О страхах (сказка)

– И когда отец наклонился за инструментами, я поднял голову и увидел, что через вентиляционную решетку на нас смотрит очень худой человек. Я пытался закричать, но не смог. Это было… – Томас вздрагивает, его голос почти обманывает меня, доказывая, как ему всё это безразлично, но на самом первом уровне звука я слышу тот непроходящий ужас.

Могу себе представить. Ты в своём доме, ты возишься с отцом, помогая ему с ремонтом, и тут в вашу идиллию вливается кто-то третий, кто-то страшный, тот, кого не должно быть с вами, но кто смотрит на вас через вентиляцию.

– Чем закончилось, Томас? – он молчит слишком долго, а я не могу позволить ему провалиться в те тяжёлые муки памяти. Зачем? Прошло уже много лет, и без того напуганная душа живёт в сомнениях и ужасе, тяготится…

Всем нужно быть милосерднее. А ещё – всем нужно закрывать двери памяти, потому что в муках, что лезут из неё через годы, никому нет пользы. Даже нам. Это лишь гордыня за наши совершенные поступки, но проку от неё нет. А людям мучения. А людей надо беречь. Да, для нашего рода люди – это всего лишь издёвка, но я не согласен. Где мы были бы без людей ? кем мы были бы без них? Мы зависим от их веры и от их ужаса. Мы пополняем свои ряды самыми достойными, и даже наш Владыка, наш Господин – он не травмирует людской род без надобности.

– Я не могу кричать, не могу пошевелиться. А он смотрит на нас и смотрит…– у Томаса меняется голос, Томас дрожит, Томас снова там, в той комнате. Ничего, сейчас я его вытащу и раз и навсегда закрою эту дверь.

Ну а когда вернусь, скажу пару ласковых тому, кто его напугал. Кто был неосторожен…

– Отец посмотрел на меня, увидел, что я не в себе, испугался, спросил, что такое со мной, а я не могу пошевелиться. И тут сверху шум. Оттуда, из вентиляции. Отец всё понял, схватил меня на руки и не помню как, но мы оказались на улице. А потом полиция обыскивала дом.

– Нашла кого-нибудь? Я уже знаю ответ. Конечно, она не могла никого найти, это же людская полиция! Когда они прибыли, они, соответственно, искали человека – вора, грабителя, убийца или психа, что затаился в вентиляции. А искать надо было низшего демона, что хотел пошуметь, попугать, напитаться страхом ребенка, а если получится и взрослого. Но слабого, иначе он бы спрятался от полиции, появился бы после. А этот сбежал.

Насовсем сбежал.

– Никого не нашли. Мы потом переехали, – Томас чуть задыхается. Ему страшно. Людям всегда страшно от того, что они не могут объяснить.

– Сколько тебе было тогда, Томас? – это ключ к закрытию страха. Проще всё списать на детские галлюцинации, на фантазию, на детский сон. Со взрослыми работать тяжелее, но нужно, благо, люди сами стараются и списывают все неровности нашего существования на стрессы, волшебное «показалось» и «что-то не то вчера мы пили…»

– Пять…или шесть, – морщится Томас. – Но это было!

– Томас, вероятнее всего, тебе так кажется, но это едва ли реально. Давай мыслить фактами. Сколько ты будешь в обхвате? А сколько вентиляционная решетка будет в самом широком и узком месте?

Я говорю и говорю. Самое главное с людьми не то, что ты говоришь, а то как ты это делаешь. Побольше уверенности. Томас, как и многие другие до него, хочет нормального, людского объяснения тому, что видел. Память держит его страхом, мешает жить, готов спорить, что и сейчас он боится взглянуть на саму решетку и вызывает кого-то для того, чтобы её почистить, не самом же лезть?

Он боится и хочет объяснений, а я его веду к ним. логика такова: ширина решетки и обхват человека – никто, даже исхудав, не пролезет незамеченным. И потом, будь это человек, вы же вызывали полицию, так?

Ты же веришь защитникам людей?

Я говорю много, но о простом. О пятнах около потолка, о грязных тряпках, что чудом попали в вентиляцию (главное, не уточнять каким именно чудом), и подвожу к «показалось!» – безошибочному и щедрому.

Сначала Томас упорствует – нет, ему не показалось. Но логика и мой убедительный тон сбивают его уверенность, и он уже сомневается – как знать, может и показалось?

– Взгляни, – я указываю ему на темнеющее отверстие вентиляции под потолком. Его не было мгновение назад, но Томасу об этом знать не нужно да он и не смотрит, как и все люди, толком по сторонам, так что не попадусь, – ты смог бы пролезть туда лет в пять или шесть?

Томас вздрагивает, сникает. Показалось! Да, показалось.

– А что за шум? – он цепляется за спасительную память. Спасительную, да, потому что «показалось» больше не делает его особенным. А это великий парадокс людского рода – они хотят, чтобы нечто необъяснимое не касалось их жизней, но при этом хотят постичь его, хотят быть избранными, теми, кто видел или слышал то, чего не видели и не слышали другие. И это ещё одна причина, по которой у многих двери в страшный момент встречи с чем-то непонятным, открыты. Подсознание хочет этой избранности и боится её.

– Дом был старый? – я улыбаюсь, потому что вижу в памяти Томаса этот дом.

– Да…

– Ну вот и что-то дало о себе знать! – я развожу руками, – а твой отец, увидев твой испуг, списал это на что-то нехорошее и перестраховался. Ты говорил с ним об этом?

Молчание. Нет, конечно, не говорил. Люди редко говорят друг с другом о том, что по-настоящему важно. Тогда, лет в пять-шесть ему было страшно. Потом он сам хотел списать на «показалось», а где-то лет в четырнадцать начал ощущать непонятный, почти забытый страх – память рвалась из-за дверей прошлого, говорила, что он избранный, ведь столкнулся с необъяснимым.

И однажды, в период стресса, Томас вдруг вспомнил. И стало ещё страшнее. Погрызя себя несколько лет безосновательным уже страхом, он сдался, и, благо, пришёл ко мне. Я его вылечу. Навсегда.

Томас выходит задумчивым. Он придёт ко мне через неделю, а потом ещё через две. Он думает, я лечу его состояние, но я просто закрываю его воспоминание в надежный склеп. Я не человек и могу судить о надежности. Мы закроем его вопрос через пару сеансов, он будет верить в «показалось», а я приобрету ещё одного спасенного на своё счет.

Да, спасенного, ведь он вернется к нормальной жизни, страх и растерянность покинут его. А я, демон из числа первых, запишу это на свой счёт. Потому что только ангелы могут упасть до такой лжи, что лишь они спасители душ людских. Мы тоже спасаем. Мы сознаем. Мы прикрываем грехи своих слабых, не умеющих контролировать себя сущностей. Как можем, конечно, и с кем можем, до кого добираемся, но и ангелы не всемогущи!

– Кто следующий, Лия?

Секретарша бодро рапортует. Я хорошо ей плачу и отношусь по-доброму. Этого хватает, чтобы людская сущность давала тебе бодрый и самый подробный отчёт. Жаль только то, что юбки Лии становятся всё короче – она надеется на моё внимание, она видит, что я богат и имею влияние, и, как и многие демоны, кокетничаю, представая в симпатичном людском обличье (чтобы не помнить своего настоящего облика), и думает, что я был бы хорошей партией.

Если так пойдёт дальше, придётся её уволить. Мне нужен помощник, который владеет моим расписанием, а не тот, который пытается думать и планировать что-то смешное и нелепое в отношении меня. Но пока она ещё ограничивается юбками – потерплю.

Тем более, у меня не так много времени. Десять лет назад мы выпустили случайно из-под контроля десяток низших духов, те рванули к людям, пугая их, являясь им…

А страх, он, гад такой, сразу не вылезает! Нужны годы. Так, например, дети из поколения Холодной войны массово обратились за помощью лишь к закату века. А до того жили! Впрочем, там не только наша вина была, там наших вообще было мало – мы не отошли ещё тогда от кровавой войны между людьми, где, чего уж таить, участвовали и науськивали немало. А тут опять!

– Я услышала через радионяню как какая-то женщина поёт в комнате моей дочери, – эту женщину трясёт до сих пор. – Я была одна дома. Мне сначала пришло в голову, что это радионяня подключилась к местной радиостанции, но это было не так.

Конечно, не так. Я тебе сейчас даже мог бы сказать, что это было. Вернее – кто. Ламия. Полуженщина-полузмея. Очень любит маленьких детей. Особенно девочек. Когда она в хорошем настроении, то может и укачать ребенка, если тот вот-вот проснётся, а когда в плохом…

Если мы успеваем вмешаться, то ребенка просто не находят. Пусть он лучше будет пропавшим, чем родители увидят что от него осталось.

Но тут сложнее. Тут взрослая женщина. Мать. А инстинкт матери позволяет острее ощутать колебания людского мира и нашего.

– Вероятно, так и было? Вы же поднимались в комнату к дочери, миссис Марш? И никого там не находили?

Миссис Марш кивает, я улыбаюсь, подбадриваю, про себя делая отметку, что Ламии надо дать по хребту! Совсем обалдела. Пусть смотрит сначала на наличие камер и радионянь, а уж потом творит свои бесчинства.

– Вы не верите мне? – миссис Марш смотрит в отчаянии, – не верите, да?

– Миссис Марш, когда это было? – я перевожу разговор, я хочу показать ей, как абсурдны её страхи. Пусть она сама дойдёт до абсурда, это будет лучше, чем сказать ей правду.

– Пять лет назад.

– Почему сейчас вы пришли? – вот это мне уже интереснее.

– Я снова беременна и этот ужас… он не даёт мне покоя.

Ой-йо. Ламию надо найти скорее. Пусть даже не показывается! В этот раз, чуть что, на «показалось» и на «китайская радионяня подключилась ко всему подряд» не спишешь. И потом, если женщина в тревоге, она может и впрямь камер понаставить, а это уже совсем другой уровень зачистки, так и до Самого дойти может, и тот уже пошлёт разбираться Азазеля с очередным нашим провалом.

А Азазель к шуткам не расположен. К жалости тоже.

Значит – надо работать. Сначала поговорить о страхе материнства как о основе всего непонятного. Потом перейти к страху за ребенка – свести страхи в противоборство и через них…

Неубедительно сначала, но Лия сообщает, что миссис Марш записалась уже с мужем на следующую неделю.

И даже хорошо что с мужем! Если потом ему она и будет рассказывать что-то необъяснимое и неприятное, то он непременно последует за логикой и возразит:

– Ты же помнишь, что говорил мистер Моракс?

И нечем будет крыть миссис Марш, потому что всегда есть тот, кто хочет жить в нормальном мире и игнорировать всё нереальное и «показавшееся», и этот кто-то всегда найдёт объяснения тому, что не укладывается в картину мира.

– Кто следующий, Лия?

Снова бодрый рапорт, и ещё – неуверенное движение рукой, как будто бы случайное, чтобы показалось из-за расстегнутого рукава тонкое белое запястье. Но на меня это не произведет впечатления – я видел, что бывает, когда лопается белая нежная кожа, какое уродство мяса она скрывает…

Я демон, а не человек и мне важна исполнительность.

– Я сел в машину к друзьям, и тут раздался визгливый женский смех…

Это совсем просто. Это не смех, друг мой, это что-то в машине. Что именно? Откуда я знаю, человечек? Вы столько всего придумали, что мы, несчастные, за вами не успеваем. Но пусть будет э…мотор. С ним было что-то не так. Посоветуй другу отправить машину в автосервис, а я сделаю себе пометку пнуть голосистых призраков. Нечего пугать, если не собираетесь больше явиться. Что вам, делать, что ли, нечего?

Бараны вы, а не призраки. Зачем кусать, если жрать не собираешься?!

Кто следующий?

– Зигги пришлось усыпить, – ещё один несчастный рассказывает мне про свою любимую собаку. Признаться, этих людей я люблю больше. Их легче убедить в том, что ими движет чувство вины, а от того и кажется: лай или мяуканье, теплые следы на постели, тяжесть в ногах, как будто твой пес лег туда же…

На деле, это всё тоже наши низшие демоны шалят. Или ластятся, ища тепла, осколки его, останки, или играют с людишками. Но тут людей легко убедить. Надо ввергнуть их из страха в чувство вины, ведь если бы ты был хорошим хозяином, ты бы раньше заметил, что твой кот…

– Пёс. Зиги был псом!

Да-да, пес. Разумеется, я просто оговариваюсь. Так вот, твой пёс приболел. Он ведь приболел?

– Нет, был таким же как всегда. А потом стал вдруг отказываться от еды, скулил, почти не вставал.

– И вы сразу повели его к ветеринару? – я знаю, что это ложь. Даже у людей не бывает «вдруг» болезней. Всегда есть симптомы – предшественники, а уж у зверей, которые ближе к природе и вянут ещё до того, как болезнь вышла во всей красе, и подавно. Просто кто-то недоглядел. Но не признается!

– Нет…– голос посетителя тускнеет. – Только наутро повезли.

Ну вот тебе и чувство вины. Тебе все кажется, это из-за него. Закрываем двери страха, до свидания.

– Лия, кто следующий?

Лия рапортует как-то вяло, похоже, до нее начинает доходить то, что мне она неинтересна сама по себе. Меня это расстраивает! Она только начала ориентироваться в моем расписании, только зарекомендовала себя как хороший организатор, и тут тухнет! Нет, мне такое не нужно. Впрочем, пока не до нее. Кто там?

– Это было похоже на то, что кто-то ужинал. Кто-то невидимый царапал тарелку вилкой и ножом!

Да тьма! Ну захотелось призраку почувствовать себя живым. Ну что паниковать-то? почему тянуть это за собою надо?

– Вы кого-то видели?

– Нет, я включила свет, но в кухне было пусто. И звук прекратился. А когда я пошла из кухни, начался снова.

Тут надо довести до «у соседей был ремонт». Неважно, что это неправда. Важно, что человек хочет себя защитить и найти объяснение, чтобы не подпитывать себя страхом. Но я вот не понимаю – раньше ко мне приходили с жалобами на то, что показалось лицо или тень, или кто-то сидел в ногах у постели – кто-то чёрный и тяжёлый, или кто-то моргал из стены, а теперь ко мне что – со всякими звуками приходят?

Вот народ пошёл! Слабеют, что ли? Подумаешь, тарелкой кто-то звенел! Тьфу… вам показалось, показалось, понятно? Отлично, до свидания, дверь запечатана, оставьте чек у Лии.

Кто следующий?

– Это был гибрид человека и собаки! Как какой-то оборотень! И он был в моем дворе!

Во-первых, не оборотень, а тогда уж скорее стрыга или стрыжник. Уж если лезешь в мою терминологию, то выбирай правильно. Во-вторых, как жаль, что я не могу тебе этого сказать. В-третьих, побольше убедительности в голос, и…

Это была собака, мой дорогой друг. Уверяю тебя, это была собака. Огромная, бродячая псина, которая э… ну, вероятно, её опалили какие-то подростки или она попала в огонь – вот и облысела, и получилось страшное существо, которые ты в темноте принял за человека.

Убедительно? Нет. Ну или это была порода такая. Какая? тьма, я не знаю, но есть лысые кошки, когда я жил при дворе Аменхотепа, а потом и Яхмоса, я вдоволь наобщался с этими созданиями, каждое из которых как намеренно несло мне какую-нибудь пакость!

Может и лысые собаки есть. откуда я знаю. Но это была собака, а не гибрид. Ясно? Всё, больше не приходите и не отвлекайте меня своими глупостями, нет в вас такого страха…

– Кто следующий?

– На сегодня всё, мистер Моракс. Мистер Рикс позвонил четверть часа назад, попросил отменить встреч, ему нездоровится.

А вот это плохо. Мистеру Риксу бы явиться. Мне его страхи запечатывать и прогонять ещё три-четыре сеанса, не меньше. Ему не посчастливилось стать объектов внимания очень ретивого полтергейста. Мистер Рикс – большой любитель старины, въехал в построенный в прошлом веке дом, который, как и все древние дома, пережил много историй на своем веку. И, разумеется, кровь в этих историях тоже была. Скрип дверей и шорохи его не пугали, казались понятными, а вот пробуждения с синяками и ссадинами по своему телу мистер Рикс уже не мог. Он не был лунатиком. Он не был активен во сне, но раны прибавлялись, а однажды он и сам проснулся от того, что пытался себя задушить.

Я пожаловался тогда своим, полтергейста отозвали, загнали в ничто, так как мистер Рикс не был назначен в жертвы нашему миру, но страх у мистера Рикса не прошел и он был в состоянии какой-то вечной меланхолии и тоски. Объяснимо, на самом деле, так как его держал полтергейст, передавая ему через себя тоску загробного мира, но вот полтергейста нет, а мистер Рикс до меня не дошёл…

А ему бы как раз и надо. Опасаюсь я за него, надо признаться. Неплохой человек, интересный, я искренне хотел бы его спасти от пережитого.

Но я не ангел – я работаю только с тем материалом, который доходит до меня сам, я не буду бегать за кем-то по пустыням или лесам, да даже номер не наберу, предлагая исцеление. Я спасаю, но я не фанатик.

Я просто демон.

– Хорошо, тогда до завтра, – я киваю, собираюсь уходить, но Лия совершает роковую ошибку.

– Мистер Моракс, а что вы делаете сегодня вечером?

Я оборачиваюсь. Она стоит взволнованная и смущенная. Ей непривычно проявлять инициативу, но, видимо, она совсем отчаялась.

– Я просто подумала, что если вы не очень заняты, то, может быть, если вы захотите…– она теряется, мямлит. Её смущение сменяется страхом, потому что я тоже меняюсь.

Видит тьма, я не хотел так поступать. Но я не люблю, когда ко мне лезут. У меня есть свое пространство и там людям не место. Хватит их в моем пути и без этого!

Лия даже не понимает что с ней случилось, и что случилось со мной тоже. на её глазах я превратился в чудовище, а вернее сказать – показал свой облик.

– Чего ты боишься? – мой голос в ее голове, хотя я даже не открываю рта.

Она хочет сбежать, но не может. Она хочет крикнуть, но рот ее впустую хватает уже ненужный ей воздух. Она плачет беззвучно и слабо, а я обрушиваю в ее голову страх всех, кто приходил ко мне за все время ее работы. Я топлю ее в страхе перед тенями, призраками, лицами в вентиляции, гибридами…

Я топлю ее в них. Она захлебывается, пытается стряхнуть с себя липкий страх, но страх поглощает её. Он выходит из моего тела второй, уже полновесной собранной сущностью, вырастает, позволяя ей испугаться еще больше.

Страх – это один большой желудок. Много страхов – много мелких желудочков. И сейчас весь этот желудок, скроенный из мелких желудочков, падает волной на Лию, перемалывая ее в своем ненасытном и алчном нутре.

Секунда, другая… Лия кричит, потом хрипит, но никто ее не услышит. А потом от нее ничего не остается. Даже туфель.

Страх рычит, довольный, поворачивается в мою сторону и я отшвыриваю его во тьму. Негоже нападать на того, кто тебя кормит.

Тихо. Пусто. Слушаю тишину, улыбаюсь. Жаль, конечно, что завтра придется звонить в агентство, изображать ругань, мол, послали ко мне какую-то алкоголичку, которая опаздывала, а потом и вовсе не пришла…и это неправда. Но какая разница? пришлют новую. Надеюсь, понятливую. А еще больше надеюсь, что умную, которая будет работать и только работать.

Исполнительность – главное преимущество людей. Почему же они перестали им пользоваться?

Но это завтра, а на сегодня вечер свободен и можно прогуляться по такому яркому людскому миру, в котором точно никогда не закончится работа для демонов, что не только губят, но и спасают.