Об одной ловушке

Старая Амет умирала со вкусом и расстановкой. Она с таким наслаждением подошла к этому вопросу, что казалось, она и рождена была не для ведьмовского искусства, не для освоения лечебных свойств можжевельника и крапивы, а для того, чтобы мучительно умирать. Она сохраняла разум в себе, но усиленно прикидывалась безумной. Она знала, что её смерти ждут три ученицы, которые и должны принять её великую силу, разделив между собой, и каждый раз злорадно замечала им:

–Я ещё жива, а вы всё также бездарны!

Они реагировали по-разному. Алекто – самая старшая, хмурилась, мрачнела ещё больше и низко склонялась над какой-нибудь работой, чтобы не видела старая Амет её лица, её глаз, уже выцветающих от людской жизни, от людской слабости. Алекто очень нуждалась в настоящей ведьмовской силе, что скрепила бы её способности, направила бы их в нужную сторону. У Алекто начинался разлад в душе и от того разлада, от неопределённости страдало и болело всё тело, чутко отзываясь на её настроение.

Но Алекто молчала. Сцепив зубы, не отзываясь, она вообще не говорила со старой Амет. Она терпеливо приносила ей кашу или бульон, кормила с ложечки, не реагировала, когда Амет плевалась, демонстрируя как ей невкусно и как ей противно, или же просто плевалась, вроде бы из безумия.

Алекто молчала. И даже когда старая Амет взяла привычку подманивать к себе предметы, чтобы с удовольствием и яростным смехом обрушить их на головы своим ученицам, Алекто молчала. Только всё больше мрачнела, но не реагировала.

–Язык ты проглотила? – ворчала старая Амет, вглядываясь в лицо будущей ведьмы. Всё в нём изменилось. Заострились черты, круги залегли под глазами, болезнь души, болезнь тоски овладевала Алекто, творила над нею злое дело, растягивая над головой её и всеми чувствами шаль, из безысходности и безнадёжности сплетённую.

И непохожа была Алекто на ту, явившуюся к порогу Амет много лет назад. Тогда это была весёлая девчонка, с надеждами и мечтами, говорила часто о том, как откроет более простые способы волшебных варов да снова выйдет к людям открыто, как выходили, бывало, ведьмы, такие нужные человечеству, и такие гонимые этим же человечеством.

А теперь Алекто всё молчала, даже с двумя другими ученицами почти не говорила. Так, перебрасывалась словом, да даже слово то было не вязкое, а сухое, лишь бы отстали от неё, лишь бы не трогали.

Они и не трогали.

Другой была Лидия. Средняя из трёх, она была весела, но умела держать себя в руках. Где-то и злилась на старую Амет:

–Ну чего же ты суп разлила? Нарочно ведь, вижу! Руки у тебя рук палача твёрже! А туда же, ох…

Но ничего, ворчала, а делала. Дохаживала старую Амет, вроде бы и говорила даже с нею ласково, мол, всё равно умирает уже – один итог их ждёт. Да только по мнению старой Амет никакой была. И ласковая вроде, а вроде и ворчливая, а вроде бы и никакая. Целей толком не имеет, долг свой ведьмовский воспринимает как очевидное дело, в глубины магии не лезет, к сути не рвётся.

Не по нраву это Амет. И тогда, когда явилась к ней Лидия, тоже не по нраву было. Чего греха таить – даже извести её ведьма хотела, считала, что негоже нелюбопытной и равнодушной магию перенимать. Так и напоила молоком с ивовой горечью, да слегла Лидия – куда уж ей, неумехе, с даром неразвитым, с ведьмой тягаться?

Тогда Лидию Алекто отвоевала. Пришла, не боясь, спросила Амет:

–К чему гонишь её со свету? Ежели ты принимать её не хотела, так врат бы ей в лес и не отворяла! А так – изводить тайком?..

И помрачнела тогда впервые. Пристыдилась Амет, не того, что сделала, а того, что ученица её настигла на свершённом. Сама уложила в постель больную, сама же и подняла – воду с полынью да сиренью толчёной смешала, да как есть в рот Лидии и влила. Встала Лидия на другой день, так ничего и не сообразив. Так равнодушной, всё принимающей и ничего не спрашивающей и осталась.

Совсем другой была Тиа. Вот уж кто выгоды своей не упустит! Опасалась её и сама Амет, чуяла бездонную алчность, что от желудка до самого сердца тянется. Появилась Тиа маленькой, хрупкой, сама пришла – вся робкая, не тронь её, а то рассыплется! А оказалось? Оказалось, что знает Тиа про свои преимущества. Слабая она, хрупкая, так подсоби, помоги, делом не нагрузи, ожерелье у тебя красивое, Лидия – вот бы и мне такое…

Поначалу было трогательно, потом паршиво, а после третьей луны и гнать уже было поздно – приняла Амет трёх учениц, трёх учениц и силой должна была своей наделить. Таков закон лунный, а кто с луною спорил? В последний раз, кажется, была эта ведьма Селеста Морская – луна ей твердила, прими свою силу, прими учениц и учением поделись с ними, дан тебе дар…

А Селеста Морская не посчиталась с луною. Так и истлела под её лунным светом, разозлилась луна – ничего от Селесты не оставила, рассыпала её мелким серебром на цветы полевые. Сгинула Селеста, поделом ей!

Тиа же и сейчас по своему пути идёт. Ластится к старой Амет, вроде бы и не выгадывает, а знает ведьма – хочет Тиа больше получить, в обход других, но ей-то что? И будь старая Амет такой ведьмой как луна завещала, а не всё в обход, не всё в милосердие – так и увидела бы она в Тиа прямую последовательницу.

Но другая Амет. Не любит она ласки показной, не любит фальши. Мрачность Алекто её по душе больше, чем сладость Тиа – неправильная Амет ведьма, сама о том знает. Это она знает, а вот как силу разделить – нет, от того и умирает долго, не уходит никак. А чтобы не скучать, изводит их, напоследок, чтобы запомнили, а ещё – чтобы после ухода её сильно не скорбели, а приняли уход её как облегчение.

Всё продумала старая Амет, кроме одного – как силу свою делить?

***

–Жива ещё? – интересуется Тиа с утра, так встречает она соратниц вместо приветствия.

Алекто не отзывается, даже головы не поворачивает. Презирает.

–Как ты так можешь? – Лидия возмущается. По-людски возмущается. Как ведьма она равнодушна. – Она же тебя выучила, выкормила…

–Ещё бы умерла и цены бы ей не было, – Тиа даже не скрывается. Лидию она не боится, боится Алекто, но Алекто делает вид, что никакой Тиа и вовсе нет.

Это Тиа устраивает.

–Чего кашеваришь? – интересуется Тиа, переходя с одной темы на другую. Заглядывает через плечо в котелок Лидии. Там булькает сероватая каша. – Фу…

На воде, без сахара и соли, без молока и без масла – всё как просила с утра старая Амет.

–Не «фу», а завтрак, – возражает Лидия, гасит взмахом руки весёлое пламя, не думая даже обжечься, берётся за половник.

–А давай я отнесу? – предлагает Тиа. Ей хочется показать, что она заботится об Амет.

–Ну неси! – соглашается Лидия. Ей не хочется видеть лишний раз старую ведьму. Тиа, весело напевая, исчезает с тарелками и чашками. – Нет, ну ты слышала?

Алекто слышала, да только не привыкла она заступаться за старую Амет. Да и вообще за кого-нибудь, всё оно какое-то пустое.

–Вот же…– Лидия не успевает договорить, из комнаты старой Амет слышится звон чашек и затем её вполь:

–Что ты мне принесла, мерзавка? Убить меня хочешь? Неблагодарная ты тварь!

Слабые оправдания Тиа гаснут в потоке гневной брани. Лидия кусает губы, стараясь не рассмеяться. Она и сама попадала под такую ситуацию не раз – старая Амет сначала сама просит то куриный бульон, то ромашковый чай, а стоит всё это принести, как она швыряет принесённое да бранится. И тогда, конечно, не до смеха. Но когда попадается Тиа…

Лидия смотрит на Алекто, разделяет ли та веселье? Но та не разделяет. Та мрачна и лицо её словно камень – не выражает оно ни злорадства, ни сочувствия, ничего.

–Заслуженно! Всё-таки решает Лидия, но Алекто не отзывается.

Тиа выбегает. В волосах её сероватая каша, вид ошарашенный и яростный.

–Я убью её! убью! – кричит она, отталкивая Лидия, бросившуюся ей на помощь с полотенцем.

Но Тиа уже всё равно. Терпению конец! Когда же сдохнет эта старая карга? Какая живучая, а? и есть ведь у неё силы землю эту топтать, да над ними всеми издеваться!

Вот удружила луна с наставницей!

***

Старая Амет посмеивается, но всё про себя. Смешинка – последнее отвлечение. Решить надо, как можно скорее решить, а не то будет так как будет. И уже не по её ведьмовской воле, а по воле луны.

Сначала думала старая Амет разделить всё по чести – поровну между тремя ученицами. Всю силу свою им передать. Но не пошло дело. Казалось ей вдруг, что это дележка плохая будет. Силы равные получат, так ведь прежде они были не равны. Алекто сильнее, за нею Тиа, а после уж…

Но с другой стороны – волнует ли это старую Амет?

Оказалось что да, волнует. Хотелось ей всех трёх с честью оставить, как полагается, не обделить. Думала даже по дару раздать. Алекто, к примеру, боевую силу, Лидии целительство, а Тиа – провидение.

Но прикинула – Алекто в себе заточена, Лидия к целительству способна, но там надо уметь договариваться с людьми, а за нею этого нет. А Тиа… та точно торговать своим даром начнёт и совести в ней не будет.

Мечется старая Амет. То кажется ей, что всё взять и поделить поровну – хорошее решение, то вдруг видится оно ей дурным. То по дару раздать, то какой-то одной всё оставить. Но если так, то кому?

А девицы ей и не помогают определиться. Одна мрачна, другая к самой жизни равнодушна и делает всё без задумки, без мятежа, а третья ластится как змея.

«Сама виновата! Сама их такими сделала, сама приняла, приютила…» – думает старая Амет, но прошлое своё обвинять – глухо и глупо. Не отзывается прошлое, есть лишь одно безнадёжное настоящее, да путаное странное будущее.

К будущему и обращается Амет.

Приходит Алекто. Касается её Амет, не рукою, а тем, что скрыто в руке – силой. Смотрит в будущее, но недолго. Отталкивает её Алекто, сообразила, дурёха!

–Не надо мне знать! – шипит Алекто, выходит из себя и из молчания, – сама не знаю и тебе не позволю!

И остаётся лишь молчать Амет. В будущем Алекто успела она увидеть кусочек костра. Но что то был за костёр? Костёр любви или костёр смерти? того понять она не успела. Оттолкнула её Алекто, да сидит теперь, нахмуренная, мрачная.

–Чего ж с тобою стало? – Амет серьёзнеет, не говорят ведьмы меж собою по душам. А может надо. А может – пора?

–Ничего, – рубит Алекто. Слова её коротки. Тон жесток.

–Другой ты была, – вспоминает Амет, – к любопытству тянулась, вары хотела попроще придумать да к людям снести.

–Не заслуживают, – отзывается Алекто. – Ты поела?

В этом вся Алекто сегодняшнего дня.

–Посиди, – просит Амет, – посиди, Алекто, решить не могу. А так, поговорю с вами всеми, может и сойдусь на чём.

–Некогда мне с тобой говорить, – Алекто поднимается. Прямая и злая. Беспощадная, как и полагается. И какая-то чужая.

Вздыхает старая Амет, её взглядом провожая. Стало что-то с нею давно. То ли открылись тайны, то ли мысли какие? Не ведает того Амет, закрылась от неё Алекто. Наглухо закрылась. А что там за стеной этой глухой?..

Луна ведает.

***

Луна, да, пожалуй, сама Алекто. Тошно ей. давно уже тошно и тоскливо. В магии виделся ей смысл, а теперь, который год подряд смысла нет ни в чём. Всё равно один итог – смерть и забвение, смерть и ничто. Презрение при жизни, куда бы она ни пошла. И никакой надежды. Одиночество без дружбы – среди ведьм дружбы нет, а с людьми ведьмы не водятся.

Или люди с ведьмами.

И даже скрывается если Алекто, выходя в город, заговаривает если ласково, как умеется ещё – цепенеют люди, чуют подвох. И бежит Алекто, от себя и от них. От них можно, от себя нет. Лес знает кто она, птица и травы знают кто она, а вот сама Алекто ни разу…

Ведьма вроде. С детства в ней дар, от того и шла она к лесам ведьмовским, чтобы обрести наставницу. Наставницу обрела, смысл же всё-таки истлел. И остаётся в груди тоска по чему-то непрожитому.

Приходила Алекто в свой дом родительский, в ужасе стояли и мать, и отец, и братья. У всех своя жизнь, и забыта Алекто как позор, как ведьма, как пятно, как сила, которой нет места. У них у всех своя жизнь, а у Алекто?

Не тянет её более к лесам, противны ей птичьи песни. И, хотя, понимает она отныне и говор земли и что птицы меж собою трещат, а веселее ей не становится. Одиноко! И тошно. И от тоски недомогает душа, в рамки холода стянутая как в корсет. А от души и тело ломит, и доброты во взгляде не добавляется.

Одно раздражение ко всему.

Бродит Алекто кругами по лесу – тот её не тронет, всё спрашивает, понять пытается: почему она? Почему она с даром, а не с простой, понятной жизнью?

Молчит лес, шумит, утешает листвой, говорит, что Алекто своя, что нужна она тут и вообще – таков замысел лунный.

–Да пошло оно! – цедит Алекто в пустоту, но дрожит пустота и лес торопливо скрывает в шуме листвы кощунственный слова. А не то услышит луна – пожалеет Алекто. Лес того не хочет. Лес всегда ведьм своих прикрывает! От того и не поймать людям ведьм в лесах, не настигнуть, если сами те не сдадутся.

А Алекто и сдаться бы готова, и на костёр пойти, да только время уже другое. Нет костров. А ведьмы есть.

***

–Чего копаешься? – смеётся старая Амет. Голос её хриплый, скрипучий.

–Не копаюсь, – замечает Лидия, конечно, даже не обижаясь. – Вот полотенце.

–На что мне оно? – Амет швыряет полотенце в угол. – Садись, садись, говорю!

Смотрит она в глаза Лидии. Спокойные, пустые, бессмысленные. В них ни тоски, ни боли, ни наживы. И как такую луна отметила ведьмовским даром? Смотрит Амет в будущее Лидии. Там шумно, там людно, а Лидия всё в тени. Нет у неё когтей и хитрости, чтобы прорываться. Нет у нее и дара особенного, чтобы сидеть и корпеть над ним. Ничего в ней нет. Ни черного, ни белого, одна серость.

Ей бы жить людскую жизнь! Ан нет, луна издевается!

–Ну? Чего хочешь? – грубо спрашивает Амет и Лидия цепенеет. Она понимает о чём вопрос, но не понимает что ответить. Мало ли вариантов? Мало ли возможностей? И потом – что с желанием самой Лидии?

–Исцелять хочешь? Людям помогать? Травы изучать? – Амет приковала сама себя к постели, притворилась слабой и больной, но это не мешает ей наступать сейчас на Лидию.

Лидия теряется и не знает что ответить.

–Пошла вон! – кричит Амет и заклинанием, не церемонясь, пускает следом за Лидией полотенца, цветочные горшки и даже табуретку. – Бездарность без фантазии! Никчемная…

Лидия прикрывает голову. Она могла бы отразить заклинание магическим куполом, но не делает этого. Она убегает.

Убегать проще. Лидии нравится убегать от правды, от вопросов в мир мечтаний и надежд. Она хочет иметь семью, но у ведьм нет семьи, настоящей, построенной не на лжи и не на тайнах. Она хочет быть почтенной горожанкой, хочет готовить обеды и гулять по паркам, не понимая о чем говорят деревья, не понимая их слез и жалоб на чёртовых белок…

Но луна не дает ей сбежать. Луна рассказывала ей с детства о других мирах. Луна рассказывала ей о ведьмах и показывала духов с потерянными лицами, истлевших в могилах плотью, но брошенных на улицы дотлевать без смысла и надежды. Вот и бродят мёртвые среди живых, смотрят пустыми глазницами, и Лидии было жутко.

Луна учила её взращивать силу, луна звала, манила…

А Лидия шла за нею, сопротивляясь. Путь ведьмы – это путь войны. Войны с демонами и чертями, духами и природой, это бесконечный шабаш, а не жизнь, где тебе всё понятно и всё-таки ничего не постигнуто.

Лидия не хочет этого. Лидия не воин. Лидия просто Лидия. Она готовит замечательный лёгкий кисель из ягод и щавелевый пирог, а не зелья в свободные часы.

***

Мечется старая Амет. Остаётся позвать Тиа. Та, конечно, и скрывать не станет. Но может это и хорошо? Ведьма не должна стыдиться своих желаний.

–Власти хочу, – сразу признаётся Тиа, – чтобы боялись. И почитали. Чтобы заискивали и платили.

Качает головой старая Амет. Касается руки Тиа. Там, конечно, всё хорошо. Такие как она устроятся везде и без всякой магии, только с магией сподручнее будет и проще.

Нет ответа у Амет. Тиа единственная, кажется, кто хочет её силы, но Амет не хочет отдавать её Тиа. И всё-таки неволить Алекто и с Лидией? И всё-таки отдавать свою силу Тиа?..

–Да гори оно, – ворчит Амет, – разделю поровну, а там каждая за себя решит что делать! Пусть решит, пусть. А я уйду. Уйду к луне, в закрашенное чернилами небо!

Впервые засыпает Амет спокойно. Приняла решение – плевать на их желания, исстрадалась Амет сама, хочет свободы, уйти хочет. Как разделит назавтра, так и уйдёт, а они уж пусть сами плещутся в болоте жизни, сами решают! С неё довольно!

***

Но ни одна Амет сегодня приходит к решению. Алекто лежит без сна и час, и два, выжидая. Наконец поднимается. Луна привычно освещает комнату. Их маленькую комнату, разделенную на строгие три части. Три мира.

Алекто бесшумна. И всё же…

–Далеко? – шепчет Лидия. Не спит, конечно, но она не сможет сделать того, что думает сделать Алекто.

–Далеко, – соглашается она, предупреждает: – не чини мне препятствий, хуже будет.

–И не думала, – признаётся Лидия.

Алекто выходит из комнаты, идёт к старой Амет. Луна решила много лет назад несправедливо, наделив Алекто силой и иллюзией. Иллюзии пропали, надо, чтобы пропала и сила, и тогда – свобода. И тогда – собственные решения, а не шепот луны по ночам, не лунные блики, что выстилают твою дорогу, а твои собственные пути, твой выбор!

Амет спит. Что ж, это большая удача!

Алекто вытягивает подушку из-под головы старой ведьмы. Сейчас, даже если Амет проснется, это ее не спасет. Но Амет и не ищет спасения и, открыв глаза, тихо смеётся:

–Знала…знала, что ты будешь.

–Заткнись, – цедит Алекто и резко, навалившись всем своим весом, закрывает лицо старой ведьмы подушкой. Ведьма стара, но хочет жить. Это даже против её собственного искреннего желания, это рефлексы людской плоти.

Алекто уже тяжело дышит. Ей наплевать на шум, который они производят своей глупой борьбой. Амет ещё вырывается, но у Алекто есть спасение. Не она одна уже хватается за подушку, давит рядом и Лидия. У неё звериное лицо, совсем не похожее на прежнее равнодушие. Лидия тоже хочет свободы от луны.

–Вы что делаете? – орёт Тиа, вбегает, пытается отпихнуть соратниц, но Алекто, даже не оборачиваясь, одним взмахом руки творит заклинание и Тиа выбрасывает в коридор. Захлопывается дверь, отделяя Тиа от Алекто, Лидии и Амет. Тиа барабанит в дверь, ломится, но всё уже кончено.

Обмякает Амет. Наконец-то сдаётся старая ведьма!

***

В одной деревенской песне поётся:

–В тёмном лесу, ступая по лунной дороге,
Ты встретишь судьбу, что дана лишь немногим.
Ты встретишь сестёр, что в лесу как в тюрьме,
Они оживают лишь при полной луне.
Они плетут танцы и пляски их дики,
И корона им лунные блики,
Они танцуют до самого рассвета,
Но не вернётся назад увидевший это..

Об этой песне на третий год тоски поведала Лидия. Алекто только усмехнулась. Не сёстры они. И не три их, а две осталось. Две проклятых. Тиа ушла наутро, сообразив про всё. Как оказалось, старая Амет схитрила напоследок. Умирая со вкусом, с расстановкой и драмой, она пошутила и закляла свою силу на свою смерть. Кто убьёт – тот силу возьмёт.

Хотела Амет разделить. Хотела подсказать как то сделать. Но не учла одного – не дев воспитала она, а ведьм. А ведьмы за свободу бьются до конца. Вот и бились Лидия с Алекто. Да в ловушку на пару угодили. Запечаталась их сила, скрепилась силой старой Амет.

И приютом теперь им лес и срок – пока не откроются врата, пока не придёт новая душа, помеченная луной, которую можно в проклятье облечь.

–Погань…– ругается Лидия, да толку? Сама пошла. Никто не тянул. Захотелось на волю, от магии избавиться. Не учла она Амет, и Амет про них тоже.

Алекто молчит. Всё больше и глубже увязает душа её в сумрачных чувствах. Ни свободы, ни вздоха, ни сна.

И смысла тоже нет. Одна лишь подлунная скорбь-серебро. И шепот трав, которые всё радуются:

–Ты с нами, Алекто! Коснись, и мы поведаем тебе про тайны земли!

Морщится Алекто, смеется, плачет, но травам невдомек ни слёзы, ни смех. Ждут её ласки, ждут ее горечи как внимания, а сути не понимают.

–Я там обед приготовила, – говорит Лидия, опять найдя Алекто на земле безучастно лежащую. – Поешь потом, ладно?

Алекто неопределенно поводит глазами, не то достала её Лидия, не то согласилась она. Но Лидия и не вмешивается, идёт обратно, в ненавистный дом, ложится, закрывает глаза, прогоняя очередной день, полный такой же очередной серости из своей головы.

Она не спрашивает что делать и как спастись. Знает, что Алекто сама места не находит. Знает, что жалеет Алекто сильнее, но куда теперь деться? От луны не убежишь. Рассыпаться на вечный серебряный свет? Это тюрьма еще хуже другой, что они сами себе возвели.

Но скрипят половицы – Алекто всё же встала, пришла поесть.

«И так можно жить, можно. Всё равно кто-то придёт, не последние же мы ведьмы, ведь так?» – Лидия утешает саму себя, она не открывает глаза, надеется на сон, надеется, что завтра что-то изменится и к ним прибьётся какая-нибудь душа, на которую можно спихнуть весь груз ведьмовской силы.