Ночник

–Мама, не выключай свет, – у Робби дрожал голос, он нервничал, больше всего он боясь того, что мама ему откажет и снова придётся оставаться один на один с темнотой. Она страшит, конечно, недолго – Робби много раз обещал себе не спать, чутко вслушиваться в ночь, чтобы не пропустить приход чудища, но каждый раз сон неведомой силой находил на него, опутывал тяжёлой духотой, а потом волшебным образом приходило утро, и всё было как прежде.

Всё было так как всегда! Мама заходила к нему утром, будила его торопливо, отворачивалась, вроде бы поправляя покрывало, но на деле промаргивая невысохшие слёзы.

Робби знал об этом, а мама не догадывалась про его знание. Она думала, что их с Диланом проблемы для Робби ещё непонятны сыну, что он ничего не поймёт, не услышит, не почувствует.

Так бывает – некоторых людей наивность не покидает до самой смерти. Так случилось и с матерью Робби. Дилан часто срывался:

–Нельзя быть такой наивной, Эшли! Надо же включать голову!

Впрочем, он срывался по любому поводу, так что у Эшли не было причины гнать свою наивность. Она была удобна – спрятавшись в неё, можно было не замечать, во что превращается её собственная жизнь и что происходит с её сыном.

–М…сынок, я не думаю, что это хорошая идея. Со светом ты не заснёшь, – Эшли колебалась. Наивность, конечно, была её щитом, но даже этот щит прогибался порою, и веяло реальным миром. И что-то было нехорошее в этом мире, особенно в том, что уже которую ночь подряд Робби просил оставить свет. Она отказывала опять и опять, но каждый раз эта просьба повторялась.

Эшли не понимала страха. Робби раньше не боялся темноты. А что касается её самой, то всё её детство уже стерлось, стало липкой серой массой, и страх, отчётливый страх, был лишь перед одним…

–Мама, пожалуйста, – Робби не плакал. Он вообще редко плакал, Эшли рыдала куда чаще, пуская в ванной воду, чтобы не слышал, и снова не начинал заводиться Дилан – он ненавидел слёзы, а может быть, он просто ненавидел её.

–Хорошо, но пусть это будет нашей тайной, – согласилась Эшли. Она подумала, что ничего дурного не выйдет. Подумаешь – минут двадцать-тридцать погорит ночник, Робби уснёт, а она зайдёт тихонько и выключит свет. Ничего страшного, всего лишь пустяк, верно?

Но даже на этот пустяк она решилась не сразу, всё колебалась, вилась у столика, где как всегда лежали в разброс и фломастеры, и карточки, и фишки…

–Спокойной ночи, – Эшли коснулась губами лба Робби. – Спи крепко.

–Спокойной ночи, – пожелал ей Робби, хотел сказать что-то ещё, но слова, видимо, застряли. Он лёг, послушно накрылся по самый подбородок одеялом, с надеждой взглянул на ночник.

Этот ночник был новым, и он был гораздо лучше прежнего. У прежнего был дурацкий гном на подставке, а сама лампочка была вроде бы в виде его зонтика. Глупая вещь! То ли дело этот, новенький – как домик, чистая сказка! В нём настоящие окошки и даже дверца открывается. Робби нравился этот ночник, но он предпочёл бы его вовсе не иметь и оставить себе тот, уродливый, с гномом, лишь бы забыть как мама ползала среди его обломков, как кровили её ладони, как она рыдала.

Робби увидел это случайно. Накануне той ночи отец зашёл к нему пожелать спокойной ночи, что делал в общем-то редко. Он уже собирался уходить, когда заметил этот ночник, хмыкнул и вырвал его тотчас из розетки, унёс с собой. Робби прислушивался к его шагам, смутно догадываясь, что его нельзя останавливать. И только когда наконец стихло, он решился выйти в коридор, что было ему настрого запрещено.

Мама ползала по полу, собирая кровавыми ладонями осколки уродца-гнома.

–Я уронила его, малыш. Совсем стала неловкой! – Эшли попыталась нелепо рассмеяться. – Не ходи сюда, здесь много кусочков…порежешься. Совсем как твоя мама.

На следующий же день отец принёс Робби новый ночник:

–Тот уродец разбился, будет этот. Этот же лучше? – и, получив согласие, взъерошил волосы сына.

Робби не хотел ему отвечать, не хотел разговаривать, но молчать с отцом было нельзя – Дилана это бесило.

Сейчас Робби лежал, глядя на ночник. В каждом окошке сказочного домика горел свет, тёплый свет, там была жизнь. Робби представлял, что там живёт тоже он, только маленький, и там нет страшной темноты. И папы нет. И мамы тоже.

–Дилан, прошу…– голос матери был приглушён тремя дверьми, но ночь была всегда тише дня, в ночи всё звучит иначе.

Робби прислушивался раньше, потом перестал – слова не менялись, не менялись глухие удары, не менялись рыдания и ничего не менялось. Разве что ночь раньше была мертвее, в ней не было той силы, что заставляла Робби просить маму оставить ночник.

–В кого ты превратилась? Ты посмотри на себя…– и голос отца был знаком, хотя он звучал глуше, Дилан не кричал, он как-то мрачно, с особенным удовольствием выговаривал ей. И выговор этот тоже был Робби знаком. Обычно отец тащил к зеркалу мать и заставлял её смотреть на себя, тыкал в её худые плечи, в несчастную фигуру, дёргал за волосы, заставлял открывать рот, чтобы в очередной раз она могла видеть своё отражение, все свои недостатки, чтобы ещё больше ненавидела себя.

Робби слушал это и другое уже много раз. На людях они были образцовой семьёй – дом, работа у отца, мама сидит дома, занимается сыном и домом, да и днём, в отсутствие гостей и случайных глаз, всё было также. Но приходила темнота, и отец становился кем-то другим, и мать тоже.

Робби лишь однажды спросил маму, зачем она всё терпит, но не понял её ответа:

–Кому мы нужны, сынок? Папа хороший у тебя, только устаёт, а я всё вечно делаю не так.

За долгие годы Робби уже понял, что по словам отца мама действительно всё делала не так: не так одевалась, не так говорила, взяла не так вилку на ужине на прошлой неделе, не так приготовила картофельный салат, выбрала не тот ночник…всё не так!

–Безмозглая дура, – выговаривал ей Дилан, выговаривал с особенным удовольствием, словно каждое слово было ему приятно самим фактом существования, – кто учил тебя так отпаривать вещи? Кто приделал тебе такие кривые руки?

Но потом приходило утро, и всё было по-прежнему.

Правда, одно лишь поменялось – с недавних пор Робби стал бояться темноты.

–Ты не так его воспитываешь, делаешь из него тряпку! – выговор за это последовал немедленно. Мама допытывалась днём преувеличенно весело:

–Сынок, в темноте нет ничего плохого, почему ты её боишься? Видишь? В твоих шкафах ничего нет…никаких чудовищ!

Он знал это. Знал, что там нет чудовищ. Днём их вообще не бывает. Они приходят когда темнеет, стали приходить и к нему с недавних пор, будили, смотрели на него из темноты, дышали рядом – тяжёлым было их дыхание.

Робби пытался не бояться, но не мог. То, что приходило ночью, было тяжелее сна. Зато сегодня он всё же победил – мама оставила ему ночник. Теперь можно было лежать и смотреть на сказочные окошки в сказочном домике, где никого-никого кроме него и нет.

Внизу грохнуло. Робби знал что это значит одно из двух: либо всё идёт к концу и это грохот дверей, либо сегодня не закончится простым выговором и плачем мамы.

Но Робби не вмешивался. В свои шесть он понимал, что это бесполезно. Где-то внутри него скреблось от страха маленькое существо, просилось наружу и просило защиты, но он уже сам понимал, что не сможет ничего исправить, не ему это было надо делать.

–Дилан, нет! – приглушённый возглас, быстрые грубые шаги, скрип лестницы, что ж, значит, сегодня второй вариант.

Робби накрыл голову подушкой. Было душно и трудно дышалось, но эта духота была куда лучше, чем звук. От звука его отделяло большое расстояние, но всё же звук проникал, звук доносился вопреки всему, хоть и был приглушён, и шёл как бы сквозь вату.

***

Дышать стало совсем невмоготу, и Робби отнял подушку от лица, прислушался. В доме где-то далеко плескала вода, значит, всё кончено – мама уже в ванной, плачет, пытается привести себя в порядок. А отец?

Различить какой-либо шум от его присутствия было невозможно, но это и не удивляло Робби – он знал, что обычно отец смотрит телевизор или располагается с книжкой в кресле, жадно вслушиваясь в плеск воды через своё занятие, а если не очень поздно, то заходит к Робби, чтобы пожелать ему спокойной ночи.

Робби перевернулся, чтобы смотреть на ночник было удобнее. Сказочный домик был тихим и спокойным, в нём не было плача, потому что Робби там был один. И сам по себе. А в реальности домик хранил его от того, что жило в темноте, и…

Робби не сразу понял, что именно не так. С кровати ему было не видно тумбочки в полной мере и потому взгляд, прикованный к ночнику, не сразу сфокусировался на том, что сидело возле его кровати.

Он только тихонько охнул и рывком сел на постели. Существо, притаившееся у его тумбочки, дёрнулось, и застыло, поняв, что застигнуто врасплох. Робби смотрел на существо, а существо на него во все свои три глаза.

Вообще-то шестилетнему мальчику полагалось бы в такой ситуации испугаться, но Робби не чувствовал страха перед этим созданием. Теперь он его видел, теперь оно не пряталось во тьме и не было опасно, а вот то, что было за дверьми его комнаты…

Впрочем, Робби не просто не испугался, в нём поселилось даже какое-то мрачное облегчение. Как знать – может быть это существо уведёт его в сказочный домик?

Существо было невысокого роста, совершенно чёрное, покрытое шерстью, причём такой причудливой, будто бы всё время находящейся в движении, словно дым. У него были руки и ноги, правда, ноги были босы и также черны, а руки заканчивались когтистой лапой. А ещё у него было три глаза, совершенно не было носа, зато была пасть отменно острых треугольных, блестящих белизной зубов.

Робби понял почему он прежде его не видел. Прежде было темно и тёмное создание легко скрывалось в темноте, только когда он двигался по комнате, двигалась его дымчатая шерсть и темнота колебалась, позволяя видеть эти колебания.

–Привет, – сказал Робби, чтобы что-нибудь сказать.

Существо изобразило нервный звук, что-то среднее между мявом и мурылканьем, дёрнулось, попыталось рвануться под кровать…

–Стой, я тебя не обижу! – Робби почувствовал ответственность за это существо. Ему пришло в голову, что если бы оно желало ему зла, то давно бы уже сделало это. – Да стой же! это ты живёшь здесь?

Существо остановилось, затем посмотрело на Робби всеми тремя глазами. Настороженный, похожий на напуганного зверька…

–Меня нельзя обидеть, мальчик, – существо кашлянуло и вдруг заговорило хрипловатым голосом. – Тебе уж точно нельзя.

–Ты говоришь? – Робби даже замер от восторга. Где-то в глубине дома перестала плескать вода, зазвучали шаги и затихающие всхлипывания его матери, но всё это было уже рутиной, а вот существо было в новинку.

–Говорю, пою, рассказываю о будущем и прошлом, провожу праздники, – ответило существо. – Ох, зря ты увидел меня, мальчик! Ты в это время уже спишь.

Существо схватилось за шерсть, отчаянно потянуло себя.

–Ой что будет, что будет…– шелестело создание, голос его хрипел.

–Я не скажу! – заверил Робби. Он чувствовал, что может помочь ему, и хоть кому-то в этом странном мире.

–А ты умеешь хранить тайны? – удивилось создание, но сокрушаться перестало.

–Да, – не по-детски серьёзно ответил Робби. И это было правдой. Он, например, не сказал отцу что мама пыталась поговорить с бабушкой по телефону, пока его не было дома, или что купила тайком от него сим-карту, которую прячет в ванной, в расчёске.

Существо посмотрело на него с особенным вниманием. Все три глаза не моргали, изучали его лицо.

–Ладно, верю, мальчик. Не говори никому и будем друзьями.

–Друзьями? – Робби восхитился от этой перспективы – друзей у него не было. вернее был, один, Сэм, но отец разозлился на маму за это, сказал, что она опять всё сделала не так и нашла для его сына не такого друга.

А теперь у него будет друг? Надо чтобы об этом не узнали, причём не только папа, но и мама тоже, она плохо хранит тайны, Робби сам слышал как на прошлой неделе она выдала что у неё есть небольшой запас средств, на которые она рассчитывает уехать, выдала в гневе, да в своей удобной наивности.

–А как тебя зовут? – спросил Робби, отгоняя страшное воспоминание о следующем утре после той ночи. Тогда мама пришла как всегда, ничего вроде бы не изменилось, разве что на руке её была повязка.

–Сыр резала, нож соскользнул, – объяснила мама, слабо улыбаясь.

А Робби не стал спрашивать, как же так она резала сыр, что нож ткнулся в её запястье и зачем ей ночью вообще понадобился сыр?

Он научился молчать.

–Имя? – существо задумалось. – Моё имя не для людей, называй меня Сонно. Мы все Сонно, все мои братья.

–Братья?

–Братья. Нас много, мы разгоняем кошмары.

***

И снова утро, и снова день, полный преувеличенного благополучия, и снова вечер, но на этот раз Робби не просил оставить ночник. Он решил что сам справится – мама уйдёт, а он сразу же зажжёт свет в домике и Сонно придёт, он обещал. У него чёрная дымчатая шерсть, три глаза и много братьев. Они отгоняют кошмары.

–Мы их едим, – объяснял Сонно, – просто едим. Кошмары посылают твари, живущие во тьме.

–А вы не во тьме?

–Мы в темноте, – поправил Сонно снисходительно. Он уже по-хозяйски сидел на постели мальчика и болтал босыми ногами. – Мы живём в темноте, как летучие мыши или кроты. Мы охотимся на кошмары, жрём их. Иначе они полетят, пристанут к детям…

–И что будет? – спросил Робби. Где-то в глубине его настоящего дома отец опять выяснял что-то у матери, Робби даже не вслушивался в то, о чём на этот раз шла речь. Он по своему опыту, по опыту наблюдательного и восприимчивого ребёнка знал, что речь могла идти о не том звонке, о фразе про выход на работу от матери или о том, что она поставила солонку не туда, куда следовало её поставить или же, совсем о простом – она недостаточно искренне ему улыбнулась.

Но всё это Робби не интересовало. Новый друг был куда интереснее одних и тех же звучащих речей, слёз, плеска воды, и, если рано было заканчивать, новым разбирательством на тему лишних водных трат.

–Тебе снились кошмары? – спросил Сонно и Робби задумался. Вопрос серьёзный. Он плохо помнил свои сны, зато хорошо помнил, как засыпал.

–То-то же! – ответил Сонно и довольно улыбнулся, белозубая треугольная пасть широко распахнулась от его улыбки. – Мы, конечно, не всегда успеваем, детей много, а нас мало, но некоторые…

Сонно осёкся. Так уже бывало, когда он заговаривал о том, о чём не надо было говорить. Робби не настаивал, спрашивал только:

–Тайна?

–Да, малыш, – с неохотой отвечал Сонно и обычно после такого торопливо прощался.

Ночь за ночью, день за днём, мнимое благополучие, построенное на ночных разборках, всё это было рутиной. Робби ел свои каши и тосты, пил какао, шёл на подготовительные занятия, потом его забирала мама, потом был обед, прогулка, ужин…

–Оставить тебе ночник, малыш? – спросила Эшли. Спросила сама. От этого тянуло бунтом против Дилана, но у них давно не было настоящей грозы, и Эшли против воли хотела её притянуть, чтобы быстрее прошла та самая страшная гроза и зарядили мелкие неприятности – привычные, рутинные.

–Нет, мама, спокойной ночи, – Робби совершенно спокойно лег, даже не глянув в ее лицо, натянул одеяло до подбородка.

–Ты же боялся темноты? – не поняла Эшли. Энергия требовала выхода, неважно куда, но она должна была найти грозу. – Когда это ты стал таким смелым?

–Спокойной ночи, – Робби не захотелось ей отвечать.

–Я тебе задала вопрос! – она повысила голос. И гроза пришла.

–Эш-ли…– вкрадчиво позвали её от двери. Робби и мама одинаково вздрогнули, обернулись – конечно, там стоял Дилан. Он давно уже ждал когда Эшли спустится, а она не шла и не шла. Он поднялся сам и застал её разговор с сыном. Разговор ему не понравился, зато понравился мотив, который этот разговор задал: Эшли плохо себя ведёт с сыном, с его сыном.

–Иду, – Эшли мгновенно изменилась, сжалась сама, опустились, дрогнув, плечи, она смялась, униженно глянула на сына, уже не злясь и не ища его смелости, которую пыталась высмеять. Пару минут она была сильна, потому что был тот, кто слабее её, а теперь всё смялось, и она искала поддержки у слабости.

Не нашла. Оставалось только выйти за мужем, наплевав на ночник.

***

–Меня переводят, – сказал Сонно.

Это было ударом. Не таким ударом, которые Робби уже привыкать слышать.

–Как? Кто? Куда?

Десятки вопросов! От банального: «кто?» до здорово-возмутительного: «а как же я?».

–У меня есть своё начальство, мальчик, но тебе нельзя о нём знать. Как и обо мне, в общем. Это тайна, помнишь?

–Но как же…

–У тебя кошмар не от тьмы идёт, так что жрать здесь нечего, голодно, понимаешь? А у нас показатели, объёмы, задания…– Сонно вздохнул с какой-то печалью. – Ты не понимаешь, мальчик, и, быть может, не скоро ещё поймёшь. Но я попрощаться зашел, да спросить – чего хочешь? В виде исключения могу выполнить одно желание. Ну, скажем…

Внизу что-то разбилось с оглушительным грохотом. Сонно вздрогнул, осёкся, Робби не отреагировал – по звуку он понял, что это уже в гостиной, а разбилась, скорее всего, ваза с цветами.

«Об пол или об маму?» – подумал Робби краем сознания и снова задумался, но уже над словами Сонно, пытаясь представить себе жизнь без друга.

–Хочешь чего? – ласково спросил Сонно. – Газировку или чипсы? Может жвачку?

Всего этого Робби почти не давали. Так, если отец разрешал, то мама давала ему угощение, а иначе никак. Но Робби и не гнался за смутным солёным или сладким вкусом, он вообще не чувствовал никакого наслаждения от еды.

–Ну чего-нибудь? – спросил Сонно.

Взгляд Робби упал на ночник. В окошках сказочного домика тепло горел свет. И ещё – было тихо.

–А-а…– тихо прошелестел Сонно, проследив за его взглядом. – Что ж, это можно. Но ты уверен? Мамы там не будет.

–Я знаю, – каким-то чужим голосом отозвался Робби. Он знал, что мамы там не будет, более того, он даже слышал её слабые стоны из гостиной, видимо, ваза всё-таки досталась ей, а не полу.

Сонно глянул на него со странным чувством. Он был явлен темнотой, чтобы жрать кошмары и видел много детей, где кошмары приходили, являлись детям, пугали. Здесь же было голодно – всё, что приходило в сны Робби, не имело питательной ценности, потому что кошмары не могли его напугать. Его пугали его собственные родители, а ещё больше того – собственная беспомощность. Но самым худшим оставался не страх, а понимание, что вина здесь не на одном человеке, не на одном его отце, но и на матери, которая из раза в раз повторяла одно и то же с собою.

–Я устал, – признался Робби. Это было совсем не детское признание, совсем тёмное, взрослое, измученное, но оно было искренним. Робби жил так мало, но как же он устал.

Сонно не ответил ничего на это, лишь взял руку мальчишки своей когтистой лапой и хрипло попросил:

–Закрой глаза.

Робби покорился. Закрыть глаза – это не страшно, в некотором смысле так, с закрытыми глазами, и люди живут. Закрывать глаза было необзяательно, но Сонно решил не пугать ребенка – не стоило ему видеть, как широко открывается его пасть, как блестят треугольные белые зубы, явленные темнотой для перемалывания кошмаров.

Боль будет быстрой – Сонно постарается сделать так, чтобы она прошла как можно скорее. Сонно, конечно, отчасти создание темное, но сочувствие в нём есть, ему не нужна лишняя боль и лишнее страдание. Ему нравится идея с ночником, именно по этой причине он бережно выплёвывает кроваво-серый комок перемолотого человечка в сам ночник, прикрывает его когтистыми лапами, шепчет нужное слово.

Комок расползается на десятки золотистых, сплетенных из солнца червячков. Это душа Робби. Червячки оплетают дом, лампочки сказочного домика…

Теперь Робби будет светить, а ещё – он будет один. Сонно нет дела до тех людей. Что войдут сюда утром, до той женщины, что придёт с синяком на лице, что вообще случится в первый, но не в последний раз, до полиции, что приедет сюда, чтобы проводить допросы и безнадёжный поиск пропавшего ребенка.

Ему есть дело только до ночника, который стал светить чуть ярче в эту ночь, и будет светить во все последующие.

Даже если не включать.

А до остального дела Сонно нет. Завтра ночью ему жрать кошмары других детей, но на этот раз он будет умнее, он не попадётся им на глаза, не позволит, не позволит, нет, привязаться к кому-нибудь и сочувствия не позволит – как-то болезненно оно отдаётся, сочувствие и милосердие.

Исходит ночь и комната пуста. Пара часов до возгласа Эшли, пришедшей будить сына. Что ж, она его больше не найдет, нет. Два с половиной часа до появления полиции. Три часа до приезда детектива Майерса, которому Эшли будет рассказывать о ночном столкновении с дверью…

Шесть дней до того, как Эшли заметит, что ночник в комнате её сына горит сам собой.