Это было ни с чем несравнимое предчувствие праздника. До встречи в кафе оставалось несколько часов, столы были забронированы, а друзья и знакомые больше не обрывали мой телефон, потому что и так не успевали закончить свои будничные дела.
Вечер омрачала только одна значительная деталь — она не хотела там быть. Нет, не потому что мои товарищи чем-то её не устраивали, об этом она бы точно сказала. Она вообще любила говорить прямо, а я за эту прямоту её и любил. Ещё за два дня до мероприятия она обозначила, что не хочет меня с кем-то делить. Почти в приказном тоне намекнула, что долго мы там не задержимся. Как же я тогда захохотал. Как же кривлялся перед её решительным волеизъявлением. Это мне сейчас не смешно, а тогда всё выглядело слишком забавным.
В гостиничном номере было темно, но тусклый свет уличного фонаря отбрасывал квадратный отпечаток окна на стену. Там ещё висела картина. Если память меня не подводит, то это был Куинджи. Но я настолько не визуал, что вполне мог спутать его с каким-нибудь «Шишкиным». Но вроде бы Куинджи.
Она уже надела вечернее платье, подошла ко мне и повернулась спиной, чтобы я помог ей с застёжкой. Наши глаза встретились в зеркале напротив и меня буквально осенило — я не хочу никуда идти. А если пойду, то до конца дней буду жалеть о том, что не провёл с ней наедине эти драгоценные пару часов. Я поцеловал её в шею и крепко вцепился пальцами в талию, но наши взгляды будто бы навсегда застыли в том зеркале: грусть, бесконечная нежность и презрение к каждому гостю на предстоящем мероприятии.
Мы презирали их за сам факт существования, за желание разлучить нас даже на уровне разговоров о бесполезных книжках и музыкантах. Вас не спасёт Митчелл и не отпоёт Высоцкий, если сами вы никогда не любили. Если вы не стояли на нашем месте и глаза ваши также не нуждались друг в друге. Это был союз безразмерных эгоистов и лицемеров, это было партнёрство в сфере презрения ко всем окружающим. И с этим партнёрством мы прекрасно справлялись.
Поставили мой телефон на полёт и решили даже не застёгивать платье.