Мать
А лучше закрой мне глаза,
Повязкой стерильной,
Чтоб было о чём рассказать,
О жизни «счастливой»!
Со скрипом коляска преодолевала трещины и неровности грязного асфальта. Женская рука, грубо покачивающая закрытую люльку, будто впивалась в неё костлявыми пальцами. Странную смесь из сожаления и страха вызывал худощавый вид истощённой матери. Чуть ниже её помутневших глаз растекались тёмные круги, отвоёвывая каждый дюйм бледного лица. Спутанные локоны чёрных волос едва касались воротника не выглаженной рубашки. Её сухие губы повторяли: «Тише, тише…». Прохожие безразлично двигались по своим делам, изредка поглядывая на уставшую женщину, совсем не замечая, как истошный детский крик заполоняет всю улицу. Визг неугомонного чада обжигал, калечил сознание, раздражал каждый нерв. Ребёнок переставал плакать лишь тогда, когда давился слюной или нуждался во вдохе. Согнувшись, родитель приговаривал: «Тише, тише…». Но шумное дитя ничего не понимало, наоборот, словно назло, оно становилось ещё громче, ещё резче. В голове у его матери ворочались вопросы: «Неужели выращивать орущую личинку – мой единственный смысл жизни? Задача, которой меня наградил мир, и с которой я не могу справиться? Если так оно и есть, значит, я плохой, ненавидимый самой природой человек?» Треск колеса, застрявшего в особенно глубокой трещине, вывел из мрачных раздумий. Принявшись вытягивать коляску, охрипший голос стал во всю доступную силу требовать: «Тише! Тише!» Крик младенца становился оглушительней с каждой секундой. Спустя несколько минут, как только удалось освободить колесо, женщина потянулась приоткрыть капюшон коляски, чтобы в очередной раз попытаться прекратить вопль. Конструкция со скрипом поддалась дрожащей руке. Достав что-то маленькое из кармана, хрупкая кисть потянулась внутрь люльки. Гримаса усталости быстро сменилась неестественно вытянутой улыбкой, которая обнажала белые, неровные зубы. Какое-то время мать вглядывалась в окровавленную пелёнку, и расположившуюся по её центру соску, окружённую лишь пустотой. Она закрыла капюшон и, продолжив свой путь, продолжала бормотать себе под нос: «Тише, тише, тише…»
