океан

Всё на свете зыбко. Бывает, мироздание мерцает и переливается всеми цветами радуги и неуловимыми передвижениями света и тени. Мы радуемся — мы сущие дети, и всё в мире — добродетель и благодать. Но, рано или поздно, наступает момент, когда вдруг что-то надламывается. Иллюминация тихнет. Во мгновение ока, исчезает всё. Иногда исчезаем даже мы — рассыпаемся на тысячи частиц. Нечто предельно истинное даёт о себе знать. Это нечто есть — боль. Она настоящая и очень весомая, в отличие от эфемерного счастья блестящего вокруг нас и в нас самих так недавно. У боли есть путь, у боли есть жизнь. Бывает, мы слышим её постукивание внутри тела, но старательно игнорируем её или прячем, закутывая в надежды и грезы; мы притворяемся, что перехитрили ее, и верим, что она не вернётся. Но, будучи спрятанной и закутанной, она продолжает постукивать. Тебе не хочется признавать, что тебе плохо, но тело хочет быть услышанным. Тело не лжет, боль тебе не кажется.

И ты думаешь, что же я наделал? Как же я так оступился? Как же я это допустил? Все эти вопросы бессмысленны и неверны — происходящее совсем не об этом.

Одним утром ты просыпаешься и не успеваешь подумать ни о чем, но осознаешь, что боль — здесь. Боль, словно большая, топорная инородная частица, вселившаяся в тебя, своевольно нащупывает себе место поудобнее в твоем теле. Она с любопытством осматривает все уголки и пристраивается в разных позах, и, чуть успокоившись, снова ищет место поинтереснее — ты чувствуешь все ее движения, все стадии сна и бодрости. В тебе вращаются неподъемные чугунные жернова, которые передавили и порвали все каналы управления и центры связи. Подвижная боль окутала собой всё и установила свои правила.

Ты всё ещё помнишь свое имя. Ведь всё, что теперь есть у тебя — это память и боль. Ты выпиваешь безвкусного чаю и тихо пробираешься во двор, освещенный утренним солнцем. Внезапно, ты чувствуешь тягу к земле, будто двигаться, подняв голову к солнцу это непосильный труд. Ты послушаешься и, прислонив колени к земле, склонишься. Ты захочешь свернуться в клубок, словно ёж; стремление к сворачиванию, к нулю, стало целью тела. Но превращения в ноль не происходит. Ладони прикоснутся к траве и в памяти почему-то промелькнет светлый образ из древнего града, из безвременного пространства. Польются слезы, и ты, не зная ни единой молитвы, начнешь молиться. Слезы и есть молитва, и они будут течь к земле, и напоминать тебе, что ты это ты, что ты не исчезнешь, и что боль не поглотит тебя, как велика бы она не была. Ты замрешь. Солнце греет твою склонившуюся голову, земля держит твое, сжатое в клубок, тело. Где-то в груди, притихши, живет боль — она, будто глина, затвердела под греющими лучами летнего солнца и обрела форму.

Ты внезапно провалишься в короткий сон и во сне тебе легко, боли вовсе нет. Ты готовишь чай и накрываешь на стол для двоих. Кто же твой гость, кого же ты ждешь? Дверь откроется и в той дом войдет некто — то ли ангел, то ли давний друг. Он улыбнется, обнимет тебя и посмотрит тебе в глаза — в глазах его будет неисчерпаемое добро и бы едва заметная искорка задора. Не показалось ли? Он тихо пройдет к столу и сядет, спокойно глядя на тебя и внимая тебе. Ты не произнесешь ни слова, но он будто бы всё поймет, услышит всё, что не выразить словами. Ты наливаешь душистого чаю с медом, а он оживленно на тебя глядит и улыбается. Ты что-то взялся рассказывать в сердцах — и вот ты уже смеешься, хватаешься за голову, и зажмуриваешься от переполняющих тебя эмоций, от невозможности найти правильные слова — но они не нужны. В тишине, вы поглядите друг другу в глаза. Ты услышал его. Вдруг станет всё предельно ясно и просто — так просто, что ты сам никогда бы не догадался. Он поблагодарит тебя за чай, обнимет, и уходя, тихо закроет за собой дверь, оставив в твоем доме едва уловимое сияние. Ты пробудишься ото сна, вспомнишь своё имя и почувствуешь, что та самая улыбка до сих пор отражается в некоем потаенном зеркале, где-то в твоей душе.

Боль всё ещё там, ты чувствуешь её вес — просто она сейчас спит. Ты не знаешь, что она задумала, но ты поднимаешься на крышу дома и размышляешь о происходящем. Незнакомое чувство ворочается внутри тебя — просит внимания, требует дать ему вырваться наружу. Что бы это могло быть? Всю жизнь ты задаешь вопросы, ищешь и не находишь на них ответы. Ты берешь в руки уголь и холст, бежишь к зеркалу и импульсивно, резкими движениями начинаешь вырисовывать автопортрет. Часы идут, а неопознанное чувство всё ворочается и стучится — его стук резонирует с биением сердца. Что же это? О чем ты говорил с милым гостем? Ответ был так же неважен как и причина пресловутой боли. Важно было только то, что происходило. Также неважны были время дня и года — то был июль, но он будто бы под некоторым освещением оборачивался настоящим январем. Ты всматриваешься в зеркало и чувствуешь, что центр мира сменился, что ты — твоя боль и твоя память — внезапно очутились в центре вселенной. Неожиданно, этот мир твой и ты делаешь в нем всё, что ты хочешь. Взбудоражено, ты водишь по белому холсту углем и запечатлеваешь свой взгляд. В сосредоточенном взгляде почему-то угадывается едва заметная искорка задора. Что-то изменилось. Но боль всё ещё с тобой.

На следующее утро ты открываешь глаза, и с трудом вспоминаешь свое имя. В теле живет та самая боль, но двигается по другому — словно она нашла новый, более тонкий способ ударить по неокрепшему телу. Она просеклась в тысячи трещин и, медленно, набрала в себя воздуха. Расширяясь, она снова завоевала твое тело — твое тело рассыпалось на тысячи обломков. Ты даже не замечаешь, как это происходит — у боли особые методы, быть может они сродни древнейшим восточным искусствам борьбы. Тебе будет легче, если ты сдашься сразу, борьба бессмысленна. Не смотря на неведомую доселе разрозненность, ты выпиваешь безвкусный чай и плывешь сквозь день, отдавая исчезающие капли энергии на поддержание видимости что ты — это ты. И никто бы не подумал, глядя на тебя, что ты — тысячи обломков. К вечеру тело становится изможденным — из тела вытекают жизненные токи. Ты осознаешь, что ты распался. Но это осознание само по себе напоминает что ты все еще существуешь. Странная печаль заполнит образовавшуюся пустоту. Попытка найти малейшую опору тщетна — рассыпалось абсолютно всё.

Закрыв глаза и прижав лицо к ладоням, ты сидишь в полной тишине. Ты ощущаешь знакомое движение воздуха рядом, знакомое прикосновение. Некто снова явился побыть с тобой и снова он улыбается — он улыбается, потому что знает что-то, чего тебе не постичь. Наклон его головы, спокойствие в глазах и едва заметная улыбка красноречивее слов. На короткое мгновение, всё становится снова предельно ясно и ты откроешь глаза. Ты не будешь помнить сказанного, но ты будешь знать — всё, что сейчас происходит должно происходить, должно быть пережито, так нужно твоей душе. Это будет казаться непостижимым, но ты будешь это несомненно знать.

Боль всё ещё с тобой, но теперь боль это боль, а ты это ты. Ты есть. Боль будет с тобой столько, сколько нужно. Боль о чем-то тебе говорит, но ты не понимаешь ее языка. Она продолжает говорить и ты осознаешь, что понимать не нужно, нужно лишь слышать её, слушать ее без страха и без сопротивления. Боль в теле это истина, твое тело никогда не врет. То поймешь, что доверяешь своему телу, бережешь его, и готов слушать его, даже когда услышанное усиливает боль.

Ты подойдешь к зеркалу и, взглянув на него, увидишь себя словно в первый раз за долгие годы. Из зеркала, через глаза на тебя глядит спокойная, ясная, бесконечная истина, и в этой истине есть любовь.

Рассвет сменяется новым рассветом. Боль всё ещё с тобой, но она перестала кричать. Она обитает в тебе, плавно перемещаясь в теле, словно в состоянии невесомости. Она отступила куда-то в глубь, и на месте её явилась грусть — грусть выбрала себе колыбелью центральное пространство в груди. Она не говорит с тобой, она просто есть. Ей комфортно и спокойно в твоей груди — лишь изредка, разливаясь из краев раскаченной колыбели, она внезапно громко напомнит о себе, но вскоре снова успокоится и задремлет.

Эта грусть может показаться тебе выдумкой, чем-то бессмысленным. Зачем она здесь? Но ты позволишь ей жить в тебе. По крайней мере, грусть знает о тебе всё и ты не будешь одинок в её компании. Ты будешь знать — грусть уйдет, как только ты будешь уверен, что ей пора. Скоро грусть станет памятью, но сейчас ты предпочтешь побыть с ней — ведь она знает и о боли, и о пустоте, и об истине.

Закрыв глаза, ты снова ощущаешь знакомое движение ветра. Ты не видишь ни глаз, ни улыбки, но чувствуешь едва заметное обЪятие. Это прикосновение поведает тебе, что всё произошедшее это дар, что всё это время ты находился в объятиях, словно дитя на руках матери. Воспоминания о произошедшем утихнут, улетучатся, превратятся в символы. Они почти исчезнут. Но твоё сердце — словно космический океан с его собственными пульсом, памятью, и дыханием — будет знать и помнить всё. Ты есть. Истина живет в океане твоего сердца, и в этой истине есть любовь.