Отец

      Большой кроссовер подъехал к самой ограде. Машина оставила след широкого протектора, словно подчеркнула важность события. После долгих лет пребывания за границей, Полина вернулась в родной город. Первым делом она сделала то, о чем нередко думала.
      Не спеша и чуть неуверенно Полина вышла из машины и подошла к калитке, в руках она несла большой пакет и бутылку воды. Защелка на дверце заедала, и, не жалея свежего маникюра, Полина очистила крючок и открыла дверь. В майском небе кружили чайки и кричали, будто осуждая девушку за долгое отсутствие.
      Перед взором Полины высилась плита черного мрамора, покрытая пылью.
      – Вот я и пришла, отец, – сказала Полина, опускаясь на скамью и открывая пакет.
      Женщина достала небольшую лопатку и склонилась к земле. Не щадя дорогого брючного костюма, она принялась тщательно выкорчевывать высокую траву, – сухие лопухи и клевер высились над могилой, точно хранители вечного сна.
      Руки Полины споро трудились на влажной земле. Рядом росла березка, и легкий ветерок шумел её молодой листвой. Мысли Полины вместе с зыбким дуновением ветра уносились в далекое прошлое.

      Осень. Поезд прибыл на вокзал в половине шестого. Солнце падало за янтарный лес, что стоял на окраине Сарапула. Студентку художественной академии вынес из старого вагона шумный людской поток. Пестрая ватага студентов спешила домой к родителям и друзьям. Им хотелось отдохнуть от наскучившей учебы, строгих преподавателей и невыносимой зубрежки.
      Полина почти бежала домой, не чувствуя тяжести дорожной сумки, набитой одеждой, косметикой и альбомами, – студентка скромно надеялась, что откроет их в выходные. Художественная академия Петербурга славилась на весь мир сильными мастерами.
      Дорожка от вокзала бежала узкой тропой по короткому пути. Полине не нужно было идти на остановку автобуса или ловить такси. Девушка торопливо шагала мимо хлебокомбината вдоль запасного железнодорожного пути. Проходила мимо шпал, пахнущих мазутом. Дальше тянулась изгородь сетки рабицы. Слева над Полиной нависали раскидистые клены, и девушка пригибала голову под желтой листвой. Деревья уступали место здоровенным трубам – теплотрассе, заботливо укутанной стекловатой. За толстыми трубами зеленело болото откуда разносились запахи тины и затхлой воды. Проходил товарный состав, которому Полина махала рукой, а машинисты в ответ давали протяжный гудок. Справа в низине покоилась свалка изношенных покрышек, на которую ежедневно совершала набеги орава местной ребятни. Прямо от резиновых баррикад разворачивалась милая сердцу улочка. Полина не замечала унылого и местами жуткого пейзажа. Когда ты родился и вырос среди подобных ландшафтов и достопримечательностей, они не вызывают отвращения в душе, не отталкивают тебя при первом взгляде, а спустя годы прожитые вдали – создают в памяти нежную ностальгию.
      Полина подошла к родительскому дому. Это был коттедж на две семьи, как тогда говорили. Дом построил отец Полины, искусный столяр-плотник Андрей, его знала вся округа.
      Повернув тяжелую ручку, Полина прошла во двор. На бетонном полу темнело пятнышко – след детской ножки. Маленькая Поля нечаянно наступила в еще незатвердевший раствор: её отец заливал пол.
      Отец тогда воскликнул:
      – Куда! Это же бетон!
      Девочка округлила глазки и открыла ротик в немом молчании,… а потом прошептала:
      – А я думала цемент. – И ускакала босиком обратно в дом.
Отец покачал головой, улыбнулся и шпателем оставил надпись: 1995 год.

      Полину Андреевну вернул в реальность легкий укол в палец. Осколок бутылочного стекла. Видно, однополчане приходили помянуть отца, – афганцы всегда славились крепким братством.
      Полина как сейчас видела отца в форме, в окружении боевых друзей, позади памятник воинам-афганцам. Сильные мужчины пили, вспоминали, плакали.
      Когда земля вокруг могилки была вычищена, женщина взяла щетку по металлу и принялась чистить надгробие, и облупившаяся синяя краска летела яркими брызгами, смешиваясь с воспоминаниями Полины.

      Второй курс позади. Она приезжает крайне редко. По большей части гостит у подруг…. Во дворе дома видит маму, которая вешает белье на веревку. Отчетливо возникает в сознании образ матери, уже не молодой, но полной сил женщины. Прямой нос, какой Полина всегда хотела, но ей достался с горбинкой, папин нос. Глаза матери цвета дубовой коры с крупинками золота, их Полина никогда не забудет. А у отца глаза голубые. Кажется, что они наполнены холодом разума, но за этой ледяной стеной столько родительской любви, что хватит на десятерых. Но Полинка у него одна. Если бы она поняла, распознала раньше эту молчаливую любовь, не путала её с холодным безразличием.
      Но вот девушка глядит внутренним взором на мастерскую отца, где аккуратно сложены доски осины и липы. Циркулярная пила, рядом с которой верстаки полные инструмента. Наверняка отец взял очередной заказ. Андрею всё было по плечу, хоть оконные рамы, хоть двери, столы, гарнитуры…. В доме вся мебель из дуба, всё сделано на совесть. Правда, бывали дни, когда столяр оглядывал мастерскую, и сокрушался: мол, оставить-то некому, некому ремесло передать!

      Полина вздохнула, и легкая улыбка осветила её лицо. Да, она гордилась отцом…. А чешуйки синей краски всё падали, падали, падали на влажную землю, точно капли акварели на измятый картон.

      Несколько картин висело в комнате Полины. Она любила рисовать. Акварели изображали здание вокзала на фоне чистого неба, пеструю толпу и памятник трудяге-паровозу. На другом рисунке – яблони, грядки, теплица; по центру мама в кустах черной смородины стоит спиной. Кажется, что женщина в красной кофточке и длинной синей юбке, вот-вот оглянется и крикнет: «Иди, доча, смородинки поешь!» А с крыши дома стук молотка – отец чинит кровлю. Вот еще одна картина рисует нам силуэт мужчины в мастерской. Его окружает ореол света, наполненный древесной пылью. В руках отца рубанок; он склонился над толстой доской. Вот-вот мужчина толкнет инструмент, и на пол полетят душистые завиточки золотисто-желтых стружек.
      Мама приучила дочь к рукоделию, – сама-то она вышивала крестиком, а вот Поля любила рисовать. Рисовать в дождь, когда за окнами гремят поезда, а капли дождя стучат в подоконник. Правда, после выпуска из художественной академии Полина стала дизайнером интерьеров. Профессия позвала Полину за рубеж. Да ей и самой хотелось уехать как можно дальше. Наверное, она думала, что родители будут жить вечно…. Но она любила отца, питала чувство, пожалуй, больше, чем к кому бы то ни было. Маму? Там чуть другое. Там любовь врожденная, безотчетная, к которой примешивалась женская дружба и понимание. С отцом иначе. Полина ощущала какой-то неуловимый трепет перед этим человеком, безграничное почтение. Он всегда был молчаливым наставником дочери, её идеалом… и остался в душе внутренним голосом, спокойным и бархатным.
      Почему же не призналась она в дочерней любви, в чувствах самых нежных. Почему разменивала время внутри семейного очага на глупые разговоры с подружками, которые сейчас и не вспоминают о ней.
      Быть может, отец чувствовал любовь Полины, спрятанную за плотной завесой девичьего упрямства и ребячливой гордости; он это сознавал, точно. Ведь ни единого раза не повысил он голоса, тем паче не приложил ремня. Да, отец был молчалив и задумчив, но он не был бесчувственным. Андрей всё чувствовал сердцем и видел каждый порыв дочкиной души. Но все эмоции, как помнила Полина, отец держал сокрытыми в глубинах большого сердца.

      Спустя много лет, Полина на низкой скамье у чистой ухоженной могилы, а с памятника на дочь глядят строгие обманчиво холодные глаза отца.
      И дочь шепчет:
      – Люблю тебя, папа. Я люблю тебя.