Посвящается памяти всех жертв массовых школьных убийств….

А также моим ученическим годам

Пролог.

И тут я, завернув за угол, неожиданно увидел два черных пятна, две сущности, что снятся теперь мне в кошмарах. Они шли со стороны актового зала. Опешив, я как-то нелепо попятился назад, после попытался развернуться, дабы убежать, но, поскользнувшись, упал. Теперь они возвышались надо мной, два темных силуэта, оголяя свое превосходство, как бы показывая всю силу…

***

Вновь сегодня какой-то школьник расстрелял одноклассников… Пробрался с оружием средь белого дня, хладнокровно пристрелил охранника, напал на учителей… на ровесников, с которыми был знаком долгие годы. А после сам застрелился. Семь раненных. Пять погибших. Подобные новости обычно сразу захватывают всю ленту в социальных сетях. Везде страшные заголовки, фотографии с мест происшествия, извечные обсуждения в комментариях… Когда вижу такое, то мое сердце тут же сжимается до состояния финика, тело от внезапного холода и страха начинает потряхивать и меня словно отбрасывает обратно в детство, в далекий 2021 год… год, когда я сам чуть не стал жертвой массового убийства.

Эти ощущения нельзя ни с чем перепутать. Ты будто опять становишься тем жалким ребенком, загнанным в одно здание с двумя такими же детьми, но вдоволь вооруженными; и эти сопливые не терпят твоего существования. Ты бежишь и видишь, как окровавленные трупы змеей простираются по школьным коридорам. Ты всех их знал, даже общался. Ты осознаешь происходящее – и жизнь, что по молодости представляется вечной, перестает казаться таковой.

Столько лет, казалось бы, утекло. Мне уже не семнадцать, а сорок два года, пора отбросить… но подобное воспоминание крепко впивается где-то глубоко; оно становится частью тебя, не отпускает и регулярно всплывает. Странно выходит. Я вроде бы уже прожил большую часть времени на этом свете: детство, школа, юношество, студенческие годы, молодость – все это осталось позади, а я, как бы… привязан к тому дню, я живу бок-о-бок с ним! День этот не отпустит меня. Не отпустит!

И при всех страхах и негативных ассоциациях, мне все равно ночами, бывает, снятся вновь и вновь эти еще старые парты с советских времен с прилепленной жвачкой под столом, эти мозаичные полы, об которые можно легко расшибиться, радостные вопли маленьких школьников, и в носу, как и двадцать с копейками лет назад, стоит запах мела и пыли. Все ощущается… уютным. Сердце начинает иначе биться. Порой хочется вернуться в эту учебную атмосферу, но затем, сразу после подобной мысли, перед глазами встает кровавый образ двух подростков с обрезами. Нет, это теперь травма на всю жизнь!.. Загноившаяся рана. Разве мог я в те времена, в классе восьмом, подумать, что мой одноклассник и его товарищ, которого я также знал, совершат через несколько лет такое, о чем с ужасом будет говорить вся Россия и ближайшее зарубежье? Эти подонки хотели войти в историю. Что ж, у них получилось.

У меня бывает особое настроение… Я запираюсь в собственном рабочем кабинете, наливаю кружку горячего ароматного кофе, после лезу в письменный стол и целиком снимаю выдвижной ящик, что находится на дне. Там, среди прочего хранятся некоторые предметы со времен моей юности. Да, я зачем-то их храню. «Зачем-то»… Как зачем-то, это память! Это приятно иногда достать что-то столь ценное, повертеть в руках, проникнуться и снова отложить пылиться до следующего раза. Итак, достав ящик, я сажусь с ним на пол, подобно ребенку, что готовится играть с фигурками. В энтузиазме я достаю два школьных альбома, они всегда лежат сверху. Один за девятый класс, другой за одиннадцатый. И в этот момент мой энтузиазм всегда смешивается с тоской. Я сдуваю с обложки альбома за девятый класс слой пыли, открываю, и вижу молодые лица своих одноклассников. Им на фотографиях по пятнадцать-шестнадцать лет. Счастливые. Самодовольные. Улыбаются. Верят в скорое светлое будущее. А наяву – уже давно покойнички. И с их уходом жизнь ведь не остановилась. Их всех словно просто скинули с несущегося несокрушимого поезда бытия. Все так же продолжает идти своим чередом. А эти люди с фотографий будто никогда и не рождались. А ведь у каждого из них были свои мечты, стремления; они хотели жить, они точно хотели жить! Я с досадой закрываю альбом и открываю следующий – за одиннадцатый. Меня встречают снимки группки оставшихся в живых подростков… и самого меня в том числе. Больно смотреть. Вроде улыбаемся, а глаза все выдают. Повзрослевший взгляд! Не такой, как в альбоме за девятый класс. Я сейчас вдруг задумался: а я ведь и не знаю, как у большей части моих одноклассников сложились судьбы… У нас нет никакой связи. Я искал как-то их аккаунты в социальных сетях, но одних я не нашел, а у иных закрытые профили. Я мог бы, конечно, написать тем, кого нашел, но каждый раз все не могу решиться. Я – призрак прошлого. Напоминание о трагедии. Зачем я нужен? Вот так вот… в век цифровых технологий мы умудрились оборвать всякую связь, потеряться.

После того, как я докончу с альбомами, я всегда аккуратно откладываю их в сторону и достаю из ящика многочисленные записки – переписки с некоторыми одноклассниками на уроках. С Никитой, с Саввой, с другими, я помню их почерки. У нас частенько не было возможности общаться в телефонах и, потому, мы использовали старую добрую клетчатую бумагу. Я читаю наши каракули, улыбаюсь, убираю обратно, и после на глаза мне обычно попадается заколка. Гребешковая такая. Со стразами в виде цветочков. Что-то всегда щелкает в этот момент в моей голове. Это похоже на вспышку от молнии. Я, немного посидев и поразмышляв о своем, после аккуратно беру эту заколку, кручу, внимательно рассматриваю. С ней связано так много воспоминаний… Очень много… Эта маленькая вещица даже постарела вместе со мной… Потемнела… Но в конце концов я кладу ее на место. Так же аккуратно. Как реликвию. В ящике тем временем остается несколько безделушек, вроде игрушек из киндера, моих тетрадок и старенький убитый «iPhone XR» – раритет. А на дне открытка, на которой огромными цифрами выведено «2021». Ее мне подарил Савва. Эх. А ведь 2021 год после 2020-го мог стать вполне отличным для меня. По сути яркое время. Народ, просидевший взаперти в режиме самоизоляции, ощутивший голод по улице и привычной жизни, ломанулся разом на свободу. Жизнь стремительно менялась. Каждый по ощущениям старался выразить себя миру, выпячить свое «я». Это же время «не таких как все», что были такими как все. А я был тогда долговязым мальчишкой с карими глазами, что любил носить рубашки с подтяжками; мальчишкой, всегда активным, успевающим участвовать одновременно в нескольких диалогах…

Глава 1

Порванные кроссовки и та, что изменила мою жизнь.

Итак, тогда я был долговязым мальчишкой с карими глазами, что любил носить рубашки с подтяжками (не знаю, почему я любил подтяжки, но что-то в них меня приманивало); мальчишкой, всегда активным, успевающим участвовать одновременно в нескольких диалогах. Я учился в десятом классе и, думаю, если бы не моя тогдашняя ловкость и умение выкручиваться, меня бы уже с пинком выгнали после девятого.

Не верьте тем, кто говорит (а такие люди есть!), что десятый класс – это лучшее и самое беззаботное школьное время. Можете разочароваться. Возможно, для кого-то это было и так, но не для меня. Многие мои приятели ушли после девятого; заместо них пришли ребята с параллели. Наш класс претерпел метаморфозу, сразу стал другим. Все было уже не то. Былая атмосфера испарилась. Я и сам мог, признаюсь, уйти после девятого, я бы и ушел. Ведь велся вопрос, впускать ли меня вообще в десятый. Зачем я в принципе поперся в этот десятый класс? Точно! Я думал уехать из маленького городка, в котором жил. Мне хотелось кататься на метро, смотреть на ночные красные огонечки у высоких зданий, наблюдать за интересными людьми, коих так много в больших городах; я желал существовать там, где чувствовался ход жизни. Мое же место обитания не могло удовлетворить мои подростковые потребности. Какое-то время я до невозможности любил баскетбол. Потому пошел в школьную секцию. Я играл, совершенствовался, нас порой отправляли на региональные сборы, мы даже побеждали… Но в один момент, когда я ощутил, что дальше движения нет, что мы так и продолжим играть против одних и тех же команд таких же маленьких сибирских городков, что никто нами не заинтересован, я разочаровался. Мы с ребятами стремились к самому высокому, мечтали хоть раз сыграть в Москве и показать, что мы на что-то да способны, но нас безжалостно законсервировали. Может быть, кого-то и устраивала возможность всю молодость закольцовано бегать за мячиком, сражаясь против уже знакомых команд, порой проигрывать им, порой побеждать, затем привозить в школу никому ненужную грамоту на дешевом картоне, но я ушел с баскетбола в середине девятого класса. Зачем вам эта информация? Чтобы вы увидели законсервированность маленького городка, в котором я жил. И эта законсервированность присутствовала везде и так или иначе сказывалась на каждого моего сверстника. А это важно для дальнейшего повествования.

Я помню первую половину учебного года десятого класса. Она была такой вялой… Тянущиеся дни, постоянная зубрежка… все было абсолютно одинаковым. Нас пугали будущими экзаменами, нам говорили, что мы бездари. Учителя сами были запуганы системой. Многие из них оказывались уже откровенно стары для нее. Они просто не представляли, как правильно и эффективно готовить нас; оттого через гнев пытались передать свой страх. Скука поглощала меня. Мне хотелось, чтобы хоть что-нибудь уже случилось!

Таким образом, все продолжало идти однообразно до первых недель середины весны. Апрель на фоне предыдущих месяцев сделался сказочным, ведь в ту пору случилось событие, переполошившее меня внутренне и даже изменившее ход моей жизни. Я до сих пор думаю, при нападении на школу я выжил только благодаря тому знакомству… Занятно, я в деталях помню тот день… Спустя столько лет…

День казался абсолютно неудачным, пока, конечно же, не случился пятый урок. Возможно, неудачи были платой. Мне нужно было пережить череду плохого, дабы получить то, что позволило заслонить все гадкое и превратить гнилой день в один из самых запоминающихся за мою юную жизнь. Но все по порядку…

Утром по дороге в школу я случайно порвал свои новые кроссовки, на которые откладывал деньги целых восемь месяцев!«AdidasForumexhibitlow» они назывались. Как же мне тогда было горестно. Новенькие, такие удобные… Как же стильно и великолепно они смотрелись на ноге. Каждый раз, высматривая их в магазине, у меня слюни начинали течь. Так я хотел их! Трепетно копил, откладывал родительские деньги, врученные мне на обеды, на мелкие траты. Пока мои одноклассники после школы покупали себе в иной раз банку колы и шаурму, я отказывал себе во всем. Слюни текли, хотелось, но отказывал!.. Я так мечтал об этих кроссовках. И стоило мне купить их, как в первый же день они случайно порвались. Если бы я в нынешнее время разбил свой автомобиль, то мне бы и то было не так обидно, как тогда. А все случилось еще так нелепо… Помню: иду среди Хрущевских панельных домов. Зимняя весна. Улица облита темно-синей краской. Деревья еще голые. Холодно. Предвкушаю, как продемонстрирую кроссовки Савве. Мы с ним любили обсуждать подобное. Иду в своих мыслях погруженный, – и нога резко проваливается в мокрый снег и будто за что-то цепляется. По инерции со страху резко достаю: подошва оторвана… Угораздило же меня обуть «Форумы» в еще снежное время! До сих пор тошно. А столько лет прошло! Пришлось идти домой, сдерживая слезы в семнадцать лет, переобуваться.

По итогу я пришел ко второму уроку. В кабинете меня сразу же ждало пренеприятнейшее известие от двух моих друзей:

– Что ж, следующим уроком годовая контрольная по физике. – сказал Никита, смугловатый, низкий и тонкий парень с умнейшими темными глазами, смотрящими почти всегда исподлобья. Сколько помню его, он всегда мало говорил, много думал и нередко философствовал. Забавна была деталь: на его треугольном лице росли жиденькие усы, которые обычно никому не идут, но Никиту они, на удивление, приукрашивали.

– Уже?! – возмутился я. Помню: физика была моим нелюбимым уроком. И учительница в этой нелюбви приняла главное участие.

– Ага! Резко ща забежала на уроке, предупредила и ушла. – подтвердил Савва. На самом деле звали его Ваней, но из-за фамилии Савельев все кличали его «Саввой» или «Саввкой». А когда его нужно было поддеть, то можно было назвать и «Шавкой». Сам тоже был ниже меня, но выше Никиты. Он любил говорить, говорить, говорить, а потом в один момент выдать какую-нибудь нелепицу, вроде шутки, но несмешной. Савва старался следить за трендами, сменял полностью свой гардероб раз в три месяца. В тогдашнем году в моду вновь вошла химическая завивка. Не сложно догадаться, Савва чуть ли не первым в городе среди парней сделал себе кудряшки; он полагал, что так он будет больше нравиться девушкам.

– Еще же только начало четверти! – возразил я.

– А ее это когда-нибудь останавливало? – спросил Никита. Уголки губ на его спокойном лице с насмешкой приподнялись.

– Даня, короче, параллельный класс уже написал эту контрольную. – сказал Савва, чуть ли не оттолкнув Никиту и почти вцепившись мне в руки, – Они сфотографировали тест и отправили девкам нашим. А девки все уже списали с интернета, а нам показывать не хотят! Ты поговоришь с ними? Мы же завалим эту гребанную физику! – протараторил Савва, чуть ли не вцепившись в мои руки.

– Там задачи, а не тест. – поправил Никита.

– Да какая разница! Душнила.

У меня сразу же в голове возник популярный вопрос, который человек задает себе ежедневно: «Что делать?». Савва был взволнован и цеплялся за меня, как за спасательный круг; а Никита прожигал своими умными глазенками. «Давай, друг, вся надежда на тебя» – читалось в них. Я решил действовать.

– У кого есть ответы, как ты думаешь? – сказал я и, прищурив глаза, окинул наш класс.

Нетрудно догадаться, у кого были ответы. Конечно же как всегда у Вики и Даши с первых парт среднего ряда. Недаром все девочки кружились вокруг них. Никита был для них душным задротом, а Савва – смешным слащавым мальчиком, которого, конечно же, любили, считали в какой-то степени символом класса, главным мемом, но всерьез не воспринимали. Только со мной они, бывало, нормально разговаривали (поэтому парни и считали меня своей надеждой). Но в тот момент я пришел к такой мысли: «Если мне придется просить ответы, то целесообразней всего будет подойти к Алине, сидящей на последней парте третьего ряда. Ей ответы всегда скидывают. А она сидит в одиночестве. Не будет лишних вопросов и приколов. Она может съязвить, но не больше, не будет в ней надменности, как у Вики и Даши. А остальные девочки? А что они… жертвы тех двух. Могут не скинуть только потому, что Вика и Даша так им сказали». Как-то так звучала эта мысль.

– У Вики, у Даши, у Инны, у Кати, у Алины… может еще у кого. – перечислил на пальцах Савва.

– Ага. Значит, действуем. – вздохнул я и пошел в сторону Алины.

Алина, щекастенькая девочка с томными большими глазами, торопясь, что-то переписывала с телефона на крохотный клетчатый листок бумаги. Она, даже не посмотрев на меня, сразу поняла, кто к ней идет и с какой целью. Я подошел и оперся руками о парту:

– Привет, – энергично сказал я, – Сегодня контрольная, да?.. по физике? – пытался я казаться наивным.

– Да тебе же Савва с Никитой все уже рассказали. – она исподлобья взглянула на меня. Очки ее скатились вниз, и она поправила их указательным пальцем. – Привет.

– Верно, но я хотел узнать подтверждение у тебя. – попытался выкрутиться я, улыбаясь, обязательно улыбаясь.

– Ну да, будет контрольная. – Алина вновь исподлобья посмотрела на меня и странно сомкнула губы, поражаясь, видимо, моей нелепости. – Тебя чего на первом не было? – она постаралась перевести тему, чтобы оттянуть заветную просьбу.

– Да так, инцидент случился. – я карикатурно поджал губы. – Кроссовки порвал. Пришлось домой возвращаться, переобуваться. Дома еще чай попил… Сама понимаешь, домой вернешься – выходить не захочешь. Это меня просто выперли на учебу. – тараторя, я улыбнулся, но за улыбкой скрывалась скорбь по новеньким «Форумам».

– Ах-ха-ха. Ну да… Хорошие ты говнотопы на смену обул. – взглядом она прожигала мои старенькие коричневые ботинки.

– Да, да… Так это, – я скрестил пальцы рук меж собой, – Я, смотрю, у тебя ответы есть. Не поделишься? – после этих слов я постарался посмотреть на нее блестящими ангельскими глазами.

– А чего сразу прямо не спросил?

Я опять поджал губы и поднял плечи, как бы сказав: «Не знаю». Грустно вздохнув, Алина заговорила:

– Данил, тебе бы я ответы с радостью дала. Ты это и сам знаешь. Но ты же добываешь ответы не только для себя, а еще ради них. – она ручкой указала на остолбеневших Савву и Никиту, которые стояли, как истуканы и украдкой наблюдали за нами. Как только на них показали ручкой, они тут же отвернулись, как будто ничего не было. – Я дам тебе ответы. Ты дашь им. Савва обязательном поделится с Родей. Родя с другими. Пройдет цепочка и ответы окажутся у всех. А если ответы окажутся у всех, то все напишут сногсшибательно и училка заподозрит что-то неладное, а после заставит нас всех переписывать. Это понятно?

– А если я присмотрю за Саввой и Никитой? Никто ответы больше не получит.

– Ты так в прошлый раз на контрольной по истории говорил. И что в итоге вышло? Помнишь?

– Ну, пожалуйста. – я наклонил голову влево.

– Прости, нет.

– Мы не выживем без ответов.

– Нет. – Алина стояла на своем. А когда Алина стояла на своем, то ее нельзя было переубедить.

Я поморщился и сказал: «Ладно, спасибо, я пошел утопать в двойках!..», а затем молча вернулся к друзьям. Савва и Никита грустно встретили меня; они даже не стали расспрашивать, как все прошло. Видимо, ответ был написан на моем лице.

– Все потеряно! – Савва схватился за голову.

Никита тем временем стал ходить вдоль ряда взад и вперед, заложив руки за спину и бубня что-то себе под нос. Для пущего эффекта ему не хватало курительной трубки. Вылитый Шерлок Холмс.

– Может попытаться попросить у Вики и Даши? Или еще у кого? – немного погодя спросил он.

– Можно, но вряд ли получится. – признался я.

– Если уж Дане не получилось убедить, то мы, походу, правда провалились. – запаниковал Савва, – А ты, Некит, разве ты ничего не знаешь?

– Мало чего. – твердо ответил тот.

– Ну да, логично, ты ведь только биологию с химией знаешь! Взглянуть бы снова на твой аттестат! Везде тройки и только по химии и биологии пятерки. – Савва скривил глупую рожицу и карикатурно воскликнул: «Взгляните на меня, я химик! Ы! И биолог!».

Несложно было отгадать природу кривляний Саввы. Он волновался. Как и я в тот день. Как и Никита. Годовая контрольная все же. Это страшно звучало в те годы… Я уже подумывал попытаться поспрашивать ответы у других одноклассников, но прозвенел звонок, и я сел за скрипучую парту. В том году я, по-моему, сидел с Машей Савичевой. Да, да, верно, с нею. Нам, во имя дисциплины, запрещали свободно садиться; поэтому весь десятый класс я уживался с Машей. Она не была плохой, даже напротив… но она была такой необщительной! Мне кажется, я ее бесил.

Весь урок я старался получить хоть от кого-нибудь ответы, но все было тщетно. Вот такой у нас класс был; он делился на небольшие группы, что напоминали по своей сути змеиные клубки. Самой главной ошибкой было – наступить, то есть сказать что-то против мышления группки. Тогда вся компашка разом нападала и делала из тебя посмешище. В нашем десятом классе все друг друга обсуждали и все друг друга, думаю, ненавидели. Правда, понарошку. Мы с Саввой и Никитой тоже ангелами не были. Ох сколько едких колкостей и шуток было произнесено в сторону Даши и Вики! Вы и не представляете! Но тут есть мотивация. Вика и Даша были, так скажем, лидерами класса, которых никто не выбирал. Они влияли на все вопросы в школьной жизни с помощью манипуляций, – и это нас бесило!

Очевидно, на следующем уроке мы облажались. Физичка, старенькая хитрая злюка, под стать старухе-процентщице, ходила всю контрольную меж рядов и заглядывала, не списываем ли мы. Меня эти ее хождения бесили. Аж хотелось размозжить собственную голову о парту. Я украдкой поглядывал на Алину. Стоило физичке пройти мимо нее – Алина сразу же раскрывала двумя пальцами пенал и списывала решения с лежавшего внутри листочка. Ох, как же я ей завидовал! Так вышло, что по итогу я весь урок наблюдал за одноклассниками. Савва, видимо, рисовал, а Никита старался решать, но мало что из решенного, думаю, было правильным. Три балбеса.

Свой пустой листочек мне сдавать не хотелось, но пришлось. На всякий случай, в общей суете, пока физичка не видела, я сфотографировал задания обоих вариантов. У меня в тот момент в голове начала формироваться коварная затея. На перемене она получила свое развитие. С Никитой и Саввой мы собрались подле туалета в младшем блоке. В эту преисподнюю, кишащую первоклассниками, учителя старались не соваться. Следовательно, в этом громком аду было безопасно. Там я решил поведать парням свой гениальный план:

– У меня есть фотографии вариантов. Найдем ответы и перепишем их на новые листки. После останется самое трудное: подменить работы. Физичка всегда кладет стопку работ в лаборантскую, а из кабинета она выходит чуть ли не каждую перемену, не запирая его на ключ. В теории это не так сложно…

– Это ж невыполнимо! А кто подложит листки? Ты? – спросил Савва.

– Я, получается. А ты, Никита, – я заговорил серьезным тоном, – Ты отвлечешь физичку, ну, сделаешь так, чтобы она не зашла в случае чего обратно в кабинет.

– И как же? – недоуменно спросил тот.

– Да хоть как! Главное – отвлечь!

– Если она нас заметит, в своей-то конуре, то отведет к директору! Это… это точно!

– А если мы оставим все как есть, то нам потом придется отмывать двойки и подлизываться, принижаясь!

– Данил прав! – вступился Савва. – Стоит попробовать.

– Давай, Никита, – я хлопнул его по плечу, – Нет времени спорить. Нам нужно это сделать. Доставай двойные листочки. – Никита удрученно вздохнул, понимая, что выбора у него нет, и полез в рюкзак.

Мы все быстро списали с интернета и со спокойной душой отправились на четвертый урок. К слову, наши дубликаты были сделаны правдоподобно. В них присутствовали ошибки, исправления и приправлено это все было щепоткой общей грязноты. Я сидел, грыз карандаш и ждал перемену; но ждал со страхом. И в страхе этом было что-то такое, что поджигало мое тело. Когда зазвенел долгожданный звонок, то мы с Никитой и Саввой молнией рванули к кабинету физики.

Тут стоит уточнить некоторые детали. Наша старенькая школа была спроектирована в виде буквы «Н» и имела при себе три этажа. Левая «I» являлась преимущественно младшим блоком, «-» – переходом, а правая «I» – старшим блоком. Кабинет физики находился на третьем этаже в правой верхней части. Недалеко от него располагался туалет и лестничный пролет.

Мы с Саввой стояли около пропитанного аммиаком входа в туалет и наблюдали за Никитой, который ждал, пока тяжеловесная дверь распахнется и из кабинета физики толпой вылетят школьники. Помню: Савва держал два рюкзака, собственный и мой. Я же в руках сжимал дубликаты контрольной. Мы с ним переглядывались и нервно улыбались друг другу.

Через примерно четыре минуты дверь отворилась и в коридор хлынул поток недовольных школьников; возможно, они тоже писали контрольную в тот день. Возможно, еще что… но вряд ли они негодовали тому, что их задержали на перемене. Это была обычная практика в нашей школе. Мы стояли наготове, словно на желтом цвете светофора. Физичка должна была выйти в любой момент. Но прошло три минуты. Потом еще две. До конца перемены оставалось шесть минут. Никита аккуратно заглянул в ее класс, а после подошел к нам. По его сообщению, физичка сидела за своим столом и что-то заполняла. Ее кабинет к тому моменту уже начал наполняться другими школьниками, примерно восьмиклассниками. Нужно было срочно действовать.

Я схватил Никиту и потащил за собой. Мы протиснулись внутрь, смешавшись в толпе. «Отвлеки или поговори. Делай что угодно, главное, не позволяй войти в подсобку» – наказал я своему усатому другу и ловко проскользнул в лаборантскую. Мне повезло, что она располагалась сразу же после входа в кабинет физики. Нужно было только завернуть налево.

Лаборантскую я помню продолговатой, узкой и пыльной комнатушкой. Она была усеяна громоздкими шкафами, химической посудой и разными физическими приборами, будь то барометры, амперметры, динамометры… и иные метры… Пол был покрыт старейшим линолеумом в «квадратик». Здесь царствовал приглушенный свет. В глубине лаборантской стоял рабочий стол с облупившейся краской; такой же голубой, как и все здесь. На нем и лежали стопки двойных листочков.

Я быстро подбежал к столу, понимая, что времени у меня не так уж и много. Мои глаза беспокойно стали искать пометку «10 А». Нашли. Я постоянно оглядывался назад, боясь застать физичку в дверном проеме. Мои пальцы тем временем уже судорожно перебирали листки, ища наши с парнями работы. Листочек Саввы нашелся первым. Я скомкал его и сунул в карман брюк. Затем в очередной раз оглянулся и локтем случайно сбил всю стопку контрольных. Сердце мое совершило кульбит. Я, обругав себя, начал все собирать. Пальцы от стресса не могли захватить листок; они словно скользили по бумаге. Это приводило меня в еще большую панику. К счастью, вскоре я нашел свою работу, которая лежала аж на краю стола. А после по кривому почерку я быстро вычислил и работу Никиты. В последний раз оглянувшись, я был рад, что никто не стоял за моей спиной. Тогда я вытащил заготовленные дубликаты, вложил их в общую стопку и все перетасовал. Мой навык игры в карты пригодился. А учителя утверждали обратное!

Я вернулся к проему и потихоньку выглянул из лаборантской: Никита все еще что-то затирал физичке. Я вышел, встал у порога и как ни в чем не бывало окликнул Никиту, сложив руки рупором:

– Эй, ты там скоро? Нам на урок уже надо.

Никита рассеяно посмотрел на меня. На мгновения его глаза перестали быть умнейшими и стали больше походить на глазенки кокер-спаниеля. Мой низкий друг замешкался, что-то сказал физичке и вскоре мы вместе с ним вышли из кабинета. И только мы его покинули, я сразу же стал чувствовать себя намного лучше. Тяжелый груз свалился с плеч. Я гордился собой. Я просто шел элегантной походкой, сложив руки по карманам и как-то хитро улыбаясь. С Саввой и Никитой мы дошли до лестничного проема. Там Савва вручил мне мой же рюкзак и взволнованно спросил:

– И как? Получилось?!

Уголки моего рта начали шире приподниматься. Савва заметил это и уже через секунду мы стояли с разинутыми до предела улыбчивыми ртами. Глаза наши искрились похлеще гирлянды. Я приобнял ребят, притянул к себе, а затем вскрикнул:

– Всё получилось! Ха-ха-ха! – и это эхом разразилось по лестничному пролету.

Втроем мы радовались, хохотали и ощущали себя победителями этой жизни. Мы спускались по лестнице, словно пьяные, качаясь из стороны в сторону. И да, пьяными мы точно были! От радости! На нас все глядели как на идиотов, но нас это не волновало. Так в обнимку мы и пошагали на пятый урок. Да, тот весенний день был все-таки не настолько ужасным!

Пятый урок. Математика. Точнее алгебра. Вот-вот случится событие, о котором я в ту минуту даже и не смел подозревать. Я сидел, положив голову на руку и одним ухом слушал новую тему. Помню: говорилось что-то про логарифмы. Некоторые аспекты я понимал. Некоторые не понимал. Так можно было в целом охарактеризовать мои способности в математике.

И вот учительница закончила разъяснения… Настала пора призывать к доске. Вполне вероятно, я бы мог стать жертвой, но мою душу и души моих одноклассников спасли две девушки, вошедшие в кабинет. Они учились в одиннадцатом классе, а математичка была их классной руководительницей.

– Мы сделаем объявление?– осторожно спросила одна из девушек. – Мы… договаривались, что заскочим на этом уроке, помните?

– Да, да, объявляйте. – отозвалась математичка, махнув рукой, – Как репетиция?

– Пока тухловато. Ничего не отрепетировали. Мальчики ленятся.

– Одно и то же из года в год… Проблема всех выпусков.

Одиннадцатиклассницы прошли мимо моего ряда и встали подле доски. Для меня и, наверное, для остальных парней девушки из иных классов (да еще если и из старших) являлись экзотикой. Они поневоле привлекали к себе внимание, ведь были в каком-то роде глотком свежего воздуха.

– Так, короче… – начала миловидная русоволосая девушка.

Она, слегка натянуто улыбаясь и активно жестикулируя, пыталась подобрать нужные слова, чтобы расположить к себе толпу. Весь класс глядел на нее, а некоторые парни даже смущались, норовились выкрикнуть что-нибудь дурное; выкрикнуть хоть что-то, любую чепуху, чтобы на них посмотрели. В принципе, понятно почему. Эта одиннадцатиклассница имела выразительные серо-голубые большие глаза и недурные черты лица. Да и за фигурой она явно следила. Вообще, есть такой феномен среди девушек от восьмого до одиннадцатого класса (впрочем, среди парней тоже)… частенько их возраст предугадать невозможно. Одни в четырнадцать выглядят на двадцать семь, другие – в семнадцать на тринадцать. Так вот, одиннадцатиклассница, которая пыталась нам что-то донести, выглядела несколько старше своих сверстниц. Она была, я бы сказал, уже до конца сформировавшейся по телу дамой. В общем, понять парней из моего класса можно было.

Но мое внимание было приковано к иной девушке, к той, что стояла рядом. Мне так приятно о ней думать… По лицу этой одиннадцатиклассницы, помню, проглядывалась степень заинтересованности в происходящем. Мне она тогда показалась какой-то отчужденной. Ее взгляд был направлен куда-то в пол. Нет, даже не так. Не на пол, а на что-то, что скрывалось за ним. Я глядел на эту девушку и восхищался. Просто восхищался, что подобная существует на этом белом свете! И что я вижу ее! Она точь сошла с картины! Такими вдохновлялись великие творцы: поэты, художники, музыканты… Я уверен в этом. Я был заворожен, а щеки мои заимели цвет томата.

Ее глаза, точь два черных яблока, политые карамелью располагались на изысканном белом аккуратном личике с аккуратными бровями, аккуратными губами, аккуратным носом и, впрочем, всем остальным аккуратным; все в ней было аккуратно! На голове красовалось каштановое каре со светлыми прядями – идеальная для нее прическа. В волосах поблескивали стразы с гребешковой заколки. Мне тогда сложно было разглядеть кисти рук этой девушки, они слабо выглядывали из-за спины; но я верил и в их утонченность!Она была будто той самой изысканной француженкой с рекламного баннера какого-нибудь кофе, но только в разы лучше. Я смотрел на нее и в голове у меня всплывали строчки из «Флейты-позвоночника» Маяковского:

«Какому небесному Гофману

Выдумалась ты, проклятая?!»

– У нас скоро «Последний звонок». Мы будем танцевать вальс… и нам не хватает одного мальчика. Мы пришли к решению взять одного пацана из десятого. – сказала русоволосая и заискивающе оглядела наш класс, все так же натянуто улыбаясь.

В кабинете поднялся шум и начались волнения. Наши некоторые одноклассницы надули щеки, очевидно ревнуя, а одноклассники переглядывались друг с другом. Мне казалось, что раз им понравилась эта русоволосая одиннадцатиклассница, то сейчас каждый будет бороться за место танцора, но нет. «Не, не, не. Точно не я!», «Я не хочу!» – отвечали многие парни.

– Возьмите Савву! – вдруг выкрикнула будто бы назло Даша и кабинет разнесло хохотом.

– Кто Савва? – серьезно спросила русоволосая и рассеяно принялась искать его глазами среди мальчиков.

– Она про Савельева Ваню, – включилась в разговор математичка. – Вон он сидит! За третьей партой первого ряда.– она, опершись на руку, наблюдала за нами, как бы с интересом, но слабым, безэмоциональным.

Обескураженный кудрявый Саввка вопросительно пальцем указал на себя и напуганным голосом произнес:

– Я?!

Сидящая рядом одноклассница сочувственно похлопала ему по плечу. А я засмеялся вместе с остальными.

– А ты не хочешь? – спросила у него русоволосая одиннадцатиклассница.

– Д-да не… – Савва всегда начинал заикаться при волнении.

– А чего так? – она улыбнулась, – Ты не пожалеешь. Тебе все равно танцевать через год. Да и тебя с уроков будут постоянно отпрашивать. Разве не круто?

Тут бегающие глаза Саввы пронеслись мимо меня (я как раз сидел правее него). Он заметил мой смех и, видимо, дабы отомстить, небрежно указал на меня пальцем и громко завопил:

– Он! В-в-возьмите его! Я низкий, а он худой и-и-и стройный! Ой… Выс-с-сокий, высокий! Он идеал для в-вас! Просто п-п-посмотрите на него!

Так и застыла моя гримаса с открытым улыбчивым ртом. Я отрицательно покачал головой в сторону Саввы, как бы говоря: «Ну и сукин сын же ты!». Не всерьез, конечно. Весь мой класс внимательно наблюдал за ситуацией и то и дело посмеивался.

– Да, и вправду! Пошли к нам! – русоволосая умоляюще начала просверливать меня своими серо-голубыми глазами.

Это ввело меня в неловкое положение. Я дурашливо набрал за щеки воздуха, а после выпустил его и сказал:

– Я не умею танцевать. – я поджал губы и в ответ досадно посмотрел в глаза русоволосой.

И в этот момент та девушка, которая до этого стояла с отчужденным видом, мимолетно посмотрела на меня. И наши взгляды на секунду впервые пересеклись. Я потерял дар речи.

– Ха-ха, никто из наших пацанов не умеет! Научим! – возразила русоволосая.

Мои щеки тем временем уже горели пламенем.

– Я, ну… – Я сделался рассеянным и мог мыслить только о напарнице русоволосой одиннадцатиклассницы.

– Можешь взять любую девчонку, какую только захочешь. Хоть меня. Хоть кого. – она явно торговалась.

– Я и вправду хуже слона танцую. – машинально ответил я, даже не посмотрев на собеседницу.

– Исправим. Ну давай… Пожалуйста.

– Да, хорошо… – вдруг птицей вылетела фраза из моего рта.

Я и не собирался тогда ни на что соглашаться. Кажется, мой рот на мгновения приобрел собственную волю, ибо как человек, который всегда воздерживался от танцев, а тем более вальса, решил вдруг танцевать? Нельзя засматриваться на красивых девушек.

Глава 2

Вальс с нею.

Я следовал за русоволосой одиннадцатиклассницей. Она забрала меня с шестого урока и повела в актовый зал спешной походкой. В ходе коридорного разговора выяснилось, что звали ее Маргаритой. Но обычно ее все называли Марго. Также выяснилось, что она когда-то где-то там танцевала и, поэтому, взяла на себя всю ответственность за вальс. Могу предположить, что таким образом их класс хотел сэкономить на хореографе. Скорее всего так и было. В тот день, если я не ошибаюсь, они впервые репетировали. Ох, рот Марго не закрывался! Я думал, что болтун – я, а оказалось…

– Другие пацаны из твоего класса должны тебе завидовать. С уроков тебя забирают… Девушку можешь любую выбрать… Халявно полапаешь. – она засмеялась и взглянула на меня через плечо. Для приличия я поднял голову, улыбнулся и ответил:

– Это хорошо, что с уроков забирают.

В те минуты мне не особо хотелось разговаривать. Я был занят раздумьями. Понимал, что сейчас что-то будет, что-то случится, я окунусь в новый коллектив; понимал, что мне нужно будет осмелиться сказать о желании пригласить для отработки вальса ту самую отчужденную премилую одиннадцатиклассницу. И с этой мыслью у меня в голове поднималась тревога. «А если она занята?» – спрашивал я сам себя. «Ну тебе же сказали, что выбрать можешь любую, балбес». – присоединялась к мыслям логика. Я волновался. Но вместе с этим в глубине души хвалил себя за то, что согласился вальсировать. Видно, чувствовал, что привлек к своей жизни новые краски.

Вскоре мы с Марго дошли до актового зала. Располагался он на первом этаже, совсем неподалеку от центрального школьного выхода. Это, примерно, шагов сорок. Помню: этот актовый зал был самым обыкновенным. Ремонт еще с советских времен. Он был таким же, как и во многих других учебных заведениях. Деревянный темный пол, который выдерживал танцы многих поколений, секционные стулья, стоящие рядами и сцена с алым театральным занавесом. Все стены были украшены вывесками, баннерами и плакатами на тему «Последнего звонка».

Марго распахнула дверь и впустила меня в зал с выкриком: «А вот и наш гость!». Толпа одиннадцатиклассников, что сидели почти все вместе на сцене, окинули меня безразличными глазами, а после продолжили разговаривать о своем. Ну как толпа… человек двенадцать. Большая часть из них сидели на сцене, как я уже и написал. И только некоторые в парах стояли в сторонке или и вовсе томились где-нибудь в одиночестве. Вдруг ко мне подошла длинная фигура, еще длиннее меня…

– Какие люди… – произнес гнусавый голос, который я тут же узнал.

Это был Игорек.Парень, несколько выше меня; он имел прыщавое обтянутое лицо, длинный нос, а на голове у него творился сущий кошмар: прическа его напоминала птичье гнездо. Мы с ним играли в одной баскетбольной команде и неплохо общались, пока я не ушел. Игорь резко обхватил меня, продемонстрировал одноклассникам и крикнул: «Запомните, он черт». Я засмеялся, оттолкнул его и оглянул всех. В это мгновение я уловил взгляд одиннадцатиклассницы, которая мне понравилась. Она как-то хитро поглядела мне в самые глаза. Тут же я переменился. Стал каким-то неловким.У меня даже появился стыд… Я спешно отвернулся.

– Ну-ну, Игорь, не отпугивай! – шутливо заругалась Маргарита. – Вы знакомы?

– А как же!

Оставшихся ребятам в актовом зале я как бы знал уже многие годы, при этом ничего не представляя о них, не зная даже имен. Ежедневно мы проходили мимо друг друга, пялили друг на друга и даже не догадывались, что однажды нас сведет вальс. Я почти сразу обратил внимание на черту ребят этого класса: все эти люди быль столь разными, но при этом как-то уживались друг с другом… Они свободно разговаривали на общие темы. Мне это понравилось.

– Как ты вообще мог согласиться участвовать в этом кринже? – спросил Игорь у меня, – Была бы моя воля, я бы отказался. А так…

– Не порть мне ребенка! – вновь заругалась Марго. – А-ну, уходи, уходи… – она жестами как бы указывала, чтобы Игорь ушел к остальным ребятам.

«Ребенка…» – подумал я тогда, – «Между нами ведь и разницы толком нет!»

Меня отправили посидеть на первый ряд секционных черных стульев – подождать начало репетиции. Я сел и стал с интересом наблюдать за одиннадцатым классом, все стараясь придумать, как втереться к ним в коллектив. Совсем скоро я заметил, как к Маргарите подбежала та самая одиннадцатиклассница, приобняла ту за плечи и заявила:

– Марго, можно я буду танцевать с этим мальчиком? Мне легче будет.

Я случайно услышал это и остолбенел. Значит я раз тринадцать перевыдумывал, как приглашу эту одиннадцатиклассницу танцевать со мной, а она сама захотела вальсировать вместе! Подвох! Злая шутка! «Я ведь не персонаж дешевой романтической комедии…» – подумал я. Кажись, улыбка моя тогда поднялась до ушей. Я не верил!

– А это ты уже к нему обратись. – засмеялась Марго.

– А-а-а, так ты значит! Хорошо-хорошо, я тебя поняла. – театрально задрала голову одиннадцатиклассница с черными красивейшими глазами.

– Да он тебе не откажет!

– Ну а вдруг, допустим, он с тобой танцевать хочет?

– Вот и узнаем.

Давеча отчужденная одиннадцатиклассница направилась в мою сторону. Уверенно. Хитро ухмыляясь. Видно было, что с Марго они затеяли какую-то игру, а какую… я не понимал. Вместо этого я смотрел на эту девушку и, уверен, лицо у меня было как у идиота. Ну, или же как у ребенка, который залип на автомат с сахарной ватой. Только слюна, благо, не вытекала.

Одиннадцатиклассница села на соседний стул, сложив ногу на ногу. От нее приятно пахло… Я, стараясь не моргать и не дышать, точно потерянный, продолжал смотреть прямо. При этом в мыслях я всячески оскорблял себя за внезапно обнаружившуюся боязнь к противоположному полу. Я, честно, пытался заставить свой язык шевелиться, но у одиннадцатиклассницы это получилось быстрее.

– Забавные подтяжки. – заговорила она.

– Спасибо.

– Ты не против вместе танцевать вальс?

Я повернул голову в ее сторону. Господи, каким же ангелом мне она показалась! Я не верил, что эта девушка позвала меня танцевать. Сама! А я ведь и раньше, до того момента, до того дня, встречал ее в школьных коридорах. И всегда провожал глазами. Засматривался, но не решался к ней подходить. Думал, что никуда это не приведет; еще и Никита с Саввой постоянно смеялись надо мной… А в тот день… мне показалось, что я словно сплю… и уже совсем скоро меня разбудит ненавистный будильник. Все до того казалось нереальным!.. невообразимым! Бывают же в жизни такие дни, такие случаи, в реальность которых сложно поверить…

– Я только за. – с опозданием рассеянно произнес я.

– Отлично. Я Неля. – она протянула аккуратненькую белую руку с черно-бирюзовыми ногтями, и я пожал ее.

– Данил… Я Данил.

Уголки губ Нели дружественно поднялись и тут же опустились.

– Ты уверена, что хочешь со мной танцевать? У меня это ужасно получается. – вдруг вырвалось из моего поганого рта

– Тут никто хорошо не танцует. – она скривилась и взмахнула рукой, после чего резко встала и направилась к Маргарите.

– Марго, – на лице Нели выразилась та же хитрая ухмылка, возможно даже легкая насмешка, – Все, меня все устраивает.

– Ага-а-а…– протянула та, – Ясно. А ты Кирилла не боишься расстроить? Он занимал тебя у меня.

– Занимал?! – возмутилась Неля, рот ее раскрылся в улыбке, но отнюдь не от радости, – У нас и такое процветает? Моя воля его не интересует? Да и видишь ли ты этого Кирилла? Я – нет.

– Ха-х… – как-то грустно выдохнула Марго, – Ну да, да.

Что-то в тот момент случилось между девушками, что-то слабо заметное, то, что понимали только они… но точно не я.

Мы ждали оставшихся одиннадцатиклассников, но по прошествии десяти-пятнадцати минут никого так и не прибавилось. Кто-то начинал скучать, кто-то вальяжно шастал по актовому залу. Половина вообще лежали на сцене, постелив под себя кофты, и под музыку из школьной колонки общались о своем. Строчки песни про любовь и агонию заглушали их диалоги, но, прислушавшись, можно было услышать настоящий сценарий для какой-нибудь дурной мелодрамы; эпизодов триста-четыреста могло выйти. Я все еще сидел на стуле и придумывал, как мне подступиться к новому социуму. С чего начать? Марго и Неля обитали неподалеку от меня и, выругиваясь, следили за временем. «Никто больше не придет» – сказала одна другой. И после этих слов Маргарита поднялась и заговорила:

– Пора начинать. Встали все! – она над головой похлопала в ладоши, дабы привлечь внимание.

– Не все же пришли! – рявкнул недовольный голос со сцены.

– Вставайте уже! Прогуляли остальные.

Одиннадцатиклассники лениво поднялись с пола и нехотя собрались подле Маргариты. Сказать по правде, она хоть и казалась несколько наивной, но лидерскими качествами точно обладала. Ее, по крайней мере, слушали. Может и не воспринимали, но слушать, слушали точно!

– Так-с… давайте вспомним, что я сегодня вам уже говорила… Запомните одну мысль: вальс – это квадрат.

– Вальс – это танец! – остроумно выкрикнул какой-то светлый волосатый мальчишка, за что получил втык локтем по животу от близстоящей одноклассницы, а Марго сердито посмотрела на него.

– Короче, подходите к партнерам своим, а то сейчас детский сад мне тут устроите. – пальцами Марго притронулась ко лбу. – Нель, а ты иди сюда.

Я в тот момент затерялся в кучке, которая постепенно начала рассеиваться. Все становились со своими парами, а моя пара была занята. Одиннадцатиклассники таращились на меня. И главное они старались это делать так, чтобы я не увидел. Изучали. По итогу я встал в сторонке, руки завел за спину и наблюдал.

– Я – партнер, Неля – партнерша. Она стоит спиной к зрителям. Я становлюсь ближе к Неле. Наблюдаете? – Марго встала чуть ли не вплотную к Неле. Я понял, что и мне предстоит это делать и температура моя, кажись, резко поднялась.

– На левую здоровую ладонь партнера девушка кладет свою маленькую ручку. – продолжала Марго, – Правую руку партнер кладет ближе к левой лопатке партнерши, ясно? Рука партнерши, левая, лежит на правом плече партнера… – они с Нелей исправно показывали все, что говорили. Ко мне даже закрадывалась ироничная мысль: «А зачем я, собственно, нужен?».

– Теперь главное… Смотрите внимательно. Вы как бы входите в партнершу правой ногой. Всем знакомо? – раздался смешок человек пяти-шести, – Партнерша отходит назад левой ногой. Приставляет другую. Потом… немного разворачиваетесь… И квадратом… В общем, вы ведете друг друга, помогая. Такой принцип. – Марго и Неля свободно танцевали, кружась по актовому залу. Особенно Марго. Глаза мои радовались смотреть на эту двоицу.

Маргарита разъяснила еще кое-какие нюансы скучающим старшакам и вскоре настал уже наш черед танцевать. Освободившаяся Неля подошла ко мне вплотную. Мне в эту же секунду стало казаться, словно из рта моего воняет чем-нибудь таким мусорным, тошнотворным. Я пытался меньше дышать. Тело нагревалось. Одежда принялась душить, особенно воротник рубашки, который и так был расстегнут. Я боялся соприкосновения наших рук. Мне думалось, что они склизкие и потные, хотя, конечно же, они были нормальными. Я не узнавал себя. Страх сделаться мерзким для девушки сковывал меня. Это случалось впервые!

Неля положила ладонь на мою левую руку, а я, как оказалось, на ее талию. Я этого не понял, пока она как-то странно не ухмыльнулась, подняла на меня глаза и с ехидством сказала: «Можно и повыше». В ту же секунду я осознал свою ошибку и исправился.

– Попробуйте без музыки. – выкрикнула Марго. Она сидела на стуле и, подобно режиссеру, командовала нами.

– Давай, начинай вести правой ногой. – шепнула мне Неля.

Я неуверенно шагнул. Конструкция наша начала двигаться. Неля подсказывала мне, и, поэтому, благодаря ней, я очень быстро понял принцип. На кого-то ругались, кому-то талдычили одно и тоже, я же впитывал все как губка, ибо, в отличие от остальных, у меня была мотивация впитывать.

– Не слишком деревянно? – спросил я Нелю.

– А? – она переспросила.

– Я не слишком деревянно двигаюсь?

– Да нормально, – она махнула рукой и улыбнулась, – Меня все устраивает.

Когда даже самого отпетого ленивца и чайника умудрились обучить базовым движениям, Марго поставила нам музыку, чтобы мы попробовали повальсировать под нее. Стоило мне услышать первые ноты композиции – мир сразу же преобразился, клянусь. В такт музыки мы с Нелей, не совсем плавно, конечно же (но правильно), стали кружиться. Ветер обдувал наши головы – и я в этот миг почувствовал себя свободным. Я старался над каждым движением и изо всех сил пытался порадовать партнершу, хотел, чтобы мы с ней выделялись среди иных пар, чтобы в нас чувствовалась искра, задор. Я кружился. Старый деревянный пол актового зала рухнул. Раскрошился – и под ним будто образовались объемные облака. Все перестало иметь смысл.

***

Возле школьного выхода меня поджидали Савва и Никита. По их лицам было видно, что они посмеиваются надо мной. И когда, подойдя, я первым делом замахнулся рукой на Савву, то он весь прищурился и скукожился, но вместо удара, я похлопал друга по плечу, сказав: «Спасибо». Ни он, ни Никита, меня, конечно же, не поняли, но мне этого и не надо было.

Глава 3

Марафет.

Сон сошел на нет. За окном тоскливо выли бродячие псы, а я валялся навзничь на кровати, окруженный своими мыслями. Одеяло было отброшено и забито ногами в угол постели. Свежий ветерок пролетал вдоль тела и оставлял за собою мурашки, но я и не чувствовал их. Мне было не до этого. В юной голове фильмом проносился только что прожитый день. «И ведь все, я его прожил, больше такого не будет. Это прошлое, а прошлое не вернуть…» – мыслил я в те минуты, отчетливо помню. Я был тогда по-настоящему счастлив; впервые за долгие месяцы. Хотя и до этого много улыбался, смеялся, веселился, но настоящего счастья не испытывал. Это особое чувство. Такое благополучное… и такое редкое… С каждым годом все сложнее ощутить подобное. А так хочется! Немного погодя в меня ударил озноб, в ту же секунду родилась дилемма: я заболел или влюбился? Семнадцатилетний дурень даже не заметил раскрытого окна. Ох уж эта подростковая влюбленность!

На следующее утро, несмотря на то, что провалялся во сне я от силы часа четыре, я был бодрее тех, кто проспал девять, а то и десять часов. Я кружился вокруг одноклассников, находился сразу в трех диалоговых фронтах, шутил. Энергии во мне было столько же, сколько в пятилетнем ребенке. А главное: как я и писал, я был счастлив. Оказывается, нужно просто влюбиться – все вокруг сразу станет таким же добродушным и наивным, как в детстве.

Вторая репетиция проходила через день с момента предыдущей. У меня была цель: выглядеть настолько опрятно, насколько это возможно. И я выработал стратегию на свободный день. Первым делом обратился к моей соседке по парте, к Маше Савичевой. Она была похожа на замученного котенка. Маленькая, съежившаяся, спрятавшаяся в своем мирке… Волосы ее свисали таким образом, что не было видно лица. Она в наушниках смотрела какое-то видео в телефоне. Я пододвинулся, хлопнул аккуратно ее по плечу. Она сняла наушник, напрягла ухо, и я спросил, так, якобы невзначай:

– Извини, что отвлекаю. Это, конечно, странный вопрос, но ответь на него, пожалуйста. От меня воняет? Только честно.

– Чего? – она развернулась и недоумевающе посмотрела в мои глаза.

– Да просто ответь: от меня воняет когда-нибудь? Как от меня пахнет вообще?

– Да нормально от тебя пахнет. Ц…

– Честно? Ты ведь всегда со мной сидишь, ты должна знать. Это честно?

– Да! Смысл мне врать? – несколько раздраженно спросила она.

– Ну, чтоб не задеть, может быть.

– Ой, не воняет от тебя короче. – сказала она, отвернулась и вставила обратно наушник.

Я облегченно вздохнул. У меня раньше проскакивал страх, будь то от меня исходит неприятный запах пота, как от четверти моих парней-одноклассников, и мне просто из вежливости не хотят говорить о зловонии. Благо, это было не так. Мылся я часто, за гигиеной следил.

Вскоре я вспомнил фразу, сказанную Нелей: «Забавные подтяжки». В голове тут же образовалась головоломка. Она правда посчитала мои подтяжки забавными? Ей они понравились? Или это была издевка? Способ начать разговор? Что она думала о моих подтяжках? Клянусь, это и сейчас до конца мне не ясно. Но на следующую репетицию было решено надеть ремень.

Шесть уроков в неделю проводила наша классная руководительница, Инесса Михайловна. Следовательно, проходили они в родном кабинете №313. И стоило Инессе Михайловне выйти из класса на перемене – мы тут же дюжиной залетали в лаборантскую. И в таком случае перемену можно было величать удавшейся. За протекающие с молниеносной скоростью пятнадцать минут, мы, как бы это необычно звучало в нашем случае, успевали сдружиться. В тусклом помещении лаборантской кто-то наливал себе кофе, благодаря небольшому кулеру, стоявшему в углу, кто-то парилHQD, кто-то лепетал истории… Последним «кто-то» был один индивид, которого звали Вадиком; невысокий, глазки крысиные, малюсенькие, уши как у Лепрекона, а зубы у него были так разбросаны по рту, словно являлись перекошенным деревянным забором очень старого дома. Не внушающая симпатии внешность подкреплялась еще развязным языком. Вадик был знатным балаболом. И все это понимали, но все равно раз за разом выслушивали его дивные истории, просто потому что это было весело. Принадлежность к самой обычной семейке не мешала Вадику вечно рассказывать нам о двух Мерседесах в гараже, о нескольких миллионах рублей на сберегательной книжке, о будущей учебе в СПБГУ… Забавно это было слышать от мальчишки, который всегда покупал себе самый дешевый энергетик и донашивал вещи за старшими братьями. Каждый раз Вадик брал стул, ставил посередине лаборантской, садился, закинув ногу на ногу и начинал… В дымке мы вкушали истории балабола, а после между собой смеялись с их наивности и фальшивости… Настоящая романтика…

Под конец перемены к нам всегда заходил Никита и сообщал, что Инесса Михайловна уже подходит к кабинету. Мы быстро развеивали дым, мыли за собою кружки и толпой вылетали из лаборантской. Сам Никита в лаборантской с нами никогда не засиживался, да и Вадика не любил слушать, он говорил: «Вадик по-своему хорош; всегда придет на помощь, если в ней кто нуждается, не жадничает, но черт побери, язык его – это нечто! Отрезать бы… Глядишь, в человека превратится…».

Обычно Инесса Михайловна имела задорный характер. Уроки с ней проходили весело. Но в этот раз все было немного иначе. Мы даже не успели рассесться по местам, как она начала:

– Признайтесь, вы обижаете Сашу? – с небольшой грустью в голосе спросила она. Инесса Михайловна была женщиной немного сентиментальной. Думаю, ей искренне представлялось, что мы – дружный класс; и новость, будь то мы обижаем кого-то, могла серьезно ее ранить.

– А это кто? – выкрикнул один парнишка ради шутки, не понимая всей серьезности ситуации. С дальних парт тут же последовал гогот.

Инесса Михайловна промолчала.

– Почему вы так решили? – спросил кто-то.

– Подозреваю… Три недели ребенок в школу снова не ходит. Когда я его в последний раз видела, он сидел один-одинешенек в сторонке, пока вы разговаривали друг с другом. Он изгой у вас?

– Да никто его не обижает! – вмешалась Даша, – Он сам садится один, че это мы виноваты-то.

– Не всем людям легко социализироваться… Ему и так ведь тяжело по жизни пришлось, а еще и никто с ним не разговаривает. Помогите ему, подружитесь, ладно? Предпоследний год вместе…

Речь шла про Сашу Гамбарова. Тихого мальчика с большими черными глазами и родимым бордовым пятном на всю переносицу. Никто его по моей памяти в старших классах не обижал; скорее, на него нисколько не обращали внимания. Он был сам по себе. Самостоятельно придет на уроки, просидит за задними партами, уйдет. До его отсутствия или присутствия никому и дела не было. Был правда один период раньше… Мне стыдно за те дни, мы еще были совсем детьми, а дети, как известно – создания дикие, жестокие. Саша перевелся к нам в пятом классе. Мы сразу же подметили его необычное родимое пятно. Кто-то боялся Гамбарова, а мы смеялись над ним, некоторые дразнили. С возрастом мы, само собой, делать это перестали, но, видимо, из-за неудачного вхождения в коллектив, Саша так и не смог социализироваться и найти достойных друзей среди нас. Насколько мне известно, жил он с бабушкой. Она, естественно, ни в каком случае не смогла быть дать ему надобного воспитания. Слишком уж большой разрыв поколений. Да и контроля над Сашей, думаю, отнюдь не было. Свободный ребенок.

Инесса Михайловна нас отчитала, а после приступила говорить по теме урока. На перемене я невольно услышал разговор нескольких одноклассников:

– Давайте еще пятно как у него нарисуем все на лице. Маркером. Поддержим. – сказал один, и собеседники его посмеялись.

– Еще и мы виноваты… – обиженно добавила Вика.

Попытка Инессы Михайловны сблизить нас с одиноким одноклассником привела к обратному результату. Я не стал дослушивать ребят. Решил прогуляться по школьным коридорам. В одиночестве. У меня в ту пору резко зародилась такая привычка. И сколько бы я не убеждал самого себя в том, что иду слоняться просто так, ради убийства времени, на самом деле, в глубине души, я знал, что истиной целью моей было увидеть Нелю. Только я этого признавать не хотел почему-то.

На третьем этаже, к счастью, детей не обитало. Никто не носился, не сбивал все на своем пути, не кричал… Я шел вдоль холодных зеленых стен, изредка оглядываясь по сторонам. С подоконников на меня посматривали восьмиклассницы и восьмиклассники. Удивительно, но между нами не ощущалось той разницы в возрасте, которая едко проглядывалась, когда я сам был в восьмом классе. В те времена старшаки казались взрослыми. Мы возносили их чуть ли не до статуса Бога. Нам думалось, что они сверхумные, ловкие, что им все дозволено… Во наивные!

Я бродил спокойно по этажам, пока случайно не встретил на лестничном пролете Нелю и Маргариту. Они поднимались на второй этаж, а я стоял на лестнице третьего. Телом я налег на перила, высунулся, дабы хорошо видеть нижний пролет и просвистел. Девушки оглянулись, и я с улыбкой помахал им рукой.

– Привет. – помахали они мне в ответ. Маргарита выдвинулась вперед, как бы показывая готовность говорить со мной.

– Привет, – прокашлялся я, – Репетиция завтра в силе? Вы с какого меня заберете?

– У тебя третьим уроком что стоит? – спросила Марго.

– Обществознание.

Они с Нелей переглянулись.

– Вряд ли мы тебя с общаги отпросим.

– Вместе отпросимся. – уверенно вскрикнул я, – Там несложно будет. У меня хорошие отношения с преподом.

– Ну ладно-ладно. – заулыбалась Марго.

Вскоре я довольный вернулся в кабинет. Сам факт, что я увидел Нелю сделал день мой замечательным.

***

Дома я погладил белую парадную рубашку, пиджак. Приготовил брюки с галстуком-бабочкой, достал из шкафа ремень и до блеска начистил туфли. Я тщательно вымылся, уложил волосы и поставил на тумбочку подле кровати самый дорогой и приятный парфюм из тех, что был у меня. Намарафетился.

Глава 4

Он.

Я был рад вновь почувствовать ее присутствие, ее дыхание, нежные теплые руки, сердцебиение. Мы кружились и, кажется, получалось у нас теперь значительно лучше. Неля свободней разговаривала со мной, а я старался подшучивать над всем, чем только могу, сатирничать. Думаю, уже тогда она начинала осознавать, что нравится мне; но кто его знает.

Сложности начались, когда мы приступили отрабатывать новое движение. Парни синхронно должны были как-то по-особенному подступиться к партнершам. Понятное дело, у всех поначалу получалось вразнобой. Совсем скоро четверо ребят сумели между собой наладить гармонию. Их взяли за эталон, за пример, и мы, остальные, принялись пытаться скоординировать движения под них. По прошествии часа только половина из нас смогла это сделать. Все уже порядком устали, разнервничались, поэтому Марго приняла в тот момент верное решение: объявить двадцатиминутный перерыв. Кто-то тут же пулей вылетел из актового зала, а мы, остальные, оставшиеся, уселись на краю сцены.

Нас было семеро, но принимали участие в разговоре только пятеро (оставшиеся сидели в сторонке в телефонах): я, свесивший ноги со сцены, Марго, лежавшая на постеленной куртке, возле нее Неля, прижавшая колени к груди, Игорек и еще один парень. Он звался Егором. Некогда он тоже играл со мной в одной команде в баскетбол, и был он, к слову, разыгрывающим. Много его хвалили, чаще он сам, впрочем, отмечал себя. На всех общих снимках он становился по центру, стараясь присвоить весь фокус себе. Егор был звездой местного разлива. Вся школа его знала, не побоюсь преувеличить. А портрет его висел на доске спортивного почета. Я бы не сказал, что он играл лучше меня; просто Егор мог грамотно себя представить зевакам, преувеличивая свои умения. Мы с ним, помню, когда я ходил еще на баскетбол, много ругались, спорили и откровенно соревновались за звание лучшего, но после моего ухода из команды мы общались лишь в положительном ключе. Егор был тем самым видом парня из школы, о котором все говорят, которого все обсуждают, но стоит ему только выпуститься, как о нем тут же улетучивается всякого рода память. По внешности Егор представлял из себя типа с блондинисто-крашенными зачесанными набок волосами и смугловатой кожей. Он имел спортивное телосложение. А еще, судя по всему, денег у него было предостаточно. По крайней мере он создавал такое впечатление своим внешним видом: печатка на среднем пальце левой руки, дорогие сигареты, накинутая на белую футболку рубашка «Henderson». Узорчатая вся такая, в цветочках разных. А на ногах у него были «Джорданы». Я думал: оригинал, не оригинал; вывод сделал, что все-таки оригинал. И, помню, у меня даже какая-то небольшая зависть вирусом растеклась по жилам. Чертов подростковый культ тряпок! В тот день Егор впервые очутился на репетиции в качестве партнера Маргариты в вальсе.

– А зря ты все-таки ушел, Данила! – сказал мне в ходе разговора Егор, – Александр Романыч так же считает. Мы с тобой всю команду украшали, всех тянули!..

– Э-э! – недовольно простонал Игорек.

– …Ща я закончу школу, Игорек закончит, что тогда будет с баскетболом? Жаль мне Романыча… Новая группа – сплошные чмыри, таких бить надо!

– Ты сегодня разоделся, словно на выпускной, Данил. – вдруг перевела тему Маргарита, – Да и пахнет от тебя… (она принюхалась) …приятно. Особый день сегодня?

– Да, репетиция. – ответ мой сотворил улыбку на лице у нескольких собеседников.

– Не, а если серьезно? – с искренним интересом поинтересовалась Марго.

– Да я, – я вдруг засмущался, глаза мои проскользнули по Неле и тут же перевелись обратно на Маргариту, – Так получилось. Лучше не спрашивай.

– А лицо красное! Пацана в краску вогнала! Не, ну реально, Данила, не видел я тебя таким нарядным. Ты ради кого так? – прогорланил Егор.

Все резко обернулись, желая запечатлеть мою мину, а я в ответ лишь нервно похихикал. Даже Неля обернулась, сразив в очередной раз большими черными глазами, которые она поспешно отвела куда-то в сторону. Вновь эта девушка стала выглядеть отчужденной. Мы вроде бы все общались, шутили, а она, вот как бы была и с нами, но думала явно о другом, о своем.

– А ты, Данил, куда вообще собираешься? Ну, после школы? – Маргарита внимательно пригляделась ко мне.

– Я мало об этом думал, – признался я, – Это ведь не совсем интересно знать все наперед, куда пойду, что стану делать. Нафантазирую себе, а потом буду фантики в кафешке убирать. Кому оно надо? Я просто делаю то, что мне нравится, от чего получаю наслаждение. Могу лишь сказать, что попытаюсь переехать в город побольше. Вот мой ответ.

И вновь Неля подняла на меня свои глаза и серьезно разглядела с ног до головы. «Чего это она?» – подумал я.

–Авантюрист до мозга костей? – вмешался Игорь.

– Да кто его знает!

– Уважаю. – Егор вставил сигарету в зубы, а сам протянул мне руку. Я ее, естественно, пожал.

Вскоре перерыв окончился. Каждый вернулся по своим местам, и мы продолжили. Первостепенно сложилось такое впечатление, будто бы мы все позабыли. Все наши движения были неслаженными, грубейшими и деревянными. Мы были кучкой несгибаемых олухов. Благо, немного погодя часть из нас приноровилась, и все стало выглядеть не так печально.

С виду мы учили наипростейшее движение, но все простое всегда оказывается самым сложным и противным. Мы повторяли одно и то же минутами… часами… Да, часа полтора прошло по ощущениям, а мы на ватных ногах пытались все добиться слаженности. Лица у нас исказились, стали подобием лиц замученных офисных клерков. Каждый искал малейший повод огрызнуться, выпустить пар на ближнего. И когда мы, почти всем составом парней, научились синхронно подступать к партнершам, то вся накопленная злость стала вымещаться на оставшуюся кучку ребят, что были необучаемы. Маргарита чувствовала витавшую атмосферу разъяренности, поэтому ей пришлось объявить второй перерыв; а после уже либо всех отпустить, либо добивать движения до конца.

Мы с Марго и Нелей все так же сидели на сцене, по-турецки. Мне к тому моменту стало плевать на внешний вид. Пиджак был скинут с плеч, галстук ослаблен, а волосы взъерошены. Мы сидели тихо с наполовину бледноватыми лицами, не разговаривали, пока Неля первая как-то тихонько не сказала:

– Домой хочется…

– Тяжело все это… – вздохнула Маргарита, обняла Нелю и прижала к себе. – Тяжело.

И в тот момент я за своей спиной вдруг услышал нарастающую ругань, маты. Марго тут же отпустила Нелю и с настороженностью привстала. Обернулся и я, и тут же стал свидетелем ссоры: Егор твердой походкой шел в сторону какого-то паренька с ярко проглядываемыми намерениями ударить (Егор всегда выделялся вспыльчивостью, он любил покричать, поругаться, подраться). Паренек, на которого нападали был несколько щупловат, но высок, выше меня. Лицом он чем-то походил на птенца; такое же немного нелепое. Но взгляд был глубинным, словно парень этот прожил уже несколько веков. Он не боялся. Над болотистыми глазами сердитыми молниями хмурились черные брови. При этом волосы на его голове были светло-русыми; уложены они были в пучок. Он осторожно шагал назад, выставив перед собой руки, очевидно для защиты.

Я в панике окинул взглядом Марго и Нелю, пытаясь найти у них ответ на вопрос: «как действовать?». Девочки, видимо, и сами не понимали, что делать; они сидели неподвижно, с приоткрытыми от удивления и шока ртами. В этот момент жизнь вокруг меня словно резко замедлилась, прямо как в фильмах. Я вдруг почувствовал себя Ртутью, прямиком из той сцены в «Днях минувшего будущего». Мое мышление было холодным, расчетливым, а тело ничего не сковывало. Я посмотрел на одиннадцатиклассников и сразу понял, что никто не собирается останавливать драку или скорее избиение, что вот-вот произойдет. Все ребята стояли столбом; кто с интересом, кто в замешательстве; иные вовсе достали мобильники и приготовились снимать. А Егор тем временем уже подходил к безымянному одиннадцатикласснику. В ту секунду, растянутую секунду я принял для себя: мой нравственный долг – разнять парней. А также у меня была мысль проявить себя перед Нелей, но это, впрочем, второстепенно.

Я вскочил, спрыгнул со сцены и побежал в сторону парней. Егор к тому моменту уже успел замахнуться. Своим телом я закрыл безымянного одиннадцатиклассника, раскинув руки и крикнув: «Стой!».

– Свали, Данил, это чепушило гнилое меня вывело! – рявкнул Егор.

– Успокойся! – воскликнул я, – Ударишь его – и все! Репетиция сорвана! Зачем драться?!

– Данил, не мешай! – он попытался оттолкнуть меня, но я не дался. – Мы не на басике!

– Нельзя! – я ладонями уперся в Егора.

– Тебе тоже что ли уе…

– Успокойся, тебе говорю! – перебил я, – Не место тут драться!

Егор в бешенстве собрался замахнуться теперь и на меня, но вдруг Марго прокричала со сцены: «Егор, успокойся, пожалуйста! Хватит!», и он вдруг остановился, прямо как по команде; наступила словесная тишина. Только стук ботинок был слышен. Маргарита подошла к нам. Егор с каким-то неодобрительным презрением посмотрел на меня, сказал: «Ты не меняешься. Что на баскетболе лез, не умея нормально играть, что сейчас… Вечно лезешь, даже когда тебя не просят. Кем ты себя возомнил?»

Эти слова огорчили меня, испортив настроение.

– Не надо начинать. Данил правильно поступил. – сказала Марго и попыталась взять руку Егора.

– Да понял я, понял! – недовольно буркнул тот.

На этом репетиция и окончилась. Если честно, мне казалось, что Егор с кем-нибудь подкараулит меня за школой, думалось, что все, я попал в передрягу, что последний день живу, но нет… обошлось. Вместо него подле меня очутился тот самый щуплый паренек. Стоило мне выйти со школы и свернуть за угол, он тут же вынырнул из ниоткуда. Я даже вздрогнул.

– Из-за чего ты вступился за меня? Что ты наделал?! – он как-то странно заглянул мне в глаза, – У тебя был налажен контакт с «элиткой», с теми, чье мнение уважают, с кем считаются, кого слушают и любят… Ты ведь под корень все срезал! Ты опустился в их глазах! Из-за меня! Зачем?

– А я должен был допустить драку? Я вступился, ибо так надо. – я, имея неприятный осадок после случившегося, продолжил идти вперед. Собеседник увязался за мной.

– Но ведь мои-то однокласснички, с которыми мы учимся одиннадцать лет, стояли в сторонке, лупоглазили и ожидали шоу! Никто даже не пытался вмешаться! Так почему ты, незнакомый мне человек, спас меня? А не они… А?! – язвительно раздавалось за моей спиной.

– Замешкались. Может, испугались. – протараторил я, зная, что только что соврал.

– Нет! Просто-напросто они животные, которые только и жаждут крови! Люди исторически любят жестокость… Все эти гладиаторские бои, драки на ринге… Человек любит кровь, ой как любит! А ты взял и оборвал им все шоу! Я удивляюсь. Оттого и подошел к тебе. Ты мне интересен. Позволь это спросить: тебя в собственном классе не забили еще? Ты пошел против течения, а люди ведь не любят, когда кто-либо идет против течения.

– Не забили… – я несколько косовато посмотрел в сторону спасенного, – Знаешь, мне казалось, что в вашем классе вы все едины.

– Едины?! Может быть, с виду так и кажется, но черт, нет, нет! Мне кажется, что коллектив априори не может быть един. Только с виду, только до поры до времени. Интриг, сплетен, ссор не избежать. Посуди, двадцать с лишним человек с разным мнением и пережитым опытом запихали в одну банку. Могут они дружны уживаться?

Я вдруг задумался. И вправду. Как толпа абсолютно разных людей могут дружно сосуществовать? Чтобы все были при этом едины, чтобы никто не доминировал и соблюдал равенство? Почему я всегда считал, что это мой класс такой особенный, а везде все дружат, делят кров? Везде свои тараканы! Вот, кажется, истина! Но я подметил в тот день в голове, что многие иные коллективы способны находить некий компромисс, а наш класс все-таки был гораздо конфликтнее. А может это мнение было и ошибочным. Но почему определенные выпускники порой устраивают встречи, чтобы вспомнить школьные годы, а наши никогда так не делали? Из-за трагедии?

– Кто его знает… – сухо ответил я собеседнику. – Попав в ваш класс, я думал, что вы более дружелюбны. Вы почти всем классом вместе общаетесь на переменах, у нас такого никогда не было. Не ожидал, что сегодня такое произойдет… Из-за чего хоть? – мне срочно понадобилось знать ответ на этот вопрос; раздумывая, я предположил, что конфликт мог запросто начаться из-за моего собеседника, а не из-за Егора.

– А из-за пустяка! – проскрипел голосом безымянный, – Нужно было человеку сместить злость от усталости, вот он и нашел слабенького. Он не в первый раз так самоутверждается. Окружил с подсосами меня на перерыве, стал стебать за то, что у меня ничего не получается, а я взял и сказал едкую колкость в ответ, принизив его перед собственной сворой. У него такое лицо было смешное в тот момент, ты и не представляешь!.. Этот снег… знаешь, он так хрустит под ногами… кажется, будто я хожу по телу Егора – и ломаю каждую его косточку. Хруст… Хруст…

Последнее высказывание меня напугало. Оно прозвучало убедительно жутко. Мне резко захотелось отстраниться, как-нибудь попрощаться, но собеседник конкретно привязался ко мне. Мы шли по лужам, по таявшему рыхлому снегу в холодный апрельский день. И одно радовало: до дома моего оставалось несколько минут ходьбы.

– Ты ведь Данил, да? И учишься в одном классе с Сашей Гамбаровым, да? – немного погодя спросил меня собеседник.

– Все верно. – спокойно ответил я.

– Ты самозванец. Не похож на остальных. Ты из той высоконравственной породы людей, коих осталось мало. Хотя, признаюсь, изначально ты мне показался типичным приспособленцем, пристроившимся к сливкам класса… Но я ошибся, ошибся… В тебе заложена справедливость. Ты – образец правильного человека. Я пока это не утверждаю, но, возможно, ты относишься к касте чистых людей, к примерно… пяти процентам. И если это так, то ты должен меня понять сейчас, ибо ты ежедневно видишь остальные девяносто пять процентов. Человечество окончательно загнало себя в тупик. Мы веками просвещались, внедряли мысль, что человек выше любого животного, человек – нечто особенное. А затем наступила политика полной свободы. А так нельзя! Нельзя давать человеку свободу. Человека надобно держать в узде, иначе он превращается в свинью и себялюбивую мразь! Сейчас вся интеллигенция, толкавшая нас, челядь, в будущее, – испарилась. И к чему мы скатились? Незнакомые люди оттопыриваются на вписках, а на следующий день забывают друг друга. Каждый мнет кости другого, вечно судачит. В основе культ безграмотности, легких денег. Никому просвещение не сдалось! Нынешние люди – такие мерзкие, двуличные, склизкие ящерки, готовые ради пачки банкнот (если предложить) лишить всякого уличного бродягу жизни (главное, чтобы это не привлекалось по закону!). И все такие индивидуалисты! Люди – черствые мешки с прогнившими органами и дерьмом. Разве нужно нам, человечеству, существовать в таком виде? Мир летит в пропасть! Не для этого мы развивались! Мы запустили процесс гниения; теперь он привел нас к такому состоянию, какое мы имеем. Что ты думаешь? Может, если мы все исчезнем, то миру сделается только лучше?

– Я думаю, что люди, несмотря на все минусы – удивительны. – признался я; и я до сих пор придерживаюсь этого мнения. – Везде есть как хорошие стороны, так и плохие.

– Ну-ка, обоснуй. – злобная ухмылка, которая обозначала желание поспорить появилась на лице собеседника.

– Обосновал бы, да вот до дома моего мы дошли. Мне надо идти. – из кармана я достал связку ключей.

Мы стояли возле самой обыкновенной Хрущевки; такими район моего детства был усыпан. Она была бетонной, мрачной, убогой, с тесными квартирками, но родной. И ни один иностранец не поймет этой теплоты серого панельного здания…

Дул прохладный ветерок, пронизывающий почему-то именно пальцы ног. Меня жутко страшил мой собеседник (хотелось побыстрее убраться), но одновременно мне хотелось и выслушать его, нечто захватывало меня. Собеседник взглянул на мой дом, странная эмоция выразилась на его лице, непонятно мне было, что происходило в его голове, но глаза мальчишки прищурились, и он сказал:

– Так и быть. В следующий раз еще поговорим. Подумай пока над словами, которые я высказал. Я ценю, что ты остановил сегодняшнюю попытку моего избиения. – он протянул мне руку.

Я посмотрел на нее: это была рука бледновато-желтая, с длинноватыми для парня ногтями. На ладони виднелся странный шрам, от которого глаза мои не могли оторваться. Я настороженно пожал руку собеседнику.

– Меня зовут Дима. – наконец сказал тот и спрятал руку, предварительно самостоятельно взглянув на шрам.

***

Дима насторожил меня уже тогда. Испугал. Но я никому даже и не думал сообщать о его странных речах, наклонностях или как-нибудь переубеждать новоиспеченного знакомого. Как и всякий человек в подобной ситуации, я просто решил закрыть глаза на правду. Не бороться с проблемой, а благополучно сделать вид, словно проблемы и вовсе не существует.

Глава 5

Их рассмешил Тарантино.

Тем же днем я окончательно понял, что мне нравится Неля. Случилось это так: после тяжкой репетиции и немного пугающего диалога с Димой, я вернулся домой в несколько подавленном состоянии. Почти сразу же я улегся спать.

Мне снилась Неля. Ничего конкретного во сне не было; ни сюжета, ни глубинного смысла. Передо мной всего-навсего был образ Нели, я обнимал эту девушку. Мы гуляли по песку вдоль побережья. Мне было так хорошо и тепло на душе в тот момент. Я ощущал одно лишь благополучие. Казалось, ничего от жизни больше и не надо. Хотелось просто обнимать ее плечи… всю жизнь. Я с легкостью воспринял этот сон за реальную жизнь, а потом… проснулся. От духоты в комнате. Был весь мокрый, в поту. Я весь горел и при этом мне было горестно от того, что миновавший сон оказался лишь сном. Я полежал, обдумал пережитое, затем встал, дошел до ванной комнаты и умылся холодной водой.

За окном тускнело солнце, а я лежал один в постели и думал о своих чувствах к одиннадцатикласснице. Неля была в моей голове оплотом совершенности. Я и пошлой мысли боялся представить о ней. Думаю, если бы я вдруг увидел, как она промышляет чем-то нехорошим, то все равно бы считал эту девушку восхитительной, я сумел бы оправдать ее; таков закон любви.! Она казалась чем-то далеким, облаком, до которого я не смогу дотянуться. Никогда со мной до этого такого не приключалось. Если мне нравилась девочка, то я подходил к ней и начинал общаться, а здесь… столько сомнений, страх случайно отстранить ее от себя.

Сделаю отступление. Моя комнатушка была маленькой. Состояла она буквально из кровати, тумбочки, шкафчика и компьютерного стола. Шагов пять мне хватало, чтобы от входной двери добраться до окна в противоположной части комнаты. Вот по такому маршруту в каком-то бреду и упоении я начал ходить взад и вперед. И быстро ходить! Неля завладела моим разумом и сделала из меня доселе незнакомого мне человека. Я даже себя Пушкиным почувствовал. Никогда стихотворений не писал, а тут – бац! Сел за стол и написал в порыве чувств чудный экспромтик, который теперь кажется нелепым:

В твоих глазах я вижу тьму;

Очаровательную и неясную.

Твой мир – он соблюдает тишину,

Впусти меня. Твой мир – прекрасный.

Он также сейчас хранится в моем ящике. Смешно ли читать спустя годы? Смешно, нелепо, но как-то при этом тоскливо. Мой экспромт повлиял на меня должным образом, зажег пламя. Я вдруг поверил в себя: «Она первая пригласила меня танцевать, значит не все потеряно!». Я от счастья прыгнул в кровать, обнял крепко подушку и запрокинул голову. Мне стало хорошо; но совсем скоро настроение вновь переменилось. Я вдруг подумал: «Она в одиннадцатом классе. Выпускница. Она поступит в университет, свяжет себя с новой компанией, а я останусь здесь, ребенком в стенах этой школы. Это несправедливо! Получается, наши отношения (если они возможны) заведомо обречены на печальный исход?». Я, семнадцатилетний мальчишка, поник. Но перед сном я все-таки пришел к мысли, что возможный разрыв – это не повод не пробовать налаживать с ней контакт. Мне удалось найти Нелю в социальных сетях; я кинул ей заявку в друзья и больше не трогал телефон. Наутро я увидел, что заявка была одобрена; это не могло не осчастливить меня.

Последующие дни я только и делал, что общался с Нелей. Те занятия, которые я искренне любил, ушли на второй план. И даже от Никиты и Саввы я как-то отстранился (что было, наверное, подло). В переписке с Нелей я попытался найти какие-нибудь общие точки соприкосновения. Оказалось, что она – тот еще поклонник кинематографа и истории. О кино мы в первые дни только и переписывались, ведь история не шибко меня интересовала. Она советовала мне одни фильмы, я – другие. Но фильмы, что советовала она, были куда глубже и многограннее. Я по ее настоянию посмотрел «Общество мертвых поэтов» и «Загадочную историю Бенджамина Баттона». Она любила эти фильмы, и я их полюбил. И каждый раз, когда я их теперь пересматриваю, то вспоминаю о Неле, вспоминаю запах тех лет…

Я начал часто гулять в одиночку по школе в надежде увидеть Нелю. Хотелось встречать ее как можно чаще. Я стал зависим от нее. День не увижу – день неудачный, сплошные невзгоды в голове, ломка. Некоторые одноклассники видели мою отстраненность от всего, резкую меланхоличность, несвойственную мне, а потому однажды Даша и Вика подловили меня в лаборантской в нашем кабинете, когда я в наедине с самим собой пил воду:

– Как репетиции? Танцуешь там с кем? – с наигранной улыбкой спросила Даша.

У Даши лицо в профиль напоминало форму утюга; бестолковостью так и веяло. А выражение на этом бледном лице было гробовым, походило на маску. Глаза – блеклые, наглые, тупые. Даша всегда могла кого-нибудь за что-нибудь осуждать, сплетничать (за спиной, естественно), а потом совершать те же самые поступки. Она всегда лезла в чужое белье. Человек буквально жил историями иных людей.

– Ну да, все нормально. – ответил я и хлебнул воды, сразу поняв, чем пахнет дело.

– Нравится? – ее спутница Вика вдруг усмехнулась. Вторая подхватила усмешку и вместе они расхохотались.

– Пойдет. – сухо ответил я и поднес кружку к раковине.

– Ну ты на тамошних девочек не заглядывайся. Не дадут. – влезла Вика, с издевкой отквасив губу. – А то ходишь такой весь…

Она была девочкой низкого роста; с большими голубыми очаровательными и одновременно злобными глазами. Я не уверен, но, кажется, она слоев сто тональника наносила каждое утро, а пухлые губы подкрашивала ярко-алой помадой. Ногти у нее были длинющие, как у Росомахи. Помню: она вечно язвила, порой даже при присутствии самого объекта насмешки. Своим грязным языком создавала комплексы у одноклассников, одноклассниц и не только. Алине она как-то указала на пухлые щеки, которые на самом деле выглядели мило и являлись скорее положительным моментом внешности Алины, нежели отрицательным. С того момента девочка с пухлыми щеками начала загоняться, перестав когда-либо фотографироваться в анфас. Вика умудрялась сменять парня каждый месяц. Вокруг нее вечно крутились какие-то офники, старше ее года на четыре. В том возрасте разница эта достаточно значительная. Управляла она этими обезьянами знатно!..Ой, а что случалось, когда кто-нибудь был не согласен с мнением Вики… Начиналась травля. Вика могла всех оскорблять, а потом, словно ничего и не было, просить списать контрольную или еще чего. Не думаю, что у нее были какие-либо понятия о морали. И при всем вышесказанном стоит отметить, что для учителей она была хорошенькой девочкой-хорошисткой. Вот вам и суть школы. Симбиоз Даши и Вики неплохо влиял на всю атмосферу в классе.

– Не переживай насчет этого. – я направился к выходу из лаборантской.

– «Не переживай» – протянула Вика, насмешливо пародируя – Какой уверенный! Пафос так и сочится. – она продолжала язвить и гримасничать, пока я не закрыл дверь прямо перед ее лицом.

Ее задача была выполнена; она подпортила мне настроение. Только зачем? Я никого не трогал. Никогда не понимал людей, что получают удовольствие от конфликтов с другими.

Несколько перемен спустя я сидел на подоконнике неподалеку от нужного мне кабинета. Заходить внутрь, смотреть в лица одноклассников не было желания. Просто мне нужно было побыть наедине. И хотя мимо меня проходили ученики иных классов, но я их не знал, а потому и не замечал, летал в своих мыслях. Влюбленные люди обычно очень странные. Они словно парят над землей, а не идут; окружающие все пытаются дергать их за штанину, опустить к себе, а влюбленные тем временем уже никак не реагируют, мир смертных для них иссяк. Влюбленным кажется, будто старая жизнь осталась позади, будто нет ничего кроме второй половинки. Они поднимаются все выше и выше, летят наравне с птицами, а потом, стоит немного кому-нибудь успокоиться,– они тут же, причем оба, падают плашмя вниз, к нам, в наш скучный удрученный мирок.

Неожиданно ко мне подсела Алина.

– Многовато о тебе стали сплетничать. – начала она.

– Это еще почему? – разозлено спросил я.

– Все просто: нет тем для разговоров, а тут ты резко изменился после вальсирования с одиннадцатым классом. Чем тебе не тема?

– Изменился? – удивился я. Понятное дело, я не замечал тогда своей резкой метаморфозы.

– Ага. Весь такой задумчивый стал. В телефоне вечно с кем-то переписываешься. Все поговаривают, что ты влюбился. Они уверены в этом. Я больше скажу, они знают, кто это. Несложно посмотреть, кого ты в последнее время добавлял в друзья.

– Тогда почему у меня лично не спросят?! Да и вообще, какая им разница?

– А зачем им спрашивать? А если все вдруг окажется не так, как они думают? Потеряется элемент игры! Такая тема для разговоров накроется!

– Бесят! – сквозь зубы проговорил я.

– О! А тебя это прям удивляет, я погляжу. У нас вечно же так все происходит. Понимаешь, просто есть люди, для которых страсти чужой жизни определяют собственную их жизнь. Они живут ради того, чтобы мять косточки других. Не заводись, поговорят о тебе недельку, а потом забудут, возьмутся за кого-нибудь другого. Ты лучше скажи, у тебя реально там объект воздыхания появился?

– Ты сейчас все это проговаривала для того, чтобы задать этот вопрос в конце?! – возмутился я.

– Ты сам попросил спрашивать напрямую. Это я и делаю. Скажи спасибо за искренность. – Алина усмехнулась.

– Это не твое дело, Алина! И вообще, это не ваше дело! Своими жизнями живите! – я встал с подоконника и поспешил уйти, как вслед услышал из-за спины:

– Да ты чего так распереживался! – засмеялась Алина, – Будто увожу ее у тебя… Знаешь, а она хорошенькая!

Я зашел в мужской туалет и со всей злости ударил кулаком о стену. В те секунды я проклинал свой класс, аж придушить половину хотелось. До того я был разъярен. Мерзкое чувство охватило меня, словно за шиворот накидали опарышей и теперь они все ползают, брыкаются, залезая в каждую щель.

***

Уроки кончились, и я шел вслед за Никитой и Саввой в сторону школьного выхода. Парни понимали, что что-то со мной происходит, но делали вид, будто этого не замечают, общаясь о своем. Мне кажется, они понимали, что если сейчас налетят на меня с вопросами, то никакого результата не добьются; и, возможно, ждали подходящий момент или искали подтверждения для своих доводов.

– Хочешь сказать, что Родя – позер? – спрашивал тогда Савва.

– Именно. Прослушал несколько культовых рок-групп и теперь думает, что он шарит за рок. Ты обрати внимание на то, как он ведет себя, когда кто-нибудь включает что-нибудь помимо «Короля и Шута» или Летова. Особенно, когда это «что-нибудь» – это рэп. Он из принципа кидается тапками. Мне тоже рэп не очень нравится, но его прямо токсичит от продуктов массовой культуры. Мне кажется, у него нет вкуса и он просто хочет показать всем, что он ценитель, что он не такой как все. – уверенно разъяснял Никита про одного нашего одноклассника. Я слушал Никиту и Савву, но в диалог их не вступал.

Мы проходили вдоль просторного коридора на первом этаже, когда я в щели двери ведущей в столовую увидел Нелю, что сидела в полном одиночестве. Никого больше в столовой не было; даже поварихи копошились где-то в глубинах кухни. Я тут же дернул Никиту и Савву за плечи, остановил их и сказал:

– Так. Я в столовую по делам. Идите домой. Меня не ждите. Пока.

Они недоуменно посмотрели на меня. Я махнул им и пошел в столовую.

– Зачем ты?.. – проговорил Савва.

– Потом. Простите меня. Потом я все объясню. – сказал я и отвернулся.

Итак, Неля сидела за небольшим зеленым круглым столиком, коими столовая была набита. Она записывала что-то в тетрадку и при этом попивала наполовину остывший чай из граненого стакана. Как я понял, что чай наполовину остывший? – Его всегда таким подавали в нашей школе. По крайней мере ученикам точно. На небольшой тарелке у края стола лежала откусанная булочка.

Я осторожно подошел и дружелюбно (по крайней мере мне так показалось) шепнул: «Эй…». Неля обернулась:

– Привет. – сказала она, рассмотрев меня.

– Привет. Я не мешаю? Просто ты пишешь что-то, вдруг важное.

– Да не, я химию списываю. Вот телефон. Сдать сегодня надо. – оказывается, на тетрадке лежал телефон, но из-за угла обзора я не видел его.

– А, вот как… Я не заметил телефон. Понял все… – я постарался улыбнуться, а потом вдруг нахмурился, – А ты чего одна? Где Марго, где еще кто?

– Она сегодня в школу не пришла.

– Вот как… Я, я… подсяду? – рукой я указал на зеленый пластмассовый стул.

– Садись. – брови Нели подпрыгнули.

– Я точно не мешаю? Вдруг я навязываюсь. Я могу… – я немного привстал со стула, на который буквально только что сел.

– Да сиди уже! – просмеялась она.

Мне стало неловко.

– Я все забываю спросить… Тебе Егор ничего не сделал после того случая? – через минуту спросила Неля.

– Ты о том самом?

– Именно.

– Ничего.

– Это хорошо. Марго постаралась. Представь, она пригрозила ему, чтобы он тебя не трогал.

– Да?

– Ага! А ты, кстати, ты досмотрел «Великого Гэтсби»?

– Да. Ты такие фильмы постоянно советуешь… необычные… После их просмотра одна тоска на душе.

– Это хорошо или плохо? – Неля заискивающе прищурила свои черные глаза.

– Это отлично. Мне очень нравится то, что ты мне рекомендуешь.

– Да? – они улыбнулась.

– Да… А скажи-ка, «Однажды… в Голливуде» ты глянула?

– Концовка… – выдавила из себя Неля, улыбаясь и вертя головой.

– Она божественна! – засмеялся я.

– Это ужас! Я была поражена… Это слишком!

– Это лучшая концовка, что только может быть! Я смеялся до слез!

– Ты смеялся над этим? – Неля привстала от удивления.

– Да!– я продолжал смеяться.

– Ты сумасшедший! – тут засмеялась и она.

– Вот видишь, теперь и ты сумасшедшая! Шизик! – с трудом проговорил я.

Мы смеялись без остановки несколько минут; нисколько даже над фильмом, сколько над друг другом. Думаю, если бы кто-нибудь тогда увидел нас, то непременно бы либо принялся смеяться вместе с нами, либо же вызвал бы психушку.

Глава 6

Приговор.

После конфликта на репетиции Дима словно пригляделся ко мне; я резко потерял для него статус обывателя. Каждый раз в школе он теперь собственноручно подходил и здоровался, в иной раз даже перекидывался со мной парой фраз. Дима мне сразу показался каким-то иным, как будто не с нашей планеты. Я посчитал его странным, но одновременно с этим меня что-то притягивало к нему. Меня поражало его отношение к жизни, я считал слова Димы неправильными, но продолжал слушать.

И вот однажды, одним субботним утром я проснулся от звонка в домофон. Я услышал, как мама побежала снимать трубку. Я лежал полусонный и втыкал в потолок, по которому проносились лучи солнца. Вскоре в мою комнату постучали, следом распахнулась дверь, и мама предупредила, что это ко мне. Я удивился? Да, несомненно. «Ко мне?» – подумал я, но вместо того, чтобы спросить у мамы, кто это, я лишь кивнул головой и, резко спрыгнув с кровати, побежал набрасывать домашние вещи. Поправляя футболку, я вышел в коридор. На пороге стоял Дима. «И что его притащило сюда? Откуда он вообще узнал, в какой квартире я живу?» – поплыли мысли в моей сонной голове. Дима порой пугал меня. И в этот раз тоже. Он, попрятав руки по карманам, задумчиво стоял в длинноватой черной куртке и разглядывал обстановку в квартире, где я жил. Немного погодя он лениво посмотрел на меня, как-то странно ухмыльнулся и глаза его вдруг снова начали бегать по всей прихожей, изучая ее.

– Я погулять пораньше вышел.– спокойно сказал он, – В одиночестве уже нагулялся. Теперь мне нужен собеседник.

Я привык начинать разговор с банального «привет», но с Димой так не получилось. Он, отбрасывая нормы этикета, сразу же заговорил прямо, по делу. Его блекло-болотистые глаза были посажены таким образом, что выражали будто бы увековеченную усталость. Когда он взирал этими огоньками на меня, то мне становилось не по себе; тут же под кожей словно начинала бегать армия жучков; тело зудело. Атмосфера в прихожей вмиг поменялась с появлением Димы. Все перестало быть уютным; мне стало казаться, что это я нахожусь в гостях, а не он!

– А сколько сейчас времени? – поинтересовался я, поглядывая по сторонам.

– Одиннадцать часов утра… Тебя ждать? – решительно спросил он.

– Сейчас, – зевая проговорил я, – Я просто только прос…

– Я жду снизу. – перебил Дима, после он как-то топорно развернулся и бросился в подъезд.

Тут же голова мамы высунулась из соседней комнаты.

– Это кто? – настороженно спросила она.

– Парень из одиннадцатого. – ответил я.

– Своенравный он. И невоспитанный.

***

Мы пробирались с Димой сквозь весеннюю чащобу. Было сыро и грязно. Снег еще кучками лежал на земле, перемешанной с омертвевшими сухими листьями. Дима разговаривал громко, никого не страшась. А я, уставший, шел за ним, окончательно убивая свои ботинки. Я больше слушал Диму, чем сам говорил, но порой я что-нибудь и вкидывал.

– Как ты вообще узнал номер моей квартиры? – например, в один момент спросил я; я и прежде спрашивал, но Дима пропускал мой вопрос.

– Наблюдения! – воскликнул Дима и сломал ветку, чтобы продвинуться дальше; я не понимал, куда он ведет меня, но смиренно шел следом.

– Это пугает. – признался я.

– У тебя номер твоей квартиры на ключах записан, ты их доставал при мне. Дом я и так знал. Все просто. Мне ничего и узнавать не пришлось. Ты сам себя слил.

Мы стали взбираться куда-то наверх. Мои ноги ныли. Я не сразу понял, куда мы идем, но совсем скоро, обернувшись, я целиком увидел городок, в котором жил. Он мог уместиться на ладони. Городок мой был не очень большим и находился в низине, а вокруг: холмы, серые слоистые облака, голые деревья, дует легкий успокаивающий ветерок; на холмах снег уже растаял, ощущалось естественное перерождение природы. Дима все шел, а затем, в один момент, взобрался на какую-то глыбу и протянул мне руку. Я вновь обратил внимание на его ногти и шрам.

– Откуда у тебя этот шрам? – я ухватился за руку Димы и тот помог мне залезть наверх.

Мы были на высшей точке холма. Неподалеку от глыбы росла ель, а уже дальше начинался полноценный лес.

– Тебе ответ ничего не принесет, а значит – это не так важно. Ты лучше скажи, в прошлый раз наш полноценный диалог остановился на том, что люди – удивительны, ты так и вправду думаешь?

– Да… нас… так много. И все мы разные. И каждый из нас несет что-то свое на этом свете. – с вершины я завороженно смотрел на родной городок.

Дима подошел к краю глыбы.

– Тоже смотришь на него, – сказал он и указал на наш городок, – Грязненький и убогий. Еще и воздух там отравляет.

– Но все это построено руками человека! Путем многих проб и ошибок, долгим путем обретения знаний. Разве не удивительно? Я его тоже не люблю и хочу съехать, но сам факт, что человек смог построить такое – он удивителен.

– Не было бы города, был бы лес, – возразил Дима, – А лес, просто лес, всяко лучше, чем любая человеческая постройка. Что думаешь, люди просто так вечно норовят уехать подальше от злосчастного города, отдохнуть на природе? Мы сейчас и так находимся в удивительном месте. Без человека. Правда такова, Данил, что мы, люди, мы – паразиты. Мы внедряемся в систему и уничтожаем целые виды, уничтожаем свой дом, уничтожаем все, к чему прикоснемся. А наступит момент – и мы уничтожим самих себя. Человечество собственноручно выстрелит себе в висок.

– Этого нам не дано увидеть.

– Ну, тут как повезет.

Всякий раз, когда Дима улыбался, он отворачивал голову так, что виден был только режущий раскрытый уголок рта. Некоторые его движения и действия казались странными, напрямую показывали нелепость, но завораживающую нелепость. Дима мог идти-идти, а затем внезапно встряхнуться, словно электрический заряд прошелся по его телу. Или он мог резко напрячь и согнуть кончики фаланг пальцев на обеих руках. Жуткое зрелище. Кстати, еще про руки. Их он частенько закидывал в карманы и особо не жестикулировал, точнее, Дима напрочь не жестикулировал при разговорах.

– Отчего такая ненависть? – наконец осмелился спросить я.

– Это скорее холодная рассудительность, нежели ненависть. То, что требуется принять. Люди наносят больше вреда, чем пользы. Это факт. Нас несколько месяцев назад на литературе заставляли учить один монолог про человека. «Че-ло-век! Это – великолепно! Это звучит… гордо! Че-ло-век! Надо уважать человека! Не жалеть… не унижать его жалостью…». Меня тошнило от него, от того, как люди превозносят себя, считают, что у нас всех есть особый путь, некая задача, что наше появление на свет – не случайность. Во, удивляют! Мы – просто живые организмы, а все остальное… романтика, сплошная безоговорочная романтика… Люди, даже пусть самые светлые с виду люди, бывает, оказываются ущербами. Знаешь, меня еще поражает, когда кто-либо прикрывается чем-нибудь святым. Я знал одну семью, они ходили в местную церковь и имели святейнейшую репутацию. Они в глазах народа считались замечательной семьей, для кого-то поди были даже примером. И в один год эта семья под видом благотворительности взяла ребенка из детдома. Всем видом семейка эта пытались показать, что они – самая счастливая семья, заказывали прекрасных фотографов и улыбались с детдомовцемво весь рот белыми улыбочками на фотосессиях, разговаривали о светлости, о доброте, о Боге; и пока люди хвалили эту семейку за такой смелый поступок, казалось бы, взять неродное дите и воспитать как собственное, они, на самом деле, использовали детдомовского ребенка в качестве лакея. «Уберись там», «Подай то», «Принеси это»…И нет, они не просто просили помогать по дому, они именно заставляли его убираться. И убирался в доме всегда он! На пособия, которые выдавались, к слову, ребенку, родители кутили сами, а детдомовец тем временем носил обноски, старую одежду родных выросших детей семейки. Короче говоря, все сливки получали родные дети, детдомовца же откровенно зашугали. В конце концов ребенок не выдержал и сбежал из дома. А когда его поймала полиция и отдала в опеку, ему дали выбор: вернуться к семье, либо обратно в детдом. Он выбрал детдом. И самое замечательное: когда он собирал свои вещи, чтобы съехать, мать семейства записывала его на видео и улыбалась, а отец безразлично сидел на диване. Им было плевать на него. Абсолютно плевать. Ребенок ушел и уже потом, к счастью, его забрала родная бабушка. Меня поражает эта история. Не, послушай, особенно меня поражает тот факт, что эта семья, которая взяла детдомовского ребенка, они ведь прикрывались, казалось бы, самым святым, давали понять окружающему обществу, что они – светлые и чистые люди, а на деле… Ну, разве не гниды? Благотворительность они устроили… Во имя Господа… К слову, тем детдомовцем был Саша Гамбаров.

– Саша? – искренне удивился я; мое представление об однокласснике резко перевернулось.

– Ага. Мальчик, которого в вашем классе презирают, да?

– Не презирают… На него внимания просто особо не обращают… Что он есть, что его нет. Саша через такое прошел… Я и не знал, никто не знал.

– Правильно. Он особо не трепался этим. Я бы тоже не стал. Саша – обозленный на весь мир ребенок. Ему не дали любви от рождения и оттого он цеплялся к каждому, казалось бы, источнику тепла, но каждый такой источник оказывался мнимым. Каждый лучик тепла обжигал его, поэтому Саша и перегорел. Он поглощен ненавистью к окружающему. И, кажется, только я способен действовать на него и только меня он не хочет испепелить.

– Он многим моим одноклассникам казался странным всегда. Его раньше… Его в среднем звене за родимое пятно дразнили…

– То-то же, пятно же, прямо на переносице, яркое отличие от остальных индивидов.

Больше всего в тот момент мне хотелось приобнять Сашу и сказать ему, что все будет хорошо, что он не заслуживает всего того, что пережил. Стыд меня пробирал. Мы с одноклассниками относились к Саше, как к никчемному таракану, сидели с ним в одном классе, смотрели на него и даже не догадывались, что происходило в его голове, не представляли степень всех душевных бурь; внутри него свирепствовали разом все катаклизмы.

– Послушай, – обратился я к Диме, – Ты почему мне рассказываешь такие личные вещи о нем? Думаешь, он бы хотел, чтобы я все это знал?

– Определенно нет. – ответил он, – Но я уже говорил. Ты человек высоконравственной породы. Ты никому не расскажешь обо всем, что я говорю, я уверен в этом. У меня, конечно, нет для этого стопроцентных доводов, никак нет, но ты не расскажешь. Я просто знаю это! А еще… Я не знаю, что со мной, почему именно ты, но я хочу считать тебя своим другом. Я хочу, чтобы ты запомнил меня, все мои речи. Возможно, в один миг я совершу… – он сделал паузу, – …нечто ужасное. И должен же быть в этот час человек, который поймет меня. Который поймет причину моего поступка. Который запомнит меня…

Я, сам того не ведая, стал для Димы кем-то очень важным. Сейчас я понимаю, что он, что Саша Гамбаров – это люди, которых побила жизнь, калеки! Их всего-навсего надо было обнять, прижать к сердцу, доказать им, что они кому-нибудь да нужны. Эти люди страдали нехваткой внимания, нехваткой тепла и особенно нехваткой любви. Но в тот момент я стоял и задумчиво спрашивал себя: «Что именно он совершит? Что он хочет совершить?! Этот человек может же сделать все, что душе его угодно!». Ветер обдувал волосы. Я ничего не говорил. Только думал.

– У нас с Сашей единая судьба, мой друг, – продолжал Дима, брови его теперь как-то нахмурились, яркое пламя в глазах бегало из стороны в сторону, – Оттого и шрамы у нас едины. – он протянул руку, и мне в очередной раз в глаза бросился его бледный шрам, – Это не так больно, как думаешь… Мы сами придумываем себе боль. Не, не, не, боль есть, определенно есть, руку даже сводит судорогой, но боль не столь сильная, если в момент удара держать мысли на поводке. В секунду удара надо иметь пустую голову.

Лицо Димы походило на застывшую маску, гримасу; губы его были как-то неестественно сжаты, глазные яблоки выпирали, мне казалось, они вот-вот выпадут из орбит.

– Только монстры меняют этот мир. Только те, кто не боятся боли, могут совершать правосудие, ставить оценку всему сущему и исправлять. Я – судья, лекарь; я, если можно так выразиться, – Бог!

Мне вдруг захотелось исчезнуть, захотелось разбежаться, прыгнуть с глыбы и покатиться кубарем вниз; главное – не видеть Диму, больше никогда не видеть! Его таинственность так меня больше не интересовала. Он сделался для меня психом, что может натворить все, что захочет, думалось, что ему подвластно все, что он может даже убить меня в сию секунду, если захочет, придушить и сбросить к диким животным, которые постепенно будут меня грызть и обгладывать; и только спустя время люди обнаружат мои останки, и непонятно им будет, кому они принадлежали! Хотелось убежать от Димы, скорее убежать! Я старался подобрать в голове какую-нибудь фразу, предлог, под который я мог бы сбежать.

– Я понимаю, что ты несерьезно воспринимаешь мои слова, воспринимаешь за бред сумасшедшего, пусть будет и так, но ты еще поймешь меня, ты поймешь, что я не просто так все это тебе говорю! – Дима немного приблизился ко мне; в один момент мне даже показалось, что он сейчас схватится своими когтями за мои плечи, но этого не сделал, – Я устрою разрушения, я стану идолом, попомни это, просто попомни!

– Дима, не нам судить остальных… – тихо проговорил я, – Мне следует идти домой. Прогулка затянулась. – я постепенно, шаг за шагом начал отдаляться.

– А кому судить, кому? А, Данил, кому?!

– Я не совсем знаю ответ на этот вопрос, но не нам… – я осторожно стал слезать с глыбы.

– Ты не хочешь принимать действительность. Ты живешь в мире штампов и несправедливой морали. Тебе навязали, что мы не можем вершить судьбы только потому, что это выгодно. Потому что люди не хотят, чтобы такие как я ломали привычный мирок!

– Удачи, Дима. – со страхом в голосе произнес я и пошел вниз по холму, стараясь быстрее скрыться.

– Ага, Данил. Тебя можно понять. Ты просто пока не готов, но однажды ты поймешь меня, обязательно поймешь! Послу-у-ушай! Я хочу дать тебе дружеский совет напоследок! Я вижу, как ты смотришь на бабу, с которой танцуешь. Имей ввиду, что она не стоит твоего внимания, уж я-то знаю! Она, впрочем, вообще ничего не стоит! Пустышка! – прокричал Дима и просмеялся, – Ты только не расстраивайся, это мое предостережение. Ты ведь помог мне, спас, а я теперь помогаю тебе!

Я взглянул на него, на этого безумца, заглянул в самые глаза и тут же отвернулся. Дима нахмурено улыбался и рот его дергался. Он видел, что я его побаиваюсь и это доставляло ему самое настоящее удовольствие. Я быстро шагал. Сердце мое билось. Я страшился Диму, как страшатся призраков. Больше всего меня пугало то, что он многое знал обо мне. А самое главное: он знал, где я живу. Я понимал, что не могу от него спрятаться, что куда бы я ни пошел, он найдет меня, я близко, я в его сетях, меня поймать проще простого, поймать и свернуть мою шею! «Он псих!» – думал я, уже чуть ли не бегом спускаясь, – «Как Джокер!» – Дима провожал меня взглядом до самого конца, до момента, пока я не скрылся среди деревьев. Какая-то едкая ухмылка у него в этот момент красовалась на лице.

Глава 7

Никита решил поговорить.

Дома я сидел в своей комнате. Окна и двери были закрыты. Я приходил в себя. Дима затронул Нелю в своих речах. Меня это волновало и пугало, я переживал за Нелю. Я вспоминал его слова. «Пустышка!». Как он грубо назвал ее «бабой». «Да что ты знаешь о ней?» – обижено в мыслях спрашивал я Диму. Я сам мало знал Нелю, но точно мне было известно, что она не пустышка. По глазам ее видно, что не пустышка… Я раздумывал, в безопасности ли Неля. Мне думалось, что этот ублюдок может сказать ей все, что угодно, сделать все, что угодно. И это заставляло меня закипать. Знание, что ее может поджидать угроза, побуждало меня бороться со страхом перед Димой.

Я спросил у Нели про Диму. Она написала, что он – «высокомерный придурок», что он вечно спорит абсолютно со всеми, что с ним невозможно вести диалог. Также я узнал, что с матерью он давно не общается, что живет Дима с отцом, который то ли военный, то ли полицейский. И что отец его – «строгий мужик».

Спустя несколько дней на одном из уроков ко мне на парту прилетела скомканная бумажная записка. Корявыми буквами на ней было выведено: «Нам нужно поговорить после этого урока. Выйдем без Саввы в коридор». Ясное дело, я сразу догадался, что это от Никиты. Мне стал интересен повод, послуживший для моего вызова. В голову сразу закралась мысль о недавнем дне, о том моменте, когда я оставил их с Саввой, а сам пошел к Неле. «Непременно он спросит о ней, во всяком случае, что-нибудь скажет, затронет ее». Я воодушевленно, но с нотками боязливости досидел урок и со звонком тут же смылся из класса.

За мной вышел и Никита, мой усатый друг. Я не растерялся и тут же жизнерадостно спросил:

– Чего ты хотел?

– Пошли прогуляемся. – сухо ответил он.

Я пожал плечами и спокойно пошел за Никитой. Без единого слова мы обошли весь второй этаж. От неловкости происходящего я уже сам собирался завязать диалог, но не стал; доверился другу. Мы ходили-ходили и в одни момент дошли до питьевого фонтанчика.

– Как жизнь твоя? – проговорил Никита, а затем наклонился и хлебнул воды.

– Да, неплохо, все очень даже неплохо. – я вдруг засмущался. – Столько необычного происходит. Таких людей встречаю… Жизнь заиграла красками.

Никита посмотрел на меня и дальше, как ни в чем не бывало пошел по коридору. Недоумевающий я направился за ним.

– Мы с Саввой обеспокоены твоим необычным поведением, твоей некой апатией почти ко всему живому. – заговорил напрямую Никита, – Хотя, я знаю, в чем дело; Савва, думаю, тоже. Та девушка из столовой, тебе нравится она.

– Да ну, брось! – отмахнулся я с улыбкой, – Мы просто партнеры в вальсе.

– Не лги мне. – нахмурился Никита. Он серьезно смотрел мне в глаза, как бы давая понять, что у меня не получится отмахнуться от ответа.

Я помялся, после вдруг воскликнул:

– Да, каюсь, мне нравится та девушка! – и поднял руки, как будто бы крича: «Сдаюсь!».

– А ты уверен в этом?

– Да… Она дорога мне.

– Почему она тебе нравится?

– Это… странный вопрос… Никита. У тебя разве такого не было? Тебе ни разу не нравилась какая-нибудь девушка?

– Мой вопрос обыкновенен. Почему она тебе нравится? Что именно в ней тебе понравилось? Я хочу понять, есть ли у тебя рациональные причины любить ее.

– Ну, понимаешь… ты, конечно, задаешь такое… Она сразу приковывает мое внимание. Я смотрю на нее и понимаю, что она – ангел, как бы ванильно сейчас это не звучало. И еще смотрю на ее глаза… что-то есть у нее на душе; то, что я чувствую, что хочу познать… Что-то великое отражено в ее черных глазах.

– Понятно, я так и думал. Романтизировать ты горазд. А ты не говорил ей, что она дорога тебе?

– Нет! – чуть не поперхнулся я.

– Почему?

– Время не пришло, Никита, мы знакомы неделю от силы!

– И за неделю ты точно решил для себя, что она тебе нравится?! Ты же ее, считай, не знаешь.

– Да, и при этом она мне дорога… Я чувствую, что она – мой человек…

– Ладно, опустим… В общем и целом, я к чему, Савва боится и очень переживает, что наша дружба рушится. Ты знаешь, он очень чувствительный. И я, впрочем, тоже переживаю. Мы потеряли то, что выстраивали годами. Наша особая искра иссякла. По большей части мы теперь с Савельевым вдвоем общаемся (и то он думает, что я вечно убегаю от него); ты же где-то там, далеко от нас, летаешь в космосе, и мы все пытаемся угнаться за тобой, а ты только дальше ускользаешь.

– Да ну, ты же утрируешь! Мы же так же постоянно друг с другом ходим, ничего толком не изменилось.

– И поэтому ты тогда нас оставил ни с того ни с сего?

– Я… Так получилось, извините. Она одна сидела, я просто хотел… Я только начал налаживать с ней контакт, понимаешь.

– Понимаю, но это некрасиво. – стоял на своем Никита.

– Но мне же нужно сблизиться с новым человеком! На это надобно время. Я, потому, и стараюсь много разговаривать с ней. Я такой же, как и всегда, а вам всем кажется. В вашем понимании то, что я заговорил с девушкой – все, крах какой-то. Будто что-то новое… Я же не могу всю жизнь ошиваться только с вами.

– Ай, надоело!– вдруг рассердился Никита, – Ты должен общаться и любить противоположный пол, это нормально, но Данил, не забывай про нас, про остальной мир. – строго сказал он, –Мы с тобой и Саввой с первых классов вместе, вместе дошли до десятого. Мы – команда. Просто не отдаляйся от нас, пожалуйста. Вот чего я прошу.

Я прислонился к стенке и задумался.

– Вы для меня важны. И ты, и Савва. Простите, если не оправдываю ваших ожиданий, но вы для меня важны. Помните это.

– Приятно слышать… Знаешь, пошли обратно в кабинет. Савва, наверное, потерял нас уже. – Никита развернулся, сделал несколько шагов, а затем вдруг остановился, – И все-таки, Данил, если та девушка тебе и вправду важна, то не тяни с признанием, скажи ей искренне, что она тебе нравится, а не то упустишь, поверь мне.

В тот момент Никита приоткрыл глаза мне, влюбленному до беспамятства человеку; но я и не знал, что мне с собой поделать. Неля полностью занимала мою голову. Я просыпался с мыслями о ней и потом так же засыпал. Я мог сидеть, ничего не делать, а затем мне резко мухой в голову залетало какое-нибудь мальчишеское видение. Обычно такие сюжеты приходили на каких-нибудь скучных уроках. Они глупые в некоторой степени, но отважные, героические. Допустим, я представлял, будто бы сижу снова с Нелей в столовой на том же самом месте. Мы разговариваем, смеемся… И вдруг к нам подходит Егор и его свора. Они начинают спорить со мной, дерзить, говорить, что я должен ответить за свой недавний поступок. Вместе с этим они поганят и Нелю. Я не сдерживаюсь, встаю, отталкивая зеленый пластмассовый стул в сторону – и в этот же момент на меня кидается Егор. Его прихвостни подключатся. Они бьют толпой, забивают… и забивают. Я уже лежу на мозаичном холодном полу, плююсь кровью, ползу… И тут они начинают подходить к Неле и говорить что-то ей. Тогда я собираю все свои силы, встаю в ярости, весь окровавленный, беру граненый стакан с ближайшего стола и со всего размаху бью им по голове одного из прихвостней. Стакан разлетается, а на голове прихвостня проявляется алое пятнышко. Он падает. Я раскидываю остальную свору, а затем подхожу к Егору со словами: «Не тронь ее!». Тот скалится от ненависти, как злодей из дешевого фильма. Он нападает на меня, мы начинаем биться. В наших пируэтах, тоже в своем роде в танцах, мы превращаем лица друг друга в кровавое месиво. Летят столы, стулья. И в конце Егор сдается, падает. Я радуюсь, что сумел победить, но рассудок мой уже затмевается. Я из последних сил подхожу к Неле, а затем падаю. Она ловит меня, кричит вся. Я лежу на ее коленях. Неля гладит мне голову, говорит, что все будет хорошо… и я засыпаю с умиротворенным лицом.

Глава 8

Небезразлична.

Прошла очередная неделя. Прошел и апрель. Я старался больше общаться с Саввой и Никитой, но все равно от меня веяло отстраненностью и незаинтересованностью. Дружба наша и впрямь потеряла какую-то деталь. Я откровенно скучал от всего. И скука эта продолжалась до той минуты, пока я не переваливал порог актового зала, где все ненадолго становилось иным. Другие диалоги охватывали меня, другие проблемы. Репетиции стали моей отдушиной, хоть они и отнимали много сил. Мы приятно проводили время с Нелей и Марго. У нас, к слову, даже образовалось множество «своих» шуток.

Зато вечерами я очень много переживал. Думал о Неле, о любви к ней, о том, что подвожу Савву и Никиту, о своем змеином классе… Обо всем думал! И в такую тоску это вгоняло! Жизнь казалась слишком непонятной и сложной, а я просто плыл по течению, не зная, что и делать.

В один из тех дней между мной и Нелей прошел, как я считаю, очень важный диалог. После уроков я собирался сразу же слинять со школы, но понял, что забыл куртку в родном кабинете. С раздевалки на первом этаже я поднялся на третий, дошел до класса №313 и осторожно потянул за ручку двери, боясь застать кого-нибудь внутри… И в проеме я случайно увидел Нелю. Одну. Со скрещенными ногами она сидела на подоконнике. Окно возле было распахнуто и прямо на одиннадцатиклассницу дул прохладный ветер. Неля сидела с отчужденным, безотрадным лицом. Казалось, она была близка к тому, чтобы заплакать.

Я осторожно, с особой тактичностью вошел в кабинет и шепотом проговорил:

– Нель, ты чего?

Она испугалась от внезапного голоса и, подпрыгнув, резко встала с подоконника.

– Ничего. – ответила Неля, признав меня.

– Ты заболеешь, закрой окно. – сказал я, подходя к ней, – Ты чего одна сидишь здесь? – я положил руку ей на плечо, но тут же убрал и резким движением закрыл окно.

– Я Инессу Михайловну жду. У меня допы. – она говорила тихо, никакой энергии в ее голосе не присутствовало.

– А чего грустная такая? – кажется, сказав это, у меня у самого на лице отобразилась грусть.

– Я не грустная. – глаза ее захлопали.

– А какая?

– Обычная.

Я весь был на взводе, встревоженный ходил из стороны в сторону, считай кружился возле Нели.

– Постой и сядь, давай поговорим. – я указал рукой на подоконник.

– Зачем…

– Давай, – просящими глазами я посмотрел на нее.Она села и возле нее сел я.

– Нель, я с самого начала это заметил… И давно у меня было желание поговорить…Что-то происходит. Ты всегда хочешь казаться жизнерадостной, делаешь вид, что счастлива, светишься вся в компании, но все равно проскакивают моменты, когда твоя маска на мгновения падает и ты становишься какой-то отчужденной. Тебя что-то гложет. Это твои глаза выдают.

– Все хорошо, Данил, правда! – она как-то нелепо засмеялась; но по-видимому сразу же осознала свою нелепость, и улыбка ее медленно сползла.

Она попыталась встать. Я заметил этого и среагировал быстрее, легонько ухватив ее за плечи и сказав шепотом: «Не надо, присядь лучше, пожалуйста».

– Нель, я вижу, что есть «что-то». И что ты это утаиваешь в себе, скрывая куда-то вглубь, но это «что-то» время от времени вырывается и охватывает твое сознание. Тебе бесполезно возражать. Я понимаю, я почти незнакомый для тебя человек, всего лишь партнер в вальсе, мальчик с десятого «А», но… просто поверь, что я хочу помочь, что ты… это будет наивно, но ты можешь мне все рассказать. Кто знает, может никто больше и не заметит, что тебя что-то гложет, или нарочно не захочет замечать. А я… а я хочу, чтобы ты была счастлива.

– Данил… Я правда выгляжу отчужденной? – спустя секунд сорок молчания спросила Неля.

– Порой да. – я посмотрел в ее замешкавшиеся глаза.

– Понимаешь, жизнь такая неопределенная штука. Я боюсь того, что грядет, боюсь будущего. Скоро моя жизнь кардинально поменяется. Не будет больше школы, Марго, других одноклассников. Все станет лишь отрывком чего-то прошлого, пережитым этапом, сном. И я не могу поверить, что все кончается. Не могу принять, что каждый из моего класса пойдет своей дорогой. Каждого раскидает в разные уголки. Кто-то обретет счастье, проживет счастливую жизнь, кто-то сопьется, кто-то застрелится. Все мы будем иметь разное социальное положение. Ах, мы никогда не будем больше вместе гулять, веселиться, шутить! Все, Данил, всего этого не будет. Ты можешь это представить? А я ведь еще при этом с класса седьмого поставила себе цель переехать в город побольше нашего. Как ты прямо… Мне очень страшно, но я уже не смогу уйти от своей цели. Я перееду. Но для того, чтобы все получилось мне надобно хорошо сдать экзамены. А ты… ты ведь не знаешь, я литературу с общагой выбрала. Можешь сказать, что я странная, никто толком не сдает литературу, но я люблю этот предмет, учу его. Но все равно так боюсь, что все завалю и ничего у меня не получится. Я иногда себя чувствую мозговитой, а иногда… такой глупой! Данил, они все давят, давят и давят! «Ты сдашь, ты умничка, поступишь на бюджет» … а я не знаю, поступлю ли я на этот бюджет… И вообще, ничего не знаю! Я – выжитый лимон, я морально устала. Ты как-то однажды сказал, что особо не заглядываешь в будущее после школы; так я так тебе завидовала в тот момент! Казалось, что ты свободен. Что ты по-настоящему управляешь своей жизнью; а я так, пристраиваюсь, пытаясь попасть под нужные обстоятельства. – начала она быстро, но к окончанию голос ее стал томным, а глаза заблестели.

– Меня в детстве очень часто сбагривали к бабушке. – начал я, – Родители постоянно работали. Ну, типичная ситуация. Так вот. Квартира бабушки находилась в желтом старом двухэтажном здании. Как они называются…

– В сталинке? – вмешалась Неля.

– Да, вроде так эти дома назывались.

– Я помню: каждый раз, когда начинался дождь, квартира наполнялась каким-то запахом сырости. – продолжил я, – Мне часто было нечего делать. А у бабушки в одной комнате стоял огромный книжный стеллаж во всю стену; самые разные книги лежали на полках. И вот, от скуки, я как-то начал пролистывать эти книги. Я помню это. Но громоздкие романы в восторг меня не приводили, наоборот, вдалбливали только большую скуку. И как-то среди книг со сплошными текстами я нашел сборник стихотворений; а затем еще один… и еще… За окном лил дождь, а я читал Гумилева, Лермонтова, Есенина, Пушкина, Заболоцкого, Маяковского и многих других. Я ничего не понимал, но мне нравилось, как складывались рифмы, сам этот факт, я просто читал стихотворения вслух, получая от этого досуг. А теперь с годами я еще начал понимать смысл, заложенный в строках, что я читал. И поэзия стала частью меня. Вот. Я это, если честно, никому толком не рассказывал… Это личное достаточно… Мне почему-то порой даже стыдно с кем-то поделиться, что я люблю стихи. Многие могут начать стебать, посчитать излишне сентиментальным или даже старинным… Что-нибудь такое, да… Я просто хотел сказать, что я понимаю тебя, понимаю, могу понять, почему ты выбрала литературу. Ты молодец. И кстати, про то, что я не задумываюсь о будущем… Это была ложь. Я часто думаю, очень даже причем, но каждый раз мне становится страшно, и я просто ставлю вывод, что буду делать то, что должен, что считаю нужным. Я так же боюсь.

– Да?

– Да. Слушай, ты сдашь. Ты все сдашь. Ты волнуешься, готовишься, а значит сдашь. Я верю в тебя. Ты не я. Я – оболтус, а ты нет. Даже если ты там не пройдешь на бюджет, помни, что ты можешь переехать в город, который хочешь, поработать, набраться опыта, понять себя, а через год пересдать экзамены и поступить, ну или сразу же поступить в техникум, окончить и пойти в университет. Обходных путей, чтобы добиться своей цели много. Не переживай. Не ставь крест в случае, если не сдашь на нужный балл. Просто, понимаешь, это все второстепенное… неважное… это не смысл жизни. Смотри, ты видишь облака за окном? Объемные, белые, столь величественные… Видишь деревья, почки будущих листьев? Посмотри внимательно. На круговорот жизни. Вот он – смысл. Мы с тобой сейчас общаемся, делимся друг с другом своими сокровенными мыслями. Это – смысл. Это уже важнее экзаменов. Жизнь – она одна, и она конечна. Школа кончится, оставит в твоей голове много воспоминаний, но ведь столько всего еще будет! Представь! Нам с тобой столько предстоит пережить…

– Ты такие хорошие слова сейчас сказал. Ты не оболтус, не оболтус… – спустя некоторую паузу сказала Неля, после чего я увидел по-настоящему искреннюю от счастья улыбку. Глаза ее при этом продолжали слезиться.

Я заулыбался, а после обнял Нелю и прижал к себе, поговаривая: «Все хорошо, Неля, все будет хорошо». Мы сидели, казалось, ничего не могло испортить эту милую сцену, но в кабинет вдруг вошли Даша, Вика, и еще одна одноклассница – Инна. Втроем они встали в ступор, затем заулыбались и прошагали вдоль класса в лаборантскую, откуда вскоре раздался смех.

– Чего это они? – шепотом спросила Неля.

– Не обращай внимания. – ответил я, а сам подумал: «Ну и устроят же они завтра!».

– Спасибо тебе, Данил. Ты аж какой-то груз с души моей скинул.

– Я рад. Я очень рад. Знаешь, ты мне небезразлична, и потому я рад, что помог.

– И ты мне небезразличен. – сказала Неля.

Совсем скоро в кабинет вошла Инесса Михайловна. Мы с Нелей тут же встали, я забрал забытую куртку, а Инесса Михайловна тем временем повела Нелю к своему столу. Уже собираясь уходить, я вдруг заметил, что на полу лежит заколка. Нелина. Я медленно нагнулся и подобрал ее, после немного повертел в руках. Я думал сначала отдать эту гребешковую заколку, но внутренний голос зачем-то подсказал мне оставить ее у себя. Это, конечно, несколько подло забирать себе чьи-либо личные вещи, но в тот момент я послушал внутренний голос. Улыбаясь, я махнул Неле головой в знак прощания и вышел из кабинета. С того дня заколка хранится у меня. С ней еще будут связаны строчки в моем повествовании, но именно так эта реликвия оказалась у меня. Это мое личное напоминание о тех временах, о Неле, о той самой девушке, что изменила меня.

***

Я сейчас вновь кручу эту заколку, внимательно рассматриваю. Я был бы счастлив переживать заново и заново тот диалог с Нелей, слышать, что я ей небезразличен, а после красть ее заколку. Мой личный рай. Циклично бы проживал этот светлый момент, ведь дальше начинается то, что больно вспоминать…

Глава 9

Разочарование.

«Ты мне небезразличен… Она сказала это! Сказала!» – думал я, весь довольный идя со школы. Сердце стучало. Если бы прохожие меня не обходили, то я бы непременно врезался в каждого, ведь глаза мои никого не замечали, словно я ослеп. В голове была Неля, Неля и НЕЛЯ, а также ее слова… Я на радостях достал телефон и в мессенджере написал Никите: «Кажись, все получилось, я ей небезразличен!». Тут же я почувствовал подобие стыда и решил удалить сообщение, но Никита его уже прочитал. «Что ж, поздравляю» – ответил он. Я как-то весь приуныл и, стараясь загладить вину, настрочил: «Простите с Саввой меня. Я ужасно поступаю по отношению к вам». «Все нормально» – ответил Никита.

Чай дома я пил с мыслями о Неле. Лежал на кровати с мыслями о Неле. Принимал ванну с мыслями о Неле. Весь день я перебирал кадрами случившееся; весь наш диалог. И в итоге я решил, что буду действовать, скажу, как есть, признаюсь в чувствах и предложу встречаться. Я не видел преград у себя на пути. Все сходилось. Просто мне нужно было сделать первый шаг, прильнуться.

На следующий день я заявился в школу, вошел в наш класс и сразу же уловил, что что-то не то. Воздух будто бы поменялся. Вроде бы все было как всегда, но интуиция давала понять, что в чем-то имелась загвоздка. Одноклассники вели себя обыкновенно, но изредка я улавливал на себя взгляды с какой-то странной улыбкой; и проявлялись эти взгляды в моменты, когда я напрямую не смотрел на человека. Я постарался не обращать внимания на странности, ведь все-таки это было не главным. Главным было то, что я расскажу все Неле, что закончится моя маята, мои переживания.

Скинув рюкзак на стул у своей парты, я направился к парням. Я было уже захотел заговорить с ними, но Савва заговорил первым, и заговорил полушепотом:

– Данил, меня сейчас половина класса окружило. Че происходит? Они спрашивали, мутишь ли ты с кем-нибудь и еще показывали фотографию, где ты девчонку обнимаешь.

Савва сидел за одной из последних парт, а подле него, уперев руки в стол стоял Никита и внимательно разглядывал меня; очевидно ожидал реакцию.

– Что? Фотографию? Да что они там натворили?! – не на шутку вдруг вскипел я; легкая улыбка слезла, превратившись в раздраженный оскал, гневом пропитался мой разум, а мерзкое чувство настигло душу. Отравило. Я почувствовал, словно я очутился в одной комнате с роем мух, что кружатся вокруг, жужжат и облепляют тело.

– Ты встречаешься с той девкой? – спросил Савва; лицо его недоумевало.

– Нет! Пока не встречаюсь! Но я сегодня хотел предложить… – сказал я, не задумываясь, после чего обернулся и заглянул в бесстыдные глаза Вики и Даши. Они посмотрели на меня, затем отвели взор, и какая-то ядовитая улыбка вдруг возникла на их лицах.

Я сделался разъяренным и твердой походкой пошагал в их сторону.

– Вы! – я ткнул в них пальцем, – Какого черта вы из обычной ситуации делаете паскудное шоу?!

– Какое шоу мы делаем? О чем ты? – повернувшись, спросила Даша. Только вот по ее наглой наигранной мимике было предельно ясно, что она все прекрасно понимает.

– Сфотографировать исподтишка с лаборантской… Это сильно… Да какая вам разница, с кем я в отношениях (если я в них состою), я не понимаю?! Везде к этому обычно относятся, естественно, а вы начинаете язвить, сразу творить какую-то подлость!

– Ты про эту фотографию что ли? Милашки, правда? – Вика открыла снимок, где я обнимаю Нелю и поднесла экран телефона к моим глазам. – Вы уже спали вместе? Ставлю, что да. Многие тоже так думают…

– Я не могу понять, что в этом необычного? Какое вам дело? Зачем? Зачем из мухи выращивать слона?! Выносить эту ситуацию, словно это инфоповод… Зачем? – лицо мое горело от ярости и недоумения, кажется, оно даже заимело красный оттенок. Я не понимал, почему так происходит, абсолютно не понимал.

Щеки Вики надулись, она посмотрела на Дашу и обе они, не выдержав, давай смеяться.

– Это весело. – сквозь смех произнесла Даша.

– Весело лезть в чужое белье?! – я чуть не схватил Дашу за ворот рубашки, но моральные соображения мне не позволили – Пропадите пропадом! Я смотрю все на вас… Да какие вы люди? Что в вас есть человеческого?! Живете бессмысленной жизнью и язвите над всеми от своей убогости. Вы – опарыши! Подохнете, и мне даже жаль не будет! Нисколько! – в мою кровь из шприца словно впрыснули ампулу гнева; мне хотелось рыдать, вопить и крушить все, уж больно сильно я тогда разозлился. А главное, – быстро.

Кто-то из одноклассников разинул улыбчивый удивленный рот. Кто-то похихикивал. Кто-то молчал. Я осмотрелся. Весь класс глядел на меня, словно на зверушку в зоопарке, слушал мою ругань. Им не было дела, справедливо ли поступают Даша с Викой, они не вслушивались, не старались разобраться, они просто-напросто смотрели на дешевое шоу. Тут мне стало так убого на душе, так противно находиться среди всех, и я выбежал из класса! Савва и Никита выбежали за мной.

– Боже, ты зачем воспринимаешь их всерьез? – спросил Никита, пытавшийся угнаться за мной.

– Данил, да они клоуны, забей… – добавил Савва.

Я продолжал идти. Таким образом дошел до конца коридора, после остановился и ударил кулаком в стену. Тут же я скрючился весь от боли и простонал. Савва и Никита склонились надо мной. «Порой Димины слова кажутся истиной, что сложно принять. Может, он прав?..» – утопая в боли, задумался я.

– Я же говорил, что будешь страдать от привычки бить кулаком в стену! – услышал я от Саввы.

– А как думаете, – свирепым шепотом заговорил я, – Если размозжить черепа всем этим Викам и Дашам, если их не будет… мир станет чище?!

Последовала пауза. В коридоре стояла бы тишина, если бы не отдаленно слышимые детские вопли и мой скрежет зубов от боли и ярости. «Данил…» – вдруг удивленно проговорил Савва, он явно не ожидал такого вопроса от меня. Тут Никита наклонился, исподлобья посмотрел мне в глаза и сказал:

– Чище, но более скучным. Чтобы замечать хорошее – надобно видеть и плохое.

Я посмотрел на Никиту. На его умные карие глаза. И тут же его слова безоговорочно показались мне истиной. Я подумал тогда: «Что это сейчас было? Что за ужаснейшие мысли таятся в моей голове? Такая немыслимая злоба кипела… Жуть… Какие же демоны сидят в каждом человеке?..».

– Да… да, ты, пожалуй, прав. Чего-то я… хрень сморозил… не узнаю себя, простите. – спустя время признался я.

– Данил, постарайся игнорить их. Они развели такой бред не потому, что им интересны твои отношения, а потому что ты байтишься. – Савва положил руку на мое плечо.

– Во-во, – поддержал Никита, – Они видят, что ты злишься, что тебя это волнует, вот нарочно такое и творят; сплетничают, разводят интриги… Ты разве сам этого не понимаешь?

– Понимаю. – томно проговорил я.

– Ну вот! Не показывай им эмоции. Беседуй спокойно, словно тебя их высеры никак не цепляют.

Я посмотрел на своих друзей. Я был им так благодарен в то мгновение. И сейчас я благодарен им тоже. Эти люди наводили порядок в моей голове, эти люди были готовы прийти на помощь в любой момент. Я в тот период не совсем правильно вел себя по отношению к ним, отстранялся, но они не покидали меня.

– Данил, извини, если это вдруг слишком личное, но что за девчонка-то на фотке? Не, я знаю, что она с одиннадцатого, что ты танцуешь с ней, но кто она тебе в итоге? – спросил меня вдруг Савва. – Я, может, лезу не туда, но ты пойми…

– Я же только вот сказал, – я посмотрел на него, – Я предложу ей сегодня встречаться.

– Э… Ты уверен, что стоит? – на щеках Савельева выступил румянец.

– Будь не уверен, он бы продолжал дружить с ней. – вторгся Никита.

– Я, конечно, тебя не поддерживаю Данил, – сказал он теперь мне, – Вы знакомы недели две с половиной, может три, как-то рано… Но если ты точно чувствуешь, что готов, что надо, то не слушай меня, говори ей все. Беги и говори прямо сейчас.

– А… а сколько до звонка? – весь замешкался я.

– Две минуты. – в телефоне посмотрел Савва.

Я остановился и покраснел:

– Я, я сейчас вернусь. Простите за все. Пацаны, вы лучшие, я вас люблю, я побежал! – и я рванул.

Вслед послышались пожелания «удачи» и выкрик Саввы: «Ей надо говорить «люблю», а не нам!». Улыбка искрилась на моем лице. «Сейчас, именно сейчас»– я повторял сам себе и бежал, проскальзывая меж толпы школьников. Я знал, что у одиннадцатого класса должна проходить алгебра, уже выучил их расписание к тому времени. Добравшись до лестницы, я проехался по перилам вниз и получил неодобрительный взгляд учительницы по физике, как раз поднимающейся наверх; но я ничуть не смутился. Через считанные секунды я был на втором этаже. «Осталось чуть-чуть!» – сказал я себе. Я бежал по мозаичной плитке и напоминал с виду, наверное, собаку, что гонится за мячиком при игре с хозяином. «Сейчас я все скажу, я смогу» – погрузился в себя я, а потом вдруг понял, что пробежал нужный кабинет. Я остановился и, отдыхиваясь, вернулся назад, решительно приоткрыл дверь класса. Внутри я застал дюжину знакомых лиц, но Нели не увидел. Сначала я подумал, что она ходит где-то по коридорам с Марго, но Марго находилась в классе. Я шепнул ей. Она, завидев меня, приветливо улыбнулась и вышла из кабинета.

– Данил? Что-то случилось?

– А… а Неля… она гуляет где-то? – озадачился я.

– А Неля заболела!

– Заболела? – мои брови нахмурились.

– Да, ей вчера вечером плохо стало. Дома осталась. Возможно, придется скорую вызывать. Печально, в общем. Она тебе не говорила?

– Нет… – я изменился в лице, весь позеленел.

– Ничего, она все выдержит. У нее температура, конечно, высокая, но вроде не коронавирус. И на том спасибо! Она, в принципе, частенько болеет. Такой она человек… Ветер дунет – сляжет… На репетицию ты, кстати, все равно приходи, – Марго поджала губы, – Чаю тебе налью, так уж и быть. – лицо ее выразило радушие.

Я кивнул и сказал:

– Хорошо. Что ж, удачи тогда.

– И тебе.

Я был опечален. Сразу почувствовал образовавшуюся тяжесть на груди, словно кто-нибудь прицепил гантели. Со звонком я зашел обратно в класс, ни на кого не обращая внимания. «Не стоило Неле сидеть подле открытого окна. Надо ей написать, узнать, как она там…».

– Данил! – шепнул Савва, – Ну как?

– Ее нет в школе. – ответил я и отвернулся.

***

На уроке я тут же написал Неле сообщение, что-то вроде: «Привет, я услышал, что ты заболела. И заболела серьезно. Ты там как? Как себя чувствуешь? Я переживаю за тебя». В сети ее не было. Оно и понятно, время было восемь утра.

С мыслями об этой девушке я отсидел шесть уроков. В классе стояла такая обстановка, будто бы не случалось никакого скандала. Да и Даша с Викой больше меня не покусывали. Оно и к лучшему. С седьмого урока меня забрала Марго. Забавно, к тому времени, помню, ей стоило просто зайти к нам в класс, как учительница сразу же понимала, что ей нужно, а точнее кто.

Мало кто в тот день пришел на репетицию.Хотя, признаюсь, редко так бывало, чтобы мы вальсировали полным составом. Вечно кого-нибудь не хватало. В тот день еще и Егор не пришел, поэтому Марго поставила меня с собой. Танцевать с ней у меня, к слову, получалось плохо. Я ей все ноги оттоптал. Слаженности не наблюдалось. Скорее всего от того, что я вечно летал в своих мыслях. Вне танцев дело обстояло так: казалось бы, я, как, впрочем, всегда, получал положительные эмоции, улыбался, шутил, но все равно без Нели нитью проносилась некая тоска в моей голове. Я словно тонким лезвием порезал палец; вроде некритично, это не сквозной выстрел, можно жить, а все равно образовавшаяся ранка постоянно щиплет, напоминая о себе. Я мог сидеть на перерыве, рассказывать что-то Марго, смотря прямо на нее, а потом резко переводить взгляд, ища Нелю, а Нели не было. Впервые репетицию я обозвал тухлой. Атмосфера была тухлой. Одиннадцатиклассники сами были тухлыми. Да никому толком, по правде говоря, этот вальс не нужен был; ставили его, дабы соблюсти школьную традицию.

Придя домой, я грохнулся на кровать и увидел, что Неля мне ответила:

– Привет, все очень неплохо. Могло быть и хуже. – снизу был прикреплен постироничныймем.

Я улыбнулся, пожелал ей скорейшего выздоровления, подшутил и принялся описывать прошедшую репетицию. Описал все в деталях и посетовал, дескать без нее было скучно. Постепенно мы разговорились; высылали друг другу смешные видео, обсуждали насущное. Я старался не оставлять ее. Только она порой отходила. Может, пила лекарства, может дремала. Временами руки у меня так и чесались написать ей все, высказаться, но я понимал, что должен это сделать в реальной жизни, обязан. Я поинтересовался, можно ли ее как-нибудь навестить, привезти чего съестного. Она сначала ломалась, говорила, что мне незачем тратить свое время, но я стоял на своем. С помощью юмора у меня удалось получить снисхождение, и она написала мне адрес своей квартиры. С этой информацией я посидел, покрутился на кресле некоторое время и в голове у меня щелкнуло:

– А если я сейчас приеду? – спросил я.

– Что? Сейчас?

– Да. Ненадолго. У тебя есть кто дома?

– Данил…

– Я приеду. Привезу чего. Жди. – воодушевился я.

«Сегодня! Я скажу это сегодня!» – играло в моей голове. Я, можно так сказать, взлетел с кресла, со стола схватил телефон, наушники и банковские карточки, из шкафа достал ветровку и накинул на себя, затем проскользнул до прихожей, крикнул, что скоро вернусь, обулся и выбежал из квартиры. Я весь горел, тело мое словно потеряло вес. Думалось, что сейчас из спины вырвутся крылья и я полечу, но нет, пришлось бежать до ближайшей остановки.

Время было почти семь вечера. Небо уже облили синей краской. На улице лил мелкий приятный майский дождик. Пахло свежестью. На мокром асфальте размазано отражались разноцветные огоньки от светофоров и рекламных баннеров; зеленые, красные, оранжевые… Я бежал в легком теле до остановки. Моя ветровка и волосы развевались по ветру. Разум был очищен. Я жил. Да! Я по-настоящему жил в тот момент.

На остановке я запрыгнул в автобус, который чуть ли не уехал без меня. На удивление он оказался полупустым, хотя в это время, по идее, многие возвращались с работы. Я с мокроватой головой оплатил за проезд, вздохнул и сел куда-то вглубь. В кармане у меня были наушники, но я до того был окрылен, что мне не нужна была музыка. Так я и проехал, в голове надумывая, как признаюсь Неле в любви. Даже диалог выдумал. Чем же я тогда не писатель?

В близлежащем от ее дома магазине я накупил всего вкусного; шоколадок, мармеладок, фруктов. Денег не жалел. Хотелось сделать приятно. На кассе я достал телефон и увидел, что Неля все это время снова отговаривала меня ехать, писала, что не стоит ради нее терять свое время. Я улыбнулся и проговорил вслух: «Заботливая». Кассирша как-то недоумевающе окинула меня взглядом, пробила товар, и после я направился к Неле.

***

Дверь n-ой квартиры открылась. На пороге стояла она. На ней была милая-премилая голубая пижама с зелеными лягушками, а на ногах красовались пушистые тапочки. Волосы ее были слегка растрепаны, а лицо выглядело бледнее обычного, но даже так она казалась шикарной. Богиней. Она меня умиляла.

– Е… Ты… Это новая коллекция «LouisVuitton»? – пошутил я, весь покраснев.

– Иди ты! – улыбнулась Неля и кулачком стукнула меня по плечу, – Ты весь мокрый… – проговорила она чуть охрипшим голосом.

– Тебя увидел… А, да, кстати, – я протянул гостинец, – Это тебе.

– Зачем?.. – недоумевающе посмотрела на меня Неля. – Спасибо большое… но… зачем ты на меня потратился?..

– Ты – человек болеющий, тебя нужно радовать.

Улыбка отобразилась на ее лице. Гостинец она положила на обувной шкафчик, а сама взяла меня за рукав и повела за собой.

– А родители?! – вдруг я задумался о ее родителях и заволновался.

– Никого дома нет.

Я зашел в квартиру и приятный домашний аромат тут же вдарил мне в нос. Я растерялся, как-то небрежно и быстро скинул с себя кеды, затем шатающейся походкой, следуя за Нелей, прошел по коридору и завернул налево, в ее комнату.

Она была средних размеров. Уютная. В пастельных оттенках. Первым делом мне почему-то вспоминается белый пушистый ковер посередине, постеленный на ламинат. Помню неоновую LEDленту розового цвета по периметру потолка. Помню, что все в комнате дотошно было расставлено и разложено по своим местам; книги, побрякушки, кактусы и др. И только кровать была расстелена, а часть одеяла скинута на пол. На тумбочке подле стояли различные лекарства и стакан воды. Окно было занавешено шторами, оттого комната выглядела тускло.

– Тебя высушить всего надо, иначе тоже заболеешь. Почему зонтик не взял?

– Не знаю. Не думал о дожде.

– Ясно, запишу себе подарить тебе зонтик на день рождения.

Из темного комода Неля достала фен, подвела меня к зеркалу и начала сушить мои волосы. Посмотрев на нас в отражении, я невольно начал улыбаться. Она, впрочем, тоже. «Вот так выглядит дуранчоус. Не знает, что такое зонтик» – сказала она и потрепала меня за щеки. «Говорит девочка, которая сначала сидит у открытого окна, а затем болеет» – заметил я. Улыбка ее сделалась шире, и она дала мне легкий подзатыльник. Одной рукой Неля укладывала мои волосы, а другой сушила их. Я ощущал в эти моменты некое блаженство, удовлетворение от жизни. Создавалось впечатление, что мы уже в отношениях.

Закончив сушить волосы, она усадила меня на кровать, а сама взвалилась напротив в кресло-мешок. Неля стала рассказывать мне что-то о лекарствах и прошедшем дне, а я мог только смотреть в ее удивительные глаза и улыбаться, как дурак. Как же мне хотелось подойти, прижаться к ней и раствориться. Казалось, что именно в Неле лежит мое счастье. И я уже не мог потерять этот лучик тепла.

– А мне Марго сказала, что ты прямо серьезно заболела, что планируешь скорую вызывать. – немного погодя сказал я. – Но, вроде все и вправду не так уж и плохо. Или это все таблетки?

– Знаешь, Марго, бывает, любит преувеличивать. Не обращай внимания.

– Да?

– Ага. Особенно, когда что-нибудь рассказывает. Она частенько при разговоре с тобой добавляет отсебятину.

– Ха-х!

– Но она хорошая.

– Ну, чая она не жалеет.

– Ха-ха…

А дальше я собрался с силами и началось:

– Слушай, – вдруг заговорил я специально наигранным томным голосом, – У меня обнаружили проблему… Она душевная… Я, кажется, влюбился в тебя.

Настала пауза. В глазах Нели отобразилась некоторая тревога. Улыбка ее медленно сползла и рот приоткрылся.

– Нет… Нет, нет, нет, нет, Данил…

Я вскочил с кровати.

– Неля, я так тебя люблю! Я все это держал в себе, ходил, волновался, но больше не волнуюсь, правда. Ты так много для меня значишь, очень и очень много! Я раньше думал, что ты – недосягаемый для меня человек, а ты тут стоишь, передо мной. Плевать, что скоро конец школы, я люблю тебя и держать в себе эти чувства не намерен. Это та еще пытка копить все в себе! И я так рад, что свободно могу сказать это сейчас: я тебя люблю! Люблю! Каждый твой взгляд, каждое мгновение, о черт, это блаженство!.. Каждый мой день начинается с тебя и кончается тобой. Да мне кажется, я от многого готов напрочь отказаться, лишь бы разделить счастье с тобой. Я говорю это искренне, Неля. Я так тебя люблю!

– Данил, зачем ты такое говоришь? Господи, ты… Данил… – глаза ее заблестели, – Это не взаимно, Данил.

– То есть не взаимно?! Неля! – я не ожидал подобного ответа, брови мои нахмурились, а глаза выразили отчаяние. – Ты же сказала, что я тебе небезразличен. – мое сердце кольнуло. Неведомая боль пробралась по жилам. Боль эта тяготила и была сильнее любого физического ранения.

– Небезразличен. Но в другом плане. Ты хороший человек, ты мой партнер в танцах, ты мне очень помог, и я тебе благодарна, но я не могу, понимаешь?

– Не можешь? – мои губы задрожали.

– Не могу.

Я медленно дышал, осознавая истину. Огонек, который я, казалось бы, крепко-крепко держал в руке – тускнел и разваливался пеплом.

– Хорошо. Я понял. – отойдя, больным голосом сказал я. – Поправляйся. – и вышел из комнаты.

Неля пошла за мной.

– Данил! Данил, прости меня, прости… – голос ее дрожал.

Я быстро влетел в свои кеды и вышел из квартиры, сдерживая слезы. Она смотрела мне вслед, я чувствовал это, но не обернулся. Весь мой мир был словно разрушен. Я не знал доселе, что такое отказ от девушки, которую любишь. В тот день узнал. Как в кино на улице все еще лил дождь. Было темно. Холодно. Все потеряло всякий смысл. Словно ножницами взяли и отстегнули участок жизни, покрошив воспоминания и оставив рану.

Глава 10

Один.

Последующие дни прошли для меня в каком-то болезненном бреду. Всякое перестало волновать. Чувство голода отсутствовало. Дни тянулись. Спать не хотелось. Жить не хотелось; умирать, впрочем, тоже. И вот как-то в этом состоянии в коридоре угрюмого меня выловил Александр Романович. Он приходился нашим учителем химии, а по совместительству физруком и тренером в баскетбольной секции (у нас была некоторая нехватка учителей). На вид он был рослым и крепким седым мужчиной лет пятидесяти пяти, чем-то походившим на Альберта Эйнштейна и одновременно на Ивана Тургенева.

– Так, Данила, – он положил гигантскую лапу на мое плечо, – Чего унываешь? С физикой опять проблемы решить надо?

– Нет, все хорошо. – помялся я.

– Хорошо? Значит, пошли за мной. Помощь нужна.

Меньше всего мне хотелось помогать в тот момент, но я безвольно поперся за учителем. Все-таки с Александром Романовичем меня связывало многое. Этот человек помог мне встать на ноги в баскетболе. Тренировки были грубыми, порой казалось, что Романыч меня ненавидит, но он просто желал лучшего мне, да, впрочем, и всей команде. Сейчас я понимаю, что он принимал нас чуть ли не за родных детей.

С Александром Романовичем мы зашли в подсобку в спортивном зале. Взглядом он указал на две коробки с какими-то бумагами на полу. После Александр Романович подошел, поднял одну, затем посмотрел на меня и сказал:

– Так, чего стоишь? Ох, уж это новое поколение… Бесстыдники… – пошутил он, медленно покачивая головой.

Я прибодрился, тут же подбежал и поднял другую коробку.

– Тебе, вот, признаюсь, Данила… Меня эта Татьяна Васильевна (так звали нашу физичку) уже задолбала, честное слово!

– Согласен! – воскликнул я.

– Нужна же ей это макулатура старинная… Совсем уже маразм пробрал… То принеси, это принеси, здесь почини… Мужик же! Так, ладно, пусть живет карга!.. Потащили!

Вместе мы понесли коробки в кабинет физички. Я шел за Александром Романовичем, натягивая улыбку.

– Ты не хочешь мне говорить, что случилось у тебя, но если это какая-то серьезная проблема, как ты вздумал, то победи ее. Может, это и звучит абсурдно, и ты считаешь меня старым усопшим идиотом, но возьми проблему в руки и докажи, что ты царишь над ней, что проблема не может заставить тебя грустить.

– Спасибо за совет.

– Ты способный. Вон что на баскетболе выделывал!.. До сих пор не можем восполнить утрату. Я тебя уже не зову обратно. Знаю, что не придешь. – вздохнул он, – Право, лично я скучаю по тем временам. И ты ведь скучаешь, я же прав? Это же не получится оспорить?

– Скучаю порой. Мне на сборы особенно нравилось ездить. Жить в квартирках, схожих с общежитием, кушать вредную еду с пацанами, пока вы не видите…

– Видел я все! – засмеялся Александр Романович.

– Но я не жалею, что ушел. – продолжил я, – Я люблю те времена, скучаю по ним, но считаю их пройденным этапом. Я вам благодарен, Александр Романович. Мне кажется, что вы бы спокойно могли тренировать ребят из Москвы и завоевывать с ними славу.

– А мне слава не нужна была. И Москва не нужна. Мне нужны мои здешние парни. И распечатанные на принтере грамоты.

Отчего-то чувство стыда пробрало меня. Я склонил голову. Каким же все-таки особым человеком был наш тренер! Приблизившись к нужному кабинету, Александр Романович громко постучал в дверь, после чего открыл ее, пропустил меня, и, наконец, вошел внутрь сам. Физичка снисходительно осмотрела нас, буркнула: «Туда поставьте», указывая на лаборантскую. Мы послушались, выполнили ее прихоть. Затем она вновь пригляделась к нам и сказала: «Вы бы хоть отличников в помощники брали, Александр Романович. Этого-то куда… Ну, спасибо вам, благодарю». Неприятно было слышать эти слова. Когда тебе тоскливо, то каждое слово с нелицеприятной окраской еще сильнее мажет душу. Александр Романович не растерялся, посмотрел на меня, затем на физичку и ответил: «Этот мальчик искреннее всех отличников. Цените его помощь». Физичка только подняла брови от удивления и принялась дальше подчеркивать что-то в учебнике по астрономии.

– «Все негативное давление, все проблемы – это возможности для роста». Слова Коби Брайанта. Помни это. – сказал Александр Романович, когда мы вышли из кабинета.

А потом ко мне как-то раз подошла Марго – и после мое негативное состояние только усугубилось. Я был тогда вял. И Марго не могла этого не заметить.

– Ты чего такой убитый? Что-то случилось? – с этого начала она разговор.

– Ничего особенного. – улыбнулся я, но улыбка эта была болезненной; мне стало от нее противно, и я поспешил расслабить скулы. – Я приболел. Не обращай внимания.

– Следом за Нелей… – эти слова осколками прорезались в мою кожу.

– Типа того.

– Короче, к сути, ты не обижайся, я очень тебе благодарна, все мы тебе благодарны, весь наш коллектив, но я вчера приняла решение, что если мы поставим вальс всем классом, то это будет провал. Посуди сам, ты все прекрасно видишь, половина не ходит, другая половина не заинтересована… Случится позор, если мы станцуем вот таким составом; поэтому я решила отобрать пять пар, и, так получается, твоя помощь больше не нужна, наших хватит…

Я даже и не знал, как мне реагировать на это. Просто молчал. Мне хотелось уже заплакать, хотя плакал я всегда редко. Я ощутил пустоту. Все, что приносило мне удовольствие, все что я любил – рушилось у меня на глазах. По моему лицу, наверное, было видно мое состояние.

– Ты извини, пожалуйста, ты такой молодец. Больше всех наших пацанов выкладывался. Дай я тебя обниму… – она обняла меня и прижалась, мои руки висели; правую я для приличия положил на ее лопатку. Так мы простояли некоторое время.

Я отстранил от себя привычный мир, перестал общаться с одноклассниками, активничать, дружба моя с Никитой и Саввой ухудшилась, я жил новым миром, вальсом, Нелей, и этот мир меня отверг. Все случившееся начало казаться каким-то пережитым периодом, эпизодом в жизни, даже скорее длинным сном. Я перестал чувствовать себя кем-либо, запутался, затерялся в густом лесу. Если бы я только мог изначально предположить, что все так закончится… Я стал сам по себе. Мне это нужно было. Савва порой пытался со мной поговорить, но я отвечал односложно. Во-первых, отсутствовало само желание, а во-вторых, мне было стыдно перед ним и Никитой. Я не мог просто взять и начать общаться как раньше. Маша Савичева тоже не осталась в стороне; она как-то спросила меня о самочувствии. Я хмыкнул, сказал, что все слишком сложно. С каждым звонком на перемену я вечно убегал из класса. Бродил по коридорам. Я даже нашел для себя укромное место. Оно находилось на втором этаже. Неподалеку от туалета. Подсобка технички. Она обычно была закрытой, но я сумел достать ключ. Не помню, каким образом, то ли договорился, то ли украл. Внутри, на удивление, было не так уж и грязно. Я, среди полок с химическими средствами и швабрами, сидел на табуретке в темноте и размышлял. Так мне было спокойнее.

Помню, трава уже позеленела. Физкультуру проводили на школьном дворе. Было тепло, хотя, казалось бы, только недавно снег растаял. Ну, в наших краях переход от зимы до лета всегда был таким резким. Мои одноклассники наматывали круги по стадиону, а я сидел неподалеку на заросшей поляне, один-одинешенек и смотрел на них. И в один момент взгляд переместился на небо – голубое, ясное. Птицы летели вдалеке. Я тут же вспомнил, как буквально недавно сам рассказывал Неле о смысле жизни, об объемных облаках, что взирают на множество людских поколений. Сколько они видели таких Данилов, Нель?.. Как сложились их жизни? Были ли они счастливы по итогу? В ответ – холодное молчание.

Глава 11

Ангел. На днях они отомстят.

Со временем боль моя начинала притупляться, я потихоньку принимал истину, в которой жил… а затем она выздоровела. Ненароком мои глаза стали встречать Нелю в школьных коридорах. И каждый раз, случайно посмотрев на нее, я окунался в тоску, словно сквозь лед проваливался в прорубь. Она же, видя меня, отводила взгляд, делала вид, будь то не существует никакого Данила и проходила мимо. «…она не стоит твоего внимания… Пустышка» – вспоминались порой мне слова Димы, но потом я задумывался и говорил себе: «Нет. Не пустышка она. Никак не пустышка. Ее нелюбовь ко мне не делает ее хуже или лучше. У нее… свой путь. Она – все еще замечательная девушка с чудесными стремлениями».

И вот однажды на одной из перемен я сидел в подсобке. В этой каморке, похожей на тюремную камеру жил бы сплошной мрак, если бы не одно маленькое окошко. Лучи солнца пробирались чрез него и освещали все помещение. Я, бывало, закрывал это окошко чем попало, мне не нужен был свет, но в тот день делать этого почему-то не стал. Вокруг меня пылилось всякое: и уборочный инвентарь в углу, и полки с химическими средствами, и какие-то плееры из двухтысячных, и просто разнообразный мусор.

И вот, я сидел, всматривался куда-то, то ли на паутину в углу, то ли на липучку для мух, в руках крутил и разглядывал Нелину заколку, размышляя о своем, как вдруг дверь подсобки открылась. Я с испугу тут же резко сунул заколку в карман, затем встал и ножки табуретки, на которой я доселе сидел, мерзко проскрипели по деревянному полу. Мне подумалось, что это зашла техничка раньше времени, но нет, своими напуганными глазами я смотрел на Нелю.

Я, опешив, как-то шепотом нелепо протянул ее имя. Лицо Нели выразило удивление, глаза ее блестели, прыгали. Она стояла в проеме. Молча. Разглядывала меня какое-то время. Я словно видел призрака, видение, человека, что я похоронил в своей жизни, видел перед собой.

– Чего ты хочешь? – я не сдержался, спросил удрученным голосом. – Как ты вообще нашла меня?!

– Господи, как тяжело смотреть на тебя. В кого же ты пре… нет, в кого же я тебя превратила… – она сделала паузу, – Данил, мы можем… можем поговорить?

– Зачем? – мой голос как-то болезненно проскрипел.

– Я вижу, что тебе плохо.

– Все хорошо. – я замотал головой.

– Ничего не хорошо, Данил! Просто, позволь мне сказать, ты тогда все поймешь… Мне больно на тебя смотреть. Пожалуйста. Я хочу помочь тебе!.. Я обязана… Всего один разговор…

Я посмотрел на нее, – и словно в пятку гвоздь вонзился. Сразу отвел взгляд. Она продолжала выпрашивать у меня разговор и в один момент я не выдержал, сломался под давлением:

– Ну, давай! Давай поговорим! – раскинул я руками и рухнул на пол подле табуретки.

Неля медленно подошла и присела на корточки подле меня, стараясь заглянуть в мое лицо, но я вечно отводил его, ведь взгляд ее доставлял боль.

– Как мертвец… Щеки впалые, мешки под глазами… Пожелтевший весь… Ты до чего себя довел?! Даже подтяжки носить перестал! Из-за меня! Я всего лишь девушка!

– Тебе какая разница? Я ангела потерял… Ничего, поживу и свыкнусь. – я закашлял.

– Данил…

– Мы с тобой столько времени провели… Целыми днями общались, – охрипшим голосом перебил я ее, – Знаешь, я и до тебя встречался с девочками, но то, что я называл любовью – было лишь обыкновенной симпатией и давлением со стороны общества… Это же, типа, так круто лет в четырнадцать быть в отношениях… Парни респектуют, девочки больше интересуются. Все же желают скорее вкусить взрослую жизнь! Бред… Представь, я тебя в классе восьмом приметил, дал отчет себе, что ты – мой человек, я думал подойти, но так этого и не сделал, не смог. А потом, спустя почти два года мне удалось стать твоим партнером в вальсе… Везет же иногда… Я о таком даже не мечтал. А еще ведь ты сама первая меня пригласила танцевать! В ту минуту в моей голове зародилась… надежда. Я решил сделать все, чтобы понравиться тебе. Каждый раз, абсолютно каждый, танцуя с тобой, я ощущал себя самым счастливым человеком. Я старался не облажаться, оттачивал движения, наряжался, мне хотелось выглядеть наиболее опрятно, чтобы хоть немного тебе соответствовать. Но я тогда еще не любил. Это чувство открылось позже, и открылось постепенно. Отправным пунктом стал момент, когда я написал тебе. Я почувствовал, что в душе твоей есть нечто особенное, такое, что может стать для меня родным, и я хотел тебя познать; оттого и написал. И не прогадал. Ты стала первой девушкой, с кем мне было так свободно и интересно разговаривать. Честно, я бы хоть вечность с тобой проговорил! Ты пробудила во мне сторону личности, которую я утаивал где-то глубоко в себе, ведь никому эта сторона не нужна была. Все всегда любили простого Данила, активного мальчика-болтуна, который порой себя ведет как дурачок. А ты дала мне почувствовать себя кем-то большим, самим собой. А потом между нами случился тот разговор… я еще застал тебя в классе одну… когда ты рассказала мне о своих переживаниях… Я тогда точно понял, что ты – алмаз. Я понял, что такое любить. Любовь – это не просто, когда ты заикаешься перед девушкой, а твои ладошки потеют… Когда ты такой: «О! Она зачетная и клевая, она мне нравится!». Любовь – это нечто большее. Наверное, это одно из самых высших чувств, которое только может испытать человек. Это сложно описать, но это словно… вечная привязанность, готовность отдать все, всего себя ради другого человека. Это когда ты шляешься по улицам, как пьяный, а ты не выпил ни капли. Ха-ха… А потом еще возвращаешься домой – и грустишь непонятно из-за чего. Это когда ты хочешь видеть любимого человека каждую секунду, а день без ее взгляда или слова, да даже час – сущий ад, какая-то ломка, как у наркоманов. Трясешься весь и сплошь думаешь о ней… Вот моя любовь. И все проблемы перестают быть проблемами, когда любишь. Понимаешь? Ты мне сказала, что я небезразличен тебе. Я возомнил, что все, – счастье близко. Сложил все факторы нашего общения и мне подумалось, что чувства мои – взаимны. Я ошибся. Никакой любви нет. Ты не всего лишь девушка, Неля, понимаешь? Не просто девушка…

Я слегка трясся, будто лежал в остывшей ванне. Губы мои были высушены, а глаза поблескивали и метались из угла в угол.

– Данил… мне так жаль, – сказала она шепотом, – Жаль, что я причинила боль такому хорошему человеку. – она попыталась прислонить голову к моему плечу.

Прозвенел звонок на урок. Я, пряча лицо, тут же небрежно встал и поспешил скорее убраться, но Неля обогнала меня и преградила путь.

– Дай мне сказать, мне нужно это сказать, выслушай меня! – повторяла она, не давая мне пройти.

Мне почему-то казалось, что она станет загонять клишированные штампы о том, что я – хороший друг, что она меня недостойна и проч., и проч.

– Нам на урок надо.

– Неважно. Мы сейчас поговорим.

– Мне идти надо… Хватит…

Я попытался протиснуться и вдруг… шлепок. Я резко ощутил прожигающую боль, волной проходящей по лицу, а ухо мое зазвенело. Это мне прилетела пощечина. Я остолбенел, не сразу поняв произошедшего. Вид у меня был растерянный. Неля сразу же отстранила руку, словно лицо мое было на самом деле вскипевшим чайником. Рот ее приоткрылся от удивления, глаза засверкали, и она кинулась, обняла меня.

– Прости, прости, прости! Что я творю… – воскликнула она.

Я продолжал стоять неподвижно, не зная, что и делать.

– Все покраснело, ужас, прости, Данил, я ужасна!

– Ты не ужасна… – лишь и смог ответить я.

Она повисла у меня на шее:

– Господи, как тяжело! Почему все не может быть проще? Данил, послушай, это Марго попросила меня пригласить тебя стать моим партнером в вальсе.

– Что? – недоумевающе проговорил я.

– Это Марго попросила меня! Мы еще сценку эту долбанную разыграли, где я громко прошу у нее разрешения забрать тебя, мы знали, что ты услышишь. Это… это все так нелепо и спонтанно получилось! По-детски. Дело в том, что ты понравился ей. Она мне сразу об этом сказала. И она была уверена, что ты выберешь ее для танца, а я посмеялась над ней! И тогда она съязвила, сказала мне… сказала пригласить тебя, так, по-приколу, попробовать, чтобы я «услышала отказ». Может она эго хотела потешить, чтобы ты демонстративно пригласил ее, может еще что… Ну, мы посмеялись, я съязвила в ответ, сказала, что приглашу, но отказа-то я в итоге не услышала. Такая вот перепалка у нас случилась… Глупо, в общем… очень глупо… И не скажешь же тебе: «Иди танцуй с Маргаритой». Она постоянно на репетициях к тебе повышенный интерес проявляла, все это видели, один ты не замечал! Прошло время, Марго и вовсе начала ревновать, бесилась на меня, кошмарила из-за пустяков. Я ее успокаивала, ведь ты… ведь ты поначалу мне идиотом показался, извини. Я еще из-за наскоков Марго обозлилась на тебя, обвинила во всех бедах, ты мне стал как-то противен. А потом, потом зацепило что-то, поняла, что все не так просто. А когда ты мне написал, то и вовсе стал интересен. Я поняла, что ошибалась и постепенно привязывалась к тебе. И после дня, когда ты меня поддержал, помог с переживаниями, помог даже немного иначе взглянуть на жизнь и ее смысл, я поняла, что испытываю к тебе чувства. Я и сказала, что ты мне небезразличен. Я думала, что ты типичный болтливый дурачок, а ты оказался совсем другим, милым, заботливым, глубоким человеком. Прости, не рассмотрела сразу. И, казалось бы, все хорошо, но до меня вдруг дошло, что я неправильно поступаю по отношению к своей подруге. Да, она – неидеальный человек, но она – хорошая, она очень хорошая, ты и не представляешь, сколько всего она делает для дорогих ей людей… Я люблю ее… И, понимаешь, я не могу просто взять и начать с тобой встречаться. Это гнусно! Получается, что я увела у подруги объект воздыхания. Это неправильно. Ты ей нравишься, Данил, а ты этого либо не замечал, либо не хотел замечать. Я люблю тебя и многое бы отдала, чтобы быть рядом, но не могу. Я нарочно отстранила тебя и увидела, что ты страдаешь… и сама стала страдать от этого. Я хочу, чтобы ты это знал. Я хочу, чтобы ты был счастлив! Пожалуйста, будь счастлив…

И тут в моих юных глазах вновь загорелась надежда, за которую я пожелал зацепиться мертвой хваткой.

– Любишь, значит… Нет, это – глупо! Какая из Маргариты подруга, если она не сможет смириться, отпустить и уступить меня тебе?! Не она же строит судьбу! Я не вещь! Я ей не принадлежу…

– А какая из меня подруга, если я собираюсь увести у нее из-под носа человека, который ей нравится?

– Таковы обстоятельства!

– Я не могу, это неправильно с моей стороны.

– Можешь… Неля, я люблю тебя, нельзя отказываться от любви!– я взял ее за руку.

– Я не могу, Данил, прости… Она моя подруга. Прости.

– Ты мне дорога!

– Прости. – твердо сказала Неля, а затем, немного погодя выдала:

– Обвини меня во всем. Будешь прав. Я не могу. Прости. Иногда некоторым вещам просто не суждено сбыться… даже если рукой подать до счастья, то порой стоит отказаться от него, чтобы поступить правильно, иначе это «счастье» счастьем уже не будет. Знай, что ты мне все так же небезразличен, что я люблю тебя. Но я не могу так поступить с Марго. Она моя подруга. Прости.

Я открыл рот, дабы что-то сказать, но тут же отказался от этой затеи; отрицательно помахал головой, прошел вглубь подсобки и сел обратно на табурет. Я отчаялся.

– Все хорошо? – спросила Неля.

– Все хорошо. Я все понял. – солгал я.

– Ничего не хорошо!

– Все хорошо. Дай мне подумать. Оставь меня, пожалуйста.

– Нам обоим на урок надо.

– Я посижу здесь один. Пять минут. Затем пойду.

Неля подошла ко мне и попробовала дотронуться до моей руки.

– Оставь меня, пожалуйста. – решительно отрезал я.

Лицо девушки стремительно омрачилось. Она поспешила выйти из подсобки. Я же, оставшись в замызганной комнатушке наедине с пауками и иными мелкими живностями, откинулся на спинку табуретки и запрокинул голову. Хотелось кричать от несправедливости. С глаз моих покатились слезы. На урок я уже не пошел.

Только на перемене я зашел в уже опустевший кабинет химии, где у меня только что проходил урок. Зашел я за рюкзаком, который должен был лежать на стуле четвертой парты среднего ряда, но к удивлению, его там не оказалось. До меня почти сразу дошло: «Никита и Савва захватили с собой на следующий урок». Это умилило.

Я оказался прав. Рюкзак мой был на алгебре. Как и мои друзья. Они сидели за одной партой и на что-то глядели в телефоне Саввы. Я, смотря на них, невольно улыбнулся, вспомнил наши деньки до того, как меня окутала любовь, деньки до общения с Нелей, до вальса, до всего этого. «Моя любимые друзья…» – подумал я и тут же снова раскис, вспомнив, насколько отстранился от них. Мне казалось, что я теперь недостоин настоящей дружбы, казалось, что я вообще ничего недостоин.

С опущенной головой я дошагал до своего места, взял рюкзак и хотел было тихо уйти, но меня окликнул Савва.

– Даня, ты где пропадал весь урок? – спросил он, – Ты заболел? Дохлый какой-то. – он встал и направился в мою сторону. Никита тоже не остался сидеть.

– Спасибо, что рюкзак мой перенесли. Вы лучшие, парни. Я пошел, наверное. В случае чего скажите, что мне стало плохо. И еще… простите меня за то, что я так себя веду, простите за все. – я развернулся и тут же почувствовал, как чья-то рука схватила меня за локоть. Это был Никита.

– Никто не стоит того, чтобы я видел друга в таком состоянии. Не смей убиваться, все решается. – он серьезно посмотрел прямо в мои глаза.

– Извини. – шепотом ответил я. – Я пошел. – и вышел из кабинета.

В коридоре я пересекся с Димой. Меньше всего в тот момент я хотел бы видеться с ним. Я его в тот момент не боялся, мне было плевать. Пусть даже он меня прибил бы. И я бы даже прошел мимо, если бы он сам ко мне не подошел, чтобы поздороваться. Я пожал его руку, и он начал говорить, он всегда первым начинал говорить:

– Я слыхал, что тебя выперли из вальса. Как мерзко. Тебе ведь нравилось. Я чувствовал, что тебе нравилось… Они, считай, воспользовались тобой, а как ты стал не нужен, так сразу выкинули. Даже не предложили компромисс. Вот и общайся с этими людьми. Самому не обидно?

– А ты-то откуда все это знаешь? – спросил я, не желая отвечать на вопрос Димы, ведь, конечно же мне было обидно, – Ты же не ходил на репетиции после того случая с Егором.

– Да так, услышал ненароком. Изменилось что-нибудь в мышлении? Не кажется тебе, что я хоть чуточку да прав? В суждениях о людях.

– Не кажется.

– Ладно.

Я пошел дальше убыстренной походкой, пока не услышал за спиной обращение:

– Данил…

Я обернулся. Дима стоял на месте. Его глаза, отведенные в сторону, были будто наполнены ядом, а зубы, по всей видимости, стиснулись во рту. Он словно терпел некую боль.

– Что? – спросил я.

– Да так, ничего.

Я кивнул, как бы говоря: «Хорошо» и пошагал дальше по коридору, не осознавая, что Дима хотел предупредить меня о нечто необратимом, о том, что только произойдет через несколько дней…

Что-то между прологом и эпилогом.

Я сидел на кресле в своем домашнем кабинете. Ноги мои, скрытые в пижамных черных штанах, были закинуты на дубовый стол. На мне висела длинная замызганная белая футболка, которую я все собирался бросить в стирку, да вечно откладывал это дело. Мой взгляд был направлен на люстру. Отдыхая, я залипал на нее. Компьютер показывал дату: 17.05.2046г. «Очередная годовщина трагедии, которую никто уже не помнит» – подумал я, и в тот миг глаза мои заблестели. Смотря в зеркальце на столе, я видел уже не долговязого мальчишку, а жилистого мужчину с легкой небрежной щетиной, в очках с черной оправой, с морщинками, всего потускневшего.

Неожиданно в мой кабинет постучали. Дверь приоткрылась. Я тут же скинул ноги со стола.

– Кто это? – рассеянно окликнул я.

– А кого ты еще можешь ожидать? – раздался до боли знакомый мне голос.

Я тут же улыбнулся. Ко мне в кабинет вошел смугловатый гладковыбритый мужчина делового вида. Как и у многих мужчин делового вида, у этого проглядывался небольшой животик. Но в меру. Толстым этот человек не был. В руках он держал пиджак и какой-то подарочный пакетик. Когда наши глаза встретились, то я решил: «Да, это он». Взгляд этого мужчины не изменился. Он остался таким же внимательным, аналитическим.

– Я совсем забылся, что ты приедешь! – проговорил я, встав с кресла. – Ох, Никита… Два года не виделись.

– Не думал, что маразм так быстро тебя настигнет. – мой друг бросился ко мне в объятия, а после протянул руку с пакетиком, – Держи.

– А я… Я ничего не приготовил… – застыдился я.

– Держи! – тряхнул он рукой, как бы впихивая мне подарок. – Мне ничего не надо взамен.

– Спасибо.

Я вновь крепко обнял друга, а затем поставил пакетик с подарком на стол. Никита тем временем повесил пиджак на крючок у двери и стал ходить по кабинету, рассматривая стены.

– Ордены… медали… «За отвагу на пожаре»… Кем-то таким я тебя и представлял всю жизнь… – Никита вдруг подошел к моему столу и, увидев рукопись, спросил, – Что это? «Отмщение».

– Это моя работа. Так… излияние чувств.

– Ну, с названием ты заморочился, конечно, романтизировать ты горазд. «Отмщение»…

– Дима Смердяков так прозвал свой поступок. Он мстил нам, мстил обществу… Оттого такое название.

Никита замолчал ненадолго.

– А… ты об этом пишешь. – что-то переменилось в нем.

– Да. Этот случай уже забылся всеми и лежит где-то в недрах «Википедии». Пусть хоть здесь хранится память о нем, о нас. На бумаге. Пусть кто-нибудь когда-нибудь прочтет и поймет… ошибки. Наши ошибки. Я смотрю на новых ребят, новое поколение. Они такие же… Абсолютно! Годы идут, эти мальчишки и девчонки теперь на наших местах… И мне так не хочется, чтобы хоть кто-нибудь из них пережил то, что пережили мы. Я не хочу, чтобы у этого поколения были травмы. Не хочу, чтобы они пропускали через себя войну, голод, дефицит или были свидетелями массовых убийств. Пусть процветают… Пусть будут эгоистами, но хоть бы у их поколения не было проблем. Пожалуйста…

Мы помолчали с минуту, затем я заключил:

– А теперь поехали к Савве.

Глава 12

Время отмщения.

Все, что я вспоминал, о чем повествовал, все вело меня к тому самому дню… Середина мая. Семнадцатое число. Стояла ленивая солнечная погода. Настолько солнечная, что мы, сидя в глубине класса, жмурились. В насыщенном синем небе медленно плыли лиловые облака. Все предвещало скорейшее лето – отдых, развлечения, речка, новые истории, что так и норовят случаться летом. Да, именно последние учебные деньки перед каникулами обычно отождествляются в нашей памяти с нечто счастливым, нечто желанным. Всякий учившийся с легкостью вспомнит майское тепло, атмосферу уходящей рутины и чувство предстоящего отдыха. Правда наше тогдашнее «счастье» залилось кровью. Но мы еще этого не понимали. В тот момент мы с одноклассниками были расслаблены; учителя уже скорее заботились о девятых и одиннадцатых классах, поэтому с нас ничего толком не спрашивали, обстановка на уроках была легкой и разговорчивой, ребята зачастую общались между собой.

Помню себя в тот спокойный день. Смирившись и приняв мысль, что с самого начала мы с Нелей шли разными путями, я начал реабилитироваться, напоминая больного, что постепенно идет на поправку. Я помногу смотрел в сторону окна, на весенние, почти летние пейзажи, меня все не покидало чувство скорейших изменений. Я думал, что будущее последнее школьное лето привнесет нечто новое в мою жизнь. Я верил в это.

На третьем или четвертом уроке (где-то так) я сидел за одной из последних парт (никто уже не следил за нашей рассадкой) и наблюдал за тем, как Алина рисует в своем блокноте. Рисовать, если так прикинуть, у нее получалось отменно. Никита и Савва сидели спереди меня и обсуждали недавно вышедший на тот момент «ResidentEvilVillage», игру от студии «Capcom». Порой мы переглядывались, и тогда парни улыбались мне, а я им, а после я отводил свои глаза в сторону, при этом не опуская уголки губ. Вадик рассказывал что-то Вике и Даше, а они почти в открытую глумились над ним, но Вадик очевидно этого не понимал. Остальные также были заняты чем-либо. Все шло своим чередом. Солнце слепило глаза. Майский свежий воздух бил в нос. Временами на уроке слышались смешки. И тут… шум, то ли выстрел, то ли взрыв чего-то. Мы с одноклассниками резко переглянулись, показывая друг другу свои озадаченные лица. Вдруг раздался тот же шум, а потом снова, снова, снова…

Многие в классе были явно заинтересованы происходящим, но абсолютно все при этом старались делать вид, будь то все спокойно, словно и не было никакого шума. Математичка как ни в чем не бывало продолжала беседовать с несколькими учениками с первым парт о скором ЕГЭ у одиннадцатых классов. Мы с Никитой стали чаще переглядываться. Каждый из нас думал о чем-то своем. А потом кто-то воскликнул на весь класс:

– Школу обстг’еливают!

Это был Родион. Со всеми, кроме Саввы, он общался помаленьку, постоянно перекидывался фразами, шутейками в пределах школы. Его многие считали странным, но я вспоминаю его добродушным, правда слегка лицемерным картавым парнем с бросающейся в глаза внешностью: лицо его было обтянуто, подбородок еле проглядывался, а нос был вздернут, словно Родя имел родство с вампирами. Блондинистые длинноватые волосы он раскидывал во все стороны. Ему хотелось отрастить шевелюру как у Курта Кобейна, но он скорее походил на пса породы бриар. Да, отличное сравнение. Именно на бриара он и был похож.

В кабинете тут же засел шум, все принялись суетливо поворачиваться друг к другу и перешептываться. Математичка стояла с округлившимися глазами. Было видно, как что-то ломается в ее голове. Она, немного постояв в ступоре, твердо подошла к Родиону и заговорила:

– Откуда ты это взял? Кто тебе сказал?!

– Да, Родион, – подхватила Даша, – Ты откуда такие бредни взял? Кто тебя пранканул там? – по ее лицу было видно: она уверена в лживости информации Родиона.

– Екатерина Владиславовна, – продолжила Вика, – Вы не обращайте внимание! Он же глуповатый у нас! Мало ли что где вычитает…

– Да пг’авду я говог’ю! Вот мне написали! – он, недовольный тем, что ему не верят, показал экран телефона всему классу.

Тогда все разделились на две группы: те, кто верил Родиону и те, кто не верил. В кабинете не умолкал шум, все переговаривались, что-то обсуждали, спорили. Я в потоке общей суеты подбежал к Никите и Савве.

У Саввы на лице был улыбка, но не от радости, от шока. Он все говорил Никите:

– Родя не стал бы сейчас врать! И эти выстрелы… Он правду говорит.

Мы с Никитой переглянулись, и в этот самый момент раздался такой грохот, который заставил трястись стены и пол. Я попятился, а добрая часть класса вскликнули от ужаса.

– Надо что-то делать… – сказал я.

– Понятное дело, что надо что-то дел-л-лать, кэп! – уже начал истерить Савва.

– Не паниковать! Слышите все! Не паниковать! Сесть всем по своим местам, я сейчас все разузнаю! – объявила математичка на весь класс.

Екатерина Владиславовна, округлая женщина средних лет, сама была в состоянии паники, она точно была не подготовлена к тому дню. Она еле как достала из кармана телефон, затем судорожно начала искать чьи-то номера, звонить и вслушиваться в бесконечные гудки. Тут еще надо помнить, что старшее поколение тех времен плохо пользовались сенсорным телефоном, потому все действия математичка выполняла медлительно. Помню: ее выразительные зеленые глаза бегали по всему классу и искали, за кого им уцепиться.

– Никто еще и не отвечает… Как специально… Ну что поделать, что поделать – бормотала она себе под нос.

Отдаленные выстрелы продолжали слышаться. Кто-то уже собирался уходить из кабинета, бежать любыми путями из школы, но им не давали это сделать. Некоторые тревожно улыбались, шутили, что наконец-то их застрелят.

И в один момент мы услышали, что кто-то бегает в коридоре. Этот человек забегал в каждый кабинет, что-то сообщал и совсем скоро выбегал. Вскоре он забежал и к нам. Это был Александр Романович. Он стоял посреди класса и тяжело дышал. Мужчина окинул всех быстрым взглядом, затем глазами нашел Екатерину Владиславовну и сказал ей:

– Тоже дверь деревянная… Так, это какой класс… – он еще раз взглянул в нашу сторону.

– Десятый «А» – помогла Екатерина Владиславовна. – А что слу…

– Так, детей сейчас же собирайте и ведите в их класс. На третий этаж. У них вроде потяжелее дверь. Здешняя – хлипкая, если сукины дети захотят, то вышибут. – перебил ее Александр Романович, – А! Вот еще что! Как приведете их, так сразу изнутри закройтесь на ключ.

– Вы при детях, Александр…

– Я говорю: в класс их эвакуировать, а вы дети, дети!.. Какая теперь уже разница, быстрее уводите их, пока есть время. – вновь он перебил математичку.

– Да что случилось?! Почему все молчат?! Почему нет сигнализации?

– Стрельнули вахтершу, некому на кнопку нажать. Все, я… – Александр Романович приготовился выбегать из кабинета.

– А что случилось?! – рявкнула Екатерина Владиславовна.

– Да с оружием двое бегают, стреляют во все, что видят! Они в актовом сейчас. Так, быстрее ведите детей наверх, пока стрелки снизу, не до разговоров сейчас! Быстрее! Ну-же! – Александр Романович был строг, но нотка страха отчетливо проскакивала в его взгляде; он опрометью выбежал в коридор и поскакал в следующий кабинет.

Я сидел в шоке. Я не мог осознать, что прямо сейчас это происходит, что прямо сейчас кто-то ходит с оружием и обстреливает нашу школу. Что эти кто-то сейчас в актовом зале. А в актовом зале, помимо них, как раз одиннадцатый класс должен репетировать вальс. Я не мог пошевелиться, даже дышать было сложно. У меня все сжалось внутри от той мысли, что Неля там, снизу. «Не могут же ее подстрелить, не могут?» – спрашивал я сам себя, дико волнуясь.

Дальше я помню все смутно, я помню, как математичка закрыла руками лицо, как после она подняла нас всех и приказала выходить по очереди в коридор. Кто-то тут же достал телефон и принялся снимать все происходящее, кто-то шутил, кто-то молчал, у кого-то на лице была гримаса страха. Каждый из нас по-своему воспринимал происходящее, но, наверное, одно нас объединяло: мы все были обескуражены, никто не мог всерьез принять тот факт, что прямо сейчас мы, может быть, живем последний день, час. Я помню, как я встал возле Никиты и Саввы, как мы семенили в толпе, как постепенно вышли в коридор. Все это время я не прекращал думать о Неле. Мне важно было знать наверняка, что она жива.

Тем временем в коридоре столпились еще два класса. Их тоже отводили в кабинеты с более громоздкими дверьми, нежели в тех, в которых они сидели. Помню, что возле нас стоял восьмой класс, что кто-то из подростков вел прямую трансляцию и знатно посмеивался с ситуации. А мне было не до смеха, я продолжал думать. И в одну секунду, когда конвой из нашего класса уже пошел в сторону лестницы, мне пришла мысль. У меня было два пути: смиренно пойти вслед за всеми в наш кабинет и сидеть, ждать помощи, а то и смерти, или же поддаться риску, перебороть страх внутри себя и побежать вниз, в актовый зал. Я задумчиво шел за толпой. В этот миг решалась моя судьба. Мне было страшно отбиваться от всех, страшно бежать вниз, но при этом я понимал, что никогда себя не прощу, если с Нелей что-то случится. Тогда я вздохнул, стиснул зубы и решил, что побегу в актовый зал. Мне было страшно, но я давал себе отчет, что я обязан это сделать. Я аккуратно похлопал по спинам Никиту и Савву, что шли спереди меня; те развернулись. Я по очереди взглянул каждому в глаза, словно прощался, а затем сказал: «Простите меня за все. Я постараюсь вернуться. Пусть у вас все будет хорошо» – и побежал так, как только могу. Я услышал позади себя возгласы, адресованные мне, особенно помню, как Савва протянул: «Ты ку-у-у-у-да-а-а?!». Мне так хотелось остановиться, вернуться к друзьям, одноклассникам. Я не хотел идти в неизведанность, не хотел заходить в темный угол и вслепую искать для себя рубильник света. Но я обязан был увидеть Нелю. Я считал это своим незаменимым долгом. Я помню, как оказавшись на лестнице, я чуть ли не спрыгнул с нее, как бежал по коридору. В этот момент отсутствовал словно всякий звук, я слышал лишь себя, свое сердцебиение. Я бежал, бежал, повторяя себе: «Еще немного, немного осталось». Я был на первом этаже. Я пронесся вдоль главного школьного входа; в глаза мне бросилось, что какая-то блеклая фигура лежит на полу у столика охранника, но я слабо разглядел, мне было не до этого. «Поворот, остался поворот, и я почти на месте!» – твердил я самому себе. И тут я, завернув за угол, неожиданно увидел два черных пятна, две сущности, что снятся теперь мне в кошмарах. Они шли со стороны актового зала. Мой взгляд проскользил по ним. Эти фигуры были в черных одеяниях, у обоих чем-то прикрыты рты, у обоих висели сумки на правом плече, очевидно с патронами и взрывчаткой, оба носили кожаные перчатки без пальцев. Один был выше другого. Я не успел разглядеть того, кто был ниже, зато, дабы узнать высокого, мне хватило доли секунды; его я распознал по болотистым глазам, которые будто бы выражали увековеченную усталость и по светлым волосам, собранным в хвостик. Дима. Это был Дима. Чертов Дима! Рот и шея его были обмотаны какой-то черной тканью. На груди висело подобие бронежилета, на нем красным баллончиком было написано «Отмщение». На Диме было то ли пальто, то ли плащ. Оно, признаюсь особенно устрашало, ведь в нем фигура Димы будто бы удлинялась. На темных потертых штанах его я запомнил наколенники, самые обычные. В качестве ботинок у него, конечно же, были берцы, те самые, которые он всегда носил. Берцы… обувь зла. В руках Дима держал обрез, уже наставленный на меня. Это устрашающая картина. Я бы никому никогда не пожелал бы увидеть длинного человека во всем черном, что наставляет на тебя оружие. Мне передавило дыхание.

Я от неожиданности как-то нелепо попятился назад, после попытался развернуться, дабы убежать, но упал. Они возвышались надо мной, два темных силуэта, оголяя свое превосходство, показывая всю силу. В тот миг я смог разглядеть и второго. Саша Гамбаров. Мой одноклассник. По одеянию он был почти идентичен Диме, плаща на нем, правда, не было, а рот закрывала обычная черная маска, которые тогда носил каждый третий из-за Covid-19. Мой одноклассник с презрением и ненавистью смотрел мне в самые глаза. Он твердо, не мешкая, без какого-либо волнения, направил оружие в мою сторону. И этот миг, это мгновение… Сложно описать состояние. Ты понимаешь, что твой личный сериал сейчас кончится, ты закроешь глаза и больше никогда не проснешься. И твоя голова отчего-то опустошена, ты не боишься, не страдаешь, ты словно соглашаешься с участью. Я спокойно тогда взглянул в ближайшее окно и лучи солнца ослепили меня, а в голове тем временем лишь промелькнуло: «А Неля жива?».

Глава 13

То, что я увидел.

Два призрака стояли надо мной. Образ двух подростков с оружием, который я увидел тогда, не прекращает являться мне в кошмарах и по сей день. Саша Гамбаров… Мой одноклассник… И он почти ведь застрелил меня… Это Дима, Дима вмешался.

– Стой! – приказал он – Не стреляй в него. – его рука отвела в сторону ствол Сашиного обреза.

Лицо Саши тут же перестало выражать всякую уверенность, не читалось больше того хладнокровия.

– Почему это? – не понимал тот.

– Он не заслуживает нашей кары. – ответил Дима. – Он другой.

По виду Саши было видно, что он не согласен. Он открыл рот в попытках что-то сказать, но не осмелился, лишь сморщился.

– Пошли. Нам надо еще найти двух оставшихся. Они в туалете. У питьевого фонтанчика, как всегда. – сказал Дима Саше, пошагав вперед. Саша, естественно, пошел за ним.

Они, словно не замечая меня, прошли мимо, но вскоре, уже отдалившись на метров семь, Дима вдруг обернулся и сказал:

– Убирайся отсюда, Данил. Тебе здесь не место.

Я молчал. Стрелки уходили, переговариваясь друг с другом. Дима абсолютно точно занимал доминантное положение и даже руководил Сашей. Я помню, как он командовал ему: «По пути с вахты подбери ключ и закрой дверь этой ублюдской школы, чтобы никто не смог зайти и выйти через главный вход». Я сидел в оцепенении и слушал все это. Мир для меня в очередной раз перевернулся. Мне туманно приходило понимание, что я жив, что стрелки – это не какие-нибудь взрослые психопаты, а вполне знакомые мне люди! «Дима и Саша… убивают…» – мне было сложно смириться с этой мыслью, это казалось чем-то невообразимым. И резко я осознал, что Дима и Саша только что вышли из актового зала, куда я так спешил. Актового зала! «Неужели опоздал?» – судорожно закралась мысль в мою голову; мысль, побуждающая меня подняться. Ладонями я протер лицо, еще раз взглянул на солнце за окном, что так слепило меня, после я потихоньку встал с мозаичного школьного пола и со страхом и осторожностью дошел до актового зала.

Я какое-то время не решался, но в итоге открыл деревянную зеленую дверь и вошел. В нос сразу ударил запах пороха. Дым еще развеивался в воздухе. Краем глаза я сразу обратил внимание на что-то, что лежит на полу. Моментально все понял и, потому, не хотел смотреть, но взгляд мой меня не послушал… Я увидел труп; свежий, неестественно скрючившийся труп девушки. Под нею растекалась лужа теплой крови. Девушка лежала на спине. Руки ее были заломлены, словно ветки кривого дерева. Рот перекошен. Глаза выпучены от страха. Бледные глаза и кукольные длинные ресницы. Я присмотрелся и увидел то, чего не должен был видеть: кишки, я увидел вылезшие из живота кишки! У меня резко закружилась голова. Я прежде видел когда-то труп собственного дедушки, но это совсем другое… Дедушка не был искалечен. На лице дедушки очерчивалось умиротворение, а не гримаса страха. Я зажмурил глаза, затем открыл их и снова взглянул на тело девушки, вернее на ее лицо, что теперь так походило на слезшую резиновую маску. Я знал ее, хоть и не общался. При жизни она казалась симпатичной, но сейчас на нее было больно смотреть. Я не мог осознать, что она мертва, что все, что я вижу – не фильм, не муляж. Я медленными шагами направился вглубь актового зала, обойдя мертвую девушку, что была далеко не единственным трупом. Глаза у меня непроизвольно слезились. На полу лежали ребята, которых я знал, с которыми я бок о бок танцевал! Они буквально двадцать минут назад были живы! Живы! Мой мозг не совсем осознавал, что вот, их уже нет в живых; скорее он думал, что все лежавшие – спят. Но одновременно с этим следовало и рациональное обоснование происходящего. Я осторожно передвигался, меньше всего мне хотелось наступить на чье-нибудь тело! Мои глаза всматривались в лица мертвых одиннадцатиклассников и боялись среди них случайно отыскать Нелю. Я думал, что меня стошнит, что я упаду в обморок. Я подошел к противоположному концу актового зала и рассмотрел трех ребят, двое сидели у стены с опущенными головами, а третий лежал лбом у плинтуса. Стена позади них была усеяна дырами от пуль и кровавыми брызгами. Очевидно, эти несчастные пытались убежать от Димы и Саши… Они были загнанными в тупик зайцами, что желали сохранить свою жизнь, желали укрыться от хищников, но хищники настигли их. Уверен, ребята испытали сильнейшее чувство безысходности, когда, пытаясь спастись, поняли, что дальше стена, что они в тупике, что они – пропали…

– Помо-о-о-ги… – вдруг шепотом протянул кто-то со сцены, – Игорь… Иго-о-рь…

Я сначала испугался, подумал, что вернулись стрелки, но следом я сообразил: «Кто-то жив! Кто-то жив! Надежда!» – я молниеносно забежал на сцену. За занавесом, на простреленном боку, откуда обильно сочилась кровь, лежал Егор. Тот самый Егор, парень, от которого веяло уверенностью, лежал с глазами брошенной собаки и сомкнувшимися губами. Еще недавно, казалось бы, он внушал авторитет, все его слушали, немного побаивались, а теперь… а теперь он скулил. Я подбежал к Егору, присел подле на колено. Лямки подтяжек к тому времени спали с меня и уже висели, во всю касаясь пола. Я тронул Егора за плечо, он не отреагировал на меня, лишь протянул испачкавшуюся в крови руку. Он хотел, чтобы его взяли за руку… Я сделал это.

– Ты жив? Ты как? Слышишь меня? – спросил я.

– Игорь… – он смотрел на кого-то.

Я повернул голову в сторону, куда глядел Егор и увидел Игоря. Он, как и остальные, лежал в собственной луже крови. Его челюсть, а точнее все, что осталось от нее (некий кровавый сгусток), лежала неподалеку. Да, нижняя челюсть у Игоря была отстрелена. Но меня особенно пугало другое. Игорь был в сознании. Он смотрел на меня и моргал. А немного ниже, на месте его рта, помню, располагалось красное месиво и торчащие маленькие зубки… Я в ужасе отвернулся.

– Егор, Егор! – я похлопал того по щеке. Он периодически закрывал и открывал глаза, я боялся, что он вот-вот потеряет сознание.

– Егор, где Неля? Где Маргарита? Где Неля и Марго, Егор? Где они? – начал повторять я, смотря ему в глаза.

Егор посмотрел на меня.

– Вышли… они… выш… в туа… – с паузами говорил Егор, не договаривая слова. Он похрипывал от боли.

Услышав это, я облегченно вздохнул и протер ладонью лицо.

В том году в нашей школе случилось чудо: у нас провели ремонт в туалете на втором этаже младшего блока. Сделали, наконец-таки, цивильную уборную; повесили большие квадратные зеркала, поставили питьевой фонтанчик, сушилки для рук и т.п. Это ведь такая редкость, чтобы в старой школе советской постройки сделали что-нибудь свежее и качественное! Ясное дело, этот «элитный» туалет сразу же заимел высокий спрос. И на репетициях Неля и Марго нередко проводили в нем время, выбегая из актового зала и пропадая на двадцать-тридцать минут. Что они там делали? – можно только предполагать. Это вообще тайна мирового масштаба для меня: что женщины так долго делают в туалетах? Фотографируются в зеркалах? Разговаривают? Что они делают?!

Оттого, что Неля и Марго все это время были в уборной, я немного подуспокоился, ведь это значило, что девушки обошли гибель. Но совсем скоро я вспомнил слова Димы: «Пошли. Нам надо еще найти двух оставшихся. Они в туалете. У питьевого фонтанчика, как всегда». Речь шла о Неле и Марго… «Как я сразу не догадался?!» – воскликнул голос в моей голове. Я запереживал. Я начал думать: Дима и Саша давеча обошли меня и пошли в сторону лестницы, которая ведет прямиком на младший блок второго этажа, к нужному туалету. Получается, для меня оставался один путь – подняться по лестнице подле актового зала в старший блок второго этажа и быстро добежать до младшего. Я понимал, что со стрелками мне лучше не встречаться, понимал, что у меня мало времени, что я рискую, но я верил в свой шанс добраться первым до уборной.

Мне было чертовски страшно. Я поднялся с колена и приготовился бежать. Егор увидел это, а потому, вероятно, из последних, сил, схватил меня за щиколотку.

– Не… Не… Не ухо… Не бросай меня, не бросай… – старался проговорить он. Он поднял на меня глаза, и я увидел, как из них текут слезы. – Не бросай…

Это поразило меня. Никогда бы не сумел представить, что Егор способен плакать и так вымаливать остаться с ним.

– Я за помощью, я сейчас вернусь, – пришлось соврать мне.

Я дернул ногой и побежал прочь из актового зала, надеясь, что за счет бега первым доберусь до Нели и Марго. Я ощущал себя в тумане. Не знал, что будет дальше. Каждый отдаленный выстрел заставлял мое сердце вздрагивать. Порой думалось, что стреляют в меня…

Вскоре, миновав лестницу, коридоры и рекреацию, я оказался в нужном месте. Сразу же я увидел спины Нели и Марго. Девочки собирались спускаться по лестнице вниз, на первый этаж. Я рванул к ним с такой скоростью, с таким беспамятством, что через мгновение был уже за их спинами. Будто бы в пьяном бреду я небрежно схватил девушек за плечи, развернул к себе и, пробубнив что-то, потащил за собой. Я помню, что глаза мои бегали по сторонам, ожидали вот-вот увидеть Диму с Сашей. Сердце мое колошматило. Резкость движений отпугивала.

– Данил… Ты… – попыталась проговорить растерявшаяся Маргарита.

– Быстрее! – перебил я и, придерживая, повел шокированных девушек за собой.

– У тебя рука в крови. – произнесла Неля.

– Я знаю! – тяжело ответил я.

Мы дошли до подсобки, до той самой подсобки, от которой у меня были ключи… Их я и принялся доставать из глубин кармана, вечно озираясь при этом по сторонам. Дрожащими руками я отыскал связку ключей, затем вставил нужный в замочную скважину и попытался открыть дверь.

– Ну же, ну же… – проговаривал я себе под нос. – Готово! Заходите!

Неля и Маргарита последовали моим словам, я же в последний раз осмотрелся и после тоже зашел в подсобку, захлопнув дверь и закрыв ее изнутри. Сердце мое так колотилось, что готово было пробить грудь. Я чувствовал жар. Я опустил кружившуюся голову и постоял так с минуту. Следом поднял глаза на девушек. По их обеспокоенным лицам можно было догадаться, что они совсем не понимают происходящего и ждут скорейших объяснений. Я уже собирался все рассказать, но сперва, встретившись взглядами с Нелей, я не удержался и, подойдя, крепко-крепко обнял ее, прижав к себе.

– Господи, как я рад, что ты жива, Господи… – повторял я полушепотом; мне было тяжело разговаривать, каждое слово отнимало у меня силы, словно я делал подход отжиманий.

Моя голова лежала на ее плече. Я ощущал Нелино тепло, чувствовал ее сладковатый аромат. Я закрыл глаза, – и меня одолело такое сильное облегчение… «Я успел… Неля – жива, мы закрыты, мы вместе, в безопасности…»

– Почему ты нас затащил сюда?! Чтобы я увидела, как вы вдвоем обжимаетесь здесь? – вдруг строго спросила Марго, стоя в сторонке.

Я понимаю сейчас: она смотрела и видела то, как человек, которого она искренне любит, не обратил на нее всякого внимания, зато ее подругу заобнимал, залелеял. Огорчение накапливалось. Глаза Маргариты проецировали обиду, а ревность сдавливала ребра

– Ты напуган… – Неля смотрела мне в глаза. Это приносило целебный эффект. Ее бледненькое личико светилось в непонимании, рот был чуть приоткрыт. Мне хотелось поцеловать Нелю, вцепиться в ее припухлые губы, но я сдержался.

– Я не знаю, с чего и начать… – я замотал головой.

– Твоя рука… Марго, у тебя салфетки с собой?

– Нет. – решительно и как-то резко ответила та.

– Плевать на руку! Это не главное. Я рад, что ты цела… Что вы целы, ибо это… У меня слов нет…

– Что… что случилось? – убаюкивающей интонацией проговорила Неля.

– Дима из вашего класса… Он и мой одноклассник… как бы сказать… напали на школу.

– Что?

– Вы вовремя ушли. Они сейчас были в актовом, пришли с оружием. Я… я только оттуда, – мне было тяжело выжимать каждую фразу; я глазами будто снова видел трупы одиннадцатиклассников. – Игорь, Альмира, Ваня, Паша, Яна, другие… Все, все, кроме Егора, все мертвы!

– Дима – слабак! – возмутилась Маргарита, – Он оружие не сможет в руках удержать. Это бред. О таком не шутят, Данил.

– Ты посмотри на его реакцию, – вступилась за меня Неля, – На его руку (она взялась за нее и подняла), Данилу незачем врать, вот просто незачем!

Маргарита закрыла глаза, и какая-то ядовитая улыбка вдруг мелькнула на ее лице.

– Верь, Неля, верь, делайте в этой дыре все, что хотите, а я пошла. Не буду вам мешать.

Говоря это, она подскочила к двери, открыл ее и вышла, оставив ключ в замочной скважине.

Я ругнулся, а после спросил:

– Что с ней?

– Ревнует… Я ей только вчера сказала, что мы с тобой больше не общаемся.

– Ясно… Стой здесь! Просто не выходи, спрячься, я сейчас!

Я побежал вдогонку за Маргаритой. Она уже спускалась по лестнице. «Дура, дура, она и не догадывается, что создала опасную ситуацию!» – думал я, на один пролет отставая от нее. Она уже добралась до первого этажа и была готова потянуть на себя дверь, как встала в ступоре, а через мгновение стекло, встроенное в дверь, вдруг лопнуло, множественные осколки посыпались на пол. Марго жалостливо всхлипнула и глухо упала на мозаичную плитку. Выстрел пришелся в область головы. Я видел это. Я бездыханно побежал обратно. Стрелки услышали скрип от моих кроссовок. «Иди сюда!» – воскликнул Дима. Они с Сашей шли за мной. Я сразу ощутил себя Сарой Коннор, которая скрывается от T-800; скрывается – и понимает, что киборг вот-вот доберется до нее. Я поднялся и добежал обратно до подсобки, залетел внутрь, прокрутил ключ на два оборота, вплотную приблизился к Неле и рукой закрыл ей рот.

– Тише. Они идут сюда. Марго убежала, с ней все хорошо, они за мной пошли. Просто молчи, молчи. – тревожно и торопливо прошептал я.

Я держал Нелин рот закрытым и слышал приближение стрелков. Они медленно шагали в нашу сторону.

– Где ты, шалава?! – послышался голос Саши.

Кто-то, либо Дима, либо Саша достал из сумки подобие взрывчатки, поджег ее и закинул в туалет, находившийся левее нас. Раздался взрыв, пол и стены тряхнуло. Мое сердце чуть не разорвалось. Неля от страха вскрикнула, благо негромко. Я грубее зажал ей рот. Она вся зажмурилась, горькие слезы потекли по ее щекам. Неля старалась тихонько плакать, старалась сдерживаться, контролировать себя. Нас обоих била дрожь.

– Выходи! Ты все равно подохнешь. Нет в твоей жизни и частички смысла! В ничьей жизни в этой школе нет никакого смысла. – кричал Дима.

– Мы застрелим тебя, как скотину, истыкаем ножом твое тело, родители твои будут рыдать, они тебя не узнают! – злорадствовал уже Саша.

Стрелки медленно зашли в мужской туалет, после ме-е-е-едленно стали открывать каждую кабинку, разбивать зеркала. Они искушали, били по психике. Паника росла внутри нас. Я и не представляю, что испытывала Неля, но мне моментами хотелось выбежать из подсобки, подставиться, чтобы меня скорее застрелили и все закончилось! Одной рукой я держал Нелин рот, другой гладил ее по голове, а сам был на грани срыва.

Вскоре стрелки зашли в женский туалет и провернули то же самое. А после кто-то дернул за ручку дверь в подсобку. Я закрыл глаза и стиснул зубы, а Неля пальцами вцепилась в меня.

– Это ведь кладовка со швабрами, – сказал Дима, – Тут никого. Туда убежала, значит. – и мы услышали топот, что с каждой секундой отдалялся.

Совсем скоро мы с Нелей, не удержавшись, свалились на пол. Лучи солнца из одинокого маленького окошка в подсобке падали на нас, обжигали. И мне отчего-то хотелось, чтобы эти лучи прожгли полностью мое тело. Я сидел и осмыслял, что пережил самый страшный и душераздирающий момент в собственной жизни. За окном я, казалось, слышал пение птиц. Я был жив! Неля была жива! Я так еще не ценил факт своего существования, как в ту минуту. «Сколько же факторов совпало, чтобы я родился, чтобы я сумел родиться на этот свет и сейчас думать об этом, переживать все происходящее. Насколько в целом мир тонок… Все существующее – чистая случайность; все существующее состоит из миллиарда тоненьких ниточек паутины, и стоило бы исчезнуть хоть одной ниточке, паутина имела бы уже совсем иной вид» – вот о чем думал я, тяжело дыша. В руках я держал лицо Нели, гладил ее по щекам, большими пальцами вытирал слезы. Она плакала. И когда Неля порой смотрела в мои глаза, то уже в ее в глазах я видел такие прелестные космические пейзажи… В них хотелось переселиться.

– Они звери. – спустя какое-то время прошептала Неля.

– Да. Человеческого в них ничего не осталось.

– Как ты думаешь, Данил, с Марго все в порядке? Она глупо поступила.

– Думаю, да. – я не смог в тот момент сказать правду. – Послушай меня, Неля…

Слова сами полились из меня; мне надобно было высказаться, я посчитал своей необходимостью высказаться.

– Я понимаю, что не время, но я хочу сказать тебе это еще раз, пока могу: я тебя люблю и дорожу всем тем, что с нами происходило. Несмотря на все, на все обстоятельства, я не жалею и не пожалею, что принял в один день предложение Маргариты танцевать вальс. Если бы я этого не сделал, то мы бы сейчас не сидели бы оба в подсобке и не плакали. Я всегда буду помнить тебя и держать где-то глубоко в сердце. Ты мой самый лучший партнер в вальсе! Знаешь, возможно нам не суждено быть вместе, возможно для тебя важно хранить солидарность к Маргарите, и ты не можешь встречаться с парнем, который нравится ей, но послушай, просто послушай меня, я пришел к такому пониманию, что и не знаю, сколько нам осталось жить. Представляешь, есть вероятность, что мы сейчас дышим последний час, может последние десять минут. Плевать, правильно или неправильно мы поступаем в данный момент, это неважно. Плевать на все. Если мне суждено помереть сегодня, то только рядом с тобой, ведь я тебя люблю, всегда помни это, помни, что я тебя люблю.

Неля поглядела на меня. Глаза ее заблестели пуще прежнего. Она улыбнулась:

– И я… я тоже тебя люблю.

Мокрыми глазами мы смотрели друг на друга. И что-то в этот момент мелькнуло в моей голове, вспышка, электрический разряд, я потянулся к ее апельсиново-розовым губам. Она, осознав затеянное, потянулась в ответ. Я закрыл глаза и ощутил поцелуй. На меня набросилась эйфория.

Она вдруг негромко засмеялась сквозь слезы и, завертев головой, ласково проговорила:

– Ты не умеешь целоваться. Это так умиляет.

Я заулыбался и вновь ее поцеловал.

– Научишь, если выберемся отсюда, лады? – спросил я шепотом.

– А мы выберемся? – задала вопрос она таким тоном, словно именно я управлял нашей судьбой.

– Непременно.

– Тогда ты поймешь, что и я не профи. – она поцеловала меня, теперь только в щеку.

– Неля, послушай, пока Дима и Саша где-то здесь, я отведу тебя на первый этаж. Входную дверь они, вроде бы, закрыли, но я чем-нибудь разобью окно, и ты окажешься на воле, а мне нужно будет вернуться в свой класс, хорошо? Я не могу оставить друзей. Я пообещал, что вернусь.

– Я пойду с тобой.

– Нет, это опасно! – я стал гладить ладонями ее порозовевшие щеки.

– И что? Я не смогу убежать и просто бросить тебя в этом всем… Я пойду за тобой.

– Это очень опасно, Неля… А если что-нибудь случится.

– Пойми, куда пойдешь ты, туда и я. Если нам и суждено… погибнуть сегодня, то пусть нас убьют двоих. Это же ты! Ты сказал!

– Я сделаю так, что мы выберемся!

Вдруг завизжала сигнализация. Школьный звонок ударил по ушам, точно стараясь их порвать.

– Как-то поздновато они ее включили. – заметила Неля.

– Я подам жалобу, когда мы спасемся! – я обнял Нелю, – Мы дойдем до моего класса, встретимся со всеми и спрячемся.

– Все будет хорошо. – и не понятно, вопрос это был или утверждение.

– Да, все будет хорошо. Я надеюсь на это.

Я поднялся и подал Неле руку. Она посмотрела мне в глаза, а после встала с моей помощью. Мы в тот миг как-то по-особенному неловко обращались друг с другом, глядели так друг на друга, словно в первый раз виделись…

– Я боюсь отсюда выходить… – призналась Неля

Я легонько держал ее, буквально за самые пальчики.

– Закрой глаза.

– Зачем?

– Закрой.

Неля доверилась мне; глаза ее закрылись, она принялась чего-то ожидать. Я положил правую руку на ее талию, а левую отвел в сторону, держа ее ладонь. Она сразу поняла, в чем дело. Не раскрывая глаз, Неля с заинтересованным лицом положила свою руку мне на плечо, – и мы медленно закружились. Одни. В темной каморке. С паутиной. С пылью. Лишь небольшой лучик солнца падал на нас. Мы кружили вальс.

Глава 14

Кабинет №313

Неля… Как много откликается у меня в голове, стоит лишь услышать это имя… С самого начала, увидев эту девушку, я почему-то задумался о том, что наши судьбы непременно так или иначе пересекутся. Порой ведь и вправду бывает, что видишь определенного человека – и сразу понимаешь, что что-то связанное с ним обязательно произойдет в твоей жизни. Возможно, этот незнакомец наступит тебе на ногу, тем самым испачкав обувь и настроение, а возможно станет кем-то очень близким, вписав собственное имя в твою судьбу.

Я крепко держал Нелю за руку, ощущал тепло ее ладошек. Мы шли. За каждым углом нас могла ждать погибель, в любую секунду в нас могла прилететь дробь. А я все равно моментами посматривал на Нелю и любовался. Она была низенького роста, если сравнивать с моим; ее макушка еле-еле касалась моего плеча. Мне это нравилось. На лице ее отображался сосредоточенный изучающий взгляд, который порой падал на меня и от переглядок мы оба смущались. Мы с Нелей вроде бы шли в одну линию, но, бывало, что она выходила вперед и как бы вела меня за собой, словно ребенка. Я отчетливо помню, что, так как она была выпускницей, на ней в тот день красовался школьный парадный фартук, пока она не оставила его в подсобке. Под фартуком находилась шелковая белая рубашка с черной длинной ленточкой посередине. Низ ее украшала темная юбка, темные колготки и темные лоферы.

Неля была самой замечательной девушкой, которую я мог только встретить в своей жизни. Она излучала неведомую энергию, она притягивала к себе. Ее хотелось слушать, с ней хотелось смеяться. Неля была как бы и тихой, но при этом решительной, пробивной, а внутри скрывала в себе ласковость, меланхоличность. Последнее, думаю, немногие видели и подмечали. Иногда размышляя, отчего-то в голову мою летела мысль, будь то существовал некий человек (а может и несколько людей), который в свое время недодал Неле нужного тепла и от этой нехватки она укрывала уже собственным теплом всех тех, кого любила. Может, конечно, я излишне романтизирую и надумываю…

Неля… Рядом с ней я был каким-то оболтусом в подтяжках… Мы шли в сторону кабинета №313, где отсиживались мои одноклассники. И в какой-то момент до меня дошло, что мне стоит заранее написать Никите и Савве, чтобы после того, как мы постучим, они понимали, что мы – это мы и открыли дверь. Открыв мессенджер, я обнаружил, что некоторая часть класса заспамила меня сообщениями, и иные из них вовсе похоронили. Это оказалось для меня неожиданным, заставило улыбнуться. Затем я заметил, что и родители мне звонили. Они поди переживают… Но я не мог с ними сейчас разговаривать.

Немного нам оставалось дойти до кабинета №313, когда мы с Нелей услышали шум сквозь непрерывный школьный звонок. Словно смешок и скрип кроссовок. Мы переглянулись. Я приложил палец к губам, как бы говоря Неле, чтобы она стояла и не двигалась, а сам стал подкрадываться к источнику шума… Мне надобно было всего-навсего завернуть за угол в рекреацию. «А если там Дима и Саша? Если увидят? Если начнут стрелять? Они в первый раз оставили меня в живых, но оставят ли во второй, узнав, что я остался в стенах школы?». Я знатно рисковал. Ноги мои становились ватными. Я временами оборачивался и видел настороженные Нелины глаза, что были зафиксированы на мне. Я улыбнулся, дабы она меньше беспокоилась, а у самого билось сердце. Я подкрался и медленно… мед-лен-но стал высовывать голову. И вдруг кто-то выбежал… со смехом… Неля вскрикнула, а я чуть не упал со страху, благо рядом была стена.

– Ой… – попятившись, проговорил выбежавший, который очевидно сам испугался, ведь лицо его переменилось; дурная улыбка превратилась в букву «о».

С виду это был восьмиклассник. Да, это точно был восьмиклассник. Из того класса, который выпроваживали вместе с нашим из кабинетов на втором этаже. Он был щупленький, в очочках, с короткой, почти лысой русой головой.

За ним вышел другой восьмиклассник. Тот самый, который вел трансляцию. Следом появилось еще двое.

Я, переводя дыхание, решительно спросил.

– Вы че здесь делаете?

– Стреляющих ищем. – ответил мальчик, что по-прежнему, судя по всему, вел трансляцию.

– Вы что творите? Это все не шутки! Бегите и прячьтесь где-нибудь. – ругалась Неля, идя к нам.

– А эт не твое дело! – выкрикнул из-за спины друга мальчик в очочках.

– Да вас убьют, дебилы! – начал закипать я.

– Ты кого дебилом назвал, подтяжка? Мамка разрешает только дебилами и дураками обзывать? – спросил на вид самый буйный из них. По нему было видно, что он жаждет приключения, что он всеми силами хочет самоутвердиться перед друзьями.

– Ладно, пошли Данил, их дело. Их жизнь стоит пяти лайков. – Неля взяла меня за руку и повела дальше.

Совсем скоро мы стояли у кабинета №313. Я дернул дверь за ручку. Заперта. Тогда я постучал. Тишина. Никаких телодвижений. Через полминуты я постучал повторно, но кулак мой бил уже посильнее.

– Давай, давай! Да открывай же! – еще немного и от нервов моя бы нога влетела в дверь. – Неужто из-за шума не слышат? – говорить приходилось повышенным тоном, ведь раздражающий звон никак не прекращался.

– Позвони вновь или напиши кому-нибудь из одноклассников! – порекомендовала Неля.

– Если нас сейчас застрелят, то я восстану и прибью пацанов! – я достал телефон, нашел контакт Никиты, сделал дозвон, после повторил ту же процедуру с контактом Саввы.

Прошло минуты две. Наконец послышалось, как кто-то по ту сторону прокрутил ключ. Дверь распахнулась и с порога нас обглядывала Инесса Михайловна. Она вся помешкала, потом немного сдвинулась в сторону, и мы тут же с Нелей, пригнувшись, проскользнули в кабинет, после чего дверь стремительно заперли.

Ко мне сразу же бросились Никита с Саввой. Второй влетел в меня, обнял, потом стукнул по плечу и заговорил:

– Ты апчихба, Даня, кто тебе позволил убегать? Жить надоело?

– Я, конечно, понимал, что ты придурковатый, но чтоб настолько… – уголки Никитиных губ приподнялись и тот хитрющими, но при этом добрыми глазами посмотрел на меня, сложив руки на груди. Его взгляд так и говорил: «На самом деле я знал, что ты так поступишь. Но я рад, что ты жив».

– Иначе не мог. – ответил я.

– Я понимаю.

– Ой, а ты та самая девушка Дани? – бесцеремонно поинтересовался Савва у Нели, – А я Ваня, но все называют меня Саввой… Это потому что фамилия – Савельев, поэтому они так прозвали, да… Тебе Даня ничего не говорил обо мне?..

Неля подняла брови и отвела глаза в сторону. Послышалась легкая усмешка, напоминающая скорее чих.

– Савва, прекращай, не позорь нас! – Никита схватил того за плечи и увел в сторону, – Прости его, он придурок! – сказал он Неле.

А мне тем временем было как-то неловко.

– Дани-и-и-и-л-л!!! – воскликнула наконец Инесса Михайловна, – Ну куда же ты убегал, куда?! Мне когда донесли, что ты побежал прочь от толпы, я вся съежилась, думала, меня сердечный приступ схватит! – добрейшая учительница обняла меня, – И Нелечка тут, как хорошо, место всем найдется! Катя, Катя Владиславовна, Неля из твоего класса здесь! – крикнула она в сторону лаборантской.

Математичка тут же выбежала оттуда:

– Неля! – обрадовалась она, – Неля, ты в порядке? Я звоню остальным детям, звоню, никто трубку не берет. Где все, ты знаешь?

– Они в актовом… – сказал я за Нелю, выдвинувшись немного вперед. – И многих из них нет… Мертвы. – Мои одноклассники, что постепенно окружали нас, все разом подняли на меня глаза. Я почувствовал себя в этот миг военным, что побывал на фронте и теперь, вернувшись, осведомляет новобранцев докладом об обстановке.

– Как это мертвы? – в оцепенении спросила Екатерина Владиславовна, – Мама дорогая… – она присела на ближайший стул.

– Воды принесите! – крикнула Вика и толкнула рядом стоящего Родиона в плечо. Тот побежал в лаборантскую.

– Дети… и умерли… Они ведь школу заканчивали, все же еще у них было впереди… –Екатерина Владиславовна смотрела сквозь линолеум. Ее глаза вдвое увеличились, раскрылись, а зрачки уменьшились и бегали из стороны в сторону.

Инесса Михайловна представила стул к математичке, подсела, обняла ее и прикрыла свои мокрые глаза, склонив голову на плечо коллеги.

– Боже! Упокой души этих бедных ребятишек! – тихонько проговорила наша классная руководительница.

– Как мне в глаза смотреть их родителям? Что я скажу?! Что я им скажу?! – продолжала Екатерина Владиславовна.

Родион тем временем выбежал из лаборантской со стаканом воды.

– Не разлей, дебил! – сказал Вика.

– Да отвали, чувырла!

Родион поднес стакан к Екатерине Владиславовне. Та обхватила его обеими руками и осторожно совершила глоток. Затем она передала стакан Инессе Михайловне.

– Все-все мертвы, Данил? – спросила математичка.

– Те, кто репетировать должен. Возможно, что еще Баталин Егор жив… Он лежал на сцене в актовом зале, но я думаю, что он…

– Маргарита должна еще быть живой! – вмешалась Неля. – Она где-то в коридорах.

– Ну кто предполагал, что такое может произойти! Чтобы кто-то посмел убить детей!

– Вы видели террористов? – спросил Вадик, выглянув из толпы.

Мы с Нелей мрачно посмотрели на всех, наши брови поджались. «Они-то и не знают личности стрелков…» – вспомнил я.

– Видели. – задумчиво сказала Неля, – Это Дима Смердяков из нашего класса и мальчик из вашего…

– Саша Гамбаров. – помог я.

В толпе все стали переглядываться, роптать.

– Это наши мальчишки стреляют?! – удивилась Инесса Михайловна.

– Да.

– Да как так! Сашка Гамбаров?! О-о-он?!

– Зачем ему это надо? – спросила Даша.

– А Дима! Взять и перестрелять своих одноклассников… Бедный, заблудившийся юноша! Как он нравственно пал!

– Помолчи, Инесса, помолчи уже! И так тошно. – не сдерживала себя Екатерина Владиславовна.

– Да как молчать, Катя?

– А так и молчи! Не нужны сейчас эти литературные высказывания про нравственность, про всю эту дребедень, мы допустили ужасную катастрофу! Вот и все!

Мы с Нелей прошли вглубь кабинета. Около нас сразу же начали мельтешиться мои одноклассники. Они расспрашивали меня, каждый о своем, кто-то обнимался, радовался, что я жив. Никогда наш класс не был столь дружным. Я впервые почувствовал, что мы – что-то единое, целостное.

Нас с Нелей увели в лаборантскую. Там преспокойно нам налили чай, достали из мешочка оставшиеся крекеры и всучили в руки.

– А что, вправду наш Гамбаров бегает и стреляет во все живое? – спросила Алина, наливая чай.

– Да. – ответил я.

– Знаешь, это и смешно, и грустно.

– Мне тяжело как-то это осознать. – Никита стоял в дверном проеме и выслушивал нас.

– А если они придут сюда? – Савва вглядывался в глаза окружающих его людей, ожидая ответа.

– Печально будет!

Родион сел на подоконник.

– Пг’ыхать тогда будем! – сказал он.

Я осторожно пил горячий чай, держал Нелю за руку и смотрел на пейзаж за окном. Пока здесь, в школе бушевала суета, нарастала паника, там все было спокойно; медленно протекала жизнь.

– О-о-о! Наг’од, менты подъехали, наконец-то! Мы спасены! – вдруг закричал Родион.

Он выбежал из лаборантской и снова прокричал то же самое. Все присутствующие бросились к окнам. К фасаду школы подъехало несколько полицейских автомобилей. Из них вышли люди в форме и принялись беседовать меж собой, готовя оружие.

– Че они делают? – спросила Даша.

– Сейчас будут оцеплять здание, наверное, а после заходить в школу. – Алина смотрела внимательно и снимала все на телефон.

Но время шло. Через десять минут, тянувшиеся жвачкой, подъехало еще несколько машин, приехала бригада пожарных, скорая помощь, но никто в школу не торопился заходить. Школьная сигнализация все еще звенела, но все привыкли к ее шуму. Порой слышались выстрелы. Я тем временем всему классу рассказывал об увиденном в актовом зале. По лицу Нели было видно, как тяжело дается ей слушать меня, как она старается не верить, поэтому я порой опускал некоторые жесткие детали в повествовании и сдерживал себя.

Вдруг раздался звонок на весь класс. По громкому рингтону сразу стало понятно, что звонят Инессе Михайловне. Наша классная руководительница сначала недолго искала телефон, а после ответила на звонок.

– Ало! Ало! – громко проговорила она.

– Ало! – слабо послышался сквозь динамик старческий голос; это была физичка. – Ну, хоть ты ответила! Класс твой у тебя в кабинете?

– У меня!

– Открывай дверь! Я иду!

– Идешь?

– Буду скоро.

– Хорошо.

На этом звонок окончился. Савва похлопал меня по плечу и сказал:

– Маразматичка что ли придет?

– Чего она хочет? – задался я вопросом.

Ждать долго не пришлось. Бабулька вломилась строгой походкой пингвина и поглядела на класс своими бледнющими змеиными глазками. Вся она была запыхавшейся, встревоженной.

– Инесса, кто из твоего класса врачом будет, кто умеет правильно оказывать первую помощь?

– Что же случилось? Что? – стала интересоваться Инесса Михайловна.

– Александра Романовича подстрелили! Лежит подле моего кабинета, сам никакой. Мне нужны мальчишки, помочь мне с ним.

– Я не дам своих детей! – возразила Инесса Михайловна.

– Я могу! – Никита поднял руку высоко наверх.

– Куда ты лезешь, Никита? – возник тут же Саввка.

– Только не… но другого выбора нет, – сразу же осознала физичка, – пошли. – она засобиралась выходить из класса.

Резко Неля дернула меня за плечо и проговорила:

– Идем тоже. Вдруг помощь с телом нужна будет.

– Да, да, точно… Я пойду, а ты пока останься здесь, в безопасности, хорошо? – спокойным голосом произнес я, перебирая пальцы ее рук.

– Я пойду с тобой!– дернулась она.

– Нет, Неля, нет!

– Это не тебе решать!

Я вздохнул, посмотрел ей в глаза, после крепче сжал руку и стремительно повел за собой.

– Мы тоже идем! – сказал я физичке.

– Вы-то куда!!! Я протестую! – закричала Инесса Михайловна.

Я на мгновение остановился, сказал: «Не переживайте, Инесс Хайловна, все будет хорошо». К нам подбежал Савва:

– И я с вами!

– Нет, ты остаешься здесь. – трезво оценил Никита.

– Но…

– Я сказал: ты здесь.

– Я не хочу быть бесполезным! Я должен пойти!

– Тут оставайся. Со всеми. Нам нужно тут кого-то оставить. – мы с Никитой не хотели ставить под угрозу жизнь Саввы. Тем более мы прекрасно знали его поведение в стрессовых ситуациях.

– Вы постоянно не втягиваете меня в свои дела, а если и втягиваете, то я на третьих ролях! – по Савве уже было видно, что он сердится.

– В классе будь. Это конечный ответ. – отрезал Никита и засобирался выходить из класса.

– Савва, они же весь класс с собой не поведут! – подбежал к нам Родион, – Пошли смотг’еть в окно и ждать спасения!

Родя стал уводить Савву, а мы тем временем всей бригадой вышли из кабинета.

***

Вчетвером мы стремительно шагали по коридору. Ну, если честно, то слово «стремительно» можно употребить про нас троих: меня, Нелю и Никиту; физичка догоняла нас. Мимолетно смотря в окно, я видел полицейских, что окружают здание. Это давало мне надежду на скорое спасение; в такие моменты я поворачивался, смотрел на Нелю и Никиту, говорил им, что скоро все закончится.

Александр Романович лежал неподалеку от кабинета физики, рядом с лестничным пролетом. Он, как выяснилось позже, до того момента, пока его не подстрелили, до самого предела, бегал и следил за тем, чтобы все кабинеты были закрыты, чтобы все учащиеся находились в безопасности. Несколько раз он оббежал все коридоры, перепроверяя замки, перенаправляя учеников в более безопасные классы. Он точно знал, что рано или поздно встретится с теми, от кого он спасал детей… И ведь это его не останавливало! Человек с большой буквы и настоящий герой; герой, который принял выстрел и теперь лежал в луже собственной крови, держась за бок. Он смотрел на нас и тяжело дышал. Белая рубашка его наполовину окрасилась в цвет галстука. Коричневый пиджак и брюки тоже пропитались кровью.

Никита быстрее нас всех добрался до Александра Романовича, сел на пол и, смотря в глаза химику, заговорил.

– Александр Романович, потерпите немного, вы меня ведь слышите?

Мой усатый друг растерялся. Он торопливо то хватался за бок Александра Романовича, то вытирал его кровь об собственную фиолетовую рубашку. Я Никиту таким потерянным еще не видел. Неля тем временем старалась не смотреть на Александра Романовича, она, сморщившись, лицом уткнулась в мою грудь, а я обнимал и гладил ее плечи.

«Мой тренер» – подумал я, – «Столько всего пережито. Первые ссадины. Первые поражения. Первые победы. А теперь я вижу его здесь, умирающего…»

– Если он умрет, то я сама на тебя в суд подам! – заугрожала физичка Никите, – Делай что-нибудь уже! Я тебе просто так сейчас доверилась?!

– Ти-и-ше… Я не расслыша-а-л… – прохрипел вдруг Александр Романович.

– Александр Романович, это я, ваш ученик, Никита Миашев из десятого класса. Вы меня слышите? – наговаривал Никита прямо в ухо, стараясь услышать внятный ответ.

– Слы-ы-шу…

– Потерпите, потерпите немного, вы оклемаетесь! Вы говорили, что каждому человеку надобно порой падать, помните? Главное – после подниматься. Подумайте, встав, вы сможете рассказывать всем истории о том, как вы надоели некоторым своим ученикам настолько, что они аж застрелить вас попытались! Вы всегда рассказываете истории. И химия с вами незабываемая, поэтому вы оклемаетесь! Мы тут все хотим, чтобы вы оклемались. Даже Данил тут! Ваш баскетбольный парнишка. Так вы его порой называли – Никита разговаривал и одновременно стягивал с себя ремень. – Данил, сюда подойди! Живо! Хватит обниматься! – резко обернувшись, крикнул он мне.

Я посмотрел на Нелю, она легонько оттолкнула меня пальчиками, как бы говоря: «Иди». Я лишь попросил ее шепотом не смотреть на происходящее и побежал к Никите.

– Переворачиваем его на бок! – приказал тот. – Потерпите, Александр Романович!

– И… Данил… тут… Данила… – мой бывший тренер посмотрел на меня.

– Молчите, Александр Романыч. – сказал я. – Крепитесь.

Мы стали тянуть на себя огромную двухметровую тушу, что постанывала от боли. Перевернув, я взглянул внимательно на свои трясущиеся руки: грязь на них смешалась с кровью, чужой кровью.

– Выходного отверстия нет. – отметил Никита.

Он вдруг вздохнул, посмотрел на ремень, лежавший подле него и воскликнул:

– Да твою мать! Я не понимаю-ю-ю! – Он, торопясь, обратно надел ремень, после снял с себя фиолетовую рубашку, оставив на себе лишь заправленную белую футболку. Фиолетовую рубашку, которую часто можно было заметить на нем, Никита порвал и принялся обвязывать ей рану пострадавшему. Я помогал по возможности своему другу.

– Б-больно… вато… – тихонько корчился Александр Романович.

– Вроде плотно, да? – спросил у меня Никита.

– А чем ему это поможет?

– Да почти ничем!

– Данила… Ты тут? – вдруг позвал меня Александр Романович.

– Я здесь, здесь. – отозвался я.

– Зря ты… баскетбол бросил. – он попытался посмеяться, но от боли у него это плохо получилось.

– Да, может быть…

Я был в шоке. Из моего тренера уходила жизнь. И я даже в ту секунду представить не мог: «Вот сейчас он есть, а через минуты, совсем скоро его не будет… Разве это возможно?» Когда я почувствовал, что сейчас, возможно, мой последний шанс поговорить с Александром Романовичем, то я заговорил:

– Послушайте, Александр Романыч. Вы не умирайте, хорошо? Не смейте. – поник я, – Не смейте умирать! Не сегодня. Вы всегда говорили мне терпеть раны. Вы сказали мне в прошлый раз, чтобы я боролся с проблемой, доминировал над ней… Вот и вы – боритесь! Только не смейте умирать!

– Я не умру… Но спать, мне та-а-ак хочется спать…

– Вам нельзя закрывать глаза! – прокричал Никита.

– Но мне тем-м-м-мно. Я хочу…

Неожиданно к нам подошла Неля. Увиденная картина уже не так пугала девушку. Она присела на коленки и резко всунула руку в карман учителя.

– Ты чего? – полушепотом спросил я.

– Сейчас… – Неля так же быстро достала из кармана бумажник, открыла его и нашла семейную фотографию Александра Романовича.

– Ты гений! Нелечка, ты гений! – я хотел обнять ее, но все мои руки были запачканы кровью.

– Вас кто-нибудь ждет дома, Александр Романович? – ласковым голосом начала было Неля.

– Да-а…

– Кто вас ждет дома?

– Жена… Дочка…

– Смотрите, Александр Романович, – Неля поднесла фотографию к глазам учителя. – Это они?

Давеча безразличные и болезненные голубые глаза Александра Романовича, на секунду вдруг оживились, засияли.

– Они… – шепотом произнес он, – Мои девочки… Мне хочется… спать, я зас-с-сыпаю… – лицо его понемногу бурело.

– Не надо спать! Ради дочки, ради жены… Не засыпайте. Как вашу дочку зовут?

– Ма-а-а-шка,

– Вот ради Маши и не надо спать, хорошо?

– Хоро… Да…

У Нели получалось убедительно говорить. Она, никого не спросив, взяла ситуацию в собственные аккуратненькие руки. Она показывала семейную фотографию Александру Романовичу, говорила с ним о семье для того, чтобы у мужчины оставалась мотивация жить, чтобы он боролся и не закрывал глаза.

– А жена ваша, она хорошая?

– Замечательная… Иногда капризничает, но я так ее люблю!.. – из левого глаза громадного мужчины потекла слеза. – Я хо-о-очу ее скорее увидеть…

– Если вы не закроете глаза, то совсем скоро увидитесь, я вам обещаю. А, послушайте, как вы познакомились?– Неля так улыбалась и в такой манере говорила, словно сама сдерживала слезы.

Александр Романович полежал молча с минуту и сказал:

– В старших классах… классах школы я-я-я… давал ей списывать… домашнюю работу… Она за это мне-е строила… глазки… Так я и понял, что она-с с-с-станет моей женой.

– Это мило… Вот вы сейчас потерпите, вам обяза-а-ательно (она как-то растянула это слово) станет лучше! Вы увидите своих любимок и крепко-крепко обнимете их.

Я смотрел на Александра Романовича. Наблюдал за тем, как медленно из него продолжает уходить жизнь. Он вроде бы и цеплялся… карабкался ради семьи, но руки у него были обмазаны маслом… Мне стало больно от той мысли, что, скорее всего, он уже не увидит ни жены, ни дочери. Его «любимкам», как их назвала Неля, лишь позже придет извещение о смерти мужа и отца. Я перевел взгляд на мою Нелю, а затем взял ее за руку. И плевать, что я ее запачкаю, плевать! Для меня главным было то, что она жива, что я могу ее поцеловать, сказать, как сильно ее люблю. Ведь жизнь и общие пережитые моменты с по-настоящему любимым человеком – временны. Любимые уходят и потом ты только и чувствуешь их запах в воздухе, замечаешь их силуэты в случайных прохожих. У каждого рано или поздно настанет день, когда нерасторопно присев, допустим, на скамейку, мы осознаем, что все наши любимые люди живут теперь только в наших сердцах, в наших воспоминаниях.

– Почему скорая помощь и полиция не заходят в школу?! Почему они до сих пор нас не спасают? – возмутился Никита.

– В любой острой жизненной ситуации спасать себя должны вы сами. – ответила на это физичка.

– Звон… Этот-т звон не прекращается… – Александр Романович с трудом повернул голову и направил на Нелю свой взгляд, ища, наверное, утешение.

– Тише… Тщ-щ-щ… Это он еще здесь тихий. В некоторых коридорах от него могут уши закровоточить! – мне показалось, что Неля уже разговаривала с учителем, как будто с ребенком.

Вдруг в кармане Никиты заиграл телефон с рингтоном гимна СССР, где были выкручены басы.

– Черта с два! Это еще кто… – Никита достал телефон и, поглядев на экран, сказал:

– Чего Савве надо?

И в этот момент мы разом услышали, как кто-то поднимается к нам по лестнице тяжелым солдатским шагом. Мы напряглись, Никита тут же встал, как прохлаждавшийся солдат, что резко увидел командира.

– Поднимаем Романыча – и валим? – растерявшись, спросил я.

– Мы не убежим с ним! – протестовал Никита, сбрасывая звонок.

– Поднимаем! – я направился в сторону Александра Романовича.

– Данил, нет! – оттянула меня за плечо Неля. – Нельзя, Данил. – она с сопереживанием посмотрела мне в глаза и еще раз повторила: «Нельзя».

Тут послышался звук, словно бы захлопывания двери. Так и было. Дверь захлопнула физичка. Спешно и бесшумно она укрылась в своем кабинете, позакрывав все на замки и оставив нас умирать.

– Старая мразь! – закричал я, – Не зря ненавидел!

Наконец я, вернее мы, увидели Диму. Одного. «Куда он дел Сашу?» – пронеслось у меня в голове. Холодной взгляд Димы будто бы прожигал школьные стены, но завидев меня, он резко переменился. Лицо его выразило удивление.

– Бежим. – я, испугавшись, рванул, держа Нелю за руку. Никита устремился за нами.

Мы бежали. Голова совсем не мыслила. Я опустился до уровня зверушки, что почувствовала опасность. Мы проносились вдоль коридора. И тут… выстрел! Я ощутил поток ветра, свист дроби, проскользнувшей мимо меня. Зажмурился. Дыхание скачет. Казалось, что дробь партией впилась в мою кожу, пробила ткань, мясо, сделала из меня решето. Мой мозг сам додумал это. Я бежал с закрытыми глазами и был уверен, что вот-вот упаду. Но по прошествии совсем уж небольшого промежутка времени до меня дошло: «Я не грохнулся. Я точно дышу, правильно дышу. Неля дышит. Она тоже жива. Мы бежим. Мы живы!» При этом я словно ощущал, как смерть медленно окутывает меня своим шарфом; шарф этот холодный, словно из железа, обворачивает мое теплое горло, сжимает его, душит… Я бегу, я пытаюсь спастись, а холод только сильнее пронизывает мое тело…

Обернувшись, я украдкой увидел, что Димин обрез лежал на полу, а сам он уже доставал пистолет из кобуры на ноге. Мы с ним встретились глазами. Он начал целиться, — и я тут же отвернулся, ускорив бег. Послышался выстрел. Второй. Третий. После четвертого я услышал шлепок об пол и повернул голову в сторону шума. Недалеко от меня лежал Никита. Ему прилетело в бедро. Я, теряясь в пространстве, не думая, отпустил руку Нели, побежал к Никите и стал поднимать. Неля помогала мне. Пули пролетали мимо нас. Никита одной рукой ухватился за мою шею, другой оперся на плечо Нели. Втроем так мы и побежали. С Никитой, который прыгал на одной ноге. Я вновь обернулся, чтобы увидеть, как далеко от нас Дима. К моему удивлению, хоть он и с легкостью мог нас догнать, он спокойно шагал, словно бы контролировал ситуацию.

– Почему ты не ушел, Данил? Остановись. Я хочу поговорить! – вдруг выкрикнул он; я не ответил.

Вскоре мы втроем укрылись в старом туалете на втором этаже. До первого дошагать не получилось. Неля помогла мне аккуратно посадить Никиту на пол, а после мы сели рядом. И хоть пол этот был грязным и в обыденное время мы бы никогда на нем не оказались, но в тот миг нас слабо волновала чистота.

– Надо перевязать ногу. – кривясь, прошептал Никита. – Ремень обвязать туго чуть выше раны. На сантиметров десять-пятнадцать. Импровизированный… жгут.

– Хорошо-хорошо. Давай с тебя снимем ремень. Он только у тебя есть. У меня вот… – я схватился за подтяжки, стараясь улыбаться, чтобы Никита легче воспринимал свое ранение.

– Снимай.

– Дай мне, я умею. – Неля протянула руку.

– Откуда? – спросил я.

– Родители. Папа настаивал, чтобы я шла медиком. Учил меня разному. Потому и умею. –она забрала у меня из рук ремень, который я только снял с брюк Никиты и стала накладывать импровизированный жгут.

– А… Поэтому ты так взяла ситуацию в руки, когда Никита растерялся с Романычем… Теперь понятно, – мой рот приоткрылся, как бы от изумления.

– Именно. Когда я поняла, что Никите нужна помощь, тогда и начала действовать. Хоть как-то.

– На тебе бы шикарно смотрелась врачебная форма. – для чего-то сказанул я.

– Папа также думал. Потому мы много ссорились… Ты лучше скажи, почему Дима хотел с тобой поговорить? Что значат его слова?

– Я не знаю… Он пытался со мной сдружиться до сегодняшнего дня, а уже сегодня, увидев меня, не застрелил, а сказал, чтобы я убирался. Это когда я бежал в актовый произошло.

– Он, по всей видимости, в тебя и не целился сейчас. – Никита кряхтел и внимательно наблюдал, правильно ли ему накладывают импровизированный жгут. – Туже, затяни потуже. – попросил он.

– И что ему от тебя надо…

– Я не знаю. Он говорил мне, что когда-нибудь совершит нечто ужасное, и что он хочет, чтобы бы существовал тот человек, который понял бы его. И я – этот человек для него, походу. Я даже и представить не мог, что он способен на такое… Я когда видел новости про нападения на школы, никогда и не думал, что сам окажусь в такой истории… О… Слышите? Звон прекратился. Кто-то отключил сигнализацию?

И вправду, резко по школе в тот момент настала гробовая тишина. Только наверху, в кабинете №313 происходило что-то такое, что после трагедии еще требушили неделями в СМИ.

Глава 15

Чего мы хотим?

В кабинете №313 лично меня в тот момент не было. Все нижеописанное – это совокупность сводок из новостей и рассказов моих одноклассников. Я лишь попытался воссоздать картину творившегося там ужаса. Но получилось ли у меня? А если нет, то какова правда? Могло ли быть все еще хуже?

***

В классе пахло сумбуром. Многие боялись вылезать из лаборантской. Пили там чай, судорожно глотая, старались разговаривать, может быть, успокоить друг друга. А Савва сидел не в лаборантской. Он находился на подоконнике напротив входной двери. Наблюдал за тем, как к другой части школы подъехала пожарная машина, как с помощью лестницы пожарные вытаскивают школьников из дальних окон, спасают их. Возле Саввы сидел Родион, который все молчал, молчал, но в один момент не удержался и заговорил:

– До нас тоже помощь дойдет. Ског’о.

– Родь, не в обиду, но оставь меня уже. Хватит присматривать, ты не нянька.

– Да че с тобой?

– Ничего, Родя. Просто пока мы сидим здесь, Некит и Даня бегают по школе, они заняты делом. А мы, как сошки, просто ждем спасения…

– А что в этом плохого?

– Как что? Я им не нужен. Я не так важен. Знаешь, вот Никита – вот он важен, он может спасти человеческую жизнь, он станет первоклассным врачом, а Данил – решительный, умеет выходить из трудных ситуаций, умеет разговаривать с людьми. А я? Что я? Сижу здесь, страдаю, не пойми чем, что я могу сделать? Сделать химическую завивку, (он схватил себя за локон кудрявых волос, демонстративно показав) только и всего? – Савва вопросительно и при этом опечалено посмотрел на Родиона.

– Они оставили меня, – продолжил Савва, – Даже эту Даниловскую девку взяли, а меня – нет! Значит, во мне нет ничего полезного. Я – обуза.

– Мы все тоже здесь обузы? Че за бг’ед ты несешь?

– Тебе не понять. Они бросили меня… Почему? Мы столько лет дружили и все эти годы я, кажись, будто бы был на подпевках! Никита и Данил что-то умели, что-то из себя представляли, что-то творили, а я просто был рядом, Родя! Я, наконец, понял, что если из нашей компании уйдет Никита, то все слишком изменится и мы не сможем с Данилом проводить время так, как мы проводим его втроем. Если Данил уйдет, то тоже ничего хорошего, это я уже понял. Дани в последнее время и так не было часто с нами, и я на себе ощутил, каково это. Теряется дух… А если пропаду я, то все останется… таким же.

– Ты-то лишний? Помнишь то видео? Да вы как кофе 3 в 1! Вы всегда в моих глазах были не отг’ываемы дг’уг от дг’уга! Еще хоть г’аз скажешь такую чушь – и я тебя сг’азу же стукну, здесь же!

– Бей! Выберемся отсюда – и я на тебя заяву напишу! Челкастый клоун! Если мы такие не отрываемые, то почему я здесь, а они там?! – Савва указал на дверь, – Они даже эту Нелю взяли, а не меня!

– Так Данил сам туда попег’ся! А так как попег’ся он, то и девушка его за ним пошла! Это закон паг’очек. Они всегда г’ядом.

– Даже Нелю взяли, а про меня забыли… – недовольно еще раз повторил Савва.

– Пг’о тебя не забыли! Они бег’егут тебя! Да и это… У каждого из нас будет девушка… И если тебе важен Данил, то и она должна быть важна!

– Ревнуешь, Савва? – вдруг спросила Алина, сидящая неподалеку; она вновь что-то рисовала и изредка ехидно поглядывала на Савву с Родионом.

– А это вообще не твое дело, Алина!

– Да-а? – протянула та, – Не мое? Ну, прости, плохая черта – вторгаться в чужие дела. Но у каждого есть недостатки, что поделать… – она вдруг захлопнула блокнот.

– Почему они должны что-то делать, а мы смиренно ждать спасения, как персы-картонки в фильмах? – спросил Савва у Родиона, как бы игнорируя Алину. – Мы – второстепенные?

– Потому что надо гог’диться своими ролями, не смотг’еть на остальных, а пг’инимать себя. В каждом что-то да заложено. Ты, вообще, Савва, считай, символ класса. У тебя своя г’оль в этой жизни! Тебе не надо быть Данилом, Никитой, тебе не надо бегать с ними. Ты – Савва, Ваня Савельев! У кого из нашего класса вообще фамилия сделалась именем? Цени!

– Пока они бегают по коридорам, мы спокойно сидим, разговариваем, наслаждаемся. Когда мы так еще поговорим? Я заметила… Все такими сразу открытыми стали. – проговорила Алина.

– Опасные обстоятельства заставляют еще г’аз подумать о ценностях в жизни. Я вот концег’ты хотел собиг’ать, если честно. Плевать, что я каг’тавый… Все г’авно тянулся к музыке, учился игг’ать на гитаг’е, петь. Даже стг’оил из себя ценителя. Мать всегда говог’ила, что у меня не получится стать г’ок-музыкантом, что я никогда не буду на сцене. Отныне я не буду нигде. Точнее… в могиле буду. Я в пг’инципе и не надеялся, что стану популяг’ным, но тепег’ь надежды точно нет. Все кажется законченным. А ског’ее – даже не начавшимся. – Родя улыбался, хотя говорил то, что, наверное, никогда бы не сказал, если бы его вместе с остальными не заковали в опасные обстоятельства.

– А вдруг мы выберемся. Вон, спасение-то за окном. – махнула Алина в сторону пожарных, полицейских и скорой помощи. – Я не собираюсь сегодня умирать. Мне еще надо востребованным дизайнером стать, пожить в Москве, в Париже, в Токио, в Сеуле, сделать несколько операций на теле, понаслаждаться, пожить для себя, а там уже посмотрим… И ты не прощайся с жизнью. Ты тоже, Ваня.

– Я и не знаю, кем хочу быть, если честно. – задумчиво вдруг проговорил Савва, – Мне надо было после девятого уходить. Я от слова совсем не готов к экзаменам.

– Да? А я, помню, представляла тебя кем-то в сфере одежды раньше. Да и сейчас. Возможно, модельером или еще кем.

– Правда? – глаза Саввы на мгновение поднялись, взглянули на Алину с какой-то детской заинтересованностью.

– Ага. Вот что-то такое о тебе думаю.

– Точняк! Тебе бы кг’оссы кастомизиг’овать! – осенило Родиона.

– Я и не подумал… Зарабатывать на вещах…

– Я всегда представляла, что после окончания школы встречу тебя, а ты будешь идти с поджатыми губами, с пышным персиковым шарфом, в белой кепке… И так будешь идти, что… даже не обратишь на меня внимание.

– А… – Савва замолчал, но вскоре вдруг спросил, – А можно тебя обнять?

– Да… Да, непременно.

– Дай тебя тоже обниму, Родя.

Пока Савва, Родион и Алина беседовали, позади них остальные одноклассники стали сопоставлять парты в единый стол. После мальчики подносили к этому подобию стола стулья, а девочки таскали чайные кружки с заварками и сахаром, крекеры в целлофановом пакете.

– Они решили устроить чаепитие? – обернувшись, спросила недоумевающая Алина.

– В любой непонятной ситуации – пей чай! Пошлите, – Родион похлопал Савву по спине, – Поможем.

Родион целеустремленно побежал вперед, а Савва еще сидел с Алиной на подоконнике.

– И все равно, даже так, все это не отменяет то, что во мне мало пользы. – признался тихонько Савва.

– Ну-ну-ну, не унывай. – улыбнулась Алина, – Гляди, я сейчас что-то поняла. Родион точно не верит в то, что останется жив, а также не верит в свою мечту, но он улыбается. Улыбайся, и делай то, что должен делать. Вот он, кстати, к нам и бежит…

– Чего г’асселись! Помогайте! – Родион схватил нас за руки и потащил за собой.

***

Десятый «а» класс в неполном составе сидел за своеобразным столом, сотканным из парт. У каждого перед носом томилась кружка горячего чая и блюдце с несколькими крекерами. Все сидели молча, пробивали стол взглядом, погрузившись в собственные мысли. И мысли все эти были такие различные, у каждого свое стояло на уме… Но находились среди «всех» и те, кто ни о чем толком не думал, а если и думал, то совсем не о том, о чем надобно думать при нападении на школу. Они тупо посматривали на окружающих и смиренно ждали, пока кто-нибудь да заговорит. К счастью этих людей, заговорила Инесса Михайловна:

– Сашка… Сашка… бедный обреченный мальчишка. Вы же всегда у меня были таким дружным классом! Все общались, дружили, на конкурсах друг друга поддерживали. Ну почему вы Сашку-то в коллектив свой не приняли? Ему и так досталось…

– А он и сам не хотел, Инесса Михайловна! Он просто там с тараканами в голове, мы всегда пытались с ним разговаривать. Он меня пугал! Я даже догадывалась, что он способен на подобное. – убедительно протараторила Вика, посматривая на одноклассников; говоря, она не сразу заметила, что лицо Вани Савельева постепенно краснеет, хмурится.

– О, правда, Вика?! – наконец вмешался тот.

Большая часть присутствующих как-то странно покосились на Савву. Родион увидел это, а потому решил сам продолжить мысль своего то ли приятеля, то ли друга (он еще сам не определился). Родион закинул в рот остаток крекера и торжественно воскликнул:

– Пг’остите, Инесса Михайловна, я вас этим г’азочаг… г’азочаг’ую… эта картавость! Я вас этим опечалю, может быть, но лучше слышать пг’авду! Не был никогда наш класс дг’ужным! Никогда!

– Ну, для тебя класс не дружный, а для нас… – Даша показала снисходительное тупое выражение лица, сложив руки на груди.

– Это правда! И это из-за тебя! – Савва настолько возмутился ложью девочек, что аж встал со своего места, – Из-за тебя и Вики! Из-за вас двоих! Из-за ваших вечных обсуждений и осуждений! Вы обгладывали косточки каждому однокласснику… Из-за вас! Из-за вас мы не можем быть дружными! Из-за вас в классе вечно была атмосфера сплетен! И что теперь?.. Вы виноваты, что нас всех убьют! Только вы! Что ты на меня смотришь, Вика?! Это неправда? Не из-за вас остальные девочки скованны?! Не из-за вас Саша теперь бегает с оружием?!

– Ваня! Тише, тише… – насторожилась Инесса Михайловна. Она даже как-то выставила ладонь вперед, как бы прося успокоиться. Картина идеального класса в ее голове стала Титаником, врезавшимся в айсберг. Реальность замахивалась кулаком.

– Остальные девочки скованны? Что за чушь, это вы у нас странные мальчики, закомплексованные. Недаром говорят, что парни взрослеют позже. – по Вике было видно, что она не готова терпеть обвинения, что она собирается обернуть конфликт в свою пользу. Она улыбалась, но при этом вечно перебирала пальцы рук, очевидно нервничала. Она даже не смотрела на своего оппонента в споре, словно тот сделался призраком для нее.

– То есть не вы устг’аиваете сплетни и натг’авливаете нас дг’уг на дг’уга?

– Что-о? Ты «р» выговаривать сначала научись, потом обвиняй! Ничего не понятно из твоей болтовни.

– Теб-б-бе даже нечего сказать! – с новой волной злости закричал Савва, – Это ты, ты во в-в-в-всем виновата! Ты – иголка в стоге сена, ты обнагл-л-левшая, бездарная глупая, ничтож-ж-жная!.. Ты все самое плохое! И если нас прид-дут убивать, то первым делом я б-б-б-бы отдал тебя! Че ты губой дрыгаешь?! А что ещ-щ-ще делать? Почему мы из-за теб-б-бя, из-за твоего характера должны умирать? Ответь мне! Почему?! Если ком-му и умирать здесь, то только теб-б-бе!.. Тебе! Тебе! Тебе! Глупой дуре! – лицо Саввы все сморщилось из-за обиды и злости. Глаза залились розовой краской. Казалось, он вот-вот заплачет.

– Ва-а-аня! – Инесса Михайловна тоже встала со своего места, – Что ты такое говоришь? Это грех, Ваня! Ну как ты можешь такое говорить?

– Она заслуживает! – проскрипел сквозь зубы Савва. – Я не против б-больше ее никогда не видеть.

Вид Вики переменился. Лицо ее перестало выражать уверенность, надменность. Девочка словно потерялась в себе, утратила всякое самомнение. Она лихорадочно стала бегать глазами, взирать на одноклассниц, стараясь зацепиться хоть за кого-нибудь, найти хоть кого-то такого, кто ее поддержал бы всем видом; но одноклассницы делали то же самое, что на их месте делала бы и Вика – тупо смотрели куда-то в противоположную сторону. Даже Даша отвернулась от нее. И вот, казалось бы, наконец Вика нашла ту, кто смотрит ей прямо в глаза. Она обрадовалась, но рано: эта одноклассница демонстративно отвернулась, подняла руку и сказала:

– Я согласна! Пусть она отвечает за все!

– Господи… Вика, все эти слова про тебя – это правда? – спросила Инесса Михайловна.

Но та только открыла рот, как рыба, не выбросив и слова.

– Да что тут скрывать. – начала было Алина, – Последние мгновения, возможно, живем, можно быть честными. Да? Вика держала в страхе всех одноклассниц. Даже Дашу. Это шло не напрямую. Просто девочки знали, что если перейдут Вике хоть как-то дорогу, просто ей не понравятся, то желчь Вики не заставит себя долго ждать. Унизит, наврет, распространит клевету с помощью Даши…

– Заткнись! – перебила только что упомянутая девочка.

– …Она все сделает, чтобы поднасрать человеку, извиняюсь за бедность речи. И она получала от этого удовольствие, ей нравилось глумиться, точно нравилось. О чем тут говорить… У нас всегда в социальных сетях существовала общая беседа, но нет, определенному кругу девочек надо было создать свою, где они токсичили над одноклассниками. За поведение, за высказывания, за одежду, за некрасивость, за все подряд. – Алина размешивала сахар в чае и все время внимательно, как бы, наблюдала за образовавшимся маленьким темным водоворотом в кружке.

Вика только отвернулась. Непонятно, плакала ли она, но вряд ли стыдилась.

– Ну хватит, хватит, дети! Не надо искать сейчас виноватых… – Инесса Михайловна поспешила к Вике с намерениями успокоить.

– Эти слезы не спасут нас от возможной смерти! – тыкал пальцем Савва.

– Нельзя все грехи взваливать на Вику. Если так посмотреть, то мы все тогда виноваты. – вдруг тихонько проговорила Маша Савичева; ее спокойненький голос прорезался сквозь ругань так же, как лучи солнца пробиваются через тучи. – Мы допустили эту атмосферу в классе, допустили такое отношение к себе… Еще мы не обращали внимание на проблемы Саши, на его тоскливый вид, мы не спрашивали, как у него дела; мы просто оставляли его гнить на задних партах. Мы как послушные обыватели соглашались со всем происходящим в классе: с диктатурой Вики и Даши, с грустью Саши, мы на все смотрели, словно безмолвные куклы и принимали как должное. Мы зацикливались на себе. У Саши были личные проблемы дома, а потом он еще приходил в школу и видел обстановку в нашем классе. Вокруг него сложились воедино множество обстоятельств, которые и побудили его к такому шагу… Он просто не выдержал сложившихся правил жизни, его действия – это революция против этих же самых правил. Но даже так… Мы теперь должны из-за этого умирать? У каждого из нас есть свои проблемы, но это же не повод убивать других людей… Многие из нас хорошо относились к Саше, никакого зла ему не делали, просто не трогали. Неужели он убьет и нас? У каждого же есть свои, цели, стремления, у каждого есть мечты… И он от своего несчастья хочет это погубить? Что я сделала Саше, чтобы он желал меня убить? Разве я заслуживаю смерти?!

Все внимательно слушали Машу, которая в коем-то веке заговорила со всем классом.

– Может Саша не будет нас убивать? – спросил кто-то, – Может он убьет только тех, кто ему насолил?

– Он же убил ребят в актовом. Хотя они ему ничего не сделали, даже не знали его. Он – псих. Просто человек с особой психикой, попавший в определенные условия. Мы не заметили их, не помогли девианту – теперь страдаем. – наконец попробовала свой чай Алина.

Выстрел. В уши ударил громкий звук, после которого изменилось мировосприятие. Крики раздавались эхом, их заглушал неприятный писк. Было видно, как от входной двери отлетают щепки, как на местах, откуда они летят появляются многочисленные дыры.

– Паг’ты! Надо сг’очно ставить паг’ты!!! – завопил Родион. Он кинулся к первому попавшемуся столу и со всем напором начал его отодвигать к двери.

Кто-то из учеников тут же убежал в лаборантскую, но основная масса стояла ступором. Родион увидел это, развернулся и прокричал:

– Что стоите, кг’етины! Помогайте! Быстг’ее!

У многих еще стоял звон в ушах, ребята толком не слышали рева Родиона, но зато испугались его выражения лица. Вдруг Вадик кинулся помогать, а за ним и еще один парнишка.

Алина тем временем стиснула зубы, поглядела по сторонам, особенно она заострила внимание на окно, потом повернула голову на Савву.

– Пошли! – она взяла его за руку и повела за собой. – Тут третий этаж. Мы сломаем ноги, но… это цена выживания.

– Надо пацанов предупредить!.. Чтобы не возвращались! – Савва резким движением вырвал руку и впопыхах попытался нащупать телефон в кармане.

Раздался новый выстрел, заставивший мальчишку вздрогнуть, оглянуться. Он смотрел на экран телефона – и в это мгновение словно все процессы в голове его сбились, он стоял, тупив, не понимая, что он хочет сделать; он растерялся. Его неуклюжие пальцы отыскали в списке контактов Никиту и тыкнули на зеленую трубку. Пошли гудки. Савва посмотрел на Алину, которая уже открыла окно. Вдруг прогремело что-то такое, что заставило пол всколыхнуться. Только что отстроенная баррикада из парт рухнула. Показалось лицо Саши Гамбарова. Они с Саввой встретились глазами.

– Ваня, надо прыгать! – крикнула Алина, переживая, – Иди сюда! Ну же!

Савва сбросил вызов и встал в ступор

– Я н-н-напишу им-м!

– Да плевать, он сейчас войдет!

Входная дверь была полностью разнесена. Парты валялись на входе. Саша Гамбаров походил на яростного зверя, который пинал и ломал все, лишь бы только пройти дальше в кабинет.

– Да быстрее, Ваня, быстрее! – истерила Алина со слезами на глазах.

– Я не могу… Я не буду бесполезным! – пальцы Саввы искали иконку мессенджера.

– Что?

– Я не буду бесполезным!

– Ваня… Ну, и черт с тобой! – Алина отвернулась от Саввы, свесила ноги, закрыла глаза…

Она думала, как перебороть свой страх, прыгнуть – но за нее это сделал выстрел. Девочка испугалась громкого звука и прыгнула вниз.

У Саввы округлились глаза. Он тут же подбежал к окну и высунулся: Алина сидела на траве, задрав голову и смотрела на Савву; рот ее был открыт, она сбила дыхание и пыталась вновь задышать.

– Отойди, Савельев! – прокричал Вадик, несясь к окну.

Тот неосознанно послушался, отступил. Вадик тут же встал на подоконник, наклонил свое тело, чтобы спрыгнуть, но в последний момент, видимо, из-за страха, отказался, попятился назад, но было поздно: тело его неловко содрогнулось, – и Вадик полетел с третьего этажа вниз головой. Приземлился он прямо на узкий участок асфальта у школьного черного цоколя. Звук был неприятный. Зрелище еще неприятнее. Голова Вадика раскололась, словно арбуз, упавший с прилавка. Все содержимое разлетелось по сторонам. Горячая кровь, кусочки розоватого мозга лежали на земле и асфальте. Савва увидел это… Он в ужасе отвернулся и быстро стал набирать сообщение Данилу. Он настолько вбил в себе в голову мысль о бесполезности, настолько она была спонтанная и необдуманная, что Савва решил во что бы ему это не стало стать наконец полезным. Даже ценною собственной жизни. Стрелок тем временем оттолкнул уже последнюю парту и готовился войти в кабинет. Савва все это видел. Он то печатал сообщение, то посматривал на окружающую обстановку. Вот к подоконнику подбежал Родион и вскрикнул «Пг’ыгаем», но Савва прыгнуть не мог. Он отрицательно помахал головой и прикусил губу. Тогда Родион высунулся из окна, еще раз вскрикнул «Савва, давай!» и приготовился прыгнуть так, чтобы не упасть на тело Вадика.

Наконец Савва набрал сообщение. Дело оставалось за малым – отправить его; но именно тут Ваня Савельев оторопел. Гамбаров глядел на него. Большими черными кляксами на белых яблоках. Ими он, как Каа гипнотизировал Савельева и заставлял того не двигаться. Они смотрели друг на друга, и Савва понимал, что проживает, быть может, последние мгновения. Не знаю как, но он нашел в себе силы и, не отводя взгляда, ткнул большим пальцем по экрану телефона, тем самым отправив сообщение.

– Это наш конец! – заявил Савва; опустив глаза, он увидел, что сообщение Данилу было доставлено.

С чувством выполненного долга он вдруг замахнулся и бросил свой «Iphone 8» в Гамбарова. Не ожидая, тот, сморщившись, отбил телефон рукой и вдруг почувствовал боль. Секундная растерянность Саши сыграла на пользу Савве, который налетел на стрелка, стараясь того удержать. Правой рукой он схватил обрез и отвел в сторону. Левой то бил, то пытался оттолкнуть Гамбарова. Все происходило быстро. Саша, восстановившись от удара, еще больше рассердился и, процедив сквозь зубы: «Убью», стукнулся лбом об нос Саввы. Тот почувствовал неприятное давление и боль, но только сильнее ухватился за обрез. Понимая, что ему не победить, что сил у Гамбарова явно больше, Савва повернул голову в сторону окна, находившегося позади него. На подоконнике на корточках там сидел Родион, который все еще не прыгнул. Он напугано смотрел на происходившую драку, на то, как слабый Ваня Савельев старается остановить стрелка.

– Р-р-р-родя! Помо-о-оги!!! – завопил умоляюще Саввка, наивно ожидая помощи от друга.

Но тот продолжал смотреть округлившимися глазами.

– Р-р-род-д-дя!!! – умолял Савва. – Пожа-а-алуйста!

В глазах мальчишки читалось отчаяние. Он начинал осознавать, что Родион ему не поможет, что вот-вот Саша победит его. Савва не хотел умирать. Он надеялся. Он точно знал, что если Родион поможет ему, то они одолеют Гамбарова.

– Родио-о-он!

– Нет… Нет! – пугливо отшатнулся тот, развернулся и окончательно собрался прыгать.

В этот момент Савва упал. Раздался выстрел. Родион не видел, но слышал и осознавал, что бросил друга, который теперь умрет. Он прыгнул. Мгновение, – и он уже лежал подле трупа Вадика и размыто видел, как к нему, перебирая руками, ползет Алина. «Что с Ваней, что с Ваней?» – спрашивала она. А Родион только молчал, пытаясь прийти в себя.

Савва лежал на школьном дряхлом линолеуме. Смерть почти мгновенная. Он не остановил Сашу Гамбарова, но выиграл время. Благодаря поступку Саввы часть детей и Екатерина Владиславовна сумели упрятаться в лаборантской и забаррикадировать дверь. Вне лаборантской оставались Инесса Михайловна, Маша Савичева, Даша, Вика (которая отчаянно ломилась внутрь, но ее не впускали) и еще пару одноклассников. Саша Гамбаров сорвал маску с себя. Снял перчатки, которые отчасти пропитались кровью. Все это он бросил на пол, с сумки достал какой-то самопальный пистолет-пулемет, зарядил. Все наблюдали за этим так, как наблюдают за стоматологом, который медленно готовится просверлить пациенту больной зуб. И ведь из детей никто и не вздрогнул. Все застыли, словно играли в «Море волнуется раз». Только Инесса Михайловна вдруг бросилась в сторону Гамбарова и упала перед ним и телом Саввы на колени.

– Боже мой, Боже мой! Ваня… Ва-а-аня! Бедный мальчик!.. – учительница вдруг развернулась к Саше, – Сашка, зачем, зачем, Боже мой, зачем ты себя загуби-и-ил?

Тот брезгливо отшагнул назад.

– Почему ты отвернулся, Сашенька? Ибо понимаешь, что не такой ты, не-е-ет, не такой! Ты запутался. Прости меня, это я, я, дура, упустила, прости! Покайся, пока не поздно. Всегда есть прощение тому, кто запутался и искренне сожалеет…

– Я не сожалею! – Гамбаров сжал губы. Глаза его залились гневом пуще прежнего; при этом они не смотрели на Инессу Михайловну.

– Но я знаю: ты не такой. В душе не такой…

– Да, да, да, да – Саша с язвительной улыбкой замахал головой. Всем видом он сопротивлялся словам классной руководительницы.

– Я, когда тебя впервые увидела, ты мне так запомнился… Любознательный мальчик… Глазки светились… И этот ангельский поцелуй на переносице.

– «Ангельский поцелуй»? – Саша Гамбаров наконец перевел взгляд на Инессу Михайловну. – Я бы ножом вырезал этот кусочек бурой кожи. Одни страдания от него! Нахер тогда этого ангела, который поцеловал меня. – он наставил самопальный пистолет-пулемет на свою учительницу.

– Я во всем виновата. Я упустила. Я! – стоя на коленях сквозь слезы произнесла Инесса Михайловна. – Настоящий ты – хороший мальчик.

Гамбаров затрясся от переполняющих его эмоций. Он должен был уже застрелить Инессу Михайловну, но все медлил. Ему надобно было что-то выразить. Он, собрав силы, проговорил:

– Вы не виновны. Но в одном вы не правы. Я не запутался. Я всю жизнь жил ради сегодняшнего момента.

Гамбаров закрыл глаза и зажал спусковой крючок. Пули впивались в Инессу Михайловну одна за другой. Когда обойма кончилась, тело учительницы запрокинулось назад. Клочок седых волос с макушки ее касались пола. Гамбаров никак не отреагировал на труп. Хмурясь, он перезарядил самопал, достал длинный охотничий нож и направился вглубь класса. Сходу он, без раздумий, застрелил одноклассника, который собирался проскользнуть мимо и выбежать из класса. Несколько пуль вполне хватило. Следом Гамбаров увидел такую картину: Даша и другая одноклассница, что выступила доселе за то, чтобы выдать Вику стрелкам, держали с обеих сторон эту самую Вику, заламывая ей руки. Та изо всех сил брыкалась, но сил выбраться у нее не хватало.

– Вот, ее убей, ее! Она о тебе слухи разносила! – сказала Даша.

– Она во всем виновата. – поддержала другая девочка.

Вика брыкалась. Лицо ее покраснело от истерики. Гамбаров подошел медленно, посмотрел на творившийся цирк и без ответа одноклассницам всадил охотничий нож в живот Даше. Вторая девочка тут же все поняла, стремительно отпустила Вику и побежала к окну, но ее почти сразу настигли пули самопала. Вика же, в полной рассеянности, каким-то образом, шатаясь, убралась из кабинета №313. Отвлекшийся на другую девочку Гамбаров не успел выстрелить в нее. Бежать за ней он тоже не стал. Даша все еще была живой. Она, истекая кровью, наблюдала за Гамбаровым. Тот это увидел. Медленно подошел. И с какой-то маниакальной жестокостью продолжил наносить Даше увечья охотничьим ножом. За всем этим из-под второй парты на первом ряду наблюдала Маша Савичева. Она своими глазками видела, как Саша вновь и вновь всаживает нож в живот, в грудь, в горло Даше. И крови все больше-больше. И от ее вида тошнит. Убедившись в смерти Даши, Саша опустился сжал щеки девушки и поцеловал ее в губы. Вдруг в голову ему ударило какое-то странно чувство. Он ощутил, что кто-то смотрит на него и, подняв голову, увидел Машу Савичеву. Исподлобья злостно взглянув на нее, он резко встал, исчез из вида девушки. Она стала озираться по сторонам, ища стрелка. И резко: парта, под которой она сидела, уехала в сторону. Маша Савичева вскрикнула. Ее застали врасплох. Она, громко хныкая, принялась отползать, барахтаясь ногами и руками; отползать так, как только может. Сашу лишь рассмешили ее движения. Когда Маша Савичева уткнулась спиной в неподалеку стоящую парту, Гамбаров присел напротив нее на корточки, вертя в руках нож.

– Ты знаешь… Ты попадешь в ад. – тихим голосочком проговорила Маша.

Саша кивнул.

– А ты знаешь, что подглядывать нехорошо? – спросил он.

Нож его вонзился прямо в глазницу Маше. Та закричала с такой громкостью, что, кажется, было слышно за пределами школы. Это был крик боли, ужаса. Самый сильный вопль в ее жизни. Она руками схватилась за лицо, упала на пол и стала барахтаться от боли. Саша Гамбаров же встал с корточек и после пристрелил Машу; видимо, чтобы самому не слышать ее криков боли. Он вдруг вздохнул, подошел к двери, ведущей в лаборантскую и свирепо постучал по ней.

– Открывайте! Сдохните все! – закричал он.

Неутолимая злоба хранилась в нем. Он и не думал останавливаться. Те, кто находились в лаборантской, рассказывают, что Саша очень громко стучал в дверь. Кулак школьника звучал тяжелее кулака взрослого мужчины. Гамбаров не жалел себя. Но поняв, что дверь ему не откроют, он, по всей видимости, вспомнил о тех, кто прыгал из окон. Приготовив самопальный пистолет-пулемет, он подошел к подоконнику. Что-то блеснуло вдруг вдали. Через секунду в Сашу Гамбарова вонзилась пуля. Теперь упал уже он; упал навзничь. Спустя несколько минут этот монстр умер.

А внизу, у школьного цоколя над прыгнувшими ребятами, как мухи, кружились врачи, расспрашивая о самочувствии. «Все будет хорошо» – услышала Алина раз десять. Она невдумчиво отвечала на вопросы докторов и при этом глядела на окна кабинета, из которого прыгнула. Все пережитое проносилось мимо ее глаз. Алина не верила, что крики утихли. В голове ее пока не укладывалось, что эти ужасные почти полтора часа ее жизни закончились. И что по окончанию этого времени не все те, кого она знала, кем, может быть, интересовалась, остались живы.

Глава 16

Окончание мести или тяготы нашей жизни.

«Они у нас не возвращайтесь не идите к нам» – пришло мне сообщение от Саввы, написанное, очевидно, второпях. Сначала я сам раза три пробежался по тексту глазами. Потом осмелился зачитать его вслух. Никита мгновенно помутнел, лицо его приняло вид застывшей гримасы раздумий. Губы его медленно пошевелились:

– Вот как значит… У них… И оба стрелка, судя по всему. Савва… емае…

– Нет, – замотал я головой, зная, что скажет сейчас Никита.

Мой усатый друг был растерян.

– Вероятнее всего… – начал вновь он.

– Он не умер! Он не мертв! – отчаянно загорелся я.

– Без вариантов. – отметил Никита.

– Не мертв он, я тебе сказал! Нам надо вернуться. Пока не поздно. Я пойду! Я сейчас… – я вскочил без раздумий, собираясь уже побежать наверх, но меня остановила Неля. Она поднялась за мной, обняла и сказала:

– Не надо.

– Он мертв, Данил… – Никита сурово поглядел на меня.

Я сдался. Упал обратно на холодную раздолбанную плитку и сказал:

– Я не поверю… Не стану верить, пока не увижу.

Мы помолчали с минуту. Паузу прервал Никита:

– Савва известил нас, чтобы мы не возвращались в класс и вместе с этим дал как бы установку выбираться.

– Да, с твоей ногой теперь точно выбираться… Но… но остальные? Может… – надежда пронзила лучом мое сознание.

– Мертвы остальные! – разозлился Никита, занавесив окно в моем сознании плотной шторой. – Не нужно больше геройствовать. И не нужно, пожалуйста, этого идиотизма. Ты был в актовом зале и знаешь, что происходит, когда стрелки заходят в закрытое помещение, наполненное людьми. Спасибо Савве, что предупредил. Теперь… мертв он. И остальные мертвы. Может, единицы остались в живых, но подавляющая часть… Все мертвы. – глаза его заблестели. Впервые мной были увидены отголоски слез на лице моего друга. Они заставили меня успокоить пыл и прислушаться.

– А мы-то тоже могли сейчас быть там, наверху… Но вышли из класса. – выговорила Неля свои мысли вслух, не обращая ни на кого внимания. Взгляд ее уже пробил несколько черных дыр в полу. Она сидела, прижав ноги к груди и закинув на них сцепленные руки. – Такая удача…

– Кстати, да… да. – ответил я, но Неля меня не услышала.

Дрожь резко пронеслась по моему телу в тот момент. Если бы не воля случая, то мы бы были мертвы. Вместо того, чтобы валяться где-нибудь, харкаясь кровью, мы сидели в вонючем тесном помещении туалета… Что за удача? Я помню, что мы обсудили дальнейший план: решили спускаться вниз. Попутно, разговаривая друг с другом, мы все отключили телефоны, чтобы нам никто не написывал и не названивал в самый неподходящий момент. Я помню, что заметил несколько пропущенных звонков от мамы и папы (телефон мой стоял на беззвучном режиме). Горло вмиг пересохло. Стало даже как-то стыдно. Я не хотел, чтобы родители волновались; оттого перед отключением телефона отписался, что со мной все в порядке.

Мы условились на том, что выберемся, пока оба стрелка находятся в нашем кабинете. Надобно найти помощь. Скорее сдать раненного Никиту медикам. Мы с Нелей помогли встать моему усатому другу. Благодаря его габаритам особых проблем не возникло. Никита рукой приобнял меня, оперся таким образом. Я тут же почувствовал его запах пота, бьющий сквозь вонь туалета (к которой, кстати, мы уже привыкли). Ну, это было и не важно. Никите приходилось буквально прыгать на одной ноге; простреленную он волочил за собой. Неля открывала нам двери и время от времени придерживала Никиту, чтобы тот не свалился. Она отнеслась к моему другу так, словно это был ее давний товарищ и вполне дорогой человек. Я это сразу подметил. И за это я благодарен Неле. Правда лицо ее теперь выражало абсолютную усталость. Оно и понятно. Пережить такое эмоциональное потрясение. После увиденного уже не обращаешь внимание на грязь, на кровь на руках. Просто хочется выжить. Хочется попасть на волю. На свежий воздух. Хочется больше не оглядываться по сторонам, в ожидании угрозы. Хочется почувствовать себя в безопасности. Мы шли. Отдаленно слышимые выстрелы так уже не пугали. Привыкли? Запах аммиака остался позади. Лестница находилась не так уж и далеко, но с учетом скорости нашего шага пройти следовало прилично. Слева от нас вдоль всей стены располагались старые, даже не пластиковые окна, что выходили на фасад школы. Обычно коридор, по которому мы шли, всегда был наполнен учениками разного возраста. Впервые мы здесь шастали одни.

Когда очертания лестничного пролета стали доступны нашему зрению, мы увидели что-то. Кто-то лежал. «Тела чьи-то» – утвердил Никита очевидное. Подходя, мы разглядели трупы… Разбитые очки. Почти лысая простреленная русая голова… Это те ребята! Из восьмого класса! Те, что гуляли по школе и вели трансляцию! Втроем они лежали на мозаичной плитке недалеко друг от друга. Застрелен каждый в беге, думаю. Один из мальчишек, по всей видимости, успел немного проползти, пока пуля в голову не поставила точку в его короткой жизни. Вообще, все трое были прострелены дополнительно в голову. Почерк Димы. Целиться в голову. Убить наверняка. Это испугало. «Дима был здесь». Я находил что-то не то в мертвых телах… что-то… Я не мог догадаться… смотрел, но не понимал, а потом Неля тихонько произнесла:

– Четвертого нет. – она почти не глядела на трупы. Так… разве что… украдкой.

– Точняк! – воскликнул я, – Их же четверо было.

– Вы их… знаете? – Никита поднял на нас голову.

– Мы их встретили по дороге в наш класс. Они по школе бегали… эфир вели. – прояснил я.

– Удачно, я посмотрю.

– По крайней мере, они нашли то, что искали. – заметила Неля.

– Взгляните, кровь каплями продолжает идти, доходя до лестницы. Говорите, был четвертый? Надо открыть дверь.

Но кто-то этот сделал за нас. Дверь распахнулась в тот момент, когда рука Нели потянулась к ее ручке. В проеме показалась длинная фигура в плаще. В руках она обтирала окровавленный длинный нож. Немного другой, нежели носил Гамбаров, но тем не менее… Неля попятилась назад, ожидая, когда я подам какой-либо знак для бегства. Но имело ли смысл бежать? Позади – туалет, стены, закрытые двери.

– А я слышу идет кто-то, беседует… Что-то часто нас судьба перекликает. – уверенно усмехнулся Дима, – А я ведь так и знал, так и предполагал, что бегать за вами не придется.

Меня всего передернуло. Убивать учителей… убивать одноклассников… это все одно, но мальчишки из восьмого класса?.. Что они ему сделали? Дима медленно шел в нашу сторону. С каждым его шагом вперед, мы отступали назад. Держали определенную дистанцию. Мой взор был зациклен на ноже: заточенном, с зубчиками. Сразу в голову летели мысли, как он с легкостью войдет в мой бок, прервет дыхание. Какую боль я испытаю! Но через несколько секунд Дима, словно увидев, как я смотрю на холодное оружие, убрал нож в кобуру, прикрепленную на ногу, а ткань, которой он вытирал кровь – выкинул.

– Дима, – сквозь страх обратился я, – Ты был в триста тринадцатом кабинете? Ответь мне!

– Не был. – на мгновение Дима призадумался, – Гамбаров… Гамбаров там. Закрывает лишние счеты. – медленно покачал он головой… Вниз… Вверх… Вниз… Вверх…

– Ты… Вы… Вы вдвоем хоть понимаете, что вообще наделали? – не выдержал я.

– О-о, да, вполне понимаю. – Дима все наступал, словно хищник, – О нас теперь везде заговорят! Русский Колумбайн. Только Харрис и Клиболд были идиотами, ни на что не способными выскочками. – медленно он скинул с себя плащ и теперь его фигура не казалась столь длинной.

Пятившись назад, мы с Никитой запнулись об труп и упали. Этого стоило ожидать. Я тут же быстро встал, а Никита задумал отползти. Неля же, сообразив, принялась помогать ему подняться. Я оборачивался, смотря, все ли у них получается.

– Я хотел с тобой всего лишь поговорить, Данил. Я дал тебе возможность уйти, укрыться, но ты предпочел остаться. Можно было догадаться, что ты так и сделаешь, но ради кого… Ради друга, ради этой… – головой Дима кивнул в сторону Нели. – Ради нее ты готов пострадать?

Неля помогала встать Никите; помогала удержаться тому на ногах. Брови у них обоих были нахмурены. При этом в глазах, в глубине маленьких черных точек проецировался страх. Я же одновременно, и следил за Димой, за его действиями, и смотрел, как обстоят дела у Нели с Никитой.

– Это все неправильно! – отрезал я.

В душе моей творилось смятение. Я ощущал и страх. Ощущал и негодование. И гнев. И отвращение. И все эти чувства бураном перемешивались во мне.

– А что правильно?

– Я не знаю, но не это точно! Что это тебе даст?!

– Я стану легендой. – мне показалось, что Дима гордо вытянул голову, – Для кого-то новым Богом. У нас появятся последователи и, может быть, тогда этот мир изменится. Я не увижу весь хаос, не увижу чистоту, но запущу цепочку.

Это звучало так нелепо. Так по-детски. Но устрашало то, что Дима и вправду верил в собственные выражения.

– Никакой ты не Бог, – вмешалась вдруг Неля, – Ты псих; псих-неудачник.

Я обернулся вновь. Никита уже стоял, опершись на плечо моей девушки и исподлобья глядел на Диму. «Зачем же ты злишь его… Что я предприму, если он прямо сейчас нападет… Зачем, Неля, зачем» – подумал я.

Я ждал реакции. Каждое движении Димы настораживало меня. Он остановился. Небрежно длинными ногтями почесал нос. Облизал губы. Задор пронесся в его взгляде. Дима вспыхнул ядовитой улыбкой:

– Да, да… Пси-и-и-их! – пальцами стрелок раскрыл глаза, смеясь над Нелей, а после сердито проскрипел сквозь зубы, – Вошь!.. Всегда вошью была.

Эмоции во мне бурлили. Какая из Нели вошь. Как он смеет! Я думал, что мне делать. Как остановить. Одно неверное движение, и я покойник. И Неля с Никитой тоже. Во-о-он, пистолет у него. На месте. В кобуре. Нож еще легче вытащить. У меня голые руки. Он поймет, если я захочу на него напасть. Что делать?.. Что делать?.. Что делать?..

– А когда тебя спалили с моими фотками в твоем телефоне, я тоже была вошью? – резко выдала Неля.

«Что? Фотки Нели в телефоне Димы?» – подумал я. «Это еще что за история?»

– Заткнись! – пробурчал Дима, смотря на Нелю змеиным устрашающим взглядом.

– А чего ты?! Ходил-ходил, общался со мной, а как не срослось, как не получилось начать встречаться, как увидели… фотографии, мои фотографии в твоем телефоне, как посмеялись над тобой, так сразу блокировка в соц. сетях, так сразу я – вошь, шалава, кто я еще у тебя? – кажется, Неля в ту секунду больше не чувствовала угрозу; она пожелала выразить всю свою сложившуюся неприязнь к Диме.

Мне приоткрылась ранее неслышимая история. Вот отчего такая негативная окраска у Димы к Неле! А может… А мог ли отказ Нели повлиять на весь исход? Что могло случиться, если бы чувства Димы были взаимны? Чего я еще не знаю? Я помню, мне даже как-то стало обидно, что я не знал эту историю, что ее предпочли никак не упоминать при мне.

– Я жалела тебя! Мне было тебя жаль. Но ты сам виноват во всей травле! Вспомни! Ты сам отгонял от себя людей! Ты сам бил по руке помощи! Ты сам вступал в конфликты! Ты хотел быть неудачником. Хотел все это терпеть.

Это было последней каплей. Дима потерял всякое хладнокровие. Иссякла способность думать. Я увидел, как изогнулись его брови, как яростью окрасились глазные яблоки, как он твердо зашагал вперед, уже тянувшись рукой к кобуре со пистолетом. В этот же миг и Неля изменила выражение лица. Ощутив угрозу, она вдруг вспомнила, что находится не в в типичной баталии внутри собственного класса, что она – мишень для Димы, что ему не составит труда ее убить. Она мешкалась, думая, как ей правильно поступить, дабы выжить. Я тоже по-особенному испугался. Какая-то вспышка щекотливого заряда пронеслась по коже. Я больше не дышал. Дима прошел мимо меня, словно сквозь призрака. Все случилось быстро. Мой поворот на Диму. Удар. Он сгибается. Второй удар. Третий удар. Четвертый. Пятый. Шестой. Я не думал. Тело само творило за меня необходимые движения. Мои казаны разбиты. Но я этого даже не замечаю. Дима лежит. Его пучок светлых волос распался. Вижу кровь на его лице. И на ее фоне особым образом горят болотистые глаза. Седьмой удар. Восьмой. Я отскакиваю назад, словно меня оттягивает другой человек. Я даже оборачиваюсь. Никого. Смотрю направо. У Никиты и Нели шок мнет лица. Они медленно отходят, но продолжают взирать. «Пистолет! Забыл про пистолет!» – думаю я. Вновь подбегаю к побитому. Девятый удар. Пытаюсь вытащить пистолет из кобуры. Не получается. Десятый удар. Получилось. Я по глупости кидаю его в сторону. Одиннадцатый удар. Снова неведомая сила оттягивает меня назад. Про нож я напрочь забыл. Смотрю на Диму. Дышу. Я дышу! Пытаюсь надышаться. Словно это моя последняя возможность вдохнуть воздуха.

Дима не ожидал, что я помешаю ему, хотя это было очевидно. Ярость заглушила думы. Дима приподнялся на локтях. Сплюнул кровь. Его волосы веником лежали во все стороны. Я точно сломал ему нос. Дима шипел от боли. Но заговорил:

– Ш-ш-ш-ш… Так все продумать… И даже не прикинуть главного: не понять, что ты защитишь эту… Ш-ш… Глупец я. Глупец! – он стукнул кулаком об мозаичный бетон. – Неудачник… Ха… Легко-легко, конечно, да… Я, кажется, все понял, Данил. Все-е-е понял… Ты защитил меня не потому, что хотел морально правильно поступить… Ты хотел покрасоваться перед телкой, – он посмеивался и вместе с этим на жалких глазах его выступали слезы; рухнуло что-то в Диминой голове, может быть, какая-то надежда, надежда о людях, что соответствуют его непонятным критериям, – Ты не особенный. Ты обычный, самый-самый обычный человек… Ха… Х-ы-ы… Я считал тебя другом-м-м! (заскрипел голос Димы). Я не убил тебя! Не собирался убивать! Ш-ш… Я хотел верить, что будет тот, кто сохранит память обо мне… Ш-ш-ш… Я был неудачником, да, был, определенно был. В восьмом классе я существовал щуплым наивным мальчиком. Боялся всего… Всего-всего! Всех (Дима кривил лицо, внимательно проговаривая каждое слово). Этакий заяц. Боялся проходить мимо компаний подростков. Всегда думал, что меня зашибут. Боялся всю эту погань! Этих будущих алкашей, всех их! Да!.. Идя в школу изо дня в день, мне… Ш-ш-ш… больно… Мне приходилось проходить мимо ряда гаражей. И подле одного гаража проживала стая дворовых собак… Они не кусали… Окружали, таскались за мной и лаяли… Но я боялся их. Сердце прыгало. А это был… единственный мой путь до школы!.. Ш-ш… Весь восьмой класс я боялся! Каждое утро для меня становилось испытанием… А потом еще и обратно идти со школы… И они лаяли вновь и вновь, вновь и вновь я боялся… Все думалось, загрызут меня… А в девятом классе, в сентябре… я повздорил с отцом перед школой, получил пощечину… Синяк внизу подбородка выступил позже… Я был зол… Изрядно зол-л… Я знал, что мне придется идти через этих псов… И тогда… тогда я взял нож… Ш-ш-ш… Канцелярский обычный ножик… Желтый, с желтой ручкой такой… (он облизнул засохшие губы, прихватив с собой немного крови). Я убил грязную псину… что погналась за мной, убил, я резанул ее, она заскулила, и я стал наносить удары… Еще, еще, еще! Оставшаяся стая тут же бросилась от меня! Как от демона! Ха… Я прозрел… Тогда я прозрел впервые… Ощутил, что такое убийство… Блаженное чувство, что в твоих руках жизнь любого (Дима вдруг поднял руки, показывая их нам), что ты способен каждого лишить жизни! Любое существо… Эта истина, что я выше… выше всех, что я могу убить… Да, в тот момент я перестал быть неудачником. В тот момент и умер прежний я… Я изменился, а чуть позже начал к тебе присматриваться, Неля… (он повернул голову в ее сторону) Но ты мне отказала, ты встала на сторону тех, кто меня оскорблял! Я в очередной раз задумался об обществе и сделал… выводы… И хорошо… О-о, очень хорошо, что через год я познакомился с Сашей… Он беспрекословно проникся и доверился мне… Отмщение… Мы задумали отмщение… Мы желали, мы собирались, мы все сделали, чтобы я стал новым Богом! Чтобы обо мне слагали легенды! Чтобы я остался в памяти!

Мы с ужасом слушали откровение Димы. Когда он заговорил про канцелярский ножик, я и вспомнил о другом ноже… Мурашки бегали по мне от пятки до макушки, навертывая круги. Дима вдруг поднялся, продолжая шипеть от боли. Он сделал то, о чем я и подумал: достал нож из кобуры на ноге. Его лицо смотрело на меня с ярой ненавистью. Больше не было того змеиного взгляда; я больше не видел расчета и ясности его до предела открытых, даже выпученных глаз. Дима и вправду походил на безумца. «Я тебя ненавижу… Ты обманул-л меня» – ненавистным полушепотом произнес он. Уже через секунду Дима бежал в мою сторону. С ножом. Тут решалась моя судьба. Я выставил руки перед собой, внимательно смотря на оппонента. Когда он был достаточно близок, я схватил его за плечи, вцепившись ногтями и развернул, позволив при этом ему пырнуть меня. Лезвие вошло. Я почувствовал в своем боку что-то инородное. Но боли не было. Я скорей приложил весь вес, всю силу и разбежался, держа Диму. Шаг. Шаг. Шаг. Треск. Крик. Россыпь осколков летит на землю, а вместе с ними и мы.

Солнце. Возгласы. Кто-то все маячит. Темнота.

Эпилог.

Все расплывчатое. Какое-то ненастоящее. Глаза мои с трудом открылись. Я чувствовал больничный запах и слышал кардиомонитор: пип… пип… пип… Я не понимал, я абсолютно ничего не понимал. Тормошил черепную коробку, но просветление не приходило. Как я здесь? Зачем я здесь? Впрочем, мне это почти сразу стало не столь важно; дикая засуха горла завоевала все внимание. Мне очень хотелось пить. Словно смыслом жизни моим стало теперь сделать глоток обычной питьевой воды. Я попытался пошевелиться, но тут же вырубился.

Белые стены. Яркий свет. Несколько раз я пробуждался и тут же меня вгоняло обратно в сон. Я не помню, противостоял ли я ему или нежно соглашался. Через четыре дня я наконец полноценно проснулся и бодрствовал уже больше, нежели две-три минуты. Справа от меня стояла тренога с пакетом крови. Помню, что почти сразу увидел трубки, торчащие из своего тела. Перепугался знатно. Возникла ассоциация с Дартом Вейдером в бакта-камере. «И это навсегда?», «Я теперь инвалид?» и прочее, прочее лезло отравой мне в голову. Благо, позже меня утешили и объяснили, что у меня развилось внутреннее кровотечение, что эти трубки – дренаж, с помощью которых выводили из организма лишнюю кровь. Можно было спокойно вздохнуть. Я задавался вопросами, пытался узнать, что произошло дальше, что случилось с остальными, где мои родители, друзья, Неля, но мне ничего не поясняли. Жить в неведении – это дикая мука. Горло все еще было пересохшим. Пить ничего нельзя. Сколько просил, мне отказывали. Говорили, дескать капельницы передают мне все необходимые питательные вещества. Ну-ну, а пить-то хочется. «Плевать на капельницы! Плевать на все! Воду… дайте мне стакан воды, позвольте почувствовать себя человеком» – кричал я в душе. Мой сон сделался для меня жестокой пыткой. Я просыпался раз пять за час. Голова ватная. Дискомфорт. Боль. Хочется ничего не чувствовать. Разум обезвожен. В меня что-то вкалывали. Морфий. Морфий. Морфий. Это был морфий! После него все смешивалось. Сон – реальность. Или реальность – сон. Что правда? А если Неля – сон? И нападение на школу? А если жизнь моя – также сон??? Мне в один момент показалось, что я член афроамериканской бедной семьи где-нибудь в Миссисипи. Я видел свою маму, папу. Я верил, что это мои родители. Я глядел на свою красивую сестру. Она сидела подле меня в футболке кирпичного цвета и улыбалась белоснежными зубами. Личико у нее было круглое. Глазки сияли. В руках плюшевый носорог. Я – афроамериканец. Да! Это так. А может где-то в параллельной вселенной я – это и вправду афроамериканец из бедной семьи в штате Миссисипи? Бред… бред… сплошной бред. Как такие мысли в голову лезут? Жучки ходят по коре головного мозга. Кусают. Едят. Я видел взрывы на улице. Я говорил о них. Или не говорил… Мысли путались. В один момент я даже увидел Диму и Сашу. Они нахально зашли ко мне в реанимационное помещение. С рук их стекала кровь. Смотрели злобно. Дима процедил: «Думал отделался?». Помню, что пытался кричать, мне все казалось, что во мне проделали дыру. И боль тогда вернулась. Невыносимая боль. Мне вновь вкололи дозу морфия. И снова бред. Неля. Кто-то ходит возле меня. По мне. Никита. Савва. Афроамериканцы. Параллельные миры. Неля. Это все были мои страшные дни откровенного бреда. Я медленно восстанавливался. Начинал попивать воду. Супчики. Ко мне ненадолго как-то впустили родителей. Они плакали. Я, может, тоже. Не знаю. Но я был безумно счастлив видеть хоть кого-то, кого люблю. «Все будет хорошо» – твердила мне мама.

В конце мая с меня сорвали дренажи и отправили отлеживаться в палату. Я все еще находился в полном неведении, что случилось с Нелей, с Никитой, с Саввой, с остальными; жив ли Дима, Саша, одноклассники. Что в целом происходило дальше? Но это неведение окончилось одним днем. Я пробудился тогда от до боли знакомого мне запаха. Сладковатый аромат. «Откуда? Чей он?». Она… Подле моей постели на коленках сидела Неля; она, не отрываясь, глядела на меня и по-доброму улыбалась. Неля никогда в улыбке не обнажала зубы, хотя особых дефектов не имела. Губы ее мило тянулись в такие моменты; слегка белели. Глаза сощуривались. Радость заполонила мои легкие. Я перед собой видел не ночной бред от боли и морфия, а самую настоящую Нелю. Мою Нелю! На нее падали лучи солнца. И под их светом ее черные карамельные яблоки казались несколько светлее. Светло-каряя радужка таила в себе или пустыню в параллельном мире, или цветочное поле, хаотично залитое расплавленным сыром. «Ангел, она же ангел!»

– Неля. У меня твоя заколка. – почему-то с этого я начал разговор.

– Чего-о? – в недоумении рот ее принял форму буквы «о». Она, наверное, подумала, что-то вроде: «Какая заколка? При чем тут вообще заколка? Для чего ты это говоришь?».

– Ты ее уронила. Я подобрал, но не вернул.

– А… Ничего страшного… – кротко сказала она, затем улыбнулась еще раз и я заметил только что выступившие слезы на ее глазах, – Дурачок!.. – шепотом протянула Неля и положила голову возле моего плеча.

Я, наконец, обратил внимание на окружающую обстановку. За Нелей стояли три самых обычных деревянных стула. На первом я разглядел Никиту. Он смотрел на меня с поднятым правым уголком рта. В руках держал трость-треногу. Что-то в Никите было не так… Он сбрил усы! Он сбрил усы! Мой мир развалился. На втором стуле сидел отчего-то Родион. Я не понял, почему он пришел меня навестить, ведь мы особо не общались. Да и у меня возникал вопрос: «Почему он, а не… Савва? Савва! Что с ним?! Он же жив?! Я же был прав? Он жив и он просто в больнице, да?!» Родион перебирал пальцы меж собой. Третий стул предназначался очевидно для Нели, но она сидела возле меня.

– Где Савва? – с выдохом завелся я, резко попытавшись встать.

– Лежи! – Неля аккуратно подталкивала меня лечь обратно.

Что-то мелькнуло во взгляде Никиты. Его брови нахмурились. Я, приподнявшись, сразу стал себя морально готовить к чему-то ужасному, но все еще при этом отбрасывая вариант со смертью. Никита подтолкнул плечом Родиона, тот растерялся, застыл, словно памятник, но после Никитиного «Ну» заговорил:

– Савва… он, он гег’ой. Мы все тог’опились пг’ыгнуть с окна, сбежать, а он стоял и делал все, чтобы вас пг’едупг’едить об опасности. Позвонил – не ответили, написал. Но это не конец. Потом он тоже не пг’ыгнул. Он напал на Сашу, пытаясь отобг’ать у него ог’ужие. Когда он понял, что не спг’авится, то обег’нулся и стал пг’осить помощи у меня. Никогда не забуду его глаза. Он умолял. Он так умолял!.. А я – испугался. Я пг’ыгнул, оставив его умиг’ать. Он был убит, но был убит гег’оем! Клянусь. Это я тг’ус. Это из-за меня он умег’. Я должен был ему помочь, но испугался! Я не знаю, сможете ли вы пг’остить меня. Я виноват. Честно ви…

– Довольно. – сурово отрезал Никита.

– Пг’осто… знайте. Он говог’ил мне в тот день, что не хочет быть бесполезным, он считал себя не таким важным сг’еди вас тг’оих. Пг’осто знайте, что он хотел быть полезным… Пойми меня, Данил…

– Я сказал: довольно! Ты не понимаешь? – Никита был особо строг; особо зол, но не кричал, он никогда не кричал, – Уходи отсюда.

– Пг’ос…

– Убирайся.

Мой взгляд растекся. Я смотрел то на Нелю, то на парней и даже не дышал. Мне было больно. Умер! Мой друг умер! Умер героем! Точно умер? Точно?! Я разбился в тот момент. Сквозь слезы я наблюдал, как уходит Родион, постоянно оглядываясь и пытаясь что-то сказать. Никита грозно стрелял ему вслед, подгоняя, если тот начинал медлить. Когда дверь закрылась, то Никита молча посмотрел мне в глаза. Я так же молча посмотрел в ответ. Нам не нужно было слов. Мы и так все понимали. Я тогда даже и не обратил внимание, что Неля крепко держит меня за руку, поглаживает.

– Я пока тоже выйду. – сказал Никита, – Поговорите вдвоем, потом я зайду. Рад видеть, что хоть один друг у меня жив

– Останься. Поговорим все вместе.

– Нет уж. На телячьи нежности смотреть не буду. – сомкнутыми губами он лениво улыбнулся.

Никита встал, опираясь на трость-треногу. Похрамывая, добрался до выхода. Каждый его шаг сопровождался громким стуком треноги об деревянный пол. Никита кивнул мне и Неле, а затем вышел. В моей палате мы остались с Нелей наедине. Больше ни единой души.

– Я люблю тебя. – ласково пролепетала она, все еще поглаживая мою руку.

Я поднял радушные глаза, которые доселе наблюдали за Нелиными поглаживаниями. Корпус мой повернулся в ее сторону. Мне столько всего хотелось сказать, выразить, но на душу давила боль. Я взял Нелю за руку, слова мои были искренними:

– Я тебя тоже.

– Мне жаль, что так получилось.

– Пока все равно не верю. Я пропустил похороны, да?

– Никита тоже.

– Саввка… дурак! Не важен он… Да мы все любили его! Он выделялся в классе особым образом. Все шутки крутились вокруг него. И это были добрые шутки. Потому что его ценили!.. Да мы же ведь…

Я сжал руку Нели и застыл, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не разреветься. Неля поняла мою реакцию. Она обняла меня и прижала к себе:

– Тише, тише…

Я прижался к Неле.

– Почему он не прыгнул?! Он мог спастись! Он был бы сейчас с нами!

Все навалилось. Больше нельзя было сдерживать себя. Я казался в то мгновение маленьким мальчиком, хоть и плакал настолько тихо, насколько мог. Мне не хотелось, чтобы Неля слышала мой плач. Ее крепкие объятия меня успокаивали. Я напрочь растворился, уткнувшись лицом в плечо Нели.

– А Дима… – спросил я чуть позже, – С Димой что?

– В больнице тоже. Его ждет наказание. Кстати, все разлетелось по новостям. О тебе писали в пабликах, по телевизору говорили, что ты остановил стрелка. К тебе пресса даже рвалась в палату. Их повыгоняли всех! Может быть, тебя чем-нибудь наградят даже. Кто его знает!

– Пресса? Правда? А в «Рифмах и Панчах»?

– Там тоже! – просмеялась Неля.

– Ох, предвкушаю тамошние комменты. Даже заходить не буду.

– Они типичны.

– А Гамбаров?

– Его снайпер снял. Он умер на месте.

– Умер, значит…

– А Марго, кстати, жива… – Неля взяла меня за плечи, чуть отстранила от себя и посмотрела в мои глаза, ожидая реакции, – Точнее, она пока в искусственной коме, но прогнозы хорошие! Представь, ей попали в голову, но она выжила!

– А… – задумался я, вспомнив, какое ранение получила Маргарита. Я так тогда и не рассказал, что видел в тот день, как в нее стреляли. – Я рад… А это значит, что мы все? Ну, с тобой. – я посмотрел на Нелю с надеждой, что это не так.

– Я не знаю. – невинно прозвучало от нее. – Я не смогу уже после всего пережитого оставить тебя. Но пусть Марго даст милость… потом, когда придет в норму.

– Да, хорошо…

Мы проговорили. О случившемся. О жизни. О нас. После всего пережитого обычный диалог с любимым человеком в тихой обстановке казался блаженством. И раны даже совсем не щипали. На следующий день у Нели состоялся экзамен по литературе. Она доготавливалась после семнадцатого числа и делала все, что только было в ее силах. Ни родители, ни учителя не ждали от Нели никаких результатов, впрочем, как от всего остального класса. Лишь просили перейти порог. Всех радовал сам тот факт, что дети остались в живых. А о высоких баллах речи и не шло! Но так или иначе, несмотря на перенесенный стресс, Неля все равно упорно зубрила, нарешивая варианты пачками. В ее голове каким-то неведомом проблеском стояла трактовка: не огорчить покойную Инессу Михайловну. «Пусть хоть она и не увидит мои результаты, но ради нее я должна постараться» – наверное, как-то так мыслила Неля. Я старался ей не мешать, но порой списывался, желал удачи и отправлял по пятнадцать картинок с котиками. Все любят котиков! Забегая вперед, у Нели все получилось. Литература: 68 баллов. Русский язык: 82. Обществознание: 67. Итого: 217 баллов. Я навечно запомнил числа ее результатов. Неля расстроилась, ведь к литературе она готовилась куда усерднее, чем к русскому языку. 68 баллов было для нее каким-то позором, но я все равно нахваливал Нелю и мнил гением. Я считаю, что она просто не успела отойти от школьного нападения, да и литература ведь как раз следовала первым предметом для сдачи! К сожалению, ЕГЭ никого не щадит. Машине нет дела до того, что перенесла Неля за две недели до экзамена.

По новостям к тому времени все еще талдычили о детях, прыгающих с окон, чтобы спастись, о смертях, о жестокости стрелков. Было проведено расследование. Престарелые звезды в ток-шоу лицемерно обвиняли во всем компьютерные игры. В пабликах «Вконтакте» активно велись баталии. Находились интернет-тролли, восхваляющие Диму и Сашу. Все медиапространство было взбудоражено. Совсем скоро по телевизору галдели о том, что нападение с массовым убийством было тщательно спланировано. Я это и так знал. В отличие от того, что Дима вел личный дневник, где изливал свои мысли, желания, где в целом позже и расписывал план нападения. Но до прихода Гамбарова это самое нападение еще существовало в виде тайного вожделения Смердякова. «Я точно знаю, чего теперь хочу. Я нашел его. Он, вместе со мной очернит свою душу, но навсегда сохранит память в обществе. Он поможет воплотить мне это. Удивительно, он беспрекословно слушает меня! Как пес!» – переломная запись Димы. После идея нападения из тайного вожделения переконструировалась в план. И этот план постоянно дорабатывался. Как следует из записей, Саша проникся «отмщением», став преданным фанатиком. Деньги на патроны и обмундирование копились около года. Часть оружия и взрывчатки стрелки изготовили сами; часть Смердяков выкрал из отцовского сейфа. Все было протестировано, обдумано по несколько раз. Спустя годы некоторые мелкие факты так и остались непонятными. Например, как Гамбаров определил, что весь наш класс находился именно в родном кабинете №313, если у нас в тот момент шла алгебра? Ему кто-то сказал? Уже к десятым числам июня информационный «бум» спал. Никто больше не приставал ко мне и к другим ребятам с допросами, с интервью. Жизнь потихоньку вставала на рельсы. Лето быстро пробегало. Никита уехал отдыхать в другой город, а мы с Нелей были предоставлены друг другу. Вместе гуляли до ночи. Вместе купались на местной речке. Вместе ходили в кино. Мы все делали вместе. Поэтому, когда я узнал, что у Нели хватило баллов, чтобы поступить в другой город, более большой, как она и хотела, то я непременно радовался за свою девушку, но вместе с этим ощущал тоску от скорой разлуки. Я не представлял, как мы сможем находиться на расстоянии 300 км. друг от друга. Виду я не подавал, а напротив – больше проводил времени с Нелей, стараясь остановить время, ухватиться за него покрепче; но оно, подобно песку, рассыпалось сквозь пальцы и улетучивалось. Я доводил себя до стресса, боясь потерять связь с Нелей. Страхи, страхов было слишком много. Я по ночам помногу думал, а днем катался с Нелей на старых аттракционах. Она «научила» меня целоваться, как и обещала; я смеялся над ней, что она сама не умеет. На это Неля по-детски дулась, закусывая верхнюю губу, – игралась. Оба мы подарили друг другу «первый раз». Оба, сидя в «Дискорде» проходили смешные тесты на дурацких сайтах, по типу: «Насколько вы совместимы». Вопросы в этих тестах были, что-то вроде: «Вам нравится ваш партнер?». Ну да, ответишь «нет» – несовместимы; «да» – совместимы. Мы встревали в такие истории, в которые по отдельности никогда бы не встряли! Это лето было нашим! Определенно так. К августу мы смогли наконец-то поговорить с Маргаритой. Благословение на отношения она нам дала, хоть, думаю, в душе сильно расстроилась. Помню свой шок, когда увидел ее. Как же она переменилась! Ее лицо после операций стало подобием силиконовой маски. Зафиксированным. Наслоенным. Ненастоящим. Переезд Нели прошел с болью, со слезами на глазах; и у нее, и у меня. Мы провожали друг друга, как будто на тот свет. Словно что-то чувствовали. Жизнь тогда и вправду начала раскидывать нас.

Уже в ноябре мы общались реже. Времени друг на друга становилось меньше. На этой почве случались ссоры. Смогли увидеться мы только на новогодних каникулах. Лежали в обнимку, треская мандарины и засматриваясь кинематографом. В одиннадцатом классе я выбрал те же предметы, что и Неля в свое время, но сдал хуже. Мне не хватило нескольких баллов, чтобы поступить в тот же город, где жила она. Я не пошел учиться даже в колледж. Сильно поругался с Нелей и по осени загремел в армию. Тут наше общение сошло на нет. Хотя со следующим Новым годом мы друг друга поздравили. Она даже отправила мне коробку со снэками, лапшой быстрого приготовления и иными вкусностями. Но после службы началась совсем иная жизнь. Я завел привычку курить. Ночью меня донимали кошмары. Жизнь словно стала жвачкой, потерявшей вкус. Каждый день, нося на себе пустую оболочку, я искренне выжидал момента, когда меня наконец-то собьет какой-нибудь лихач на «девятке». Даже по сторонам не смотрел, проходя по пешеходному переходу. Один шарахался по центральным улицам; ну, как один… я сливался с обществом, таким же избитым внутренне. Скоро я чуть не свихнулся и точно определил, что пора что-то менять. Перебрался в город, куда так желал попасть в школьные годы. Каждый вечер видел красные огонечки на верхушках зданий. Только вот теперь они не приносили мне тех эмоций, что раньше. Вернее, они вообще никак не откликались в моей душе. На них даже и глядеть не хотелось. Я вступил в другие отношения, думая, что новая девушка осчастливит меня. Ложь. За моей показной улыбкой ничего не скрывалось. Я даже влюбленности не почувствовал; что тут говорить о любви. Неля тоже к тому времени встречалась с каким-то молодым человеком. Оба мы не справились. Встретившись случайно у бутика с парфюмами в ТЦ «Галерея», я вздрогнул, затаив дыхание. Я как будто смотрел на живого призрака чего-то прошлого. Она переменилась, но это непременно была она. Неля шла с подругой, улыбалась, что-то рассказывала, взмахивая руками, а затем тоже увидела меня и остолбенела. Слово за слово. Как с чужим человеком, но таким… родным. Я ради шутки позвал Нелю в кино, ведь знал, какой она обожатель кинематографа. Ради шутки она и согласилась. Больше мы друг друга не отпускали.

Все эти годы я всякий раз вспоминал Диму и Сашу. Прокручивал в голове их поступок. Помню: кто-то сразу, не раздумывая, окрестил их психами, кто-то находил им оправдание. Мы все можем догадываться о причинах поведения, пытаться остановить подобные происшествия, дать самые лучшие условия жизни, но все равно вновь и вновь будут находиться новые стрелки. Непонятно до конца, что это, определенные условия, порождающие желание убить или просто психологическое отклонение. Мы не сможем понять, что творилось у Димы и Саши на душе. Как именно они проносили через себя жизнь и почему с такой твердостью решили встать на подобный путь.

***

Русское кладбище со времен «Отцов и детей» не изменилось. На позеленевшей майской траве хаотичным образом раскиданы серые безымянные кресты. Покойники, спящие под ними давно забыты. Их не охраняет даже дешевенькая загородка. Все заросло травой. Но среди этих крестов, так же хаотично стоят и могильные камни, памятники, уже с оградками, обычно, либо серого, либо зеленого, либо голубого цвета; почти всегда с облупившейся краской. Лавочки на кладбище безобразно впихнуты в и так узкие тропинки; приходится обходить. Каждый словно и норовит занять для своего покойного родственника кусок земли побольше, надеясь, по всей видимости, когда-нибудь в будущем отгрохать на этом месте дом. Грустно все это… Никому не нужен единый стиль, общая лаконичность, каждый городит свое, приправляя вычурностью.

Мы с Никитой пробираемся, отбиваясь от веток, нещадно летящих в наши лица. Мы ищем особое место.

– Нам вроде прямо. – в очередной раз блужусь я.

– Ну-ну, – уже иронично подмечает мою ошибку Никита, – Опять влечет заблудиться и выйти к болоту? – он улыбается; скромно, но в этой скромности проносится ехидство, как у ребенка, – Без меня сюда не приезжай. Либо себя погубишь, либо себя и жену с дочерью. – наконец выдает он.

В глубине этого кладбища находится могила, которая каждое семнадцатое мая заполоняется венками, ленточками; лежат цветы, горит лампадка. Справа от надгробия пушится уже взрослая черемуха, которая как раз зацветает к нашему приезду. Под ней вбита монолитная скамейка. Мы сначала прибираемся, зачищаем все последствия зимы и вандалов, а после стоим и смотрим на человека, который, в отличие от нас, никак не изменился. С надгробия на нас поглядывает все тот же Саввка с его наивным, юношеским взглядом. Мы выросли, а ему все еще семнадцать лет.

Еще почитать:

Коротко о жизни

Серегины байки

Несбывшаяся жизнь — Несбывшаяся жизнь. Глава 1

Маленький мальчик по имени Лев