Он, она, её подруга и он

Вино они спрятали. И деньги, и карточку. И, как ни в чем не бывало, сидели на кухне пили чай. В обычной жизни она и ее подруга зависели от него. Ее подруга потому, что работала у него, а она потому, что нигде не работала. Работодатель и любовник в минувший день изрядно выпил и теперь сильно маялся похмельем. Проснувшись у себя в кабинете он не нашел ни бумажника в кармане, ни капли спиртного в заначке. Пил мужчина запоями и, какая ни на есть программа запоя была уже изучена и повторялась настойчиво и регулярно. Так он знал, что уходя в запой он обязательно сделает заначку и заначку скорее всего найдут и перепрячут. Но на бумажник раньше не покушались. Это был вызов. Звали мужчину Федор, Федя. Американизированные товарищи в офисе пытались привить имя Тед, но он упорно не хотел эволюционировать до Теодора, хотя и понимал, что по русски имя Федя для владельца фирмы звучит забавно, а по английски неудобно. Его сожительницу звали Валя и она всячески пыталась стать американкой, но по английски не говорила и учиться не рвалась. В Америку она попала нелегально, просочившись из Мексики через границу одного из соединенных штатов. Подруга ее отзывалась на имя Лариса, по-гречески – Чайка. Когда то давно она была подругой и однокурсницей Федора. Он и помог ей переехать в штаты. Теперь она работала у него в офисе и дружила с Валей. Изъятие спиртного и бумажника было их совместной акцией. Сама бы Валя не решилась. Она уже изучила состояние и душевную организацию Феди с похмелья и справедливо побаивалась. Изымая выпивку и возможность ее купить, они реально думали, что делают доброе дело. Жалели Федора. Не думаю, что из любви. Да и жалость была больше к себе. Бабья болонь. Теперь о Феде. Нет не теперь. Рано, да впрочем, с ним и так все понятно.

Он вошел на кухню, присел к барной стойке напротив женщин.

— Тебе чайку налить? – с неуверенной заботой спросила Валя.

— Вмажь ей, Теодор — посоветовал Чертушка.

Он давно жил с Федором, внутри. Настолько плотно, что иногда они менялись местами. Федя к нему уже привык. Советами его старался не пользоваться, но и особо не перечил. Познакомились они давно, поначалу много спорили и даже как то дрались на дуэли. Потом остепенились оба, насколько натура позволяла и зачастую просто разговаривали. С советами своими Чертушка влезал редко, в основном либо при сильном Федином опьянении, либо с бодуна. В повседневной жизни его не видно и не слышно было, хотя присутствие чувствовалось всегда. Теодором Чертушка называл его нечасто, когда хотел позабавиться, а основной забавой было разозлить Федора до чертиков. Высшим пилотажем совета было угадать Федино искреннее желание в этот момент. Здесь Чертушка был асом. Но и Федя далеко уже не пацан зеленый, когда чертов совет дословно совпадал с его искренним порывом, он понимал, что делать этого нельзя. Никак нельзя. Лиха беда – начало. Только начни, остановить трудно. Почти невозможно. Постом и молитвой. Он это знал, но в молитву, написанную людьми, не верил, а что такое пост, и зачем он, до конца не понимал, да и пост без молитвы — просто диета. А сейчас ему до боли хотелось крови христовой в виде вина, или водки, или пива, или текилы.

— Налей, женщина, — сказал он. И она понимала, о чем просит он, и налила чаю, как будто это он и просил.

— Я бы вмазал, — снова влез Чертушка.

— Я бы тоже, — подумал Федя.

— Ты о чем? Или опять о своем? – спросила Чайка.

Они все давно знали за ним эту особенность, в присутствии других уходить в себя и там с кем-то разговаривать или даже просто молчать, но молчать только внешне. Иногда прямо в середине самого обычного разговора с кем-то в офисе, или дома, да безразлично где, его взгляд будто терялся в пространстве, и начиналось то самое, что мало кто мог понять, включая его самого. Начинался какой-то внутренний диалог, часть которого выходила наружу словами, хотя в самом диалоге слов могло и не быть. Чаще были ощущения, впечатления, картинки. И фрагменты их, вдруг, ни с того, ни с сего, озвучивались отдельными фразами или словами, или просто матом, или междометием. И это не зависело от физического его состояния, пьян он был или трезв. Хотя под воздействием алкоголя или наркотика диалог этот был активным и бестолковым, как горный ручей. В трезвом уме и памяти больше напоминал поток большой, медленной реки.

Валя налила чай. Федор взял чашку и вышел во двор. В Америке двор называют backyard, если перевести дословно получится — «задний сад», в России двором как правило называют участок перед домом. В «заднем саду» стоял столик с пепельницей и стулом. Поставив чашку на стол, Федя вошел в гараж. В процессе запоя он делал несколько заначек, так как точно знал, что одну найдут точно. На полке между ящиков сразу и уверенно нащупал бутылку «Текилы» и грушу рядом. Он всегда рядом с заначкой прятал грушу, чтобы можно было сразу и выпить и закусить. Покупал всегда один и тот же сорт. Она была мягкая и сочная, сразу и запить и заесть. Большой глоток «Текилы» зашел трудно и был успокоен грушей. Немного покурив на воздухе, хотя женщины курили обе в кухне, он вернулся.

— Ну и что Светка? – спросила Чайка-Лариса. Женщины продолжали диалог. Присутствие Феди в пространстве разговора не означало его участие. Это тоже все знали.
— А что Светка, пошла и купила все равно.
— А он?
— А он карточку порезал, жлоб.
Тема была вечной. Светлана из Харькова и ее муж американец Боб. Боб легко рифмовался, но в самом деле жлобом не был. Он был обычным американцем-работягой, привык вкалывать и экономить. Обилие и доступность товаров, в особенности шмоток вбило первый клин, а если точнее прочный осиновый кол в брак Светы и Боба. История настолько привычная, что на ней и останавливаться бы не стоило. Но отсутствие другой светской жизни в русской эмиграции в маленьком калифорнийском городке обеспечивало разборкам Светы с Бобом прайм-тайм на всех посиделках.

— Бедная Светка.
— Ну не такая уж бедная, — заметила Валя, имея ввиду два дома и три машины Боба.
— Все равно, несчастная баба.
— А что такое счастье? – снова появился Чертушка. Умел он этак выхватить темку из внешнего мира и принести во внутренний мир Федора. Он уже сидел на краю барной стойки и морщился от дыма сигарет обеих собеседниц. Странно для черта, дыма он не любил, хотя и сам мог за компанию покурить.
— Кто знает? – легко дал себя втянуть Федор, — для одного – это покой. Для другого – действие. Для третьего – чувство.
— А сколько оно длиться, счастье? Секунду, год, жизнь?
— Кто скажет? Кто определит? Но все считают, что счастье – это ощущение. А любое ощущение конечно, и стоит в зависимости от времени. Даже покой не вечен, хоть и долог. Счастье может быть мгновенным, покой нет.
— Ты счастлив, Федя?
— Не совсем. Я сейчас, — это уже бабам сказал Федя и опять вышел.

Гараж, текила, груша. Он присел за столик под открытым небом. Закурил. Прямо перед ним на лужайке, в вечном смокинге и бабочке, в позе полу лотоса сидел Чертушка и раскачиваясь пел на мотив неведомой мантры:

   — Но счастья нет, а есть покой и воля
      Но счастья нет, а есть покой и воля
   — Не ерничай, дурак, — беззлобно сказал Федя, — ты его раньше не цитировал, кстати.
   — Дурак цитировать не может. Он на то и дурак, чтоб своей дуростью жить. И на дурака я уже давно не обижаюсь. В статусе дурака я господу милей, чем сто мудрецов. Помнишь о неразумных?
   — Помню. А что ты к господу ластишься? Не твоя епархия.
   — Что значит не моя?! Патриархат один, а епархий много, если уж этой терминологией пользоваться. И что значит ластишься? Это вы тут по церквям разбрелись и клянчите кто денег, кто здоровья, а за это соглашаетесь поститься и славить. Торгаши, блин, бизнесмены. Ты вот сам, когда молишься просишь, дай господи мне то-то и то-то, а я за это буду делать то-то и то-то, и стану вообще таким каким тебе надо. А того не поймешь, что ты уже и есть то самое, что ему надо. Иначе бы тебя и не было вовсе.
   — Ты зачем в молитву-то в лазишь, падла?
   — Ой, ой, ой… в лазишь. Да я всегда там присутствую, на заднем плане. Плакат держу: «Не верь, отче, все равно надует».
   — Теперь, что и не молиться что ли?
   — Это смотря как, Федя. Как ты делаешь и еще миллионы твоих богомольцев то лучше и не надо бы. Вы же загодя выбираете место и время, и загодя формулируете условия сделки. Вы, эдак, можете просто заявления писать. В шапке – «Господу богу… от такого-то, такого-то, проживающего и паспортные данные… Заявление-Молитва… Прошу, Вас, … и т.д. В случае выполнения просьбы гарантирую… то-то и то-то. Дата, подпись».
— А что, прикольно. Попробую.
— Пробуй, Федя, пробуй. Только результат будет тот же.
— Хорошо, а как надо?
— Да никак. Не надо молиться. Надо жить в молитве. Не надо места, не надо время. Любое место и любое время. И слов отдельных и специальных не надо. Идешь, ешь, спишь и все в состоянии молитвы. И в радости все.
— Эка тебя растащило. Ошо начитался?
— Я не читаю, ты же знаешь. А он, кстати, и не писал. Я там был, слушал… Пойдем к бабам посидим, — ни с того, ни с сего предложил Чертушка.
   — Да ну их, — резко возразил Федя.

Он не хотел в дом. Хорошо было здесь. Деревья, травка, небо.

    — А ты не гнушайся. Ты думаешь, они дуры бестолковые и болтовня их противная, бабья ни о чем и слушать не стоит. А ты послушай.
   — О чем? О Светке с Бобом?
   — Да хотя бы о Светке. У тебя на всех клише. Светка – дура, Боб – жлоб. А Светка всю юность мамку алкоголичку выхаживала и от отчима отбивалась. Видел шрам на руке? Ножом порезал псих. Она эти шмотки только в журналах, да на проститутках видела. Она все детство донашивала за соседями добрыми, да сестрой двоюродной. Она тут мечту свою успокаивает, а ты дура, дура. Тут каждый пытается дополучить то, что там не получил. У кого шмотки, у другого машины, у третьего еще что-нибудь. А Боб реально Светку любит, и пашет как китаец и цену всему понимает. Ты не суди.
— Да не сужу я. Ты-то с чего такой сердобольный?
— Я не сердобольный, Федя. Я ох какой не сердобольный, я злой до радости страшной. Я страшно какой злой бываю. Когда ты пьяный спишь, так хочется порой тебе башку канделябром расхерачить. Скулы стынут. Но я знаю, что нельзя. И еще — я чертовски вежлив и продуман. Мне тебя приберечь надо. Пока.

Федор внимательно посмотрел на черта. Тот вдруг улыбнулся, встал в третью балетную позицию и взмахнул дирижерской палочкой. Грянул танец с саблями Хачатуряна. Чертушка подпрыгнул вскинул руки вверх и вернул их из неба уже с двумя саблями. Потом реально красиво, очень сильно хореографически принялся скакать по лужайке и рубить кусты. Иногда он над головой бил саблю об саблю, они звенели и сыпали искрами. В финале он с высокого прыжка упал на колени и вонзил сабли в землю. Они вошли по рукоятки. Он встал, еще раз подпрыгнул и ступнями загнал рукоятки в почву штата Калифорния. Потом церемонно поклонился.
Федор три раза хлопнул в ладоши.
— Красавец. Притащи.
— Это я завсегда.
Чертушка сгонял в гараж. Принес текилу и грушу. Вытащил из кармана две серебряных стопки, блюдечко и ножик. Разлил напиток, порезал красиво грушу. Умел он любой пьянке придать приличный вид. Они уже давно не чокались и тостов не говорили. Просто пили.
— Там у тебя еще в двух местах спрятано, — объявил Чертушка, — можешь не экономить.
— Да, точно, — вспомнил Федя, — одна с прошлого раза, одна со вчера. А что там?
— Классика. Текила и груша — вчерашняя закладка, Смирновка, упаковка пива и груша с того раза. Груша сгнила. Пиво теплое, поставил в морозилку. На сегодня хватит.
   — Молодец. Чтоб я без тебя делал?!
   — А ничего бы не делал. Тебя бы без меня не было.
   — И без него бы не было, и без тебя бы не было. Хорошо устроились. Да пошли бы вы оба…
   — А вот это запросто, Федя. Там у тебя ствол в гараже лежит. Принести?
Чертушка резво встал и пошел к двери в гараж, у самой двери чуть замедлился. Дверь открыл уже еле-еле и через порог не шагнул, застыл вопросительным знаком. В эту игру они играли давно. Федя знал, что не принесет, по крайней мере сегодня, а Чертушка ждал пока он окликнет и вернет. Оба могли до краю дойти. И сейчас оба уперлись. Федя не звал, а черт стоял в проеме и не двигался. Ни туда, ни сюда. Минута прошла. Федя налил в обе стопки. Свою выпил, поставил, грушу откусил.
   — Жить хочешь? – шепотом спросил бесенок, все так же не поворачиваясь.
   Федор не отвечал. Достал сигарету закурил. «Интересно, если не останавливать принесет?» — подумал он.
— Принесу, — все так же тихо и не оборачиваясь сказал Чертушка.
— Неси, — вдруг согласился Федор.
Бесенок исчез в черном проеме. Федя посмотрел на стол, взял чужую полную стопку. Выпил. «Не надо бы чужую», — пронеслось в голове. Время как будто остановилось. Федору казалось, что он уже бесконечно долго смотрит в этот черный проем в тишине которого исчезло его второе «Я», или первое…