предложил Сковер, — до того, как все изменится, осталось совсем немного, неужели мы не сможем продержаться без колкостей и ехидства по отношению друг к другу всего-то…

-Я просто не хочу, чтобы мои заслуги забывались, — выдавил из себя Мэтт, разжимая кулаки.

-Ничьи заслуги не должны забываться, — наставительно поправил Кенот. – И тот, кто сделал больше, все-таки, имеет больше прав.

-Больше отмалчивался и занимался бумажками, пока другие рисковали открыто? – Мэтт был бледен. Его лицо обратилось маской издевательского почтения, и только глаза – горящий взгляд выдавал его истинные чувства, и этот гнев.

            Гнев, продиктованный вечной второй ролью. Гнев, вызванный тем, что даже в часы решительного действия, ему не удастся подняться слишком уж высоко, потому что есть, на этих вершинах, фигуры куда более устойчивые и тяжелые в своей непоколебимой мраморности заслуг.

-Ясно, продержаться мы не можем, — с горечью констатировал Сковер, — Кенот, ну вы угомонитесь!

-Я не желаю, чтобы ваши дознаватели разговаривали со мной так, словно…

-Эда, если вы все еще о ней, говорила так потому что Гилот велел ей увести Лагота от вас. Этого не случилось бы, если бы вы не были так подозрительны! – Сковер заступился за Эду. – Сама она против вас, Кенот, не имеет ничего.

            «Ну, как ничего…почти ничего, если сравнивать с Гилотом, или мною» — покривил душой дознаватель.

-К делу! – теперь воззвал уже Мэтт. – Мне не нравится эта зала, мне не нравится бессонная ночь. завтра у нас сложный день, напоминаю! Будет глупо, если кто-то из нас вдруг…уснет.

-И проспит все дело, — хмыкнул Кенот, — как вы, Мэтт, проспали его начало. Или как, Сковер, проспали самую его опасную часть, которую я взял на себя. Лагот мог и не согласиться! Он мог выдать нас, но это я, именно я…

-А это мы, именно мы, — Сковер не дал ответить Мэтту и вступился сам, — устроили нужных людей и нашли этих людей в числе народа. народу не объяснишь, что король губит его, и пора менять правлению. А нам пришлось это объяснять.

-И вы пролили много крови, — ввернул жрец. – За которую не покаялись!

-А зачем нам? – тут не выдержал Мэтт, не отличавшийся вообще спокойным характером, — с нашим мудрейшим, жертвующим всем своим счастьем соратником-высшим Жрецом! Отмолите же нас, Кенот! Хотите, на колени встанем?

            Конечно, на колени вставать никто не собирался, но тон, полный нахальства, явно оказывал отношение дознавателя к жрецам вообще, а уж тем более к Кеноту.

-Закрой пасть, Мэтт! – почти не разжимая зубов процедил Сковер, с тревогой наблюдая за лицом Кенота. Тот сначала порывался ответить, затем улыбнулся:

-Я прощаю тебя, Мэтт. Я прощаю твои грубости твоей молодостью.

-Удобно! – одобрил не успокаивающийся Мэтт, — взял, согрешил, простил…

-Мэтт! – Сковер пихнул дознавателя под ребра, — клянусь, еще одно слово и я самолично заткну тебе рот.

-И тебя я прощаю, Сковер, — насмешливо продолжил Кенот, словно не было на его глазах перепалки. – Но вы задумайтесь, что без моего прощения, без моего великодушия, рассориться бы нам сейчас до свершения самого главного – ничего бы не стоило!

-Нимб не жмет? – осведомился самым дружелюбным голосом Сковер.

-А еще меня упрекал! – с обидой, на которую, в общем-то, всем было плевать, промолвил Мэтт.

            Кенот благодушно улыбался, раздражая этим Сковера еще больше. Но он овладел собою, вспомнив, в какой час происходит это маленькое совещание, и в каком месте.

-Сначала, — с облегчением выдохнул он, — еще раз! Мы не поймем друг друга, но мы должны сработать, ведь только в объединении кроется наш успех.

-Прежде чем начнется наше счастливое объединение, — Кенот продолжал также благостно улыбаться, — скажите мне, Сковер, Эда, помещенная в свиту к Лаготу, нам опасна? Нужно ли ее убрать с пути?

-Нет, — помедлив, отозвался Сковер. Его голос был тверд. – Она не с нами, но убирать ее я запрещаю. Решительно запрещаю.

-А если она нас выдаст? Поймет и выдаст? – вступил Мэтт. идея с тем, чтобы избавляться от Эды ему не нравилась, но дело выходило за пределы собственных чувств. – Она ведь против нас! ее воспитал Гилот.

-Да, — подтвердил Сковер, — но мы не палачи. Что она сделает, когда будет поздно? Мы не палачи. Нам нужны люди, верные люди, которые смогут помочь…

            Сковер едва не проговорился в собственных мыслях и пленяющей  его идее – отказа вообще от королевского трона. Мэтт не заметил промедления, Кенот прищурился.

-Смогут помочь навести порядок, — выкрутился Сковер. – Эда будет полезна.

-Она не с нами, — напомнил Кенот, — кто не с нами – тот против нас!

-И вы еще Жрец? – с насмешкой, полной презрительного ехидства спросил Сковер, — тьфу! Она не с нами, да. Но у нее не было выбора. Гилот воспитал ее в своем духе, но не подчинил. Она думает так, как думал бы он и грезит тем, чем грезил бы он…

-Если бы вообще умел, — не удержался от колкости Мэтт, но Сковер даже не отреагировал.

-Эда всего лишь случайно попала в наш переплет. Она образумится, вступит на нужную сторону, просто надо создать ей условия.

-И вы будете этим заниматься, Сковер? У вас много свободного времени?

-Я не палач! – напомнил дознаватель. – Если есть возможность спасти человека, я его спасаю.

-Уж не влюбился ли наш Сковер?

-Мэтт, я предупреждал тебя насчет того, что заткну твой рот? Нет, речь не о любви. О милосердии. Нам надо воздержаться от лишней крови, особенно от крови тех, кто был предан Гилоту. Гилот не знал народа, но знал закон. А нам разве этот закон не нужен? Нужен. Так к чему же этот спор?  Во главу угла я ставлю милосердие и будущее.

-Другими словами: тщеславно думаете об истории?

-Другими словами – сохраняю наши имена от крови! Но время уходит. Давайте к последним приготовлениям!

26

Ночь давила по всему королевству, но, на самом деле, кроме тех, кто честно трудился и готовился встать с первыми лучами к труду своему, не спал никто. Не спали заговорщики в замке и на улицах, не спал Ронан, метавшийся в пьянящей его идее, не спал Альбер, совестливо и запоздало сообразив, что все-таки не следовало ему привлекать Ронана! Метался в мучительной тревоге Гилот, чувствуя, что что-то совсем близко, совсем рядом и совсем страшно…

            Не спала принцесса Вандея, молясь в своих покоях о том, чтобы не подвести отца и стать достойной женой для герцога Лагота, стать опорой. И отец ее, король Вильгельм не спал тоже, лежал без сна, пытаясь понять, в какую точку времени совершил он такую ошибку, что сейчас ему приходится расплачиваться за эту ошибку счастьем родной дочери и отправлять ее как плату, как союз – Лаготу.

            И сам Лагот не спал тоже. Он писал в свой дневник, с которым не расставался. Почерк его был ровный, твердый, писал он чисто, без помарок и клякс, что создавало огромное облегчение всякому, кто прочел бы его записи, но герцог носил дневник этот с собой и оберегал от чужого взора.

            Он не смел никому доверять все свои мысли и изливал их на бумагу, надеясь, что потомки его по достоинству оценят этот кропотливый труд и будут помнить имя предка из собственных его трудов, а не оборванных, украденных воспоминаний, в которых так много лжи…

            Герцог записывал торопливо. Ему казалось, что время физически оставляет его и буквально в каждую минуту кто-то может войти, кто-то может помешать, хотя оснований для чье-го-то вмешательства совершенно не было!

            «В годы, когда кровь моя прозябала на задворках величия короля Вильгельма, и дух мой был унижен теми малыми подачками, что я получал от престола, который все время имел на мой счет подозрение, мне повезло встретить верного своего сторонника – Высшего Жреца Луала и девяти рыцарей его – Кенота. Этот человек, являющий собою благородство ума, оценивал давно перспективы короля Вильгельма и будущего, что ожидало королевство, после его смерти. у Вильгельма было две дочери: принцесса Катерина, отданная замуж раньше и принцесса Вандея – робкая и богобоязненная девушка высшей добродетели…»

            Лагот записывал дальше, раздумывая о том, что королю Вильгельму просто не повезло заиметь сыну. Он, Лагот, конечно, не позволит себе этого и будь у него сын даже бастардом – он признает его, чтобы передать ему трон короля, который виделся герцогу уже своим. А между тем король Вильгельм еще был жив и в эти часы лежал без сна.

            Что касается принцессы Вандеи – Лаготу она и понравилась, и нет. С точки зрения брака, лучшей и желать нельзя. Она пойдет до конца, потому что так велит закон неба, не оставит в печали и в беде, будет всегда верной супругой, но…

            Луал, как же герцогу было от этого скучно! Ему не хотелось, чтобы за ним следовали из долга перед небом и Божественной Клятвой, ему хотелось, чтобы следовали за ним в восхищении и благоговении, но при этом имели характер.

            Вандея – хорошая супруга для того, кто  похож на нее: также робок, учтив и верит во что-то, во что уже не верит никто, столкнувшийся с жизнью. Герцог подозревал за собою, что ни одна Божественная Клятва не удержит его от того, чтобы поглядывать и заводить романы с хорошенькими дамами. А до Вандеи…она будет терпеть. Будет смиренно ждать его возвращения и улыбаться его любовницам, потому что Луал изрек, что долг хорошей жены – почитать мужа.

            Для крепкого союза – идеально. Для счастливого времени – тоска.

            Вандея – мраморная и холодная. Выращенная в своем гордом величественном положении и не имеющая никакого умения в жизни, что могла она предложить герцогу Лаготу, кроме своей преданности и готовности следовать за ним?

            «Мое будущее королевство, еще не знавшее меня как истинного короля, но почитающего меня и без короны за все мои благодетели, за всю мою отвагу и защиту, встретило мой визит восхитительным торжеством. Вся столица была убрана к моему прибытию, весь двор выстроился, ожидая появления герцога Лагота. Выйдя из кареты своей, я поднимался по ступеням к будущему своему замку и попав в глупое и досадное, но сейчас даже будто бы смешное положение, спутав свою невесту – принцессу Вандею, по какой-то неведомой мне самому причине – с одной из дознавателей – Эдой…»

            Да, сейчас герцогу это казалось еще более смешным, чем раньше. Надо же было умудриться! Перепутать светловолосую и королевскую дочь с какой-то дознавательницей! Кстати, та еще…птица в клетке. Говорит чужими словами, жизни не знает и, кажется, готова умереть во имя служения закону, не понимая, что закон всегда вторичен, а первична воля народа. и если воля народа желает его, Лагота, на престол, то он подчинится ей, даже если это противится  слову закона.

            А эта девчонка! Как забавно судит она, как пытается казаться дознавателем, когда все вокруг еще ей незнакомо и собственная душа ее еще дремлет, нетронутая и неразбуженная ничем, нет в ней идеи, есть лишь чье-то воспитание и чье-то влияние.

            Надо бы сказать Сковеру, чтобы не зверствовал и пожалел девчонку. Что с нее взять? Хотя, со Сковером попробуй перемолвиться, как же! Похоже, у его сторонников уже идут разногласия, но ничего – скоро он придет и наведет порядок и сделает то, что продиктовано общей волей: принесет мир в королевство! Да, он сделает это, обязательно сделает…

            «Во время назначенной мною прогулки по столице, я отметил, что сторонники мои держат до последнего честный и преданный вид, не позволяя почтенному королю Вильгельму хоть как-то заподозрить их в недобросовестности и предательстве, хотя я полагаю, что если бы Вильгельм понял нашу мысль и нашу цель, то отрекся бы от престола добровольно, в мою угоду, зная, что я смогу сделать то, чего не смог свершить он…»

            Лагот довольно улыбнулся: последние строки ему нравились. Он уже видел себя спасителем королевства, героем, который сделал совершенно невозможное.

            «Вы, мои потомки, можете осуждать меня, говоря, что я совершаю предательское убийство, что я сам ничтожен, так я спешу сообщить вам, что вы, моя кровь и мое имя – ошибаетесь! я несу освобождение, которого давно жаждет эта залитая кровью, занесенная пепельным ветром голода и уничтоженная налогом земля! Я несу настоящую свободу и снимаю оковы неправильного и губительного правления короля Вильгельма!

            Уничтожая его, я уничтожаю только загубленную ветвь, что отравляет здоровое дерево своим разложением, я залечиваю язву, что расползается по телу, которое может еще дать жизнь!

            И не один закон не может меня винить в этом решении и в этом поступке, потому что человек, допустивший такую разруху, такую погибельную муть в своем королевстве, не сумевший воспользоваться властью, данной ему небом, стоит в стороне от всяческих законов! И я, карающий, яростный огонь, стремлюсь разрубить этого человека, по воле призвавшего меня народа!»

            Герцога Лагот даже отложил перо, чтобы перечитать почти законченный свой дневник. Он чувствовал, что писательский дар, которого в нем никогда прежде и не было, проснулся в нем с небывалой ретивостью и сам сплелся с рукою его, подсказывая, как именно выводить на неровном листе буквы.

            «Боюсь ли я завтрашнего дня? Нет, друзья мои, подданные мои и потомки мои! Я приветствую всей душою завтрашний день, который принесет начало нового мира королевству, которое давно заслуживает освобождения и заслуживает быть спасенным. Спасенным мною!

            Если суждено мне оказаться преданным кем-то из своих сторонников…»

            Лагот нахмурился. Ему не нравилось даже допускать мысль о провале, но перед своими потомками он знал, нельзя было быть бесчестным.

            «И если суждено мне сгинуть в пучине жестокости, предательства и измены, которую предостеречь я был не в состоянии, если мои боги посмеялись жестоко надо мною, то знайте: ваш предок сделал все, чтобы освободить землю от оков, которые гнули ее, от крови, что текла по ней и от голода, что грыз ее, как падальщик мертвое тело!

            Возрождение, да, возрождение – вот что нужно этой земле и я, призванный самим народом, в лице многих достойных представителей его, могу дать это облегчение, могу принести его, и я пожертвую собою, потому что земля этого королевства – моя и мой род, род древнейшей и благородной крови призывает меня в час нужды стать карой врага или сгинуть в борьбе с ним!

            День, который уже наступил, пока я выводил эти священные строки, войдет в историю, либо как наша победа, либо как наше поражение и предательская смерть, которая, признаюсь, меня ничуть не страшит!

            Потомки мои, я заканчиваю свою запись.

            Лагот…»

-Да-а, — промолвил потрясенный собственной работой герцог, — вот это я дал маху!

            Хотелось тотчас показать кому-то свое мастерство, горячность своих строк, но он овладел собою и заставил себя убрать дневник, аккуратно сложил его и спрятал за пазуху, полагая, что если через несколько часов смерть его настигнет, все равно на его теле эти записи найдут и тогда… что же, может быть, они оценят его рвение и поймут, кого потеряли!

            Герцог расчувствовался от собственных мыслей и попытался унять их, зная, что сон, хотя бы на пару часов ему просто необходим…

            Но сон в эту ночь не приходил решительно ни к кому, кроме тех, кто вообще не занимал мысли свои какими-то войнами, стычками, интригами и борьбой.

27

Всё та же ночь, в которой нет покоя и мягкого сна. Есть тревога, кипящая в груди – тревога странная, и не имеющая видимых оснований, рожденная каким-то необъяснимым чутьём.

            Но Гилоту не легче от этого. Он идет по коридорам, совершает обход, в котором нет надобности, но сидеть в кабинете Королевскому Дознавателю решительно невозможно. Он идёт по каждому коридору, который встречает на пути, не заговаривает ни с кем, и никто не заговаривает с ним, лишь пожимают плечами: чего не спится этому служителю закона? Кого он надеется поймать?

            А те, кто знают, кого надо ловить, и знают, за какое деяние, тревожатся не меньше. Нет в них насмешливости – опасаются они за каждую минуту, которая предшествует исторической странице.

            Гилот идет по коридорам, и память бунтует в нем, почему-то возвращая в самые сентиментальные и самые яркие моменты его жизни.

            Вот его отца уводят в тюрьму за кражу, к которой, как уверен он был тогда семилетним мальчишкой, отец не имеет никакого отношения. Кажется, но тогда бежал за солдатами, пока мать голосила за его спиной, привлекая зевак. Да, точно, он бежал, а потом один из солдат, устав терпеть такое преследование, развернулся и толкнул мальчишку.

            И сейчас иногда болит на непогоду под левой лопаткой, которой он больно ударился о какой-то камень. Но разве это имеет отношение к тому, что тревожит его в эту ночь?

            Уже не мальчик, а юноша стоит он перед королем и говорит решительно, что хочет отдать свою жизнь в борьбе за закон и защиту людей. И королю, юному тогда королю Вильгельму, ах, стремительное время, нравится решительность и храбрость его просителя. Вильгельму тогда хотелось быть милостивым ко всему и всем, он только-только взошел на престол и жаждал деятельности и благодетельства, хотел осыпать всех и каждого счастьем.

            Но разве имеет это отношение к тому, что на сердце Гилота именно в последние дни нет никакого покоя?

            Коридор, коридор… почти как в подземельях, в которые он попал не сразу. Сначала отправлен был помощником судей, а потом случайно выяснил, что один из судей, как сейчас Гилот помнил его имя – Самон, брал взятки. Гилот сумел найти доказательства этому и представил их королю, заявив, что хотел бороться против беззакония, а не потворствовать ему.

-Вот и искорени всякое беззаконие в моих землях! – велел король Вильгельм, уже утрачивающий веру в собственное могущество.

            И так Гилот стал Королевским Дознавателем.

            Но к сегодняшним коридорам это воспоминание не имеет отношение.

            Гилот заметил, как от него отшатнулась какая-то служанка из свиты принцессы Вандеи, отшатнулась с испугом, как от прокаженного и Гилот, несмотря на глубокую задумчивость, не удержался от улыбки – боится!

            А ведь он не всегда внушал страх. когда он был молод, то сдружился с начинающим дознавателем – Гракхом. Они были похожи и оба хотели избавить королевство от всякого зла и мечтали о дне, когда закон будет пустым пережитком, а все жители земли будут чтить его…

            Гракх был веселее и задорнее вдумчивого и предпочитающего держаться в тени Гилота. Наверное, по этой причине в скором времени Гракх женился на красавице двора, но службы своей не оставил и дружбы тоже. Все было как прежде, кроме того, что Гилот теперь был частым гостем в доме Гракха и мечтал, что и у него будет когда-нибудь так уютно, так тепло и так приятно находиться, что и его кто-то будет ждать после тяжелого трудового дня, полного разоблачения гнусности, исходящей, как и от крестьян, так и от знатных фамилий двора.

            Но потом Гилот, прозревший один из заговоров, следуя, как цепной пес по цепочке лиц и событий внезапно встретил на конце ниточки своего друга и его жену. Полагая, что свершена ошибка, отчаянно сопротивляясь рассудку, Гилот не стал поднимать шума и тщательно убедился, прежде чем явился в дом Гракха, его жены и его дочери, что крохой лежала в колыбели, в сопровождении солдат.

            Гракх и его жена, связанная с заговором, не стали сопротивляться. Гракх попросил только:

-Наша дочь не при чем. Позаботься о ней в память о нашей дружбе. Расскажи про ее родителей.

            А Гилот, не имеющий опыта в обращении с детьми и ощущающий пепел в своей душе, в своем разрушенном мире, стоял над колыбелью крохотной Эды и не знал, на что решиться, и, если бы мог, он умер бы на том месте, где был. Но смерть не нашла его. он хотел бы последовать в тюрьму и на казнь вместе с Гракхом, но знал, что это удел виновных и только…

            Гилот же не считал себя преступников ни в чем.

-Я расскажу Эде, что ее родители были преступниками, — тяжело дались ему слова, а осознание ударило еще тяжелее.

            И Гракха, кажется, проняло гораздо больше в эту минуту. Он с бешеным криком бросился на Гилота, но солдаты живо усмирили его бунт…

            Но к происходящему сейчас в замке и в столице это не имеет никакого отношения. Только к самому Гилоту, который не может найти покоя, который отравлен чем-то, чего сам найти не может.

            Он шел, не зная даже, куда и зачем идет.  Вспоминались десятки допросов и последнее шутливое издевательство от Гракха, который отказался отвечать на вопросы всем, кроме Гилота. Так один друг судил другого.

-Почему? – тихо спрашивал Гилот и бесконечный свет, который куда опаснее бархатной тьмы рождался в нем и закипал.

-Так лучше для народа, — равнодушно пожимал плечами Гракх, и в глазах его не было испуга. – Вильгельм не король. Он приведет королевство к пустоте и кто-то однажды сделает, наконец — то, что пытались сделать мы!

-Не смей…- Гилот не мог повысить голос, в горле пересыхало гораздо быстрее, чем он мог справиться с этим.

-Правду говорю, — Гракх не боялся. – Однажды ему придется искать чьего-то союза и все станет лишь хуже.

-Ты дал клятву! Ты присягал ему! – Гилот пытался поверить в то, что есть еще шанс на ошибку, что Гракх только оступился, что он не понимает, в чем его обвиняют. Но эта последняя иллюзия обрушилась, а вместе с нею и мир начал тлеть:

-Я нарушил свою присягу. Тебе не понять, ты не служишь народу. Ты служишь закону. А законы создают и тираны.

            Гракх не повышал голоса, но Гилоту казалось, что он кричит, и он невольно отшатнулся, и лицо его исказилось от отвращения и презрения.

-Дочку жаль, — продолжал Гракх как ни в чем не бывало. – Жена-то, допустим, знала, что так может быть, а вот Эда…

            И Гилот понял, как может сделать он больно тому, кто разрушил последнюю защиту.

-Эду выращу я. Она будет служить закону и пойдет по моему следу. Она станет дознавателем и примет присягу. Ты совершил ошибку, когда не ушел из дознания. Ее жизнь будет положена на то, чтобы ту ошибку исправить.

            И тогда Гракх сорвался на крик, но Гилот спокойно оставил его в допросной комнате и вызвал солдат к взбесившемуся другу. Бывшему другу. Солдаты усмирили без церемоний.

            Утром следующего дня суд, в отсутствие обвиняемых, вынес решение об их смертной казни и, как все заговорщики, Гракх с женой были повешены уже к обеду на Торговой Площади. А Гилот стал полноправным опекуном осиротевшей Эды…

            Но сейчас, к происходящему в душе Гилота, это тоже не имеет отношения. Он вспоминает старые обрывки своего мира, и чувствует, как странный комок образуется в горле, как что-то, словно змея, скользит внутри его тела, и сдавливает внутренности, скручивает желудок в узел, который невозможно разрубить.

            Разумеется, дочь Гракха – Эда выросла в полном осознании того, что ее родители – предатели. И она служила закону, как обещал то Гилот, но вот только…

            Дознаватель полагал, что это успокоит его, поможет заживить те раны от предательства Гракха, а Эда, напротив, распарывала их снова и вновь. Улыбаясь вдруг совсем как Гракх, или заходясь смехом так, как это делал он. У Гилота ушло много времени, чтобы привыкнуть к мысли о том, что Эда – единственное близкое существо, что ему надлежит заботиться о ней, но, в конце концов, она стала ему почти родной дочерью, насколько это было возможно.

            Гилот видел теперь в  ней и свои черты: свою преданность короне, свои методы, свои привычки. И иногда это помогало даже ему забывать о том, что Эда, на самом деле, не связана с ним никаким родством.

            Наверное, по причине того, что больше пойти ему было не к кому, по причине того, что и Эда, и Гилот, обитавшие в полном жизни мире были одиноки и неприкаянные, непонятные кем-то и казались странными, Гилот и шел, сам того не сознавая, к Эде.

            Он сам не знал, зачем идет. Что она могла сделать? Посочувствовать? Чему? Тревоге? Ее жгло такое же чувство, неприятное и тошнотворное, тревожное и тянущее, и она не находила ответа на это чувство, не могла понять, чем оно вызвано.

            Гилот шел к своей воспитаннице, в бессонную ночь, не тронувшую сном никого в этом замке и не понимал причины своего визита, но это была единственная его возможность почувствовать, что он жив, что есть что-то живое и настоящее в его мире, выходящее за все законы.

            И, разумеется, Гилот предположить не мог, что в эту минуту Эда, тоже не нашедшая в эту ночь сна, меньше всего готова увидеть своего Наставника на пороге своей комнаты. Это была слишком неудачная для сентиментальных размышлений и разговоров ночь!

28

Проклятый герцог Лагот, наверное, хотел отомстить всем за все…во всяком случае, у Эды, имевшей вообще-то неплохую привычку и устойчивость к прогулкам, во время дневного сопровождения почтенного гостя по городу, сложилось именно такое впечатление. Неутомимая натура герцога Лагота, подкрепленная внутренним ощущением, что эта столица без нескольких часов принадлежит ему, заставляла его идти и идти по улицам.

            Эда, державшаяся в отдаленно свите, уже валилась с ног и даже не пыталась представить, что сейчас происходит на «злополучных» улицах. Наверное, дознаватели и солдаты бегают там как перепуганные тараканы, загоняя по домам и лачугам любое нежелательное лицо.

            Впрочем, эти образы и представления еще веселили ее в самом начале пути, а вот уже к Торговой площади стало как-то не до смеха, но ее миновали быстро, и у самого края, где располагалась рыбацкая лавка, закрытая и…

            Эда даже не сразу сообразила, проходя, что одного из владельцев этой лавки – Двэйна нет в живых, Каллен в розыске, его невеста в тюрьме, и лавку должны были заколотить, но она стояла опустевшая, покосившаяся, однако, вполне открытая.

-Я думал ее закрыли, — хмуро, словно бы угадывая ее мысли, сказал Фалько, оказавшийся рядом и тоже разглядывающий лавку.

-И я думала так! – Эда обернулась на него, взглянула растерянно. Это ей не нравилось. Совсем не нравилось.

            Фалько заметил тревогу ее, спохватился и улыбнулся:

-Да брось, Эда! В пылу визитов могли и не успеть, забыть!

-А если вернулся его брат, Каллен? – с тревогой возразила дознаватель.

-От наших не уйдет! – заверил ее Фалько и путь по столице продолжился. Эда не разделила его уверенности, она не сомневалась в том, что лавка должна быть заколочена, а ее открытость не является элементом забывчивости!

            Но через час, когда Лагот уже истомил своими переходами по улицам всех, Эда даже и подумать не могла о лавке. А вот герцог явно был доволен: его глаза лихорадочно блестели, когда он оглядывался на свою свиту и «свой» — так он считал, город.

            Всему, однако, приходит конец. Измотав всех, Лагот вернулся в замок, где, и сам устав, отужинав наскоро и заверив Его Величество о том, что будет на завтрашнем Совете, отправился в свои покои, но отдых к нему не пришел и Лагот занялся своим дневником.

            Эда же, с трудом переставляя ноги, доползла до своих покоев и рухнула, не раздеваясь от уличного одеяния, прямиком в постель. В данную минуту ей было все равно на пыль и грязь, хотелось просто лечь.

            Но сам Луал и девять рыцарей его были будто бы против ее отдыха. Стоило только закрыть глаза и опустится полумраку на комнату, как сквозь дремоту услышала она осторожный стук в дверь.

            Чёрт! Кого принесло? Если что-то случилось – подняли бы по тревоге. Осторожный же стук, как знала уже Эда по опыту, это значит одно – тайная беседа, а возможно и какая-то интрига. Сковер стучит всегда примерно так, осторожно, вкрадчиво и очень тихо, как бы случайно.

            Эда не отлынивала от работы, не уворачивалась от бесед, но сейчас, когда стоял выбор между сном и явно проблемным делом, выбор ее был в пользу сна.

            «Я сплю и вижу сон!» — решила Эда и попыталась всерьез уснуть опять, но стук повторился, теперь он был уже более настойчивым.

-Да чтоб, когда ты умрешь, к тебе так приходили и стучали Луал и девять рыцарей его! – Эда поднялась, проклиная с тяжестью любого, кто сейчас был за этой дверью и проявлял такую настойчивость. – Да чтоб к тебе каждое утро так стучали, да чтоб…Мэтт?

            Она была уверена, что пришел Гилот или Сковер – это их повадка – тихое появление, настороженный стук. Но Мэтт?

-Какого черта? – на смену удивлению пришло раздражение. Мэтт – это, конечно, всегда приятно для встречи, но все же – что ему-то надо?

-Поговорить можем? – тихо спросил он и Эда заметила, что он как-то непривычно серьезен. Это заставило ее насторожиться и она покорно посторонилась, полагая, что если он все-таки пришел, то, может быть, дело того стоит и вот сейчас, услышав его речи, она простит ему этот неуместный визит и явно отнятую ночь усталого сна.

            Мэтт же, оказавшись в ее покоях, продолжил хранить молчание. Эда не вытерпела:

-Может тебе следовало отрепетировать в коридоре прежде, чем стучаться?

-Прости, — кротко отозвался дознаватель, — это кажется мне сложнее, чем я думал.

-Так ты умеешь…- со злобным и раздраженным сомнением протянула Эда, но тут же смутилась, — слушай, я устала. Я очень хочу спать, если есть, что сказать, то говори. Если нет – пошел вон, а? хотя бы до завтра?

-Завтра? – кривая усмешка легла на лицо Мэтта. Он вдруг совершенно изменился и тихое, затаенное триуфматорство, невиданное прежде Эдой отразилось в чертах дознавателя.

-Ну, или сегодня, — Эда не удержалась от быстрого взгляда в окно, гадая, наступила уже полночь или нет? наверное, уже наступила.

            Мэтт продолжал смотреть на Эду, не отрываясь. Казалось, он хочет многое сказать, но никак не решится. Грешным делом она подумала уже, что Мэтт пытается признаться ей в чувствах, и даже не поняла от усталости и раздражения, рада она этому обстоятельству или нет? несколько дней назад, неделю – была бы рада, а сейчас, сейчас ей почему-то чуть меньше, чем все равно. Вернее, может быть, даже если и будет признание, то она уже как-то иначе отреагирует, вздохнет, и скажет, что ему следует подумать…

            Но в чем дело? За эти дни они вроде бы и сблизились, и отдалились? Мэтт остался прежним, нагловатым, развязным, перспективным, да и она тоже…

            Или нет? кажется, нет. в последние дни Эда чувствовала себя потерянной и одинокой, какой не чувствовала себя раньше, словно что-то, что она так гнала от себя, вдруг проявлялось в ней и заставляло размышлять о том, о чем не хотелось размышлять раньше. Она вдруг стала задумываться над тем, кто она и для чего?

            Особенно после короткого разговора с Лаготом, где пришло осознание, что ей и сказать о себе нечего, кроме имени и рода деятельности!

-Эда, мы с тобой знакомы давно, — глухо начал Мэтт и отвел от нее взгляд в сторону, вроде бы изучая комнату, но на деле просто избегая лишнего контакта, который мог выбить последнюю опору его мира.

            Мэтт надеялся, что она все поймет, прочтет по его взору, угадает и пойдет с ним. С ними. Против Гилота. За Лагота. Но сейчас, стоя перед нею, в ее комнате, Мэтт понял, что мысли его слишком безумны. Острый упрек коснулся его сердца…это остальным он мог говорить, что ему плевать на Эду и ее деяния, но как можно наплевать на человека, которому хоть немного, но все-таки симпатизируешь?

-Я знаю, — Эда оставалась спокойна. Она прислонилась спиною к стене и смотрела на него почти равнодушно.

-Мы росли вместе, — продолжал Мэтт, — мы вместе начинали путь в Дознании.

-Я помню, — подтвердила она. И снова ни улыбки, ни теплоты – холодное признание факта, не более.

-Мы вместе выводили из себя наших наставников, вместе давали клятву в служении, сдавали кодекс перед судом, — Мэтт хотел достучаться до глубин души Эды, и ему показалось, что во взгляде ее промелькнуло что-то из прошлого.

 -Неудачное время для воспоминаний, — возразила дознаватель.

=Напротив, — не согласился с ней Мэтт, — это самое удачное время. Ты не знаешь, что будет с нами…завтра. Или послезавтра. Или даже через час.

            «Сообрази! Догадайся! Прошу тебя»

-Я не понимаю, что за приступ у тебя к сентиментальности! – Эда отошла от стены и прошла к своей постели, — я устала, Мэтт. Я хочу спать, а не разгадывать твои внезапные сантименты!

            «Иными словами – иди-ка ты к черту!»

-Я устала, я не нашла в себе сил даже раздеться для сна от уличного вида! – Эда не сдержала силы в своем голосе, сорвалась на тихие слезы, но то были слезы даже не усталости, то были слезы человека, который жил, и думал, что все идет по лучшему пути, а потом внезапно начал осознавать, что он не жил, а только существовал. Вдобавок –  въедливое чувство тревоги, непонятное и тошнотворное.

-Эда! – Мэтт скользнул к ней, сел рядом и принялся вытирать ее слезы, как умел, с некоторой грубостью, но должным усердием, а она не могла овладеть собой.

-Всё пройдет, Эда! Все пройдет…

            «Вернее – все почти кончено. И я не могу ничего для тебя. Стоит мне сказать о наших планах – ты сдашь нас Гилоту или сама натворишь глупостей. Эда, милая Эда, тебя сметут, и ни один из рыцарей Луала не защитит тебя! И я этого не смогу!»

-Эда, — Мэтт снова заговорил, но осекся, увидев за ее спиной замершего на пороге Гилота. Эда, угадав движение позади себя, тоже обернулась, вскочила, словно бы застигнутая врасплох и поспешно вытерла лицо рукавом пыльного платья.

            Сложно было сказать, кто больше смущен в этой ситуации – Эда, не услышавшая стука в дверь и найденная Гилотом в компании Мэтта в ночной час или сам Гилот, который не настолько мог выносить Мэтта, чтобы встречать его в комнате единственного близкого себе человека в ночной час. К тому же, Гилот находился в смутном чувстве тревоги, в воспоминаниях и неприятии чего-то, что вот-вот должно было ударить, он шел поделиться с Эдой этим чувством, не замечая времени суток и только сейчас, встретив в ее покоях Мэтта, осознал, что за окном ночь…

-Гилот… — Эда обернулась на Мэтта, ожидая, что, может быть, он скажет что-то, что разрядит обстановку, но Мэтт смущен не был. Напротив, он был даже как-то раздражающе спокоен!

-Я прошу прощения, — Гилот очнулся быстрее и, не успела Эда броситься за ним, как он уже выскользнул в коридор и исчез из поля зрения, свернув куда-то в колонны.

-Чёрт! – Эда замерла на пороге, провожая взглядом пустоту, — боюсь представить, что он подумал.

-Да какая разница, — пожал плечами Мэтт.

            «Всё равно меньше, чем через двенадцать часов всем будет плевать!»

            Эда не была согласна с пренебрежением Мэтта, обернувшись к нему, она сухо сказала:

-Тебе лучше уйти.

            Идти ему было действительно пора. Его ожидали, и уже, наверняка, пеняли ему между собой за опоздание Кенот и Сковер, но вышло как-то все так нелепо и некрасиво, что уходить было глупо.

-Иди! – прикрикнула Эда, стараясь не глядеть на него.

            Мэтт покорился, принимая свое поражение, свершенное, в общем-то, без битвы.

29.

 

Ночь – беспощадная в своей красоте, бессмысленная в горестном бдении, бесконечная в том провале темных улиц… ночь!

            Тот, кто может спать – счастливец, а счастливых можно пересчитать легко, особенно в эту ночь.

            Ронан в их число не входил. Он имел слишком романтичную душу для того, чтобы уподобиться расчету и уснуть, как следовало бы то сделать, чтобы привести самого себя в бодрое состояние уже так скоро. Но как можно спать, когда завтра судьба королевства может развернуться так, как не разворачивалась раньше?

            Еще полгода назад он и подумать за собою не мог, что ввяжется в заговор, суть которого заключалась: шутка ли! – в убийстве короля и передаче престола более сильному, более ловкому герцогу Лаготу, который мог вывести земли из пепельной нищеты.

            А еще меньше, чем неделю назад Ронан и подумать не мог о том, что его соратники, не все, конечно, но, как оказалось, достаточно многие, рекут не только смерть королю Вильгельму, но и вообще всему трону, что видят они дальше и мыслят так, как сам Ронан не мог даже предположить!

            Ронан не узнавал себя в зеркалах с того рокового разговора, свершившегося между ним и Альбером, ему казалось, что там, в холодной поверхности отражается кто-то совсем другой, кто как раз и был бы способен на разработку будущей системы королевства…

            Или, вернее сказать, свободной земли, где нет королей вообще?

            Тот, кого Ронан видел в отражении, пылал изнутри силой, которую прежде и не знал, открывал в себе горящий взгляд, жил, жил по-настоящему и впервые!

            Но Ронан не узнавал себя в отражении. Ему нравилось быть тем, из зеркала, нравилось негромко вещать среди сторонников нового мира, которые внимали ему так, как не внимали прежде, называя с презрением «романтиком» и «уличным поэтом».

            А теперь все они замирали, когда он заговаривал. Теперь внимали его мыслям.

            И это тоже было особенно приятно! Ронан не отрицал этого.

            Сейчас, стоя на балконе среди ночной прохлады и тревожной тишины, Ронан смотрел вперед, представляя под ногами город, который видел столько раз, который желал воспеть в новой поэме в честь победы…

-Завтрашней победы! – прошептал он, вглядываясь в темноту так, словно мог в ней что-то разглядеть.

            Завтрашней! – и что-то сладко стянуло его грудь внутри, пропороло томительным ожиданием, свойственное только поэтам и влюбленным юношам.

            Осталось немного. Осталось чуть-чуть, самые последние часы, а там…как он же сам писал еще недавно?

-А там хоть дождь, хоть снег, хоть мрак! Остался шаг, последний шаг! – прошептал Ронан, не тревожась, что кто-то его услышит. Все было глухо.

            Но он знал, прекрасно знал, что тишина и глухота – обманчивы! Сейчас, в эту самую минуту через три дома отсюда, в подвале, последний раз прочитывается карта координации, куда вести толпу так, чтобы солдаты не успели противостоять ей. а через несколько проулков, в Пепельных рядах, где еще недавно зверствовали дознаватели и солдаты, есть один трактирчик… там какая-то девица из дознавателей недавно распорядилась вылить контрабандное вино на мостовую, отказавшись взять себе, так вот, именно там, как знал точно Ронан, сейчас перебирают нехитрое оружие, доступное горожанам: топоры, вилы, факелы…

            Все для устрашения. Всё для войны, про которую мало кто еще знает в городе.

            Завтра, уже завтра! Подумать только, что уже завтра, через несколько часов история начнет новую главу и новые имена зазвучат громовым раскатом!

            Луал и девять рыцарей его! когда же наступит это завтра, ведь ждать более невыносимо!

            Конечно, есть риск провала – он всегда есть. Короля не смогут убить. Заговорщиков и толпу погонят солдаты.

            Но плевать. Ронану не страшна смерть, ведь в нем живет в эту минуту что-то более сильное, чем жизнь – в нем мечта. Мечта – сладкий образ того, что он причастен к новому миру.

            И пусть тревожится Альбер, что-то угадывая. Пусть говорит ему:

-Ронан, тебе нужно затаиться назавтра! И вообще…не лезь на рожон.

-Я неплохой фехтовальщик, — напоминает с обидой Ронан, не желая оставаться при сломе мира где-то на задворках, но желая быть в первых рядах. Вызывать восхищение, бороться, находить упоение в мятеже.

-Фехтовальщиков будет мало, — возражает Альбер. – Будет сила. Будут пушки. Не хотелось бы, чтобы ты, наш мыслитель, пал бесчестно и бесславно.

            Ронан не отвечает. Смотрит на Альбера с плохо скрытой усмешкой.

-Всё равно пойдешь же! – Альбер не спрашивает, он прекрасно знает своего друга, прекрасно изучил его за все время.

            Ронан молчит. Ответ – это оскорбление. Может быть, его не было тогда, когда заговор формировался и набирал силу, но разве значит это, что он совсем не пригоден для того, чтобы бороться за то, что кружит его душу и пьянит? За то, наконец, ради чего ему жизнь кажется осмысленной?

-Ладно, — сдается Альбер,  понимая, что, как бы ему не хотелось убрать Ронана подальше от опасности, это все равно невозможно. Характер у этого романтика не тот, чтобы отсиживаться в стороне. Для него даже грудь, разорванная пушечным осколком – это более предпочтительно, чем трусливые прятки за стеной. Недаром, еще в дни первых знакомств, Ронан как-то прочел оскорбительный и очень язвительных стих о трусости, где говорилось о рыцаре, что умер, испугавшись собственной тени…

-Ладно! – в конце концов, Ронан тоже имеет право на присутствие в истории, и право это большое и значительное! – Тогда…держись поближе ко мне, не будь идиотом!

            Ронан усмехается. Ронан обещает.

            С тем, чтобы потом стоять на балконе и представлять, что будет через несколько часов, в течение которых он желает обратиться к народу сам и заявить то, что недавно зачитывал еще сторонникам Альбера.

            О конце трона. О конце королевства. И начале нового мира.

            О том, что Альбер ничего об этом не знает и наверняка будет, мягко говоря, не в самом мягком впечатлении, Ронан старается не думать – он считает, что война не должна затихнуть, а должна сразу же обрушиться со всей своей силой на землю, чтобы снести неожиданным напором всякую старую опору, из которой встанет нечто новое…

            Прекрасная ночь, последняя тихая ночь на ближайшие несколько месяцев уж точно, а вернее, скорее всего, даже на год. Что будет через несколько часов? Займется рассвет, затем…затем город начнет оживать. Застучат двери кузниц и булочных, заработают портнихи и пойдет бойкая торговля.

            А в это время, королевский дворец будет ожидать последние минут ы перед тем, как официально герцог Лагот назовет принцессу Вандею своей невестой и король Вильгельм благословит свою дочь к этому браку в присутствии Высшего Жреца Луала и девяти рыцарей его.

            А дальше…пир. И пока будет пиршество, пока будут вноситься блюда, а музыканты станут только подбирать ноты своих струн, где-то в городе уже все будет готово.

            Потом король Вильгельм умрет. И город запылает. Заплачет, завоет, зашагает в направлении к замку, выкрикивая имя своего нового короля – герцога Лагота, а в это время Ронан заговорит с городом и спросит – а зачем король? Зачем? Не знак ли это Луала и девяти рыцарей его, к свободе, в которой есть место непреложному закону, а не настроению правителя…

-И город последует, — шепчет Ронан, представляя себе в деталях события через несколько жалких часов, которые тянутся, тянутся – издевается над ним время, испытывает его.

            Но оно не в силах изменить всего. И тогда – тогда начало нового мира, тогда приход силы, которой не было в этой земле прежде, и потрясающее чувство собственной победы.

            И, может быть, зеркало тогда узнает его? может быть, он узнает себя в том, горящей странной и даже безумной человеке, что отражается в холодном зеркале?

            Уходит, уходит ночь! изгнанная, напуганная мечтами и общей бессонницей, обиженная ненужностью своей, скрывается, сереет, обнажая очертания сонного пока еще города, который не представляет даже, что его ждет так скоро.

            Просыпаются горожане, не зная, что скоро придется им взяться за топоры и вилы, зажечь факелы, чтобы идти и отстаивать нового короля, который единственный! – сможет противопоставить  что-то угрожающей нищете и разрухе.

            Но большая часть обитателей столицы выдыхает с облегчением. Время идет, благо, нет нужды прикидываться и прятаться от ночи.

            Эда понимает, что должна поговорить с Гилотом и объяснить ему все. Мэтт, Кенот и Сковер скрываются в разных частях замка, делая вид, что каждый из них идет по обычному пути своему.

Принцесса Вандея – прекрасная и нетронутая сном скрывает свою бледность с помощью двух служанок и румян.

            Король чувствует, что сегодня его дом опустеет и мрачнеет от одной мысли об этом.

            А что до герцога Лагота, тот заканчивает свои записи и прячет их на теле, после чего спешно облачается в роскошные одежды, готовый идти на совет, во время которого он сделает последний свой шаг к заслуженному престолу и первый – к спасению народа.

            Жаль только, что часть народа, ведущая его часть, та самая, что умеет вести за собой других, уже поняла, что единственное решение от разрухи и тронного страха – избавиться от трона вообще. Но кто же скажет об этом герцогу Лаготу?

            Утро набирает силу.

 

30.

-Высшею властью Луала и девяти рыцарей его, благословением отца и короля Вильгельма, сердце принцессы Вандеи принадлежит герцогу Лаготу…

            Слова просты, а вот напряжение в воздухе давит. Еще бы! Нет, народ, конечно, догадывается, что визит герцога изначально был связан с принцессой и брачным союзом, но пока это объявлено только на совете, среди членов которого сам король, жрец Кенот, герцог, министры, принцесса и несколько дознавателей.

            На принцессу страшно и жутко смотреть. Она бледна, ее трясет от страха и от смущения она готова провалиться, кажется, под землю. Но вот только даже ее отец – король Вильгельм, в этот час больше король, и он не может пощадить ее чувств, даже если ее хочет. Чего же говорить о женихе, герцоге Лаготе, которого больше занимает то, что произойдет после вечерней Божественной клятвы? Ему плевать на принцессу, как на живое существо, это только его инструмент удержания и захвата власти, не более.

            Жрец Кенот вытирает притворные приторные слезы. Ему не страшно. На все – воля Луала и девяти рыцарей его. если смерть, то смерть. Он сделал то, что должен. Он объявил принцессу Вандею официально невестой герцога Лагота, а дальше – от него-то что зависит? Соединить их Божественной клятвой, как соединял он многие руки многих придворных. Дело привычное, а дальше – пусть разбираются сами, он сориентируется по ходу обстоятельств.

            Королевский Дознаватель Гилот непроницаем. Он старается не смотреть в сторону своей воспитанницы Эды, а та, сидящая в дальнем углу, пытается поймать его взгляд.

            Эа попыталась поймать Гилота перед Советом, чтобы объяснить ему, что Мэтт зашел просто поговорить и она вообще была удивлена его визиту не меньше, чем сам Гилот! В конце концов, Эде было интересно и то, зачем дознаватель пришел к ней в этот час, вряд ли – прочесть сказку и пожелать спокойной ночи!     

            Руководствуясь этими мыслями, Эда предприняла все, чтобы найти Гилота, но вот только найти-то еще можно было. А толку?

-Доброе утро, — робко позвала она, выскальзывая из-за поворота, когда Гилот вел скорую беседу со Сковером.

-Доброе утро, Эда, — поздоровался приветливо Сковер, и даже улыбнулся. Он уже знал, как не допустить ее смерти в грядущем перевороте, а потому настроение его было значительно веселее, чем у всех.

-Доброе, — Гилот даже не взглянул на нее.

-Ты заходил вчера…- смущаясь присутствия Сковера, заговорила она.

-Да, — не стал отрицать Гилот, все еще не глядя на Эду, — но это неважно.

-Но ты что-то хотел! – упорствовала Эда.

-Уже неважно, — отрезал Гилот и бросил Сковеру, — сделай так, как я приказал!

            Не дав Эде опомниться, Гилот  круто повернулся на каблуках и скрылся в плетении коридоров. Расстроенная дознаватель прислонилась к стене, с обидой и досадой провожая его взглядом. Сковер, тоже проследивший взглядом за исчезнувшим Гилотом и с особенным удовольствием представляя, как через несколько часов отвесит ему пару хороших тумаков, повернулся к ней.

-Что случилось? Чем он тебя обидел?

-Да всё из-за Мэтта! – Эда была даже рада его обществу. Сковер проявлял к ней много терпения и уважения, всегда был понимающим и отзывчивым. – Мэтт пришел ко мне поздним вечером, даже ночью.

-О…- Сковер сопоставил опоздание Мэтта с ее фразой и понимающе кивнул, — ясно!

-Да пошел ты! – обозлилась Эда. – Знаешь, я сама не поняла, на кой его притащило! Ничего не сказал, только выспаться не дал.

            «Совесть, все-таки ему не плевать на нее», — с удовольствием отметил Сковер. – «Ну и стоило строить из себя железного рыцаря?»

-А потом Гилот вдруг пришел. Увидел Мэтта и убрался прочь. А я Мэтта выгнала…- Эда грустно вздохнула, сама не зная, о чем жалеет. Наверное, больше всего о том, что все эти визиты, не имевшие, как ей казалось, ценности, не дали ей поспать.

-И он ничего не сказал? То есть – Мэтт ничего не сказал тебе? – уточнил Сковер, которого интересовало только это из ее рассказа.

-Ничего, — подтвердила она. – Сказал, что никто не знает, что будет завтра или через даже через час. Вспомнил, что мы росли вместе, друг друга давно знаем…

-И все?

-И всё!

            «Понятно: решил предпринять попытку для очистки совести, не нашел слов и поддержки, но зато теперь будет уверен, что сделал все, что мог – трус!» — подумал про себя Сковер и сказал вслух:

-Ты не переживай за это, Эда. Мэтт не стоит переживаний. А Гилот, ну, ничего не произошло. Ты можешь быть в чьей угодно компании, скорее всего, он просто хотел поделиться очередными бредовыми размышлениями.

-Они не бредовые! – вспыхнула Эда.

-Или так, — не стал спорить Сковер, — в конце концов, Эда, сегодня, уже через несколько часов, герцог даст Божественную клятву принцессе Вандее и все кончится.

            «Или, вернее сказать, только начнется».

-Этим и держусь, — признала Эда. – Ладно, ты на Совет уже? время…

-Ты завтракала?

-Да какой там, Гилота искала, а ты видел, что он не захотел со мной говорить.

-Так перекуси. Столы разбирают уже, но ты иди на кухню. Попроси себе хоть бутерброд.

-Да ладно, — отмахнулась Эда, — Совет уже скоро…

-Ешь при каждой возможности, — наставительно  промолвил Сковер. – Не знаешь ведь, что будет завтра…или через час.

            Эда не сдержала улыбки и направилась к кухне. Настроение у нее улучшилось. В самом деле, чего ей переживать? Герцог сегодня вечером даст клятву, станет мужем принцессы и все – все кончится! А Гилот…а что она сделала, чтобы заслужить его холодность? Ни-че-го! На Мэтта плевать, а день прекрасный!

            Но только вот когда начался Совет, Эда вновь вернулась в состояние беспокойства. Может быть, передалось от принцессы Вандеи, а может быть, она увидела Гилота и попыталась привлечь к себе его внимание и не преуспела, а от того беспокойство стало почти безумным.

            Но беспокоились все. Вильгельм сквозь мрачность не мог усидеть, герцог, принцесса, дознаватели, министры – все было в страшном смятении напряжении.

-Ваше величество, — герцог Лагот поднялся из-за стола, обвел взором всех присутствующих, почему-то взгляд его попал на Эду, сидевшую вдалеке, но видимую ему. Что-то острое, похожее на жалость, кольнуло его сердце, но он взял себя в руки, — господа, дамы… я благодарю вас всех за эту возможность, за этот прекрасный союз.

            Принцесса Вандея стала еще краснее. Она закрыла стыдливо лицо рукавом. Каждый взгляд прожигал  будто бы огнем, ей казалось, что она стоит перед всеми этими людьми обнаженная, и каждый разглядывает ее так, как хочет.

-Я надеюсь стать другом королевству, — продолжал изливаться медом Лагот, зная, что уже к ночи ему «придется» принимать корону, и принимать всех этих министров, наводить порядок…- Я надеюсь, что я стану хорошим мужем и вам, моя принцесса.

            Вандея отняла от лица рукав платья и взглянула, не веря, на герцога. Он не издевался. Он мягко улыбался ей, и смотрел на нее так, как никто прежде не смотрел. Трепет, уважение…

            Вандея не была искушенной, не знала общество мужчин, а герцог Лагот умел очаровывать.

-Уже сегодня, моя дорогая, уже сегодня, мой король, свершится наш союз, за которым будущее! – Лагот вскинул ладонь, призывая всех радоваться этому союзу.

            «Хвала Луалу и девяти рыцарям его!» — пронеслось в мыслях Эды.

            «Сегодня, сегодня, сегодня…» — тупо отбивались слова молоточками в мыслях самого герцога, но он улыбался и продолжал вещать о том, как долго ждал достойной партии и любящего сердца подле себя.

            Принцесса чувствовала себя одновременно оплеванной таким вниманием и очарованной. Это было сладкое унижение, как будто бы он разбивал на виду у всех ее мраморную стать, обнажая нежную душу, высвобождая бабочку, томившуюся в коконе. Она не сдержала улыбки. И тут же устыдилась ее, опустила глаза.

            «Когда же он уедет!» — подумал с восторгом король и ужас обуял его! он осознал, что когда Лагот уедет, он заберет его дочь с собою. Осознал сердцем. И что-то оборвалось внутри него дрожащей струной, и задрожали губы от готовых сорваться рыданий.

            «Герцог, не подведи! Спаси нас, на то воля Луала, которую я вещаю» — Кенот хранил божественное спокойствие, идущее его мрачной торжественности.

            «Вильгельм поплыл…пора кончать!» — Сковер был реалистом, лишенным в минуты рассудительности всякого налета романтики. Он пошарил взглядом по залу и увидел бледную Эду, ободряюще подмигнул ей, дескать, все-все. она заметила, едва заметно кивнула.

            «Скоро ты заживешь по-настоящему. Нам нужны люди, готовые сплести новый закон. А герцог…да, герцогу не удержать народ, Альбер прав. Переворот против короля обернется настоящим бунтом народа и Лагот будет повержен в этом бунте и скроет его пена…ха!» — Сковер, по примеру других министров и членов совета, поднялся с места и прокричал «Слава Луалу и Девяти рыцарям Его!»

            Гилот кричал со всеми. Так велел долг. Но его сердце надрывалось от чего-то, что  было совсем близко. Ему почудилось дыхание на собственной шеи, но позади никого не было.

            Сковер отметил тревогу королевского дознавателя и сунул руку в карман, проверяя, на месте ли записка, которая должна была быть у Эды через четверть часа? Записка была на месте.

-Слава Луалу и девяти рыцарям его!

-Слава Луалу!

            Наступали решающие минуты.

31.

 

            Эда вывалилась из зала Совета в числе последних, это позволило ей бы смешаться с тенями коридоров и исчезнуть, не позволяя другим задержать ее. но у Сковера были другие планы и отдыха ей не предвиделось. Ровно как и смешения с тенью.

            Она была уже совсем у дверей, что вели в подземелья, ей оставалось спуститься только по лестницам, таким родным и таким знакомым вниз, чтобы оказаться в своем кабинете и под предлогом разбора своих скопившихся бумаг отвлечься от происходящего, а, может быть, и просто поспать на столе, уложив голову на твердую и холодную столешницу полчаса, но к ней подбежала смуглая служанка – совсем еще ребенок. Эда напрягла память и вспомнила, что девчонка была из числа пленных, привезенных от мятежной части королевства и отправлена была на кухню.

-Госпожа дознаватель! – позвала девочка, подбегая. Эду она не боялась, что уже вызывало легкое удивление. Пленнице, хоть и бывшей, все-таки надлежит с большим почтением относиться к тем, кто выше ее по статусу, а учитывая, что дознавателей не любил вообще весь двор…

            Эда обернулась к ней:

-Да? Что тебе нужно?

            Прозвучало высокомерно. Эда не желала этого нарочно, но усталость, досада на фамильярную легкость от девчонки-южанки – все это само отразилось в ее тоне.

-Произошла история! – Девчонка подбежала к ней. Ее щеки блестели румянцем. Сама она говорила с чуть заметным акцентом, что даже придавало ей определенный шарм. – Госпожа дознаватель, ко мне подошел человек…

-у меня нет времени на всякие глупости! – Эда взглянула в сторону подземелий, как на защитные стены своего мира.

-Это не глупости, госпожа дознаватель! – девчонка даже обиделась. – Он был в плаще. Я не разглядела его лица. Я только голос его запомнила…красивый.

-К делу.

-Попросил передать вам записку, дал золотую монету! – девчонка вытащила из-за пояса вчетверо сложенный лист и монетку, блеснувшую в коридорном освещении.

-Мне? – Эда протянула руку за запиской и взяла ее с осторожной брезгливостью. – Золотой спрячь – увидят, отнимут. Ради шутки даже отнимут.

            Девчонка сунула монету в рукав и кивнула, закрепляя свое действие.

            Эда повертела в руках записку – кому что нужно? Гилот пришел бы к ней сам или отправил гонца. Придворные обратились бы к Гилоту… может быть, Лагот?

-А ты читала записку? – спросила Эда, снова взглянув на девчонку.

-Я не умею читать, госпожа, — она не напугалась, ответила спокойно.

-Ступай, — разрешила дознаватель и развернула лист.

            Аккуратным почерком, с угловатостью букв были выведены всего две строки:

«После Божественно Клятвы Его Величеству придет конец.

Решайтесь!»

            Эда прочла строки несколько раз, прежде чем хоть какая-то мысль пришла к ней. На нее навалилось что-то вроде оцепенения и растерянности одновременно.

            Почему ей? почему не Гилоту? Он – Королевский Дознаватель? Стоп. В каком смысле «конец»? после клятвы? Решайтесь? На что? Кто? Что за шутки?

            Тысяча вопросов впились в разум Эды раскаленными иглами. Голова мгновенно отозвалась на это тяжелой, сонной болью, неотступной и бесконечной. Решайтесь… на что? Кто…нет. Стоп.

            Эда почувствовала прилив жара к лицу. Её тряхнуло, пальцы свело от какой-то нервной судороги.

-Эда? – Сковер, проходя мимо, заметил ее и окликнул. Она не отозвалась. Дознаватель понял, что записку она уже прочла. Подошел ближе, тронул за плечо, и она дернулась, круто повернулась и взглянула на него затравленно  и диковато.

-Луал и девять рыцарей его! – искренне воскликнул Сковер, — да ты обезумела!

            Губы Эды побелели. В лице не кровинки. В руках дрожит листок. Сковеру стало ее жаль больше, чем раньше. Он схватил ее за руку и она дернулась, пытаясь освободиться.

-Что случилось? Эда, в чем дело?

-Гилот…- прошептала Эда и попыталась снова дернуться в сторону, мне нужен Гилот.

-Стой, — Сковер легко удержал ее, — Гилот сейчас на аудиенции с Его Величеством. Позже он спустится в свой кабинет. Я говорил с ним. Пошли, подождем…

            Преодолевая ее сопротивление без особых усилий, Сковер потащил Эду в глубину подземелий, помог спуститься по лестнице. Гилот не был в это время на аудиенции с королем Вильгельмом, вообще ни разу, но Сковер знал, что Эда ему поверит, а еще он знал, что она, выросшая под руководством Гилота, привыкла слушаться…

            Фалько и Паэн как раз выходили из общей подземельной залы, когда встретили по пути Сковера и почти бессознательную Эду.

            Они остановились, преграждая Сковеру путь.

-Эда, что с тобой? Заболела? – тревожно спросил Фалько. Ему не нравился весь ее вид, казалось, что в нем есть что-то зловещее.

-Все в порядке, — поспешно ответил Сковер, которому задержка была ни к чему.

-При всем уважении, Сковер, я спросил у Эды, — спокойно отметил Фалько.

-Всё в порядке, — еле-еле выдавила из себя Эда, повинуясь той силе, что вела ее и имела имя – Сковер.

-Ну ладно, — Фалько и Паэн посторонились, пропуская их по коридору и, даже когда Эда миновала их, то ощутила спиной, что они несколько раз с подозрением оглянулись…

-Сядь, — Сковер втолкнул ее в кабинет Гилота, закрыл за собою дверь, убедившись, что коридор пуст и Фалько с Паэном скрылись.

            Она покорилась.

-Что случилось? – спросил Сковер, играя до конца. Он вытащил фляжку, уже заготовленную для этого разговора и протянул Эде. Она с испугом взглянула на него.

-Это вода. Пей и расскажи. Тебе надо успокоиться.

            Пить не хотелось, но Эда даже не осознала, что делает. Она схватилась за фляжку так, словно, выпив из нее, могла найти успокоение и сделала несколько больших глотков. Впрочем, способ оказался действенным. Отставив фляжку, она смогла, хоть и сбивчиво, но объяснить Сковеру произошедшее, и даже показала ему записку, истертую уже в ее же руках от нервного трения.

            Договорив, Эда сделала еще глоточек из фляжки.

-Может быть, это чья-то шутка? – спросила она с надеждой. – Я не понимаю, что с этим делать и что происходит. Я уже давно ничего не понимаю.

            Сковер прикинул, сколько она выпила и только после этой прикидки, решив, что пора, ответил.

-Или шутка, или королю действительно конец.

            Она аж подпрыгнула, взглянула с гневом, но он не дал ей заговорить.

-Лицо мира меняется, Эда. То, что происходит и то, что произойдет не больше, чем закономерность этих изменений.

-Ты о чем…

-Что будет, если я скажу тебе, — Сковер на всякий случай оглянулся на дверь, чтобы убедиться, что она закрыта плотно и наглухо. Эда проследила за его взглядом и легкая тень коснулась ее лица…- Что если я тебе скажу, исходя из теории и даже сказки, что время меняется слишком быстро, чтобы остаться в стороне? Что ты скажешь?

-Сковер, я не…

-Есть некий король, который давно не справляется со своей землей, есть земля, желающая себе другого короля, и есть часть народа, которая вообще не желает короны, считая, что ее время прошло.

            Эда медленно поднялась со своего стула. Сковер хмыкнул:

-Не бойся, Эда! Не бойся! Я не хочу тебе зла, поэтому говорю все так, как есть. Вильгельм не справляется, и не справляется давно. Восстания, голод, непомерные налоги…

-Ты говоришь о предательстве, — прошептала Эда, не веря, что этот человек, который был ей так близок и так понятен, который казался таким понимающим…Луал и девять рыцарей его! мир рушился быстрее, чем Эда успевала его оплакивать.

-О спасении, — поправил Сковер, тоже поднимаясь. – Эда, когда заговор творят только малая часть придворных – это плохой двор, но когда в этот заговор вступают жрецы, министры, знатные люди города, когда народ готов выйти и поддержать притязания другого короля…

            Эда затравленно взглянула на дверь, прикидывая, успеет ли она вырваться отсюда, прежде чем Сковер схватит ее, и…

            И что? Что он сделает?

-Зачем ты говоришь мне это? – Эда пыталась быть сильной, но у нее не получалось. Сковер, которому она верила, обратился чудовищем, преступником, изменником. – Ты, поганый предатель! Зачем ты мне это говоришь?

-Не глупи, — посоветовал Сковер. – Я быстрее и сильнее. И я не хочу тебе зла. Я хочу предложить примкнуть к нам.

            Эда, несмотря на всю серьезность и трагичность ситуации, бешено расхохоталась, решив, что не станет сдерживать смеха – в конце концов, может быть, это последний раз, когда она вообще может так легко и весело хохотать, кто знает?

-Меня? – она задыхалась от смеха. В боку кололо, на глазах выступили колючие и злые слезы. – Меня? в предатели?

            И она снова залилась хохотом, в котором уже была истерика, а не бешеное веселье. Ей вдруг представилось, что она умрет. Вот просто возьмет и умрет. Прямо сейчас. все, что ей можно было сказать о себе – это то, что она Эда и то, что она дознаватель, и если ее жизнь оборвется, все так и останется. Кто ее вспомнит? За что ее вспомнить?

            Жаль молодой жизни, особенно когда речь идет о твоей молодой жизни, о нетронутом сердце, неразгаданной душе. Ты всю жизнь провела в подземельях, не зная мира, но едва ты стала задумываться об этом, как приходит пора к смерти…

            И все же – лучше так, чем остаться заклейменной предательством. Она не нарушала присяги, она не предавала, нет, нет!

            Ярость. Истерику сменила ярость.

            Кто смеет играть в Луала и девять рыцарей его, легко меняя королей? Кто смеет заявляться к ней с предложениями, что сами по себе оскорбительны?

-Эда, я предложил, зная, что ты откажешься, — печально промолвил Сковер. Наблюдая с жалостью за нею, все дальше и дальше отступающей в своем безумстве в угол. Загнанный зверек, не больше! – Мэтт, когда пришел к тебе, хотел тоже. Вернее, он знал, что ты откажешься и не решил, что делать. Он знал, что ты сдашь его и всех. он сделал это для очистки совести, что вот, Луал свидетель – я к ней приходил! Я пытался.

            Мэтт? Эда, в своем странном тумане, который наступал на нее, поднимаясь откуда-то изнутри, даже не сразу сообразила, кто это вообще такой.

            Сообразив, взглянула на Сковера так, что его самого сотрясло судорогой. В ее взгляде не было столько ярости, сколько боли.

-Теперь ты убьешь меня? – спросила Эда ровно. Ровность эта далась ей огромным трудом, но все же далась. – Я сдам вас Гилоту, так и знай.

-Знаю, — согласился Сковер. – Нет, Эда, не убью. Я хотел договориться по-хорошему, но был бы разочарован, если бы ты поддалась на уговор. Гилот воспитал тебя достойно. Я нашел иной выход.

            Какой? Эда бешено обвела взглядом комнату, не зная, где искать разгадку. Ее неожиданно мотнуло помимо ее воли и она, чтобы не упасть, схватилась за стул, на котором сидела, и взгляд ее по чистой случайности коснулся фляжки, оставленной на столе.

            Она схватилась за горло, понимая. Затем беспомощно на Сковера. И в этот миг ее качнуло куда сильнее, и Эда потеряла равновесие и повалилась на пол.

            Самое сложное для Сковера было то, что он не должен был сорваться к ней на помощь. Ему тяжело было стоять и смотреть на ее попытки подняться, на ее попытки ползти к спасительным дверям, но он знал, что поступает так для ее же блага и потому держал себя в руках.

            Когда сознание наконец оставило Эду, Сковер сам был готов расплакаться от всей той жалости, что ожгла его. бережно он поднял тело – хрупкое и бессознательное и уложил на софу, затем наскоро прикрыл своим плащом.

            Все…сейчас за ней придут и вытащат отсюда. Прочь, пока все не кончится. А дальше…он будет уговаривать ее вновь и еще. Пока она не сдастся.

-Я все сделал правильно! – Сковеру нужно было подтверждение своей правоте, но кто ж его бы дал ему?

 

32

 

Сначала Гилот хотел отыскать Эду для поручения, касающегося вечерней Божественной клятвы герцога Лагота и принцессы Вандеи. Он не встретил ее сразу, что было для него странно, ведь раньше Эда находилась почти что по мимолетному желанию.

            На встречу попалась неразлучная парочка — Фалько и Паэн. Гилот поспешил к ним, спросил, игнорируя приветствие:

-Не знаете, где Эда?

            Паэн и Фалько заговорили вместе:

-Она была болезненной.

-Со Сковером…

            Переглянулись, хмыкнули, замолчали одновременно. Все это было пыткой для Гилота. Он решил, что нужно выбрать самому и ткнул пальцем в Фалько:

-Фалько, докладывай!

-Мы видели ее в подземельях. Она шла куда-то со Сковером. Выглядела тревожной и бледной, — доложил Фалько покорно.

-Ясно, — ответил Гилот и толкнул обоих, чтобы пройти между ними. Ему не было ничего ясно, и предчувствие мучительным крюком впилось в сердце.

            Сковер, к слову, тоже ему попался на глаза.

-Где Эда? – еще издалека крикнул Королевский Дознаватель.

            Сковер обернулся к нему и с вежливым почтением солгал:

-Её вызвал к себе герцог Лагот.

            На самом деле в эту минуту Эда была без сознания, но Сковер решил, что не стоит рассказывать об этом всем и каждому.

            Ответ Гилоту не понравился:

-Зачем он ее вызвал? Что вы делали в подземельях? Почему Фалько и Паэн говорят, что она была встревожена?

-Потому что у нее болела голова, и я посоветовал ей принять что-нибудь от боли. Сопроводил ее в подземелья, а тут – вызов от Лагота! – Сковер даже не старался особенно что-то придумать, он просто хотел, чтобы вышло убедительно, чтобы можно было выиграть время.

-Почему-то я не чувствую, что вы говорите мне правду, Сковер! – Гилот посуровел мгновенно. Его глаза блеснули сталью.

-Чутье подводит тех, кто полагается на него, — усмехнулся Сковер, с трудом удерживаясь от соблазна рассказать Гилоту о том, насколько сильно чутье подвело именно его. – Интуиция рождена эмоцией, а сердце лжет. Разум будет честнее.

            Гилот смотрел в лицо Сковеру, будто бы надеясь подловить его на какой-то несостыковке, но разум упорно твердил, что то, что рассказывает Сковер, могло быть. Эду мог вызвать Лагот. У нее могла заболеть голова. Сковер мог сопроводить ее в подземелья – давно уже было заметно, что он опекает девчонку!

-У вас все, господин королевский дознаватель? – самым сладким тоном, на какой он был вообще способен, спросил Сковер, — а то у меня еще свои поручения и свои дела! Да? Спасибо.

            И он, не дожидаясь ответа, слегка задел Гилота плечом, проходя мимо. Сердце его едва не выдало сильным стуком, но Сковер умел заставлять его биться тише. Разум был силен.

            Гилот поглядел ему в спину, затем решил, что если у Эды болела голова на самом деле, то она, вернее всего, после герцога пойдет к себе в покои. Там он ее и подождет.

            На всякий случай у дверей ее комнат, Гилот постоял немного, прислушиваясь – нет ли движения. Движение, в самом деле, было: какое-то тихое и очень лихорадочное одновременно, как будто бы кто-то что-то очень быстро делал, но пытался не производить лишнего шума.

            Гилот постучал. Движение испуганно смолкло. Гилот постучал опять. Тишина.

-Эда? – крикнул дознаватель. – Эда, открой, пожалуйста.

            Тишина.

            Гилот чертыхнулся, и толкнул дверь, не дождавшись ответа. Он вступил в комнату, прикрыл за собою дверь и увидел стоящего у стола Эды Мэтта.

            Мэтт был бледен. Глянув на стол и на пол, Гилот понял почему.

            На полу и на столе лежали разорванные в мелкие клочки бумаги. Мэтт сам стоял с очередными листами, когда Гилот появился в комнате и, судя по его лицу, видеть своего начальника, он не хотел.

-Какого черта ты тут делаешь? – холодный тон, полный яростного презрения должен был сбить с ног.

-Встречный вопрос к вам, — Мэтт слегка отступил на шаг, прикрываясь листами.

-Это комната Эды. Где она? Что ты делаешь? Зачем ты уничтожаешь ее документы? – Гилот наступал на своего дознавателя.

            Если бы у него не появилось сердца! Ах, если бы он только не позволил себе однажды дружбы, если бы он закостенел после того предательства, которое оставило на его руках ребенка и не взял бы Эду на воспитание, то ничего, решительно ничего не вышло бы из этого заговора! Гилот размяк. Гилот ослеп. Гилот остался предан закону, но не мог более принимать во внимание абсолютно все. Ему пришлось доверять и  полагаться на других, что и привело его в эту комнату в этот час, навстречу судьбе в лице Мэтта…

            Гилоту следовало броситься прочь из комнаты, призвать стражу и арестовать Мэтта. Но он не мог поверить, что Мэтт – ровесник Эды, который рос вместе с нею, еще одно дитя подземелий, вдруг окажется фальшивкой, ведь это значило признать, что и Эда тоже может совершить что-то, чего не сможет предотвратить Гилот.

            Мэтт никогда не казался Гилоту зрелым, достойным внимания дознавателем. Как и Эда, он казался ему только начинающим членом общества, только тем, кому предстоит найти путь – так стоило ли бояться и опасаться?

            Мэтт прекратил отступать, и вдруг лицо его исказилось кривой усмешкой.

-А это она попросила.

-Что…- когда перехватывает вздох у твоего противника, ты получаешь целое мгновение на то, чтобы сделать свой ход. И Мэтт, лишив Гилота опоры, воспользовался этим. В бумагах, которыми он прикрывался, которые держал в руках, он запрятал тонкое длинное лезвие. Сделал он это, едва услышав у дверей голос Гилота.

            Уже тогда Мэтт понял, что пришла пора к действию.

            Гилот был беззащитен лишь мгновение, но его хватило, чтобы лезвие, едва заметно проскользнуло между бумагами в пальцы Мэтта. Сжимая лезвие до собственной боли, Мэтт уронил с нарочитым грохотом бумаги на пол и Гилот помимо воли проследил их путь.

            И вот этого уже хватило, чтобы в один прыжок оказаться подле него и сбить Гилота с ног.

            На стороне Гилота был разум и преданность закону. На стороне Мэтта – растерянность врага и собственная молодость. Гилот никогда не был развит физически, предпочитая действовать через логику и чутье. Мэтт же не пренебрегал и физическим развитием. Плюс – он был гораздо моложе.

            Сбив врага с ног, Мэтт уселся на него верхом так, чтобы коленом надавить ему на грудь, и лишить возможности вскрикнуть.

-Знаешь, — Мэтт с силой развернул лицо Гилота к себе, надеясь прочесть в нем ужас, просьбу, мольбу… и встретил только бешеную ярость и презрение, — а ведь Эда с нами.

            Мэтт лгал. Он знал, что Гилот был готов умереть в любую минуту и давно раскусил, что только Эда – выращенная им как дочь, лишившая его многих опор, стала ему болезненной точкой. Единственной болезненной точкой, на которую можно было надавить.

            Слёзы. В глазах Гилота слезы. Он пытается вырываться, но куда ему – Мэтт держит хватку. Мэтт не выпускает своего врага. Он заставляет Гилота не отводить взгляда от своего лица.

-Да, она была с нами! – Мэтту весело. Это бешеное веселье. Он видит, как его слова раздирают Гилота. – Да! Она знает о заговоре, знает о том, что король умрет. Она издевалась над тобой у тебя за спиной!

            Гилот предпринимает очень сильный рывок и едва не сбрасывает с себя Мэтта. Это подводит последнего к логическому выводу, что пора заканчивать.

-Прощай.

            Нет и тени сожалея в голосе Мэтта. В руках, пустивших лезвие в ход нет дрожи. Движение ровное, как по обучению…

            Лезвие входит в горло Гилота. Противное бульканье из горла заставляет Мэтта подняться с извивающегося агонизирующего врага и склониться в сдерживаемом рвотном рефлексе – он никогда не умел убивать.

            Гилот лучше всех знал, что такое боль. Знал и на себе, и на других. Но что значила боль физическая по сравнению с тем осознанием, что Эда – единственный луч в его жизни, предала его?

            Он попытался ползти. Кровавый след из разорванного горла потянулся за ним, но силы кончились еще на половине пути к дверям, да и не было ли за ним других врагов? Других предателей? До слез стало жаль короля, который оказался по вине Гилота в окружении врагов и змей и теперь, наверное, тоже умрет.

            «Надо было…убить ее. Еще в колыбели. Предательское семя!» — последняя самая четкая мысль. Мысль об Эде. О родной Эде. О предавшей Эде.

            Да будь она проклята всеми силами Луала и девяти рыцарей его!

            Гилот задыхался. Гилот пальцами пытался зажать рваную рану на горле пальцами, но один из пальцев провалился внутрь раны и вызвал такую вспышку боли, с которой Гилот уже не смог справиться. Бульканье в последний раз сорвалось с его губ, и он рухнул на пол…

            Мэтта тошнило. Ему хотелось, чтобы Гилот умер, но не хотелось, чтобы умер так. Однако при других обстоятельствах, вряд ли бы кто-то дозволил бы ему солгать об Эде, а она, наверное, уже тоже мертва.

            Сковер обещал, что позаботится о ней.

33.

Странная тоска не отпускала короля Вильгельма. Он в четвертый раз уже оглядывал залу, где властвовал Высший Жрец Кенот и никак не мог понять, что именно его беспокоит. В самом начале, когда собирались почтенные гости, великий двор и знатные горожане, чтобы посмотреть на соединение Лагота и Вандеи, Вильгельма охватила тревога о том, что не было Королевского Дознавателя Гилота!

            Чтобы убедиться в этом, Вильгельм помотал головою, ища знакомую скорбную фигуру, но не нашел, хотя и старался очень.

            Сковер заметил беспокойство короля и угадал его исток, когда сам огляделся и не увидел Гилота. Он предположил про себя, что Мэтт, наверное, уже расправился с ним, значит, нужно было отвлечь Его Величество от всяческих подозрений.

            Выскользнув вперед, Сковер почтительно склонился перед королем:

-Ваше Величество, прошу прощения, я хочу доложить вам.

-Да? – с некоторой рассеянностью отозвался Вильгельм, словно бы слова доходили до него тяжело и надрывно.

-Королевский Дознаватель Гилот, ваше Величество, отбыл по срочному делу, — вдохновенно солгал Сковер, — он просил меня, чтобы я предупредил вас и передал его глубочайшие извинения.

            Больше всего Сковер боялся, что сейчас, в эту минуту, заявится сам Гилот и будет знатно удивлен своим отбытием, о котором и не знал.

-По какому еще срочному делу? – насторожился Вильгельм.

-Ваше Величество, — залепетал покорный слуга, — понятия не имею! Гилот не стал мне объяснять. Сказал, что вернется и расскажет все сам! Говорил что-то о Пепельных рядах.

            Кенот – верховный жрец, угадавший с полувзгляда игру Сковера, вступил со своим словом, которое давно уже имел и которое стремился продвинуть:

-При всем уважении, мой король, эти…дознаватели совсем уже не держат и не знают никакого  почтения!

            Сковер криво усмехнулся:

-Не желает ли верховный жрец извиниться за свои слова? Дознаватели обличены доверием короля. И я – один из них!

-А не желают ли дознаватели проявлять больше почтения к тем, кто стоит выше них? – излучая самое высшее дружелюбие, осведомился Кенот.

-Никто не стоит выше закона, который защищают Дознаватели! – может быть, Кенот и был сторонником, но борьба за власть, вечное: закон или бог? – никогда не оставляло их ряды и грозило расколом.

-Луал и девять рыцарей его ведут наше королевство!

-Вот и отчитывайтесь перед ним, но живите по закону, что несем мы!

-Господа! – если бы кто знал, как устал Его Величество король Вильгельм от этих бесконечных стычек! Если бы кто-то знал, сколько было попыток создания законов с обеих сторон, чтобы, наконец, установить первенство власти! И эти стычки продолжались и сейчас, сейчас, когда его младшая дочь, любимица – Вандея должна была связать себя Божественной клятвой с человеком, что мог спасти королевство…

            Ну почему они никак не могут замолчать? Почему они не могут понять священный миг и скорбь отца?

            Как король он хотел бы устроить роскошное пиршество, но денег в казне было очень мало. Он хотел устроить бал, и чтобы приехала старшая дочь с мужем, чтобы полюбовалась тоже…

            Но нет. Спешный брак. Спешный союз. И эти двое… и Гилота нет.

-Простите, мой король! – Кенот откланялся и отошел к алтарю, готовиться к Клятве.

-Простите, — повторил Сковер и склонил голову, выражая скорбь.

-А девчонка? – вдруг спросил Вильгельм. Воспоминание о дочери запустило в его рассудке странную цепь ассоциаций, которые привели его мысль к Эде. Оглядевшись, он вдруг понял, что и девчонки тоже нет.

-Какой девчонки? – тихо спросил Сковер.

-Та, что с Гилотом.  Он что, взял ее с собой?

-Да, — почему-то эта ложь далась Сковеру тяжелее, но прежде чем король с новым подозрением взглянул на него, он уже овладел собою.

-Пусть Гилот явится ко мне тотчас, как вернется! – велел Вильгельм.

-Ваше Величество?-  позвали от дверей. Это было появление Альбера – знатного горожанина, заговорщика и почтенного гостя на Божественной Клятве принцессы.

            Сковер воспользовался отвлечением Вильгельма и нырнул в сторону. Увидев же входящего с другой стороны зала бледного, а вернее даже сказать, зеленого Мэтта, впился в него вопросительным взглядом.

            Мэтта слегка шатало. Он подошел неуверенно и нетвердо.

-Ну? – тихо, почти не разжимая губ, спросил Сковер, не одаривая Мэтта даже взглядом.

-Мертв, — и Мэтта едва снова не стошнило.

-Не здесь, — брезгливо попросил Сковер, — не на Клятве!

-А она? – спросил Мэтт, справившись со своим позывом.

-Не твое дело! – грубо отозвался Сковер, не желавший почему-то, чтобы Мэтт вообще спрашивал про Эду. В конце концов, он сам ничего для нее не сделал.

            А на Вильгельма, пока шли сборы и начиналась сама Клятва – накатила страшная тоска. Ему хотелось сорвать с родной дочери все украшения, которые тяжело гнули ее свободную, светлую душу к земному, вытолкнуть ее из-под алтаря Луала и Девяти Рыцарей Его…

            Да и жених, вдруг заметилось Вильгельму, как-то не очень рад Клятве! Его руки, обвязываемые священной лентой под воззвание Кенота, как будто бы дрожат – и это вот он спаситель королевства? Его глаза мечутся от лица невесты по залу…но разве есть кто-то прекраснее, чем его невинная дочь, отдающая себя на заклание?

            Странная тоска и чувство неправильности происходящего – все это давило на короля. Ему казалось, что все присутствующие тоже подавлены и не хотят находиться здесь. Казалось, что они оглядываются друг на друга, перешептываются, а в этих шепотах ясно звучит:

-Плохой король!

-А отец еще хуже…

            И издевательские усмешки, такие ядовитые. И посреди всего этого, всей грязи, всего бахвальства и его собственной неудачи – принцесса Вандея, чистая в каждом своем движении, прекрасная и решительная.

-Святой Луал и Девять Рыцарей его…- голос Кенота торжественный. А взгляд – явно не с женихом и невестой. Да и взгляд жениха не здесь. И только прекрасная девушка смотрит на него с надеждой и клянется про себя любить его всегда, до последнего вздоха, как завещал Луал и Девять Рыцарей его.

-Услышь голос мой! именами детей своих, братьев, сестер, матерей и отцов; именами стихий земли, неба, воды и огня; именами сторон света…

            Принцесса протягивает руку. Герцог с запозданием, которое ревниво отмечает про себя король, протягивает руку ей навстречу и Кенот начинает обвязывать общей лентой их судьбу, закрепляя Божественную Клятву.

-Соединяю эти два сердца, две души в единое целое. Пусть служат они мудро своей стране и твоему слову. Соединяю их любовью и благом, надеждой и верой, пусть живут они долго…

-Клянусь Луалу и Девяти Рыцарям его!

-Клянусь Луалу… — принцесса нервничает, боится, ей вдруг становится страшно. Она понимает, что через несколько часов, после пира, ей предстоит остаться с герцогом наедине.

-И Девяти Рыцарям его! – она почти выкрикивает, зная, что отступать нельзя, понимая, что ее судьба принадлежит ее королевству и для него она должна сделать все, что в ее силах.

            Вздох. Облегчение, разочарование – все в одном. Вильгельм сжимает губы. Слезы предательски жгут глаза, но он старается держаться.

            Поцелуй закрепляет Клятву.

            Герцог Лагот и принцесса Вандея отныне муж и жена. И это значит, что надобность в короле Вильгельма исчерпана.

            И странная тоска, нелепое предчувствие вдруг охватывают его, он ежится, как будто бы ветер касается…

            Но ветра нет. В зале напряженное удушье.

 

34

Пиры бывают веселые, громкие, шумные и траурные, печальные. Этот пир, собранный по веселому случаю похож на траурный. Все напряжение собрано в воздухе и, кажется, готово обрушиться на присутствующих сильнейшим ударом, чтобы стереть слабых раз и навсегда какой-то могучей и затаенной в воздухе стихией…

            Принцесса Вандея – новоиспеченная супруга герцога Лагота пытается улыбаться, но ее давит строгий корсет платья, неудобные юбки, духота зала и странное напряжение не взглянувшего пока на нее даже герцога.

            Она списывает это в своих мыслях на его и свою усталость, убеждает себя потерпеть и подождать, уверенная в том, что совсем скоро он оттает к ней, и она покажет себя добродетельной женой. Она убеждает себя, но еще не умеет скрывать своих чувств с мастерством бывалого двора и потому каждый хищно впивается в ее лицо взглядом и многозначительно переглядывается с другими.

            Герцог сидит прямо. Его сердце сходит с ума от того, что сейчас, вот-вот должно случиться. Он знает, что еще может встать, может закричать Вильгельму:

-Измена кругом!

            И история будет жить иначе. И что-то даже убеждает его поступить так, но он трусит и боится уже сделать это. Ладони его потеют от напряжения.

            Вильгельм справляется о Гилоте уже пару раз. И снова – нет ответа. Фалько и Паэн, услышав о беспокойстве короля, переглядываются с подозрением и следят за Сковером, чувствуя, что что-то здесь совсем нечисто.

            Альбер, присутствующий среди гостей, нервничает и впервые за все время своей жизни, почти ничего не ест и не пьет. Его тарелка полна, а мысли возвращаются к Ронану: не натворит ли он бед? Надо было не допускать его до знания о заговоре! Надо было! Это же Ронан. Он – романтик.

            Сковер кажется беспристрастным. Но и его мысли блуждают. Он мечется мыслями к Эде (забрали ли ее в убежище, как он планировал?), к тому, что произойдет через…

            Король Вильгельм поднимается. Ему подносят кубок, полный чудесного южного вина – подарок от благодарного Альбера. И вся зала поднимается со своим королем.

-Мои друзья, — заговаривает Вильгельм и его голос почему-то дрожит, — сегодня вы были свидетелями того, как моя младшая дочь, моя милая принцесса Вандея, стала супругой почтенного друга нашего королевства – герцога Лагота!

            «Чтоб он горел в своем богатстве и своем милосердии!»

-И я хотел бы, чтобы это событие разделили со мной все жители королевства, и чтобы моя старшая дочь была здесь…

            «Исходила бы ядом!»

-Но вы знаете лучше меня, что у нашей земли тяжелые времена.

            «А когда было иначе, я уже и не помню!»

-И что этот союз был символом, объединением, спасением для нашего королевства. Но я надеюсь, что моя дочь и герцог Лагот составят счастливую пару и проживут много долгих лет в любви и согласии.

            «Прости меня, дочка»

-Я отравлен печалью отца, но горд королевской короной, потому что этот союз – достижение наших домов, это будущее, в которое мы ступим без дальнейших препятствий, без скорби и боли. И придет день, когда наши пиры снова станут роскошными, как прежде, когда все друзья нашего королевства вернуться к нам и будут с нами и за этот день, за этот союз, и за мою дочь, ровно как и за каждого из вас, я пью! Я пью, мои друзья!

            Выкрики, счастливый смех, поддержка – нарастающий гул.

            Король Вильгельм торжественно обводит взглядом всю залу, склоняет голову перед бледным Лаготом, перед печально улыбающейся дочерью и выпивает из кубка до дна.

            Долгое мгновение всем, кто знает, что было в кубке, кажется, что все сорвалось и ничего уже не произойдет, но нет.

            Все происходит так, как должно произойти. Сковер прикрывает глаза с облегчением. Кенот возвращает на свое лицо маску священного ужаса. Альбер сжимает руки в кулаки. Герцог Лагот поспешно выступает перед принцессой…

            А король уже уходит.

            Он хватается за горло и Мэтту вспоминается, как хватался за горло совсем недавно Гилот, пытаясь что-то сделать, пытаясь спастись. Его снова сворачивает пополам.

            Король хрипит. К нему бросается стража, но ее тотчас отзывает Кенот и Сковер, обретший решительный голос.

-Папа! – Вандея, бледная и дрожащая рвется к отцу, но Лагот выходит из своего странного транса и перехватывает легкую девушку, грубо сжимает ее в своих объятиях, зная, что ничем она уже не поможет.

            Король умирает и никто не может сделать к нему шага. Верных осталось немного. Остальные – либо напуганы и пойманы врасплох чужим бездействием, либо начинают что-то соображать, либо сдерживаются дознавателями и стражей.

-Ах вы…скоты! – Фалько громко восстает против стражника, выскользнувшего перед ним, переворачивает свой стул и успевает отвесить пару тумаков кому-то, кто оказывается рядом. Кровавая ярость ложится на его взор, когда он замечает Сковера.

-Взять! – приказывает Сковер и несколько солдат бросаются к Фалько, в Паэну, к еще немногим, таким же решительным и рваным, готовым биться непонятно (лично Сковеру непонятно) за что и за кого.

-Увести женщин, детей…всех.

            Приказы, суматоха, стычки. Лагот с усилием отрывает Вандею от пола и перекидывает ее на плечо. Она плачет, она вопит, она не понимает, что происходит и почему ее новый супруг ведет себя так, как вести себя не должен.

            Паника. Крики, летят со столов блюда, падают тяжелые подсвечники. Краем глаза Сковер замечает, как Фалько все-таки сваливают на землю четыре солдата, как еще двое ловят Паэна, как падают несколько, не пожелавших молчать придворных и горожан…

            Убиты? Без сознания? Кто сейчас станет разбираться?

            Вильгельм уходит. Уходит, не зная, что будет с его дочерью, осознавая, что самые верные люди оказались ему неверны. Кенот, воспользовавшись отсутствием подле короля кого-либо, склоняется к нему и советует:

-Моли Луала и Девять Рыцарей его о прощении за все то, что ты сделал с нашим королевством!

            и Вильгельм, чье горло раздирает стеклянными иголочками, захлебывающийся собственной кровью и умирающий в мучительном незнании унижении пытается схватиться за что-то, за кого-то…

-Покойся с миром, — равнодушно отзывается Кенот, и тон его воплощает самую скорбь мира. Наверное, так Луал провожал на казнь одного из девяти своих рыцарей…

            Со скорбью и смирением.

-Я к народу! – Альбер мимоходом отвешивает тумака солдату, пожелавшему арестовать его. – Ты что, пес цепной, своих не признал? А?! пшел…

-Береги Ронана! – кричит Сковер, вовремя забираясь на стол, чтобы не сбили его с ног.

-И его тоже, и ее, — кричит уже убегающий Альбер. Сковер кивает ему, хоть Альбер уже и не видит. Значит, Эда уже в убежище и все в порядке.

            А поле битвы напоминает настоящую резню. Казалось, что мало кто выступит против переворота, но нашлись смельчаки. Тела трепещут, тела бьют друг друга, переплетаются  как змеи. Кто-то однозначно мертв. Кто-то на грани смерти. Ну ничего – любой войне нужна жертва, всегда есть те, кто сводят личные счеты, пользуясь общим безумием…

            Сковер прикрывает глаза, пытаясь справиться с пульсирующей болью. Он представляет, как Альбер бежит сейчас по ступеням, как, наверное, уже выбежал из дворца, пугая стражу, как бьется его сердце.

            Еще немного и он вскочит на какую-нибудь бочку перед народом, что собрали его сторонники Ронан и объявит, но не то, чего ожидает Лагот, совсем не то.

            Он объявит не конец эпохи короля Вильгельма, а конец эпохи королей вообще…

            Сковер как наяву увидел факелы, вилы, топоры…чем богат город и чем богаты крестьяне? Представил, как в эту минуты открываются подземелья, где держали пленников, неугодных короне, специально выбешивая толпу и готовя ее к войне.

            И где-то там есть смерти, но что до смертей, когда речь идет о благе большем? Принцесса Вандея? Ну, жаль девчонку, однако, что с нее взять? Если будет умна – сбежит, но она же не сбежит.

            А Лагот…ну, спасибо ему за повод к восстанию, к перевороту куда более масштабному, чем ему виделось!

            Сковер открывает глаза. Он слышит шум с улицы. Звяканье железа и грохот дерева. Шаги, гул – началось! Началось!

-Надо к новому королю! – рычит Кенот, оказываясь рядом со Сковером. – Надо к нему! К Лаготу! Пусть возьмет ситуацию под контроль! Почему ты медлишь?

            Сковер смотрит на Кенота с усмешкой – он очень долго ждал этот миг. И как же сладко сказать:

-Взять его!

            И наблюдать, наблюдать, как бешено отбивается жрец, так долго трепавший нервы.

            Гилот мертв. Эда в безопасности. Король мертв. Восстание начинается. И новый мир начинается с борьбы!

Часть вторая

(1)

То, что пробуждение вышло в высшей степени неприятным, Эда еще смогла принять, а вот то, что она в заточении, в непонятном, неизвестном месте – это уже было ударом куда более серьезным.

            Она дернула руками, задергалась, зашевелилась и, в конце концов, забилась, понимая с печальной тревогой и страхом, что руки ее и ноги привязаны крепко, а сама она лежит, не имея возможности встать или переползти…да даже сменить позу она не в состоянии! Голову может повернуть лишь слегка, чтобы увидеть уголок веревки, тянущийся к изголовью ложа, на котором она лежала…

            Поняв, что пошевелиться ей невозможно, Эда попыталась понять, где находится. Комната была обставлена бедновато – перед ее взором представало только ободранное кресло, да небольшой столик, на котором стоял потресканный кувшин.

            Эда пошевелила во рту языком, чтобы понять, насколько пересохло ее горло. Язык шевелился еле-еле, но она смогла слабо позвать:

-Эй!

            На зов никто не пришел. Между тем медленно возвращалась память. Осознание наваливалось тяжестью и сдавливало грудь так, словно она вся была связана, а не только по рукам и ногам.

            Сковер – предатель! Заговор! В замке заговор, а она лежит…где-то лежит! А Гилот? Принцесса? Король? Луал и Девять рыцарей его! кто ее забрал? Куда? На замок не похоже, тогда где? Зачем?

            Каждая мысль, прорезавшая сознание, пугала все сильнее и всё тяжелее становилось ей на душе. Паника сжимала горло, тошнота подкатывала. Помимо воли, даже зная, что Гилот учил ее успокоиться, если ситуация становится неконтролируемой, она не смогла овладеть собой и все сильнее и сильнее билась в веревках и те не поддавались.

            Лицо обожгли слезы. Она не заметила их и, кажется, даже стала задыхаться, но…

            Тут произошло появление нового лица. Дверь за изголовьем ложа распахнулась, Эда предприняла попытку увидеть, кто, наконец, пришел, но нет, только когда легкий шаг обогнул ее ложе, Эда смогла увидеть вошедшего.

            Вошедшую.

            Это была молодая девушка среднего роста, сложенная грубовато, по-крестьянски, с чертами лица жестковатыми. Наверное от тяжелого труда она еще и выглядела старше. Облаченная в строгое, добротное, но уже заштопанное платье желтого цвета, она как-то терялась в очертаниях комнаты, превращаясь в болезненное пятно.

-Кто…- Эда прокашлялась, — кто ты?

-Меня зовут Акен, — представилась девушка. Говорила она с легким акцентом, чуть растягивая гласные.

-Развяжи…- горло предало Эду, она чуть не захлебнулась словами.

-Нет, — Акен покачала головою, — Сковер сказал не развязывать вас.

-Что? – Эда попыталась возмутиться, но не смогла – сил у нее не было. – Ч..что.

-Сковер сказал не развязывать вас, — повторила девушка. – Он вернется и будет говорить с вами.

-Что там? – спросила Эда, пытаясь указать взглядом на окно, как это было ей возможно.

            Акен проследила за ее взглядом и засмотрелась в окно сама. Что-то мечтательно отразилось в лице ее, и не было, кажется, ничего важнее для нее, чем то, что происходило за окном.

-Там…новый мир! – произнесла Акен с придыханием. Она хотела добавить что-то еще, но осеклась, и спешно замолчала, смущенно собирая меж пальцами ткань платья.

-Где я? – Эда решила пока оставить эти вопросы. В конце концов, как она понимала сама – Акен не блистала умом, и вести настоящий разговор следовало со Сковером.

-В безопасности.

-Где? – повторила Эда, с трудом удерживаясь от того, чтобы не сорваться в крик. Голос с трудом оставался с нею, она могла сорваться и не рассчитать сил и очень боялась этого.

            Акен подумала немного, потом промолвила:

-В доме главы Торговой Гильдии.

            Эда не сдержала приглушенного вскрика, в котором были и облегчение и ужас. Альбер? Почему она в доме Альбера? Какого черта? Не мог же, в самом деле, и Альбер – глава Торговой Гильдии внезапно оказаться втянутым в заговор? Хотя… почему не мог? Почему она вообще может быть в чем-то уверенной, если даже Сковер.

            Ублюдок Сковер! Она доберется до его горла!

-Вы не переживайте, — Акен, видимо, решила как-то смягчить участь и осознание пленницы, — когда вернется Сковер, он вас развяжет. Но я не могу.

-Сковер мой враг! – Эда дернулась. – Я убью его!

-Он вам не враг, — возразила Акен с мягкой улыбкой, — он спас вас.

-Он предатель! – Эда была готова расплакаться от собственного бессилия и плена. Лучше смерть. Лучше честная смерть! Но нет, этот Сковер, этот подлец, мерзавец и предатель решил что-то свое.

-Он спаситель! – вспыхнула Акен. – Вы поймете это.

            Перед мысленным взором Эды, снова заметавшейся, было, в истерике, мелькнуло лицо Гилота. Она представила, как вел бы себя он, оказавшись в ее положении и про себя обругала всю свою жизнь и каждый из поступков. На ее месте! да Гилот никогда бы не оказался на ее месте! он-то не такая доверчивая идиотка, как она!

            А ведь гилот учил не верить. А ведь Гилот учил всегда быть настороже.

            Ладно. Ладно, хорошо. Вдох-выдох.

-Я есть хочу, — пожаловалась Эда, решив расположить к себе Акен и подобраться с другой стороны. –И…в туалет.

-Еду вам сейчас принесу, — ответила спокойно девушка, — а в туалет…вас отведут люди Альбера.

-Чего? – Эда снова взбесилась. – Какие люди? Развяжите меня!

-Вы сбежите или вынудите вас покалечить, — возразила Акен. – Указание Сковера было четким.

-А…как тогда? – Эда даже посерела.

-Вас отнесут и вам помогут, — пожала плечами Акен. – Не переживайте, не обидят. Сейчас, я позову.

-Нет! – заорала Эда и закашлялась, не рассчитав, все-таки, насколько пересушено ее горло. Увидев, что Акен нахмурилась, Эда прокашлялась и попыталась пояснить как можно мягче: — я подожду Сковера. Он скоро вернется?

-Через полчаса или час, — глянув в окно, сказала Акен. – Но он может подняться сначала к Альберу.

-А ты можешь попросить его, чтобы он зашел ко мне? Что я хочу его видеть…- слова давались тяжело. Во-первых, из-за положения. Во-вторых, из-за пересушенного горла. В-третьих, из-за того, что видеть Сковера Эда хотела лишь с одной целью – узнать, что произошло и убить его.

-Могу, — согласилась Акен. – Дать вам воды?

-Да, пожалуйста.

            Акен покорно подошла к ней с чуть потертым кувшином, рывком, не особенно церемонясь, подняла голову Эды и напоила ее водою. У воды был металлический привкус, дрянной, но Эда с жадностью проглотила несколько больших порций, и только потом благодарно откинулась на подушку.

-Вы не переживайте, — повторила Акен, стоя над нею с кувшином, — вы просто не понимаете пока своего блага.

-Акен? – позвала Эда, пытаясь приподнять голову, и Акен, неверно истолковав ее жест, снова склонилась над нею с кувшином, — нет, я не об этом, спасибо. Акен, скажи мне честно… что на улицах? Я все равно узнаю. Просто…

            Лгать Эда умела плохо. Во всяком случае, Гилоту.  Но сейчас она и лгала, и нет. Она не знала, как поступить и не знала, кто и что ей поможет, а потом обращалась к тому, что могла придумать в таком состоянии.

-Просто когда Сковер придет, он ждет от меня уже определенной реакции. А я ничего не знаю. И я хочу сократить время. Сберечь. У него ведь много дел?

            Но зато Эда была сейчас наблюдательна. Она заметила румянец на щеках девушки, когда она говорила о Сковере, еле-еле заметное придыхание в голосе ее и поняла, что Сковер  Акен дорог. Нужно было воспользоваться.

-Ну…- Акен колебалась. Уже хороший знак.

-Это для него! – умоляла Эда. Ожидание без правды было в тысячу раз хуже любых веревок.

-Ладно! – сдалась Акен. – Король мертв. Многие его люди тоже. На улицах – новый мир. Время королей прошло.

-Чего-чего? – Эда едва сдержалась от ругательства. То, что король мертв и его люди (тревожно за Гилота и друзей из Дознания, но еще объяснимо), ожидаемо… — Как это «время королей прошло»?

-А вот так!  глаза Акен полыхнули жутковатым блеском. – Сковер – один из тех, кто строит новый мир. Мир без королей! Он борется против герцога Лагота, принявшего корону.

-А? – по отдельности каждое слово было Эде еще понятно, но все вместе образовывало жуткую кашу. – Какого…

            Но Акен неожиданно осеклась, настороженно обернулась на дверь, как будто бы услышала что-то и, бросившись к столику, оставила кувшин, а затем вылетела из комнаты, сообщив на бегу:

-Всё будет хорошо! Не переживайте.

-Эй-эй! – попыталась остановить ее вконец растерянная Эда, но Акен уже скрылась в дверях. Всё, что осталось Эде, выругаться в голос и шепотом спросить, не обращаясь ни к кому: — Луал и Девять Рыцарей его, что я пропустила? Что происходит…

 

 

 (2)

-Как это, они отказываются мне подчиняться? – взревел герцог Лагот, яростно буравя взглядом своего советника. Вернее, не своего, а королевства, но, учитывая, что Сковер предал Лагота и не повел к нему людей и совет с предложением принять корону, а начал творить что-то невообразимое, что привело оставшихся министров к единственному решению – назначить пока Лагота преемником короля Вильгельма, советники были его.

            Но в то же время – он был их.

-Я – законный супруг принцессы Вандеи! – бушевал герцог, который не мог отойти от предательства Сковера и части своих людей, на которых так рассчитывал. Подлец Альбер…продажная крыса! Что ему сдались эти люди? Какого черта происходит в его! теперь уже его землях? Какой «конец королей» они там себе придумали? Подлецы! Мерзавцы! Сжечь, всех сжечь! Смеяться…как они смеют так издеваться над ним, над его…

-Принцесса Вандея, к слову, ваша милость, — чувствует себя также? – осторожно заметил еще один министр  — Леа, замещавший прежнего, преданного королю Вильгельму, и убитого там же.

            Принцесса Вандея рыдала над телом отца уже второй день. Короля еще не успели захоронить, а принцесса, под строгой охраной, не могла оторваться от своей скорби. Она отказывалась от еды, и скорбь заполняла все ее существо. Вандея не следила за тем, что происходит в ее королевстве, и не знала, что за два дня от Божественной клятвы, где она стала женой герцога Лагота и от смерти отца тем же вечером, мир, каким она его знала – изменился. Вернее, изменяться он начал давно, просто закачался так быстро и так скоро, что она не успела просто, утопая в своих слезах, заметить это.

            Всё существо ее стало единым сосудом для боли – большей утраты она не знала прежде. И помолиться ей было не с кем – Кенота взяли, но принцесса не знала этого, как и не знал, на самом деле, герцог Лагот – ее супруг, куда Сковер, предавший его, увел жреца. Храм Луала и Девяти Рыцарей его, опустел. Был назначен новый Высший жрец, но он заседал в Совете и Вандея еще не видела его.

            Перед Божественной клятвой она написала письмо своей сестре Катерине, жившей со своим супругом – принцем, за морями, где рассказывала о том, что судьба ее скоро сделает женою герцога Лагота. А прошлым вечером Вандея едва-едва нашла в себе силы написать новое письмо сестре, в котором сообщила о том, что их общий отец мертв. Письмо второе было более туманным и чернила то тут, то там расплывались от слез, но Вандея просила отправить это письмо, а сама молилась, молилась перед алтарем, подле тела отца…

            Письмо не было отослано. Сейчас министр Леа извлек это письмо перед Советом, и показал его из своих рук соратникам.

-Ваша милость…- заговорил он, но Лагот разъярился:

-Я – король!

-Еще нет, — возразил уже другой советник – Моро. – Есть старшая дочь. Она и ее супруг по праву наследуют трон. Просто, в их отсутствие…

            Черная злоба бросилась в голову Лаготу. Он знал, что есть старшая сестра и ее супруг, но это было за морем. Расчет был на то, что после смерти Вильгельма народ выкрикнет имя своего спасителя – Лагота и тогда притязания Катерины и ее мужа на трон не будут иметь силы.  Но Сковер и его мерзкая шайка…

-Да, да…- Лагот овладел собою, смущенно улыбнулся, — но в их отсутствие я ведь король?

            Советники переглянулись. Решаться никто не хотел.

-Ваша супруга, почтенная принцесса, — продолжал Леа, — написала письмо сестре. Как видите, я не отослал его, в чем честно признаюсь.

-Это почему же вы так поступили? – возмутился новый Высший Жрец – Кровер.

-Я хотел спросить у Совета, — не стал таиться Леа и поднялся с мечта. – Дозвольте мне сказать? Спасибо. Наш король – любимый всеми король Вильгельм умер на пиру.

            Смешок. Неопределенный, но настороженный.

-Да! – воскликнул с горячностью Леа. – Я думаю, что сердце короля не выдержало той радости, свидетелем которой он стал – его младшая дочь дала Божественную Клятву герцогу Лаготу – человеку достойному во всех смыслах этого слова. Господа, почтенный Совет! Может быть, король Вильгельм и был на высоте в начале своего правления, но, мы не можем отрицать, что на нашу долю выпали дурные времена.

            Леа обвел всех взглядом, призывая не согласиться. Совет молчал. Правду знали все.

-Да, это скорбно, но Совет не может спорить с тем, что мы познали голод и непомерный налог, неповиновение на юге, и даже утрату наших торговых соглашений с некоторыми землями только в правление нашего короля. И всё это время с нами был герцог Лагот!

            Леа торжественно указал на герцога, который даже вздрогнул от неожиданности.

-Этот человек содержал все больше и больше наши земли, привозил к нам хлеба и поставлял своих людей, он сам шел в бой за наше королевство, хоть и имел возможность отречься от этого. Итак…герцог Лагот, в конце концов, и король решили заключить союз, союз политический и символично – брачный. Герцог, пришедший спасителем, по замыслу короля, должен был стать продолжателем его дел…

            Леа перевел дух, давая возможность советникам осознать сказанное.

-А Катерина? – продолжал он после недолгой паузы. – Старшая дочь короля? Что до нее? что мы знаем о ней? Что мы знаем о ее супруге? Они живут за морями и неизвестно еще – кому служат! Неизвестно, предана ли принцесса Катерина делу своего отца, неизвестно! А герцог Лагот был на виду у нас много лет…

-Вы что предлагаете? – грозно спросил Моро. – Отдать престол в обход старшей дочери – младшей?

-Ни в коем случае, — улыбнулся Леа. – Мы – Совет. Мы можем только поддержать… я предлагаю не отправлять письмо с известием о смерти отца к принцессе Катерине.

-Она все равно узнает! – возразил Моро.

-Это же ее отец! – это уже влез еще один советник – Арон.

-У трона нет сестер, братьев, мужей, отцов и дочерей! – жестко возразил Жрец – Кровер. – Есть Луал и Девять рыцарей его, стерегущие королевство и есть правитель.

-Да, — перехватил инициативу Леа, — принцесса Катерина узнает все. и она захочет престол. Но нам нужно время. Сейчас неспокойно. Часть горожан ушла в странную оппозицию, и выкрикивает бред, что время королей прошло. Гильдия торговцев отказывается подчиняться трону, говоря, что власть идет от народа,  а трон пора уже и свалить. Да, неспокойно снова на юге – и нам сейчас разборки с принцессой не нужны. Нам нужно время.

-Что вы предлагаете? – жестко спросил Лагот. Ему начинал нравиться этот министр, действовавший явно с симпатией к герцогу.

-Я предлагаю не сообщать принцессе о смерти ее отца, — ответил Леа. – Также я предлагаю действовать с народом…жестко.

-Что вы имеете в виду? – в тихом ужасе спросил Моро.

-Предателей надлежит наказывать! – наставительно промолвил Леа. – Тех, кто отошел от присяги королю и трону, можно назвать предателями. Всякий, кто отказывается подчиниться, должен быть убит.

-Безумец! – Моро вскочил со своего места так резво, что его собственное кресло упало на пол с грохотом. – Вы говорите о своем же народе!

-Не безумец, а спаситель! – возразил Леа. – Народ не сможет нести власть самому себе. Народу нужен пастырь! Потому они и создали трон. Потому народ и нуждается в лидерах! Отдай народу власть и он начнет резать глотки сам себе. Я действую из милосердия к нему, к народу.

-Вы предлагаете лить кровь? – уточнил Лагот.

-Сегодня ночью, — взглянув ему в глаза, ответил Леа, — толпа горожан, возглавляемая неким…поэтом Ронаном, растерзала юного стражника вашей милости. Знаете, в чем была его вина? Он пытался не пустить их в хлебный амбар. В ваш хлебный амбар! Да, господа, я предлагаю лить кровь. Они льют ее, не думая. Они пьяны от крови и от власти и нам нужно привести их в чувство. Не забывайте – вокруг нас вражеские земли. Даже прикидываясь нашими союзниками, они остаются нашими врагами! Стоит им почуять, что у нас волнения, прознать о наших бедах – они накинутся на нас, и мы будем под гнетом оков.

            Совет молчал, обдумывая, и даже Моро застыл в немой скорби.

-Я понимаю вас, — Леа взглянул прямо на Моро, понимая, что тот – главный оплот сопротивления его словам, — эта идея тошнотворна и мне! Но мы должны жертвовать десятком жизней, чтобы спасти сотни и сотней, чтобы спасти тысячи. Поймите, мне тоже противна эта мысль. Я предлагаю лить кровь с умом, хотя и понимаю, что все равно пострадают невинные, но я пытаюсь сократить их число до минимума.

-Как? – одними губами спросил Моро. В словах Леа был смысл. И от этого было еще хуже.

-В каждом движении есть лидер. Устранить их – движение расколется, начнется борьба за власть, и мы их сомнем. Всех! к примеру – торговая Гильдия плевала на политику. Они дельцы. Их задача – деньги. Борьба им не нужна, они не могут торговать, когда народ бесится. Но возглавляет эту Гильдию Альбер, а он, Луал его раздери, кхм…простите, Кровер, но он пошел против всех. или Ронан – тот поэт, жалкий и ничтожный, что вещает толпе.

-Или Сковер, — с чернотой ярости добавил Лагот и Советники, те, что были в курсе проваленного заговора, вернее – наполовину исполненного, а наполовину измененного, понимающе хмыкнули.

-Кровь, — повторил Леа, — наш выход – их кровь. Их головы, их сердца, их смерти. нам надлежит навести порядок железной рукой, ради спасения нашей земли и нашего народа, что заблудился. Герцог, ваше слово?

-Я…- Лагот прочистил горло прежде, чем решиться. – Я ставлю вопрос на голосование моих почтенных друзей-советников. нас пятнадцать человек. Решаем большинством. Поднимите руки, кто за предложение Леа?

            Руки…бледные лица, напряженные взгляды, вытянутые шеи – забавно со стороны, страшно и жутко внутри. Ты должен решать, кому умирать, кому жить. Ты должен защищать свою страну, свои земли от безумства. Цена – смерть.

-Раз, два…семь, девять, одиннадцать.

            Моро поднял руку тринадцатым. Сам Леа –седьмым. Последним поднял руку жрец – Кровер.

-Единогласно! – объявил он же и поднялся, — благословляю вас на благое свершение именами Луала и Девяти Рыцарей Его. Пусть кровь и скорбь не коснется вас. Пусть грехи ваши будут прощены.

            Моро едва заметно поморщился от этих слов, но ничего не сказал. Из зала Совета он вышел первым и бросился к себе, в кабинет, писать срочное письмо принцессе Катерине.

 (3)

            Альбер торопливо поднялся из-за стола навстречу вошедшему Сковеру. Ну, как торопливо… если считать тяжелую и грузную комплекцию Альбера и учесть узкое пространство между его креслом и столом, в которое Альбер пытался протиснуться, то да – торопливо. Сковер, однако, проявил чудеса такта и сделал вид, что глава Торговой Гильдии поднялся и в самом деле с небывалой ловкостью…

-Ну? – Альбер сам отодвинул для Сковера стул и придвинул ему тарелку со свежим хлебом и налил крепкого вина.

-На улицах всё идет так, как нужно, — ответил Сковер, — но медленнее, чем мы думали.

-Медленнее? Как это «медленнее»? – Альбер вернулся за свое место и крикнул прислугу, чтобы перед Сковером поставили тарелку. Тарелка появилась мгновенно. Сковер – голодный с уличных пробежек, принялся нагромождать на тарелку из стоящих блюд картофель, мясо и овощи.

-Пирог попробуй! – мимоходом посоветовал Альбер, придвигая к гостю одно из блюд поближе. Сковер послушался. Для Альбера еда была вечной страстью, и довериться ему в выборе пищи – лучшее решение.

-Медленнее! – подтвердил Сковер, проглатывая пищу большими кусками, чтобы быстрее насытиться и обговорить. – Мы полагали, что народ примет сразу же нашу сторону, когда увидит блистательные перспективы мира без королей…это дьявольски вкусно, между прочим!

-Знаю, знаю! – махнул Альбер, показывая всем видом, что ему интереснее про другое. – Сковер, после того, как был убит Вильгельм, королевство осталось без короны. Герцог Лагот может быть трижды мужем принцессе, но народ не выступает за него.

-Однако и против он тоже не поднимается. Да, Альбер, мы в щекотливом положении. На наших улицах шум. И этот шум идет от нас. Мы призываем новую веру и торопим новый мир, но…пока предложить нам решительно нечего. Народ требует то, что еще не может осмыслить. И время работает и на нас, и против. За нас оно в том, что мы…

            Сковер поперхнулся очередным куском, который проглотил слишком уж поспешно и Альберу пришлось даже похлопать его по спине, для чего – вылезти из-за своего места, что уже можно было приравнять к подвигу.

-Спасибо, — запивая колючесть в горле, поблагодарил Сковер. – О чем… да! Народ будет с нами, если дать немного времени, но за это время может…

-Не может! – строго возразил Альбер. – Герцог Лагот не захочет сдавать трон.

-Он и не должен сдавать трон.

-Дослушай! – призвал глава Торговой Гильдии. – Принцесса Катерина ни за что не позволит какому-то герцогу, в обход себя и своего мужа отдать трон. Она затеет свою игру, а герцог – свою. Они начнут биться друг с другом. Герцог слишком слаб, чтобы учитывать и нас, и Катерину. Катерина же давно за морями и имеет лишь отдаленное представление о сегодняшнем положении дел. Все идет так, как надо. Медлительность нам на руку.

            Сковер даже вилку отложил, отпил еще вина, задумчиво поглядел на Альбера и кивком головы согласился с ним.

-Вопрос в другом, — продолжил Альбер уже теплее, — вопрос в том, что мы должны, когда пошатнется власть герцога, взять все мгновенно. А для этого – нужна строгая система.

-Разве Ронан ее не разработал?

-Разработал, — настороженно согласился Альбер, — но, во-первых, в систему нужны люди. Определенные люди. Во-вторых… где сам Ронан? Он редко появляется дома.

-У тебя дома? – улыбнулся помимо воли Сковер.

-Это его дом! – смутился глава Торговой Гильдии. – Это его дом тоже!

-Он на площадях, он на улицах и в проулках, — ответил Сковер. – Я не могу появляться достаточно легально – после переворота, вернее, после нашего с тобой отступления – мои передвижения мне опасны. В отличие от тебя, участвовавшего тайно – я стоял и приказывал соратникам об арестах… и только когда герцог Лагот покинул залу, я скрылся со своими людьми. Он ожидал, что я выйду на улицы – кричать его имя, как наследника…

-Хотел бы я видеть его самодовольную рожу, когда он понял, что это не так! – захохотал Альбер и хохот отразился громом от тарелок и блюд.

            Сковер сдержанно улыбнулся:

-Мы потеряли людей тоже. многие мои сторонники вынуждены были уйти на нелегальное положение и лечь на дно. Сейчас мы пытаемся удерживать народ, одновременно разогревая его до нужного состояния, но стычки со стражей, вспышки оголодавшего народа происходят и без нас!

-Ты говорил о Ронане, — напомнил Альбер хмуро.

-Его роль была проста. Ну хорошо, не проста, но однозначна. Он должен был только разрабатывать нашу систему, ту, в которой мы возьмем власть и отдадим ее в руки свободе, система управления, налогов и так далее…но, похоже, он слишком уж проникся идеей.

-Какой идеей?

-Собственной, — Сковер пожал плечами. – Он говорит с народом, он взывает к нему, вскакивает на бочки и ящики.

            Альбер глухо застонал:

-Нам нужны пока только небольшие волнения! Нам не нужны массовые стычки!

-Ну, Ронан – натура увлекающаяся, — Сковер не стал изображать неосведомленность. – Он – поэт, творец и мечтатель. Наверняка нарисовал в своих мечтах дивный новый мир.

-Но ты…

-Разумеется, я за ним присматриваю! – Сковер даже возмутился. – Я – профессиональный Дознаватель!

-Ты был им, — едко поправил Альбер, и легкая тень скользнула пот лицу Сковера, — пока официально, на глазах у всего двора, что пока не присягнули Лаготу, но могут сделать это, ты не стал распоряжаться переворотом.

-Хорошо, я был им, — не стал спорить Сковер, но эта покладистость далась ему с трудом. К еде он больше не притрагивался, хотя тарелка еще была наполнена на треть мясом и картофелем. – Но и ты торговец…

-Гильдия пока не определилась с тем, что будет делать, — сообщил Альбер. – Не забудь, что торговцы не имеют убеждений. Ну, почти.

-Перед нами счастливое исключение? – Сковер попытался ответно задеть соратника, но не на того напал. Спорить с торговцами, пытаться пробиться сквозь их броню сложно.

-Да, вы счастливцы, — Альбер, сохраняя самый серьезный и важный вид, отпил из своего кубка вина. – Но к делу. Нам нужно иметь людей, людей верных нам…

-Разумеется, — не стал спорить Сковер. – Нам нужна группа людей… полагаю, вы?

-Полагаю, вы тоже не откажетесь? – Альбер улыбнулся, но взгляд его остался колючим.

-А еще?

-Есть пара отличившихся торговцев.

-Пара, не больше. Переизбыток сребролюбцев плохо сказывается на аппетите.

-Как у вас? Вы сыты?

-Да, как у меня.  Кажется, мой желудок бунтует.

            Помолчали немного, затем заговорил уже Сковер:

-Из министров…есть один. Леа.

-Тот, что сейчас на поводке у Лагота? – усмехнулся Альбер. – Да, не вы один обитаете в мире сплетен.

-Он умен. Поняв нашу победу, перейдет к нам и будет верен.

-До конца?

-Пока не почувствует, что мы проигрываем.

            Снова тишина и снова тяжелое молчание. Мысли ползут лениво и тяжело, перебирая имена и лица.

-Есть еще среди министров один-два…- неуверенно продолжил Сковер. – Смотри, нам нужно так собрать, чтобы были люди из правления Вильгельма, из торговли, из военных, из простых людей.

-А что жрецы? Как стало с Кенотом?

-Не поверишь, но он тоже войдет в правление. Единственный из жрецов.

-Временно?

-Пока он не начнет играть против нас, — Сковер вздохнул. – Он начнет, не сомневайся! Еще — Ронан.

-Нет! – мгновенно возразил Альбер.

-Да, — настаивал Сковер. – Послушай, Ронана любит народ.

-Я не хочу, чтобы он в это лез! Нет, и не уговаривай!

-Он уже влез, но так он хотя бы будет под твоим присмотром. На этих улицах – нет, Альбер, для его же блага! Для его же блага, он должен быть с нами.

            Альбер не ответил. В словах Сковера был смысл и за это глава торговой Гильдии его сейчас почти что ненавидел.

-А та девушка? – спросил Альбер, помолчав, — что лежит связанная в моем доме? Что с ней? Акен сказала, что она пришла в себя.

-Должна была прийти, — Сковер не удивился, но еле заметно вздохнул. – Она будет с нами. Она – часть прошлого мира. Мира Вильгельма. Она, Мэтт – они из старого правления.

-Мэтт мне не нравится, а за девушку пока не могу говорить.

-Мэтт и мне не нравится, но он отличился в уличных стычках. Плюс, на хорошем счету в народе…

-А если та девушка не согласится? Акен сказала, она назвала тебя ублюдком, — Альбер  бросил быстрый взгляд на соратника, но тот улыбнулся:

-Так и должно быть. Она согласится. Однозначны у нас следующие кандидатуры: ты, я, Мэтт, Кенот, Эда, Ронан…и Леа.

-Луал и девять рыцарей его! – с притворным испугом воскликнул Альбер, а в глазах его проглянула настоящая тревога. Вот только тревога та была не за себя, а Ронана. – Какая дурная компания!

            Сковер быстро принялся доедать содержимое тарелки. Разговор с Эдой мог затянуться, а говорить с ней, убеждать и угрожать на голодный желудок ему не хотелось.

 (4)

-Я развяжу тебя, если ты обещаешь послушать меня пять минут!

-Я не хочу тебя слушать, лучше сразу убей! – Эда, еще недавно желавшая, чтобы ее освободили, как-то разом забыла все свои порывы к свободе, едва Сковер возник перед ее взором.

-Я тебя не убью, — заверил Сковер, — не старайся!

-Ты сделал меня пленницей! – билась Эда, все больше теряя свои силы.

-Я тебя спас.

-Ты сделал меня соучастницей предательства!

-Я тебя спас. Я поступил правильно. Я не палач.

-Верно, ты ренегат и ублюдок! – Эда вдруг усмехнулась, перестав биться. Сковер даже насторожился и убедился, что она по-прежнему в путах.

-Я спаситель. Послушай меня десять минут…

-Нет, убирайся!

-Ты моя пленница, — Сковер вытащил откуда-то из глубин комнаты стул и, развернув его, уселся напротив Эды. – Я все равно скажу, что хочу. Но ты мой друг.

-Я твоя пленница, — Эда попыталась плюнуть в Сковера, но попытка не увенчалась успехом.  Сковер даже не шелохнулся:

-Дура ты, Эда! Я все равно скажу, но я думаю, что ты уже устала лежать вот так… да и послушать тебе будет полезно. Я хочу говорить с тобой, как с равной. Потому – хочу развязать. Но если ты не дашь мне слова, честного слова, что не предпримешь попытку к бегству, я этого не сделаю.

-Ублюдок…- Эда уже выразилась для порядка. На самом деле, все тело ее ломило от пут, и хотелось, наконец, встать, размять ноги, размять затекшую шею. Да и что-то же она должна узнать? Кто, кроме Сковера сможет ей рассказать все наверняка?

-У тебя все? – спросил Сковер с холодной вежливостью, в которой не было и намека на что-то теплое или мягкое. Эда почти с отвращением подумала о том, что этого человека когда-то считала своим другом.

            Эда не ответила.

-Мне тебя развязать? Не будешь глупить?

            Сковер знал, что она, вернее всего, не станет творить глупости. Не потому что у нее много разумных мыслей в голове, а потому что она слаба. Сколько пролежала связанная? Да и вряд ли кровь ее очистилась уже от того зелья, что он ей дал…

            Риска нет.  Сковер встал, подошел к ней и рывком освободил от веревок, заставил сесть. Она заваливалась на бок, пыталась отказаться от его помощи, но положение у нее было настолько невыгодное и глупое, что Сковер справился без труда и легко усадил так, чтобы она не упала, и была напротив его. Медленно Эда принялась растирать запястья, руки, шею, чтобы хоть как-то занять себя и свой разум, а заодно принести облегчение измотанному телу.

-Значит так… сейчас я буду говорить, — тихо начал Сковер, — и то, что я тебе скажу, тебе не понравится. Но ты должна обещать мне не дурить и выслушать до конца. Ладно?

            Эда мотнула головою, но это движение постаралась обставить так, что будто бы она разминалась. Сковер не сдержал улыбки – до последнего пытается казаться сильнее, чем она есть! Воспитание Гилота, чего уж.

-Будем считать, что договорились, — оттягивать больше не было смысла. – Король мертв.

            Ни один мускул не дрогнул в ее лице. Она уже догадалась. И, хотя, в глазах ее был ужас, Эда выдержала это и не сменила своего равнодушия.

-Я, мои соратники собирались возвести на престол герцога Лагота, который получал право на трон, женившись на принцессе Вандее.

            И снова – поразительное спокойствие, от которого Сковеру внезапно стало неуютно.

-Но, пока мы…то есть, пока готовились, — теперь бывший дознаватель занервничал всерьез, — мы поняли, что должны не поменять одного короля на другого, а просто отказаться от короны.

-Бред! – коротко возразила Эда и по тону было понятно, что «бред» — единственная реакция, которая ей возможна.

-Бред, — не стал спорить Сковер,- я тоже так думал. Но Альбер… да, именно он убедил меня, что нет. и я понял, что народ, придумавший трон и короля, может придумать нечто, что будет более совершенным.

-Отступничество! – фыркнула Эда с презрением.

-Разум! Разум, Эда!

-Дважды предатель!

-Эда!

-Трижды…

            Сковер ударил ладонью по спинке стула, Эда вздрогнула, напугалась, и ее слегка завалило набок. Не глядя, бывший дознаватель вернул ее на прежнее место и в прежнее положение, а потом начал с самого начала:

-Эда, это свершившийся факт! Сейчас сложная ситуация.

-Ничтожество, — прошипела она, но Сковер сделал вид, что не услышал.

-Принцесса Катерина не отступит от своих прав на трон, Лагот тоже. Между ними – народ, что вообще не желает королей.

-Весь народ? – хмыкнула Эда и лицо Сковера исказилось, как от боли: она попала в точку. Народ желал чего-то, что сам пока не мог объяснить. Он буйствовал и они с трудом сдерживали силу, потому что рано было еще выпускать толпу на улицы.

-Пока нет.

-То есть вы сделали непоправимое, не озаботившись последствием?

-Эда…

            Но Сковер не стал продолжать, лишь снова с трудом взял себя в руки и заговорил о том, что было ему сейчас всего важнее:

-Эда, я не хотел тебе зла, но ты бы…Гилота тоже нет.

            Она не дрогнула. Она сдержалась. В ее глазах что-то только, правда, угасло, и Сковер понял, что что-то умерло вместе с этими словами. Эда чувствовала, что Гилот мертв, но пока это не было сказано, она могла сомневаться, могла себе лгать, могла обманываться!

            Он вырастил ее. Он судил ее родителей, которые были заговорщиками, а теперь она, Эда сидит напротив заговорщика…

-Он мертв, — тихо промолвил Сковер и тысяча осколков впилась в ее душу. Но Сковер продолжил ее добивать: — Теперь смотри сама. Король убит. Лагот предан, его поддерживает совет, но… сама понимаешь, насколько там все нестройно и сбито с толку. Гилот мертв. А вот его приемная дочь пропала… пропала до событий.

            Эда опасно блеснула глазами, закусила до крови губу, но, кажется, не заметила этого.

-К тому же,-  Сковер невольно отодвинулся подальше от нее, хотя верил, что не несет его собеседница в себе ему никакой ощутимой угрозы и это ей бы следовало бояться, — к тому же, все знают, видели, что мы с тобой друзья. И с Мэттом ты в дружбе.

-Если ты…- каждое слово будто бы она выжигала в собственной душе силой презрения к его словам, — если ты, мерзавец, полагаешь, что можешь запугать меня и сделать своей марионеткой, если ты думаешь, что я могу бояться… ха! Если ты думаешь, что мне важна жизнь – ты ошибаешься.

-Нет, Эда. Если бы ты согласилась работать сейчас в страхе за свою жизнь, я бы понял, что ты нам не нужна, что Гилота ты также подвела.

            Вот здесь Эда не смогла сдержаться. Она с удивлением воззрилась на своего спасителя-врага-друга, не понимая, что он тогда хочет от нее.

-Да, — улыбнулся Сковер, — ты должна не сдаваться, но… пойми, путь к Лаготу тебе закрыт. Путь к Катерине…про нее ты вообще что-нибудь знаешь? Ты там не нужна. Гилот учил тебя, учил всех заботиться о народе. Что он говорил про закон?

            Эда молчала, и только смотрела в лицо Сковеру. Сковер вздохнул:

-Правильно, что закон служит для блага. А благо…Ладно, Эда! Давай честно? Временное правление, когда власть будет наша и падет и Лагот и весь этот бред закончится, так вот, временное правление будет в руках некоторой группы людей.

            Сковер подождал, надеясь на реакцию. Ее не последовало. Оставалось продолжить.

-И эта группа предварительно состоит из Альбера…

-Еще бы! – злобно прошипела Эда. – Торговец!

-Меня, — невозмутимо не сдавался Сковер.

-Предатель и ничтожество.

-Мэтт…

            Тут Эда ничего не сказала, лишь сильно сжала руки.

-Ронан…а, ты его не знаешь. Познакомишься. Кенот…

-Он что, жив? Я думала, что тебе не привыкать к подлому удару со спины.

-Ха-ха, Эда! Нам нужен жрец. Хотя бы в начале.

-Ха-Ха, Сковер! Плевать мне на все твои слова!

            Сковер вздохнул:

-Я знаю, что тебе плевать на слова. Но есть еще один человек у Лагота…

-Тоже не умеет ваш герцог подбирать себе верных псов! – Эда, кажется, хотела задействовать все, что только могла, чтобы унизить Сковера.

-Эда, — Сковер говорил медленно и слова его приобретали в его устах большую силу, — я хочу, чтобы ты вошла в это временное правление тоже. Нет, Эда, послушай! Нам нужен закон. Ты лучше всех знала его. Ты еще не жила…все твои убеждения, нет, дай мне договорить! – все они построены на убеждениях Гилота. А твои?

            Сковер поднялся со своего стула. Его прорывало. Он должен был давно сказать это, но слова не были услышаны и сейчас только обретали форму.

-Эда, нам нужен закон! Что, по-твоему, могу вытворить: амбициозный трус – Мэтт, Торговец с убеждениями – Альбер, Интриган – Леа, лицемерный жрец – Кенот, Романтичный Ронан? Ну и я…Эда, нам нужен закон!  Стань им! Стань законом. У тебя нет убеждений Гилота, но у тебя есть знание законов и умение контролировать его!

-Закон? – Эда поднялась. Ее качнуло, она схватилась за стул, осталась стоять, согнувшись, ей было плохо, но сесть обратно – признать слабость, — вы – предатели, поправшие закон! Вы ставите закон в ничто, отрекаясь от короны! А все законы построены на короне.

-У нас будут новые, но нам нужен тот, кто будет вести наши законы, — Сковер не отрицал предательства. – Эда, они зальют страну кровью, Эда! Они не придумают…они романтики, торговцы и интриганы! Ты не из тех, кто купится на власть или любовь к деньгам. Ты можешь быть за идею! Ты…

-Что ты сделал с моими друзьями? – неожиданно тихо перебила Эда. – Что ты сделал с Фалько и Паэном? Что ты сделал с Тардом? Что планируешь сделать с принцессой Вандеей? С принцессой Катериной?

            Сковер принялся растирать виски пальцами, как будто бы они болели, пульсировали…

-Что вы планируете сделать и что вы уже сделали? – холодно повторила Эда.

 (5)

-Ты должна понять… — Сковер знал, что ему придется отвечать на этот вопрос, но рассчитывал, что время для этого придет чуть позже, когда он сумеет что-то придумать.

            Но Эда взглянула на него так, что бывший дознаватель, ныне – мятежник, понял, что пришла пора дать ответ.

-Фалько и Паэн в тюрьме Лагота по моим данным.

-Они не были в заговоре? – это была тихая надежда. Если еще не все в ее жизни прогнило, значит, есть еще шанс вернуть все так, как раньше! Все еще можно…

-Их не посвящали, — признался Сковер. – Фалько и Паэн попытались на том пиру…

            Он осекся. Эда снова села – видимо, усталость тела, подвергшегося обездвижению, дала о себе знать:

-Где вы убили короля? Ты про этот пир?

-Там, — продолжил Сковер, не отвечая на ее язвительный вопрос, — Фалько и Паэн были взяты стражей в плен. Сначала моими людьми, потом…ладно, Эда. Они, вернее всего, живы, просто Лагот уже страхуется.

-А Тард? – Эда едва удержалась от желания прокомментировать последнюю фразу Сковера.

-А Тард пропал…

            Эда взглянула на Сковера так, как смотрела прежде, когда в ее жизни все было совсем иначе. И снова он почувствовал с ужасом, что она еще очень молода и не знает решительно ничего о мире и все, что обрушилось на нее в один миг и все то, что, как чувствовал Сковер, еще обрушится – будет ей впервые.

-Как это…пропал? – спросила Эда, не подозревавшая о том, какие мысли крутятся в голове Сковера.

            Он пожал плечами:

-Пропал. Его не было с нами. Его не было в зале. Его не взяла стража. Среди убитых…

            И снова осекся. Про убитых лучше не упоминать лишний раз. Но Эда успела услышать и гнев вспыхнул в ней по новой.

-Вы, которые отняли у меня моего правителя, отняли мою честь, разрушили мою присягу…ты, Сковер! Ты думаешь, что я стану помогать тебе? Вы убили того, кто принял меня как дочь! Вы…

            Она встала. Тонкая, звонкая, слабая. Качнулась, но устояла.

-Вы…- Эда отняла одну руку от спинки стула, за которую держалась и ткнула пальцем в Сковера, — ты…

            В ее глазах блестели слезы. Осколки прежнего мира, где она была дознавателем, воспитанницей Гилота, где вся ее жизнь жила вокруг трона, вокруг закона – все вдруг рушилось и разбивалось. Она с предателями Гилота. Она с предателями трона! Она…почему смерть не приняла ее в ту же минуту? Умереть не так позорно, как предать! Умереть вообще не страшно, а вот так…быть в плену?

-Ты не обязана мне помогать, — Сковер не стал отрицать ее обвинения, — я прошу у тебя помочь народу.

-Да чтоб Луал вырвал твой язык! – она отшатнулась, задела стул и тот уродливо упал на пол с грохотом. За дверью донеслись перешептывания. Их хватило, чтобы Эда услышала.

-Думал, что я тебя убью? Надо бы…твоими же подлостями, я пока за свое тело не отвечаю. Но как только…

-Так сразу! – кивнул Сковер, — я понял. Нет, поверь, Эда, я бы тоже хотел умереть прямо сейчас и прямо тут, как этого хочешь, наверное, ты. Чтобы все решилось как-то без меня. Но это эгоистично.

-Ха! – выдохнула Эда, и лицо ее скривилось от отвращения.

-Да, Эда! Лицо мира меняется. Народ не хочет зависеть от настроения короля. Народ хочет закон. Народ хочет, чтобы его интересы продвигали его представители, а не министры в пудре и вине, которые даже не вспомнят, когда в последний раз по улицам пешком ходили!

-Это народ тебе сам сказал? – Эда покачала головой. – Ты бредишь! Вы все…

-Эда! – Сковер овладел собою. Он знал этот метод. Им пользовался раньше Гилот, очевидно, переняла и Эда – вывести, уводить мысль врага в сторону. Что ж, значит, для Эды он враг? Ну, иначе и быть не могло. – Эда, послушай, ты в плену.

-Спаситель…- Эда скрестила руки на груди, как бы обороняясь от Сковера, от его слов и даже взгляда.

-Ты в плену, — не сбиваться было сложно, к тому же, Сковер не хотел, чтобы Эда воспринимала его как тюремщика, но, пока иначе и быть не могло. – В нашем. Нам нужна помощь. Твоя помощь. Нам нужен проект законодательства.

            Эда молчала.

-Эда! Мы все перегрыземся за власть, пока будем составлять его, польется кровь.

-Кровь предателей.

-Кровь честных горожан, которые не будут знать, куда метнуться. Гилот учил тебя защищать людей, защищать их законом. Ты сейчас не Дознаватель и вряд ли им будешь, но ты ведь еще исповедуешь его принципы? Ты давала присягу трону!

-И мое место подле него!

-Тебя там убьют. И ты ничего никому не докажешь своей смертью! – теперь пришел метод Сковера: полное низвержение. – Эда, ты ничего не сделала, чтобы уйти так, чтобы кому-то что-то доказать. Стоит тебе назваться – тебя убьет стража. Или бросят в тюрьму. И ты можешь сколько угодно винить меня, говорить, что ты не знала – они не станут тебя слушать.

-Смерть мне не страша! – Эда помотала для убедительности головою, но Сковер уже знал, как надо развернуться:

-Ты боишься за свою честь? За то, что останешься с именем предательницы трона? Взгляни на эту ситуацию иначе. Подумай вот как: на одной чаше весов все твои убеждения, все, чем ты жила и чем грезила, все твои принципы, вложенные в твою голову Гилотом. На другой – жизни, которые ты можешь спасти, если займешься тем, что от тебя требуется. Жизни, которые тебя учил защищать Гилот!

            Она резко опустила руки, и Сковеру показалось, что Эда хочет его ударить. Он выдержал и не сделал попытки защититься, но и сама она не проявила более физической резкости. Понурила голову, придавленная словами бывшего соратника.

-Как бы он поступил? Как, Эда? Загляни в душу к себе, ответь мне честно – как бы он поступил? Позволил бы он пролиться крови невинных, если даже за это пришлось бы ему заплатить своей честью и нарушить свои убеждения? Мы не будем впутывать тебя в наши дела, ты будешь только составлять наш закон, закон утопии. Если мы проиграем, я выступлю в твою защиту. И остальные члены совета поступят также.

«Пусть они пока не знают об этом».

            Сковер видел, что Эда в замешательстве, а бывший дознаватель явно знал методы воздействия с помощью речи, недаром он стал одним из ведущих мятежников! Без любви к выступлениям, без умения держать внимание народа такого не добьешься.

-Ты, — продолжал Сковер, — сейчас на пороге истории. Если победит принцесса Катерина, если народу по пути с герцогом – пусть…ты вернешься к ним. И я сдамся!

            Эда не удержалась и взглянула на него. В ее глазах промелькнула надежда – она мучительно желала провала! Провала Сковеру, Альберу и всем мятежникам для того лишь, чтобы вернуть себя к нормальной, прежней жизни. Пусть принцесса Катерина займет трон, пусть его займет Лагот – неважно! Главное, что она, может быть, сумеет вернуться в свой старый мир, а если сдастся мятежный Сковер – ее точно простят! Простят ей позорный плен.

-Загляни в свою душу, — давил Сковер, — если ты считаешь, что Гилот не пожертвовал бы своей честью, своими убеждениями для того, чтобы спасти народ, ты можешь идти прямо сейчас и никто, клянусь тебе! Никто не станет тебя удерживать. Иди куда хочешь!

«Только вот никто тебя нигде не ждет!»

            Эда попыталась солгать себе, представить, что Гилот пожертвовал бы, скорее людьми, чем принципами собственной чести, и ты отвесила себе также мысленно оплеуху. Нет! он бы не поступил так! Он учил защищать людей, приводить заблудших к законному раскаянию, к наказанию и считал, что даже пытка – это спасение, ведь через пытку человек признается в своем преступлении и тогда уже может быть прощен людьми.

            Что значит собственная честь, собственное имя, если ты еще молода и ничем неизвестна, кроме того, что была под покровительством погибшего Королевского Дознавателя и водила дружбу с мятежным ныне Сковером? ее имя уже замарано черным и жирным словом «предательница» и, как ни бравируй – это провал! Провал для того, кто еще в начале пути – испачкать свое имя…

            Остается лишь надежда на то, что ей, возможно, удастся спасти людей. Хоть одна спасенная жизнь взамен своей – уже загубленной.

            Сковер видел, что она уже знает ответ, но проявлял чудеса тактичности, изображая волнение. Он знал, что ей противно находиться  с ним так близко, что она сама себе противна, но Гилот слишком хорошо ее выучил, чтобы послать к черту какие-то призрачные жизни и броситься на волю, к спасению. Ей оставалось только сделать шаг к гибели прежнего мира.

            Сковер знал, что слова тяжело дадутся Эде и не торопил. Ему было жаль ее. Если бы не надобность в знаниях и неподкупности, если бы не воспитание Гилота, если бы не отсутствие  у нее единственной  какого-либо сочувствия…

            Да! Закон не должен сочувствовать! Они все – от самого Сковера до Мэтта начнут тянуть закон на свою сторону, они не должны прилагать руку к его созданию, чтобы закон не стал таким же орудием, как кровь короля! Человек со стороны – не имеющий жалости к врагам и союзникам…

            Прости, Эда! Но в королевстве Сковер знал всего двоих людей с такими знаниями о законе и без малейшего сочувствия к преступлениям – Гилот и Эда. Гилот закостенел, да и был стар. Эда же имела воспитание Гилота, но еще не жила в полной мере и разум ее был гибче.

-Прежде, чем я скажу, — голос ее звучал приглушенно, в волнении она искусала губы до крови, — я хочу, чтобы ты знал, что по закону – ты и твой совет, вы все – предатели. И что я надеюсь, что мой закон однажды приведет тебя и вас всех к смерти.

-И мучительным образом? – подсказал Сковер.

-Нет, — Эда покачала головой, — все преступники умирают одинаково вне зависимости от преступления. Это будет законом. Но я желаю тебе смерти – это правда. Я тебя ненавижу.

-Я знаю, Эда. Так ты с нами?

-Я с законом. Я не с вами. И если победит герцог или Катерина – ты сдашься?

-Сдамся сам и буду защищать тебя, заявлю, что ты не имела никакого представления о нашей деятельности. Что я похитил тебя, удерживал – все, что угодно заявлю.

-Ты скажешь правду! – возразила Эда. – Скажешь, что тебе было нужно от меня и что мы договорились. Я не хочу знать ваших дел. Я только…

-Хорошо. Это достойное условие! – Сковер знал, что так будет и все же испытал облегчение. – Ты будешь в этой комнате. Стражи не будет – я знаю твое слово, вернее – я знаю слово Гилота и он бы не стал совершать побег, пообещав, что не совершит его.

-Что мне…клясться? – она рассмеялась, холодно и презрительно.

-Нет, я просто сказал то, что хотел сказать.

            Уже в дверях Сковер обернулся к ней и сказал:

-Я знал, что ты примешь верное решение.

-Я запрещаю тебе говорить со мной так, как раньше и о чем-то, кроме моего проекта законов, — холодно, не оборачиваясь на него, отвернувшись к окну, ответила Эда.

            Вот этого уже Сковер не предусмотрел, но, понимая, что делать ему больше него, вынужденно ушел, оставляя враждебную соратницу один на один с собою.

 (6)

Утонуть в самоуничижительных мыслях Эде не дали: стоило только Сковеру ступить за порог, а Эде осознать в полной мере на что и с кем она согласилась, как в комнате появилась Акен, которая была до ужаса восторженной и от этого еще более раздражающей. Она вся светилась как будто бы изнутри, словно в ней цвело буйным цветом одной ей ведомое счастье.

-Альбер желает отужинать с вами, — сказала она.

-С каких это чертей? – грубовато осведомилась Эда. Ей хотелось есть, да и она осознавала, что Сковер все так представил, что и особенно некуда было деться, и пока оставалось предавать…

            Нет, не предавать. Спасать. Она спасает людей. Предатель – Сковер, Альбер и все остальные. Она выше этого. Она не дает им утопить всех в крови. Так поступил бы и Гилот.

            Гилот!

            Что-то снова оборвалось внутри. По лицу Эды скользнула уродливая тень и Акен даже слегка напряглась, с подозрением глядя на гостью. Неуверенно, выждав пару минут, повторила:

-Альбер желает отужинать с вами.

-А предать еще два десятка людей он не желает?  — протест был слабым и бессмысленным, Эда поняла это. Увидев глаза Акен, которая воззрилась на нее как на сумасшедшую, враждебная соратница согласилась:

-Луал его задери… я согласна.

            Ее провели какими-то длинными коридорами, похожими один на другой настолько, что даже Эде, обитательнице подземелий, в которые она. Быть может, никогда уже не вернется, стало тошно в этих змеиных коридорах. По стенам висели какие-то полотна, плохо знакомые ей, собранные хаотично, без какого-то либо смысла и общей тематики. Складывалось впечатление, что хозяин дома просто купил то, на что упал его взгляд и, не особенно заботясь о вкусе, повесил на потеху гостям.

            Если конечно, были они, эти гости.

            Зато обеденная зала, в которой уже сверкала хрустальными боками посуда, из которой исходили ароматы, пьянившие желудок, украшенная множеством свечей, расставленных по столу,  была очень большой и какой-то пустынной. Здесь не было полотен, и вообще не было никаких украшений. Только большой стол, накрытый на троих…

            Троих?

            Эда увидела Альбера сразу – сложно было не заметить человека его габаритов. Он приветливо поднялся из-за стола и сам отодвинул для нее стул по левую от себя  сторону. Неловко краснея, переминаясь и не глядя на всякий случай, Эда села.

            И тогда из какого-то темного, не очень хорошего освещенного угла, вышел человек высокого роста с нежными, очень мягкими чертами лица. Эда, уже видевшая три тарелки и три прибора, все равно как-то неловко дернулась…

            Но дело было не в том, что она не ожидала еще кого-то. Просто что-то поразило ее сверх меры в этом человеке так глубоко, что Эда забылась и как-то совсем растерялась.

            Незнакомец не отреагировал на эту неловкость. Он коротко кивнул ей, тепло обнялся с Альбером и сел напротив Эды.

-Итак, — Альбер сам занял свое место во главе стола, — я полагаю, что мне представляться не надо? Ронан – это Эда – она из дознавателей, Сковер перетянул ее к нам, она войдет в наш совет, как законник.

            Эду покоробило, что ее представляют именно так, но она не могла промолчать и поспешно добавила:

-Большего я делать не буду!

-И не надо, – милостиво хохотнул Альбер. — Луал и Девять рыцарей его! Не надо… Эда, в свою очередь, познакомься с Ронаном – это наш идеолог, поэт…и, кстати, ты что, опять был на улицах?

            Ронан, который, как со злорадством заметила Эда, все-таки смутился, не вовремя потянулся к кувшину с вином. Вопрос Альбера застал его врасплох.

-Был! – запальчиво ответил Ронан, отдергивая руку от кувшина. – народ должен знать, за что ему следует биться! Народ должен знать нас!

-А как насчет того, что должны вы? – надо бы молчать, но Эда не умела. Альбер хотел сам возразить Ронану, сказать, что он слишком боится за его безопасность, что на улицах ему опасно и сказать что-то еще ободряющее, в том духе, что только Ронан может придумать все до конца в будущем свободном мире, но, услышав слова Эды, осекся и обратился к ней с доброжелательным любопытством, разливая себе, Ронану и ей вино из злополучного уже кувшина:

-О чем вы говорите, дорогая Эда?

-Народ присягает трону, это его долг. Народ должен следовать этому долгу, — Эда почувствовала сухость в горле и заметила кубок подле себя, полный вина, кивнула, — спасибо.

-Народ должен? – тут вступил уже Ронан. Взбешенный еще на улице чьими-то насмешками, которые были ему так болезненны, он не вытерпел и сейчас, — народ? а король не должен? Король должен хранить свой народ, беречь его, лелеять! Вильгельм залил нас кровью и налогом…

-А вы, стало быть, умники, знаете лучший исход? – теперь Эда уже не думала о том, что она пленница и вообще находится в чужом доме. Альбер не возражал, пододвинув к себе блюдо с перепелками, он принялся терзать несчастные тушки и раскладывать куски по тарелкам спорщиков. Происходящее его будто бы забавляло.

-Мы позволяем народу решать, чего он хочет! – Ронан не мог поверить, что какая-то непонятная личность пытается обрушить идею, которой он недавно зажегся сам. – народ не хочет гнета короны, народ хочет…

-Это вам народ сам сказал? Народ не знает, чего он хочет! Вы поднимете мятеж, думаете, что придете освободителями, а на деле? Что будет в итоге? Что вы хотите устроить? Кровь еще большую? Резню? Да народ не знает другой жизни! Всегда был король. Поколениями!

            Ронан вскочил. Его глаза горели лихорадочной сталью. Казалось, он может сейчас одним взглядом только метнуть молнию. Эда, не стерпев, тоже поднялась. Но тут уже влез Альбер. Он ударил кулаком по столу, заставляя спорщиков вздрогнуть. А посуду лязгнуть и рявкнул:

-Ну-ка сели есть!

            Эда и Ронан, не сговариваясь, взглянули друг на друга, потом на Альбера, затем, оба, разом остыв, смутились своей вспыльчивости, поспешно сели на места и ткнулись в тарелки.

-Я сказал – есть! – уже мягче повторил Альбер и пододвинул к каждому блюда. – Есть и слушать меня.  Вот так.  Вы оба правы…так, тихо! Эда – народ действительно не сможет нас понять сейчас в полной мере, Ронан, пей. Нет, ты лучше пей! И ты, Ронан, прав. Народ сам должен решить, чего он хочет. Мы просто покажем народу альтернативу.  Выборный совет земель, понимаете? Законы.

            Ронан грубо отодвинул от себя тарелку. Альбер обеспокоился:

-Перепелки пережарены?

-Не хочу,- отмахнулся Ронан.

-Тогда пирог с почками? – Альбер сам занес нож над пирогом, румяно блестевшим в свете свечей.

-Не надо, — Ронан взял кубок с вином.

-Надо! – не стал терпеть возражений Альбер. – Бери пирог. Эда, ты почему не берешь пирог с почками?

            У Эды рот был набит птицей. Она усиленно двигала челюстями. Ссора ссорой, плен пленом, но поесть все-таки нужно. К тому же перепелки, зажаренные с грибами и какой-то тонкой подливкой с легкой кислинкой – это определенно то, что желудок принимал на ура. Один аромат только заставлял отвлечься от спора в тарелку.

-Как дети! – проворчал Альбер и отрезал по огромному ломтю пирога для своих гостей. Себя тоже не обделил. Жирно полив пирог из соусника, он принялся терзать его, не забывая при этом разговаривать. – Вы, кстати, Эда, говорили, что ничего не станете делать, кроме разработки законов. Вы даже Сковеру запретили говорить с собою, разве нет?

            Ронан с усмешкой взглянул на Эду, настроение его, кажется, заметно улучшилось, он пододвинул к себе свой кусок пирога.

Эду обожгло. Она, в самом деле, заявляющая, что ничего не будет делать, кроме того, что пообещала, влезла в разборки! Вступила в спор, хотя пообещала себе оставаться холодной и равнодушной. Немыслимо.

Она прикрыла глаза, чувствуя, как краска подступает к лицу. Внезапно ей стало жарко.

-Так к чему вы лезете в наши нехорошие споры? Они должны существовать за вашим полем деятельности, конечно, ваше неравнодушие меня радует и я нисколько не желаю упрекнуть вас в том, что вы не держите своего слова…- продолжал Альбер самым благостным тоном. – Ох, попробуйте еще вон ту булочку, Эда! Она с орехово-чесночным кремом и посыпьте ее с горкой свежей петрушкой и вы окажетесь на вершине блаженства. Ронан, ешь!

            Эда открыла глаза и увидела, что Ронан как-то тоже теперь вяло ковыряет свой кусок пирога.

-Я как-то устал, — признался Ронан, — наверное, я пойду спать.

-Я тоже, — промямлила Эда, понимая, что ей хочется обратно в комнатку, где нет никого. Подальше от…Альбера? Да он не так уж и раздражает. От вкусной и обильной пищи? Эде почему-то расхотелось есть.  – Только я не знаю, как вернуться в мою комнату. Меня привела Акен, боюсь я не успела…

-Я покажу, — быстрее, чем она закончила, вызвался Ронан. – Нам в одну сторону.

-Эх вы, — с тоскою глядя на них, промолвил Альбер, — вы не знаете еду, вы не любите и не умеете есть! Ладно, идите…

            Эда, чувствуя за своей спиной Ронана, торопливо вышла из залы, оставляя почти нетронутый свой ужин и огорченного Альбера, который теперь терзал никем неопробованные булочки с орехово-чесночным кремом, щедро посыпая каждую свежей петрушкой.

            В коридоре Ронан выступил перед Эдой – она и не сопротивлялась. Резонно – он живет здесь дольше, а значит и знает лучше этот дом, так чего лезть?

-Я был груб, — сказал Ронан, когда Эда меньше всего этого ждала. Они свернули в первый раз от обеденной залы в змеиный узел переходов и проходов. – Я приношу извинения. Альбер сказал, что ты не желаешь помогать нам чем-то, кроме законов – и это твое право. Больше я с тобой в спор не ввяжусь. Только если по делу.

-Спасибо…- неуверенно ответила бывшая дознавательница и добавила неожиданно сама для себя, — наверное.

            Ронан остановился и круто обернулся к ней:

-Я что-то упустил?

-Мой мир сходит с ума, — пожаловалась Эда. – Я не знаю, где правда, где ложь. Кто прав и в чем. Я…не знаю. Прости. я потеряла все из-за вас. Но я не знаю…

            Она всплеснула руками, досадуя сама на себя и не понимая, что именно желала вообще сказать, да и зачем. Кому? Все ее собственные скорби и горести, гибель  Гилота, утраченная должность дознавателя и мирное существование в подземельях, личное ее предательство…такое необходимое, но все же – предательское – все обрушилось вмиг, навалилось тяжелыми медвежьими объятиями, как, бывало, обнимал Фалько всех, кто попадал ему под руку, до хруста ребер…

            Все навалилось. Запульсировало в голове, подступило колючими и злыми слезами к горлу. Эду качнуло. Она не ела, нервничала, была обездвиженная, а теперь перепелки и духота обеденной залы, собственные переживания – все сыграло против нее.

            Ронан больше угадал ее состояние. Когда Эду качнуло, он в один момент оказался рядом и поддержал.

            Некоторое время сознание еще к ней возвращалось. Она овладела собою, в сознании своем встретила укоризненный взгляд Гилота и это окончательно выдернуло ее из беспамятства. Эда оттолкнула руку Ронана:

-Я в порядке!

-Это я вижу, — спокойно ответил он, — порядок только случайный какой-то. Пойдем дальше или останешься жить здесь?

-Пойдем! А что здесь? – Эда сделала несколько шагов по коридору, но обернулась на стены и увидела, что за некоторыми полотнами скрываются двери.

-Склад редких товаров Альбера, — охотно объяснил Ронан. – Лезть не советую. Он хранит и ткани, и приправы всякие, и еду, но иногда здесь бывают вещи и жуткие.

-Жуткие?

-Ну, да… — Ронан сворачивал уверенно раз за разом, ничего, казалось, не может сбить его с толку. Оружие – это еще ничего. Не трогай – не поранишься. Редкости. Картины, скульптуры – тут уже хрупкие вещи. А вот с ядами сложнее.

-С ядами? – почему-то Эде досадно вспомнилась Веховая Вода.

-Покупают все, — торопливо пожал плечами Ронан. – Твоя комната. Тебе что-нибудь нужно? Ты в порядке? Точно?

-Я в порядке! – Эда даже сгрубила. Но решила смягчить, не выдержав шелковых и осторожных черт лица Ронана, которые блеснули даже в темноте коридора. – То есть…я устала.

-Тогда – спокойной ночи, — Ронан кивнул ей и, не дожидаясь, пока она зайдет в комнату, двинулся по коридору дальше, а Эда поймала себя на том, что провожает его уход взглядом, вместо того, чтобы войти в свою комнату, закрыть дверь и выругаться с особенной тщательностью…или заплакать. Или еще что-нибудь. Хоть что-нибудь, что позволит ей забыться, что поможет почувствовать себя не ничтожно-слабой, а живой…

 (7)

То, что Сковер не оставит ее в покое, Эда даже не сомневалась. Она провалилась в беспамятство на несколько часов, проснулась от осторожного прикосновения Акен, которая принесла ей немного одежды взамен уже измятой и грязной.

            Эда умылась, привела себя кое-как в порядок, переоделась. Больше на ней не было серого цвета. Она попыталась облачиться в одежду поскромнее, но все равно было непривычно. Темно-зеленый цвет казался ей до ужаса ярким, и сама она вся вдруг озаботилась тем, что такой фасон, оказывается, ей неудобен.

            А раньше она бы даже не задумалась над этим.

            Переодевшись, Эда честно попыталась взяться за бумаги и чернила, чтобы приступить к разработке законов, но поняла, что вообще не знает, как и с чего ей начинать. Встала, походила по комнате, снова села за стол и снова принялась гипнотизировать взглядом пустой лист.

            Мысли не слушались.

            С тоскою вспоминался ей Гилот, который точно и верно знал, что нужно писать, когда и как. Он без труда писал сотни докладов королю и в Совет, вносил какие-то законопроекты, но это шло от его идеи и от его веры. И Эда сейчас приходила к мысли о том, что если у нее не получается ничего сочинить, то это значит только одно: она из себя ничего не представляет, кроме оболочки.

            У нее нет мнения, у нее нет чувств, у нее есть только скорбь и желание вернутьсяы в прежнюю жизнь, которая теперь слишком далеко и уже не вернется к ней.

            Эда мучилась долго. Она вставала и ходила по комнате, садилась, бралась за перо и снова вставала, когда перо не хотело лежать в ее пальцах. Она ходила взад-вперед, почему-то  отчетливо вспоминая, как Гилот учил выводить ее буквы.

             У него всегда был аккуратный и строгий почерк. Буквы, что он выводил, легко читались и имели строго одинаковую толщину, наклон и высоту.

            А строчки Эды скакали по листу. Буквы, похожие на раздавленных червей, вились криво, закруглялись или, напротив, размазывались…

            Желудок сжало ледяной рукой горечи. Эда почувствовала, как находят на нее слезы самой настоящей утраты и сжала себе горло непослушными одеревеневшими пальцами, глуша подступающее рыдание.

            И в эту минуту ее мучения были отсрочены. Отворилась дверь, появилась Акен, возвестившая, что ее ждут на завтраке у Альбера.

-Опять? – Эда даже испугалась. А потом устыдилась. Она вспомнила отчетливо и ясно, что поступила не очень хорошо вчера, на ужине…это было же вчера? Луал! Как сложно было ей следить за временем.

            Акен только удивленно воззрилась на нее и посторонилась в дверях, предлагая ей выйти из комнаты.

            Пройти с Акен длинными коридорами с Эдой не дал Ронан, тоже направлявшийся, без сомнений, на завтрак. Он был чуть потрепан, видно, что только встал (Эда про себя усмехнулась: хорош идеолог мятежников! Спит до светла). Ронан отчаянно зевал, но Эде даже улыбнулся и тепло приветствовал ее:

-Доброе утро! Как спалось?

            Эда пожала плечами и неопределенно промычала. Ронан ответом удовлетворился и сделал знак Акен:

-Я провожу нашу гостью вниз.

            Акен мгновенно исчезла. Эда решила, что после того, как на глазах у Ронана она проявила слабость, посмев пошатнуться, ей следует объясниться с ним. Да и Гилот, она была уверена, поступил бы также. ведь слабость недопустима.

-Я хотела извиниться, Ронан.

            Ронан даже остановился и обернулся на нее:

-За что?

-За вчерашнее проявление слабости. Я… — Эда поняла, что выдержать его взор ей неожиданно сложно и сделала вид, что ее страшно увлекло какое-то очередное разноцветье на стене. – Я проявила слабость.

-Ну и хвала Луалу! – фыркнул Ронан, — а то по рассказам Мэтта я уже решил, что ты не человек.

-Мэтта? – обожгло. Почему-то очень обожгло. Хотя Эда, конечно, уже слышала, что Мэтт с мятежными заговорщиками. Слышала от Сковера. Только как-то легко ей вдруг забылось это. – Ах…да.

-Он вообще отзывался о тебе странно, — продолжал Ронан, первым шествуя в путанице коридоров, — но да ладно. Не переживай, я никому не выдам то, что ты тоже живая. О, доброе утро!

            Вышли из коридора прямо в залу. Эда даже дернулась от неожиданности – так был заметен контраст между коридорами и залой, в которой было теперь светло и без свечей. Стол также обильно заставлен едой, на главном месте Альбер, а вот рядом с ним, по левую сторону…Сковер.

            Эда прекрасно помнила, что запретила Сковеру говорить с собою о чем-то, кроме дела, но была уверена, что он не оставит ее в покое и заговорит. Так, как будто бы они друзья, и он ее не предал, не предал весь ее мир.

            Эда напряженно кивнула Альберу, но даже не взглянула позвавшему ее Сковеру. Делая вид, что не замечает ни его, не отодвинутого рядом с ним стула, Эда села рядом с Ронаном по правую сторону стола.

            Ронан даже не удивился, Сковер прищурился, Альбер ухмыльнулся и пожелал всем приятного аппетита.

            Стараясь ни на кого не глядеть, Эда положила с щедрого предложения Альбера маленький кусочек жареной рыбки в тарелку и принялась усиленно жевать его, терзая несчастный кусочек маленькой вилочкой.

-Как спалось? – спросил Сковер, задетый за живое.

            Эда не ответила.

-Эда, ты что, действительно не будешь со мной разговаривать ни о чем, кроме дела? – бывший дознаватель оскорбился. – Это бред!

            Эда покачала головою. Вступил Ронан:

-На вашем месте, Сковер, я бы радовался, что так легко вышло отделаться. Моя бы воля…

-Прошу прощения, это с каких пор ваша воля стала иметь значение? – Сковеру не следовало так говорить, но молчание Эды, которое он, по собственным мыслям, мог спокойно вынести, раздражало его гораздо сильнее.

-Сковер! – предупредил Альбер, который мог вынести очень многое: оскорбления в свой адрес, недостачу, вороватость торговцев и неприкаянность гильдии, но вот чего не мог вынести, так это оскорбления самого близкого к себе человека.

-Вам не следует лезть в это, Ронан! – смягчился Сковер, не желающий пока так явно ссориться с Альбером. – Это наши разборки!

-Эда наш законник, а вы член совета, если вы задеваете одного из нас, вы должны быть готовы к тому, что вас одернут, — возразил Ронан с издевательской усмешкой.

            Эда почувствовала, как гнев вскипел в ней с новой силой:

-Я не одна из вас!

-Но вы с нами, — спокойно прервал ее гнев Альбер. – Ронан выразился слишком грубо, но точно. Сковер, я тоже не хочу, чтобы травмировал такого нужного нам человека. Ронан, впредь выбирай слова осторожнее.

-Хорошо, — нехорошо улыбнулся Сковер, — тогда, скажите-ка мне, Эда, как продвигаются ваши дела? Вы уже начали что-то составлять для нас?

            Альбер бросил на нее быстрый взгляд и ответил, спокойно угадав:

-Сковер, во-первых, Эда не будет зачитывать свои проекты каждому из нашего Совета. Это бред. Сначала она зачтет мне, потом Ронану, потом тебе, потому этому…Мэту, потом Кеноту… да ну к черту! Во-вторых, Эда еще плохо знакома, вернее, совсем незнакома с нашей идеей. В-третьих, рыба сегодня замечательно прожарена, не находишь?

-Да, да, — даже не взглянув в тарелку с рыбой, подтвердил Сковер, — в таком случае, Эда, тебе придется взаимодействовать со мной.

            Эде не хотелось. Этот человек разрушил ее мир, вывернул всю судьбу наизнанку и загнал в ловушку, возводя свое предательство и призывая принципы дорого и убитого ей человека. Этот человек – виновник того, что она пленница, предатель и мятежница… как смеет он! Как смеет он требовать еще какое-то взаимодействие с нею!

-Это еще почему? – вместо Эды спросил Ронан. – Зачем ей взаимодействовать с вами, если она не лезет и не полезет дальше составления законов?

            Сковер даже дар речи потерял от негодования:

-Я объясню ей…да ты…

-Вы идеолог? – вежливо спросил Ронан. – Кажется – нет. вы всего лишь воитель на улицах. На ваших плечах оружие. На моих – идея.

-А на моих деньги и стол, — заметил Альбер, — возьмите помидоры с чесноком и зеленью. К рыбе они замечательно подходят. Может быть – вина?

-Утром? – быстро спросил Ронан. – Плохая идея, мой друг! А вы, Сковер, опять лезете не в свое дело! Идея и закон идут вместе.

            Сковеру хватило выдержки и ненависти к Ронану, которая и без того уже имела свою чашу, чтобы не выдать то, что вертелось на языке. Он кивнул, с холодной презрительностью, так хорошо знакомой Эде, кивнул:

-Как вам будет угодно, Ронан!

-А мы с тобой обсудим идею. Вернее, я расскажу тебе нашу систему, как придумал управление и все такое, а ты уже там натворишь своих законов, — Ронан повернулся к Эде и она пожалела, что не села все-таки ближе к Сковеру. Ее снова обожгло чем-то очень болезненным и тяжелым. Она отвела взгляд, кивнула и принялась за рыбу, даже не чувствуя ее вкуса.

            Позже она даже не смогла вспомнить, что вообще ела. До самого конца завтрака, как бы не цеплялись друг к другу Ронан и Сковер, как не задевал бы Сковер Альбера, а Альбер Сковера, Эда не подняла головы. Кажется, она вообще больше не слышала ничего. Ее било странной мыслью, от которой разливалось тепло по телу, такое ненавистное тепло!

            «Он заступился за меня».

            И не было сил прогнать эту вязкую, колючую мысль!

 

 (8)

-Я не люблю, когда меня заставляют ждать, — заметил Альбер вместо приветствия, когда возник, наконец-то перед ним и виновник ожидания министр Лагота – Леа.

-А я не люблю приходить вовремя, — пожал плечами хладнокровный и удивительно спокойный, а от того еще более опасный Леа.

            Альбер чувствовал себя не в своей стезе. Это в своем доме или на заседаниях заговорщиков он был кем-то, властвовал и покорял. Но он не умел лить кровь, как Сковер, потому и проигрывал на улицах, не обладал таким ораторством, как Ронан, который завоевывал любовь толпы, и не был таким хладнокровным, как Леа.

            Альбер привык, что зависят от его благосклонности, от его денег и его решения. Зависеть от кого-то самому ему было жутко, непривычно и как-то неестественно. Еще недавно он верил, что эти дни, когда он склонялся и уступал, когда заискивал, давно миновали, но нет…

            Оказывается, что не миновали. Совсем.

-Ну ладно! – с раздражением, за которым скрывался откровенный страх, промолвил Альбер, — давай к делу.

-К делу так к делу, — согласился легко Леа. – Значит, так… Моро тайком послал письмо к принцессе Катерине.

-Нормальное такое «тайком», — проворчал Альбер, судорожно прикидывая, худо ли от этого письма будет.

-Ну да, — Леа не отпирался, — «тайком». Мы позволили. Катерина будет в бешенстве, сцепится с Лаготом, а мы просто призовем народ к миру…вы, вернее, призовете народ к миру и установите свою власть.

            Место для встречи выбирал Леа, а выбрал он неуютный полутемный сырой закуток пепельного Ряда, и от осознания этого факта, от осознания его власти над этим местом и происходящим, Альберу было совсем нехорошо. Но он скривил губы в привычной усмешке и спросил:

-А ты?

-А я подожду, — притворно вздохнул Леа. – Приберегите мне местечко?

-Трус…

-Нет, логик, — возразил пронырливый министр. – Вы, конечно, мне больше симпатичны, но всякое может случиться и даже на пороге победной черты нельзя быть уверенным абсолютно – это участь глупцов.

-А ты не глупец? Ах, да, ты только трус!

-Сменить убеждения ради выживания – пустяк, — Леа снова пожал плечами. Его не смущало ни одно обвинение. Он уже слышал их достаточно на своем веку. – Это не так сложно, как многие пытаются себе вообразить.  Ты торговец, ты должен понимать.

-Нет, — Альбер не спешил соглашаться. Он никогда не скрывал своей позиции о чести. – Знаешь, Леа, я торговец, по этой причине, я не имел никаких убеждений вообще. Я торговал с врагом и другом королевства, потому что для меня это были только покупатели. А сейчас…

-Что, старость и сентиментальность подкралась? – Леа не удержался и расхохотался. Язвительно, холодно. Его смех гулко отразился от сырых стен закутка пепельного Ряда и Альбер вздрогнул:

-Тихо! Ты чего хохочешь как…

            На языке крутилось «ненормальный», но Альбер осекся. Решил, что не следует раздражать Леа и не закончил своей фразы.

-Потому что мне смешно, — Леа прислонился спиной к мокрой и плесневелой стене какого-то убого домика. – Мне смешно, Альбер!

-Ты не тяни, — нахмурился торговец. – Говори дальше!

-Дальше, — мечтательно протянул Леа, — изволь! Принцесса Вандея тяжело переживает утрату отца. Лагот тяжело переживает предательство Сковера и существование в заговоре еще одного заговора. Не верит никому…

            Альбер вопросительно поднял брови, и Леа улыбнулся и лицо его стало еще более жутким:

-Только мне.

-Так и не научился разбираться в людях! – вздохнул Альбер. – Что с новым жрецом?

-Кровер успешно захватывает прежние позиции дознавателей. Теперь Жрецы Луала и Девяти Рыцарей его имеют право проводить следствие и творить суд. В отсутствие Гилота, в наличие предательства Сковера это было логичным.

-Дальше, — непроницаемо попросил Альбер.

-Пара дознавателей бежала из плена Лагота, — Леа зевнул.

-А я сегодня обжег язык горячим рулетом! – обозлился глава Торговой Гильдии. – И что? Я о серьезных вещах прошу докладывать.

-Если о серьезных, то письмо, власть Кровера, и Лагот в бешенстве, не знает, куда метнуться, — покладисто подвел итог Леа.

-Ну…хорошо.

-А у вас? – прищурился советник. – Что нового? Та девица согласилась разрабатывать закон?

-Согласилась, — напряженно отозвался Альбер. – Сейчас она нам пригодится. Но она отказывается слышать о чем-то, кроме своей работы, сохраняет отчужденность.

-И сохранит?

-Полагаю, что нет, — Альберу вспомнились вспышки Эды. Если человек равнодушен – он не спорит. Если врывается в спор, значит может сменить свою позицию. К тому же, Альбер, прекрасно знающий Ронана, заметил, что тот проявляет интерес к враждебной соратнице. Чувства, рожденные на грани предательства и войны, обостренные угрозами и полным отсутствием в жизни Эды какого-то неизведанного прежде мира – все это сулило скорую оттепель в душе соратницы.

-На кой она вам…у вас же есть Мэтт из дознавателей.

-Он трус, — жестко возразил Альбер, — к тому же, законы должен создать тот, кто не имеет с них выгоду. Она ненавидит нас, презирает, а это говорит о том, что она будет жестока. Ее воспитал фанатик и это тоже дает возможность назвать ее закон суровым, но он будет суровым для всех. В ней нет сочувствия ни к кому из нас.

-Странные вы люди…- хмыкнул советник. – Мне пора. Мое отсутствие не может быть долгим. Почтенный герцог желает чаще видеть своего друга.

-Конечно, куда он без комнатной собачки!

-Альбер, не раздражайте меня, — очаровательно улыбнулся Леа, — к слову, о собачках. Говорят, ваша поэтическая собачка бегает по улицам, высунув от усердия язык.

-Вы о чем? – всякая веселость, даже напускная, оставила Альбера. Он понял зловещий смысл слов своего опасного соратника, но пытался сделать вид, что смысл ему не ясен, надеясь, что ошибся.

            Лучше ошибиться!

-Об этом, как его, — Леа щелкнул пальцами, — Ронане?

-Он мой друг, — напомнил Альбер.

-А раз это так, то уберите его с улиц! – громыхнул Леа. – Вы сами просили протолкнуть идею уничтожения…лишних в ваших рядах. Думаете, какой-нибудь солдат, отправленный на улицы, станет разбирать имя своего врага? Вы хотите убрать Сковера руками Лагота…пусть! Вы хотите спровоцировать кровавый шепот среди мирного населения, чтобы озлобить народ – плевать!

-Тише! – Альбер схватил за рукав Леа, — прошу вас! Прошу!

-Ха, — Леа с презрением вырвал свой рукав из пальцев Альбера, — еще обвиняете меня в трусости! А сами-то… ладно, Альбер, ладно! Я предупредил. Я сделал все, чтобы ты был доволен, я протолкнул проект по уничтожению лишних вашему делу людей Лаготу. Теперь ход за вами. Но если ты не хочешь случайной смерти Ронана, если не хочешь, чтобы он случайно занял место Сковера, то убери его с улиц!

-Уберу, — Альбер прижал руку к сердцу, — клянусь, я…

-Да мне вообще плевать, — холодно отозвался Леа, — мне плевать на тебя и на Ронана. Я просто предупреждаю.

            Не давая возможности опомниться, Леа повернулся на каблуках, и пошел уже, было, не прощаясь, но Альбер, ощутивший вдруг острую досаду, смешанную с пепельным чувством стыдливого страха позвал:

-Эй, Леа!

            Леа обернулся. Он был удивлен. Крайне удивлен такой фамильярностью.

-Скажи-ка, а как ты не путаешься в том, кого и когда предал? – спросил Альбер, манерно растягивая слова.

-О, — Леа даже широко улыбнулся, — я сначала записываю все и про всех, а потом сижу и темными ночами разбираю. Разбирал бы быстрее, но видел бы ты мой отвратительный почерк!

            Леа махнул рукой, и, теперь уже окончательно развернулся и зашагал прочь, оставляя Альбера в Пепельных Рядах и тревоге.

 (9)

 У Принцессы Катерины была яростная натура воителя и полное одиночество. Выданная замуж за принца соседних земель, отосланная отцом в спешке за моря, разлученная с любимой младшей сестрой, она не обрела ни друзей, ни союзников. Лицемерие, неторопливость, лживая лесть, царившие за морем, в земле ее мужа, не позволили ей – прямой и решительной стать своей.

            Про нее говорили, не скрываясь, что она чужая, чужой и останется. Катерина смогла говорить на другом языке, отвернуться от Луала и девяти рыцарей его и принять новую веру и все же осталась никем.

            Ее муж – некогда  принц, а теперь король —  Филипп, не скрываясь, говорил, что рассчитывал на большее значение своего брака, но если дом Катерины так слаб, если король Вильгельм (ныне почивший), позволяет себе благоволить к герцогу Лаготу, то не следует уже ожидать что-то хорошего от этих земель вообще.

            Катерина не лезла в политику – ей бы не позволили. Да и она бы себе этого не позволила. Она не прижилась при дворе, и не успела даже понять, как и почему у нее отняли вдруг всех верных ей людей. Почему отослали прочь всех прежних служанок? Почему так редко стал писать отец и даже сестра? И куда забрали воспитавшего ее Моро?

-Его вызвал твой король, — ответил Филипп тогда.

-И он не простился? – Катерина смотрела на мужа без почтения, принятого за морем и это тоже выделяло ее в невыгодном свете, делало чужой.

-При дворе твоего короля все ужасные грубияны, — пожимал плечами супруг, — если у тебя все, оставь меня.

            О любви между Филиппом и принцессой речь даже не заходила. Катерина знала о любовницах мужа, но делала вид, что каждый из этих слухов до основания лжив. Сама же она любовников не имела, считая это ниже своего происхождения  и Божественной Клятвы.

            Дни принцессы проходили за чтением, шитьем и прогулками. Она редко вступала в разговоры и в основном отмалчивалась. Себе Катерина принадлежала только вечерами, перед самым уже сном, когда она молилась Луалу и девяти рыцарям его на родном языке и перечитывала последние письма сестры Вандеи.

-Народ будет в ярости, узнав, что ты все еще верна Луалу и девяти рыцарям его, несмотря на обет, — заметил Филипп, придя к ней вечером. Заметил он почти равнодушно. Ему сложно было испытывать что-то к этой холодной, заключенной в кокон собственной души женщине.

-Я соблюдаю обряды ваших богов, — жестко промолвила Катерина, — но моя душа – для Луала и только!

-Да как знаешь, — отмахнулся Филипп и больше не заговорил об этом с нею.

            Катерина держала не только душу свою в строгости, но и тело. Она поднималась с рассветом и делала несколько упражнений, к которым приучил  еще Моро, когда принцесса была маленькой. Затем умывалась ледяной водой из серебряного кувшина, приводила себя в порядок и садилась за чтение. В одежде была сдержанна, отрицая излишество, но понимая, что при ее положении излишества не избежать. Между тем в пестроте заморского двора наряд ее выделялся за счет простого шитья и отсутствия россыпей блестящих камней. В еде также соблюдала осторожность, ела маленькими порциями, совсем не пила вина.

            Весь образ принцессы имел черты жесткие, начиная от туго сплетенных в косы волос и заканчивая положением ее за столом – идеально ровной спиной, и холодностью взора, которым она оглядывала навечно чужой себе двор, ставший тюрьмой.

            На судьбу Катерина не жаловалась. Она знала, что принцессы не вольны распоряжаться судьбой и единственное, чего ей хотелось больше всего после блага народа, это то, чтобы младшая сестра Вандея была выдана более удачно и счастливо.

            Катерина воплощала холодную вежливость в речах и письмах. Молчаливая, даже затворная, но несгибаемая и дисциплинированная – она была такой чужой в заморском шуме!

            Письмо, пришедшее от Моро, она прочла трижды прежде, чем овладела собой и поднялась из-за своего стола. Написав короткий ответ, бросилась к мужу.

            Король знал, что появление жены имеет причину – праздного любопытства она себе бы никогда не позволила. Поэтому он принял Катерину  с вниманием, несмотря на ранний час, четкое желание поспать и гудящую после обильного вина голову.

-Из моих земель пришло письмо…

-Из прежних твоих земель, — поправил король, — ну?

-Мой отец мертв, — Катерина не отреагировала на колкость. – Уже неделю. Гонцы задержались.

-Учитывая политику Вильгельма, он ушел очень вовремя, — Филипп потянулся на подушках, — ну и дальше?

-Трон моих предков, трон моего отца может уйти к последнему проходимцу! – в глазах Катерины сверкнуло сталью. Не выдержав, она вскочила и принялась ходить взад-вперед по комнате.

            Филипп некоторое время понаблюдал за ней, потом поморщился и попросил:

-Сядь, безумное создание!

            Она вздрогнула, покорилась, села.

-Мой отец за несколько часов до смерти позволил Божественной клятве связать мою сестру и Лагота! Моро…- Катерина осеклась, затем заговорила ровнее, спокойнее, — Моро – это мой наставник.

-Тот, что не захотел с тобой проститься, — кивнул Филипп, — да-да.

-Моро, — проигнорировала Катерина и эту колкость, сумела продолжить, — пишет, что Лагот запретил сообщать мне об отце. Он хочет власти!

-Кто ж ее не хочет, — король зевнул. – От меня ты что хочешь?

-Что я хочу? – все, что было в ней наследовано и завязано кровью Вильгельма, мгновенно ожило. Она поднялась снова – прямая и воинственная. Голос – молодой, крепкий, лишенной вкрадчивости и мягкости, восславленной в этих землях, зазвенел всеми стальными нотами. – Я – принцесса Катерина, дочь короля Вильгельма, жена короля Филиппа…ты смеешь спрашивать, что я хочу? Трон отца переходит к сыну, но мой отец не имел сыновей…

-Или один из них скрывается в юбке, — бормотнул Филипп негромко. Он не любил Катерину в таком состоянии. Он ее вообще не любил, а воинственная она пугала его еще больше.

-Трон моего отца переходит к старшей дочери, то есть ко мне, и к моему мужу… — она хмыкнула, — то есть – к тебе.

-Точно, а я думаю – кто ты мне? – Филипп поднялся с постели, подошел к столу, аккуратно по дуге обогнув свою жену.

-Мой долг, как старшей сестры, как принцессы моих земель – защитить мой народ! Герцог Лагот – проходимец, он…

-А как умер твой отец? – перебил король, наливая по двум кубкам вино и пододвигая один к супруге.

            Катерина осеклась. Она вызвала в памяти письмо Моро: «Принцесса Катерина, милый друг! Я сообщаю вам с опозданием, от меня независящим, скорбную весть: ваш отец, наш любимый король скончался на пиру по случаю Божественной Клятвы между герцогом Лаготом и Вашей младшей сестрой – принцессой Вандеей.

Я полагал искренне, что вы знаете об этой утрате, но на сегодняшнем совещании, среди таких же растерянных соратников, как я и соратников спешно набирающего властные полномочия герцога Лагота, я понял, что вы не осведомлены!

Это говорит лишь об одном: о предательстве! Это клятвопреступление! Пусть силы Луала и Девяти рыцарей его покарают предателей, посмевших пожелать трон в обход старшей дочери, мужу младшей…всем ясно, что герцог Лагот вероломен! Принцесса Вандея вполне может быть жертвой его плана. Она в слезах и скорби. Ее письмо, отправленное вам, было перехвачено по указке герцога!

Спешите, принцесса, пока у вас не отняли дом! Спешите, принцесса, пока есть еще куда! Ваш народ должен увидеть силу! Вернитесь и защитите народ – заклинаю вас имена Девяти рыцарей Луала!

Ваш вечно преданный друг –

Моро».

-Мне не написали, — признала Катерина, пробежав мысленно письмо.

-Скорее всего – заговор, — сообщил Филипп.

-В наших землях не бывает заговоров! Там есть Гилот! Это королевский дознаватель, который скорее арестует Луала со всеми рыцарями его, чем допустит…

            И король Филипп до обидного громко рассмеялся.

-Ты прости, — смеясь, выдавил он, — но ты наивна! Да, женушка! Наивна! Ха… кем бы ни был твой Гилот – он может быть участником заговора. А может пропустить его. Он человек. А то, что ты говоришь о нем, характеризует скорее фанатика…

            Филипп кончил смеяться и уже серьезно взглянул на супругу:

-А эти люди, все эти фанатики – они не знают реальности! Они живут законами, мыслями идеями, которые образуют строгие фигуры и все, что выходит за их пределы – им непонятно. Они не знают народа.

            Катерина почувствовала, как у нее дрожат ноги. Она поспешно села, не желая выдавать своей дрожи, ведь дрожь – признак слабости. Ей были неприятны слова мужа, но она не могла найти возражение им, все вдруг помутилось перед нею.

-Да, — продолжал король, — скорее всего – это заговор. За сестру тебе переживать не стоит – она нужна Лаготу, он ее не тронет.

-У меня есть народ! – вспыхнула Катерина, но не смогла выдержать насмешливого взора мужа и отвела взгляд.

-И ты, конечно, хочешь защитить его?

-Это мой долг! Долг перед троном, перед отцом…

-Да-да…- отмахнулся Филипп, — и ты, конечно, готова идти воевать?

-Разумеется!

-И уничтожить Лагота?

-Да, если  нет никакого заговора и нет, он пытался отвадить меня, он…

-Тогда – сделка! – Филипп сел напротив своей жены. Катерина взглянула с изумлением – само слово «сделка» ей было неприятно.

-Сделка, — повторил король. – Я помогаю тебе вернуться домой и навести порядок. Дам солдат. Дам монет. Там уже воюй сама, как хочешь…

-Что взамен? – неожиданно в горле пересохло, Катерина невольно облизнула губы.

-Ты останешься в своих землях, — Филипп улыбался, словно бы не его слова резали весь привычный мир Катерины на куски. – Навсегда. и снова примешь своего Луала и черт знает кого еще.

-Это нарушение Божественной Клятвы! – у нее был долг, обязанность перед отцом, перед Луалом! Она обещала быть женой под сводами алтаря.

-Да мне плевать, — пожал плечами Филипп. – Еще ты выдаешь мне Лагота, и его земли платят мне.

-Нет, — возразила Катерина. – Лагот – друг моих земель.

-Узурпатор? – хмыкнул король. – Ты хочешь домой, а я хочу избавиться от тебя. Мне тошно! Тошно… а ты должна защитить народ.

-Это предательство, это клятвопреступление…- Катерина даже не заметила, как глаза ее наполнились слезами.

            Филипп закатил глаза:

-Теперь я вижу, что там за Моро! Слушай сюда, супруга моя драгоценная! Здесь ты чужая – это раз. Не перебивай – это два. Мне плевать на твоего бога – это три. Тебе нужно домой к твоему народу и к трупу твоего отца – четыре! Мне нужен Лагот и пополнение в казну – это пять! Король, принц и любой герцог должен заботиться о своих людях больше, чем о своей душе. Если тебе гореть в аду после того, что ты разорвешь Божественную Клятву – то ради твоего народа!

-Мы не горим после смерти, — возразила Катерина, — мы…

-Мне плевать, — повторил Филипп. – Предложение ограничено. Если нет – встань и выйди отсюда, не порть утро. И не смей тогда заговаривать больше. Если да – выпей из второго кубка.

            Принцессы не принадлежат себе. Даже если хотят. Катерина не колебалась в душе своей, но знала, что должна выдержать паузу. Она прекрасно понимала, что Моро не стал бы бить тревогу, если бы обстоятельства не вынудили его, знала, что Вандея – богобоязненная и слабая не сможет никого защитить, даже себя. А Лагот… что ж, каждый платит за свои грехи.

            Она выждала. Каменная, холодная и ровная, сплетенная из решимости, Катерина коснулась пальцем ножки второго кубка, поднесла ко рту и заставила себя сделать глоток. Она в жизни не пила вина и поморщилась, когда оно коснулось ее губ.

-Ну и молодец, — похвалил Филипп и улыбнулся по-настоящему, спокойно и весело, как будто бы произошло, наконец, долгожданное ему событие.

 (10)

 -И всё-таки, я очень скучаю по своей жене, мне нет покоя! – пожаловался Фалько, осторожно орудуя палкой в тлеющих костерных углях.

-Действительно, — Паэн закатил глаза, — никто не будет искать беглецов из тюрьмы узурпатора в его собственном доме!

            В заключение они попали еще на пиру, где был убит Вильгельм. Началась паника, они попытались ликвидировать Сковера, но в итоге… в итоге, Сковер убрался, а воцарившийся Лагот убрал всех, мало-мальски подозрительных. В первую очередь это коснулось дознавателей, к которым герцог испытывал теперь определенное отвращение.

            Фалько и Паэн, ничего не знающие, не понимающие и запутанные, не имеющие возможности исполнять свой долг, оказались заперты в тюрьме, и только замечательное знание всех подземных лабиринтов помогло им воспользоваться тем, что один из стражников зазевался…

            Они сбежали меньше суток назад, но теперь не знали, куда податься. Фалько хотел вернуться домой, к жене, а Паэн на это справедливо заметил, что самое логичное, что сделают стражники – пойдут в дома близких.

-К тому же, — продолжил Паэн, — я понятия не имею, что нам сейчас делать.

-Я тоже, — признал Фалько. – Лагот – узурпатор. Сковер и Лагот готовили переворот, а в итоге…

-Сковер – предатель, — жестко хлестанул Паэн. – И кто еще – мы не знаем.

-Мэтт.

-Да, Мэтт, — Паэн не стал развивать эту тему. У обоих в уме крутилось еще одно имя, но произнести его было слишком страшно. Однако все, что необходимо сказать, однажды будет сказано. Выждали минуту, еще одну и Паэн спросил:

-А Эда?

-Нет! – Фалько даже выкрикнул. – Это невозможно! Гилот убит! Он воспитал ее преданной. Она не предаст. Нет, только не она.

-Однако говорят, что Эда пропала, — промолвил Паэн осторожно. Ему тоже не нравилось даже предполагать о предательстве Эды – воспитанницы подземелий, ученицы Гилота, но он привык смотреть в глаза правде.

-Она скорее умрет, — возразил Фалько. – Нет, не смей даже говорить, что она…

-Гилот мертв, — напомнил Паэн твердо. – Не думай, что у меня нет сердца. Не думай, что мне его не жаль. Не думай… я сочувствую тому, что мы вообще говорим об этом.

-Гилот мертв, а она его ученица! – вспыхнул Фалько.

-И она была в хороших отношениях со Сковером. И только слепой не видел, что Эда влюблена в Мэтта!

-Паэн…

-Нет! Нет, послушай! Сковер – предатель. Мэтт тоже. Эда пропала. Не находишь, что убить Гилота мог только тот, кто хорошо знает его…

-Хватит. – Фалько отшвырнул палку, которой перемешивал угли, в сторону, — хватит, хватит! Эда росла на наших глазах. Мэтт рос с нею. Мы видели их детьми. Мы видели их становление и были на их присяге короне!

-И, тем не менее, Мэтт точно со Сковером. Сковер точно предатель, — Паэн на всякий случай отодвинулся в сторону от Фалько. – И что в итоге? Почему Эда должна быть другой?

-Нет, — Фалько покачал головой. – Она, вернее всего, мертва. Мертва, как и Гилот.

-Хорошо, если так, — со значением промолвил Паэн. – Очень хорошо, если она мертва. Если она жива – значит, я убью ее.

            Фалько взглянул на соратника с тяжестью, но ничего не сказал. Паэн был в своем праве. Предатели подлежали казни, вне зависимости от их положения при дворе.

-Только спроси у нее…- это было единственное, о чем он попросил, — спроси у нее, если встретишь.

-Спрошу, — кивнул Паэн. – И убью, если встречу. Если есть еще, кого убивать.

-Давай о другом? – предложил Фалько. Ему внезапно стало холодно. Если еду они еще сумели себе найти, то вот о теплой одежде пока пришлось забыть, а вот ветер щадить не собирался.

-Я не знаю, что нам делать, — Паэн без труда угадал его невысказанный вопрос. – Лагот занял трон. Но он законный муж принцессы Вандеи.

-Ей ничего не грозит, — подхватил Фалько. – Она – ключ для Лагота к трону.

-Но есть принцесса Катерина, — напомнил Паэн. – Принцесса Катерина не позволит никому отнять свой законный трон. К тому же, она замужем.

-Лагот – заговорщик. Заговорщик, убивший нашего короля. Убивший Королевского Дознавателя. Сколько народа еще может пострадать? Народ не станет следовать за убийцей короля. Советники Лагота не сдержат…

-Советники Лагота еще и трусливы. Они попытаются удержать трон под герцогом, но не смогут.

-И тогда польется кровь в народе. Польется с новой силой.

-И что мы станем делать?

            Они помолчали еще. Раньше все, что им делать, определялось другими. Их учили быть дознавателями, у них были наставники, присяга, закон. Они делали то, что им велели. Потом долгие годы определял их деяния Гилот. А теперь Фалько и Паэну нужно было решать самим, за кого они и против кого? Все было слишком запутано.

            По закону – Фалько и Паэн должны были служить трону. Но…трон сейчас делился. Были люди, которые отказывались признавать Лагота за законного наследника, мужа младшей принцессы, дочери погибшего короля Вильгельма. Не без оснований народ отказывался следовать за заговорщиком и убийцей (пусть и косвенным) короля. Была принцесса Катерина – старшая дочь, обитающая за морями, а там…

            Какая она из себя принцесса? Не предала ли она интересы своей родины в угоду своему мужу – королю Филиппу?!

            Может быть, заговорщик, не самый плохой вариант?

            А Сковер? А волнения, которыми успели пропитаться Фалько и Паэн, пробыв в городе меньше, чем сутки? Волнения, сплетенные из странных выкриков и речей, где звучали призывы вовсе отказаться от трона и заменить его…советом?

-Мы станем защищать народ, — решил Паэн. Он хотел, чтобы Фалько поддержал его стремление. — — Это будет честнее всего, как думаешь?

-У короля Вильгельма были не только враги, — осторожно заметил Фалько, — но и друзья. Кому-то нужна помощь. Наверняка они не станут покоряться Лаготу!

-Разумно, — одобрил Паэн. – И…ты кого-нибудь знаешь?

            И снова тишина. Вопрос был очень тяжелым. Кому можно было довериться? Кому можно было помочь?  И, главное, как не сделать много хуже?

            Что могли два бывших дознавателя, ныне – преступники, бежавшие из-под стражи, потерявшие своего короля, не знающие, кому теперь служить, но нуждающиеся в служении? Они положили свои жизни на то, чтобы оберегать людей, но всегда все было просто, а теперь…

-Ты кого-нибудь знаешь? – нерешительно спросил Фалько. – Кто-то из двора?

-Нет, — Паэн немного подумал  и покачал головой, — никто при дворе не станет рисковать. Те, кто остался подле Лагота – либо боятся его, либо просто боятся, либо их все устраивает. А те, кто разбежался по своим землям – пусть уж сидят там.

-Ну не по площади же нам ходить и спрашивать – не нужна ли кому наша помощь?!- Фалько разъярился. – Что ты предлагаешь?

-Как звали того торговца…- Паэн защелкал пальцами, — ну, который еще такой толстый? Глава торговой гильдии?

-Альбер, кажется, — неуверенно ответил Фалько. – Думаешь, он нам подскажет?

-Он делец. Его имя на устах в городе, ты сам слышал.

-Ну да… а он станет нам помогать?

-В любом случае, мы должны что-то делать, к чему-то идти и во что-то верить. Я верю в свою присягу. Я верю в то, что трон должен быть спасен. А ты?

-И я в это же верю.

-Альбер делец, — повторил Паэн. – Если его любят в городе, если о нем говорят, и говорят хвалебно, значит, народ любит его.

-Народ любит торговца! Это звучит как бред.

-А что, мой друг, для тебя не звучит как бред? – спросил Паэн, усмехнувшись. – Понимаешь, мы все вдруг оказались в бреду. Нам осталась только одна участь – защитить народ. Или хотя бы попытаться.

-Думаю, ты прав, — Фалько поднялся с темной травы, — ты прав. Пойдем к Альберу. Пусть подскажет нам.

            Два соратника, не имеющие четкого плана, потушили костер и, пряча лица в воротниках легких плащей своих, двинулись в путь.

            Вечерний воздух был прозрачен и чист. Свежесть покрыла печальное королевство, находящееся на распутье дорог.

            Пока два соратника, желающие служить трону, шли в надежде на встречу с Альбером, который рассчитывал уничтожить существование трона вообще, глава торговой гильдии возвращался в свой дом в раздумьях. Альбера тревожила судьба Ронана, и то, как убрать  друга с улиц, чтобы случайно не задели его, во время зачистки от врагов. Должен был быть уничтожен только Сковер…ну, в худшем случае, еще пара-тройка ничего не значащих фигур. Но не Ронан!

            Вот только как Ронана, одержимого идеей, охваченного ею сверх меры, удержать от улиц, где он обрел столько силы? Альбера терзало тревогой.

            Леа, возвращающийся в это же время от встречи с Альбером, испытывал почти триумфаторское чувство. Он не любил дельцов, и то, что Альбер теперь так напуган, ему льстило.

            Ронан же царил на улицах. Он выступал перед всеми, кто готов был его слушать, проповедовал все яростнее, и  ярость его была заразительна. Между тем, судьба уже распорядилась на счет романтичного поэта.

            Эде не думалось о проекте, о законах. Ни о чем ей не думалось, кроме Ронана. Она гнала прочь эти мысли, но раз за разом возвращалась к нему. И даже скорбь о Гилоте – скорбь еще невыплаканная, неосознанная в полной силе, вдруг ломалась об эти воспоминания. И как ей следовало поступать самой с собою, она не знала.

            Мэтт же, озлобленный пренебрежением Альбера и Сковера, тем, что Эда внезапно оказалась более важна для всех, чем он, что Эде удалось остаться честной перед собой, и при этом присоединиться к людям, место среди которых Мэтт выгрызал, вымаливал, выпрашивал…

            А Эда получила все без своей воли. Сковер втащил ее в этот мир, и Эда осталась в нем. Осталась в гармонии с собою, пользовалась явным уважением Альбера. И она явно симпатизировала Ронану!

            Это почему-то Мэтта тоже раздражало.

            И пока Альбер возвращался домой, Леа в замок, Фалько и Паэн изучали непривычную и так быстро изменившуюся столицу,  Ронан правил на улицах, а Эда пыталась безуспешно поработать, Мэтт, чувствуя себя обделенным и обиженным всеми, направился в комнату к бывшей своей соратнице с тем, чтобы убедиться, что он что-то еще значит для всех, что он еще сильнее и важнее…

            А судьба уже висела грозной тенью.

 (11)

-Работаешь? – Мэтт шел до комнаты Эды решительно и даже нагло, рассчитывал, что вот он сейчас ворвется и поговорит с ней, и скажет все, что должен. Но вот она разрешила войти, и даже не поднялась к нему навстречу, и почти что не взглянула – лишь скользнула почти невидяще, мимо, словно он был пустым местом, и всякую удаль Мэтт растерял.

-Да, — Эда пожала плечами, сама удивляясь тому, что у нее нет внутри больше никаких чувств к этому человеку.

            Мэтт немного помолчал, затем все то невысказанное, давно уже похороненное, как он думал, в самых глубинах сердца, все же прорвалось в стыдливо гневном:

-А ты хорошо устроилась!

            У Эды дрогнула рука, затем она подняла тяжелый взгляд на Мэтта и спросила холодно:

-Что ты имеешь в виду?

-Ты осталась в белом, не считаешься предательницей, как я или Сковер, но находишься на правильной стороне! – Мэтт вспоминал, глядя на нее сейчас, как сам получил свое место среди заговорщиков, как уговаривал Сковера поверить ему, как выполнял мелкие поручения, и как, в конце концов, пришлось ему отравить человека Веховой Водою прямо в камере под носом Гилота…

            А Эде все досталось против ее воли! Сковер привел ее. Сковер ее спас, уговорил, и она теперь важна. Не замарав руки, она получает право на историю!

-Эта сторона для меня неправильна, — промолвила Эда. – Мне страшно и нелепо находиться здесь, среди вас. Мне страшно узнавать, что ты, тот, с кем я росла, кто мне нравился…

-Я тебе все-таки нравился, — несмотря на момент, Мэтт все же улыбнулся.

-Было такое, — Эда не стала отрицать. – Но теперь – давно уже нет. я вижу в тебе предателя.

-А в Ронане ты не видишь предателя? – не дожидаясь дозволения, Мэтт сел напротив Эды и увидел, что листы, которые она прикрыла при его появлении, не содержат ничего, кроме нескольких росчерков пера. Ничего не значащие росчерки! Ей что, не о чем писать?

            Взгляд Эды нехорошо полыхнул огоньком, но она выдержала:

-Тебя не должны касаться моя жизнь, мои взгляды и мои мысли.

-Я когда-то был тебе другом.

-Это время прошло. Теперь ты предатель.

-А ты работаешь с нами. С нами – предателями. Значит, и ты одна из нас.

-Нет, — Эда покачала головою, — мое предательство имеет другой вид. Я спасаю людей от крови, что вы будете лить.

-Вот этим? – Мэтт резко, пока она не опомнилась, дернул ближайший к себе листок с росчерками пера и развернул. – Героически! Вижу, ты работаешь в поте лица! Побледнела от напряжения!

-Пошел ты…- прошипела Эда, предпринимая неудачную попытку вырвать листок у Мэтта.

-Зачем Сковер тебя пожалел…-вслух размышлял бывший дознаватель, поднимаясь с места, — не понимаю. Мне было тебя жаль, но это, наверное, потому что ты жалкая. Ты – балласт. На кой Луал ты нам нужна – не знаю.

            Эда не сделала ни одной попытки защититься. Она даже не взглянула больше на Мэтта. Его для нее не было. Он мог шуметь, орать, выговаривать все, что угодно. Слова, которыми Эда корила саму себя, были куда хуже, чем то, что говорил ей он.

            Мэтт же, видя, что его слова не возымели никакого действия, сказал непоправимое:

-Надо было упокоить вас с Гилотом!

            Он повернулся и собрался идти, когда вдруг, прямо над его ухом пролетело что-то очень быстрое и тяжелое. Впечатавшись в дверь, оно брызнуло осколками. Мэтт обернулся в испгуе:

-Очумела?

            Как Эда поднялась из-за стола, он не услышал. Она стояла теперь в ярости, какой не было в ней и в момент, когда ей пришлось очнуться пленницей Сковера. Тогда речь шла всего лишь о ее собственной жизни и чести, но теперь…

            Смутная, еще неоформившаяся тень подозрения легла на душу Эды.

-Ты?

            Казалось, что от ярости ее разорвет сейчас в клочья. Дыхание давалось ей с трудом. Она держала руку на сердце, и слегка покачивалась, не сводя очень тяжелого взгляда с Мэтта.

-Ты? – повторила Эда свистящим шепотом.

-Это…- как бы ни было, а все же так сильно выдавать себя Мэтт не хотел и сейчас жалел о своей горячности. – Это ты о чем?

-Ты убил его? – она не закричала, потому что если бы закричала – ее бы точно разорвало от всего, что сейчас мутилось в ее душе.

            Мэтт был плохим лжецом – так всегда говорил Гилот, это же повторял ему Сковер. Но сейчас он солгал и Эда, все еще желала обмануться, а потому —  ложь сработала.

-Нет, это был не я.

            Самое главное – выдержать взгляд. Но она не хотела вглядываться, а он был и рад. Наверное, по этой единственной причине все закончилось без крови и столкновения, угасло само собой. И Эда вдруг обессилела, все снова стало для нее безразлично, умерло. Она рухнула, как подкошенная и срубленная на стул и прикрыла глаза.

            Мэтт постоял немного в молчании, не веря, что миновала гроза, которой, он, быть может, и сам желал, но еще опасался в проявлении. Пока же понял только, что не чувствует уже гнева и злости. И жалости. И незачем ему расставлять какие-то точки и призывать ее к ответу – все пустое.

            Мэтт, впервые в жизни движимый исключительно странным для себя порывом бескорыстного сострадания, сострадания настоящего, позвал ее:

-Эда…

            Но прежде, чем она шевельнулась, дом Альбера пришел в движение. Наверное, этим двоим просто не суждено было поговорить до конца.

            Зазвучали голоса, кто-то тонко вскрикнул внизу. Что-то грохнуло. Взволновалось.

            Эда открыла глаза, прислушалась вместе с Мэттом. Что-то происходило, чего не должно было происходить. Тяжелое предчувствие сжало дознавателей, не сговариваясь, они оба скользнули к порогу и Мэтт даже посторонился, позволяя Эде пройти первой.

            Звуки доносились с первого этажа. На ощупь, полагаясь на слух и инстинкт, ярко вспыхивающий в почему-то сильно гудящей голове, Эда сошла по ступеням, едва не упав в резком повороте и переходе между двумя коридорами. Но не упала. Удержалась сама, крепко вцепившись в перила побелевшими пальцами.

            Что-то гнало ее дальше, не позволяло остановиться и жалеть себя, не давало оглянуться.

            Эда влетела в общую суматоху, в кипящий клубок из спешащих, перепуганных людей и совершенно точно увидела чью-то кровь…чье-то тело.

            Она зажала рот руками, невольно отступила на шаг, еще не понимая рассудком, что случилось, но уже угадывая, кто лежит там, в окружении всех этих людей на софе.

            Да, она угадала. Угадала по своему сердцу.

            Отшатнулась и ударилась спиной о чье-то тело. Очень плотное тяжелое тело. Обернулась в испуге.

            Альбер будто бы не заметил ее. Он стоял бледный, его рыхлое лицо, выдавшее любителя застолий, было мертвенным. Маска испуга легла на весь его образ.

            У Эды был слишком напуганный взгляд. Альбер, почувствовав, взглянул на нее. Кивнул, подтверждая догадку. Сказал тихо:

-Зачистка. Поганый герцог послал своих людей устроить резню. Ронана стащили с бочки…

            А Сковер, как ему же доложили, ускользнул! И это была вина только Альбера в том, что его друг сейчас лежит окровавленный, бледный и слабый и, возможно, вовсе не выживет, а Сковер ушел! И, что гораздо хуже – понял, кто хочет его убить…

            Сковер исчез. Раненый Ронан остался.

            Альбер винил только себя, знал, что никогда не сможет открыть того, насколько он, на самом деле, виноват. А тут еще эта девчонка…смотрит на него… убралась бы!

            Куда? Куда она?

            Эда неслышной тенью подступила к софе так, чтобы не мешать суетившимся целителям осмотреть кровавые раны Ронана. В эту минуту она призналась сама себе, призналась впервые во всём. Все, что ей оставалось, затихнуть.

-Шла бы ты…- рыкнул раздраженный своей оплошностью Альбер, но не договорил, встретив взгляд Эды и услышав ее тихий голос:

-Нет…пожалуйста.

            Альбер махнул рукой и опустил грузное свое тело в кресло, жалобно скрипнувшее под его весом. А Эда стояла у софы, глядя на раненого человека, которого долг запретил бы ей любить, но что-то пересиливало этот самый, расползающийся по швам долг, и ей показалось вдруг, что она легко написала бы в эту минуту три сотни законов и кодексов, лишь бы это помогло бы избежать крови, заливающей рубашку Ронана. И все вдруг стало для нее просто. Была жизнь. Была она сама – никчемная и жалкая, и был он – умирающий и желанный. И все остальное неважно. Все остальное – пустое…

            Мэтт вот только не разделил этого взгляда, и странная сила подняла в нем голову, словно змея. И подумалось павшему дознавателю, что напрасно он сберег ее чувства.

            И в эти роковые минуты, когда Эда замирала жизнью, когда Альбер корил себя, а Мэтта грызло противное серое чувство, в дверь дома постучали. Акен, тоже суетившаяся, бросилась в удивлении на улицу, навстречу гостям, и встретила Фалько и Паэна, не зная, впрочем, еще их…

            Они стояли, не зная, как не вовремя и как одновременно нужно появились, не догадываясь, что в этом доме находится и Мэтт, и Эда, и что нельзя назвать их ни врагами, ни друзьями.

            Но еще больше не могли они предположить того, что один из предателей короля, в дом которого они, по незнанию заявились, попытался поднять руку на и бывшего соратника, ныне тоже предателя – Сковера. Но Сковер, отличающийся змеиным хладнокровием, в эту минуту скрывался в глубине Пепельных Рядов, точно зная, что предан…

 (12)

Эда не заметила, как к Альберу подошла Акен, что-то шепнула ему на ухо и Альбер – все еще бледный, с явной неохотой вышел. Она вообще ничего не замечала, просто стояла у софы, где лежал раненый Ронан и надеялась, что вот еще минуту, и он откроет глаза.

            Целители пару раз взглянули на нее, но, убедившись, что от нее нет ни вреда, ни пользы, продолжали осмотр раны. В конце концов, как люди бывалые, они уже видели достаточно для того, чтобы не реагировать на всякие человеческие проявления.

            А проявление Эды было человеческим! Она представила на какое-то мгновение, что сказал бы Гилот, узнав, что его воспитанница стоит и переживает за того, кто призывает к свержению трона, но представленное не понравилось ей, и она спешно нашла объяснение: человек всегда человек!

            Утешение было слабым, но Эде хватило. Так было легче, чем признать правоту Мэтта, что она такая же предательница, как Сковер. А еще хуже – предательница, влюбившаяся в такого же предателя.

            Между тем, в кабинете Альбера, куда Акен провела Фалько и Паэна, речь шла куда интереснее.

            Едва сбежавшие дознаватели заговорили (вернее – заговорил от имени обоих Паэн), Альбер понял, что они понятия не имеют о реальном положении дел. Разбрасываться людьми Альбер не привык, к тому же, когда Сковер – его враг, как уже доложили, скрылся, Альбер решил круто развернуть свою борьбу.

            А ко всякой борьбе нужны люди.

            И эти люди сами пришли к нему!

            Альбер изобразил скорбь (стараться ему не пришлось – бледность от волнения за Ронана сыграла на руку), и следуя за этой скорбью, он заговорил с горячностью патриота.

-Друзья, — сказал торговец, — я рад, не передать вам, как я рад, что число верных нашей земле людей растёт! Предательство Сковера подкосило всех. Узурпаторство Лагота, воспользовавшегося подлостью Сковера – не знает иного решения, чем борьба. На пути домой – принцесса Катерина – истинная наследница убитого короля Вильгельма! И наша задача – задача верных людей, да, именно верных, знающих о том, что такое честь, уничтожить врага, облегчив принцессе возвращение!

            Фалько и Паэн ожидали дурного приема и даже заточения под стражу. Они были готовы ко всему, кроме этого горячего порыва дружбы. Фалько расслабился. Паэн насторожился. Слишком просто показалось ему получение всех ответов от Альбера! Вспомнилось почему-то, что Альбер – торговец, которым, как известно, веры нет.

            Альбер же, ощутив, что в работе уходит тревога за друга, продолжал с вдохновением:

-Сковер предал и меня! Он пытался склонить меня на свою сторону, а сегодня путем его злых интриг, был ранен, и, возможно находится на краю гибели – мой лучший друг, мой верный соратник… тот, что рискуя собою, написал к принцессе Катерине письмо об узурпаторстве Лагота!

            «Надеюсь, что Ронан никогда не узнает об этой лжи», — мимоходом подумалось Альберу, и он даже залюбовался вытянувшимися лицами своих гостей.

-А скажите…- глава торговой гильдии понизил голос, — не знаете ли вы, дознаватели, некого Гилота?

            Фалько и Паэн, неискушенные в политике, полевые и рабочие борцы, не были знакомы с такими игрищами, а потому переглянулись и ответили хором, что Гилот был их начальником, которого убили.

            При этом Фалько неожиданно добавил:

-У него была еще одна воспитанница, участь которой нам неизвестна.

-Да что там неизвестно! – вспылил Паэн. – Ушла Эда со Сковером и Мэттом! Предательница!

            Альбер с трудом сохранил лицо. Он точно знал, что в эту минуту и Мэтт, который категорически не нравился самому Альберу, и Эда – оба эти лица находятся сейчас на нижнем этаже дома.

            Но Альбер овладел собою мгновенно и выкрутился, произнеся роковое:

-А если я вам раскрою участь девушки?

-Вы знаете? – не поверил Фалько. Паэн нахмурился еще больше.

-Мне многое пришлось узнать, — туманно отозвался Альбер. – Но чем я рискую, открываясь вам?

-Господин, — Паэн старался не выдавать нетерпения, — вы говорите с преступниками, в глазах узурпатора-Лагота! Мы были заключены им под стражу и сбежали. Мы рискуем больше вас, больше, чем вы – почтенный глава торговой гильдии1 это вас Лагот не тронет, а нас за одно только наличие мантии дознавателей…

            Альбер изобразил колебание. Тогда включился уже Фалько:

-Господин, вы рискуете меньше нас, это правда! Эда – эта девушка, если ей нужна помощь… если вдруг есть шанс, что она не предала так, как Сковер, то во имя Луала и девяти рыцарей его, утешьте нас – ее друзей, друзей ее наставника!

-Предала? О, нет! она не предавала! – Альбер изобразил полную решимость и даже ярость. – Нет, эта девушка предана долгу, предана трону!

-Пре-да-на? – медленно повторил Паэн, не веря, что Альбер говорит о ней в настоящем времени.

-Да! – Альбер понизил голос до шепота, воровато оглянулся,- Эда… она не знала, кому верить, а кому нет. когда вскрылось предательство Сковера, он вознамерился убить ее, как последовательницу Гилота.

-Гилот хотел, чтобы Эда заняла его место…- медленно промолвил Паэн, глядя на Фалько.

-Наверное, — Альбер с трудом скрыл случайную радость, — но Сковер хотел, чтобы место при нем было занято этим…как его…

            Глава торговой гильдии пощелкал пальцами, как бы припоминая.

-Мэтт? – предположил Фалько, вспомнив, что было несколько конфликтных ситуаций в последние спокойные дни.

-Кажется…-безразлично пожал плечами Альбер. – Эда спасалась. Она, зная, что Лагот – узурпатор, пришла ко мне. К другу короны и трона!

            «Надеюсь, мне никогда не отзовутся эти поганые слова!»

-Я дал ей приют, защиту. Здесь она ведет ту же деятельность, что каждый патриот нашей земли!

            «Патриот патриоту рознь!»

            Альбер перевел дух. Ему требовался перерыв. В эту минуту, словно угадав его мысли, постучалась Акен. Смущаясь от обращенных на нее взоров, она тихо сказала:

-Целители просят вас!

-О, — Альбер поднялся с места, что заняло из-за его комплекции определенное время, — я прошу прощения. Мой друг ранен, я должен спуститься…

            И он вышел, позволяя Фалько и Паэну перекинуться словом.

-Слишком просто, — покачал головою Паэн.

-Эда не предавала! – тоном, словно это было единственное, что он хотел знать, промолвил Фалько.

-Я ему не верю.

-А кому бы ты поверил? Узурпатору – лаготу, что хотел себе трон с помощью Сковера? Дважды предавшего Сковера? Кому?

-Принцесса Катерина не появлялась много лет…

-У тебя есть другой выбор?

-Мне не нравится Альбер. Что-то слишком гладко у него все выходит. Разве так бывает?

-Еще раз – у тебя есть выбор? У нас он есть? В конце концов, если Эда с Альбером, то мы можем спросить у нее.

-Тянет на ловушку, — что-то тревожило все-таки Паэна.

-Это уже похоже на бред! Катерине нужна помощь верных друзей, а ты находишь заговор там, где его нет, в кругу патриотов и защитников нашего народа! – Фалько помутило от одной мысли, которую высказал Альбер, от мысли, которую он проводил своей борьбой.

-На сегодня, нам действительно некуда деться, — признал Паэн. – Но это только на сегодня.

            Тем временем Альбер спустил свое грузное тело вниз. Целитель, встретив его, одолжил:

-Он молод. Организм позволит ему восстановиться. Нужен уход и покой.

            Альбер взглянул сначала на бледную кожу своего друга – на его бессознательный вид, затем встретил взгляд Эды, обращенный на лицо Ронана – взгляд, который жадно ловил каждую черту…

-Кажется, Ронан в надежных руках, — тихо скал глава торговой гильдии. Целитель пожал плечами:

-Восстановится.

-Эда, — позвал Альбер, сунув мешочек с монетами целителям, — Эда?

            Она не сразу взглянула на него.

-Да? – ее губы шевелилась тяжело, как будто бы и сами слова были ей тяжелы и ненавистны.

-Ему нужен покой.

-Я не мешаю, — прошелестела Эда и потупила взор. Альбер поколебался еще немного – он знал, что Ронан – романтик, что популярен у женщин. Но здесь было как будто бы что-то другое. И Эда, явившаяся из другого мира, ломающаяся под гнетом обстоятельств, которая обещала не вмешиваться…

-Сковер объявил войну своим соратникам, — жестко припечатал Альбер.

-Тогда он должен быть осужден, — Эда тряхнула волосами. – И мы все должны.

-Это его вина, — Альбер не считал, что лжет. Если бы убили Сковера, как он рассчитывал, то не был бы задет Ронан!  — Из-за него Ронан сейчас  здесь.

-Каждый несет свое наказание, — ей хотелось бы ударить Сковера, но в ней было больше судьи и беспристрастности, чем Альбер рассчитывал.

-Такие люди, как ты, нужны нам, — с восхищением признала глава торговой гильдии.

-Народу, — возразила Эда. – Я служила трону. Теперь буду служить народу. Если народ захочет.

-Он захочет нашей власти. Выступление солдат узурпатора Лагота против наших людей были публичными. Он неосторожно сорвался. Народ требует крови. Он взбунтуется.

-Я служу закону, — Эда не отводила взгляд от Ронана. – Закон имеет значение. Я предательница в глазах своего погибшего наставника, но я слуга закона. Он учил меня следовать ему.

            Альбер направился к дверям, он видел, что Ронан в надежных руках, что Эда больше не противится ему так, как прежде, что в ней произошел какой-то перелом всех чувств, и она как будто бы отринула себя, став чем-то высшим, чем просто человек.

            Теперь она воплощала стальную неподкупность.

-Там, к слову, твои друзья…Фалько и Паэн, они сбежали от власти Лагота. И присоединились ко мне. К нам, к народу…будут бороться против трона.

            «Надо записывать, что и кому я сказал!»

            Эда скрыла лицо в ладонях. Она пыталась придумать себе спасение, и нашла его в одном – в законе.

-Пусть, — решила она, — меняется власть. Народ нуждается в законах, и я буду беречь и воплощать закон. Это слишком много для одного человека, не позволит мне солгать Луал и Девять рыцарей его, но это честно, разве нет? разве каждый из рыцарей Луала, что шел за ним на смерть, не принимал чаши тяжелее, чем моя? И я приму. Я испью ее достойно…только бы Ронан открыл глаза! Только бы не все кончено…

(13)

Напрасно Фалько и Паэн ждали, что Эда выйдет к ним. Она не появилась. Альбер заверил, что передал ей о том, что ее прежние соратники здесь, но она не шевельнулась. Так и осталась каменным изваянием возле Ронана, с тем изменением, что теперь она сидела у его постели, и не сводила с него взгляда.

            Мэтт ушел давно. Целители смогли его выгнать еще во время своих манипуляций над Ронаном, а на Эду махнули уже рукою: Луал с нею, пусть сидит!

            Фалько и Паэн же спросили у Альбера трижды, здесь ли Эда?

-Здесь, — отвечал им Альбер. – Я передал ей про ваш визит.

-Тогда…где она? Почему не выходит? – спросил Паэн, спросил за себя и Фалько.

-Боится, — решил Альбер, пожимая плечами. Он смертельно устал уже от всего действа, хотя, по-настоящему, действо еще и не началось. Не прибыла еще принцесса Катерина воевать с Лаготом, не начались волнения…сегодня толпа узнает о том, что ранен их любимый Ронан. И ранен он по приказу Лагота. Люди Альбера будут подогревать ненависть в народе, но во что это выльется? И еще эта Эда…

            Надо ей сидеть подле Ронана? И эти двое. Сдалась им эта девчонка!

-Мы ее не обидим! – пылко возразил Фалько, но возразил за себя одного. Паэну ситуация еще не нравилась и казалась слишком уж придуманной, а это означало, что он не определился еще в своих чувствах к Эде.

-Боится не за себя, — вздохнул Альбер. – Я е сказал, что серьезно ранен один из наших людей.

-Да она ж по Мэтту сохла! – неосторожно заметил Фалько, и Альбера даже сотрясло. Ему для полного счастья не хватало еще любовные многоугольники разбирать в эти тяжелые решающие дни!

-Отсохла, когда он решил ее предать. Она опасалась его. Поэтому пришла ко мне, — солгал Альбер.

-И что, уже в другого влюбилась? – прищурил взгляд Паэн. – Я знаю Эду!

-Вы не знаете моего человека! – Альбер потерял терпение. – Я передал Эде, что вы здесь. Она не вышла к вам. У вас же есть дела, если вы еще верны присяге, если вы еще верны трону! 

            Он открыто заявил, что не хочет их видеть, что было превышено всякое гостеприимство и теперь им пора уходить.

            Фалько и Паэн были недовольны, но что они могли сделать? И они ушли. Ушли выполнять задание от Альбера, твердо веря, что Альбер – друг трона.

            Альбер же снова спустился к Эде.

            Она сидела у постели как камень. Если бы изредка она не перелистывала страницы книги, лежавшей на ее коленях, то казалась бы статуей. К тому же —  бледность придавала ей сходство с мрамором.

-Как он? – спросил Альбер тихо.

            Она оторвала голову от книги, взглянула сухими глазами на него,   ответила:

-Целители говорят, что очнется.

-Ясно, — говорить им было не о чем. Это общая тревога – непрошенная в своей общности неожиданно сделала их ближе, но не открыла им друг друга. По-прежнему они принадлежали к разным мирам, и даже тот факт, о которой Альбер предпочитал не говорить, что Эда сдалась и сказала свое слово о том, что она служила и будет служить только закону, не сломал стены между ними.

            Но тот, кто мудрее, идет на уступки. Хотя бы из человеколюбия. Помявшись, Альбер спросил:

-Ты голодна?

            Она покачала головою. Глава Торговой Гильдии рассвирепел:

-Ты когда ела в последний раз? Я распоряжусь…

-Нет, — холодно и тихо возразила Эда. – Я не хочу есть. Теперь у меня совсем нет аппетита.

-У тебя он и раньше был не очень, — проворчал Альбер, обошел Ронана и сел у его постели с другой стороны. Кресло жалобно вздохнуло под грузом массивного тела. – Ты мало ешь все время, что здесь!

-Аппетит нынче имеют крепкие духом, — ровно ответила Эда.

-Мой дом полон всего, — напомнил Альбер.

-И яда, — злобно вспомнила вдруг павшая дознавательница.

-И яда, — Альбер не стал спорить. – Тот, кто ест плохо, проявляет себя слабым воином.

-Я не на войне. Я – закон. Закон не воюет, — возразила Эда.

-Да, не воюет. Но закон карает. Закон пытает. Закон предостерегает. Он бьет сильнее всякого меча. Перед законом должны быть равны и короли, и крестьяне.

-Так никогда не будет. – Эда неожиданно улыбнулась. Ей вспомнился Сковер, который сказал, что есть два мира законности: мир, который знает Гилот – пусть Луал сплетет ему серебряный сон, и настоящий, уличный мир закона. И на улице не всегда действует бумага. Здесь есть что-то выше…

-Так будет. Закон должен иметь равенство. Когда придет наша победа…

-Если придет, — не удержалась Эда от мелкой ледяной иголки.

-Когда! – Альбер поднял вверх толстый короткий палец, — когда придет наша победа, мы создадим новый мир…

-Куда денете старый?

-Эда, мы все изменим! Мы…

-Мне плевать, — сообщила Эда. – Я – закон. Я не политик. Я подчиняюсь закону. А закон есть при любом виде власти. Мне плевать на всех вас.

            Ронан слабо зашевелился и следующее, что так хотела сказать Эда, затерялось в ее мыслях. Она тревожно взглянула на него, но ничего не сделала. Ронан затих.

-Ты что читаешь? – Альбер зашел с другой стороны.

-О славных деяниях Девяти Рыцарей Луала, — Эда не удивилась вопросу.  Может быть – она ждала его? Или ей было все равно.

-До кого дошла?

-До Третьего Рыцаря, — рука Эды вроде бы случайно легла на постель Ронана. Она сама себя обругала за это мысленно, и попыталась отдернуть руку, но почему-то не смогла. У нее возникло желание коснуться Ронана и Эда неожиданно воодушевилась на разговор, полагая, что он поможет ей спасти свой разум от мыслей. – Да, Третий Рыцарь! В детстве я много слушала от Гилота про его приключения.

            Тон Эды вызывал невольно подозрение. Только что была равнодушным камнем, и тут – приветливая жизнь? Но Альбер увидел руку Эды на простыне и примерно угадал, что она пытается отвлечь себя. Что ж…это было даже выгодно.

-Третий Рыцарь, если мне не изменяет память, дошел до Холодных Морей?

-Больше всего меня восхищает то, что он меньше всего хотел войны, — Эда заговорила значительно живее, и Альберу даже подумалось, что с нею можно работать и вести беседы. – Третий Рыцарь хотел быть целителем. Из Девяти он последним взял меч во имя Луала. Тот же Шестой, к примеру, был всегда настроен на войну и зверствовал…

-Это война. Зверства на войне не те, что в жизни.

-Девять Рыцарей вынуждены были защищать род людской. Но Шестой Рыцарь до этого сам убил многих людей. Мне всегда казалось, что Шестой Рыцарь просто отстаивал свое личное право на убийство. Вроде как…- Эда пощелкала пальцами, пытаясь сформулировать мысль.

-Вроде как – я убиваю, а ты не смей? – предположил Альбер. – Не думал о такой стороне, если честно. Я вообще был нерадивым учеником.

-А мы заучивали тексты наизусть. Тексты Второго Рыцаря мы сдавали, как святыню. Наравне с законами Луала.

-Мне тексты Второго  всегда были непонятны, — признался Альбер. – Всё какие-то метафоры, все какие-то образности… жуть!

-Это конкретика, — возразила Эда. – Перевод на наш современный язык меняет многие смыслы. Мы учили в оригинале. И там все изложено четко. И как будто бы все про Дознание.

-Он говорит о пытках людей.

-Он говорит о предостережении. Пытки для того, чтобы узнать правду. Очищение, чтобы душа, совершившая преступление, пришла к Луалу через свет. Единственный свет грешного – боль.

            Альбер мрачно взглянул на Эду.

-Это уже что-то для палачей…

-Палачи – это только исполнители закона, — фыркнула она. – Гилот всегда говорил, что презирать палачей – глупо. Они только исполняют свой долг.

            Ронан снова глухо застонал. Альбер и Эда, прервав, не сговариваясь, свой разговор, склонились к нему так низко, что едва не столкнулись лбами над телом Ронана.

            Он же слабо открыл глаза, не понял сразу, что это за жуткие лица над ним, но осознал, вспомнил и, слабо улыбаясь, тихо, с хриплым стоном спросил:

-Вам поговорить больше не о чем?

            Эда и Альбер, снова, не сговариваясь, подняли головы, взглянули друг на друга, и перевели, как по команде, взгляд на очнувшегося Ронана.

            И он дернулся в попытке засмеяться, но боль пронзила его и опрокинула всякую его попытку к смеху. Эда бросилась к дверям, грозно позвала целителя, пока Альбер пытался высвободить свое грузное тело из плена кресла.

            Целитель ворвался, метнулся к Ронану и замахал руками на мешавшихся ему людей. Эда и Альбер вынужденно отступили в сторону, а затем, осознав, что бессилие им тошнотворно, вывалились в соседнюю комнату, которая оказалась столовой…

            Альбер тяжело дышал от сотрясающего его нервного чувства. В какой-то момент, он, дернувшись, метнулся к деревянному буфету, извлек из него тяжелый плетеный кувшин и два кубка. Наполнил резво оба и один толкнул к Эде.

-Я не буду! – испуганно прошептала она, но тут из-за дверей донесся сдавленный стон Ронана, стон очень болезненный, и Эда одним махом проглотила все содержимое кубка. Горло обожгло, но в голове прояснилось.

            А еще почему-то ей стало легче.

(14)

Принцессе Катерине снился родной дом. Во сне она была счастлива. Во сне не было нелюбимого супруга, не было военно-походного лагеря, не было ничего, что теснило ей грудь в реальности тяжелой плитой, давило в землю.

            Она была настоящей и живой.

            Та поспешность, с которой собрали принцессу Катерину с солдатами и деньгами, с припасами и лошадьми, ясно дала понять, что ее коронованный супруг едва ли не выжидал удобного случая, чтобы избавиться от своей жены.

            Когда пришло время для расставания, они мялись. Катерина знала, что Филипп ее не любит, что она совершенно ему не нужна и все-таки какое-то чувство недосказанности повисло между ними. Они расставались, зная, что их брак заканчивается здесь, именно здесь.

-Ну…выдашь мне Лагота, его земли платят в мою казну и мы больше не муж и жена, — Филипп мог хорохориться во время Совета, когда шло обсуждение этого предложения, мог выступать гордо на пирах, когда поползли слухи о походе в народе, но когда он стоял вот так, перед своею женой – храбрость куда-то ушла.

-Я не вернусь, — ей хотелось, чтобы он пожалел. Катерина разрывала Божественную Клятву – совершала преступление перед богами и собой, перед рыцарями Луала! Ей хотелось, чтобы и Филипп чувствовал в сердце ту же тоску, что и она.

-И не надо, — согласился Филипп.

            Еще помолчали. Затем, когда тишина достигла своего звенящего предела, король промолвил неловко:

-Удачи…

-Спасибо, — Катерина кивнула и протянула руку своему пока еще супругу. Филипп удивился, но коснулся ее руки. – Спасибо за всё.

-Удачи, — повторил Филипп и быстро отошел подальше, будто бы боясь, что Катерина отравит его своим присутствием.

            И начался путь. Путь на захваченную Лаготом родину, путь домой. Катерина знала, что Вандея слишком слаба, чтобы защититься, у нее нет ни когтей, ни зубов, ни оружия против всей подлости. Слишком набожная, слишком святая.

            Что ж, может быть, отмолит Вандея и разрушение Божественной Клятвы своей старшей сестры?

            Но путь еще так далек. И встреча далека. А там…Катерина пыталась представить, что там? Как ей выбивать Лагота со своей земли? Как ей говорить с ним? Ах, как жаль, что она уехала так быстро! Как жаль, что не умела оставить переписку хоть с кем-то, кроме Моро.

            Моро…ее сердце – верное и сухое, разломанное разрушенной Божественной Клятвой, а до этого – скованное ею же, дрожало при одной только мысли об этом человеке.

            Моро был советником еще при ее отце. Тогда он казался ей – маленькой девочке очень уж взрослым, но, войдя в юность, Катерина поняла, что между ними разница малая, просто Моро ведет и ставит себя иначе, а еще – жизнь хлестанула его гораздо сильнее.

            Отец, о котором Катерина вспоминала лишь призрачно, за что терзалась виною, приставил Моро к старшей дочери, чтобы обучить ее некоторым словесным наукам. И тогда Катерина пропала. Она тогда заставила полюбить себя поэзию, к которой прежде была равнодушна и даже пробовала сама сочинять что-то до ужаса нелепое и глупое, робко показывая его в конце занятия Моро, чтобы продлить мгновение рядом с ним.

            А он вчитывался внимательно, потом смотрел на нее и, кажется, читал ее душу так же, как лист…

            Но это было давно. Сейчас принцесса Катерина спала, наслаждаясь сонной грезой, где была Вандея, где снова была церковь Луала и мрачный Гилот, и, конечно, Моро…

            Не было только отца. Может быть, не хотелось ей осознавать его смерть, а может быть, не хотелось вовсе о нем думать…отец и дочь были далеки друг от друга. Вильгельм винил ее за то, что она не сын. А она держала себя учтиво. И даже когда Вандея явно получала больше любви отца, чем старшая сестра, не выдавала острой и редкой ревности…

            В это время принцесса Вандея не находила себе места. Покой она утратила в тот злополучный день, когда вышла замуж и потеряла отца. Все разрушилось меньше, чем за час и она умерла тогда всем тем, что было в ней прежде, осталось лишь незащищенное светлое нутро.

            Обнаженное и бесстыдное. Теперь ей казалось, что вокруг все злодеи. Благо, ее супруг пока не приходил к ней, не касался – не то стыдился сам, не то боялся, не то просто был занят или не заинтересован – Вандея не хотела знать. Она томилась прекрасной птицей в ужасной клетке, понимая ярче, чем обычно, что уже ничего от нее не зависит.

            Многие часы она проводила на коленях перед Луалом и ликом Девяти рыцарей его, надеясь вымолить обратный мир, к которому привыкла и который понимала. Тогда за нее решал отец, но ему можно, а сейчас, выброшенная из всего пути, Вандея блуждала тенью…

            И пока Лагот слишком был занят ликованием от того, что его люди вырезали на улицах мало-мальски опасных мятежников по заговору этих же самых мятежников, Моро предвещал весь ужас, новый жрец Луала усиливал свое влияние, стирая прежнее Дознание – запятнавшее себя…был только один человек, кто по-настоящему увидел в Вандее неразыгранную на полную меру карту.

            Он сам точно не знал, чего хочет. Не видел еще, как именно сыграть этой жизнь, куда бросить, во имя чего жертвовать, но чувствовал, что это сильная фигура и пока нельзя ее упускать. Опытный интриган и обольститель Леа обладал прекрасной интуицией…

            И он пришел под своды Девяти Рыцарей Луала, зная, что сейчас Высший Жрец Кровер обхаживает Лагота, продвигая новый законопроект о том, что жрецы Луала вольны теперь наносить клеймо на преступных горожан. Законопроект громкий, Леа знал, что Лагот посоветуется с ним и уже придумал, как подвести герцога к тому, чтобы проект вышел еще более широким… тогда народ взбунтуется раньше.

            Самое главное – остаться при этом в тени Лагота! Он, Леа, вроде бы и не при делах. А вот те – плохие, без сомнений!

            Но пока…

            Пока он пришел под каменный свод Луала и Девяти рыцарей его. Сделал вид, что не заметил бледную и тонкую женскую фигурку и, изобразив на лице своем великую скорбь, опустился  на колени и страстно зашептал свою молитву…

            Расчет был верным.

            Вандея привыкла находиться одна в этой суровости веры и дрогнула, заметив, что пришел кто-то. Увидев же молодого красивого советника, который был погружен в свои мысли, она не сумела сдержать своего интереса.

            Робко приблизившись, она встала рядом с ним на колени и коснулась его плеча с нежностью и состраданием.

            Леа вздрогнул. Увидел принцессу, поспешно вскочил, изображая крайнюю степень смущения.

-Простите, ваше высочество, я не должен был…ох, простите! Я спешил…я не хотел. Я ухожу.

            Он был образцом покаяния, смущения и неловкости! Тут дрогнуло бы, усомнилось любое сердце, а что уж говорить о самом нежном и светлом?

-Простите меня, — Вандея чуть отвернулась, чтобы скрыть увлажнившиеся глаза, — я не ожидала встретить здесь кого-то, кроме жрецов.

-Я не люблю молиться в присутствии жрецов, — Леа отступил, поклонился. – Простите, что нарушил ваше уединение.

-Нет, что вы! – она выкрикнула горячо и даже поспешно, заметив это, сама же и устыдилась, но было уже поздно.

            Леа понял, что победил.

-То есть, — принцесса сжалась, как будто бы ожидала грубого окрика, — я хотела сказать, что Луал одинаково висит надо мной и над вами.

-Боюсь, я не был самым верным его последователем! – вот здесь была правда. Леа едва ли мог бы вспомнить хоть одну молитву. Но не стоило говорить об этом набожной принцессе, в отношении которой у Леа уже рождался план. – Я едва не потерял веру.

-Потеряли веру? – это было страшным ударом для Вандеи. Прежде она видела людей, что не имели веры, и людей, что не знали веры. Но потерять?

-Да, — Леа тяжело опустился на колени обратно и заговорил так, словно каждое слово давалось ему с огромным трудом. – Когда я был мальчиком, моя мать умерла в тяжелых муках. Я был старшим из трех ее детей, а отца я не знал. И вот в тот день…как сейчас помню, был дождь. На постели – остывающий труп матери. В доме холодно. Из еды – пустая похлебка с куриной шкуркой. Мне девять лет, моей сестре – три года, моему брату – семь. И впереди – враждебный мир, зима…

            Леа невольно ушел в свою память. Там были провалы, о которых он запретил себе думать. Но снова пахнуло на него могильным холодом прошлого, снова вспомнились огромные глазища сестры…

            Жива ли? У него не было выбора. У него не было ничего! он хотел есть. А она была такой маленькой…

            Вспомнила бы она все равно маму? Или дом? Нет. а мешок крупы, отданный бродягами за девочку прокормил его и брата в ту дрянную зиму.

            Хватит. он запретил себе думать! Это был не он. Это был кто-то другой.

-Мне жаль, — Вандея тихо плакала и это отрезвило советника. Он с удивлением воззрился на принцессу, как человек, чье сердце черствело годами, а потом вдруг неожиданная ласка тронула…

-Не стоит жалеть… — глухо обронил Леа. – Луал оставил меня тогда. Луал оставил меня у могилы моей любимой, но сегодня я могу верить ему. Могу верить в него.

-Вы сильный человек, — одобрила принцесса и вдруг, сама поражаясь своей смелости, схватилась за его руку. – Помолитесь со мной! прошу вас, помолитесь со мною…

            Ну разве мог Леа отказать?

 (15)

Сковер знал, что его путь разойдется с дорогой Альбера, но не предполагал, что это случится так быстро. На месте торговца Сковер предпочел бы выждать, пока, хотя бы одна сторона: Лагот или Катерина не исчезнут, а уже тогда…

            Но если жребий брошен, если сделан уже ход – пускай! Сковер готов принять эту игру. Скоро Альбер захлебнется в собственной крови и узнает вкус поражения.

            Альбер будет уничтожен. На стороне Сковера – время и тень, на стороне Сковера грядущая борьба между принцессой Катериной и Лаготом, а что есть у Альбера? Народ? Так он переменчив. Сегодня обожает, а завтра – низводит. Деньги? Ну, что ж… это сильно, но если взывать к народу, то народ не жалует богатств, когда эти богатства не у него. И так сильная позиция Альбера обратится ничем!

            Все, что есть у Альбера – знакомства, связи — это тоже неважно. Люди склонны бояться. Люди склонны предавать. Они выбирают сильных, и остаются с ними, а те, кто не отступают, фанатики и только!

            А фанатиков надо уничтожать.

            Сковер торопится на встречу принцессе Катерине. Он уже знает, как поведет себя перед нею и как расскажет ей о подлости Лагота, о том, что невольно стал причиной гибели ее отца, угодив в ловушку…

            Упадет ей в ноги, будет молить о пощаде. В конце концов, если не устоял сам Гилот – великий фанатичный королевский дознаватель, куда уж ему, слабому уличному проходимцу уловить тонкую интригу?

            И принцесса Катерина помилует его и оставит подле себя, потому что с ней – заморское войско. А он все-таки свой, родной. Он знал отца. Он расскажет принцессе Катерине сказочку, а та послушает, потому что сейчас подле нее никого… и она не привыкла решать. А Сковер поможет.

            Пока Сковер с небольшим отрядом верных ему людей, собранных из числа бывших дознавателей поджидает принцессу Катерину на подъездах к столице, Альбер не находит себе места.

            Во-первых, ранен его единственный близкий человек. И пусть этот человек сейчас за закрытой дверью залы тихонько смеется, наслаждаясь обществом Эды, пусть этот человек пришел в чувство, перед Альбером встает острое осознание простого факта – смерть ходит совсем рядом.

            Одно дело осознавать это мозгом, а другое – чувствовать и видеть. Альбер не может защитить никого, но при этом его уважают в народе? Парадокс! Чудовищная морда змеиной насмешки.

            Во-вторых, как сообщил Леа в секретном же письме: Сковер успел ускользнуть с несколькими из своих соратников. А это значит, что вся интрига Альбера, все вовлечение Леа, как продвигающего идею уничтожения мятежных лидеров – терпит крах. Ну…почти крах. На улицах, говорят в донесениях к Альберу, народ вспышками закалывает, запинывает кого-то из слабых солдат то тут, то там, то у ратуши…

            Народный гнев обретает форму.

            Но Сковер, который стал так опасен – ускользнул! А все затевалось так рано из-за него одного. И как поступить? Куда он направится? Альбер не знал покоя…

            Пока же Альбер не находит себе места, за означенной дверью его дома, поправляется Ронан. Он может уже немного улыбаться и тихо смеяться, пытается шутить. Эда неотлучно при нем. Оба делают вид, что в этом ничего удивительного, и Ронан проявляет поразительное чувство такта, не заговаривая с нею о восстании и мятежах.

            Ему хочется ее сберечь. Ему жаль ее.

            А ей жаль того, что когда-то она была дознавателем.

            Эда касается руки Ронана как будто бы невзначай, смотрит, как будто бы случайно, и улыбается невольно, когда он шутит. Она делает вид, что только рана Ронана и удерживает ее подле него. И боится, что он так быстро поправляется.

            Точно зная, что творится в сознании романтичного идеолога, заговаривает сама:

-Ты, наверное, удивлен моему спокойствию?

-Удивлен, — Ронан не лукавит. Это редкая минута. Она заговорила первая, и он хочет этого разговора и боится.

-Я следую за законом, — Эда качает головою. – Я не с вами. Я с законом. Он выше трона и людей.

-Он выше, — соглашается Ронан. – Но ты согласна помочь нам?

-Да, иначе будет кровь. Мой наставник – Гилот, не одобрил бы этого. Но еще больше не одобрил бы он того, что я допустила массовые смерти и казни. А это придет, если кто-то не будет хранить закон. И пусть я буду клеймена всеми сторонами, пусть…- Эда на мгновение замолчала, затем заговорила тише, но спокойнее, — пусть любую кару обрушит на меня Луал и Девять рыцарей его, я сберегу закон. Я сделаю все, чтобы не допустить невинных смертей.

            Ронан сам как будто бы случайно касается теперь ее руки. В этом прикосновении больше слов, чем  в самом красноречивом монологе. Благодарная нежность, робость, осторожность…

-Завтра будет первое заседание, — Эда с усилием отнимает руку. Усилием для себя. Ей хочется, чтобы он не позволил ей разорвать соприкосновение их рук, но он не неволит, а она не желает выдавать себя, хотя выдала уже давно. – Первое, говорит Альбер. По-новому.

-Будем говорить о будущем.

-Принцесса Катерина наш враг, Лагот наш враг, и Сковер, как говорит Альбер – наш враг, — Эда вздохнула. – Я не выношу…

            Она не договорила, не дала сорваться неосторожному слову – кого именно и за что не выносит. Но Ронану это не нужно.

-Два моих старых друга с нами, с законом, — вдруг говорит Эда. – Фалько и Паэн. Я их еще не видела…веришь?

            Ронан верит. И ему не нужно слов, чтобы дать ей это понять. Лишь взгляд.

-Завтра будут Альбер, ты…я, — Эда едва заметно улыбнулась, — жрец из моей прошлой жизни – Кенот, какой-то Леа или Лео…

-Леа, — Ронан хмурится. – Страшный человек. Без морали. Без совести.  А что еще хуже – с умом.

-И Мэтт, — она не слышит. Или ей плевать. Или она равнодушна. – Поговорим, обсудим… я покажу свои наброски.

            Ронан поднимает на нее удивленный взгляд – когда же Эда успела сделать наброски, если почти неотлучно при нем?

-Хочешь…- Эда колеблется, румянец играет на ее щеках и это хорошо видно в неровном свете свечей, — я покажу тебе их?

            Эда сама не знает, зачем предлагает это, почему ее язык позволяет ей сказать и слова даются так легко?

            И Ронан, тоже не зная, на кой черт, соглашается, точно понимая, что за этими словами о набросках к законам идет совсем иное…

            И пока рождается новый мир, бушует в своем и одновременно чужом замке Лагот.

            Он хотел стать королем. Он хотел прийти справедливо, но Сковер обманул его, сделав узурпатором. И дальше – ушел в мятежники, в оппозицию. И тут еще Моро доложил об очередном всплеске народного бешенства на окраине столицы: двух солдат натурально разорвала в клочья пьяная толпа с Пепельных рядов.

-Почему? Почему они нападают на моих солдат?

-Это солдаты принцессы Вандеи, — возразил Моро холодно и бесстрашно.

-Она моя жена! – Лагот был в бешенстве. Никто не считал его за короля, лишь за захватчика.

-Тем не менее, — сухо кивнул Моро. – Она не коронована на престол, народ не выкрикнул вашего имени, и сюда направляется принцесса Катерина. До ее прибытия – эти солдаты – солдаты принцессы Вандеи. Ваши солдаты остаются за вами!

-Моро, я вас сейчас ударю! – герцог Лагот  швырнул канделябр с шестью мелкими серебряными свечками в стену с бешеным рыком.

            Но Моро даже не шевельнулся:

-Вы можете это, ваша светлость.

-Простите, что вмешиваюсь…-из темного провала дверей выступил Леа – собранный насмешливый и очень опасный. – Моро, вы не понимаете всей серьезности! Принцесса Катерина – слабая женщина. Более того – она больше не жена короля Филиппа. Он разрушил Божественную Клятву, связавшую их, и дал ей в отступные – солдат, с которыми она идет домой.

            Лагот обрадовался появлению Леа. У него всегда был ответ на все вопросы и всегда было решение.

-Мой друг! – Лагот протянул руку советнику. – Ты очень вовремя. Почему они нападают на моих солдат?

-На солдат принцессы…- влез Моро, сжимая губы в тонкую нитку.

            Лагот отмахнулся в раздражении.

-Народ ждет жесткой           руки, — Леа пожал руку герцогу, — такой, как ваша. Мужской. Вильгельм, мир ему, чертоги Луала и вечность, был слаб. Принцесса Катерина, да будут славны ее дни – слабая женщина, которая много лет не была дома. Принцесса Вандея – ваша прекрасная жена – слишком набожна…

            Леа перевел дух. У него ныли колени от алтарного преклонения в молитве с принцессой Вандеей.

-Остаетесь вы, — просто продолжил советник. – Вы – мужчина, способный навести порядок!

-Народ выступает против вас, потому что вы велели убить его любимцев! – не выдержал Моро.

            Леа смерил его насмешливым взглядом:

-Вы говорите о мятежниках – это раз. Вы говорите о той идее, что я подал и за которую вы голосовали сами – два.

-Да, но я не рассчитывал на раскол…настолько сильный. Мы недооценили влияние…

-Молчите, молчите о том, чего не знаете! – Леа рассмеялся. – Вы трусливы. Народ тоже. Нужно усилить аресты, наказания…усилить надзор на улицах. И тогда народ будет…

-Запуган, — закончил Моро.

-Защищен от дурмана мятежников, — возразил Леа и обратился к герцогу, — Ваша светлость, я желаю блага народу. Как и вы. Я говорю, что только сила способна вразумить их!

-Это террор! – выкрикнул в отчаянии Моро.

-Это защита! – рявкнул Лагот, принявший, как это теперь часто бывало, сторону Леа. – Друг мой…немедленно пишите! Пишите приказ!

 (16)

Когда Акен появилась на пороге ставшей теперь уже ее комнаты, Эда вздохнула: как не проси время идти медленнее, оно почему-то слушать не пытается.

-Вас ожидают, — Акен также растягивала гласные, но Эда уже привыкла к этому. Удивило ее то, что на лице девушки-служанки тень недавних слез. Поразмыслив немного над этим (потому что мылси слишком сильно сопротивлялись другим размышлениям), Эда вспомнила, что Акен явно влюблена в Сковера, а в свете тогог, что Альбер провозгласил раскол между ними – положение Сковера явно шатнулось.

            Эда прислушалась к себе и поняла, что злорадства в ней нет. Да, Сковер испортил ее жизнь, все изменил в ней, приложил руку к тому, чтобы прежний мир Эдыв рухнул, но окончательный выбор служения закону она приняла сама.

            К Сковеру у нее не было ни отмщения, ни злорадства – пустота! Вроде бы жил, а вроде бы умер и Луал с ним!

            Эда спустилась в знакомую столовую залу. В полумрачном обаянии свечей блестели кубки, кувшины с прозрачной водою и вином. Разложены были и чернильницы, перья, бумаги…

            И все, кто должен был прийти, уже пришел. Эда была последней.

            Альбер сидел во главе стола, подливая в свой большой кубок из отдельного кувшинчика темную пряно пахнущую на всю залу жидкость. Ронан – бледный еще от ранения, сидел по правую руку от него и задумчиво разглаживал какой-то лист бумаги. По левую руку от Альбера восседал Кенот – павший жрец, заговорщик и лицемер…

            Которого Эда была рада видеть!

            Кенот был свидетелем ее прежнего мира, и его появление стало для Эды нечто большим, чем просто визит прошлого. Он напомнил ей о Гилоте, о своей неспешной работе дознавателя, о вечных стычках со жрецами Луала. И все это было так знакомо, так ясно и так четко, что на Кенота – прежнего своего врага, Эда посмотрела едва ли не с нежностью.

            Тот, по-видимому ощущая это же, не удержался от улыбки и кивнул…

            А вот на Мэтта Эда не отреагировала также доброжелательно. Во-первых, она его уже несколько раз видела. Во-вторых, одно его присутствие выворачивало в ней что-то. Ей, некогда желавшей быть к нему поближе, теперь хотелось от него бежать. И Мэтт, сидевший в самом отдалении от Альбера, похоже, это чувство разделял.

            А Эда только успела подумать, что вообще очень странно ее очарование Мэттом. Что в нем она нашла? То ли свечи играли так нервно, то ли разум Эды был истомлен, но она, даже бросив на него короткий взгляд и даже не кивнув, подумала, что глаза у него близко посажены, что черты какие-то неровные, и вообще…

            Нет в нем ничего!

            Одно место было свободно… почему-то Эда без труда догадалась, кому отдано было это место. Видимо, Сковер все же должен был войти в этот совет.

            А вот последний, ироничный даже в блесках свечного пламени, с лукавым взглядом, не красавец, но чем-то привлекающий, незнакомый Эде мужчина, даже не удостоил стол вниманием. Он сидел чуть поодаль, как-то обособляясь ото всех, наблюдая за всеми. В его руках был тонкий изящный серебряный кубок, к которому он легко и непринужденно прикладывался.

            За спиной Эды закрылась дверь. Она вздрогнула.

-Заходи, — сухо промолвил Альбер. – Мы тебя ждем. Пока…такой состав. Я рассчитывал на другое количество, но кроме Ронана пострадали и другие наши союзники.

            Альбер кашлянул.

-Так…Кенот – в прошлом жрец короны, а ныне – заговорщик и смутьян…

            Кенот, на которого указал Альбер, поморщился от такого представления и добавил:

-Я все еще жрец! Отдавший себя на служение Луалу, служит ему до конца!

-Да ради Девяти Рыцарей! – фыркнул Альбер, указал на Ронана – это мой друг. Поэт, памфлетист, идеолог…

            Ронан смущенно улыбнулся. Эда, устроившаяся напротив Мэтта, но не взглянувшая на него, отметила же улыбку Ронана.

-Тот наглец, что устроился позади вас – Леа. Советник узурпатора и вечный интриган, — Альбер произнес неприятные вещи, но произнес их как-то приглушенно, как будто бы бродил в нем страх перед этим человеком.

-А еще красавец и дамский угодник, — добавил насмешливый голос означенного Леа, и Альбер картинно закатил глаза:

-Леа, на нашу гостью даже не смотри! К слову, о гостье…

            Эда опустила глаза, сделав вид, что говорят вообще не о ней. То, как ее выделил Альбер, и взоры присутствующих – это обжигало ее кожу. Она показалась сама себе очень слабой и незащищенной. И это было очень странное чувство. Раньше, когда все было в порядке, когда был у нее наставник и заступник – Гилот, она чувствовала себя в его тени свободно, зная, что грозная тень не оставит ее.

            А теперь?..

-Эта гостья – Эда. Из дознаваталей. Она занимается законами. Она имеет блестящие знания закона, при этом ненавидя всех нас одинаково. Это делает ее беспристрастной.

            Ронан вмешался:

-Эда посвятила себя закону. В наших условиях, когда идет столько противостояний – это разумно.

            Эда, чувствуя, как заливается краской лицо, подняла глаза на Ронана. Он смотрел на нее открыто, не смущаясь и, кажется, готов был спорить с каждым, кто возразит ему.

            Но возражать никто не стал. Только Леа промолвил со своего места:

-Да Луала ради!

-И Мэтт, — продолжал Альбер, решив обсудить отдельно с Ронаном про его  неосторожное замечание. – Из бывших дознавателей…

-Которые предатели, — вставил леа и Эду дернуло. Она попыталась сделать вид, что только хочет налить себе воды из кувшина, но тот, кто был прозорлив, отметил эту дрожь.

-А меня вы знаете все, — Альбер решил мудро не замечать подначиваний.  – Итак, Эда ваыразила желание не принимать никакого участия в наших заседаниях за исключением тех вопросов, что касаются закона напрямую.

-Я бы тоже так поступил, но вы же все развалите, — гоготнул Леа. Альбер вздохнул:

-Леа, держи себя в руках!  Эда…начинай.

            Эда поднялась. Тяежло, ни на кого не глядя, взяла в руки первый лист из принесенных с собою.

-Я…- она нервно кашлянула. – Это только набросок!

-Не смущайся, — попросил Ронан. – Мы все свои.

-А некторые больше свои, — вставил молчавший до этого момента Мэтт, и Эда невольно отшатнулась от него, испытывая все более сильное отвращение. Леа присвистнул, но удержался от насмешки.

-Так вот…наброски. Сейчас закон…то есть, не сейчас, но раньше, при Его Величестве Вильгельме было так: он издавал какой-то указ, а там уже министры думали, как его выполнять, составляли свои указы и относили их к королю на согласование. Если он дозволял, то указ приводили в действие.

-Долго и неэффективно, — высказался Кенот. – Сколько чудесных указов было потеряно и утрачено!

-А сколько было их уничтожено…- мечтательно промолвил Мэтт.

-Дайте девушке сказать! – попросил Леа. – Эда, верно? Не смущайтесь. Не слушайте их.

            Она бы хотела не слушать их. Но разве могла?

-Я предлагаю создание общего свода законов, — Эда повысила голос, заставляя себя, наконец, вспомнить, как говорил Гилот. – Общий закон…свод для всего королевства.

-У нас есть законы Луала и Девяти Рыцарей его! В них сказано, что нельзя убивать и грабить…- Кенот снова вступил. На этот раз яростно.

-Все законы Луала мертвы на улицах! – громыхнул Мэтт. Он ненавидел Кенота. Эта ненависить шла от вражды между Дознанием и жрецами.

-Нужен общий свод, — продолжила Эда. – К тому же, не все…то есть, в вашей же гильдии, Альбер, состоят иностранные торговцы! Они плевали на каждого из Девяти Рыцарей!

-Ну, допустим, — подал голос Ронан, реакции которого Эда ждала и боялась. Он обменялся коротким взглядом с Альбером и продолжил, — Эда, что будет написано в общем законе?

-Общий закон будет состоять по моему наброску из глав. Вы хотите сделать всех людй равными в правах, так напишем сначала об этом.

-Бред, — хохотнул Кенот. – Это бред!

-К примеру? – спросил Леа тихо. – Как?

-Ну…- Эда поглядела на хохочущего Кенота и не удержалась от маленькой мести, — напишем, что каждый волен ходить в церковь к жрецам Луала!

            Кенот мгновенно прекратил хохотать. Зато засмеялся уже Леа. Он даже сложился пополам в своем кресле, и закрыл голову руками. Эда стояла, опустив руки на стол, и не смотрела ни на кого. Мэтт жадно переводил взгляд с обомлевшего Кенота на Эду и обратно. Ронан и Альбер одним взглядом вели какой-то только им понятный разговор…

-Блестяще…- выдохнул задыхающийся от смеха Леа. – Блестяще, девушка!

-Давайте к следующей главе, — поспешно предложил Альбер, опасаясь настоящего скандала. – Что будет во второй по твоей задумке?

-Во второй будет… — Эда нервно сглотнула, — закреплен порядок подчинения. И здесь я следовала за мыслью Ронана.

-Это ты, конечно…- бормотнул Мэтт неуверенно, но никто его не услышал.

-Ронан говорит о Совете – выборном Совете. И о том, что каждый из советников будет отвечать за определенную…отрасль. Тогда – разумно написать во второй главе о порядке правления. О том, что каждый из советников равен другому, что все выбираются. В третьей – порядок избрания. 

-По какому порогу? – Леа поднялся со своего кресла так решительно и так быстро, что нельзя было сказать по нему, что он пил вино. Движения его были точны, стремительны.

-Возраст, — пожала плечами Эда. – Также…каждый из советников будет формировать под собою своих подчиненных. То есть…

-Треугольником! – Ронан щелкнул пальцами, вскочил в возбуждении. – И порог…

-Возраст. Каждый может претендовать на должность. Ну, в соответствии с возрастом. Например, я предлагаю каждому советнику иметь в начале трех заместителей. Скажем, стать заместителем можно, если ты старше двадцати пяти лет, стать министром – если ты старше тридцати – тридцати пяти…

-Ронану нет тридцати, — мрачно вдруг заметил Альбер. Ронан угас мгновенно. Опустился на стул, и как-то сразу стал беззащитным.

-А мне двадцати пяти, — пожала плечами Эда. – Мы говорим о будущем. Это все не сформируется в один день.

-Тоже верно, — Леа кивнул. – Так… про общий закон непонятно до конца, но логику я понял. Что с советниками?

-Каждый из советников, министров и каждая из отраслей будет иметь свой  свод законов, который не противоречит главному закону. Он будет как бы…

-Как ветка дерева? – хмыкнул Кенот. – У жрецов есть законы луаола! Они не будут подчиняться чему-то еще!

-Зачем какому-нибудь горожанину из числа кузнецов знать содержание закона для…для солдат? – здесь не выдержала уже Эда. – Жрецы должны быть равны обычным обитателям!

-Жрецы – проводники Луала!

-Его слуги, — поправил Мэтт ядовито. – Эда права. И Гилот был прав.

            Это было запрещенным приемом.

-О Гилоте заикаться не сметь! – рявкнула Эда, не ожидавшая сама от себя такого. Леа, стоявший рядом с ней, одобрительно хмыкнул.

-Он был мне наставником тоже! – Мэтт, которого так долго никто ни во что почти и не ставил, вспылил. – Не думай, что ты…

-Ты ненавидел его!

-А ты обожала! И ты злишься, что потеряла обещанное им место Королевского…

            Договорить он не успел. Ронан попытался призвать его к порядку, не понимая толком взаимоотношений Эды и Мэтта, но чувствуя, что ситуация выходит из-под контроля. Но Эда оказалась резвее. Она в один прыжок оказалась подле Мэтта и, не примериваясь, отвесила ему громкую оплеуху.

            Кенот и Ронан вскочили. Мгновением позже восстал и грузным телом Альбер. Но Леа уже оттаскивал отчаянно выкрикивающую что-то бессвязную Эду от разозленного и свирепого Мэтта.

-К порядку! К порядку! – призывал Альбер. Ронан пытался сдержать Мэтта, который рвался к Эде за восстановлением справедливости, а Леа удерживал ее…

            А Кенот просто наблюдал с привторным ужасом, думая, как бы сильнее схлестнуть этих двоих.

            В конце концов Альбер пришел на помощь Ронану, пробравшись тяжелым весом к нему, и удержал Мэтта мертвой хваткой. Леа же вывел Эду, наконец, в коридор, а Альбер крикнул ей вслед:

-Мы продолжим в другой раз! В следующее заседание!

            Слышала Эда или догадалась – было непонятно. Она вырвалась в коридоре от Леа и яростно обожгла его взглядом.

-Интересно мыслите, Эда, — спокойно прервал он ее гнев, и она обессилела от этого спокойствия. – Только у меня есть пара вопросов…

 (17)

Ронан, сердито хлопнув дверью, удалился к себе. Вернее, он всеми силами пытался продемонстрировать это, но на деле, ноги понесли его совсем в другое место. Мэтт же, вернув себе надменное и холодное презрение, удалился, ответствовав, что будет готов работать, когда «всякие истеричные особы обретут мир со своей душою».

            Кенот долго смотрел на Альбера, явно желая сказать что-то, но так и не выдал ничего и, горестно вздохнув, исчез в провале ночи. Но Альбер не спешил расслабляться.

            И точно, стоило Кеноту исчезнуть, как скрипнула дверь и появился Леа, утащивший Эду вон с совещания, когда началась вся безобразная сцена.

            Леа прошел к креслу, небрежно прихватив с собою со стола нетронутый никем кубок с вином и сел, укрытй большим полумраком, чем Альбер.

-Ну…как там Эда? – спросил глава Торговой гильдии, не зная, почему Леа не начинает разговора сам, ведь поговорить есть о чем.

-Умнее, чем я думал, но наивнее, чем я надеялся, — спокойно отозвался советник Лагота.

-А подробнее?

-Она мыслит не стихийно, а алгоритмом, шаг за шагом развивает мысль, раскручивает ее. Но это делает ее оторванной от реального положения дел.

-Ты недоволен моим выбором? – уточнил Альбер и попытался сделать свой голос угрожающим.

-Я недоволен тем, что мы впуцстую тратим время, — возразил леа. – Сковер ускользнул…

-По твоей вине, — явдовито напомнил торговец.

-По вине солдат – это раз, — спокойно отозвался советник. – Свершившийся факт – это два. Истерить будешь потом – это три. Лучше скажи, как мы поступим?

-С ним?

-С ним и с ними…как будет со Сковером? как будем растаскивать Мэтта и Ронана?

-Ронана трогать не смей! – рыкнул Альбер. – Он мой друг!

-В делах войны нет дружбы. С точки зрения войны – Ронан почти бесполезен. А мы на войне. Он идеолог, но романтик, а это не для битвы. – Леа отпил из кубка, и, прежде, чем Альбер разразился гневливой тирадой, продолжил. – Однако надо смотреть вперед. Эда тоже не боец, но я оставил бы ее скорее, чем воина, имеющего ту же сторону, что и мы. А вот Мэтт…его нужно пустить в расход, уничтожив одновременно с ним и Сковера.

-Очевидно, — с легким содроганием и отвращением предположил Альбер, — у тебя, Леа, и план имеется?

-Имеется, — согласился он спокойно. – Но для начала скажи мне – через сколько будут готовы люди выступить против узурпатора?

-Если случится…что? – Альбер знал эту отвратительную манеру Леа, эту его тягу недоговаривать.

-Что-нибудь. Выходящее из ряда вон.  Я спрашиваю из любопытства.

-Часа три.

-И сколько людей на твоей стороне? Не стихийно собранный, управляемый народ, а именно на твоей стороне?

-Человек двести…двести пятьдесят, — Альбер не понимал, куда клонит Леа, но его настойчивые вопросы ему не нравились.

-А как с поддеркжйо Торговой Гильдии?

-Пока никак. Гильдия не поддержит никого до того, пока не будет все кончено. И мне дали намек, что сместят меня, если я продолжу борьбу с узурпатором.

-Трусость! – фыркнул Леа, но в его голосе слышалось веселье.

-Напротив, — скривился Альбер, — честная храбрость! Мы не скрываем того, что наше дело – торговоля. И мы честно говорим об этом.

-И тебя могу сместить?

-Пока нет, — Альбер покачал головою, — пока еще нет. но если станем тянуть – без сомнений. И даже Ронан не знает об этом, а дела мои идут уже не так бойко, как прежде.

-Уж не нажиться ли ты хочешь на нашем восстании? – с подозрением воззрился на торговца Леа.  И этот его вопрос спровоцировал волну гнева.

            Альбер поднял с усилием грузное свое тело и заорал, сотрясая отблески свечей своей яростью:

-Я? Нажиться? На горе людей? Я, конечно, торговец и, как у всякого торговца, у меня есть проблемы с законом, честностью и счетами, но и честь у меня есть! И сострадание! И сочувствие…я видел, как умирают от голода дети, как женщины с воем убивают их, не в силах видеть их голод…я видел, как разваливаются жизни по кускам, расползаясь гнилым мясом на теле нашей земли! И я…

            Леа легко поднялся со своего места, выступил из темноты одинаково жуткий на свету и во мраке, имеющий приятную внешность и ледяную жуть.

-Ну так раздай им…раздай им всё! Все, что ты награбил. Все, что ты увел у других, все, на чем спекулировал. Накорми хотя бы раз детей Пепельных рядов хлебом, дай им мяса! Ну? Слабо?

            Леа с отвращением ударил кулаком в грудь Альбера. Он сдавленно охнул, а Леа яростью продолжил свои жуткие речи:

-Ну? Чего же ты ждешь? Дай им все! Не-ет, ты трус! Тебе проще увидеть мерзавцами и подлецами других, чем признать, что ты такой же мерзавец, как и другие. Тебе проще закрутить весь мир, разбить трон, чем признать, что ты наживался на горе, как и все другие!

-Следи за…

-Я не закончил, — криво усмехнулся Леа. – Ты думаешь, что ты, обманывая других торговцев, наживался на них? Нет, потому что ты наживался на тех, кто работает на него…

            Леа отвернулся от Альбера. Его гнев сошел на нет и дальше, когда советник Лагота заговорил опять, Альберу – бледному и нервному пришлось вслушиваться, чтобы разобрать его речь.

-В детстве…я был не из бедности. Я был из нищеты. Помои, грязь, вши… все это было со мной, все это было моим миром. Я устроился на работу к одному торговцу рыбой. Адский труд! Я и такие же как я мальчишки и девчонки трудились, не покладая рук, от рассвета до глубокой ночи. Вся наша кожа напитывалась тошнотворным рыбным запахом, постоянно пересыхали и лопались губы. И мошкара…

            Альбер молчал. Он боялся, что его вывернет, если он продолжит слушать, но слушал.

-И мошкара…- Леа пркирыл глаза. – И каждый раз, когда торговец отправлялся в город, чтобы продать в крупные лавки рыбу, мы прятались, зная, что он вернется в ярости. Лавочники твоего кроя обманывали его. Они не давали ему всей суммы, постоянно нагревая…

            Леа повернулся к Альберу и открыл глаза, теперь смотрел на своего соратника он с такой мрачностью, что Альбер, и без этого переживающий в его присутствии не самые приятные моменты в жизни, почувствовал страх и нервно сглотнул.

-Мы работали на него за похлебку и крышу. И пара медяков. Но даже этих грошей мы не получали. Из-за таких, как ты. Ты думаешь, что ты обманывал торговца? Нет, ты обманывал тех, кто на него работал. Торговец не станет обделять себя – он найдет способ отнять то. Что считает по праву своим.

-Мне очень жаль, — Альбер потух. Ему правда было очень неловко. Он никогда не заглядывал вперед, лишь считая прибыль и монеты… он не видел ничего дальше кошелька.

-Не лги, — попросил Леа спокойно. – Не выйдет.

-Но это не ложь! – Альбер прижал руку к сердцу. – Я…не знаю, как это выходило. Просто мы все выживали. Мы все…да, я трус. Я трус, потому что боюсь выйти и помочь в одиночку, потому что я хочу будущего для всех.

-Будет кровь, — хмыкнул Леа. – Я-то привык к грязи.

-И как ты поднялся до своего положения? – Альбер умел находить хватку в людях. Несколько человек, прошедших через его жизнь, имели самое низкое происхождение, но оставляли неизгладимый след. – Из нищеты…

-Этого лучше тебе не знать, — Леа оставался спокойным, но в его глазах залегла едва заметная тень.  – Это история, не имеющая славы, не имеющая победителей и оплаченная кровью и унижением. И не только моим – я лишь человек, один из многих.

-И я один из многих, — горячо заверил Альбер, — я…готов даже отдать жизнь!

-Да это уж, не сомневайся, сделать придется всем, — горько улыбнулся Леа. – Лучше ответь на мой вопрос. На первый вопрос. По поводу Сковера…

            Пока шел этот разговор внизу, Ронанподнялся к Эде. Он хотел пойти к себе, но решил, что она, наверное, расстроенная, и что ему самому хотелось увидеть ее. К тому же – совершенно непонятно, что ей там наговорил этот Леа!

            Эда отворила дверь на первый стук, как будто бы ждала. Может быть, она и в самом деле, ждала? Ронану отчаянно захотелось, чтобы это было так.

-Я зашел узнать, все ли в порядке, — сразу обозначил Ронан, но она не удивилась. Кажется, если бы он не сказал сам, то и Эда не стала бы спрашивать о причине его визита.

-Входи, — дозволила она, посторонилась.

-Не слушай этого поганца! – сразу же начал Ронан. – Этот Мэтт…он мерзавец! Он…

-Я знала, что Кенот восстанет против моей идеи. Полагала, что это сделает и Альбер. Насчет Мэтта у меня сомнений нет, наша вражда в том, что я действительно, наверное, была больше любима нашим наставником Гилотом. Он мне заменил отца. А у Мэтта никого не было. Я ожидала чего-то подобного. Не думала, что сегодня, но ожидала. Я знала, что будет плохо. Не знала только, как отреагирует этот Леа…

-И как он, кстати, отреагировал? – Ронан налил Эде воды из кувшина, протянул стакан, предлагая успокоиться.

-Расспрашивал, — Эде не хотелось вспоминать этот ледяной насмешливый взгляд, как будто бы знающего совершенно точно будущее, человека.

-А ты?

-Отвечала.

            Ронан приобнял ее за плечи. Сделал он это впервые, обмирая, ожидал, что Эда его оттолкнетр, но она не сделала этого. Даже не вздрогнула.

            Под тканью чувствовалось тепло ее кожи. Ее, наверное, лихорадило. Эда, на самом деле, хотела уже подняться, когда руки Ронана коснулись ее плеч, но, почувствовав его ладони, она не смогла подняться. Не захотела суметь.

-А как, ты думала, отреагирую я?

            Эде не хотелось думать. Да и невозможно это было.

-Я не знаю, — честно ответила она.

            Ронан провел свободной рукой по ее волосам и неожиданно развернул ей лицо за подбородок к себе, заставляя взглянуть. Эда попыталась смотреть ему в глаза, но его взор обжег что-то внутри нее, и она опустила глаза.

-Эда… — прошелестел Ронан, склоняясь к ней.

-Не надо, — попросила Эда, не шелохнулась, зная, что не сможет. – Я прошу.

            Ронан остановился на полпути. Их лица были так близко, что Эда могла увидеть в его глазах свое отражение.

-Не надо, — повторила она настойчивее.

            Ронан не пытался скрыть разочарования. Он отпустил ее мгновенно и Эда, освободившись от его тепла, почувствовала мгновенный острый холод.

-Как скажешь, — промолвил Ронан. – Доброй ночи.

            И в следующее мгновение он уже скрылся за дверью, прикрыв ее за собою осторожно, несмотря на откровенную досаду.

 (18)

 

            Моро знал, что войска принцессы Катерины уже подступили к столице. Да чего уж говорить – все гудело в городе от одного этого известия. Гадали: будет ли противостояние между герцогом Лаготом и наследницей, отдаст ли герцог трон? Отступится ли Катерина?

            Моро знал, что не отступится. Более того – он поддерживал ее решение. И, хотя происходящее сейчас в землях волнение пугало его самого до глубин души, Моро позволял себе обманываться простым утешением, полагая, что стоит законной крови почившего короля занять трон, вместо непонятного герцога, как тотчас воцарится мир.

            В его годы и опыт советника уже не должна была входить наивность, но когда речь шла о Катерине, о ней одной в любом образе мыслей, как советник обращался настоящим ребенком, что желает верить только в хорошее и может замечать лишь что-то, родившееся в его мечтах…

            В реальности появление Катерины сотрясло королевство куда сильнее, чем можно было предположить. Сам воздух замер в предчувствии надвигающейся катастрофы, ждал, когда разразится гроза, когда так или иначе будет решена судьба.

            Что касается Альбера – тот полагал для себя и всего свержения трона и становления нового порядка самым удачным вариант гражданской войны. Когда две силы схлестнутся и изможденный народ уничтожит это противостояние, отдав всю власть и все полномочия какой-то третьей стороне.

            Ронан не разделял его размышлений. Помрачневший за последние дни (и чуяло сердце Альбера, что не без отказа Эды тут обошлось), Ронан говорил, что всяка война будет погибелью для их восстания, потому что народ примет одну из известных ему уже сторон.

            Кенот занимал позицию жреца, чем провоцировал раздражение всех, кто был склонен к деятельности. Он говорил, что на всё воля Луала и Девяти Рыцарей его, а он их слуга, что значит одно – его судьба покориться небу.

-Лицемер, — шипела Эда и Альбер был рад соглашаться с нею.

            Да, в последние дни Эда отдалилась от Ронана. Теперь она либо занималась разработками, которые неожиданно все больше и больше увлекали ее, либо вспоминала Гилота, либо ругала Кенота на пару с Альбером.

            Странный у них выходил дуэт, но Альбер не отталкивал ее присутствия, хоть и чувствовал, что ругань вся и все речи, диалоги ходят по кругу.

            Что касается сложившейся ситуации, Эда стояла на своем: она олицетворяет закон, а на остальное ей плевать. Эта позиция также раздражала, но тех, кто жаждал мгновенной деятельности. А тех, кто умел заглянуть чуть-чуть вперед, эта позиция устраивала. В конце концов, идти по руинам в новый мир нельзя, нужно сразу же дать закон…

            Наверное, лучше всех это понимал Леа, но он не спешил заступаться за Эду, которую как нарочно пытался все чаще задевать Мэтт, не пытался вступиться, когда Кенот или Ронан вдруг требовали дать однозначное решение, высказать свое отношение к происходящему.

            Эда не выдавала.

            Лежа одинаково тревожными и бессмысленными ночами без сна, Эда все больше и больше погружалась в меланхолию, понимая,  что даже благодаря Сковеру (ах, где же он теперь?), его чертовому ненужному геройству в ее отношении, ей так и не удается понять, кто она есть.

            Вроде бы удается идти по какому-то среднему пути. Но…чей это путь? Ее? совести? Остатков всего, что вдалбливал ей в сознание Гилот? Смешанное чувство к Ронану, страх и тоска (неожиданная и проклятая!) по Сковеру? Что движет ею? Чьи слова? Чьи мысли?

            Раньше было проще. раньше был Гилот, который, может быть, и пожурит за что-то, но, с другой стороны, всегда поддержит. А теперь? Почему-то у Эды было неприятное ощущение, что каждый, с кем она заговаривает, рассматривает ее как какое-то орудие.

            Гилот, хотя бы, был идейным орудием. А здесь – творится что-то невообразимое, непонятное, откровенно безумное. И куда идти никто не скажет. Вернее, постоянно все говорят, куда идти, но они не Гилот, а другим Эда поверить не может.

            Даже Ронан, который явно пробудил в ней все то, что прежде дремало, не думая просыпаться, временами казался Эде таким же кукловодом, который видит в ней лишь орудие и только. и так почудилось ей в тот вечер, от которого пошла по ее сердцу новая трещина. Ронан стал ее избегать, а она – его. как будто бы напряжение достигало своего предела, когда они случайно встречались одним лишь взглядом. И не было Эде спасения!

            Что до Мэтта… он знал, что поступает подло, задевая Эду, но не мог остановиться. Он мстил через нее тем, кому отомстить не мог. Всем, начиная от Гилота и заканчивая Альбером и Ронаном. Их он тронуть не смел,  и пока не имел возможности, а Эда, прошедшая с ним через много лет, имеющая чувство вины…о, это было идеальное поле для деятельности подлого слова. Мэтт чувствовал, что его не принимают всерьез. Леа так и вовсе – смотрит с таким презрением…

            А что хуже – на ту же Эду, что не была с ними с самого начала, он ведь так не смотрит! Он слушает ее, но почему же не слушает и не воспринимает он Мэтта?

            Снова теневая позиция. Снова гнев… и снова мысли о том, куда свернуть. Вернее – за кем.

            Мэтт знает, что сейчас нужна битва между Катериной и Лаготом. А еще Мэтт знает, что Сковер жив и где-то скрывается. Узнал он и то, что попались на крючок Альбера и не понимая истинных своих господ, где-то бродят Фалько и Паэн – его старые друзья, соратники…его враги.

            И смутная нить поступков, что только возможны, что однажды сложатся в узор удачи и власти, вырисовывается в разуме Мэтта. И он пытается скрыть улыбку. А потом стыдится своих мыслей, но Леа или Альбер  опять задевают его своим равнодушием, презрением, пренебрежением и он мстит Эде, а затем…размышляет.

            Сковер находится в худшем положении, чем когда-либо в своей жизни. но он давно рассчитал по поводу Мэтта, а потому ждет как минимум одного очень опасного и трусливого союзника с ценными сведениями. Ждет, скрываясь в столице, что кипит от разговоров и речей по поводу войск принцессы Катерины…

            Лагот – почтенный герцог не находит себе места, зная, что не потянет войну. Гражданская война – это преступление против всего народа…герцог призывает к себе советников, герцог носится по замку с обезумевшим взглядом.

            Новый почтенный жрец Кровер заявляет в  ответ на мольбу герцога:

-На все воля Луала и Девяти Рыцарей его!

            Чем провоцирует тяжелый вздох и безумный проблеск во взоре герцога. Наверное, все жрецы похожи между собой.

            Но Лагот подавляет бешенство. Он пытается выглядеть спокойным, собирает совет, спрашивает, как поступить? Ожидает спасения.

-Переговоры, — предлагает Моро жестко. Советник прекрасно знает, что Катерина не уйдет. Во-первых, не та кровь. Во-вторых, не то имя. в-третьих, идти ей больше не куда – ее супруг расторг Божественную Клятву.

-Она первенец…она дочь короля! – кричат слева.

-Король, король, — передразнивают справа, — править должен мужчина! Герцог Лагот много раз…

-Народ поддержит род!

-Народ поддержит того, кто их накормит!

-Народ труслив и меняет свое мнение по пять раз на дню…

-Совсем, как Луал и Девять рыцарей его?

            Ехидный шум. Вылезают ядовитыми иголками все когда-то сказанные обидные слова, когда-то задетые чувства, клятвы, насмешки, что были занесены временами.

            Но спасения нет. У Лагота тяжело стучит сердце. Ему нравится быть королем. Ему хочется навести порядок. Ему хочется носить настоящую корону и иметь любовь народа. а здесь…мало того, что этот самый народ устраивает волнения и резню его солдат на улице, так еще и эта…старшая прибыла!

            И трон ей подавай, видите ли! А за какие заслуги ей – принцессе, много лет назад удаленной от дома, нужен трон? Пусть скажет спасибо Луалу, что не…

            Мысль обрывается. Среди десятков раскрасневшихся и гневливых лиц находит взор Лагота одно лицо спокойное.

-Переговоры, — ощутив взгляд Лагота, молвит Леа.

            Моро поднимает голову с удивлением.

-Во-первых, ваша жена – сестра принцессы Катерины, не может не повидаться с сестрой, — Леа легко перекрывает шум. Тот факт, что именно он под сводами каменного дома Луала и Девяти рыцарей поведал принцессе Вандее о прибытии Катерины, Леа как-то решил утаить. Но теперь Лаготу некуда деться.

            Моро с шумом втягивает воздух. Он чувствует подвох. Но не может еще понять в чем именно…

-Во-вторых, принцесса женщина. Если удастся убедить ее отдать престол, или разделить ваше правление…- Леа щелкает пальцами, вроде бы припоминая, — или, быть может, выдать принцессу Катерину замуж повторно…

-Луал и Девять Рыцарей его не одобряют повторного…- монотонно начинает Кровер, но глаза его злобно блестят. В месте, где не почитают так, как прежде, слуг высшей силы, у всех жрецов злобно блестят глаза…

-В-третьих, нам надо избежать войны, — легко заканчивает Леа.

            Моро смотрит с подозрением. Ему не нравится то, что внезапно его мысли сошлись с мыслями этого пронырливого человека.

-Ставлю на голосование, — выдыхает Лагот. – Кто согласен с Леа?

            Моро, глядя в улыбающееся лицо Леа, поднимает руку. Лагот считает и мрачнеет. Ему не нравится ни один исход. Самый простой, если бы Катерины не было вовсе!

            Наивный и предположить не может, что его спаситель, его любимый советник Леа уже подготовил ему ловушку, которую не обойти и не миновать…

-Переговоры, — признает Лагот. Голова его разрывается от внезапной вспышки боли, и он морщится, не в силах справится с нею.

            и почему-то успевает подумать о том, что корона, наверное, своей тяжестью, причиняет головную боль куда большую…

 (19)

            Леа рассудил очень верно, когда решил в самом начале устроить встречу подступившей с войсками принцессы Катерины  с ее сестрой – робкой и слабой Вандеей. Советник решил, что принцесса размякнет, разовьет сентиментальность и Лаготу уже проще будет уничтожить ее насмешливое сопротивление.

            Сам Лагот  был не согласен…наверное. Леа успел опередить его собственное мнение и сразу же воззвал к аргументам очень агрессивным и рьяным, так что Лагот, не желая оказаться дураком, принял все решения Леа.

            И это было, конечно, тоже отмечено и новым жрецом Кровером и Моро, которого трясло от страха за Катерину.

            Что забавно, так это тот факт, что про Вандею все почти и забыли в этой суете. Она никому не была интересна и использовалась лишь как слабая фигура, передаваемая более сильными игроками, направляемая ими же. Впрочем, и сама Вандея не сопротивлялась. Младшая дочь убитого короля ничего не предпринимала для своего освобождения. Ей приносили еду и она ела ее, её отводили в храм Луала и Девяти Рыцарей Его и она молилась…

            Вот и вся жизнь этой слабой и боязливой девушки! И текла бы она так и текла, неизвестно куда прибилась бы, но Леа уже составил свой план и теперь передвигал фигуры и в том числе – Вандею. И Вандея пропиталась насквозь сочувствием к этому человеку и стало ей казаться, что впервые, с момента отъезда любимой сестры, у нее есть какая-то опора и какая-то защита…

            И вот – сходятся силы, что одинаково слабы друг против друга, но могут разрушить всякое дело и всякую землю, даже родную.

            Принцесса Катерина предстает перед своей сестрой и…

            Это не долгожданная сладостная встреча двух родственниц. Это взаимное удивление, поднявшееся комком к горлу: «кто ты?»

            Кто ты, робкая, безвольная, заплаканная, худая и дрожащая девушка, облаченная в светлые одежды, что еще более бледным делают твои черты, стоящая посреди королевского тронного зала нашего предательски убитого отца?

            Кто ты, с блеском фурии в глазах, нервно изломанная и ужасающая, такая изменившаяся и повзрослевшая, облаченная в одежды заморского неудачного своего пути, явившаяся с вражеской армии на родную землю, введшая несколько заморских своих прежних слуг, чужестранцев, в тронный зал нашего почившего отца?

            Глаза в глаза. Невысказанное: «я сестра тебе…»

            Неверие. Взаимное: 2моя сестра была другой!»

            Другой? Какой? Набожной, да. Но живой! У нее в глазах была жизнь и затаенная юность, стыдливо признанная собственными годами.

            Другой? Какой? До конца пытающейся отстаивать свое слово, но покорной долгу? Смирившейся со своей участью, с отцом и всем окружением, но похоронившей истинные мысли, а не уничтожившей, вопреки ожиданиям?

            Лагот предпочел сделаться невидимым. Он прежде мельком видел принцессу Катерину и теперь понимал две вещи: она не уступит, и…народ предпочтет его правление правлению хоть сколько-то бывшей в чужом королевстве наследнице.

            Но он не выдает триумфа.

            Моро встревожен. Моро надеется, что принцесса обратит на него взор, но она растворилась, как будто бы не осознает. Затем – несколько порывистых шагов к младшей сестре и возглас:

-Вандея!

            И Вандея стиснута объятиями своей родной сестры, и странное замешательство на ее лице проскальзывает, прежде, чем руки вспоминают эти объятия и обнимают в ответ.

 -Мне жаль нашего отца, — шепчет Катерина на ухо Вандее. – Скажи, как твой муж обращается с тобою?

            Вандея вздрагивает. Она еще не умеет играть в эти игры, но долг перед Божественной клятвой, осознание того, что ее сестра отрекалась от Луала ради брака, что сам брак ее сестры стал ничем, а был заключен на небесах, да наследственное и величественное заставляют Вандею оттолкнуть неожиданно Катерину от себя.

            Она едва не отлетает совсем. Лагот вздрагивает вместе со свитой. Моро с трудом успевает  сдержать себя от желания подхватить несчастную и непонимающую свою возлюбленную, вся вина которой в том, что она была оторвана от дома так долго и в том, что она покорилась обстоятельствам жизни, отреклась от Луала для богов другой земли и Божественной Клятвы со своим (уже не своим) супругом ради возвращения домой и изгнания узурпатора.

            Но этот поступок Вандеи показывает двору, кто тут желает стать узурпатором…

            Леа даже не скрывает улыбки.

-Мой супруг и я живем согласно заветам Божественной клятвы! – запальчивость, рожденная последним издыханием чего-то живого еще дальше, чем руки, отталкивает Катерину от сестры.

            И Катерина выдает себя – бросает быстрый взгляд на Моро и уже он, как человек более опытный, отводит от нее взор, но тот, кто ищет любую слабость, уже знает, уже заметил, поймал…

-Принцесса, герцог, — Моро действует так, как должен был действовать сразу, — прошу вас к переговорам!

            Катерина, проходя мимо сестры, находит в себе силы не взглянуть на нее. Она находит силы и не плакать, надеется, что эта девочка, ее глупая младшая сестра, павшая (без сомнения!) жертвой своего злодейского супруга, сама не понимает что творит. Но это ничего. это пройдет. Все проходит.

            Стол слишком длинный для малого числа советников, герцога и принцессы Катерины. Вандеи в зале нет, она и не думала, что может, как наследница своего отца, требовать допуска к участию. Она молится в это время уже под сводами Луала и Девяти Рыцарей за насквозь грешную сестру и просит послать высшие силы рассудок и кротость Катерине.

            И Катерина чувствует это, видит почти наяву. Пусть давно не виделись сестры, но Катерина все еще знает Вандею. И эти видения отвлекают ее.

            Лагот не утруждает себя началом переговоров. Слово берет Леа.  Ведет тактично, мягко, словно по маслу острый нож, но за каждой вежливостью – укол. За каждой лаской – кинжал. А Лагот только держит скорбную мину, дескать, ах, жаль ему до слез почившего так вовремя короля!

-Вы хотите отправить меня в изгнание? – холодно уточняет Катерина, когда Леа переводит дух.

-Приличное содержание, поместье, замок, природа, слуги, положение…- перечисляет Леа. Он, едва увидел Катерину, понял, что дело проиграно.

-Там будет хорошо! – не выдержав, вмешивается герцог Лагот. Он пытается говорить как друг. Но Катерина уже не так наивна и она ясно читает во взоре Лагота, что при первой же возможности кто-то из его людей просто ударит ее ножом, подсыплет ей яд или задушит…

-Это изгнание, — возражает Катерина. – Это все равно изгнание. Вы боитесь, верно? Что я буду претендовать на трон моего отца. Трон, который по праву мой. Мой и только мой.

-Вообще-то, да, по праву, может быть, — Леа склоняет голову, замечая, как нервничает Моро. – Но, ваше высочество, вы знаете, что народ не примет чужеземную принцессу.

-Я их принцесса! – Катерина гневно сверкает взглядом.

-Вы и принцесса Вандея, — замечает Кровер, молчавший прежде. – Но вы долго были в отлучке. Вы потеряли представление о своей земле. Вы разрушили Божественную клятву Луала. Вы отреклись от Девяти Рыцарей…

-Я сохраняла им веру! – скрипит зубами Катерина. – Это была воля моего…

-Народ не поверит отступнице от великого Луала и Девяти рыцарей его, — жестко обрывает жрец. Этого не выдерживает уже Моро:

-По праву крови! Старшая в очереди…

-А если война? – встревает Лагот, которому молчать бы по-хорошему,  да делать вид, что корона его тяготит, а не прельщает. – Как ты будешь защищать земли?

-У меня есть армия…

-Ваше Высочество, вы явились в свои земли в сопровождении чужеземной армии! – Леа рассекает ладонью воздух, чтобы подчеркнуть тяжесть ее преступления. – Вы не были на родине очень долго. Вы даже не были на похоронах своего отца. Вы не были на свадьбе своей сестры. Вы…народ не пойдет за вами. Нет, дослушайте! Да…дослушайте, ваше высочество!

            Леа нервничает. Он умело скрывает это, но дело оказывается сложнее, чем ему хотелось думать.

-Во имя вашего отца, ответьте честно: кто будет более предпочтителен народу? Принцесса ли, несколько лет отсутствовавшая на родине, пришедшая со своей армией, отрекавшаяся от Луала и Девяти Рыцарей или храбрый герцог, муж младшей дочери несчастного короля? Тот, кто проливал кровь за эти земли. Тот, кто отдавал хлеба из своих амбаров и чтил Луала?

            Леа торопливо опускается в кресло. Ему дурно. Он сам не может понять причин к этой внезапно охватившей его дурноте, но она есть, эта проклятая дурнота!

            Лагот торжествующе смотрит на поверженную, распластанную и растерявшую под градом аргументов, принцессу. Он уже полагает, что она сражена окончательно и что теперь есть только один претендент к трону. Лучше бы ей тоже присягнуть ему! Показать, что это не он насильно занял трон, а его признали. Признали лучшим, самым достойным.

            Кроверу не нравится происходящее. Отречение от Луала и разрушение Божественной клятвы Катерины с ее супругом очерняют ее мгновенно перед жрецами, но и делать всю ставку на Лагота как-то жрецу не хочется.

            Моро сидит, опустив голову. Ему больно. От бессилия своего больно. От стыда. От всего того унижения, которое обрушилось на голову принцессе Катерине.

            И сама Катерина, почти признавшая поражение, уже готова бы сказать роковой свой ответ и, верная слову, удалиться в сторону, но…

            Вмешивается Кровер, который разрушает всякую иллюзорность момента и будто бы разбивает тяжестью слов  застывшее время:

-Я думаю, что принцесса Катерина утомилась с дороги и ей нужно крепко обдумать решение…

            Лагот взбешен. Но слово не воробей. Катерина поднимает голову. Она не хочет отрекаться и уходить, и если подумать…

            Слабая надежда зарождается в ее сердце. Кажется, есть что-то, что можно еще изменить! Может быть, если выиграть время, то что-то еще можно переиграть?

            Леа не выдает своего раздражения. Он знает, что будет дальше. Без сомнения, о да, без сомнения, Моро выкроит минутку и переговорит  с нею, недаром он так сверлит ее взглядом!

            Зашепчет, хватая ее за руки: «Лагот – узурпатор! Нам надо бороться. Нам надо сражаться…»

            И это сейчас на руку. Надо только успеть разыграть в последний раз Вандею.

-Отличная идея, — улыбается Леа. Лагот с удивлением смотрит на него и, решив, что добьется у него объяснений позже, соглашается:

-Да. Ваше высочество?

-Воля ваша, — Катерина поднимается. Моро, пока никто не успел воспользоваться ситуацией, успевает среагировать:

-Ваше высочество, я провожу вас до вашего лагеря…

 

 

 (20)

Леа не был хорошо знаком с принцессой Катериной до этого дня, именно по этой причине он ничего не предпринимал в должной, решительной манере. Чтобы в последний раз разыграть в ту или иную сторону карту с жизнью Вандеи нужно было встретиться с ней лицом к лицу.

            Теперь, когда Леа ясно видел, что Катерина готова отступить, но не отступит, уговоренная Моро и черт знаем кем еще, он мог действовать.

            Леа сам затруднялся сказать, что чувствует на этот счет. С одной стороны, ему было жаль Вандею, которая и без того всю жизнь свою подвергалась давлению и нашла уютный угол в молении и служении Луалу и Девяти Рыцарям Его, но с другой стороны… скоро в любом раскладе польется столько крови, что тут уже не до какой-то девчонки. Пусть девчонка не успела пожить, но в этом тоже часть счастья, она еще не успела понять, что мир зачастую – плетение ядовитой серости и тоски, не успела разочароваться в могуществе своих богов и могла еще списать все несчастья на свое недостаточное рвение.

            Леа давно научился считать себя милосердным. Он постановил для себя одну простую мысль: Вандее не выжить в грядущей бойне. Так какая разница, когда ей умирать?

            А ее смерть лишает привилегии герцога Лагота. Его будет легче изгнать. Народ же не примет Катерину. Вот и все. Что значат могучие армии, слава и деньги, когда все можно легко изменить одной маленькой смертью?! Человек, не участвующий в политической жизни, бегущий от роскоши, ушедший в смирение…стал необходимым ключом.

            Да, дверь настолько заржавела и затяжелела, что не откроется нараспашку, но хотя бы сможет поддаться!

            Леа не считал себя героем. Но он всегда полагал себя чем-то большим, чем палачом или воином. Он полагал себя милосердным провидением, явившимся к растерянным людям…

            Успокаивая для порядка уже смиренное перед волей разума сердце, Леа ступил под своды Луала и Девяти Рыцарей Его.

            Конечно, совершать то, что он задумал, под сводами божественной силы – это грех самый худший, который не перекрыть даже убежденной добродетелью. Но, во-первых, принцесса Вандея только здесь была в одиночестве (только здесь Лагот  оставил ей это право), во-вторых, Леа не верил в Луала и Девять Рыцарей уже очень давно…

            Сложно верить, когда видишь голодные глаза своего младшего брата и сестры, когда у тебя самого сводит от голода живот и никто в целом мире не придет к тебе на выручку.

            Вандея была в храме. Под сводами – не то молилась, не то просто плакала. Услышав шаги, Вандея дернулась, но мгновенно расслабилась, узнав своего, как она считала, соратника, по вере и горю.

-Леа! – облегчение, что ее не забыли, что нашли…может быть, даруют ей и утешение, ведь от каменной статуи Луала его не допросишься.

-Ваше высочество, — Леа опустился рядом с нею на колени, — я пришел после совещания по вашему следу. Но если вы против – я могу уйти.

            Она не понимала, что может быть вообще против чего-то по своей воле. Да и не хотелось ей понимать. Слишком многое тогда могло бы открыться.

-Нет, Леа, я прошу вас…- Вандея отвернулась от него, чтобы украдкой стереть серебряные будто бы слезы, — скажите, как прошло?

-Как прошло…- Леа задумался, затем решил сказать просто. – Ваша сестра – человек упрямый. Она не верит, что народ не примет ее. Она будет сопротивляться вашему мужу. Будет бороться за трон вашего отца.

-Как вы…- Вандея обернула лицо к своему, наверное, единственному другу, — считаете…она права?

-В игрищах трона нет правых и нет неправых, — мягко поправил Леа. – Ваше высочество, как дочь короля, старшая сестра и наследница – Катерина имеет на трон все права. Я верю, что она желает быть добродетельной и милосердной, но она совсем не понимает своего когда-то народа. Она слишком долго отсутствовала дома! Она отрекалась от Луала. Да, сделала она это для своего мужа, которого выбрал ей ваш отец, но народ не поверит отступнице и чужеземке. Она пришла сюда с войсками своего мужа, с которым разорвала союз и то, что он дал ей армии в пользование…это тоже не на ее пользу.

-Я молюсь. Молюсь за нее, — прошелестела Вандея. – Катерина хорошая. Она поймана в ловушку. Она мудро бы правила. Она бы смогла. Она не я.

-Не вы, — подтвердил Леа охотно, — но хуже или лучше…ей не хватило бы сдержанности. Я видел ее в переговорах. Ей не хватило бы мягкости. А вам – твердости.

            Вандея кивнула, принимая слова Леа.

-Величайшая ошибка трона в том, что его обладатели – люди, — продолжал советник. – Люди, у которых своих черты. Те же, что у крестьян, ремесленников, танцоров и шутов. Такие же люди! Страхи, обиды, глупость, наивность, подозрительность… короли ничем не отличаются от других людей.

-Тогда почему короли стоят выше народа? – Вандее было неприятно слышать такие слова от Леа. Да, она сама страдала от своего положения принцессы и подумывала податься в жрицы Луала и Девяти Рыцарей, но сейчас, когда Леа заговорил о королях с таким пренебрежением, древняя сила поднялась внутри нее и закрыла, кажется, решительно все.

-Когда-то кто-то из людей оказался ловчее, храбрее, сильнее…его признали вождем. Он основал род. Так и пошло, — Леа пожал плечами. – Затем род поднимался на род, появлялись новые вожди, кто-то брал на себя ответственность, кто-то не справлялся с нею, а чья-то кровь вырождалась.

            Вандея молча смотрела на него. Неожиданно ей чудилось, что черты его совершенно незнакомы. Леа никогда не говорил с нею таким тоном, с таким пренебрежением. Холодная иголка ткнула ее сердце, впуская что-то страшное…

-Вандея, вы знаете, что кроме Девяти Рыцарей Луала существовало множество их последователей? Одни доходили до безумства, ища способ нести учение своего повелителя. Другие несли добро. Третьи – искали мученическую смерть.

-Зачем вы это говорите? – почему-то принцессе стало тяжело говорить.

-Потому что я хочу напомнить, что не все в истории находят свое место. Мы знаем имена Девяти Рыцарей, словно святыни, но не отделяем их от Луала. Но знаем ли мы кого-то из их последователей? Кроме наших жрецов, быть может, никто и не знает…

-Зачем вы это говорите, — повторила Вандея. Ее губы задрожали. Ей казалось, что иголка, застрявшая всем своим холодом в сердце, начала шевелиться, прошивая  тело насквозь жутким страхом.

-Я хочу объяснить свои мотивы, — Леа улыбнулся. – Мы знаем великих древних царей, но мы не знаем тех, кто пал во имя их. Мы не знаем…нам надо забыть тех, кто слаб, принести их в жертву, чтобы жило величие.

-Нам? – Вандея невольно поднялась. Это было неизящно, но стремительно. Теперь ее трясло от подступающего страха не на шутку. Она не могла отвести взгляда от лица Леа – спокойного, насмешливого лица, и взгляд, который словно бы смотрел далеко-далеко вперед, внушал ей в эту минуту настоящий ужас.

            Она вдруг поняла всем своим существом, что совершенно одинока. Всю жизнь она была одинока. Старшая сестра тяготилась ее обществом и выговаривала ей за излишнюю мягкость. Отец просил не мешать ему на советах, на пирах, не лезть, не попадаться на глаза. Многочисленные няньки заискивали. Учителя выражались с угодливостью, от которой тошнило. Но она осталась одинока под льстивыми взглядами и подобострастным фальшивым обожанием…

            Ненужная, неприкаянная, не прожившая многого и не жившая никогда полной жизнью, Вандея отыскала приют в храме Луала, где Кенот – высший жрец помогал ей постигать божественное начало и учил смирению. И это было ее единственной отрадой, пока она не поняла, что и Кенот зачастую бесчестен и меняет закон божий на закон книжный.

            И Вандея тонула в своем одиночестве. И сейчас в том единственном месте, где было убежище всех ее чувств, она ощутила такой страх, какого прежде и не знала.

-Нам? – переспросил Леа, поднявшийся с такой же стремительностью. – Ну да..нам.

            Он улыбнулся вроде бы даже виновато.

            У Вандеи еще, быть может, был шанс, если бы она отступила, если бы бросилась прочь из угла, наперерез зале к дверям, то у нее был шанс выбежать в коридор, и там уже все могло пойти иначе.

            Но Вандея никогда не умела сопротивляться. В ней не было этого.

-Я не хочу этого, — Леа знал, что она не побежит. Он очень хорошо знал людей и видел их натуры. – Я не хочу, но так надо. Ты меньше всех заслуживаешь этой участи.

-К…какой…- Вандея отступала все дальше и дальше, к стене, отрезая самостоятельно путь к спасению.

            Леа наступал на нее. Он не был палачом. Он был орудием. Прекрасно понимая, что без этой жертвы все восстание и весь передел, все идеи Альбера и Ронана и даже той девчонки Эды – все может уйти в кризис, Леа делал свой ход, отрезая и себе, и им отступление.

            Вандея знала, что смерть – благо. Так учил Луал. Он говорил, что смерть – это сотворение жизни чему-то новому. И сейчас, впервые видя так близко лицо убийцы, а что хуже – своего убийцы, она подумала со странной тоской: «вот сейчас я умру»

            И как только эта мысль обожгла ее, то всякий страх в ней ушел. Вандея не стала больше бояться. Она просто желала, чтобы все кончилось быстрее.

            Стоять загнанной было хуже этой самой смерти. Ожидание травило хлеще яда и душило больнее веревки. Так казалось принцессе.

            Леа уловил перемену настроения и кивнул ей, как бы подбадривая. Словно речь шла о какой-то игре или согласии пропустить пару бокалов вина в трактире.

            Откуда взялся стальной блеск между пальцами Леа? Вандея не успела этого понять. Она зажмурилась – ей было страшно от вида крови. Она чувствовала, как смерть приближается к ней и стояла, стараясь не дышать, боясь, что вдох заставит ее невольно открыть глаза и взглянуть на своего убийцу и тогда она испугается…

            Горячее дыхание обожгло. Совсем рядом. Затем Леа (его шепот, а почему-то он говорил именно шепотом), был последним, что слышала Вандея:

-Я знаю как сделать не так больно.

            А потом странный взмах и острая боль где-то под ребрами. Вандея не выдержала и открыла глаза. Невольно она взглянула вниз и увидела тонкий ручеек темной крови, стекающий по ее светлым одеждам. Все плыло, но Вандея успела подумать: «это моя кровь…», прежде, чем взглянуть на Леа.

            Тот оставался почти спокойным. Его лицо стало непроницаемой маской. Взгляд еще выдавал скорбь, но больше ничего.

            Сколько она так стояла? Вандее казалось, что вечность. Эта боль, раздирающая боль, как будто бы что-то прокаливало ее тело насквозь, не отступала.

            Наконец, она рухнула. И в краешке угасающего сознания привиделся ей свет и Вандея успела даже возликовать, предвидя чертоги Луала и Девяти Рыцарей Его.

            Но это только Леа распахнул дверь и вышел в маленький и, как знал он, пустой коридор, залитый светом. Он знал, что принцесса мертва и теперь оставалось дело за малым…

 (21)

Позднее, даже годы спустя, пережившие те страшные дни и еще более страшные, последовавшие за ними, так и не смогли сказать, как было обнаружено тело принцессы Вандеи. Кто был этот несчастный человек, что первым призвал на помощь, обнаружив бездыханную и несчастную девушку, служившую вечной картой в интригах и ставшую потерянным ключом к трону для герцога Лагота?

            Земли утонули в слухах и догадках, пока не появилось более жутких новостей, и жизнь этой принцессы окончательно не стерлась…

            Кто ее обнаружил:? Кто ее убил, а главное – за что? Все это так и осталось неразгаданным…если же кто-то что-то и знал или догадался, то не имел уже возможности сказать или не хотел выдавать даже малой толики знания.

            В любом случае, неважно, кем был этот обнаружитель, как он до этого спал и хорошо ли начался день или же тело убитой принцессы стало последней каплей в его отвратительном дне – никто уже точно не может сказать. Да и сразу не мог.

            Но этот кто-то был.

            А потом было и много чего хуже.

            Говорили, что принцесса Катерина потеряла сознание. Потом была страшная возня – лязгало железо, звучали грубые выкрики. Кто-то плакал и кого-то били…кажется, стражников, что были приставлены к принцессе Вандее. Кто-то метался с бумагами, готовя обращение к народу.

             А герцог Лагот, потерявший ключ к трону, который уже считал своим, заперся в своих комнатах, когда к нему вломился Леа, имевший, как говорили, связку ключей ото всех дверей в замке.

-Уезжайте, господин! – в лице Леа не было и кровинки. – Вас уничтожат.

            Сложно было сказать, прав или нет Леа. С одной стороны, если бы герцог овладел собою, взял себя в руки и вышел к народу, пока Катерина была без сознания, и, может быть, догадался бы даже обвинить ее в смерти своей жены, если бы он сделал хоть что-то, то, возможно, трон удержался бы под ним и стал бы крепким. Может быть, он избавился бы и от самой принцессы Катерины…

            Но, во-первых, Лагот не умел действовать по наитию. Он продоверялся однажды Сковеру, а потом нашел Леа, которому верил безоговорочно, не умея самостоятельно действовать в критических ситуациях.

            Во-вторых, герцог Лагот незадолго до этого устроил в народе резню, где пострадало множество любимцев этого самого народа, в том числе и Ронан. Да и ситуация не улучшалась ни с налогами, ни с хлебом. Словом, прибытие Катерины, которое невозможно (да и незачем) было хранить в тайне, помноженное на отсутствие улучшений от Лагота и внезапного жесткого и циничного убийства принцессы Вандеи – все это сулило кровь.

-Куда…- совсем растерялся Лагот, превращаясь в беспомощного ребенка.

            Но Леа отличался прямо-таки ангельским терпением, а потому втолковал:

-Уезжайте к себе, в герцогство. Соберите своих людей. Возвращайтесь сюда, на свой законный трон. Армия откажется присягать Катерине, верная вам. Но кровь будет. А вы нужны народу. И нужны незапятнанным.

            Леа говорил обрывочно, лихорадочно, волнуясь, сбиваясь. И это внушало все больше и больше паники в Лагота.

            Катерина очнулась. Ее привели в чувство. Сложно сказать, что он сделала первым: принялась плакать или думать, но точно можно было сказать одно – по совету Моро, она объявила свою сестру жертвой герцога Лагота.

            Пророчество Леа сбывалось.

            В народе, который ждал лишь искры, поднялся страшный шум и волны. Теперь вся толпа и все земли походили на один бушующий океан. На улицах начались стычки и драки, то между стражей и горожанами, то между горожанами, без участия стражи.

            Дрались, громили и крушили из-за всего.

            Если ты поддержал принцессу Катерину  — ты предатель Лагота. Если ты поддержал Лагота – ты предатель Вандеи, что была народом причислена едва ли не к лику святых за считанные часы и принцессы Катерины. Если ты молчишь – получи за то, что ты скрываешь свои мысли или за то, что тебе нет дела до твоих собратьев.

            Ситуация в столице и без того, обостренная до предела, начала откровенно разваливать общество. Все, доведенные до края налогами, неразберихой у престола, голодом, перебоями с продовольствием, безработицей или пойманные в идейные речевые ловушки таких, как Альбер и Ронан, желавшие обновления всему, словно бы подняли головы в один миг.

            На улицах стало страшно появляться. Герцог Лагот, укрытый способностями Леа, исчез мгновенно, и, судя по отсутствию Леа, тот исчез вместе с герцогом, или просто забился куда-то, и пока у власти, некоронованная, но безумная от горя и внезапной навалившейся на плечи власти встала Катерина.

            Ну, как встала…

            Леа был прав. Катерина была слишком оторвана от народа. Ее брак оказался слишком долгим, чтобы запомнить свой народ и не забыть его особенности. Ее же отречение от Луала, принесенные традиции чужих земель – все теперь взращивалось в народе стараниями Альбера и Ронана до великих грехов.

            И толпа разгоралась еще сильнее, не понимая, куда ей броситься, если Катерина – предатель, если Лагот – узурпатор?.. что делать? Кто придет и спасет толпу?

            У Катерины же было горе. Она не была близка с отцом, но близка была с сестрой. И даже тот факт, что Вандея ее оттолкнула в их последнюю встречу, в их последний разговор, не омрачили любви Катерины к сестре, напротив, они сделали разлуку с нею еще более тяжелым испытанием. Ведь Катерина теперь винила себя в том, что разочаровала сестру. Прямо перед ее смертью…

            Говорили, что много было схвачено невинных людей, пока Катерина искала убийц. Многие были пойманы и на улицах и среди них были люди совсем не виноватые в убийстве, и даже сочувствовавшие Вандее, но Катерина, думавшая, что возвращается домой, поняла, что оказалась в гнезде, кишащем врагами и теперь…

            И теперь она уничтожала всякого, кто казался ей опасным.

            Говорили, что даже Моро приходил в ужас и, как мог, пытался сдержать ее ярость, обращенную против всех, кто отказывался понимать ее горе и не принимал так, как свое. Каждый час был решающим для тех, кто восставал против всего, что устоялось.

-Лагот еще даст о себе знать! – спорил Альбер. – Ронан, позволь Катерине извести его или настроить против себя всех!

-Лагот отбыл в свои земли, а у нас на счету каждая минута ! – Ронан, уставший от всех споров, которые ни к чему не вели, жаждал деятельности и не собирался униматься, ждать еще чего-то.- Сколько можно нам еще прятаться?!

            Эда вздрагивала каждый раз, когда снова раздавались внизу крики. Иногда к этим крикам примешивался зычный голос Кенота и еще какие-то голоса, незнакомые. Они спорили, эти голоса, они припоминали друг другу какие-то старые и смешные обиды.

-Ты слишком труслив для войны!

-А ты слишком стар для нее!

-Успокойтесь, во имя Луала и Девяти рыцарей Его!

-Надо убить Катерину, пока она не обрела силу.

-Надо позволить Катерине уничтожить Лагота.

-Лагот отбыл, сколько вам говорить…

-Дайте Ронану стакан крови, его замучила жажда!

-А вот это уже грубо.

-Поймите, мы на одной стороне…

            Эда даже не знала, сколько человек теперь посещают дом Альбера. Она насчитывала множество фигур, но ее не призывали. Сейчас пока было не ее поле деятельности. У нее, конечно, проскальзывала мысль о том, чтобы пробраться к Катерине и пасть ей в ноги, умоляя вернуть ее в Дознание и прежнюю жизнь.

            Вот только прежнего не будет. Даже если Катерина простит. Но она вообще перестала прощать. Теперь за любой выкрик в поддержку, хоть косвенную, Лаготу, можно было попасть в подземные камеры, служившие прежде Дознанию, а ныне горю принцессы Катерины.

            Катерине зато стало просто. Она нашла простую разгадку и назначила виновного: Лагот. Армии, с которыми она пришла, постепенно возвращались обратно в стан своей родины. Кто-то, конечно, оставался, видя здесь поддержку и новые возможности, кто-то мародерствовал, понимая, что не у себя дома, но Катерина этого не видела.

            Она вообще больше ничего не видела.

-Ваша Катерина спятила! Убить ее и дело с концом, — раздавалось на площадях.

-А что дальше? – спрашивали зеваки. Работать не хотелось. Казалось глупым, когда вокруг кипел воздух. Словно какая-то сила, сжимавшая народ, вдруг довела его до какой-то новой черты, а что за нею?.. одного толчка, самой малости хватило бы сейчас, чтобы изменить все.

            Ронан это чувствовал. Ронан рвался. Альбер его останавливал, как будто бы не понимал, что нужно решиться именно сейчас!

            Ронан даже мысли не мог допустить, что Альбер пришел к чему-то, что никогда не хотел обнаружить в своих мыслях, и теперь будущее не восхищало его, а натурально страшило.

            Но этого уже нельзя было остановить. Чертово колесо, запущенное с его же подачи, с подачи его идей, теперь раскручивалось уже против его воли. И все  — начиная от неожиданно сбежавшего и задающегося теперь вопрос, на кой Луал он сбежал – Лагота, до обезумевшей и растерянной Катерины, ступившей не на путь переговоров, а на путь насилия; от Ронана, который без Альбера не дошел бы даже мыслями о таких глобальных переменах до куда-то притаившегося Сковера – все сложилось.

            И теперь Альбер мог кричать – его бы не услышали. Его бы разорвали его же последователи, зараженные им же, если бы он посмел их остановить.

-Знаешь, — сказал Альбер Эде, которая вяло ковыряла в своей тарелке рыбу, — кажется, я был неправ, когда поддержал переворот против Вильгельма. Это был плохой заговор.

            В руках Эды тонко задрожала вилка. Она не смела взглянуть на Альбера – на этого грузного человека, который с удивлением вдруг понял, что тоже может ошибаться.

-Пострадал он, пострадали обе его дочери, куча человек при дворе, ты потеряла своих друзей, свой мир и своего названого отца…много народу сложило свои головы и много еще сложит.

-Ты…- Эда с ненавистью отшвырнула из пальцев вилку, — ты, который все это начал, один из главных виновников…ты, как смеешь ты жалеть?

            Она вскочила. Ее резкое движение заставило расплескаться вино из кувшина. То, что творилось в ее взоре – вся боль, вся ненависть… Альбер почувствовал, что не с тем человеком он начал говорить об этом, что зря вообще открыл рот, поддаваясь слабости.

-Хватит…- прошипела Эда, но непонятно, то ли к себе она обратилась, то ли к нему. Затем лицо ее окаменело. Она взглянула на ужин, в свою почти нетронутую тарелку с рыбой, где блестели капельки вина. – Спасибо за ужин.

            Она вышла из гостиной. Ее тошнило. От себя, от своей слабости, от своей резкости. Почему-то вспомнилось, что давно рассказывал ей Гилот. Он рассказал о народе, что обитает на каких-то островах, и живет по своим законам. И в народе том есть страшное проклятие: «живи в эпоху перемен…»

            «Да, — подумала Эда, — хуже не придумаешь. Я, которая должна была быть простым Дознавателем, стала предателем и непонятно кем, и попала в эту эпоху перемен. Почему я? Есть люди, что достойны. Есть люди, что умеют адаптироваться, имеют идею, а я…а я?!»

            Как она уснула…так незаметно и так болезненно? Эду вообще не покидало ощущение собственной болезненности на протяжении долго времени. Будто бы у нее был жар или состояние, когда жара еще нет, но мозг уже дает четкий сигнал, что организм ослаб и погружает тебя в туман, отказываясь принимать действительность в четкости реальных контуров.

            Но кто-то тронул ее за плечо и Эду вырвало из этого дурманного сна железным броском. Она взвизгнула для порядка и…проснулась, а в следующую минуту снова как-то тонко взвизгнула, узнав того, кто потревожил ее сон.

            В лунном (оказывается, пришла уже ночь) свете возле ее постели стоял Ронан – какой-то яростно-торжественный.

Впервые за долгое время он, похоже, хотел поговорить с нею. Это взволновало!

-Ронан? – Эда огляделась, пытаясь понять, что он делает в ее комнате.

-Эда, я ухожу, — он не дал ей возможности сказать что-то еще.

            И она не нашла ничего лучше, чем спросить самое очевидное.

-Куда?

            Не нужно было напрягать слух, чтобы услышать улицу. Теперь она не затихала вообще. А ночью, словно бы издеваясь, оживала в какой-то удвоенной силе.

-Альбер слишком медлит!  — даже в темноте его глаза блеснули стальным блеском.

-Что? – Эда совсем очнулась и даже вскочила с постели, — Ронан! Не надо нарушать…не надо идти туда!

-Почему? – спросил Ронан. – Альбер боится. А нужно действовать сейчас. Иначе ни у кого не будет завтрашнего дня!

            Эда сама не знала, с чего вдруг заступилась за Альбера. Да еще и перед кем!

-Я пойду с тобой, — решила она, чтобы не мучать себя иными мыслями.

-Исключено, — Ронан слегка коснулся ее руки, — там опасно.

-Тогда…зачем ты пришел?

-Возможно, у меня не будет времени сказать тебе это иначе, — Ронан нервничал, но это была странная нервозность. Как будто бы он находится в предвкушении чего-то, что занимало все его мысли. – Ты мне очень нравишься, Эда. Если бы у нас было больше времени, возможно, я мог бы дать яснее понять свои чувства, но сейчас время уходит. Но если я не вернусь…если все обернется против нас, знай, что я прошу у тебя за все прощения.

-Ро…Ронан! – Эда даже задохнулась в испуге. Она догадывалась, конечно, о его чувствах, да и в принципе испытывала к нему огромную симпатию, но сейчас ей было страшно. Страшно от его решимости.

-Время уходит, — он коснулся быстро ее руки и исчез в дверях. Эда бросилась, было, следом, но в темноте налетела на стол и сложилась пополам от боли.

            И это позволило Ронану окончательно выскользнуть в ночь. Взревела толпа вдалеке и Эда, очнувшись от этого рева, предприняла единственно возможное в данном случае действие и бросилась к Альберу.

 

 

 

(22)

-Во имя Луала! – Альбер очнулся мгновенно, узнав о причине вторжения Эды в его покои. – Во имя Луала и девяти рыцарей Его! Как ты умудрилась его отпустить?

            Эда, мгновенно сжавшаяся под этой грозной яростью в комочек, чувствуя себя бесконечно виноватой, старалась не смотреть на Альбера. Ей как-то не пришло в голову поднять шум, задержать Ронана и перебудить весь дом, как следовало бы поступить.

            Но она этого не сделала и позволила Ронану выскользнуть в опасную кипящую гневом и яростью толпу, готовую выбросить, наконец, свое бесчинство на того, кто будет слишком слаб, чтобы защититься, облечь свое горе, свой гнев во что-то неукротимое.

            И тогда ей казалось это правильным. Ей не пришло этого даже в голову.

            Альбер, однако, был человек действия, а не слова. Проревев еще пару коротких уничижительных фраз ей, он спешно принялся поднимать с помощью своих слуг всех своих друзей и соратников. В доме началась страшная возня и суета, а на улице творилось что-то невообразимое…

            Хлопали чьи-то двери. Кто-то кричал, кто-то отборно ругался, а кто-то призывал Луала. Чья-то лошадь пронеслась совсем близко рядом с домом Альбера и Эде вдруг показалось, что лошадь эта неизменно должна ворваться в гостиную и…

            Была ночь, но было светло. На улице что-то горело, ходили люди с факелами. В доме – горели своим издевательским множеством свечи.

            Эда забилась в самый дальний угол и остекленело глядела перед собою, стараясь даже не  думать…

            Но мысли, противные и вязкие, все равно вмешивались в ее сознание. Она вспоминала своего названого отца Гилота и с ужасом понимала, что не чувствует за свое нахождение в доме одного из лидеров восстания, никакой вины.

            И, кажется, вообще ничего не чувствует, кроме леденящего ужаса, что невидимой рукой сжимает ей горло, мешая дышать.

            Вбегали и выбегали люди. Эда сидела в дальнем углу и решительно никому не было до нее дела. Она не слышала странных речей и высказываний гостей и самого Альбера, а если и слышала, то не понимала ничего.

            Она вообще ничего не понимала в бесконечном гвалте, что раздавался на улицах и в том шуме, что звучал в гостиной и где-то в самой ее голове.

-В проулке Ремесленников забили королевскую стражу!

-Пепельный проулок подожжен.

-Эка потеря! Давно его надо…

-Но! Пепельный Проулок заслужил себе право на спасение!

            Слова…слова. Эде не было никаких дел до этих слов. Она представляла, как где-то умирали люди. Она не видела их лиц, но почти физически чувствовала запах их крови.

            И, самое худшее, ничего, что могла бы сделать сама Эда, не изменило бы, даже если бы ее на части разорвать. И она только безотчетно ломала пальцы, также остекленело глядя перед собой.

-У Речного пока оттеснили.

-Катерина посылает армию.

-Надо сделать воззвание к армии…Альбер, во имя Луала и Девяти Рыцарей Его, обратись к армии! Убеди их не убивать их же народ!

-Сначала надо сделать воззвание к народу…

-Его уже сделал Ронан! Альбер, мы…

            Ро-нан.ро-нан… что-то совсем знакомое, что-то родное. И Эда рванулась из своего угла, напугав порядком забывших про ее существование или даже не обративших на нее внимание гостей.

-Ронан? – выкрикнула она, вглядываясь в одинаковые, как ей показалось лица, пытаясь понять, кто из них сказал про Ронана. Серые и пустые лица… а где-то совсем близко пахнет кровью. Серость, серость…

            И чьи-то очень живые, очень знакомые глаза. Опасные. От таких глаз надо держаться подальше, нельзя быть им другом или врагом. Но кто это…кто это, такой знакомый?

            Эда роется в памяти, что стала одним непонятным комом, сплетенным из тысячи и одной мысли и образующей пустоту одновременно. Мелькают чьи-то лица. Гилот, Мэтт, Фалько и Паэн (ах, где они сейчас?), Сковер…руки  сжимаются в кулаки до боли. Почему-то ей очень легко ненавидеть Сковера и даже хочется его ненавидеть. Нет…это все не их глаза.

-Леа, — выдыхает вдруг Эда и с каким-то облегчением. Странная муть, этот серый комок в ее голове расплетается, позволяя свету пробиться в ее разум.

            Леа! Как же она тошнотворно рада ему.

            Альбер смотрит на Эду, выползшую из своего угла, с удивлением. Он уже и думать про нее забыл. А тут она…и бросилась, надо же, к вернувшемуся Леа! Не к Мэтту, который стоит тут же, и даже не к Кеноту, которого знает лучше, а к человеку, от которого у самого Альбера мурашки.

-Всё в порядке, — Леа спокоен. Словно ему не в первый раз приходится поднимать город на восстание, цель которого неясна народу, но гнев, и та неразбериха…это все действует гипнотически. Сейчас или никогда? Кто-то должен повести этих людей вперед.

            И Леа спокоен. Он знает, что сможет. Он чувствует. И пусть Лагот пытается собрать своих людей, Леа отбыл от него, зная, где настоящее действие.

            Катерина не удержится. Если она проявит милосердие – она обречена, народ решит, что она слаба. Если она усилит террор – народ впадет в еще большее бешенство.

            А дальше будет новый мир. И Леа очень хотел его увидеть.

-Всё в порядке, Ронан красноречив и любим народом. Он собирает толпу на городской площади.

-И куда он намерен идти? – грубо спрашивает Альбер, разрушая что-то, что ему самому еще непонятно.

-На замок, — очаровательно улыбается Леа и лукаво подмигивает Эде, словно только что отмочил он забавную шутку.

            Но Эда цепенеет. Эда не знает, как устоять и впивается в кого-то, не глядя, ногтями.

-Э-да…- ее руку отшвыривают. И голос кажется ей знакомым, но она не думает даже пытаться его узнать. Ей плевать.

-Воззвание к армии откладывать нельзя! – Альбер круто поворачивается к дверям. Бросается в двери, как в спасение…или в омут, не зная, что его ждет.

            Армия не в восторге от Катерины, от ее действий и неразберихи. В армии тоже есть люди. Но у них есть присяга. А еще – родные и близкие в толпах тех, против кого их собирается выставить Катерина.

            Эда, влекомая Луал знает какой силой, бросается, было, за ним, но рука Леа перехватывает ее. В лихом невольном развороте она успевает увидеть снова лица…одинаковые, страшные и пустые для нее.

-Он пойдет к армии, — спокойно сообщает Леа. – Тебе туда не стоит идти. пойдем лучше со мной.

-Куда? – спрашивает снова чей-то отдаленно знакомый Эде голос, но ей плевать, она не собирается вспоминать и готова идти куда угодно и с кем угодно. Лишь бы только идти. лишь бы больше не сидеть здесь, вот так, в углу, не понимая ничего и путаясь во всех мыслях одновременно.

-Не твое дело, Мэтт, — бросает Леа и увлекает за собой покорную всему Эду.

            Мэтт? Что-то щелкает. Эда поворачивается и мгновенно взор позволяет ей увидеть, а вернее – узнать – бледного Мэтта. Почему-то у него плащ в крови…

            Чья эта кровь? Его? Почему он так бледен?

            Но Леа ведет ее дальше и выводит по коридорам, где Эда налетает на все подряд, на улицу. И на улице…

            Царит ад.

            Великий Луал со своими Девятью рыцарями не видел прежде такой страшной ночи. Всюду свет, свечи, факелы. Окна ярки, двери почти все открыты. Ничего не укрыто темнотой, ни одного угла, ни одного закутка. Каждый освещен заревом факелов и каким-то общим костром…слишком ярким для обычного костра. Слишком ярким…

            Лязг железа, чьи-то крики, ярость – все это ничто по сравнению с глазами любого, случайно выхваченного взглядом из толпы человека. Эти глаза – глаза того, кто готов лить кровь, резать и бить во имя какой-то всеобщей ярости.

            Бешенство, доведенное до общей точки. Грохот…не то барабаны, не то дубины, а может быть – просто стук сердца? Гулкий. Тук-тук. Нет.

            Больно смотреть. Больно думать. И дышать тяжело. Пахнет потом, костром, сырым деревом и ржавчиной…

            «Ржавчиной пахнет кровь»- думается безвольно Эде, пока Леа, крепко сжав ее руку, увлекает за собою через толпу, через факелы, которые выхватывают ее бледное и растерянное, совершенно испуганное лицо из ночи. Чьи-то руки хлопают ее по плечам, кто-то хватает ее за свободную руку и предлагает присоединиться. Кто-то хохочет совсем рядом. Дьявольский хохот. Жуткий.

            Ночь, страшная ночь!

            Альбер идет в сопровождении Кенота к армии. Оба знают, как рискуют. Но Альбер – торговец, он еще надеется на победу. Кенот – как вечный жрец, готов к смерти и равнодушен к ней. Нечто более страшное видится ему во взорах толпы, через которую они пробиваются.

            Ронан возродил в себе всех древних ораторов сразу. Его красноречие в эту ночь превзошло любое прежнее красноречие. Он в полном триумфе и обожании. Городская площадь, превратившаяся в море рук, глаз и ртов, готова следовать за ним. И сам он готов идти хоть за край чертогов Луала, ведь отныне – сам Ронан бессмертен.

            Что бы ни случилось дальше.

            Мэтт оглядывается по сторонам. Сам не зная, кого ищет. Ему страшно. Он не хочет умереть в эту ночь и думает – не отсидеться ли где-нибудь? Но тщеславие, особенно больно ужаленное успехом Ронана, реакцией Эды на это имя, торжеством Леа и риском Альбера – ведут его в центры проулков. Разум убеждает его отступить, но кровь пульсирует в нем со всей горячностью молодости.

            Однако неожиданно он раздумывает у городской площади, подумав внезапно о том, о чем не подумали другие. Круто повернувшись, Мэтт разворачивается и идет в сторону Пепельных рядов, где царит отчуждение, где даже восставшие, лидеры восстания, собираясь и пользуясь услугами Пепельных рядов, что позволяли мгновенно достать все, что угодно и кого угодно – не скрывали своего презрения к этому месту и к их обитателям.

            Так же, как никто не скрывал, несмотря на все заслуги, свое презрение к Мэтту.

            И он собирался воспользоваться этим.

            Фалько и  Паэн, совсем забытые Луалом, метались по улицам, не зная, куда податься, к кому идти и кого слушать. Кто-то призывал убить Катерину, кто-то убить какого-то Ронана… суматоха совсем уже приобрела размер им незнакомый, когда Паэн – более глазастый, вдруг пихнул Фалько под ребра, указывая на кого-то кивком.

            Фалько проследовал взгляду Паэна и увидел знакомого ему человека.

-Сковер, подлюга! – низко зарычал Фалько, решивший, наконец, кто главный враг всех добродетелей и виновник всей неразберихи.

            Сковер, не то услышал, не то просто почувствовал на себе их взгляд, обернулся и…быстро зашагал прочь, сквозь толпу, узнав бывших своих соратников.

-За ним! – но слова были лишними. Паэн и Фалько, действуя в едином порыве, рванулись через толпу, путаясь в чужих мантиях, плащах, в чьих-то руках, спотыкаясь и налетая…

            А в это время принцесса Катерина и ее советник и ближайший друг – Моро собрали последнее в своей жизни совещание.

 (23)

Вся земля раскололась на несколько маленьких миров, и каждый бесновался по-своему. Но все эти миры вместе складывали совершенно ужасную картину.

            Зала Совета даже не была освещена в должной манере – всем было не до этого. Белая как смерть, обезумевшая от горя, и от власти, свалившейся на нее принцесса Катерина походила на смерть. Моро также был бледен, но держался мужественно и стремился поддержать подходящих советников…

            Многие из которых уже посматривали в сторону восставших с благосклонностью.

-Как это произошло? – Катерина растерянно смотрела то на одного, то на другого. Сейчас она не узнавала никого из тех, кто сейчас был в зале совета. – Что им нужно? Что мне делать?

-Отправить парламентеров, — рубанул Моро, усаживая с силой принцессу Катерину в кресло. – Пусть нам придется уступить, но народ…

-Они хотят уничтожить трон, считая, что могут управлять сами, — Моро, услышав это, пришел в ярость, но взглянул в лица советников и понял, что в безумной растерянности и сам недалеко ушел от своей принцессы, поскольку не смог узнать голоса.

-Нужно выставить армию!

-Армия не будет выступать против своего же народа!

-Это приказ. Приказ именами Луала и Девяти рыцарей Его!

-А это люди, живы люди, слышите вы, наконец?

-Может быть, не так уж они и неправы…

            Все смотрели на Катерину, ожидая ее рокового решения. В любом случае – рокового. А она вдруг показалась сама себе маленькой и слабой, невидимая тяжесть сжала ее голову железным обручем, и что-то тяжелое легло на ее плечи. Она поняла, как виновата перед всеми этими людьми и теми, кто на улице.

            Текли кровавые секунды, а Катерина хранила молчание и страшная истина открывалась ей. В любом случае – ее ждет порицание, отвращение. Текли секунды, отнимая последние возможности и подводя принцессу к несчастному итогу, а она стояла и вспоминала почему-то отца, когда-то молодого, счастливого и веселого, сестру – нежную и набожную…

            Они ждут ее. Ведь так?

            У Катерины всегда была особенная воля. Она поднялась со своего кресла и даже время словно бы замерло, пугаясь ее решимости. Моро, предчувствуя сердцем самое страшное, закаменел.

            А Катерина заговорила. Ее слова – тихие, полные древней силы, что жила в крови, прозвучали раскатом и разорвали нетленное полотно, обрушили в одно мгновение все то, что она всю жизнь должна была удерживать:

-Я надеялась вернуть свои земли, спасти их от захватчика и заговорщика – герцога Лагота. Я потеряла отца. Я потеряла сестру. Я отвернулась от своего бога и предала его опять. Я разрушила Божественную клятву. Народ, бунтующий на улицах против меня и против трона – мой народ. Я не стану лить их кровь. Армии не будет. Я рекомендую вам спасаться или примкнуть к улицам.

            Страшный гвалт утопил речь принцессы. Советники, полные ярости и страха, не верящие, что она могла вот так легко предать их и все, что строил ее отец, а до него и его отец…все предки, все потомки служили бы трону, а Катерина разрубила эпоху.

-Это измена! У вас нет такого права!

-Пока еще есть, — Катерина тяжело взглянула в лицо своих врагов, которые еще мгновение назад были почти союзниками…

            Кто-то сделал отмашку армии. Отмашка неохотная, безумная, но несколько полков вроде бы даже двинулись на город, но встретили второй кусочек мира.

            Альбер – бесстрашный и жестокий в своем бесстрашии вышел из толпы, поддерживаемый ею и воплотивший в себе сейчас всех Девятерых рыцарей Луала, грузный, внушительный встречал равнодушно неловкую армию.

            Которая и без того не хотела обрушиваться на своих.

-Вы можете убить меня, — вещал Альбер, бешено вращая глазами и голос его звучал грохотом в этом безумном часе, — вы можете убить каждого из нас! Но разве вы не видите нашей правоты? Разве вы не видите, что трон не может заботиться о своих подданных? Зачем же нужно то, что отжило? Зачем нужно то, для чего больше нет смысла? Мы хотим равного участия в управлении. мы хотим других выборов, мы не хотим привилегии крови, ибо кровь гниет!

            И народ подхватывал. Зараженный кровавым безумством, не разбирался почти в том, на что и куда его призывали, подталкивали. Важно было сейчас бороться, кромсать, обвинить кого-то в голоде, в болезнях – во всех грехах. И уже потом…уничтожить. И тогда наступит неизменно светлый день, ведь так? Ведь все именно так?

            Народ – наивный и буйный, был большим ребенком под управлением нескольких фигур, сосредоточенных в разных точках города.

            Ронан был на вершине блаженства. Народ внимал ему, его словам, жадно ловил каждый его жест. Ронан воплощал все красноречие мира и сам заражался им. Смерть была ему не страшна, он верил в то, что каждая из этих речей делает его навеки бессмертным.

            А он говорил и говорил, вдавливая слова в буйство народа и ликовал. Странный восторг разливался по его телу, ни см чем несравнимое блаженство и ему хотелось, чтобы это чувство не отступало никогда.

-Мы, — вещал он, — должны сами определять свои обязанности, кары и законы. Только мы имеем право на это и ни одна кровь, фамилия, род или происхождение не имеет права возвышаться над другими. Мы сами знаем как нами править. Мы сами знаем, чего хотим. И мы должны отвоевать это право у тех, кто забрал его у нас, у тех, кто заставил нас поверить в то, что мы должны склоняться перед чьей-то кровью или чьим-то домом…

            Толпа взревела, поддерживая особенно последнюю фразу Ронана. Воодушевившись, он продолжил:

-Они решили, что они лучше нас, но сами забыли понятия чести и достоинства, погрязли в грехах и пороках. Их музыканты заглушают плач наших детей. Их смех заглушает плач вдов, что не дождутся своих мужей с очередной, развязанной забавы и наживы ради войны! Их дома имеют слишком толстые стены, чтобы услышать те проклятия, что должны пасть на их головы!

-Да-а! – единый страшный порыв толпы и Ронан удовлетворенно замолкает, окидывая взором всю ту силу, что обитает в городе…

            В лучшей части города. В той, где обитает торговый люд, ремесленники и трактирщики. В той части, где есть понятия «добродетели».

            А в это же время есть еще один мир – мир презираемый, низкий, пристанище отребья. Но он тоже хочет жить, этот мир, тоже хочет восставать и являть свой гнев. Кто поведет его? Тот, кто сам столкнулся сч холодным презрением. Тот, кто был использован – сам может использовать. Мэтт долго был в тени, его шпыняли и швыряли со всех сторон, и теперь он собирается заставить считаться с собою…

            Движимый всем сдерживаемым бешенством, Мэтт поднимается на небольшой ящик, попавшийся на его пути и обозревает Пепельные ряды – теперь это его резиденция. Странно, что впервые за все время Мэтт не видит ее отвратительной, напротив, она кажется ему самой искренней в грязи и брани, в запахе тухлятины – вот что он сделает своей опорой.

-Они плевали на нас. Все – не только двор, но и наши же горожане. Они не верили в нас. Они смешивали нас с грязью.

            Здесь нельзя говорить долго. Чем короче фразы – тем яснее они отзовутся и Мэтт интуитивно угадывает это.

             И этот мир завершает буйство города.

            Армия присоединяется к лучшей части города, Ронан вдохновляет идейно массы, Мэтт занят отребьем…

            А принцесса Катерина сидит перед образом Луала и молится – неистово и страстно, насколько позволяет ей ее особенная воля. Здесь и найдет ее Моро.

            А по замку паника. Кто-то выбегает, кто-то отдает дурным голосом приказы, но все окончательно рушится и никто не знает, как к этому следует отнестись? Бунт? Восстание? Справедливость?

            А Лея, забытый в эту минуту, увлекает Эду за собой. Она покоряется и идет за ним, как привязанная, еще не зная, что сейчас услышит.

            Сковер – на другом конце кипящего и пульсирующего в нескольких особенно сильных точках города пытается спастись от попавших на его след Фалько и Паэна.

            Так решается ночь! Так решается все! Лик судьбы висит над городом и готов обрушить всю свою мощь и грозу на головы – одинаково грешные и одинаково праведные.

 (24)

Моро отыскал принцессу Катерину в объятиях каменных стен зала Луала и Девяти Рыцарей Его, впрочем, сейчас в ней нельзя было узнать принцессу – так, нечто сломленное, жалкое и отчаявшееся.

-Я уверен…- начал, было, заготовленную речь Моро, но Катерина даже не шелохнулась на звук его голоса, и это совсем подкосило благородного советника, он понял, что все его слова сейчас будут пустыми, что все уже решено. Такой уж был характер у Катерины!

-Всё, что я хотела, это принести благо моей земле, — голос Катерины звучал ровно и безжизненно, она стояла на коленях у алтаря Луала и сама походила на каменное изваяние и этот голос…пугающе-мертвый голос! – Всё, что я хотела, сохранить трон моего отца и порядок на моей земле, но я только все испортила.

-Нет! – Моро, отчаянный в своей любви и благородстве, рухнул рядом с нею на колени, с трудом удержался от желания схватить ее за плечи, развернуть к себе лицом. – Нет, ваше высочество! Вы изгнали узурпатора и заговорщика, вы…

-Я, — со смешком безжизненной горечи перебила его Катерина, — отвернулась от Луала и Девяти рыцарей его, я разрушила Божественную клятву, чтобы идти в свои земли, я своим появлением убила сестру…и я, наконец, потеряла трон. Ты слышишь, Моро, что творится на улицах? Это все я. Если бы Лагот, будь он тысячу раз узурпатором, был на моем месте, если бы остался, если бы не появилась я, словом, если бы не все это…он бы не допустил!

-Это неправда! – вспыхнул Моро, — толпа любила его когда-то. Но потом в народе появились смутьяны. Лагот был заговорщиком. Я думаю и сейчас, в изгнании, он что-то замышляет, но…так совпало, ваше высочество! Толпа всколыхнулась, толпа…

-Он был прав, — жестко перебила его принцесса, — он был прав в том, что я слишком оторвана от моего народа и в этом моя погибель. Я впала в безумие, я начала репрессии и дала волю арестам, я хотела наказать всех за мое унижение, за предательство моего отца, за Лагота, за мою Вандею!

            Она ожила, заломила руки и обхватила ими изможденную тягостными мыслями голову.

-Я всегда буду виновная во всем и перед всеми, Моро!

-Это не…

-Так, Моро! – она с гневом повернула к нему свои блестящие безумием в полумраке глаза, и советник невольно вздрогнул, увидев этот пульсирующий блеск безумия, а она истолковала это по-своему, усмехнулась. – Ты никогда не носил на своей голове короны, и ты не знаешь, что это такое и что за груз, что за тяжесть и что за вина давит к земле вместе с нею! Мой отец, говорят в народе, очерствел, а я? — я обезумела. И только Вандея, моя несчастная Вандея осталась чистой и поплатилась за это! Мы все не уберегли ее. И мой отец, и ее муж, и я, и даже ты.

-Я, — в ужасе повторил Моро, готовый взять на себя любую вину, если того пожелает его дорогая принцесса, — ваше высочество, эти смутьяны…

-Они устали от нас, — тихо промолвила Катерина, опережая всякое сопротивление советника, — они хотят, чтобы над ними не было трона, они не хотят зависеть больше от одной головы и рождают в своих рядах многоголовое чудовище, гидру! Но что же, если это их воля, я…

-Катерина! – в отчаянии воззвал к ней Моро, — это только бунтовщики, это только безумцы, это предатели, изменники, и…

-Предатели, изменники, — глухо повторила Катерина, но тут же отмахнулась, — ты не прав, Моро! Ты слишком предан трону, чтобы знать народ, ты совершаешь ту же ошибку, что совершала до последнего времени я, оказавшись в таком отдалении от тех, кого считала своими подданными, а на деле – совершенно чужих и незнакомых мне людей.

-Я уверен, что если мы пойдем на уступки и эти смутьяны…- Моро отказывался верить в то, что Катерина – дочь короля, наследница престола, такая уверенная во многих арестах и репрессиях несколько дней назад, вдруг ослабела до невозможности.

-Тюрьмы переполнены теми, кого мы называли врагами за одни только выкрики против меня, судилища переполнены делами, дознаватели, жрецы…все опротивели друг другу и поднимаются даже не против меня, а против всего прежнего, а я – только символ.

            Моро затряс головою, не желая слышать страшные слова Катерины, которые он сам еще недавно говорил Лаготу, призывая его к уступкам народу, а тот отрицал все и твердил о своей власти и законном троне, где же он сейчас, этот коварный герцог, жертва всех обстоятельств и интриг? Где Леа – его приблудный пес? Испугался? Не похож Леа на того, кто убегает от хаоса. А Альбер, чьи лавки он пытался громить, призывая к покорству? Ему-то каких благ не хватало? И тот поэт…

            Они где-то совсем рядом, должно быть, но Моро не хотелось верить, что это на самом деле так, хотелось только утешить Катерину, заставить ее улыбнуться, а затем, свернувшись где-нибудь под одеялом с головою, уснуть крепким сном без сновидений и проснуться в знакомом уже мире!

            А сейчас где-то на улицах каждую минуту происходит шаг к перемене истории. Моро мог видеть почти наяву грузного Альбера, направлявшегося к армии, юркого Ронана, чей взгляд горит поэтическим безумием…

            Мог видеть, но не хотел! Отрицание становилось спасением и глупостью.

-Ты знаешь, — заговорила вдруг Катерина опять, снова обращаясь мраморным изваянием у алтаря Луала и Девяти Рыцарей Его, — знаешь, кто, как ты говоришь, мутит, народ?

-Пара имен есть, — с готовностью ответил Моро, — если вызвать именно их на переговоры, -то…

-Альбер, — перебила его Катерина, продолжая какую-то свою мысль, — наш торговец, глава торговой гильдии. Годовая прибыль его могла бы перекрыть половину нашей казны, он уважаемый человек, владелец множества лавок…

-Торговец! – злобно прошипел Моро.

-И он мутит, как ты говоришь, народ. И делает он это не из-за прибыли.

-Должно быть, обезумел, кусать руку, что его кормит! Его, лавки, корабли…

-Нет, он просто поставил что-то выше, чем прибыль. У него нет семьи, во всяком случае, законной, и вся жизнь – в лавки, в торговлю, и тут – в противостояние и восстание старому. Думаешь, из-за денег? Нет, тут что-то еще. Его не купишь, и переговоры провалятся.

-Но он не один в гильдии, если его уничтожить…

-Дальше, — ровным голосом продолжала Катерина, не замечая жалких попыток Моро предложить хоть что-то. – Какой-то поэт…его брать не будем, поэты – странный народ, они безумцы сами по себе. Кенот – жрец моего отца, его советник, преданный Лаготом. Разве не должен он после всего служить мне?

            Моро молчал. Он не был так хорошо осведомлен и не думал, что Катерины отслеживает то, что не мог отследить сам Моро.

-Но он предал клятву моему трону, трону моего отца и теперь идет против меня.

-Предатель! – вынес вердикт советник. – Эти жрецы – они только выглядят святыми, а на деле бывают большими подлецами, чем…

-Знаешь ли ты убитого королевского дознавателя Гилота? – тон Катерины не менялся, оставался таким же мертвым и равнодушным.

-Фанатика? – Моро сбился,-  да. Он был убит за несколько часов до того…в общем, до смерти твоего отца. У него была приемная дочь – такая же фанатичка, но она пропала и, наверное, мертва.

-Она с ними.

-Что? – Моро с изумлением уставился на Катерину.

-Она с ними. Эта девка – воспитанница Гилота. Она со смутьянами. Она разрабатывает им будущий закон. Закон, который будет, когда не будет моего трона.

-Хорошо, что Гилот не дожил до этого, — процедил Моро, сжимая руки в кулаки.

-Их много: Кенот, Альбер, тот поэт, эта девка, еще какие-то дознаватели…смешно, как много дознавателей предали меня! Они должны были хранить закон и нарушили клятву, это не единичные случаи, это какие-то уже частые явления и это говорит лишь об одном.

-О том, что Кенот был прав, продвигая законопроект о том, что дознание должно быть передано жрецам!

-Нет, — Катерина слегка сменила позу, но не поднялась с колен, — это говорит о том, что они правы!

-Как? – Моро выдохнул и схватил Катерину за руку. Это было нарушение всяких приличий, но она не сопротивлялась. Однако советник сам отпустил ее пальцы, когда почувствовал отсутствие этого сопротивления и странную, неестественную мягкость, напугавшую его сознание, но не позволившее сформулировать причину…

            Она закашлялась, стыдливо прикрывая рот рукой, а откашлявшись, хрипло промолвила:

-Они правы. Ты видишь мой двор? Большая часть придворных под разными предлогами покинула дом моего отца после того ужасного переворота. Остальные начали разъезжаться при Лаготе, и при моем приезде. А сейчас, бьюсь об заклад, что не осталось никого…

-Я здесь, — твердо возразил Моро.

-Зря, — просто ответила она. – Ты не обязан погибать с нами. Погибать со мной. С моим троном и старым миром.

-Погибели не будет! – Моро решил, что не допустит этого любой ценой. – Я сейчас призову верный тебе полк, обращусь к ним от имени твоего и твоего отца, от имени погибшей твоей сестры и прикажу им охранять тебя! После этого с частью верных людей я выйду на улицы и…

-Нет, — она странно вздрогнула и слегка наклонилась вперед, будто бы боролась с тошнотой. Напуганный ее состоянием Моро рефлекторно рванулся следом, не то желая поддержать, не то просто убедиться, что она в порядке.

            Катерина распрямилась, задышала глубоко, но как-то хрипловато, словно была простужена, и это тоже скребануло когтями по сознанию Моро.

            Но она заговорила, отвлекая его.

-Нет, Моро. Это все еще мой народ. Я не позволю тебе лить их кровь. – Голос Катерины дрогнул, теперь, казалось, каждое слово давалось ей тяжело, — я…не хочу. Не хочу крови. Не хочу боли. Они правы. Мы нет. Это их воля. Их.

            Она завалилась неожиданно на бок и Моро, чувствуя, что упустил из виду что-то очень важное, подхватил ее, не давая упасть на пол. Теперь он удерживал ее изможденную тягостью голову на руках, отмечая про себя бледность и даже какую-то серость нежного лица, блеск – лихорадочный блеск, дрожащие губы… а еще одежду. Она облачилась в светлое и чистое, новое платье, придающее ей сходство со святостью.

            Как будто бы готовилась, но к чему?

            Моро держал ее, не позволяя себе думать. А она едва-едва улыбалась, как могла, как позволяли ей это дрожащие губы. Советник же ощущал ее тяжесть, но не мог понять, что именно давит на его внутренности, если вес Катерины он удерживает на руках!

-Благо…рю, — неразборчиво прошелестела Катерина.

-Да что с тобой? – в отчаянии, не замечая текущих по лицу испуганных слез, спросил Моро.

            Он не хотел знать ответ. Он молил Луала о глухоте и слепоте. Но Луал проявлял в последнее время поразительную избирательность, отзываясь лишь некоторым.

            И только сейчас, удерживая Катерину на своих коленях, чтобы голова ее не коснулась холодного пола (именно это казалось ему важнее всего), Моро увидел, что пальцы левой руки принцессы крепко сжаты. Повинуясь внутреннему порыву, он  скользнул до ее руки и, молясь, чтобы ее пальцы не поддались, не открыли ему страшного ответа, попытался разжать их…

            И без труда сделал это. Ледяной холодок коснулся его пальцев, обжигая.

            Моро вытащил из ладоней Катерины флакон, самый отвратительный, какой мог бы только быть. Черный осадок на дне стеклянного сосуда. Повеяло смертью.

-Зачем? – Моро взглянул в угасающие глаза. Самые прекрасные, какие только могли быть.

            Катерина собралась с духом, чтобы ответить. Она могла этого не делать, но Моро не был для нее просто человеком, он стал ей другом и опорой, и она ощутила вину, оставляя его вот так, на растерзание переменам.

-Не хочу их вины, — промолвила она и попыталась коснуться своей рукою его ладони, благодаря за все и извиняясь. Но пальцы ее не достигли цели, рука дрогнула в последний раз, по телу прошла мучительная волна агонии – самый милосердный яд не дает безболезненной смерти и это мгновение агонии, и эта беспомощность стали самыми темными минутами в жизни Моро.

            А затем Катерина навсегда затихла. Так кончилась эпоха трона. Так умер трон.

            Моро плакал, гладя ее по волосам, целуя в теплый еще лоб, а на улице, за окнами замка бушевала подступающая толпа.

 (25)

Леа вел Эду уверенно, что было еще более впечатляющим, учитывая, что все улицы сошли с ума. Они наполнились жизнью, стали кипящим людским морем и нельзя было различить в этом море ни лиц, ни фигур – что-то абстрактное, многорукое, многоликое, многоокое и безумно страшное разлилось по городу.

            Эда пыталась смотреть по сторонам, но не узнавала улиц и не могла запомнить тех узловатых проулков, по которым уверенно вел ее Леа. Казалось, он легко знает этот ставший незнакомым бывшей дознавательнице город.

            Его не пугали факелы, от которых уже не было толку в освещении, поскольку бледный рассвет занимался уже уверенно, но эти факелы рождали еще больший ужас и будорожали то чудовище, что сплели все толпы всех улиц.

            Его не тревожили выкрики, разнившееся кардинально и неразличимые порою. Здесь звучали призывы к убийству Катерины и всех ее приближенных, здесь предлагалось разнести ее замок в клочья, здесь же предлагалось идти и спасать Катерину и сдаться…но последний вариант криков тонул в людском гневе и все же, порою, пробивалось что-то такое робкое, ненужное в жаждущей мятежа толпе.

            Леа вел Эду, а она старалась не думать о том, что и сама должна была бы быть сейчас подле Катерины, поскольку присягала трону, но…

            Больше ей не было за это стыдно. Лишь досадно, досадно за то одно, что она не оправдала надежды Гилота. Хорошо, что он мертв и не видит, насколько низка пала его воспитанница, хоть и пыталась сохранить в себе бесконечную преданность одному закону, но оставаясь в глазах присяги и трона – предательницей.

            А кто может поверить им?!

            У Эды порою подгибались ноги, от звука каких-то приглушенных ударов, прорезавших вдруг чьи-то выкрики и гул, и вопли; от каких-то разбиваемых стекол – ей казалось, что вместе с этими стеклами разбивается постепенно и последняя надежда на мир… прежний мир.

            Они проходили мимо ответвления Пепельных Рядов, когда Эда осознала, что голос, звучащий, приближающийся оттуда, слишком ей знаком, чтобы не угадать его. И в самом страшном сне она легко бы угадала Мэтта!

-Мы, — грохотал он, прежде такой понятный, а ныне – безумный в короне народного обожания, — всегда были ниже всех, слабее! С нами не считались…

            Эда остановилась, не поддаваясь больше на ведущую руку Леа и тот тоже вынужденно остановился.

-Но этому больше не быть! – торжественно объявил Мэтт и где-то совсем близко взревела шедшая за ним толпа. Наконец-то и этих, брошенных всеми людей, отбросов, кто-то вел. И неважно, что делал он это только из корыстного побуждения, важно то, что кто-то впервые заговорил с Пепельными Рядами как с равными и сладкие были речи!

-Идём! – Леа был нетерпелив. Он понимал, что нельзя оставаться среди безумных улиц, иначе тоже можно подхватить это безумие. Леа схватил Эду сильнее и потащил ее за собою.

            А она повиновалась. Так повиновалась толпа разожженному пламени в эти часы, так повиновалось тонкое стекло, не выдерживающее злобных ударов. Конечно, в эту ночь, как и в следующие будет сведено много личных счетов, ведь совершенно очевидно, что никто и никогда не найдет виновного.

            Так всегда бывает в те ночи, что меняют историю. Но потом придет новый мир и новый порядок.

            Эда повиновалась Леа до тех пор, пока не услышала, как кто-то непонятный, часть многорукого и многоокого чудовища улиц, пробегая мимо, не крикнул:

-Ронан у Ратуши!

-И как? – выдохнула сама улица, обращаясь в слух.

-Все, кто любит свою жизнь и верит в будущее, с ним!

-Ронан! – Эда снова попыталась замереть, чтобы жадно вслушиваться не в наступающее мутное утро, а в то имя, что обожгло ее. Но Леа был настороже, он не позволил ей замереть и потащил вперед, бросив:

-Всё с ним в порядке!

-Армия с нами! – крикнули снова где-то рядом. – Альбер ведет из к замку!

-И мы! И мы!

-Пора обрушить этот трон!

-В пепел!

            Эда уже не попыталась остановиться, а Леа, воспользовавшись лазейкой в узком проулке, утянул ее следом и остановился в выемке между стенами, чтобы перевести дух.

            Эда медленно освободила свою руку из его руки  и огляделась: какой-то грязный проулок, где пахнет чем-то кислым и тошнотворным, а еще сгнившей капустой. Невольно можно было только лишь сморщиться и надеяться, что тебя не вывернет наизнанку от этого отвратительного въедливого сочетания.

-Теперь поговорим, — Леа отряхнул с плеч какой-то видимый только ему одному мусор и взглянул на Эду с той пытливостью, какую можно встретить только при изучении экспоната, — боишься?

            Она пожала плечами. Ей не было страшно за свою жизнь, отравленную предательством. Ей было страшно за все эти улицы и за всех тех людей, что должны были рано или поздно распасться из многорукого чудовища и стать прежними людьми.

-А я боюсь, — честно признался Леа, — они сошли с ума. Ронан, Альбер, Мэтт…Кенот еще должен.

-Кенот? – Эда воззрилась на Леа с удивлением, ей казалось, что она давно про него не слышала, а может быть не хотела слышать, или не могла? Всеми силами Эда пыталась отдалиться от тех, кого  продолжала считать мятежниками и тех, с кем теперь стояла по одну сторону.

-Кенот поднимет жрецов, устроит бучу там, — спокойно отозвался Леа, — но я боюсь. Они все перестарались. Улицы не удержать в том порядке, как это виделось когда-то мне.  Я грезил мечтой о том, что все пройдет тихо и мирно, как демонстрация, как будто бы встреча народа и правителя. Но вместо этого…

            Он не договорил, отмахнулся. Выждав с полминуты, наблюдая за проносящейся мимо колонной очередной части многорукого и многоокого чудовища толпы, Леа спросил опять:

-Ты удивлена, что я увел тебя прочь?

-Нет, — покачала головой Эда, — мне все равно. Я там бы не смогла. Но и здесь, если честно, среди этого смрада я, кажется, тоже долго не смогу, извини уж!

            Леа повел носом, принюхиваясь:

-Пустяк, Эда! Я жил в нищете и похуже, я привычен. Но мы скоро пойдем, иначе…словом, я хочу спросить – Эда, ты уверена, что хочешь идти до конца?

-О чем ты? – теперь Эда действительно была сбита с толку.

-О том, что сейчас, когда улицы безумны, есть все шансы на отступление, ты предала Гилота, я знаю, что ты переживаешь. Ты предала трон. Ты предала Катерину. И ты терзаешься тем, что если бросишься сейчас в замок, предашь и нас, я прав?

            Эда тупо смотрела на него. Не мигая. Он легко расщелкнул все ее мысли, все тайные страхи, которые она боялась даже сама себе оформить в четкое страдание, чтобы не выдать ничтожности всего своего существования.

-Сейчас им будет не до законов, не до палачей, не до судов. Сейчас нужны те, кто могут карать и бесноваться, — продолжал Леа, заметив, что говорить она не собирается или не может.

-И что? – спросила Эда глухо. Леа не услышал – в уличном шуме мало что можно было услышать, особенно если сказано это тихо, но он угадал по ее лицу, что она хочет спросить.

-Ты можешь убежать. Убежать от меня, Альбера, Ронана и всего прошлого.

            Эда покачала головой и гневно ответила:

-Я уже нарушила присягу короне и трону, когда согласилась служить закону, а не трону. А теперь, ты хочешь, чтобы я ушла, оставив без закона народ? Этого не будет!

-Да где ты видишь народ…- рассмеялся Леа. – Это толпа, которой нужно грабить и жечь, убивать, карать и…

-Это народ. Народ несет голову перед законом, — Эда даже не усомнилась. Леа кивнул, оценивая это:

-Ты такое же орудие закону, что и палач, и топор. Меня всегда умиляло, что палачей боятся, когда они всего лишь выполняют чужие приказы, а топор – это и вовсе одно из многих их орудий, все во имя закона. И ты, моя дорогая Эда, такое же орудие. Палач по закону!

            Довольный своей шуткой, Леа расхохотался, затем хлопнул Эду по плечу, и она дернулась, явно не оценив его дружелюбия.

-Я просто проверял тебя расслабься, — заверил Леа и Эда фыркнула.

-Значит, все эти побегушки по улицам зря?

-Ну, почему же? Мы имеем цель. Пока толпа не добралась до Катерины и не полилась кровь, я хочу предложить ей сдаться. Но…это сделаешь ты.

-Что, я? – не поняла Эда, вернее, догадалась даже, но с ужасом попыталась отбросить даже мысль.

-Я проведу тебя тайными тропами, здесь осталось недолго, а ты поднимешься к Катерине и объявишь ей предложение о сдаче, — Леа оставался совершенно спокойным.

-Ты в своем уме? – Эда с трудом удержалась от крика, — я, которая предала Гилота, которая предала трон ее отца…

-В твоем голосе – голос народа, Катерина поймет это, — жестко оборвал Леа, вылезая из проемки между стенами. – возможно, ей это единственный шанс уцелеть, а ты малодушничаешь, как будто бы ты человек, а не орудие! Идем, никого другого она и слушать не станет, а взглянув на твое присутствие в рядах своих врагов, в рядах своего народа, она поймет, что пропала и может быть, примет верное решение и это спасет ее.

            Леа грубо дернул Эду, увлекая ее за собой. Она попыталась заплакать, но не смогла, сопротивление тоже не выходило – хватка Леа была железной, а если говорить еще честнее, то Эда и побрыкалась только для вида, понимая, что Леа прав.

 (26)

А у замка собиралась вся та безумная, разбуженная дикая сила народного гнева. Вот только та душа, за которой они пришли, которую уже совершенно точно обвинили во всем, отошла уже к этой минуте в чертоги Луала и Девяти рыцарей его.

            Но об этом знал пока только Моро и кое-кто из последних преданных трону людей. Когда Моро нашел в себе последние силы и вышел в залы, мгновенно опустелые, он заметил несколько знакомых лиц, но даже не стал пытаться понять, кто перед ним – все мысли его оставались у Алтаря Луала, где лежала на софе уложенная в последний путь принцесса Катерина, несчастная жизнь в несчастное время.

            Однако эти лица смотрели на него и чего-то ждали. Поняв это, Моро, не глядя ни на кого в особенности, промолвил:

-Принцесса мертва. Покончила с собою у подножия алтаря Луала и Девяти Рыцарей его. Как поступать вам – решайте сами. Я выйду к народу. Те, кто предан трону, последуют за мною.

            И он пошел по коридору, чтобы получить последние донесения о происходящем. Этот человек почернел лицом от горя за считанные минуты, из подтянутого и уверенного советника он превратился в какого-то сутулого и побитого всем горем мира человека. И даже походка его изменилась.

            Кто-то за его спиною бросился в залу, где лежала Катерина, кто-то по коридорам…все приводилось в движение. Звучали голоса. Рыдания и странный лязг…

            Во всем замке происходило то волнение, которое бывает только в случае, когда враг уже подступил к воротам города и нужно бежать, но разница была в том, что врага не было – был лишь народ, народ одной и той же земли.

            Но повсюду извлекалась посуда, особенно ценные вещи растаскивали слуги и приближенные двора, не боясь никакого обвинения в бесстыдном поведении. Вытаскивались книги, жгли какие-то письма, срывали даже тяжелые портьеры, распарывали платья и костюмы, отрывая от тканей золотое шитье и каменья. Все перешло в неистовое желание схватить с собою как можно больше, и…

            Моро не задумывался об этом, но продолжение, вторую часть этого отступления, ровно как и слабые попытки последних верных людей остановить бегущих, наблюдали Леа и Эда, пробираясь через заднюю часть замка. Там тоже были люди, но хотя бы можно было идти без помех и видеть удивительные картины.

            А где еще увидишь толстую даму в трех шубах, бегущую к карете, на ходу теряющую из охапки каких-то шелков и бархатов предметы туалета? И следом служанка – вся увешана бусами, а в руках серебряный поднос с чашками и чашки дрожат от бега.

-Стойте, ради присяги! – раздается крик из дверей, но куда-а там! Бодро теряя на ходу бумаги, ассигнации и монеты бегут к последним еще живым экипажам, еще стоящим, два брата, знакомые Эде еще по прошлой жизни. И пропинается ей, что это были бароны.

-Именем трона! Защищайте присягу! Защищайте трон! Защи…

            И один из братьев огрызается на ходу:

-Да нет больше трона! Сдохла наша принцесса, отмучилась.

            Эда и Леа замерли от этих слов, не сговариваясь, переглянулись. Бегущий же гвардеец за братьями, окоченел на бегу и в него едва не влетели такие же бравые люди, как он.

-Померла-померла, — вторит второй братец, распахивая ногою дверь экипажа, — покончила с собой, грешница безвольная!

            Эда и Леа так и остались смотреть то на отъезжающий экипаж, то на дорогу, то на застывших, совершенно растерянных людей, то на взбешенный подходящий народ…

            Леа опомнился первым, взяв Эду за руку, он привычно потащил ее за собою к парадному входу замка, где бушевало людское море. Пройти – задачей было нелегкой, но они протиснулись каким-то чудом, испачкавшись при этом в земле, свином сале факелов (они горели, несмотря на уже полное торжество света) и даже в чьей-то крови, вид приобрели самый героический, который как-то не вязался с сумбуром в голове Эды и легкой растерянность Леа – он не ожидал такого поступка от Катерины, но, размышляя, находил его даже благородным, ведь в своем последнем земном деянии принцесса избавила их от необходимости вершить ее судьбу.

            Они протиснулись среди примятых розовых клумб, усыпанных теперь золою, какой-то грязью и даже чьими-то брошенными тряпками. Смогли миновать небольшую аллейку, где какой-то молодец пытался свалить прекрасную статую королевы, оставившей павшего короля Вильгельма с двумя дочерьми.

            И даже небольшая лужайка перед замком теперь не выглядела так, как прежде. Всюду были люди. Трава, изумрудная, привезенная из-за моря, высаженная и заботливо взращенная в чужом для нее климате, посерела под ногами и примялась к земле и Эде почему-то подумалось, что никогда больше не будет этой лужайки.

            И этого песка под ногами, который до того был в жиру, золе и каких-то каплях, что было неприятно смотреть.

            И лестница перед замком, где кто-то уже машет руками, привлекая к себе внимание, тоже больше никогда не будет белой.

            Кто-то машет…Леа стиснул руку Эды и она вскрикнула, но никто не взглянул в их стороны, заразившись общим шумом и безумством.

-Ронан! – выдохнула Эда, ее вскрик не означал боль, он обозначил ее удивление, облегчение и ужас…

            Не помня себя, Эда бросилась в толпу и Леа кинулся следом. Они оба работали локтями, но Эда ввинчивалась ловчее, стараясь никого не задевать – все равно сохранялись в ней какая-то брезгливость и страх перед этими людьми. Перед всеми людьми!

            И Эда, прорвавшаяся ближе к Ронану, забывшая мгновенно всякий разлад между ними, довольная тем, что он пережил эти страшные часы, пришла в ужас, увидев, как изменился он, и как видно это было ей теперь.

            Это был фанатик. Горящие глаза и грозные черты напомнили Эде одного из Девяти рыцарей Луала – так был грозен этот лик. У него был вдохновенный вид, как у убийцы, что наслаждается агонией жертвы или как у целителя, что уже понял, что может спасти и спасет безнадежно больного, попавшего к нему. Кровавая же царапина на левой щеке усиливала это страшное, поразительное сходство с чем-то высшим, непостижимым и бесконечно грозным.

            Неудивительно, что народ смотрел на него. Нет никаких сомнений в том, что толпа последовала за ним.

            Леа подскочил слева к Эде, и позвал Ронана:

-Ронан! Ронан, мы рады тебе! Мы здесь.

            И Ронан взглянул на того, кто выбивался, окликая его, и сразу же увидел и Леа, и Эду. Улыбнулся, но это не было теплой улыбкой. Так мог улыбаться сам Луал, встречая погибший своих Девятерых рыцарей у врат чертогов, где коротать им теперь вечность.

            Но вот распахнулись, а затем и смялись, словно бумажные, ворота справой стороны от замка, и народ, как единый человек, и одно из божеств – Ронан, не сговариваясь, повернули головы туда, на грохот барабанов и солдатский марш.

            Ожидали прихода гвардейцев, опасались возвращения Лагота, но то было нечто более мощное явление, чем какой-то там полк гвардейцев, лишенный сейчас всякой веры или мелкий герцог, возжелавший себе власти – это были солдаты, перешедшие на сторону своего народа, и возглавлял их Альбер.

            Он по-прежнему был толст, тяжело дышал и был несуразен. Однако двигался с легкостью, недоступной его весу! Он быстро шел и толпа, приминаясь перед ним, расступалась, приветствуя еще одного, почти что обожествленного в эту минуту, защитника своего.

            Ронан, хоть и был рад появлению Альбера, явно не был доволен тому почтению, которое теперь оказывали Альберу, забыв про него. Леа, заметив это, подтолкнул Эду и та, превратившись в такое же покорное орудие, как и палач, и топор и все, что может только служить всякому искусному мастеру, вышла к Ронану, протиснулась на ступени к нему. Леа вышел следом. Кто-то в народе пожелал пробиться за ними, но Ронан пожал руку Леа и кивнул тепло Эде, а затем, сам протянул руки навстречу Альберу и выкрикнул:

-Приветствую тебя, Альбер! Защитник народа!

-Приветствую! – ответил зычный Альбер и сам, переваливаясь по ступенькам, забрался к нему рядом. – О…Леа! Друг наш! Эда, наш законник…

            Он, приветствуя их таким незамысловатым образом, мгновенно объявил народу, что эти люди из его окружения и служат одной с ним цели. Шепоток пробежал среди народа, но успел, однако прошелестеть ветром и не дал оформиться ни во что – народ нуждался в защите, Альбер знал, кого поведет за собою в то временное правление, пока не будет сформирован новый порядок, но до того периода нужны ему помощники и сейчас фактически он их представлял.

            Но…

            Брать Мэтта ему не хотелось. Однако у Мэтта и у всех обитателей презренного Пепельного Ряда было другое мнение. Они появились дикие, шумные, грозные в своем ничтожестве и гордые своим решением воевать тоже, вместе со всеми. Проститутки, пьяницы, отравители, грабители, воры, мошенники, наемные убийцы, контрабандисты – все представители самых дешевых цен и самого высшего презрения явились, возглавляемые Мэттом  и смешались с приличными людьми – с торговцами, кузнецами, купцами, швеями, учителями.

            А сам Мэтт, не дожидаясь приглашения, взбежал по ступенькам, к Ронану, Альберу, Леа и Эде и громко приветствовал их, так что те, переглянувшись, были вынуждены приветствовать и его в ответ, скрывая всякую свою досаду, что так и рвалась из уст…

            И непонятно, как развивалась дальше ситуация, если бы не появилась последняя сила, возглавляемая Кенотом – высшим жрецом при короле Вильгельме с другими жрецами Луала и Девяти рыцарей его. Плащи некоторых жрецов были в крови, что явно говорило о том, что переворот слуг божьих прошел без божьего милосердия.

            Кенот – достойный в каждом своем жесте, без труда прошел среди глубоко верующих людей и взошел на ступени к остальным, где был тепло встречен.

            Все, стоящие на ступенях, ведущих к замку, что еще оставался закрытым, переглянулись, убеждаясь в правильности. И Эде захотелось сбежать, но она не могла больше отступать и признавала теперь свое место, стискивая зубы.

-Ты, — быстро бросил Кенот, отступая за спину Ронана, чтобы пропустить Альбера вперед.

            Альбер не спорил. Он вышел вперед своих соратников и заговорил. Зычный голос его подхватывалый быстрый шепот в толпе, донося до каждого, кто был сейчас на большой площади и кто, не вместившись, набивался к ней, ютясь у ворот, переступая с ноги на ногу в волнении…

-Мы все – люди одной земли. Мы пришли сюда, к королевскому замку, чтобы объявить о том, что больше не нуждаемся в короле. Нами правили глупцы!

-Да! – едино выкрикнул народ.

-Тираны!

-Точно!

-Сластолюбцы, безумцы, воры, что заботились только о том, как набить себе брюхо!

-Да! Так! Все так!

-Но сегодня пришел день, когда мы скажем свое слово!

-Скажем!

-Сегодня день, когда начинается новая история нашей земли, когда мы отменяем все то, что было прежде и отказываемся склонять голову перед одним человеком, единственная заслуга которого состоит в правильности рождения, от древней крови! Но мы, чья кровь древнее, мы, в чьей крови родилось страдание, свободны!

-Свободны…

-Мы теперь не нуждаемся в толпе безумцев, в дворянах, в змеином клубке древней крови. Мы хотим также решать свои жизни, и мы можем.

-Можем!

            Альбер, оглядывая толпу, заметил несколько выходцев из Пепельного ряда и подумал вдруг, что в его идеях равенства все равно будет те, кто немножко равнее…

-Мы знаем, что должны жить. Мы знаем, что должны делать, и что мы можем делать для сегодняшнего дня. Довольно поклонения. Довольно налогов во имя прихотей. Довольно войн из-за глупостей. Довольно самолюбования в роскоши!

            Альбер, имевший каждый прием пищи не меньше трех смен блюд, говорящий о роскоши, конечно, был занимателен, но это была такая минута, когда верили даже в это и ничего не казалось странным.

-Мы образуем новое правление, и откроем возможности для всех…

            «Почти всех, чертов Мэтт!»

-Мы дадим доступ к должностям каждому.

            «Мэтт, Луал тебя забери!»

-Вне зависимости от происхождения! Только по достоинству, по личным качествам, а не по крови! Кровь больше ничего не значит! Кровь больше не имеет привилегий!

-Да!

-Вы видите перед собою людей, что начали этот путь, они стали первыми, кто посмел начать это возвращение справедливости! – Альбер чуть отступил, представляя по очереди всех. – Это Ронан, именно его идея формирует наш новый порядок! Кто возражает против его голоса, и его речей? Его сердце повело нас, его сердце, отравленное несправедливостью нашего положения, повело нас…

            Ронан, смущенный, но довольный, как триумфатор, достойно принял вопли и восторги толпы. Лишь поднял руку, приветствуя ликование.

-Это, — Альбер указал рукою на Кенота, — жрец Луала и Девяти рыцарей его, Кенот, что призвал на помощь всю божественную благодать для нашего пути.

            Кенот принял свои восторги с достоинством пастыря и скромностью необычайной, так как знал, что именно скромность будет отмечена больше. Сказал лишь:

-Луал и Девять рыцарей его не оставят тех, кто верен.

-Это Леа, человек, помогавший нам на пути, организатор всего нашего сопротивления старому миру, — объяснить толпе, что такое Леа было сложно. Альбер ограничивался общими фразами и толпа это тоже приняла.

            Леа же высказался тоже, однако, по факту своей природы:

-Пусть торжествует добродетель!

-А эта девушка, — Эда попробовала упираться, но Альбер дернул ее и она покорилась, вышла вперед и была ослеплена множественностью толпы, — будет беречь наш закон.

-Закон – высшее благо, -сказала Эда и тут же захлопнула рот, отступила под спасительную тень Кенота и Леа.

-Верно! – с жаром подхватил Альбер, — закон. А не всякая прихоть тех, кто однажды поставил себя выше. А это…Мэтт.

            Как его представить, что сказать, если говорить и представлять совсем не хочется – это вопрос не из легких, но Альбер нашелся:

-Защитник!

            Мэтт, довольный вырванным местом в новом мире, приветственно замахал своему Пепельному Ряду и выкрикнул бодро:

-Все равны, все имеют свои права!

            Но его мягко оттеснил Альбер и продолжил свою пламенную речь:

-но ни один из них, ни я – не сделали бы ничего, без каждого из вас, без поддержки, без каждой жизни, что была утеряна в досадных стычках и в том, что может быть еще будет утеряна! Мы пойдем к новому миру…

            И договорить он не успел. Закрытые двери, ведущие в замок, медленно начали открываться. Альбер, Леа, Кенот, Мэтт и Ронан отступили со ступенек единогласно, ожидая уже всякой подлости – заслуженной или нет, от гвардейцев и тех, кто еще оставался в замке.

            Но подлости не было.

            Тяжелую дверь удерживали оставшиеся верные люди, преимущественно одетые в военную форму, а вышло и вовсе стояло лишь три человека…

            Левее и правее  от центра стояли мужчина и женщина, одетые по-парадному, в светлые тона, в расшитые одежды, одинаково преисполненные лицом уверенности и благородства, а между ними, чуть впереди стоял Моро – советник, вернее, уже не советник, а лишь потерявший все человек, одетый также в лучший свой костюм. На его руках покоилось тело принцессы Катерины.

            Медленно Моро двинулся вперед, заставляя своим торжественным видом посторониться всех, кто сошел со ступеней. Дойдя же до ступеней, он бережно уложил на лестницу тело, и сам сел рядом с нею на колени. Подошедшие следом мужчина и женщина повторили его жест, только если Моро смотрел на Катерину, то они смотрели на толпу…

            Странная то была минута!

 

 

 (27)

-Он ее что, убил? – прошелестело единогласное в народе, так широко было изумление толпы. Еще пару мгновений назад многие готовы были ворваться в замок, крушить и рвать всякого, ко попадется на их пути, так почему теперь такое страшное изумление?

            Эда и Леа знали о смерти Катерины, но никак не выдали себя. Эда потому что на нее никто почти и не смотрел, а Леа потому что был сдержанным человеком.

            Между тем, заставляя толпу замереть в ожидании его слов, поднялся с колен Моро. Мужчина и женщина, что сопровождали его, переместились, не сговариваясь, и теперь склонились оба над принцессой, что предпочла покончить с собой, нежели лить кровь народа.

            Своего народа.

            А Моро – убитый изнутри свалившимися на его плечи виной, ответственностью и отчаянием, заговорил с народом, как говорят с единым человеком:

-Ты, народ, сегодня потерял последнюю представительницу законной короны! Она предпочла умереть сама, чем видеть твою смерть и твое горе. И я в отчаянии от этого…

            Солдаты смотрели на тело своей мертвой повелительницы. Многие присягали ее отцу и теперь, стоя с теми, кто еще дни (часы?) назад был вне закона, чувствовали себя скверно. Кузнецы, сапожники, няни, учителя, проститутки и пьяницы, убийцы, контрабандисты – всех, вне зависимости от пола, занятия, мировоззрения – сковало той странной силой скорби, но…

            Но велик гнев народа. Велик гнев толпы. И одна минута может определить историю, но Моро сам совершил ошибку, поддавшись на все то человеческое, что кипело в нем и грызло душу от негодования, что каждый из этих предателей жив, а она – бледная и молодая лежит мертвая на пороге собственного замка!

-Ведь ты, народ, не заслуживаешь такой жертвы! – Моро был похож на проповедника – неистового в своей вере. Таким, наверное, был каждый рыцарь Святого Луала перед гибелью, во всяком случае, Эда подумала именно так, прежде чем толпа снова поднялась волною, оскорбленная в последний раз.

-Тише, тише! – Альбер взбежал по ступенькам обратно, чувствуя, что должен вмешаться. Он едва не наступил на тело принцессы, но оплакивающие ее мужчина и женщина реагировали быстрее и убрали ее тело на руках своих подальше, чтобы никто не коснулся этой ушедшей жизни.

-Народ, слушай меня! – зычный голос Альбера подхватил восторг толпы, которая видела теперь в нем живого защитника всего, что можно еще было защитить. – Смерть принцессы Катерины не напрасна…

            Толпа ожидала чего-то другого. Толпа хотела услышать, что начинается новый мир, но Альбер, которому было жаль этой мертвой теперь принцессы, не смог не выразить своих чувств. ощутив же волнение и недовольство, сориентировался уже Мэтт, который взбежал следом за Альбером и закричал, без особенной надежды, так, на удачу:

-Да здравствует жизнь! Конец старому миру! Конец старому порядку! Конец всему!

            И вот здесь народ уже возликовал, и мгновенно полюбил Мэтта так, как прежде любил лишь одного Альбера.

-Вы можете колоть, резать, жечь, пытать и разрушать, — Моро не смотрел ни на Мэтта, ни на Альбера – этих двоих он презирал больше всего на свете. Пытаясь найти хоть одно лицо, которое будет понимать его, он взглянул на подножие лестницы, где стояли, выделяясь, Эда (смутно знакомая Моро, но он не хотел ее вспоминать), Ронан (незнакомый Моро), Кенот (почти сочувственный, ног сочувствие это было как будто бы приклеенным) и..

-И ты здесь, предатель! – фыркнул Моро, не удивляясь присутствию Леа. – Я удивился, не встретив бы тебя. Там, где кружат стервятники, всегда есть гиены.

-И стервятники, и гиены – лишь падальщики, — Леа не растерялся. Он также сделал несколько шагов навстречу ступеням, Моро и своим соратникам. – Мы приходим на то, что уже разложилось, чтобы сберечь то, что осталось, погрузив это в землю. И будет новая жизнь. Именно так.

            Грубый образ качнул Моро. Он обернулся на сидящих под защитой прикрытых дверей мужчину и женщину, что оплакивали тело принцессы Катерины и сказал:

-Вся власть ваша, но вы – солдаты, вы – горожане, вы все изменили присяге. Среди вас нте ни одного достойного человека. Среди вас нет больше никого! Вы погубите…

-Нет больше присяги! – Ронан долго молчал и даже стал беспокоиться, что молчание выйдет ему боком. – Трона нет. власти нет. есть равенство. Привилегии крови идут к черту. Богатство не определяет…

            Толпа зашумела – радостно и яростно. Слова Ронана потонули в этом гуле. Что-то липкое, тошнотворное пролетело над левым плечом Ронана и упало прямо перед Моро, радостно и гнилостно брызнув чем-то вонючим.

            Кто-то захохотал. Моро только провел рукою по лицу и сказал, отступая в сторону:

-И кто пойдет от вас? Кто займет места правления?

-Пока не будет назначены выборные лица, — Альбер нетерпеливо переминался с ноги на ногу, — временное управление берут на себя …

            Он сделал вид, что думает, затем простер руки к Ронану и гул толпы встретил это одобрением:

-Ронана! Ронана, верно! Ронана!

-Ронан, слышишь ли ты волю народа? – слезно вскричал Альбер.

-Слышу! – Ронан, торжествующий, сияющий, предвещающий новый мир обернулся к толпе. – Ваше доверие, ваша защита, ваша вера – это то, что я ценю больше моей жизни! И я последую за этой ценностью, пока не сменят меня те, кто будут выбраны вами. Но…

            Он протянул руки Альберу и толпа зашумела еще яростнее.

-Благодарю за доверие, народ! – Альбер кивнул и отсалютовал пуще всех загремевшей армии. – Кенот, жрец ли ты народу такой же, как Луалу?

            Кенот улыбнулся:

-Я жрец Луалу и веду его волю народу.

            Толпа приветствовала и это. Имя Леа выскользнуло легко и естественно. Этот человек был всегда и везде на своем месте. Поразительного склада ум, гибкость характера и черты, которые сам черт не разберет!

            Мэтт прогремел от Пепельных рядов и тут уже было возмущение, но Пепельные ряды внушали то чувство брезгливого почтения, что спора не было.

            А как произнесли ее имя, как назвали и что сказали, Эда почти не услышала. Точно было про закон, про орудие, которое одинаково беспощадно к врагам…и вот уже чья-то рука помогает ей подняться по ступенькам.

            Но Эде все равно. Ей показалось, что в толпе она встретила взгляд Гилота, а потому взор ее в это многоликое чудовище жаден, но видит ли она хоть что-то? Но кто-то сжимает ей пальцы до боли и отрезвляет болью, и Эда чувствует раз и навсегда, что Гилота больше для нее нет. теперь, у  подножия нового мира, недалеко от тела последней представительницы королевской крови Эда больше ничего не значит для того дня, что грядет.

            Альбер зычно вызывает кого-то. Эда не узнает. Ронан, кажется, тоже узнает подходящих через раз. Эда и не стремилась знать, ее задача – закон, а вот Ронан обижен. Но день стоит такой легкий, а минута так торжественна, что отравлять ее смысла нет.

-Уберите… — тихо советует Кенот, указывая Моро на тело, покоящееся на скорби двух незамеченных и уже давно ненужных людей. – Уберите, пока другие не убрали.

            Моро с трудом сдерживает слезы, но делает отмашку скорбящим и те, испуганные, преисполненные горя, уносят бережно куда-то тело за двери. Подальше от народа.

-Сегодня – ликуем! – Мэтт оттолкнул Альбера. – Сегодня – триумф! Пали все наши старые стены. Празднуйте! Празднуйте! А мы наведем порядок, расчистим дороги к новому миру! К миру для всех вас!

            И Пепельные Ряды зашумели так, что перекрыли почти всех других пришедших, приличных и добродетельных горожан. Им очень понравилось такое равенство с теми, кто прежде не взглянул бы на них.

-А вы с нами! – Леа указал Моро на дверь, ведущую в замок, где сейчас скрывалось где-то одеревенелое тело Катерины, что так и не смогла стать принцессой своему народу.

            Вырванная из чрева одной страны, она осталась чужой всюду. И не смогла вернуться, а застряв, узнав на себе все горе и отчуждение со всех сторон, напуганная и одинокая, она приняла роковое, но преисполненное королевской чести решение.

            Так кончилась династия ее отца, идущая от начала этого королевства. И так начался новый мир, что только грозился показать свой лик из-за завтрашнего горя.

            Моро послушно проследовал в замок, зная, что ему плевать на свою жизнь. Леа вошел следом, как человек, который не любил слишком долго находиться под солнцем и предпочитал скрыться в тень. Кенот вошел как жрец только может войти в дом неизлечимого больного пациента – тихо и скорбно, достойно и важно. Ронан не хотел покидать площадки своего триумфа, а потому долго пожимал руки всем, кто попадался ему на глаза, до кого он мог дотянуться, а потом взял Эду за руку и повел ее за собою внутрь, по ступеням. В самой же Эде что-то умерло навсегда, без шанса к возрождению. Что-то навсегда изменилось и теперь девушка чувствовала, как новое существо поднимает внутри нее голову – существо беспощадное к врагам и друзьям, ценящее лишь закон.

            Мэтт тоже не хотел оставлять своей внезапной любви среди народа, но, опасаясь пропустить что-то важное, он расстался все-таки с толпою, обещая себе самому стоять до последнего за тех ничтожных, которые сегодня возвели его на пьедестал…

            Альбер всходил торопливо по ступенькам. Он старался не смотреть ни на кого и сам не мог объяснить себе этой торопливости: какой-то внутренний стыд гнал его по ступеням, заставляя отводить глаза.

            Зашумел народ…началась новая жизнь. Тлела еще старая, но это ничего – это пустяк. Главное, что уже новое восходит!

            Пусть Моро, лишенный возможности покинуть опротивевший замок пишет роковое письмо к герцогу Лаготу – злейшему врагу, что в одно мгновение становится желанным адресатом, и с поддержкой слуги отправляет его, молясь Луалу и Девяти Рыцаря Его на удачную доставку, в тайне ото всех.

            Пусть  Ронан пьет вино на пару с Мэттом, разбирая первые бумаги, но больше хвастливо соревнуясь в красноречии своих выступлений.

            А Леа хмуро пробегает глазами донесения из города, где также празднует толпа, сводя между собою счеты, громя дома друг друга. Порядок будет завтра – сегодня еще можно.

            И Пусть Эда стекленеет на глазах, теряя человеческое, становясь настоящим орудием, пряча свои эмоции и чувства за долг, который она себе избрала, чтобы хоть как-то избавить свою личность от раскола, настигнувшего ее жизнь.

            И неважно, что в городе сейчас, где-то, в самых отдаленных проулках, настигают ее старые друзья того, кто изменил ей жизнь, настигают и валят с ноги. Сковер…кто его вспомнит? Да и зачем? Эда не вспоминает. Она больше ничего не хочет вспоминать.

            Кенот просит шепотом заступничества у Луала и Девяти Рыцарей Его и Мэтт ехидно замечает:

-Нет твоего Луала! Кончился!

            И заходится в пьяном хохоте, но Кенот не гневится, а только просит Луала не брать в расчет слова пьяного дурака.

            А Альбер смотрит на всех по очереди, глядит в окно и видит одно разрушение. Со стен залы, где они сидят, содрали даже золотые полоски королевского герба, а на улицах – страшно подумать, что на улицах!

            И горло Альберу перехватывает вдруг удушьем. Он чувствует на губах вкус крови, что еще не пролилась и на лице слезы, что еще не ожили. Он смотрит на улицы города, что теперь его и в зал, где сидят те, кто эти улицы должен хранить и чувствует, как вползает в его сердце ужас, предвещая еще множество смертей, террора, горя и крика. Он не может объяснить себе это, но решительно понимает, что это последний вечер, где есть хотя бы намек на улыбку.

 

 

Конец  1-й книги «Палача по закону»

Еще почитать:

Глава 6, или как Ночка домашним стал.

Чебурашка — Чудо

О белом цветке

Рай