Об одном звонке

– Ты будешь работать или в стену смотреть?

Голос пугает Киру. Ей-то чудилось, что она всего лишь на секундочку отвернулась от экрана, а оказалось, что Филипп уже заметил. Да, точно заметил и его вопрос относится к ней самым прямым образом.

А всего-то хотелось на мгновение оторваться, улететь далеко-далеко, но улететь осмысленно, а не как всегда. Не вышло и Филипп злится. Нет, он не кричит, не угрожает уволить её тут же, он просто задаёт вполне невинные вопросы таким убийственно-змеиным тоном, что невольно хочется свернуться в комочек или хотя бы опустить голову.

– Простите! – но нужно работать. Или делать вид. Нет, долго изображать бурную деятельность не получится, но хотя бы компьютерные строчки перестанут растекаться перед глазами, хотя бы Филипп станет смотреть не на неё.

Впрочем, Филипп ли он? Кира сама слышала, как одна рыжеволосая, незнакомая девушка называла его Владом, а вот её собственный предшественник назвал его Яном. Слишком много разных имён для того, чтобы не заподозрить неладное, но Кира была глупа.

Хотя почему – была?

Когда она пришла устраиваться в это серое, совершенно неприметное здание, скрытое за невзрачной вывеской «Мир подушек», она была точно такой же как сейчас. разве что более радостной.

Нет, мир подушек тут и правда был. Разные по мягкости и объёму, они образцами покоились на прилавках, но больше прозябали картинками в каталоге. Всё это было на деле фасадом, за которым скрывалось совсем не желание какого-то доброго человека принести гражданам спокойный сон.

Совсем нет! Если миновать главный зал с двумя вертлявыми оборотистыми и хваткими консультантами, то можно было оказаться в полуподвальном помещении, правда, для этого пришлось бы выцепить в невзрачном зале под цвет стены окрашенную дверь. Но зато если бы это кому-то удалось сделать, если бы кто-то догадался открыть эту дверь, то легко оказался бы на вершине лестницы.

А там ниже, ниже, через полусырой подвал, в широкую, неожиданно ярко освещённую комнатёнку, за которой не меньше десятка человек трудятся денно и нощно. Трудятся за компьютерами, зажимая меж плечом и ухом телефоны, услужливо предоставленные через очередного многоимённого Филиппа.

Над чем трудятся? Кира очень хочет делать вид, что не понимает. Но куда там? Зарплата, которой её заманили на должность рядового менеджера, была столь привлекательной, что на первых порах Кира проглотила и невзрачное здание, и тайную дверь, и даже лестницу…

Потом, конечно, совесть пыталась её давить, как назло подкидывая бесконечные новостные сюжеты то по телевизору, то по радио, то в ленте мессенджера. И всё, как специально, об одном – там обманули, прикинулись, позвонили, тут перевели последнее, да ещё и кредит взяли…

Схем было много. Каждый из них работал на своей, оттачивал, а очередной Филипп, не называющий никого по имени, и сам требующий не называть себя лишний раз, каждого время от времени корректировал.

Самое главное – не задавать вопросов. Кира не задавала. Откуда брались номера и фамилии с именами абонентов? Кира не спрашивает.

Какой алгоритм для отбора потенциальных жертв? Кира не спрашивает.

Куда уходят деньги? Кира не спрашивает. А ещё – отчаянно хочет не понимать, что совершает откровенно дурные поступки. Когда Филипп, весь такой вежливый и обходительный, да такой галантный, что она, грешным делом подумала, что он с ней флиртует, намёками дал ей понять о будущем поле деятельности, был у неё порыв встать и уйти.

Но мягкость Филиппа тотчас обернулась колючей змеёй.

– Кира, вы ещё не слышали свой процент.

– Вы преступник! – она смотрела на него тогда со всей праведностью гнева, в душе её поднималось что-то такое светлое, прямиком из детства.

– Всего лишь предприниматель, – его её слова не тронули. Он умел видеть людей. – Кира, подумай, какие у тебя риски? Телефоны подставные, номера оформлены так, что никаких концов не найдут. А то, что мы делаем… что ж, все что-то делают. Мы не больше преступники, чем другие.

Всё в Кире кипело от бешенства, но она почему-то стояла и слушала, а не бросилась вверх по лестнице с громогласным обещанием позвонить в полицию.

А потом Филипп, добивая её, назвал процент. Позже, конечно, Кира поняла, что процент шёл от завершённой сделки, а она не знала всей полученной суммы. Не могла знать. Но не спрашивала.

А Филипп убеждал. Нет, мол, дорогая Кира, ничего страшного в наших действиях. Считайте, что это вообще проверка на бдительность родственников. Или органов, сами, дорогая вы наша, понимаете каких. И потом – все деньги пойдут на благие цели. И вообще – это всегда было.

Позже Кира захочет забыть о том, что соглашалась. Ещё не согласившись работать вслух, она как-то вдруг изменилась внутренне, даже неожиданно для себя, и принялась с ним соглашаться. Да, мол, ничего страшного.

– Никаких рисков для тебя лично, – убеждал Филипп.

В конце концов, у Киры мелькнула глупая наивная мысль, которой она попыталась оправдать своё решение: «поработаю пару месяцев, да уйду, может и заработаю».

– Если не получится, получишь отступные. Для этого надо иметь талант, мы понимаем, что не всем, так сказать, дано…– Филипп подтвердил тогда её мысли.

И Кире придётся признать для себя, уже начав работу, что она купилась на слово «талант» как самая нелепая идиотка на свете. Но больше – жадность. Себе Кира этого не прощала. Она пыталась верить в то, что у неё ничего не получится, но вдруг…получилось.

Первый же звонок, предлагающий недавно ушедшей на пенсию женщине, пройти диспансеризацию, оказался успешным. Кира включила всё актёрское мастерство, изображала сотрудницу больницы, всерьёз приглашающую на плановый осмотр постоянную жительницу района. Вот только, ах, несчастье, паспортные данные надо было этой самой жительнице обновить.

Женщина всё продиктовала, Кира записала, положила трубку, пообещав запись, передала данные довольному Филиппу.

– Умница! Ловка! – похвалил он её.

Впрочем, сначала получалось у всех. Первые клиенты были подставными. Ловушку надо было показать простой и заманчивой, принести деньги, много денег…

Кира никогда не забудет этого внезапного счастья, когда Филипп положил ей на стол пухлый конвертик и посоветовал:

– Ты не думай о том, что было. Это просто твоя работа. Ничем не хуже других. И не сложнее, верно?

И не забудет, как согласилась. Ей казалось, что эти деньги будут жечь карман, или что она, выходя из невзрачного «Мира подушек», сотрудницей которого она теперь официально числилась, будет клеймена взглядом прохожих, точно знающих, что она сделала.

Но деньги карман лишь тяготили, а прохожие её не замечали. А ещё деньги очень быстро ушли. К тому моменту у Киры было уже два «закрытых» проекта. Вот только конверты были разными.

– Убедительнее, не тараторь, но будь раздражительной, как реальный сотрудник, – наставлял Филипп.

Он вообще сделался требовательным. И теперь Кира всё чаще ловила себя на том, что редко слышит его похвалу, зато часто – змеиный голос. и ещё – часто смотрит куда-то в стену, прочь от экрана, где бегут бесконечные циферки и имена из базы.

Совесть? Кира не знает. Она привыкла не задавать вопросов. Она не может привыкнуть к тому, что деньги заканчиваются, быстро заканчиваются, ведь достаются сравнительно легко – пара звонков.

Кира скупает вещи для дома и себя, но даже не знает толком что имеет. Кира мрачнее день ото дня, рассеяннее…

И ещё – трусливей.

Ей часто снится сон – её арестовывают. Мама плачет, хватается за сердце, кричит, что нет у неё больше дочери, и Кира тоже плачет и кричит, и просыпается – почему-то всегда молча.

Или иное – бабушку, старенькую бабушку, что ещё противится городу и упорствует, живя в селе, также записывают к врачу, выманивая её данные. Или убеждают в том, что у неё скидка на коммуналку. Или ещё что-то такое, одинаковое в своём результате.

И Кира снова просыпается. Молча.

– Я благодарю за работу, но, наверное, я пойду работать дальше, – Кира как-то набирается смелости и заговаривает с Филиппом.

– Куда? – интересуется он. Кира вздрагивает. Ей кажется, что его слова как оплеуха, а всё его неизменный тон! Страшный голос.

– Не знаю… так-то у меня есть варианты. Я… я не хочу больше.

– И где заработаешь ещё?

– Не хочу больше, – Кира пытается набраться уверенности.

– Ну, – он вздыхает, – расплатишься с долгами и иди.

Долги? Какие долги? Кира впервые слышит про долги. Оказывается, в долги записаны сорванные сделки, те самые, где люди, уже наученные информационным потоком, посылают звонивших или просто бросают трубки.

– Считаем по минимальной ставке, то есть, по сотке. Ну и высчитываем твой процент…– Филипп даже калькулятор достаёт для особенной демонстративности. Выщёлкивает что-то на нём, бормочет и перед Кирой вырисовывается огромная сумма. Она даже не может толком сосчитать нули.

Она шепчет, плачет, оправдывается, но это всё не работает со змеями.

– Ты не сделала то, что было нужно сделать, – напоминает Филипп. – Ты нам должна. Мы рассчитывали на эти деньги. И лучше тебе, дорогая Кира, их отдать. А иначе знаешь, что будет?

По его тону понятно что именно будет. По улыбке, по остающимся без всякого сожаления глазам.

Но он всё-таки объясняет. И полиция на Киру насядет, и не только на неё. Но полиция – дорогая Кира, это ещё цветочки. То, что Кира должна – не секрет.

– Всей семейкой расплачиваться будете, – объясняет Филипп и улыбается всё также мертвенно. А потом вдруг делается снова вежливым и обходительным, – ох, Кира, жаль мне тебя. Давай так – ещё пару месяцев поработаешь, и вали куда хочешь. Долг спишем.

Кира труслива. Кира верит. Кира плачет. Она напугана, но многоимённый Филипп хорошо знает людей. Он знает, что милосердие палача обездвиживает жертву покруче страха. Филипп и сам должен. Хотя и не Филипп он вовсе, но и ему не уйти от собственных хозяев, и его также держат.

Но Кира верит. Хочет верить в то, что всё закончится хорошо. Пара месяцев – это что? Восемь недель. Филипп даёт ей слово, что всё кончится и она будет свободна. Кира плохо ест, но улыбается отражению в последней слабости.

Правда, на работе она рассеянна, Филипп окрикивает её всё чаще…другие не говорят с ней и друг с другом – запрет. Да и зачем говорить друг с другом, когда можно говорить с жертвами и выжидать свои обещанные последние два, три месяца, или полгода, чтобы списались долги, образованные излишней осторожностью и догадливостью граждан?

Друг до друга им дела нет. Все они одинаковы и все стараются не помнить друг друга. Даже лиц, не говоря уже про попытку вызнать имена.

Где-то там, наверху, снуют редкие клиенты. Но тут, в подвале, своя жизнь.

Кира возвращается к работе. Глаза фокусируются на очередной строке. Рука набирает номер, а глаза читают уже собранные данные: Оробас Алекто. Год рождения неизвестен. Гражданство – неизвестно, предположительно – Румыния. Место работы – неизвестно. Зарегистрированное имущество – на проверке…

Иными словами – ничего неизвестно и непонятно с чего вести беседу. Кто составил эту базу? Но работать надо и Кира звонит, в душе надеясь, что загадочная Алекто (родители, наверное, беспощадны, раз назвали ребенка так) – не ответит.

Но сегодня всё против Киры и мягкий мелодичный голос отзывается почти сразу:

– Алло?

Кира даже пугается. Ей хотелось верить почему-то, что сейчас ничего не получится. Но звонок и мгновенный ответ оставляют её без надежды.

– Э…здравствуйте. Вы – Алекто Оробас?

В трубке смешок.

– Ну…я.

Так, диалог хоть как-то пошёл. Уже победа, а то в последнее время и на этом этапе много срываются. Кира показывает большой палец всё ещё бдящему за ней Филиппу, тот кивает, хорошо, мол, давай…

– Вас беспокоит городская клиническая больница номер три…

На самом деле, едва ли какая больница, по мнению Киры, будучи государственной сама позвонит. Ей чудится, пока она сидит в мертвенном подвале, что все, кто сейчас звонят – это одни сплошные обманщики. Через стол от неё – лживый сотрудник коммунального хозяйства предлагает льготы, а напротив – такая же лживая сотрудница социальной защиты расписывает молодой матери про пособия, которые та упустила и которые добрая служба готова ей предоставить хоть завтра, только дайте, пожалуйста, ваши новые паспортные данные…ой, их надо обновить, ну да – вы же фамилию сменили, но не беда, не переживайте, сейчас вам придёт код и вы сразу будете записаны на приём!

Их тут много – мнимые сотрудники полиции и банков, пенсионных фондов, жилищных хозяйств, сотовых операторов, и все до ужаса заботливы, все приглашают на продление контрактов, перерасчёт платы, получение пособий, а надо-то, всего ничего – пара циферок с экрана сотового или паспортные данные, или три цифры с карточки.

Кира проговаривает заученный текст, добавляя в голос то усталости, то раздражения – надо же показать, что всё по-настоящему и её саму уже все эти не появившееся на диспансеризации Алекты достали до тошноты!

– Я могу вас записать на ближайшую дату, – Кира лжёт по привычке. Это её жизнь. Совесть, поднимающая голову в виде бессонницы, молчит. Она часто молчит во время самой работы, зато после поднимается во всю силу.

– Это было бы чудесно! – невидимая Алекто ликует на заднем плане.

Филипп, видя облегчение на лице Киры, подмигивает и становится вежлив лицом, глаза только сохраняют прежнюю змеистость. Кира вообще часто видит её в нём. Ей хочется солгать себе о том, что прежде она её не видела, но она знает – это тоже ложь, всё она видела, просто…

Просто пошла на алчность. Солгала себе, чтобы теперь быть здесь. Сама себя отправила в эту клетку.

– Нужно только обновить данные вашего СНИЛС, – Кира не выходит из роли. Она знает что делает, но продолжает свой путь. Она верит, что это последние её клиенты и никакая полиция на неё не выйдет.

– Девушка, а как вас зовут? – вдруг спрашивает незримая Алекто и что-то в её голосе значительно меняется. Мягкий прежде голос вдруг становится жёстким, стальным.

Никаких имён!

– Настя, – лжёт Кира, что-то в этом голосе пугает её, – так вот, ваш СНИЛС…

– Зачем ты лжёшь мне, Кира? – интересуется Алекто и у Киры едва трубка из рук не выпадает.

Филипп замечает это. Он тут как тут. Жестом он показывает Кире – разверни трубку, примыкает и сам.

– Зачем ты лжёшь, Кира? – повторяет незримая Алекто и её голос всё больше похож на сталь, есть в нём что-то неприятное, колющее.

– Я Настя, – пищит Кира, но её голосу никто бы не поверил.

– Полиция, – целит Филипп и жестом призывает, сбрось, мол, вызов.

Кира рада. Кира рада даже Филиппу и с готовностью сбрасывает звонок…

– Что это было? Ты представлялась ей? – Филипп знает, что нет. Он был тут с самого начала разговора, он знает, что Кира себя не сдавала, но ему страшно, а лучший способ скрыть страх – обратить его в раздражение. – Сколько раз я тебе говорил, а?

Ни разу не было у Киры подобного замечания. Она усекла ещё на инструктаже и не нарушала правил.

Но с Филиппом поспорить?

– Чё вылупилась? – интересуется Филипп. Он не орёт, нет, он цедит свои вопросы таким змеиным тоном, что хочется сбежать, – солнце ещё высоко!

Кира без движения. Её трясёт. Это было слишком странно, слишком…необъяснимо.

– Звони, – напоминает Филипп и глаза его опасно сверкают.

Трусливая Кира утыкается в монитор. Её состояние – это состояние желе, оставленного в тепле на долгое застывание. Или, наоборот, вытянутое в тепло для того, чтобы растечься. Но страх перед Филиппом силён, и сильнее день ото дня.

Она звонит.

– Невежливо бросать трубку, Кира! – это голос Алекто. Той самой Алекто.

Кира вздрагивает, сбрасывает вызов. Не может такого быть! Она набрала другой номер! Другой, не номер Алекто Оробас, а ответила ей Алекто! Глюк?

– Что? – Филипп тут. Он видит, замечает.

– Занято, – лжёт Кира. Её бьёт крупная дрожь.

– Да успокойся, – многоимённый куратор, наконец, замечает её состояние, – мало ли – шутка какая. Или угадали. Брось дурью маяться. Звони!

Да, надо позвонить. Надо. В этом работа. Последняя работа, и Кира уйдёт. Пусть будут долги. Она возьмёт кредит, договорится…что угодно, лишь бы…

– Кира, перестань бросать трубки! – это снова Алекто. Это совершенно точно новый номер, но отвечает одна и та же, хотя должна была ответить некая Зимщенко Татьяна Александровна. Но всё ещё…Алекто.

– Кира, лучше беседуй, как ты там умеешь? Ну вот, так и беседуй, а я тебе расскажу что будет.

– Здравствуйте, я сотрудник третьей городской клинической больницы…

У Киры голос полон деревянного оцепенения. Но что она может сделать? Пожаловаться Филиппу? Это едва ли не такое безумие, как то, что на третий номер подряд отвечает один и тот же человек! Если, конечно, человек?

– Умница, – хвалит незримая, но отвращающая Алекто, – молодец, не стоит меня бояться. Страшное уже началось, так чего бояться?

– Да, вы должны были посетить диспансеризацию ещё в октябре, – Кира смотрит в компьютер, это единственное место, куда она может смотреть, чтобы точно не встретить ничьего взгляда.

– Ты умрёшь, Кира, – сообщает Алекто буднично. – Сегодня.

Кире хочется крикнуть, Кире хочется разбить телефон. Не слова её пугают, нет, а сам голос. он полон…земляных, могильных хлопьев и какой-то сырости. Кира хочет дёрнуть трубку от уха, но её рука оцепенела.

– Ты умрёшь сегодня, неудачница, ничтожество, преступница. Твоё тело пожрут черви…– Алекто говорит чужим глухим голосом. Он ни мужской, он ни женский. Он что-то иное, в нём много сырого и страшного. Это голос самой земли, вечно сырой от растекающихся в глубинах тел…

Кира дёргает рукой, Филипп, как назло, не смотрит.

– Филипп! Филипп! – шепчет Кира, когда понимает, что и тело, и голос предают её. – Помоги мне…

Он не смотрит. Если бы Кира сидела левее, она увидела бы сейчас, что и его глаза полны стеклянного цвета, невыстраданного, невыплаканного, неиспуганного. Как и глаза той, что прикидывается сотрудником пенсионного фонда, и того,, из коммунального хозяйства.

– Жирные склизкие тела червей будут обвивать твоё тело, будут вгрызаться в твою плоть, строить в тебе тоннели-дома…– Алекто щедра на ужасы.

Кира хочет кричать, но не может. Кира хочет заплакать, но не может. Кира хочет жить, но уже не сможет. За нею пришла Алекто. Натравленная ли кем-то из жертв? Пришедшая ли по своей воле мстящая фурия?

Кира не помнила из мифологии имени Алекто. Кира помнила сейчас только один страх и чувствовала одно желание: жить, жить, жить, пожалуйста, боже!

– Вспомнила? – хохочет Алекто, но уже не из телефона, а из тени в самом углу, выходя из неё. Ослепительная в своём уродстве. Бесконечно красивая в своей ужасной ипостаси.

– Вспомнила? – допытывается Алекто и открывает рот. Она у самого уха Киры, и её длинный змеиный, полный серой слизи язык, касается волос Киры. – Вспомнила меня?

Кира хочет поклясться, что никогда, никогда больше она не обидит никого, не обманет, не предаст, но сейчас – жить, жить, жить…

– Живи! – разрешает Алекто и хохочет в самое ухо Киры.

***

– Жизнь, она, понимаешь, разная, – Алекто разглагольствует с кем-то, кого Кира не видит. Да и не может видеть – червям не положено зрения. – Она хотела жить, я оставила ей жизнь.

– Хозяин не одобрит, – цедит кто-то страшный и далёкий, далёкий самой сутью голоса. – Ты фурия мести, но ты всё ещё в его легионе.

– Я не отрицаю, но меня позвали. Напрямую.

– Кто же знал, что в нашем прогрессивном мире ещё есть пережитки вашей древней веры? – страшный, далёкий голосом, вроде бы смеется, но одновременно его вопрос ставит Алекто на место.

Но Кире нет дела ни до него, ни до кого-либо. Даже до того, что она – Кира. Где-то там, за краешком жизни и смерти, Алекто провожает древнего демона прочь, обещая подать в ближайшее время самый подробный рапорт, но Кире нет дела. Кира и не слышит многого. Зато явно чует еду. Вкусную. Мясо. Подгнивающее, мягкое…

– Проголодалась? – это уже к ней, видимо, так и оставшаяся незримой Алекто, где-то поблизости.

Кира ищет в своё теле голову, чтобы повернуться на звук. но Алекто уже отходит:

– Ты кушай, кушай, – советует она, – тебе надо набираться сил.

Алекто отворачивается от дивана, по которому ползает белое сильное тело Киры. Правда, теперь в этом белом черве Киру и не узнать, а жаль – многоимённый Филипп, по мёртвой плоти которого она ползла, прогрызая себе обед и ужин, выгрызая место для многочисленного прожорливого потомства, был бы крайне удивлён тому, что его съел не кто-то, а Кира.

Хотя, так были бы удивлены и другие прежние коллеги, которыми белая сущность Киры уже полакомилась и плоть которых привела в негодность.

– Кушай, – советует голос незримой Алекто и Кира слушается, она вообще очень послушная в своей новой сути, и впивается в мёртвую плоть Филиппа.

Не дождутся в ближайшее время люди новых подушек. Закрылся мирок. Съели его, изнутри съели.