Небо

Серое, мрачное, холодное, один в один напоминающее грязный бетонный потолок в каком-нибудь заброшенном здании. Вам наверняка доводилось видеть этот цвет, если вы бывали в таких же далёких, умирающих в безнадёге местах, что полны брошенными зданиями, как моя родина. Да, именно такое небо сейчас, могу поклясться, что чувствую, как идёт дождь, как влага проникает сквозь чёрную ткань, туго перевязывающую моё лицо, однако же я ясно вижу, что ни единая слезинка не падает с рваных облаков, точно глазами, смотрящих на меня. Господи, как же мне хотелось бы оказаться сейчас ближе к ним, преодолеть высоту, тяжесть собственного духа и чистые полоски синтетики, надёжно запеленавшие моё тело, дабы поддержать его целостность. Как будто это имеет какое-то значение. Я десятки раз видел, как несущие смерть тонны железа, навязанные убеждения, необдуманные решения и просто самое заурядное невезение разрывали некогда целостные конструкции в кучи того, что в лучшем случае можно назвать «составными элементами» и, несмотря на то, какую сильную горечь испытывал в этот момент, разрушенное не было в состоянии хоть как-то воспринять мою скорбь. Это особенно хорошо понимаешь, когда сам оказываешься таковым, впрочем, кому было бы лучше от того, что ткани-тюремщики больше бы не скрепляли меня? Уж точно не проплывающим по обеим сторонам рядам земляков, укутанным в белые платки, костюмы, мундиры, платья и рубахи, так нарочито отличающиеся от мрачно-чёрного вида меня и моих спутников. Как сильно их красивые одежды контрастируют и с грязно-жёлтой травой, покрывающей всё поле, на котором они стоят, и с бесконечным горизонтом, где-то на самой границе которого виднеется свинцовый покров, несущий ливень, и небом, этим нависающим подобно бетонному потолку, смотрящим рваными глазами-облаками, не льющим ни слезинки, столь манящем меня, небом. Может быть, в иное время, в другом месте эти наряды и были бы светлым напоминанием торжества красоты и жизни, однако же, когда сам мир встаёт в противостояние, славная традиция, призванная напомнить носящим о продолжающемся ритме их сердец, лишь подчёркивает скорость его остановки, как последний кусок хлеба в доме подчёркивает пришедший голод. Пожалуй, единственным, кому действительно здесь есть место, так это моим спутникам, четырём угрюмым теням, медленно ползущим, как если бы их перемещение было продиктовано уходящим за горизонт, но не почтившим процессию сегодня, солнцем, а не зависело от их воли. Однако же их неспешность продиктована в первую очередь почтением, желанием сделать всё как нужно, осознанием, как много этот ритуал значит для пришедших, каждый их шаг и пропетая молитва — продолжение отзвука действий наших далёких предков, что, по мнению верующих, взирают своими расписными глазами через маски этих жрецов и следят за тем, всё ли мы сделали правильно. Мне же до недавних пор, как и большинству молодых людей моего возраста, не казалось таким уж важным, присматривает ли за моими делами, направляет ли меня кто-то или нет, не задумываешься как-то о проведении, когда сам в полной мере волен распоряжаться своей судьбой — обычно лишь в старости или детстве, когда осознаёшь зависимость своего существования от случая, находишь ответы для себя в богах, по этой же причине ничто так не возвращает к ним, как отнятая свобода. Но вот прозвучал последний гимн, сделан последний шаг, люди подходят по одному, чтобы сказать мне что-то, некоторые даже, кажется, прикасаются, и меня обуял ужас, ужас осознания, это последнее, что я вижу? Кучу смешавшихся в одно лицо плачущих, страдающих, тянущих своими ослабленными конечностями ко мне людей?! «Нет, нет, пошли прочь, убирайтесь!» — мне хотелось крикнуть им. «Умоляю, дайте увидеть напоследок что угодно, но не ваше искореженное болью лицо!» — как мне казалось, прошипел я, однако, это лишь были выходящие из лёгких остатки воздуха, видимо, кто-то навалился мне на грудь. Когда я уже было подумал, что мои остекленевшие глаза вот-вот закроют, оно всё же пришло — серое, мрачное, холодное, один в один напоминающее грязный бетонный потолок, смотрящее на меня своими рваными глазами-облаками, заплакавшее тихим дождем, небо. И тихий стук, его барабанящих по крышке слезинок, наконец, стал столь долгожданным приглашением.