Несчастные

Эстер с мрачным негодованием, ещё тихим, но готовым в любую минуту вскипеть, смотрела на образовавшийся комок на стене. Ещё вчера вечером тут была ровная полоса обоев, чуть выцветших, но ровных, строго держащих рисунок. А что сегодня? А сегодня обои вздулись, аккурат так, чтобы Эстер с утра сразу же увидела и испортилось её и без того плохое настроение.

Иначе этого нельзя было объяснить. Ну что за уродство – что за мерзкий вздувшийся комок обоев? Конечно, туда попала вода – а что же ещё? Ну почему сегодня?

Впрочем, случись это вчера или через две недели – неважно, Эстер взирала бы на этот поганый комок с таким же мрачным презрением и также негодование тихо скребло бы её изнутри, разжигая и без того ставший с годами ещё более скверным характер.

Эстер, несмотря на свои годы, была ещё в силе. Конечно только тогда, когда это было ей нужно. Самой нужно, а не каким-нибудь родственникам или врачам, или управляющей компании – словом, кому угодно, кроме неё.

Сейчас она могла позвонить в домоуправление и пожаловаться на стену или самой для начала осмотреть стену, попробовать узнать что случилось, но какой был в этом смысл? Эстер не хотела этим заниматься, для неё это было всего лишь очередным поводом для саморазгона, для подтверждения несчастной своей жизни, и только после этого – это было бытовой неприятностью.

Эстер с удовольствием потянулась к телефону. Кристина взяла трубку не сразу, что Эстер не могла не отметить:

–Долго ходишь! – сказала она вместо приветствия. – А если у меня тут инфаркт?

–А у тебя инфаркт? – глухо отозвалась дочь. Она всегда была быстра на подобный ответ, что раздражало Эстер до бессильной злости. Вырастила, надо же! Никакого сочувствия к матери.

–Не надейся! – огрызнулась Эстер, – но помощь твоя мне нужна. Меня тут затопили.

–С головой? – Кристина не заставила себя долго ждать.

Эстер только этого и надо было. Накопившееся с утра раздражение тотчас сформулировало такой привычный и такой сладкий монолог о том, как Эстер несчастна и одинока, как черства её дочь, оставляющая родную мать в затопленной, сырой квартире!

Кристина не реагировала. Она знала что бесполезно – пока монолог не закончится или пока мать не переведёт дыхание, влезать бесполезно, так что она ждала, бездумно взирая в окно.

–В общем – приезжай! – велела Эстер, закончив очередную из своих бесконечных речей. – Приезжай, если у тебя хоть сердце есть.

–Сердце у меня есть, согласилась Кристина, – но, мама, у меня ещё и работа есть. А судя по тому, что ты начала с упрёков, а не с проблемы – всё не так плохо.

Эстер поджала губы. Ну точно – вырастила! Вечно Кристина не оправдывала её ожиданий. Всегда себе на уме, вся в отца! Тот такой же был – всё о себе, да всё скрытно.

–Ну и не приезжай, – процедила Эстер, – никогда не приезжай! Вот помру…

И она бросила трубку, ещё минута у Кристины на шанс была. Если бы она позвонила тотчас, чтобы покаяться, чтобы попросить прощения…

«Что же я, не простила бы?» – удивлялась про себя Эстер, но телефон молчал. Кристине прощение матери было не нужно.

–Так и знала! – Эстер даже обрадовалась тому, как была права в очередной раз. Сама взяла телефон, набрала другой номер. Стефан взял трубку почти сразу.

–Да, мам? – голос его звучал бодро.

«Конечно же, взял, чем ещё ему заниматься?» – зло подумала Эстер, но вслух сказала другое:

–Меня затопили, приезжай, разберись.

Стефан помолчал. Он понял – мать уже не в духе, даже больше, чем всегда.

–Чего молчишь? – негодовала Эстер. Она была готова обрушиться и на него, хотя Стефан всегда был более покладистым и уж точно послушнее Кристины, ему тоже доставалось раздражение.

–Смотрю на график, – ответил Стефан, – я заеду в пятницу.

–Ты же не работаешь! – вот теперь Эстер возмутилась. Сначала дочь, но от неё всегда ничего хорошего ждать не приходилось, теперь и этот вот…

–Я работаю, мама, – заметил Стефан спокойно, – и то, что я делаю это из дома, ничего не меняет. У меня также есть сроки, также есть график. Я заеду в пятницу.

Эстер молчала. Но не пристыженно или смущённо, или как-то ещё, осознавая, нет. Она молчала так, чтобы он понял как он перед нею виноват. В конце концов, сколько тут добираться ему? От улицы Прегера, где дом Стефана, до её…ну минут двадцать пешком. И что, у него нет двадцати минут для матери? Никогда Эстер бы такому не поверила.

–Можешь вообще не заезжать, – отозвалась Эстер, поняв, что молчание затягивается, и Стефан тоже не реагирует на ее оскорбленное возвышенное молчание.

Эстер положила трубку. Вот так! вкладываешься, вкладываешься в детей, во всём себе отказываешь, а они оба эгоисты, только о себе и думают. А то, что матери плохо, что её затопило…

Впрочем, Эстер скептически оглядела стену с уродливо вздувшимся комком обоев и поняла, что разводов и подтеков нет. На затопление не очень и похоже, хотя обои вздулись так, словно изрядно промокли. Но, в конце концов, дело не в этом. Дело в том, что Эстер не на кого положиться в этом мире, ведь даже родные дети поступают с ней самым скотским образом. А если бы и впрямь была беда?

Эстер представилось с потрясающей живописностью как она лежит посреди собственной гостиной, безжизненно вывернутая, окоченевшая, с лицом полным муки, брошенная, забытая, ненужная…

Ей стало себя жаль. От жалости перешла к злости, даже стукнула ладонью по комку обоев – вот же погань! Ну сейчас она пойдёт, о да, она сейчас пойдет разбираться. Сама пойдёт, раз положиться ей не на кого.

***

Стефан задумчиво покрутил в руках телефон. Совесть ковырнула его душу, но он заставил совесть замолчать. Сколько раз он уже срывался к матери, попадался на её рассказ о том, что у неё пожар, наводнение, что у неё, в конце концов, давление…

И чем заканчивалось? Пожар оказался слегка подпалённым полотенцем, да и то – по неосторожности! наводнение – начавший капать кран. А давление у его матери было такое, что самому Стефану было впору завидовать. Так что он заставил совесть замолчать, вместо этого позвонил Кристине – надо её предупредить, да и поговорить – как она там?

–Да? – по голосу Стефан уже понял:

–Мама звонила?

–Только что, – Кристина закашлялась, Стефан дал ей время, и она продолжила, – звонила, сказала что её затопили.

–Как думаешь – серьёзно? – Стефан и сам понимал ответ, но он искал полного успокоения для своей совести.

–Ага, – согласилась Кристина, – так серьёзно, что она начала мне опять за всё выговаривать.

–Как ты? – Стефану стало полегче. В самом деле – если бы у мамы была проблема, она бы начала с неё и выражалась бы куда конкретнее.

–Да-а…– Кристина отозвалась так неопределённо, что у Стефана холодок пробежал по коже. Знал он сестру, ой-как знал.

–Говори, – попросил он.

Кристина поколебалась, затем вздохнула и всё-таки призналась:

–Плохо мне. Полночи тошнило.

Стефан выругался. По-хорошему, и ему, и Кристине надо было бы перед матерью покаяться. Ему – в том, что он переехал с улицы Прегера подальше, на другой конец города. Просто потому что так было проще дышать. А Кристине…

–Когда тебе поставят диагноз? – спросил Стефан. – Что вообще говорят?

–Ну где-то на следующей недели придут последние анализы, – ответила Кристина, – там и посмотрим. Пока выводы делать рано.

Она лгала. Анализы пришли ещё два дня назад. И два же дня назад доктор Станчич озвучил, качая головой, её диагноз. Она выдержала – ещё до результатов она всё поняла.

–Ну что же вы так? – возмущался с сочувствием доктор. – Ну вы же молодая ещё! Если почувствовали недомогание, раз-другой, так идите к врачу! Что же вы себя…

Он осёкся тогда. А толку ругаться, когда всё уже есть и легла простая людская судьба в белую медицинскую карточку. В пару слов буквально, в пару слов приговора.

Но признаться в этом Кристина не могла. Она и брату-то выдала своё недомогание только потому что ей стало плохо, пока она помогала ему с переездом. Стефан просил сохранить своё бегство с известной матери улицы под строгим секретом, Кристина в ответ потребовала того же для своего здоровья. Она знала – расплакаться на плече матери не получится, та станет обвинять её в том, что она такая эгоистка, раз допустила болезнь, станет причитать о том, что останется одна, без дочерней помощи…

Проходили! Каждую болезнь, даже самую пустяковую, было одно и то же. А сейчас? нет уж, лучше молчать. Плохо, что Стефан знает, но Кристина пообещала себе, что до конца ему правды не скажет. Ни к чему. Сама справится. Или не справится, но это будет её выбором. Без причитания и тревоги брата.

–Я думаю, всё обойдётся, – сказал Стефан, – если было бы что-то серьёзное, тебя бы, наверное, уже в больницу положили. Или уже бы сказали диагноз, там ведь сразу видно что-то прям…

Он осёкся. Он сам не верил своим словам. Но Кристина была чуткой и поняла его надежду, поспешила заверить:

–Да конечно! Если что-то совсем плохое, оно, во-первых, сразу видно. Во-вторых, там даже при подозрении проверяют быстрее. В-третьих, вчера мне было хуже, а сегодня даже…

Она закашлялась.

–Простыла только, – повинилась, кашель её шел не от простуды, а от тошноты, от того поганого желудочного сока, что толчками поднимался из медленно умирающей её плоти.

–Ну чего ты…– Стефан вздохнул, – береги себя, а? я, кстати, в пятницу к ней поеду.

Он не сказал «к маме», почему-то обошёлся простым обезличиванием.

–Меня захватишь? – спросила Кристина и поспешно, пока Стефан копил вежливое сомнение насчёт её состояния, заверила: – я не умирающая же! Мне жизнь нужна, свежий воздух, эмоции.

Стефан усмехнулся:

–Да, с нашей матерью эмоции будут.

–Всё равно, – заверила Кристина, – я бы хотела поехать. Прихвати меня, ладно?

Она не хотела ехать, на самом деле, но понимала – это необходимо. Возможно, это последний раз, когда они встретятся пока Кристина ещё в относительно приличном виде. С понедельника доктор Станчич отдаёт её тело под уколы. Помогут или нет – он не ответил, да она и не просила ответа, даже немного пожалела несчастного доктора, который вынужден был работать с такими как она, доносить до них страшный диагноз и наблюдать за их умиранием.

«Или выздоровлением!» – попытался подбодрить её внутренний голос, но Кристина ему не поверила. Она не верила никому и ничему. А уж особенно не верила в то, что поправится. Жаль было ей только брата и мать.

А Станчич опять заводил своё:

–Ну что же вы все себя не жалеете? Жалеете коллег, семью, проекты, должности свои жалеете… пролечились бы сразу, а? нет, до последнего.

Это была его спасительная мысль. За неё он цеплялся, чтобы обезличивать несчастных больных.

***

–Тогда, возможно, это дефект стены, – домоуправ пожал плечами. Он уже полчаса провёл, взирая на уродливо вспучившийся комок на стене. – Ну вы же сами видите, что никаких разводов нет, никаких подтёков или сырости.

–Какой такой дефект стены? – Эстер напустилась на него незамедлительно. Уже полчаса она твердила этому дураку о том, как её затопили, обидели и вообще всячески оскорбили. Она доказывала ему, что ещё вчера этого не было. Она, нарочито театрально кряхтя, наклонялась к стене, ощупывала её придирчиво и требовала тотчас объяснить ей, что это такое.

–Ну не знаю…– домоуправ понял только важное – это не потоп! Остальное его уже мало волновало.

–Как это «не знаю»? – возмущалась Эстер. Если дети могли просто отказаться приезжать, то домоуправу оставалось только в окно сбежать, но этаж был третий и рисковать не хотелось. Приходилось терпеть. – Вчера же этого не было!

–Откуда я знаю? – справедливо вскинулся домоуправ. – Может это у вас всегда здесь было? Может вы обои так поклеили. Может у вас там мышь…

Эстер нервно дёрнулась. Мышей она боялась.

–Я у вас в гостях не бываю, – домоуправ уже был раздражён. От несчастья, конечно, с самого утра его атаковали все самые невыносимые жильцы дома. Во-первых, конечно, госпожа Богичевич, которая жаловалась в очередной раз на запах из мусоропровода. И бесполезно было ей объяснять, что мусоропровод давно заварен на всех этажах, доступа к нему более нет и выкидывать мусор теперь можно только лишь в мусорный уличный бак. Потом был перехват возмущения от господина Венцо. Тот утверждал, что над его квартирой кто-то всё время ходит ночью. И бесполезно было утверждать и доказывать, что квартира опечатана, и никто в ней на данный момент не живёт. И вообще уже полгода не живёт. Затем был чета Церских – она – пышная и шумная кричала что-то о том, что опять подняли тарифы, а он – тонкий и писклявый поддакивал. И этим тоже бесполезно было объяснять, что тарифы устанавливает не домоуправление, а управляющая компания и вообще – жалуйтесь, пожалуйста, граждане, туда.

Теперь ещё эта чёртова вздувшаяся стена!

–Вскройте ко всем чертям, – посоветовал в раздражении домоуправ. – Может у вас с обоями неладное. И вызовете мастера!

Эстер, чувствуя, как ускользает добыча, выворачиваясь из её цепких ледяных крючковатых пальцев, разразилась монологом о том, как она их всех скрутит в бараний рог, да пустит на кровянку! Как она напишет жалобы на всех и вся, и как этот чёртов домоуправ ещё на коленях к ней приползёт и сам будет переклеивать ей обои или штукатурить стену, или что там ещё…

–Да пишите вы куда хотите, несчастное создание! – домоуправ уже не церемонился и вывернулся с откровенной грубостью, как же он ненавидел это утро!

Эстер осталась одна, кипеть, раздражаться, ненавидеть. В безумии схватилась за телефон. Её контакты не насчитывали и десятка человек, и то – часть из них была для служб почты и больницы. А надо было, надо было срочно вылить всё кипящее, всё несчастно скопившееся в груди на кого-нибудь, чтобы жалели, чтобы все пожалели о том, что оскорбили, обидели её.

–Мама, мне некогда, пиши сообщение! – выпалил Стефан и положил трубку. У него в разгаре было совещание по видеосвязи.

Кристина поступила ещё проще – она не взяла трубку.

–Ненавижу! – сказала Эстер, сказала громко, чтобы услышали её эти самые дефектные стены и обои. Чтобы не осталось никаких сомнений в том, что она испытывает по отношению ко всем неблагодарным предателям, которых воспитала и которые имеют работу только из-за того, что она соизволила здесь приобрести своё жильё.

Эстер заметалась. Ей требовалось излить свой гнев на что-нибудь, на кого-нибудь, но никто не отзывался в пустоте комнат. Впрочем, нет. Кое-что отозвалось.

Зашелестело в стене, прошло по ней извилистой змеино-шипастой рябью, свернулось уродливым комком, заскреблось за обоями и вдруг проклюнулось.

***

Присмиревшая, посеревшая от ужаса Эстер беспомощно наблюдала за тем, как разрываются куски обоев, как падают, поднимая коричневую клеевую пыль, куски со стены, срываемые…

Эстер не знала что это. Что-то живое. Что-то длинное, умеющее сворачиваться в шипастую чёрную тварь с клешней, страшно скрежетащее, с маленькой головой – не змеиной даже, а какой-то насекомообразной. Оно срывало обои, висело на шипеах своего тела на самой голой стене, и сидя на этой стене, открывало себе путь наружу.

–Боже…– у Эстер охрип голос. у Эстер бешено билось сердце. Она очнулась, отгоняя морок, переступила подальше от опасной твари и та вдруг замерла, услышав её движение, подняла свою уродливую голову, повернуло её, как бы вглядываясь или вслушиваясь…

Хотя ни глаз, ни ушей, ни чего-нибудь Эстер не могла видеть в черноте шипастого сильного тела.

–Помо…– у Эстер не было сил даже для вскрика. Она дёрнулась ещё – дёрнулась и тварь, по-паучьи перемещаясь по стене вниз. Сильное шипастое тело змеиными толчками продвигало её вперёд, перестукивала клешня – маленькая, но по звуку как из железа.

–Я не…нет, – Эстер дёрнулась ещё, потеряла равновесие, упала. Под руку попался мобильный телефон, дрожащей рукой Эстер набрала номер, номер дочери. Тварь приближалась. Она всё больше походила на змею, только на какую-то очень уж уродливую, как какое-то чудище из сказки, вот только без самой сказки.

Кристина не взяла.

Не взял и Стефан. Тварь приближалась, перестук уже синхронизировался с бешеным ритмом сердца Эстер. Но нужно было бороться, нужно было хотя бы постараться.

Эстер вскочила, она была ещё в силе, хотя и возраст её был солидным. Но сила подняла её ужасом и страхом, а ещё – одиночеством. Эстер схватилась за лампу, вооружение было так себе, но это было хотя бы что-то.

Перестук, приближающееся скользкая дрянь, дрожащие, мокрые от ужаса ладони.

–А-а-а! – Эстер с боевым кличем швырнула изо всех сил лампу в поганую тварь. Тварь свилась в колючий комок, лампа отскочила от её тела, не причинив вреда. Но это было выигрышем во времени!

Эстер бросилась к выходу, по пути захлопнула дверь комнаты за собой. Это ещё время! А дальше…

Она уже представила как выбежит сейчас в подъезд, как поднимет панику, как её спасут и как восхитятся её несчастной смелостью, но все заманчивые образы потонули в новой волне ужаса, когда она вышла в коридор.

Входная дверь разваливалась на глазах, выпуская из своего прогнившего нутра множество таких шипастых чёрных тварей с клешнями. И все они были здесь, подле неё, и все они перестукивались и приближались сильными толчками по стене и по полу.

У Эстер остановилось сердце. Это было спасением. Ужас спас её от того, что ждало, что грозилось и уже вырисовывалось.

Она умерла до того, как чёрные неземные твари окружили её, до того, как разошлась ещё одна стена, обнажая новый вывод этой погани. Она упала на пол замертво ещё до того, как первая такая нечисть укусила её, и до того, как другая, более проворная, поползла к её распахнутому в ужасе и непрозвучавшем крике рту и, лихо свернувшись в маленький колючий комок, юркнула внутрь.

Эстер повезло умереть до того, как за первой, попавшей внутрь тварью, последовала другая, третья, десятая…

Эстер всю жизнь считала себя несчастной, брошенной, ненужной, оставленной, и не знала, что в последние минуты ей повезёт. Страшно, жутко, но повезёт – её хотя бы не сожрут живьём изнутри, будут доедать мёртвую.

***

–А я вам ещё раз повторяю, я не слежу за жильцами! – домоуправ был в бешенстве. Ну что за новое утро? Что за новое несчастье? Ну принесло этих двоих…

–Послушайте, ну вы же должны как-то следить за пожилыми, – Кристина пыталась найти какие-то слова, хотя понимала, что бесполезно. В самом деле, что он мог сделать? Если мама куда-то ушла, и не появляется дома уже несколько дней, то это целиком и полностью вопрос полиции и собственных семейных отношений, а не ведение домоуправа.

–Идите в полицию, – он вздохнул, – вот правда. Она в себе? В своём уме?

–А дверь? – Стефан не успокаивался. – Где дверь?

–Откуда я знаю? – удивился домоуправ. – Меня не поставили в известность. Может она хотела её поменять. Входная-то на месте, а вот перед нею…

Он пожал плечами.

–Не знаю я. Может она решила одну из них снять.

–Зачем? – спросила Кристина, мрачно глядя на домоуправа.

Он с трудом подвали раздражение:

–Это же ваша мать, а не моя!

–А обои? Зачем она рвала обои?

Домоуправ хотел разойтись на монолог, суть которого должна была свестись к простому и изящному: отвалите от меня, идите в полицию искать свою мать!

Но домоуправа спасло появление жильца со второго этажа.

–Господин Овенса? У вас вопросы? – домоуправ был удивлен. Овенса был единственным жильцом, который точно в срок платил аренду и вообще не возникал, не распылялся на какие-либо угрозы.

–У меня вопросы, – согласился господин Овенса. – Я рад, что вы здесь. Я хочу узнать, сколько будет продолжаться этот ночной стук?

–ночной стук? – домоуправ потерял интерес к Стефану и Кристине, всё ещё стоявшим на пороге опустелой квартиры их матери и попеременно звонящих ей.

–Да, с понедельника я слышу ночной стук. Прямо над собой. А сегодня пятница. Я терпел первую ночь, я терпел вторую…хочу узнать, сколько ещё нужно мне терпеть?

Овенса скрестил руки на груди:

–Вы должны разобраться с этим!

Домоуправ разочарованно вздохнул – всё ясно! И этот тоже спятил. Ну какой ночной стук из квартиры, где жиличка таинственно пропала? Из стен, что ли? Замуровали её там? Ох, ну и дом ему достался, не дом, а несчастье!

–Звоните в полицию, – повторил своё предложение домоуправ и жестом пригласил господина Овенса вниз, спуститься для составления жалобы, какой-то там уже двадцатой за этот несчастный, едва начавшийся год…