1 глава

Невыносимо. Мне было просто невыносимо этой осенью. Капли, кружась, падали с неба, дождь танцевал свою заливистую мелодию – мне было плевать. Каждый человек внутри себя носит свою драму. У каждого есть над чем поплакать долгими осенними вечерами.  О чем взгрустнуть. Уронить скупую мужскую слезу. Мы все носим «жало в плоти» (2Кор 12:7), с левого бока над нами всегда летает, как черная летучая мышь, бес, а справа грустно на это взирает Ангел-хранитель. За столько веков так ничего и не поменялось, мы все еще несвободны. Если каждого жителя планеты Земля одновременно освободить от бесов, которые поработили его,  то звон цепей стоял бы еще полгода. Полгода, не меньше. И мы делаем вид, что у нас все отлично. Бегаем, суетимся.  Ругаемся с шефом и коллегами, отстаивая свою «свободу». В то время как наша душа сидит связанная по рукам и ногам, в кандалах, с кляпом во рту, с приставленным бесами ножом к горлу. Мы безвольны, апатичны, ленивы. Сложно быть «живчиком» на батарейках, когда ваша душа лежит в цепях. Отсутствие силы воли – тоже показатель.  Это означает, что кто-то выпил вашу волюшку то, да через трубочку, как коктейль. Нельзя думать, что это навсегда. Что вы никогда не освободитесь. Не отчаивайтесь. Уныние на руку врагу – так не унывайте. Держитесь, держитесь изо всех сил, даже если на вас падает бетонная стена – держитесь. Открепляйте цепи по одному звену. Не надо все вместе,  можно не выдержать, да и внимания много привлечете. Из тюрьмы делают подкоп не один день, наберитесь терпения. Ваша  жизнь – в ваших руках. Не надо отдавать бразды правления незнамо кому. Важно, чтобы душа принадлежала Богу. И тогда все сложится. Готовьте побег медленно, а сбегайте быстро. Раскрепляйте звенья, рвите цепи, бегите на свободу – только вы можете это сделать! Ваша судьба – в ваших руках. Вы – тот, кто за рулем, а не пассажир. Так думал я, выкапывая свеклу. Жизнь прекрасна и удивительна: с утра ты в деловом костюмчике с хипстерским стаканом кофе наперевес мчишься в стеклянный офисный парадайс, этакий «Волк с Уолл-стрит»(с), готовый порвать всех и вся, и тем же вечером ты, в дырявых подштаниках, советских резиновых сапогах и телогрейке, которая вживую видела Сталина, выкапываешь свеклу. Пот течет ручьями, заливая твои дорогие духи, ты воняешь как старый козел навозом; ревматизм, чтоб его, или какая неведомая хворь скрючивает твое молодое тело, но ты пашешь, пашешь как новенький трактор, потому что раз мама сказала «надо», значит надо. Мои вопли о том, что дача для отдыха, что здесь нужно лежать на шезлонге все лето, попивая коктейль через трубочку и изредка устраивать променад до озера, где так же чинно можно рассекать чистейшую воду, распугивая своим «дельфинчиком» местных уток, не принимались в расчет. Я мог надорвать себе горло, доказывая это, но мои предки упорно сажали здесь картошку, морковь и свеклу. Родители, пережившие девяностые – это сила. Они никому не верили. Ни одна партия или правительство со времен СССР не вызывали у них доверия. Они верили только в свои мозолистые руки и в землю, которая в те страшные годы выкормила всю нашу семью – маму, папу, дедушку, бабушку, меня и мою сестренку. Папин завод накрылся медным тазом, как сейчас модно, он «объявил банкротство», а тогда говорили просто: «приказал долго жить». Кто-то крупно нагрел руки на этом на всем, а мой папа еще месяца три по инерции туда ходил, хотя ему уже не платили ни гроша. Просто никак не мог поверить, что это случилось. Жизнь рухнула в одночасье. Мать получала какие-то гроши, с большой задержкой, на своей дурацкой работе. Моя принципиальная, честная мама, никогда ни одной копейки не укравшая, говорила, что просто физически не может смотреть на людей, которые несут хлеб по улице. Ей просто больно смотреть на это, зная, что ее дети сидят дома голодные и куска хлеба наша семья не видела полгода. И многие идут вечером с этими сумками, из которых торчат батоны. И запах стоит. Хлеба. Запах хлеба. И батоны эти…Их видно. Они выглядывают из всех сумок и пакетов этих счастливых людей. И она не может никак взять в толк, откуда эти люди берут деньги, чтобы купить эти замечательные батоны? Ведь в нашей семье денег не было уже месяцев семь. И она внезапно поняла, что еще чуть-чуть и она легко сможет наброситься на этих людей на улице и отобрать эти батоны и вцепиться в нежное горячее тесто и рвать его зубами, и есть, есть, прямо на месте, и пусть ее арестуют, арестуют, но она так больше не может… К счастью, до этого не дошло. Какая-то сердобольная соседка принесла нам кусок маргарина. Невкусный, страшный. До перестройки мы бы на него и не посмотрели. Но мама где-то обменяла свою любимую кашемировую кофту с бусинками на ржаную муку. И она смогла печь нам из этого богатства лепешки каждое утро. И мы как-то продержались месяц. А потом папа что-то где-то подкалымил. Маме выдали какие-то копейки на работе. И огород. Пошла картошка, свекла, морковь. И мы продержались до следующего лета. А потом еще посадили картошку. И опять продержались. И еще год. А потом как-то все наладилось. Мы не умерли. Хотя на это, наверное, рассчитывали те, кто придумал ваучеры. Мы не умерли, хотя, скорее всего, этого хотели те, кто затеял перестройку. Мы не умерли, хотя всё, чем страна была богата, чем наш народ был богат – фабрики, заводы, природные ископаемые – разворовали, или, как тогда говорили, «приватизировали» так быстро, что мы и глазом не успели моргнуть.  Но мы не умерли. Мы не сдались. Мы не впали в панику. Мы понимали, что любая паника опасна лишним расходом энергии, а он чреват в таких обстоятельствах смертью. Мы как-то молча сцепили зубы и прошли через всё это. Мы всей семьей выжили в те годы. Поэтому сейчас я, успешный бизнесмен, молча выкапывал свеклу. Я мог бы нанять любых дачных мужиков, да даже за бутылку, чтобы они это сделали вместо меня. Мог бы сейчас сидеть чистеньким в ресторане, покуривая сигару и попивая виски, как делают все молодые бизнесмены, пока еще живы в нашей стране. Но я заткнулся, я сказал свой гордыне: «Иди прочь»,- и я пахал, как последний батрак, потому что я обязан был тем, что выжил в 90е – моим родителям, их мозолистым рукам, и этой картошке, этой моркови, этой свекле.

2 глава

Мать прокричала с крыльца, что мне пора «заворачивать», отец наварил кофе по его фирменному рецепту. Кофе было с перцем, прогревало «на ура». Я все время кашлял от его «ядрености и могучести», родоки смеялись. Бесплатный аттракцион с детства: напоить или накормить детей всякой фигнёй, а потом смотреть, как они кашляют, морщатся или чихают —  родителям тоже же надо как-то развлекаться. Я тщательно вымыл руки под деревенским умывальником, сел на старое кресло, утонув в нем и понял, что я не встану. Просто не встану и все тут. Мышцы стремительно дервенели – завтра я без стона не поднимусь и на второй этаж. Взял чашку с кофе – рука дрожала. Родители переглянулись и подхихикнули. «Эк тебя ушатало», — крякнул папа. «Давно не копал», — поддакнула мама. Я хотел что-то им сказать, но какой-то незваный, непрошеный комок подкатил к моему горлу, и я вдруг подумал, какой я счастливый – они оба живы. Не всем так повезло на планете Земля. Сестры не хватало для полной идиллии – щас бы мы поцапались и пэрэдайз бы закончился, не успев начаться. Столько лет прошло, время яростных драк за пульт от телевизора было в прошлом, сейчас мы переругивались беззлобно и скорее по привычке. Мне нечему было завидовать –  родоки обещали припахать ее завтра на плантации морковки, и она уже согласилась – еще п, можно подумать, у нее были другие варианты. Мне надо было ехать несколько десятков кэмэ по темноте, а уже клонило в сон. Разумеется, родители стали уговаривать остаться, но я, как никто другой, знал, что с утра в направлении столицы отсюда такие пробки, что нужно выезжать часа в четыре ночи, а это означало что я совсем не высплюсь перед важным совещанием – не не не, это не варик совсем. Я стер невидимую сонливость с лица, крепко обнял своих и вышел за ворота. Туман стелился по озеру. Машина была вся в мороси.  Я протер тряпкой лобовое стекло, завел машину. Хотя было такое ощущение, что моя машина завела меня. Как игрушку, как девайс. Ощущалось, что я был приложением к ней. Я сел за руль так, как будто это было предначертано, как будто мой путь был железобетонно проложен во всех линиях реальности. Дорога вела меня, а не я вел машину. Никак не мог отделаться от этого странного чувства. Моя машина владела ситуацией полностью. Она знала мой Путь. И я не мог ей противостоять. «Надо же,- подумал я. Как они подзарядили мою тачку. Неужто вызов в Центр. Али еще какое дело». Сонливость при этой мысли сняло как рукой. Не смотря на все  обывательские события в моей жизни, на то, что эту жизнь я, в общем-то, жил, одновременно я существовал в нескольких реальностях. Это было достаточно опасным делом, потому что в то время пока на Земле была ночь и все добропорядочные граждане спали, в моем сне был ясный день, и я активно сражался во всех остальных слоях сна. Просыпался я, как нетрудно догадаться, дико уставшим. Не то, чтобы я этого очень хотел. Я вполне был бы рад жизни обычного горшечника, живущего на краю скалы где-нибудь в Италии 19го века. Лепил бы горшки, продавал бы на рынке, много бы о себе не мнил, цену не завышал, любил бы Бога, себя и людей и был бы доволен. Но нет же, нет. И угораздило меня опять. Те же яйца, только в профиль. Планета Земля, родные вы мои грабли. Мой лоб усеян синяками и шишками от вас, мои дорогие, и я все еще, второгодник, сижу за последней партой класса под названием «Жизнь». И я не мог даже ропотных полслова сказать Богу в молитве по этому случаю. Я был здесь, на Земле, в самой заварушке чистилища. Жаловаться я не мог – я знал, что в аду в бесконечность раз хуже. И каждая жизнь на Земле конечна, а в аду придется мучиться вечность. Поэтому я старался не унывать и держал хвост пистолетом. Машина шла как нож по маслу, мягко и уверенно, так, как будто я совсем не влиял на её движение, как будто её, как игрушку, везли за собой на веревочке. Ну, видимо, предстоял бой. Да не один. Откуда такое внимание к моей тачке? Надеюсь, это наши. Прочитал несколько защитных молитв, настроился на наши каналы. Почему я, светлый, сомневался? Потому что темные в последнее время научились тютелька в тютельку имитировать светлых. Волки в идеально выделанных овечьих шкурах разговаривали как овцы, вели себя, как овцы, щипали траву, как овцы, пили кофе, как овцы, делали вид, что делают общее светлое дело, как овцы. Не прикопаешься. Это еще ладно, но вот эти вот противные внушения мыслей через мозг… Я неоднократно говорил своим, что всех наших мыслей они не знают, и поэтому всегда возможна некая фора: они узнают о наших планах тогда, когда планы уже воплощены в жизнь. Но вот если светлый ведется на эти бесовские внушения, тогда совсем беда – беда. Я не мог спокойно смотреть фильмы о дикой природе, где муравьи становятся порабощены спорами гриба Офиокордицепс, который настоятельно требует, внушает им, чтобы они пришли на определенную травинку, чтобы он мог размножиться там. Разумеется, грохнув перед этим бедного зомби-муравья. Или вот жуки Ломехуза, которые опьяняют муравьев так, что они им скармливают своих детей, только чтобы эти драгдилеры позволили муравьям опьяняться дальше. По-моему, все плохое, что вообще случалось в этой жизни с муравьями, было придумано только для того, чтобы человек полностью осознал бесовское дурное влияние на себя. Чтобы он задумался. Муравьи – это прям наглядный пример для всего этого. Из серии: «было – стало». Ты был бодрым муравьем и вдруг перестал работать, морально разложился на пиксели и кормишь своими детьми каких-то трутней ради нескольких пьяных минут веселья. Или у тебя были друзья и семья, но ты заразился спорами гриба, слышишь его голос в своей голове и идешь куда-то умирать, чтобы его споры могли родиться в другом месте, да еще и первое время питаться твоим трупом.  В вашей голове должен быть один голос – ВАШ. Иного не дано. Все, что не ваше – привнесено извне. И, естественно, с целью погубить. У темных нет других целей, не обольщайтесь.

Я еще раз прочитал все необходимые молитвы и проверил свой мозг на наличие вторжений. Они научились подделывать мой внутренний голос, мои интонации, создавая иллюзию своих внушений, выдавая их за мои собственные мысли. Я знал об этом и, пару раз обжегшись на молоке, всегда дул на воду. «Береженого Бог бережет», — всегда говорила моя мама. Настроился. Тишина была мне ответом. Светлые не хотели говорить со мной. Вели мою машину на веревочке, как пластмассовый грузовичок в детском садике тянет малыш, и молчали. Хм, странно. Но кто я такой чтобы обсуждать планы высших? Я просто солдат, который тянет срок на этой планете, несет свою службу, и рад послужить Богу и выполнить Его задачи.  Кто я такой, чтобы удивляться событиям в моей жизни, после стольких веков? Я прочитал еще раз молитву, на сей раз посильнее, почувствовал тепло в груди и в ладонях и решил расслабиться – будь что будет.  «Двум смертям не бывать, а одной не миновать» (с).

3 глава

Уже достаточно стемнело, чтобы видны были звезды. Серебристый туман стелился по обеим краям дороги, и, если бы я был романтично настроен,  это могло даже понравиться. Но мне не нравилось. Я знал, что в тумане всегда легко спрятать и спрятаться. Туман прикрывает ваши грехи и туман же скрывает зло. Я не хотел попасть в передрягу, совсем нет. Есть такие вечера, когда ты понимаешь, что ехать сегодня на машине – опасно. Что темные сделают все возможное, чтобы устроить максимальное количество западней для тебя и твоей тачки. Но если нет вариантов, тогда все, что ты можешь – помолиться, опустить забрало и отправиться в путь. Сегодня был один из тех вечеров, когда я понимал, что ехать опасно. Это было где-то около двухсот километров до Москвы, когда я увидел ее. Беззащитная девушка в белом платье, голосующая у обочины. Совершенно непонятно, как она тут оказалась. Я нажал на тормоз, и тут же мой внутренний голос заорал: «Не делай этого!». Но я хотел быть хорошим, я хотел спасти ее, я хотел поступить правильно. Я же светлый, я делаю добрые дела. Я подавил этот голос, заткнул внутреннего паникера. Проехал чуть-чуть дальше, выглянул из бокового окна — она приближалась к моей машине, бледная, красивая, печальная. Почему-то бешено заколотилось сердце и немедленно возникла боль в правом виске. «Уработался»,- вспомнил я про свеклу и мои огородные трудовые подвиги и начал торопливо отстегивать ремень безопасности, при этом краем глаза случайно зацепил зеркало заднего вида. Она не отражалась. Я еще раз выглянул в боковое окно – она была совсем рядом. Еще раз в зеркало заднего вида. Нет ее. «Гони!», — заорал мой внутренний голос и я дал по газам в тот момент, когда она уже схватилась за ручку двери. О, как я гнал под 180.  О, как я орал. Как я орал. Профессиональный дебил. Девушку он пожалел. Идиот. Щас бы пошел на корм темным. Я гнал под 180 км в час и орал. Годы тренировок, годы различения темных от светлых и наоборот, годы практики – ничего не значат. Я прокололся как второклассник. Джентльменом он захотел быть, ага.  Сколько таких историй, после которых водителей автомобилей, пожалевших призрачных путников, не находят никогда. Разлом в защитном поле земли(?), трещина в тектонической плите(?), прорыв инферно(?), место, откуда просачиваются темные(?) – я не знаю, что это такое. Если б знал – сказал бы. Но я не знаю. «Страшно, очень страшно, мы не знаем что это такое. Если бы мы знали, что это такое, но мы не знаем, что это такое»(с). Все, что нужно делать – давать по газам  в случае, если вы видите то, что не отражается в зеркале. Если при приближении объекта ваше сердце, надрываясь, делает 300 ударов в минуту, если ваш висок болит так, как будто его прямо в эту секунду сверлят электродрелью – бегите. Берите ваши ноги в руки и тикайте.  Не нужно пытаться разобраться, что вас разрушает. Не надо задавать лишних вопросов, вам совсем не нужно понимать механизм воздействия. Да и, в принципе, он везде один и тот же  — разрушающая все и вся ненависть к роду человеческому. Бегите. Спасайтесь. Я гнал как безумный, пока не понял, что она отстала, и никто мою машину больше не атакует. Попытался взять себя в руки – но руки мои тряслись. Передо мной замаячила горящая неоновыми огнями заправка с магазинчиком и кафе – я здесь частенько перекусывал, пока гонял к родителям. Взвесив «за и против» и просканировав пространство на наличие темных, я решил все-таки выйти и поставил машину так, чтобы её было видно из окон кафе. Взял два двойных кофе сразу и бутерброд. Сел у окна, чтобы мониторить машину. Кафе было пустым – только в углу спал какой-то несчастный  дальнобойщик. О, дальнобойщики могли бы много рассказать о людях в белом, стоящих по ночам у обочин дорог. Жаль, что без подробностей – подробности ушли в могилу вместе с теми, кто остановился, чтобы подобрать путников. И когда же я буду соблюдать базовые нормы безопасности? Все нормы безопасности написаны кровью светлых. Они стоят всех тех ошибок, которые были совершены. Это те нормы, которые у нас соблюдают даже первокурсники. Все, но только не я. О, конечно. «На Бога надейся, но сам не плошай»(с) – все знают об этом, но не все следуют этому золотому правилу.  В этой жизни надо смотреть в оба, пока здесь, на этой планете, тусует враг рода человеческого. Смотри в оба, ни на секунду не теряй своей бдительности. Впрочем, внешние воздействия не идут ни в какое сравнение с внутренними. Внешних врагов очень легко победить, если враг не успел прогрызть стенки вашей души и поселиться внутри. От это от самое страшное.  Потому что на его обнаружение может уйти вечность. Вы будете думать: «Это моя натура, это мой характер, ну вот,  я был в гневу и успокоился же, ну вот, был грех блуда, но теперь же я чист, чист, ну вот, я снова выпил, но я не алкоголик, ну вот я осудил друга, но за дело же, он заслужил»,- это все фигня, все ваши отговорки и оправдания, грех внутри, он никогда не покидал вас, он припаркован внутри, всё что вы можете сделать – это покаяться. Вы покаетесь, Всевышний избавит вас от греха, но фишка в том, что этот грех будет лететь за вами всю вашу жизнь, на некотором отдалении, метра два-три, не больше, и тупо ждать, когда вы ошибетесь. Когда вы ошибетесь, когда вы будете ослаблены, расслаблены, склонны к жалости к себе, склонны к ропоту на судьбу и на Бога, и вот тогда… и вот тогда эта тварь сделает все возможное, чтобы вселиться в вас снова. Так что бди. Бди всегда и везде. «Следи за собой, будь осторожен»(с). А я и был. Я и был, правда. Я старался. Я был бдителен. Я был осторожен. Я бдел. Кроме некоторых моментов, например, таких, как сейчас. Как жопой чуял что будет  какая –то жопа на дороге. У всех водителей есть это седьмое чувство – они все знают, что будет что-то неладное в пути. Некоторые, самые опытные, внимают этому чувству и остаются дома. «Лучше три дня подождать, потом за день долететь»(с). Но я был какой- то наивный. Я всегда думал, что темные не заинтересованы во мне. Что им незачем тратить на меня силы, ставить мне подножки, искушать меня, устраивать ловушки, делать все, чтобы погубить меня. И, тем не менее, я был лакомым кусочком для темных, раз день за днем, непрестанно, они пытались меня уничтожить. Не потому ли, что всю мою жизнь я решил посвятить Богу? Не потому ли, что я решил отдать все, что имею – все годы моей жизни – Ему, и только Ему одному? И это, именно это, бесило и раздражало темных. Не справившись с тем, чтобы отнять мою жизнь (ха-ха, это не в полномочиях этих недалеких тварей), они пытались лишить меня как минимум спокойствия, как максимум разума. Ну, от любых сумасшествий отлично помогает непрестанная Иисусова молитва, и я, глядя в мой черный кофе, именно ее сейчас и читал про себя, стараясь не сильно шевелить губами, чтобы в кафе не привлекать ненужное внимание окружающих. Следите за собой, следите за собой в кафе, следите за собой в любом месте – врагам не обязательно знать, что вы творите про себя Иисусову молитву, это совершенно не нужная информация для них, скрывайте, не давайте им фору. Я отдал свою жизнь Богу, я сделал это, и я ничуть не жалел. Я не был монахом – в последние времена, которые уже наступили, спастись в монастыре так же трудно, как и в миру, если не сложнее. Не нужно обольщаться – тиканье оставшихся часов последнего времени уже слышно вовсю. Сколько оно продлится: сотни тысяч лет, или несколько часов – этого не знает никто. Если кто-то в интернете, либо где – то еще, надрывая глотку, орет, что знает – он лжец и служит тьме.  Потому что тьме выгодно, чтобы мы боялись конца света, дрожали от страха, тратили энергию, сходили с ума, не делали того, что должны делать. Но люди, истинно верующие в Иисуса Христа, никогда не будут напуганы перед Апокалипсисом. Они будут сосредоточены на молитве. Потому что у верующего человека в последние времена каждая секунда на счету и у него нет времени, чтобы тратить его на шарлатанов и лжецов, орущих, что они знают точно последний час, минуту и секунду, когда наступит конец света.  Мне было все равно до часа и даты, я итак знал, что времени у меня немного. Я хотел полностью очистить свою душу перед смертью, когда бы она ни наступила. Я был собран, я был сосредоточен. Жалкие попытки темных, конечно, выдергивали меня из мерного ритма этой подготовки, но из седла не выбивали. Я знал, что они будут, я знал, что на этой женщине в белом приключения сегодняшнего дня не закончатся. Внезапно заныла спина – свекла давала о себе знать. Или свекла, или эта дура все-таки зацепила меня своей тьмой – в пояснице скапливается вся негативная энергия, набранная человеком за всю его жизнь. Я машинально потер рукой спину и почти автоматически взглянул на мою тачку. Она светилась. Клянусь вам, она светилась каким-то странным зеленоватым светом. Я  с таким стуком поставил чашку кофе на стол, что сзади проснулся  несчастный дальнобойщик. «Тысяча барабулек тебе в глотку, какого?!», — взревел я и выскочил за дверь. В воздухе внутри кафе осталось висеть легкое недоумение. Я подскочил к тачке, она все еще светилась, даже при моем приближении. «Дело ясное, что дело темное»(с).  Достал крещенской воды из бардачка, тщательно побрызгал тачку снаружи и изнутри, перекрестил со всех сторон: зеленое свечение прекратилось. Довольный, сел в тачку и дал по газам и только сейчас заметил полностью офигевшие лица кассира, официантов и дальнобойщика, прилипших к окнам кафе.

4 глава

 Мне было все равно. Я мчал в Москву, как будто за мной реально гнались. Я очень хотел в душ. Я хотел в душ и горячего домашнего чая перед сном. Потом помолиться, чтобы еще и с ауры смыть этот странный вечер. И с разбегу в мягкую теплую кровать. У меня было все выверено буквально до минуты, если бы не эта тетка в белом. Сбила все мои грандиозные планы. И сейчас я вынужден был гнать не по-детски, чтобы хотя бы немного поспать. Мне крупно повезло – нигде не было полицейских засад, иначе я бы нарвался. Мне было все равно, как это называлось, мне было по барабану, кто насылал на меня и мою тачку это все, я хотел понять одно  — почему? Я не был занят сейчас в крупных проектах, я не отсвечивал, всё, что я делал – работал и копал по выходным морковку у родителей на даче – почему, блин, я? Почему я оказываюсь опять в заварушке века, чем я, блин, насолил темным так, что они преследуют меня в реале? Какого хрена? Мне хотелось орать, орать, взявшись за руль, потому что в моей размеренной жизни только вот еще не хватало проблем такого масштаба. Мне оно было не надо, я прекрасно знал, чем это пахнет. Да и родителей не хотелось подставлять. Темные знают все наши уязвимые места – сердце сжимается при одной мысли об этом, и в эти моменты все, что остается – только молиться. Так все-таки —  за что? Зачем? Почему? Почему, блин, я?  Я чувствовал себя котенком, попавшим в тигровую схватку – пока разбираешься, что к чему, можно здорово схлопотать по мордасам. Была у меня одна догадка, в которую я напрочь отказывался верить. Просто не хотел. Вот просто никак. А «ларчик», как всегда, «открывался просто»(с). Возможно, светлые придумали для меня новое масштабное задание, которое, кхем- кхем, не поторопились сообщить. А вот темные как раз о нем уже в курсе, и именно поэтому они преследуют меня. Мило, очень мило. Я без проблем, как ни странно, доехал до дома и уже мылся в душе, когда меня снова осенило, да так резко, что я дернулся и пена от шампуня попала в глаза: «Светлые мне все сказали вовремя. Это я, тупой, не понял». Или понял, но не так. Или сделал вид, что не понял, потому что, если бы я понял, это означало бы одно – начало битвы. А я не хотел. Я, лень, знал,  что это означает  начало новой заварушки, и биться не спешил. Моя ветхая тленная земная  натура сделала вид, что ничего не видит и не слышит, и никаких сообщений от света не получала. «Эдак я совсем не спасусь», — подумал я, спешно вытираясь полотенцем. Напялил белый махровый халат, как в отелях (не думайте, что спер – честно купил), заварил себе чаю, уставился с чашкой в руке в ночное окно.  Москва в последнее время похорошела даже ночью. Иллюминации прибавилось, город красивый, что ни говори. Я отхлебывал горячий чай, смотрел на ночные огоньки и думал, что я, кажется, проморгал сообщение из Центра.  Помолился, почувствовав «сопротивление материала» (ох, как же я ненавидел этот предмет в универе!) – воздух вокруг меня был раскален и насыщен действиями темных. На меня не то, что колдовали, нееет, берите выше.  Я был под прямыми действиями бесов, а это случалось только тогда, когда я был на поле сражения. Я был на поле сражения, ребята, сам того не зная, в меня уже стреляли, и я должен  был обороняться. Все софиты были направлены на меня, и я метался в кругу света, внезапно пойманный прожектором, как на сцене перед огромным залом, один, и ничего не понимал. Было одно желание — спрятаться, закрыть руками лицо и сделать вид, что я ничего не получал, никаких сообщений.  Вот только  есть одна фишка – если ты светлый, ты уже на поле боя, не важно, прислали тебе задание из Центра или нет. По определению тьма объявляет тебе войну в тот самый момент, когда твое сердце приняло Бога во всей его полноте. Ты уже – Воин Света и кому, как не тебе, понимать, что война идет 24/7, 365 дней в году, во все дни, часы и минуты твоей жизни до того самого момента, пока последний гвоздь не будет вбит в крышку твоего гроба. Вот тут, пожалуй, можно немного успокоиться, потому что дальше от тебя ничего не зависит. Страшный суд и мытарства душа каждого человека проходит, уже не в силах ничего изменить. Понять бы еще, блин, везу ли я что-то, или я должен что-то сделать, или кого-то защитить? Откуда такое внимание к моей малозначимой персоне? Я помолился и, накрывшись одеялом, пытался прощупать себя на предмет сообщения от светлых. Есть! Я мгновенно провалился в сон – темные явно не желали, чтобы я это прочел. Наши в таких случаях усыпляют стремительно, все никак не привыкну. Во сне я бегал по прекрасным зеленым лугам с красивыми синими цветами, гонялся за бабочкой с сачком в руках. Одно из крыльев бабочки выглядело как письмо. Я провел за этим нехитрым занятием всю ночь, и лишь к утру поймал ее. Я раскрыл письмо, прочел его и в этот же момент был нещадно выдернут из моего прекрасного сна истошно орущим будильником. Нет справедливости в этой жизни. Однако же я помнил содержание письма. Оно  стояло у меня перед глазами, горело огненными буквами, все то время, когда я безуспешно пытался выключить будильник и торчал в ванной, разглядывая мои синяки от недосыпа под глазами и немилосердно драя зубы. Еще раз посмотрев в зеркало, проведя по опухшей щеке, я сел на край ванной. Я не верил сам себе. Задание было не хитрое, дело было не в этом. Я просто не мог поверить, что его доверили мне. Мне, самому маленькому по всем ступеням агенту, ничем, в принципе, не отличающегося от человека. Там было сказано, что я должен поехать в определенные места, ничего не делая, просто поприсутствовать на некоторых событиях. Я был просто «довесок»,  стабильное стационарное увеличение силы светлой армии. Я был не боевой воин, я был что-то вроде бомбы, которую привозили на поле для устрашения врага. Забегая вперед, от меня требовался только сосуд, начинка была от светлых. Я не был крут, я просто держал свое тело готовым для Бога. Если ему было угодно, он мог с ним сделать все, что хотел. Я служил, как мог. Главное- это было охранять свои границы от темных. Увеличение стандартной боевой силы – просто чтобы все темные знали, что я там как бы есть и как бы могу шандарахнуть, если чо. Пррррекрасно. Этой должности я добивался годами  —  «Бомба запаса», она  должна удовлетворить притязания самых тщеславных карьеристов. Но роптать было нельзя. И отказываться было нельзя. Я еще раз проверил данные на достоверность. Все было точно. Из Центра. Это я его не заметил. Сообщение провисело в моей ауре что то около двух дней, и я так бы и продолжал инстинктивно играть в прятки, если бы не эта девушка- привидение в белом и заварушка по дороге с дачи.

5 глава

Что ж, надо признать, они сработали нам на руку. Как, в прочем всегда – ни одно действие темных не делается без попущения Бога. Они могут сколько угодно делать вид, что они опережают нас, но на самом деле, Бог знает их действия наперед и только лишь попускает или нет происходить этому на земле. Темные чувствуют свое поражение, и именно поэтому предпринимают лихорадочные попытки свалить с этой планеты, о чем судорожно снимают фильмы последние несколько десятков лет. «План А» — не сработал, теперь все ищут «План Б». Но с этой планеты у них путь только один- в тартар, в вечный огонь. После Второго Пришествия. И они это знают. И именно поэтому столь  отчаянно злы и так пытаются как можно больше уволочь за собой глупеньких душ. Людям сейчас даже не обещают несметные богатства за продажу души – несметные богатства тоже закончились, упс. Я видел гардеробщиц в театрах, продавших души. Что им пообещали? Мизерную зарплату, зато возможность облить каждого презрением за порванную петельку? А продавщицы в магазинах? Что им пообещали темные, если они не могут заработать даже на приличный маникюр? Таксисты, хамящие ради удовольствия? Банковские работники, профессионально и умело холодно игнорирующие все ваши вопросы?  Тиктокеры, вытатуированные с ног до головы – единицы зарабатывают миллионы, остальные просто впустую подписали все эти контракты и продали души, тешась лучами славы «на час». Реперы, поющие про бабки и голых баб, с шестерками на лице-если бы вы знали, как недолго длится триумф от продажи души, всех вас ждут в аду, чтобы мучить вечно, когда вы обнаружите это, будет слишком поздно. «Эксорт- дивы», продающие души за брендовые сумки, «поющие трусы» , всех этих глупеньких девочек ждет такая же пустая внезапная смерть, потому что душа давно мертва, а тело все еще продолжает совращать идиотов, которые ведутся на блудные помыслы, за вами так же охотится тьма. «Бьюти-гуру»,  всех родов «инфлюенсеры», «инста-дивы*» (*Экстремистская организация, запрещенная в РФ), эти бесконечно медитирующие «йоги», если бы вы знали, как вы близки к краю пропасти, если бы вы это только знали, вы тут же бросили свое пагубное ремесло. Такое ощущение, что темные даже не предлагают особых благ за продажу души. Тупо вывесили контракт в интернет в общее пользование и считают идиотов, которые продают свои души «за так». Если нет даже искушений, то насколько нужно не соображать своим котелком вообще, чтобы продать свою душу? Отдать ее на вечное страдание, на вечное горение в адском огне просто потому, что было интересно, сработает или нет. И что, когда в аду кожа сдирается раз за разом, бесконечное количество раз, утешает ли экспериментаторов, что «сработало»? Учитывая, что чувствительность тела в аду сохраняется, где, в каком месте должны быть мозги у человека, чтобы он подписал эту хрень, это говно на палочке, этот договор? Что толкает людей делать это? Они же даже не искушаемы…Я каждый раз охреневал от масштабов оболванивания этих людей. Как жаль, что весь ужас содеянного до них дойдет только в аду, они осознают горькую правду о той непоправимой ошибке, которую они совершили. Мне было тяжело сознавать это, но здесь, на этой планете, мы можем спасти только одну душу – свою. Итак, я был не самым лучшим стрелком в «Королевстве», но все-таки, все-таки, я был не безнадежен — мне дали задачу. Моя душа была сосудом для светлых сил, я просто должен был подъехать в места предполагаемых событий и потусить там, чтобы сила небесная была во мне и могла шандарахнуть туда, куда надо. И тогда, когда надо. В общем-то, ничего сложного. Бог руководит тобой, ты выполняешь все его распоряжения, и вуаля —  наше войско побеждает.  Каждый человек влияет на исход битвы, даже если он думает, что у него мало сил или что он плохой воин. В руках Бога плохих воинов не бывает. Я натянул на себя рубашку, брючный костюм, не забыл пшикнуться своим любимым  парфюмом с запахом морского бриза. Светлый  — не значит не модный. «Быть можно дельным человеком, и думать о красе ногтей»(с). Но все хорошо в меру. Причесался, улыбнулся в зеркало. Улыбка вышла слегка дрожащей, и тогда я подмигнул сам себе и сказал, что все получится. Мы не всегда имеем рядом тех, кто может нам сказать это, и тогда мы сами должны позаботиться о себе. Потому что, кто, если не мы? Если рядом с вами нет того человека, который мог бы вас поддержать, знайте, что вы – этот самый человек. Даже если рядом нет друзей, любимых или родных или просто знакомых, способных сказать доброе слово, говорите слова поддержки сами себе. Знайте, что вы не одиноки – силы небесные следят за вами и поддерживают вас в каждый момент вашей жизни. Истинный воин не должен останавливаться даже тогда, когда он не слышит слов поддержки. Наоборот, для него это сигнал ускориться и быстрее идти к своей цели. Потому что именно в такие моменты тьма ждет, что вы сдадитесь. Будьте всегда в форме, идите вперед, не обращая внимания на обстоятельства, особенно, когда тьма очень хочет, чтобы вы сделали это.  Я промониторил пространство перед дверью, потом тачку, было чисто. Купил кофе в хипстерском стаканчике, зашел в офис. Ох уж это нагромождение стекла и бетона, пропитанное нервами, криками, гневом, ненавистью, подсиживанием и истериками сотрудников всех рангов и мастей!  Здесь я всегда чувствовал, что моя сила уменьшается процентов на тридцать сразу, уже на вертушках на входе, куда я прикладывал пропуск. Как будто вместе с электронным считыванием пропуска из меня выходила кровь. Необходимая утренняя сдача крови  всех работников, без этого наше стеклянное чудовище не могло существовать. Капитализм питался кровью сотрудников, его задача была сожрать человека целиком, выдавая ему немного денег, чтобы создать иллюзию равноценного обмена, чтобы он сдыхал помедленнее, чтобы ни в коем случае не хватило сил на семью, хобби, религию, политику или что-нибудь еще, потому что лучший человек для капитализма – это полудохлый человек, отдавший все силы производству или офису,  которому после работы ничего не хочется, кроме как уткнуться в диван. Я знал эту фишку, если бы не вера в Бога, я давно бы сдох. Потому что я видел, какие люди ехали со мной каждый вечер в лифте после работы – это были просто тени, а не люди. Это я не говорю про тех, кто засиживался допоздна – там были просто ходячие трупы. Вековые черные подглазники, серый цвет лица, дергающийся глаз, трясущиеся руки. Ничего не менялось десятилетиями, единственный прорыв был  в Советском Союзе – там людей считали за людей, и весь мир ненавидел нас за то, что нам удалось это сделать. К сожалению, тьма быстро сориентировалась и развалила все, что строилось десятилетиями, и теперь вы вынуждены были хлебать большой ложкой горький капитализм, давясь им, глядя на безрадостную Америку и Европу, которые были им уже сыты по горло.  Эх, «что имеем, не храним, потерявши – плачем»(с). Капитализм высасывал каждого человека до донышка, до смерти, если же силы еще оставались, каждый всегда мог рассчитывать на тяжелый физический труд, изматывающий ненормированный рабочий день и пару копеек зарплаты, как подаяния, чтобы не сдохнуть с голода.

6 глава

 Я разрулил несколько срочных дел и неожиданно для всех написал заявление на отпуск с сегодняшнего дня и спешно ретировался. Сквозь стекло моего кабинета я видел недовольные лица моих коллег, планирующих разорвать меня на совещании – но я сделал финт ушами, взял отпуск и смотался. Не сегодня,  мой серпентарий, не сегодня. В любой другой день я сделаю вид, что рад вашим тупым планам подсидеть меня, но не сегодня, не сегодня.  Я выскочил в мою потайную кофейню рядом с офисом, она находилась крайне не выгодно, за поворотом от основной аллеи, где бродили толпы страждущих голодных сотрудников, они просто тупо не могли сообразить, что за углом может быть неплохое место, их мозг мыслил исключительно линейно. Я мог там спокойно зависать, не боясь быть застигнутым шефом или коллегами. Заказал кофе, уткнулся в него. Почувствовал, что мой ангел крайне настойчиво хочет пообщаться, открыл ему карты на телефоне. Маршрут показал, что я должен заехать домой, оставить тачку на парковке за несколько кварталов от дома («Почему там? далеко же»,- проворчал я, но ангел тут же пихнул меня в бок и этим заткнул меня), потом взять такси, мчать в аэропорт. По приезду в город тоже взять такси, мчать в неприметную гостиницу на краю города, остановиться там и ждать дальнейших распоряжений. Я хотел спросить, почему так странно все, но мне не дали говорить, заткнули мой рот и я услышал только одну фразу: «Так надо». Меня легонько пихнули в спину, я клюнул носом в чашку, что-то типа в режиме: «Допивай», что я покорно и сделал. Зашел на подземную парковку, сел в тачку. Ну что ж. Началось.

Я доехал до дома, прощупал все на вторжения – было чисто. Судорожно собрал сумку, сфоткал все утюги, электроплиты и чайники – я мог оставить что угодно включенным, себе я в такие моменты не доверял, поэтому перед аэропортами всегда все розетки фоткал. Потом можно было в самолете пересмотреть все фото и подумать: «Какой я молодец, все выключил, ничего не забыл».  Надо сказать, это успокаивало нервишки – рекомендую этот лайфхак. Выскочил с сумкой, закрыл ключами дверь, а потом молитвой все входы и выходы в астрале, пусть взломщики помучаются. Помчался по маршруту приложения с картами в телефоне до парковки, кинул там тачку. Хвоста не было. Вообще, после этой бабы в белом  и странного зеленого свечения тачки, темные попритихли, и больше ничего не происходило. Но это не должно было уменьшить мою бдительность, скорее, наоборот. Я взял такси и почти всю дорогу до аэропорта твердил Иисусову молитву. Аэропорт принял меня, как родного. Мда, наоставлял я тут следов, даже приятно. Трассирные следы моих посещений путались в многомиллионных линиях других пассажиров, но моя аура уверенно находила «свои», шла как собака по следу, и я чувствовал приток сил. Я  любил это состояние «между» — когда ты застреваешь между прошлым и будущим. Потому что ни один человек в мире не возвращается из поездки таким же, каким уезжал. Аэропорты всегда были и есть грандиозными порталами, пограничной полосой между прошлым и будущим. Распечатал свой электронный билет, посмотрел на местный аттракцион – заматывание багажа прозрачной пленкой. Один человек заматывает, остальные смотрят за движением пленки, как котята за мячиком – внимательно, не отрываясь, разве что слюнка не капает изо рта. Это происходит от усталости и недосыпа – человека хлебом не корми, поставь в очередь  и заставь на что-нибудь маятниковое глазеть – и вуаля, он тут же зазомбируется, ведь люди радуются любой возможности не думать. Даже такая мелочь, как обмотка чемоданов может служить добру или злу. Я проштамповался, постоял в вечно нервной очереди к рамке досмотра, где кричат, грубят и ящики бросают так, как будто началась Третья мировая война, где человек человеку – волк, «Вас здесь не стояло!», и все в таком роде. Прошел через рамку, ни один из моих амулетов не запищал, чему я был несказанно рад, я так устал оправдываться во всех аэропортах мира, доказывать, что я «не осёл». Вышел в огромный индустриальный зал, взял себе кофе на каком-то островке кафе. Сел за стойку с видом на самолеты. Эх, красивые все-таки белые железные птицы, как ни крути. Каждая компания думает, как бы их так раскрасить, чтобы выделиться – а они все красивые. И только Бог знает, какой из них суждено долететь, а какой – разбиться. Так чего же нервничать, страдать и бояться, если мы все – в руцех Божиих?  

7 глава

Я еще подумал- подумал, и сожрал бургер. Гулять, так гулять. В самолете еще, неизвестно, покормят ли. Самолеты сейчас стали как маршрутки или поезда – все достают свою еду (ох уж эти запахи вареных яиц и жареной курочки!), из самолетного меню брать – для обычных людей слишком дорого. А эти дополнительные опции вроде платы за кресло – я уверен, что когда-нибудь они придумают лететь стоя, вот помяните мои слова. Ненасытное  жерло капитализма сжирает всё подряд, и ему все мало и мало. В  его глазах человек никогда не стоил больше чем  вот эти вот цветные денежные бумажки. И вот я вынужден жрать бургер в аэропорту, потому что в самолете он будет дороже, плохого качества и вряд ли мне вообще достанется.

Я сел в самолет последним, не любил стоять в очередях. Очереди отупляют человека. Люди так истерично выстраиваются в самолет на посадку, и стоят, стоят в этой очереди с тяжелыми сумками в руках, как будто эта очередь – необходимая плата за полет. Сдача крови. Я не хотел никому ничего сдавать, поэтому я сидел в кресле до последнего. Я летел и ни о чем не думал. Мимо проплывали облака. Куда я лечу? Зачем? Что я буду там делать? Все эти вопросы мой мозг судорожно выдавал бы мне в такой ситуации еще год назад, но не теперь. Ооо, нет, не теперь. Теперь я был «сам с усами», я знал, что все в моей жизни предопределено, за мной и  моим Путем следят добрые милосердные и милостивые глаза Бога, я был не в праве сомневаться. Если надо лететь – значит надо лететь. Если надо послужить пустым сосудом для светлых – значит, сделаю все, что смогу. Моя гордыня была давно запихнута в неприличное место, я больше не тянул одеяло на себя. Все, кто тянули одеяло на себя, надеялись, что максимум, что будет – они упадут с дивана, а по факту все они упали в ад. Я так не хотел. Нетушки, я так, постою в конце очереди, ничего со мной не сделается, гордыня моя не сломается об колено, потерпит. «Бог терпел и нам велел – потерпи»(с). Иногда тренировка долготерпения – это лучшее, что с нами могло произойти на этой планете. Стюардесса всем принесла воду. Вода – единственное, что было на этом рейсе бесплатным. Спасибо и на этом, как говорится. Благодарствую, что не стою, как в маршрутке, держась за поручень. Я почувствовал легкую вибрацию под полом, мгновенная боль в правом виске не заставила сомневаться – темные выследили меня и заявили о своем существовании. Они летели за моим самолетом, как летучие мыши в клипе Бритни Спирс «Toxic». Я не был удивлен, странно только то, что мне дали спокойно сесть на самолет. Скорее всего, их отвлекли наши. Мда, было неприятно. Использовали прямое давление, не заморачивались. Я тут же открыл молитвы на смартфоне, стал читать. Немного отлегло. Значит, рогатым очень не понравилось, что я лечу на место битвы. Я, не представляющий из себя ровным счетом ничего, всё-таки, являлся угрозой для них. Пустая громыхающая ваза, глиняный горшок, пустота, ничто – я представлял собой звенящее ничто. Воистину, если Богу нужно, то и палка выстрелит. Я был той самой палкой, абсолютным «ничем», которое в умелых руках было дополнительным оружием сверх установленного баланса сил. Сверх заявленного. Они посчитали всех боевых ангелов, а я не был ни ангелом, ни боевым. Я ехал как обычный турист. Ничто. Пустота. Пустотелая ваза. Глиняный горшок. Ничто. Единственное, что меня отличало от всех остальных людей – я тщательно охранял свои границы от сил зла. Я берег себя, чтобы никакая лярва, никакая темная сущность или бес не проникли в меня. Я боюсь, что это было единственное, чем я мог быть угоден Богу. Поэтому я молился и терпел это нападение, молился и терпел, и через какое-то время пришло облегчение. Ну что ж, «сверим часы»: они меня заметили. Они меня сопроводили. Они знают, куда я лечу. И, скорее всего, подозревают, зачем. Я обвел глазами салон, изо все сил напрягся, мониторя наличие темных. Вообще, такие вещи делаются при посадке, но я был слишком беспечен и занят перевариванием бургера. Мы платим за нашу беспечность каждый раз в обязательном порядке. Я должен помнить всегда, что беспечность – это тоже грех. В  опасных ситуациях мы должны быть «мудры как змии»(Мф.10:16), а значит, уметь просчитывать каждый дальнейший шаг. Так почему же мы так часто надеемся на «авось». Мы долго запрягаем, а потом хаотически быстро едем неизвестно куда. Нам всем необходимо увеличить свою бдительность в последние времена. Кали-юга давно бушует на дворе, не будьте лопоухими младенцами, бдите! Я говорил себе это каждый раз и каждый раз косячил. Мне не хватало терпения видеть свои косяки, я раздражался, я сокрушался, я расстраивался, я ныл, я скорбел о них, я падал духом. Сколько же терпения было у неба для меня! Воистину, долготерпелив и милостив Господь. Я сцепил руки на груди, читая молитву, и не заметил, как самолет начал приземляться. Меня тряхануло так, что руки мои расцепились, и я ухватился за спинку кресла впереди сидящего.  И мгновенно встретился с его лукавым взглядом.  Темный сидел весь перелет впереди меня и давил меня прессом! И я ничего, ничегошеньки не заметил! Я аж закашлялся от возмущения. Вот жеж, блин, а?! Нулевой уровень подготовки, нулевой, первокурсники лучше меня варят башкой. Мониторил он салон самолета, ага. Тёмного под своим носом не заметил! Я быстро забрал свою сумку и вышел из самолета, чувствуя на своей спине буравящий взгляд парнокопытного. Но, что было делать, я несколько раз прожег свою ауру огнем и поставил зеркальную защиту, биться я точно не собирался. Если он хотел отожрать кусок моей ауры – как  говорится, флаг в руки, все равно вечером во время вечерних молитв зеркально ему бы все прилетело обратно. И, мне кажется, он понимал это и больше не использовал пресс.  Пустой глиняный горшок тоже мог быть хорошим оружием, если им стукнуть по темечку.

8 глава

 Я прилетел в новый аэропорт Стамбула ночью. Да, местом назначения был Константинополь, и мы опять встретились, спустя столько жизней. Я был измотан, очень хотелось есть, да что там, жрать, жрать хотелось мне,  простите за мой французский. Взял эти их бублики в киоске, который был единственным, что работал в ночи, взял кофе и уселся  на скамейку пировать. Бублики назывались «симиты» и каждый раз я путал ударение, а сами турки произносили это слово так, что без бутылки было не разобраться. Ветер разносил какие то бумажки, не смотря на красивую планировку нового аэропорта, чувствовалась какая-то бесприютность. Какая-то стеклянная холодность, что ли. Аэропорт был еще «не обжит». Или это я чувствовал себя бесприютно, попав на место будущего боя. Я взял такси, рухнул на заднее сиденье и захотел забыть весь перелет, как страшный сон. Пресс от темных всегда неприятен – восстанавливай потом ауру, силы, желание жить…Я закинул голову на кресло и изо всех сил постарался не заснуть. Ещё не хватало без молитвы отрубиться, и тогда эти суки отожрут точно больше, чем следовало. Таксист пригнал меня к маленькому отелю, я быстро получил ключ на ресепшене, вломился в номер и побежал в душ, такой же микроскопический, как и все мои апартаменты. Я выглянул в окно – за окном был фейковый балкон шириной 10 сантиметров, по ходу дела, на него ставили цветы. Больше он был не пригоден ни для чего. Фейковое время, фейковые балконы.  После душа я, уже засыпая на ходу, прочитал все необходимые молитвы и отрубился с феном в руке. Самая большая засада в том, что некоторые сначала сушат волосы, а потом читают молитвы. Это большая ошибка – во время сушки волос феном от горячего воздуха есть все шансы расслабиться и вырубиться. И тогда неизбежно, что темные влияния войдут плотно внутрь вас и их будет уже значительно сложнее выковырять. Пока бесовские воздействия «на поверхности» вашего тела, снять их не составляет никакого труда. Если же вы заснули после скандалов, стресса, испуга или влияния темных без молитвы – ждите беды, потому что все это проникает в душу. Поэтому я сначала молюсь, а потом сушу волосы, нередко вырубаясь в процессе и вздрагивая от стука выпавшего фена из рук об пол. В этом нет ничего страшного: никакие кошмары не приснятся вам, если вы качественно помолились перед сном.  Я проснулся с еще влажными волосами, с феном в обнимку  Сон был прекрасен. Хм, значит, номер был более-менее чист. Я опять опрофанился – не проверил его перед тем, как спать. Но большие следы от темных я бы заметил. И ловушки тоже. Сам себя не похвалишь – никто не похвалит. Значит, номер был чист, я более-менее функционален. Надо себя хвалить даже тогда, когда хвалить не за что. Помолился, досушил волосы. Оставалось понять, зачем я в этом городе. Зачем я тебе, Константинополь? Какую тайну ты прячешь от меня? Что скрывается на твоих кривых каменных улочках? Что я должен найти тут, как послужить Богу? Открой секрет,  допусти меня в свое сердце, Константинополь.  Вот я и прилетел сюда, допусти меня в свои чертоги. Мы с тобой на равных, напротив друг друга, ты и я.  Кто выиграет бой? Кто уйдет, пораженным? Чей жребий выпадет сегодня? Кому атаковать, кому – бежать? М? Расскажи мне, Константинополь. Я вышел из отеля с абсолютным желанием жить. Солнце жарило не по-детски, я напялил свои черные очки поглубже на нос. Я был в шортах и футболке: осень в Стамбуле задалась, светило ясное солнце, и я хотел солнца, тепла, безветрия, лета и мира.  Мира хотелось мне этим Стамбульским утром. Я пошёл по узкой улочке в поисках завтрака, со всех сторон кричали на незнакомом языке, торговцы пытались впарить мне всё, что попадалось на моем пути, и если бы я хотя бы на секунду остановился и вслушался в их крики, я тут же бы оказался обвешен огромными полосатыми тюками, набитыми всякой всячиной, в аэропорт мне пришлось ехать на грузовике и на обратном пути меня бы точно не взяли на рейс, даже с доплатой.

9 глава

Я шел, отворачивая свое лицо от торговцев, подставляя лоб лучам солнца и мечтая о кофе. Зашел в какую то кондитерскую – кафе, которая неприлично пахла вкусным свежим хлебом на всю улицу. Заказал кофе и булок. Мне принесли кофе в чашке, величиной с наперсток. Долго и грустно смотрел я на него: «Что ж у вас, товарищи турки, за традиция такая – и сами не пьете и другим не даете?» Потом выпил этот наперсток. Вкусно, нечего сказать. Вкусно и грустно. Потом попросил чай. Принесли в стаканчике, чуть больше чем наперсток, зауженный посередине, как будто с талией. Странно ожидать от стакана, который сделан по форме тюльпана, что он будет размером с русский граненый. Наш стакан делали по количеству республик, входивших в состав СССР, а этого малыша – из любви к тюльпанам. Вот и вся разница. Ну и, как гласит легенда, в честь стана красавицы-жены, которая изменила султану, и которую тот простил, посмотрев на нее в последний раз перед казнью, не выдержав ее красоты. Только вот стакан в руке так сжал от ревности, что тот навеки остался в такой форме, и с тех пор турки пьют только из таких. Любовь зла – простишь и неверную жену, только стакан сомнешь и все. Навеки. Я выяснил, что никаких капучино, латте и прочих кофейных извращений в этом допропорядочном турецком кафе не подают, и шёл бы я, иностранец, куда подальше с такими запросами – пей турецкий кофе из наперстка и на этом можешь успокоиться. Я взял три наперсточных кофе и еще два тюльпана чая. И воду. И лимонад. И очень надеялся, что напьюсь.  Бахнул еще три тюльпана кофе и мне захорошело. Нет, все-таки, после четырех чашек турецкого кофе, турки – очень милые люди. Я вонзил свои зубы в булку – булки тоже были на высоте. Уж что-что, а ублажить желудок турки умели, в этом им нельзя было отказать. Это можно было бы понять, едва сев на рейс Москва-Стамбул, на котором милые стюардессы разносят пассажирам горячий хлеб, доставая его щипчиками из специальных горячих контейнеров. Они мне голову снесли этим горячим хлебом, вкуснотища страшная. А запах свежевыпеченного хлеба какой! Сладкая жизнь поездки в Турцию начинается уже с самолета: не в каждом кафе в Москве тебе подогреют хлеб или булки. Вот жеж придумают турки – хлеб подогревать! Не жарить в тостере (вот это вот уж американская затея), а именно подогревать, чтобы сливочное масло начинало таять, лишь стоит ножом с ним коснуться горячей булочки. Начинаешь любить турецкую заботу еще в самолете. Вот бы мне на российских авиалиниях нагревали хлеб, но это уже из серии «Если б я был султан»(с). Я вышел, крайне довольный собой, и пошел пешком в сторону набережной. Четыре тюльпана кофе грели мою душу. Солнце улыбалось мне, а я ему. Влился в поток туристов и был уверен, что иду верно. Карты открывать не хотелось – люди сбивали с ног, сделай я хотя бы малейшую остановку. Стамбул жил своей жизнью, как деловой улей, пчелы здесь не останавливались даже «на поспать». Жухлые листья под ногами напоминали про осень, но стамбульское солнце, видимо, не знало об этом, знай себе, жарило и жарило. Я поблагодарил свою предусмотрительность за то, что вышел в футболке и шортах, будь на мне что потеплее – давно бы взмок.  Я шел сквозь какие то узкие проходы между домами, стараясь выйти на туристическую улицу, полную праздных гостей города, пока не уткнулся в Сулеймание – мечеть, воздвигнутую великим Сулейманом. Я пошел искать вход во дворик Сулеймание, минуя вездесущих туристов, делающих бесконечные фото на фоне Босфора. Вид оттуда открывался что надо, красота: синева неба, голубой простор моря, редкие белые облака, маленькие снующие корабли, небольшие домики – это все заслуживало кисти художника. Несомненно, Сулейман знал, какое место выбрать для своей мечети – выбрал самое красивое.   Поток туристов внес меня во внутренний двор мечети – и я задохнулся от величественной красоты.  Мощь стен и колонн, искусная  каменная резьба, арки и украшения – все это было создано человеком во Славу Бога. Отвести взгляд было невозможно. Мощь правителя прослеживалась во всем, чувствовалась его энергетика, близкого к Богу человека. Я вздохнул, сел на каменные скамьи и подставил лицо солнцу. Солнце лениво ласкало меня своими лучами – приближался полдень. В жарком осеннем воздухе кружились  легкие белые перья вечно снующих тут и там чаек. Клянусь – можно было расслышать дыхание солнца, я чувствовал всем сердцем легкое подрагивание нагретого воздуха, кружение невесомых золотых пылинок, едва заметное дуновение ветра, запах благовоний и специй – наверное, так пахнет по дороге в Рай. Из храма доносились легкие песнопения,  какие то читались нараспев молитвы. Туристы медленно бродили по квадрату, захваченные красотой. Мусульмане сосредоточенно мыли ноги в каменном фонтане, их помыслы были уже там, внутри, в мечети. Я смотрел вверх на небо, любуясь облаками – мне было удивительно хорошо. С легким волшебным чувством я покинул мечеть, как будто избавился от всех моих накопленных за всю жизнь бед и огорчений и вместе с потоком туристов направился вниз, к Босфору.

10 глава

Море манило меня, как будто я должен был у него отметиться в журнале по прилету, поставить галочку. В какую бы страну я не прилетал, море – это то место, которое было обязательным к посещению в первую очередь. Как будто мне бы поставили прогул, если бы я немедленно не приехал. Море чаяло увидеть меня, а я с нетерпением ждал встречи с ним. Я постоянно проверял ауру насчет сигналов от наших, но их не было.  Самое главное – было сохранять спокойствие. Я решил вести себя  как обычный турист. В конце концов, в этом не было ничего предосудительного. Любой агент в ожидании задания может и должен вести себя как обычный турист. «А чо такова?»,- в конце то концов. Мне нравился Стамбул, я любил его узкие кривые улочки, его чаек, размером с птеродактилей, полубезумные игры с мороженым, его толчею, крики, запахи специй, вкусные  горячие каштаны  и мягкие симиты, призывы к намазу из всех мечетей, такие громкие, что в 5 утра должны проснуться даже отчаянные грешники – я любил этот город. Я слился с толпой туристов,  покупающих всякую дребедень, торгующихся за всякую хрень до хрипоты, пьющую и пробующую все на вкус, всё что ни попадя: о, эти обыватели, тестирующие в каждом городе и стране еду, отели, путешествия – и не способные ни о чем рассуждать по приезду домой, кроме как о степени комфорта. О, Боже, дай мне сил любить этих людей так, как любишь Ты, ибо нет сил моих. Дай мне, Господи, сил не осудить их, ибо мне тяжело не осуждать. Почему же, почему, они ведут себя так, как будто сделаны исключительно из мяса, и только физическое тело определяет их жизнь? Каждый раз я надеюсь, что где-то они говорят о душе, просто я не знаю  об этом,  что где-то их жизнь не определяется одним уровнем комфорта.  Я не был Богом, я не имел права их осуждать, поэтому старался побыстрее слиться с арены представлений, старался обходить те места, где торг  усиливался чуть ли не до драки, где и туристы и продавцы уже почти кричали друг на друга визгливыми голосами и где кулаки вот-вот могли пойти в ход. Моя основная задача была – сохранять спокойствие. Я старался быть спокоен, старался, правда.  Было бы смешно лететь в Стамбул на задание от светлых, и в первый же день ввязаться на торговой улице в глупую бесполезную драку, разумеется, подсунутую темными. Надо помнить всегда, что везде, где есть всплеск негатива, постарались темные. Все эти драки в ночных клубах и барах – к бабке не ходи, подстрекательство темных. Все офисные разборки. Все рыночные терки. Все бандитские поножовщины. Все войны от начала времен созданы темными.  При любом начинающемся конфликте нужно быстро спросить себя: «Кому это выгодно?»,- и вы поймете, что это выгодно в первую очередь темным, и нужно ни в коем случае не вступать в конфликт, даже если они решили пройтись по вашей матушке. Даже в этот момент нужно защищать свою душу и понимать, что это провокация, и все, что им нужно – чтобы вы сорвались. Им-то все равно в аду гореть, а вы должны сохранить свою душу. Я шел, сохраняя спокойствие,  проверяя свою ауру на вторжение. Босфор ждал меня, и даже в черных очках я ослеп от солнечных бликов в его синих волнах. Он был великолепен. Какие-то молодые турки сидели прямо на набережной, безостановочно глядя в его синие воды, а что, прекрасное место для релакса в таком бурном городе. Я тихо сел рядом и уставился в синеву тоже. Я ничего не хотел, просто сидеть тут вечно, под жарким солнцем  Стамбула и смотреть остановившимся взглядом в его воды. Где-то совсем  рядом, надрывался, рекламируя свой товар, продавец каштанов, и шел сладкий запах от его тележки, но я даже голову не мог повернуть в его сторону. Море делало свой check – in, оно приветствовало меня здесь, на этой земле. Оно говорило со мной так, как будто мы были знакомы и давно не виделись, и оно сильно скучало. Я хотел бы раствориться в этих волнах, как сахар в горячем чае в тюльпанном стаканчике и ни о чем не думать. Но Стамбул хотел взять меня  этой осенью за грудки. Повинуясь безотчетному желанию, я резко вскочил, подошел к продавцу каштанов и купил, к его вящей радости, самый большой пакет. Пошел вдоль набережной, обжигаясь горячими каштанами и разглядывая на корабли. И я в этот момент почувствовал, что пошел обратный отсчет. Никто мне этого не говорил, но это чувство было разлито в воздухе: Началось. Мои уши отчетливо слышали тиканье часов, и клянусь вам, его слышал каждый темный и светлый, задействованный в грядущем сражении. Время отсчета до битвы, оно всегда мобилизует и подгоняет. Лишь бы не деморализовало.

11 глава

 Вы скажете, что светлые не подвержены депрессии? О, я расхохочусь вам в ответ. Мы, к сожалению, светлые, но не святые. Мы грешим и каемся, каемся и грешим. Мы обычные люди, которые приняли твердое решение быть с Богом. Мы стараемся не грешить, мы стараемся избегать искушений. Но мы не святые, мы не совершенство. Все мы находимся в руцех Божиих. Депрессия, или уныние – такой же грех, как и все остальные, с которым мы сражаемся. Близость грядущей битвы иногда вызывает самоукорение, самоуничижение, кажется, что мы не справимся, не выдюжим. Молитва помогает от всех сомнений и недугов. Если твоей души коснулось малейшее сомнение – молись. Молись скорее, если ты чувствуешь, что костлявые руки депрессии вот-вот готовы сомкнуться на твоей шее. Эта тварь не должна пройти дальше помыслов, иначе она пустит корни и угнездится надолго. Я внутренне дал себе пощечину и унылые помыслы отлетели туда, откуда пришли. Не время было грустить – я был в чужом городе, я, запасной воин, должен был доставить в места горячих точек свое физическое тело, чтобы наши могли передавать через него энергию, я был один на фронте такой специализации, я просто не имел права подвести наших, я не имел права унывать. Зеленая тоска отлетела от  меня метров на семь и, затаившись, летела позади меня на достаточном расстоянии. А, значит, еще надеется, что я законнекчусь. «Лети, старая, откуда пришла!»,- крикнул я ей.  Недовольно ворча, она отлетела еще на пару метров назад, но не прекратила преследование. Что ж, надо будет  всегда помнить об этом, иначе есть все шансы нечаянно цепануть.  Я пошел вдоль трамвайных путей, доедая каштаны и молясь о том, чтобы мне дали знак, где я должен применить свои силы. Товарами торговали прямо на улице, жалкие навесики не спасали разноцветные лампы, блестящие турки для кофе, красивые засушенные фрукты и пахлаву от жадных взглядов туристов, которые торговались, как в последний раз.  «Ибо, как во дни перед потопом ели, пили, женились и выходили замуж…»(Матф 24:38) — вспомнил я. Почему то еще этой осенью вспоминался «Апокалипсис» от Иоанна. Если бы конец света произошел прямо сейчас, немногие были бы готовы к нему, исповеданы и сокрушены сердцем так, чтобы предстать пред лицем Божиим.

Я не был самым лучшим воином, однако же, и я мог послужить во славу Его. Чем, собственно, сейчас я и планировал заняться. Я почувствовал странное тепло слева. Так обычно бывает, когда я близко приближаюсь к объекту. Я повернул голову влево – именно сейчас я шел вдоль очень старой каменной стены, ограждавшей город от сада. Ок, значит, они решили начать одно из сражений в саду. Я попытался найти вход, погуглил – он был где-то впереди. Я смотрел налево, не отворачивая глаз, пока не увидел скрытые в стене ворота, какая то двойная вертушка и охранника за ней. Постарался пройти, не привлекая лишнего внимания. Зашел в парк. Парк был залит солнечным светом, где-то еще даже остались цветущие цветы. Я вспомнил свой сон – это был розовый парк, и я здесь должен был решить какой-то квест, оставить свой след. Никогда не смотрите сонники – темные могут так  построить ваш сон, что он идеально потом подойдет под трактовку из сонника, чтобы внушить вам то, что им выгодно. Доверяйте своей интуиции, вы никогда не пропустите сон- откровение от Высших сил, просто потому, что проснувшись, вы будете на 100 процентов уверены, что это именно он. Все остальные сны – фейковые, внушения от темных, чтобы вы действовали именно так, как хотят они, начитавшись дурацких сонников. Я обошел парк по часовой стрелке и против, прошел его в диагональ, уже доел свои каштаны и изрядно устал, но за все это время я не получил ни одного подтверждения из Центра, что они действительно что-то провели через мое тело, какую то необходимую энергию, и я им был полезен тут. Иногда бывает так, что нужно посетить какое-то место, чтобы  светлые через тебя что-то передали-энергию или невидимый глазом обывателя артефакт, и ты даже можешь ничего не почувствовать при этом. Но по моим ощущениям, сейчас этого не случилось, к сожалению, ни-че-го, пусто. Разочарованный, я вышел из парка и вернулся на ту же вдоль трамвайную улицу, по которой и шел. Улица поднималась вверх, уклон был не заметен, но я изрядно запыхался, когда решил чуток ускориться, забираясь по ней. Нет, все-таки нужно регулярно заниматься спортом. Что там мой один раз в неделю в качалке? Ничего, капля в море. И ведь случается потом всякая хренатень, что я не могу посетить его второй или третий раз. Каждый раз виню себя за это. Победить свою собственную лень – что может быть слаще? Я раньше думал, что лень – это так, кокетство, и что я держу ее под колпаком, и она никак не влияет на мою жизнь. Оказалось, что под порок лени выделен отдельный бес, и ни в коем случае нельзя давать себе поблажки, иначе он вырастает в теле человека до астрономических размеров, и такие Обломовы потом страдают прокрастинацией всю жизнь.

12 глава

Итак, вернемся к нашим партизанам. Чего от меня хотели наши? В чем сейчас заключалось влияние темных? Почему они заткнулись и молчат, в чем причина? Где именно я должен был побывать, и какие пути соединить? Эх, мне бы интерактивную карту моих посещений. Все было бы намного проще. Жаль, что еще не изобрели  приложение «для светлых» в смартфоне. Почувствовали ли наши, что я был в парке? Помог ли я там хоть кому-нибудь или зря сходил? Ох, знать бы точно, в чем заключалась моя функция, чем я мог быть полезен Богу…Я двинулся дальше вдоль трамвайных рельсов и попал в самое оживленное место – площадь Султанахмет. Бывший ипподром. Любой посвященный выше минимального уровня мог расслышать здесь топот копыт и ржание лошадей. Я тоже это слышал, сначала, правда, решил, что это — слуховая галлюцинация от усталости. На самом деле здесь все было пропитано энергетикой лошадиных скачек, «хлеба и зрелищ» скандировали тонкие слои этого места. В далекие века здесь собирался на скачки весь город. Сейчас здесь сновали толпы туристов и местных, яблоку было негде упасть. Это последнее место в Стамбуле, куда бы пошел светлый агент, желая остаться незамеченным. Я прошел чуть дальше и зашел в одно популярное в соц. сетях кафе.  Набрал булок с сыром и мясом и взял тройной кофе, в самом большом стакане, какой у них был.  Пошел на третий этаж, во внутренний дворик. Сел за первый попавшийся столик, посмотрел направо и охренел. Вид открывался такой, что хоть ставь камеру и снимай турецкий исторический сериал. Я видел огромную мечеть Айя – София, несколько мечетей поменьше, и где-то вдалеке виднелись владения султанов – дворец Топкапы. Рядом, через заборчик, расположился такой же внутренний дворик фастфуда, и я подумал, что в Стамбуле даже фастфуд имеет такой обалденный вид с открытых веранд, какой бы был в любом другом городе у самого дорогого ресторана. Недолго я наслаждался булками – справа на бортике заборчика собрались местные бродячие коты и, ни капли не заискивая, хриплым настырным «мяу» потребовали то, что полагалось им по праву. Стамбульские коты были конкретны, суровы и веками избалованы любвеобильными турками. Отломил им несколько кусков булки, мои хвостатые гости  быстро и цинично выковыряли из них мясо и оставили тесто недоеденным, ушли, гордо отряхивая хвосты. Вот я лох то, стамбульских котов кормить булками, эти джентльмены, по ходу дела, ели только мясо, по-русски говоря – «зажрались». Почти сразу же после драматичного ухода котов на мой стол спикировали чайки и, зажав остатки булок в клювах, улетели в неизвестном направлении. Вот так тут все происходит – быстро, безотходно. Не надо «щелкать клювом» в большой семье. Я смотрел на Айя- Софию, на то, как солнце клонится к закатной линии и то там, то здесь включают  красивые разноцветные фонари, и так и не понимал, в чем моя миссия сегодня. Сигналов за весь день так и не было, не мог же я, в конце концов, их пропустить? Ругать себя – последнее дело в критической ситуации, и я поклялся поддерживать себя, как бы ни накосячил. В конце концов, наша сила, в том числе, зависит от того, насколько мы простили своего внутреннего ребенка. Я своего простил.

Я вышел из кафе и направился по оживленной туристической улице вниз, к Айя Софие. Здесь было больше всего торговцев сувенирами. Со всех сторон продавцы симитов и каштанов надрывно кричали, зазывали купить их ходовой товар, я же шел мимо них быстро,  стремясь поскорее пройти сквозь толпу. Перед мечетью стояла полиция, пропускали через узкие ворота, накрытые тентом, где, конечно же, столпилась куча туристов. Если темные хотели бы обнаружить меня, они давно бы это сделали. Зачем я шел сюда? Что я искал? Где и каким образом я надеялся получить сигнал? Вопросов было больше, чем ответов, я просто позволил толпе определить направление моего движения, я хотел быть щепкой, которая  несется по волнам людского моря, ни о чем не думая и не рефлексируя. Иногда это бывает полезным в наш век скоростей. Я вышел на площадь, посмотрел на высокие добротные вечные стены Айи Софии, на толпы туристов, фоткающихся у фонтана  и побрел в сторону Топкапы. Странно, сигнала не было. Зачем я здесь? Что я потерял в этом вечном городе? Что я забыл в этой туристической мекке? Не было ответов ни внутри меня, ни снаружи. Непонятно, чего ждало от меня небо. Что я выполнил, что еще должен был выполнить? Я почувствовал одиночество  в толпе туристов. Все, что они обсуждали – где бы им повкуснее поужинать, какие сувениры повыгоднее купить, куда они поедут завтра с утра, какие достопримечательности еще не смотрели, а я? А я? Что я мог так же легкомысленно обсудить? Что времени до Битвы остается все меньше и меньше? Что меня раздражает это тиканье в ушах обратного отсчета времени до сражения? Что, возможно, сигнал уже был, и я его проворонил? Что я мало сосредоточен, я рассеян и излишне инертен и задумчив, и знаю, что это может повлиять на общий результат битвы?  Что я укоряю себя, как могу, и до сих пор не понял, что надо делать? Что я чувствую глобальное одиночество, ведь истинных светлых так мало оказывается на моем пути. Наверное, там, на небе считают, что я в состоянии справиться со всеми темными в моей судьбе безо всякой поддержки. Наверное, они думают, что я достаточно крут, чтобы преодолеть все испытания. У меня не было возражений на этот счет, я не роптал на судьбу. Я просто чувствовал себя здесь, в Стамбуле, в эпицентре туристических радостей, максимально одиноко. Как бы мне хотелось сейчас встретить наших светлых, и вместе с ними готовиться к битве. Но мы должны сохранять конфиденциальность, чтобы не обнаруживать перед темными наши ресурсы раньше времени.  Темные не должны знать,  где перевес сил перед началом битвы. Так дела не делаются. Даже во время боя часть наших может сидеть под невидимыми щитами в засаде и ждать, пока темные не решат, что перевес сил на их стороне и не расслабятся. Именно тогда и вступают в бой невидимые гарнизоны, о которых ни я, ни другие светлые перед началом битвы даже могут и понятия не иметь. Решения принимаются Высшими,  и только ими. В общем, я не имел права роптать. Никак нет.

13 глава

  Сумерки сгущались, врата дворца Топкапы оказались закрыты. Ворота были воистину гигантскими – раньше через них проезжали, не спешившись с коней. Не все, правда, а те, кому было разрешено.  Правителю половины мира это точно позволялось. Ну и ладно, завтра схожу. Энергии здесь было хоть отбавляй – мощь веков сконцентрировалась над этими воротами. Великие люди в свое время правили страной. Я немного постоял, удивленно разглядывая энергетические вихри, закручивающимися в одной точке перед воротами. Хм, как будто целая куча невидимых глазу обывателя порталов скрывалась здесь. Удобно устроились, нечего сказать. Сгонял куда-нибудь на край света, посражался —  и обратно с войском через портал домой – к родимым воротам. Султанское ноу-хау. Впрочем, это были предания давно прошедших времен, а вот то, что меня действительно беспокоило и заботило заключалось в двух вещах: как бы мне выйти на наших и не проморгать Битву. Я прошел направо от ворот, вниз, к двухэтажным деревянным отелям с резными украшениями. Все здесь было таким уютным и маленьким, что напоминало какой-то кукольный городок, двухэтажную Вологду-гду, а не город – миллионник. Я побродил немного среди деревянных резных отелей, потом долго разглядывал слева открывшуюся моему взору гору, но не пошел туда, а вышел к морю. Ночное море знало все мои беды, оно ластилась, как гордая, знающая себе цену кошка – по чуть- чуть, чтобы я не слишком-то воображал себе и расслаблялся. А я и не мог этого сделать – предстояло сражение, а я до сих пор не знал, где оно должно было быть, и как точно я мог помочь армии светлых. Эх, не накосячить бы. Я побрел через какие то странные входы и выходы на длинную набережную, где местные в выходные устраивали пикники, а  в будни просто сидели на камнях и смотрели на море. Вся набережная была в огромных валунах, в которых прятались рыбаки, любители выпить и те, кто хотел усладить взор синими просторами Босфора. Я тоже сел на камень, опер подбородок на руки и смотрел на море. Я смотрел на море, море смотрело на меня. Ответов не было. Еще пару лет назад я мог бы сейчас себя почувствовать никчемнейшим существом на свете, ни на что не способным, тем, который не в состоянии сделать простую вещь – поймать сигнал от светлых, чтобы не проворонить свою миссию перед началом Битвы, но теперь я знал лишь одно  — некоторые вещи не могут свершиться сразу, нужно набраться терпения и просто подождать. И я ждал. Я ждал как верный пес, как Хатико, я действительно хотел проникнуть в сущность бытия, найти свое место в мире и реально помочь нашим. Единственное, чего я сильно хотел всей душой, каждой клеточкой моего тела – это быть вместе с Богом. Не терять связь с ним. До самой смерти. До последнего  гвоздя, вбитого в мой гроб. Я, правда, очень хотел не накосячить в этой жизни и не пасть. Я видел очень много падших людей каждый день, тех, в которых не осталось ничего живого. Они ели, спали, занимались сексом, но они были мертвы изнутри. Где-то их границы были плохо защищены, и тьма проникла в их тело и осталась в них жить. Я заглядывал в их пустые глаза и ужасался. Ведь Бог создавал их не такими. Совершенно точно, он вкладывал в них живую душу и живую же душу хотел получить обратно. Но сейчас внутри них была только тьма. Где, в какой момент,  происходил этот роковой поворот, и они садились в ржавую, грохочущую по рельсам вагонетку с хохочущими чертями и неслись в ад? Неслись так, что каждый, кто пытался их остановить, рисковал быть сбитым. Неслись на такой огромной скорости, как будто ад закрывался и они боялись, что не успеют. Глупо и страшно. Душа – это то, что создано Богом, и у нас нет прав передавать её кому-либо или продавать. Это то, что принадлежит Богу, и она должна вернуться обратно Богу.  Почему же люди думают, что имеют право распоряжаться ею? Ничего подобного,  это наглая ложь темных, размахивающих своими контрактами, зажатыми в копытах, перед вашим носом. Каждый ваш помысел должен быть проверен внутренними органами безопасности на принадлежность вам. Почти любая ваша мысль может быть внушенным помыслом. Каждый раз при новой мысли спрашивайте себя – а не нашептали ли мне это черные лохматые в мое левое ухо? Какой им резон?  Ха! Помните, что в любое время и при любых обстоятельствах цель темных –это вы и ваша энергия. Даже если вам кажется, что вы не настолько значимы, чтобы ради вас организовывать заварушку, помните, что бы ни случилось,  вы – цель. Если вы настолько светлы, что ради вас плетется паутина многочисленных козней, искушений и ловушек от темных,  поздравляю, вы – лакомый кусочек. Вас хотят либо деактивировать, чтобы вы погрузились в пучину греха: гнева, гордыни, блуда, осуждения и прочих, либо чтобы сработало уныние, чтобы вы лежали на диване бессильными и обесточенными, чтобы в вас не было даже капли энергии продолжать всё то, что вы успешно делали во славу Божию до нападения на вас. Так просто это все сработано темными. Ну, в самом деле, ну чего вы обижаетесь, вы что, думали, что попали в рай, и никто на этой планете не захочет сделать вам подножку? Зря. Если вы изначально светлый, даже если вы очень  замотанный светлый, даже если очень усталый, даже если уже сильно раненый, пострадавший в боях со злом, даже если вы истекаете кровью, единственное, чего хотят и всегда будут хотеть темные – низложить вас окончательно. Темным очень надо, чтобы я сгрохотал в ад, или хотя бы заткнулся и перестал делать то, что я делаю. Но я не затыкаюсь. Я не затыкаюсь, внутри меня работает маленький моторчик, как у Карлсона на топливе из варенья. Я, в меру упитанный мужчина, в самом расцвете сил, и я не позволю этим мразям затащить меня в зону уныния, в зону бездействия, в зону лени, опустошения, постоянной тревоги, гнева, блуда, чревоугодия, гордыни, разложения себя как личности. Они не смогут разрушить меня и мою душу, потому что все это принадлежит Богу и Ему одному. Я, как заноза в правой пятке, как бельмо на глазу, как камешек в ботинке, как свежая мозоль от новых туфель, как кость в горле буду отравлять жизнь всех темных веками. Потому что я буду жив (только благодаря небу), и потому, что я буду действовать. Я буду действовать так, что темным не поздоровится. Так, что они будут орать при одном упоминании моего имени. Орать благим матом, срывая свои глотки, вонзаясь когтями в свою неживую плоть. Потому что я слышу небо,  и я постоянно вижу оступившихся с правильного пути, и я точно не хочу быть одним из них. Нет уж, жарьте себя сами в аду, а я как-нибудь обойдусь без этого.  Я  до последнего буду грести к берегу светлого моря, даже если мои мышцы устанут, даже если они задеревенеют от холода, даже если они станут как камни, я буду грести из последних сил. Потому что это все, чего я хочу: доплыть туда и попросить прощения у Него.

14 глава

 Эти беспечные люди, подписавшие контракт своей кровью, даже не задумываются о том, что вся их роскошь и бриллианты – всего лишь тленные черепки, и придет час, когда все увидят истинную цену вещей и людей, и тогда, как у Золушки после 00:00, все превратится в прах. А пока – веселитесь, ведь полночь еще не наступила. Веселитесь, ведь скелеты тоже могут дергаться  и танцевать, веселитесь, ведь вы еще не поняли, что давно мертвы внутри.

Такие тяжелые мысли ворочал я в своем мозгу, глядя в синие воды Босфора.  И тут я внезапно понял, что хочу знаменитого стамбульского рисового пудинга. Осознание этого пришло ко мне вдруг на самой горькой мысли. Все-таки, хорошо, что нам придумали физические тела, которых нужно кормить, поить и укладывать спать – иначе мы тут все бы на этой планете рехнулись, бесконечно гоняя по кругу депрессивные мысли. Я взбодрился, как если бы в разгар веселья на ледяной горке зимой, когда уже все шерстяные штаны сзади в белых круглых катышках снега, когда сопли из носа замерзают на ветру, а челка из под шапки висит сосульками, когда ты уже сам похож за сугроб, кто-то из таких же заледеневших безбашенных друзей вдруг вытаскивает вкусный пирожок с картошкой и грибами из пакетика, дает откусить тебе, потом кусает сам, а потом еще раз – тебе, и ты вдруг забываешь, что замерз, и твой дух взмывает вверх, и ты еще мог бы прокатиться с горки триста миллионов раз, если только мама и бабушка не начинают кричать с балкона, чтобы мы немедленно прекратили это безобразие и шли домой ужинать. А там –горячая пюрешечка. И зажаристая котлетка ждет тебя. И вкуснючая подлива. Эх. Детство мое детство, золотое, безгрешное, счастливое. Никогда так человек не бывает счастлив так, как в детстве, потому что никогда он не бывает так безгрешен и этим близок к Богу.

 Мысль о рисовом пудинге взбодрила меня так, что я пролетел почти всю набережную, даже не заметив. Я несся, как на пожар, как будто рисовый пудинг мог спасти меня, весь мир, всю планету. Прибежал в Султанахмет, центр города, в знаменитое кафе с этими самыми пудингами, заказал заветное, уселся там  и стал ждать. Мне принесли его очень быстро, я проковырял ложкой дырочку в коричневой сахарной корочке (тот, кто хоть раз посмотрел «Амели», делает так всегда) и погрузился в белое рисовое безумие. Я жевал его, я пожамкивал, я причмокивал, я облизывал ложку. Я вел себя неприлично. Я отфыркивался, как довольный кот. Я пыхтел. Было сладко, вкусно, сытно. Я чувствовал, что я жив. Тщательно залил в желудке всю сладость турецким кофе. Удовольствие от вкусноты разлилось по моему телу. Я откинулся на кожаное кресло и помолчал. Есть вещи, в которых каждая страна – первая. Глупо отрицать. Турки были первые в рисовом пудинге, нельзя не признать это. Повара на раздаче хихикали, глядя на мое довольное разомлевшее лицо,  а я потягивал кофе и смотрел на улицу. Туристы, раскрыв рот, разглядывали достопримечательности, турки переругивались из-за мест торговли на улочке, карманники искали новую жертву, мороженщик доводил до истерики детей фокусами – все было как обычно, но было что-то еще. Было что–то еще разлито в воздухе, и любой опытный светлый непременно заметил бы это. Кроме тиканья часов, отсчитывающих время до битвы, я различил едва заметный гул, идущий из-под земли. Это как если бы пчелы решили создать улей прямо под моими ногами. Я не хотел думать об этом.  Люди вокруг подсознательно чувствовали опасность, смех в кафе прекратился, разговоры стихли. Напряжение определенно было разлито в воздухе.  Густые синие сумерки сгущались, Стамбул ждал.  Господи, неужели это произойдет сегодня? Если это произойдет сегодня… А я, как обычно, не готов. Разожрался, потягиваю кофе, сижу в туристической зоне города, ленивый, праздный, беспечный. Я дернулся, как от электроразряда, вскочил так резко, что перепугал всех чиллящих в кафе, и выскочил на улицу. Я пометался немного перед входом в кафе, не особо-то и понимая, что теперь мне оставалось делать. Внезапно светлые наводнили город. В одно мгновение я увидел их лица в толпе туристов, считал уровни — намного выше, чем мой, настолько, что в некоторых случаях я чувствовал Силу, но не мог понять уровень даже приблизительно. Эти ребята намного, намного, в несколько раз сильнее, чем я. Я выдохнул, и слезы радости выступили у меня на глазах. Это все равно, что идти в соседний двор биться стенку на стенку, понять, что ты стоишь один, а враги из соседнего двора все прибывают и прибывают, похолодеть от ужаса до кончиков пальцев, и вдруг почувствовать плечо друга, обернуться и понять, что с тобой вышли все самые лучшие ребята нашего района и даже города, и вас много, целая толпа, гораздо больше, чем ваших врагов. Это бесценно – чувствовать, что рядом с тобой твои светлые, готовые биться с тобой плечо к плечу. Я выдохнул, вытер тыльной стороной ладони невидимые, готовые только набежать, скупые мужские слезы, вот уж не думал, что так растрогаюсь от вида светлых. Хотя так много, в таком количестве я видел только в последний раз в Великую Отечественную, в прошлой жизни. Хотя те, кто думает, что Третья Мировая еще не началась и не идет здесь и сейчас, ох, как ошибаются. Огонь может гореть под землей, прежде чем выйти на поверхность. Если вы его не видите, это совсем не значит, что его совсем нет.

15 глава

Я встал, и пошел, куда глаза глядят, я просто не мог оставаться в толпе беспечных туристов, обсуждающих цены на экскурсии, сувениры, и что там  им удалось урвать после торга по сносной цене, и какой деликатес они смогли сожрать, и как они выложили свое тело в купальнике в соцсетях, и как все просто иззавидовались, ох, я так устал от всего мирского. Как круто раньше монахи уходили в затвор, в пустыни, жили там десятилетиями и успешно спасались. Сейчас даже в монастыре сложно спастись. Сейчас наличие духовной степени вовсе не обещает спасение по окончании земного пребывания. Да, очень хотелось бы, но  в последние времена приходится спасаться в миру. Сильно не выпендривайтесь, живите, где живете. При жизни в затворе демоны приобретают материальный вид. Одно дело – отмахиваться от помыслов, усердно нашептываемых вам в левое ухо, и совсем другое – терпеть физические нападения от бесов, вырывающих куски плоти и скидывающих ваше тело вниз со скал. Но есть одно слабое утешение, пока вы не достигли уровня святости – вам это не сильно грозит.  Бесы не трогают грешников от слова совсем —  просто потому что на них уже заказан столик в аду и темные уже их считают своей собственностью. Попробуйте повырываться из этих цепей, почитать хотя бы несколько молитв,  и вы узнаете, насколько сильно вы в кандалах, и считают ли вас бесы тем, что принадлежит им по праву. Сразу же неприятности посыпятся как из рога изобилия, ведь ваше спасение – им нож по сердцу. Я уже молчу, что происходит с людьми после причастия, что из них вырывается, и как новоначальным за ночь до этого события протыкают шины машин, как ломают автобусы- троллейбусы, лишь бы чтобы они никогданикогданикогда не доехали до храма и не причастились. Кто ж самовольно отдаст свою обжитую квартирку – ваше тело, в котором бесы прекрасно живут и отлично чувствуют себя десятилетиями? Узнать, что ты в рабстве у темных можно только тогда, когда ты начнешь пытаться сбежать из этого рабства. Никак иначе узнать, что ты в порабощении, невозможно. Упал в обморок в храме? Тошнит от святой воды? Плохо от причастия? Мутит от запаха ладана? Постоянно рассеивается внимание при молитве? Нужно крепко задуматься. Работай над собой, копай подкоп. Сбежать можно и нужно. Не делай резких движений, начинай с малого. Одна молитва, вторая, потом утреннее правило, потом вечернее, потом акафисты, потом часы, потом библия, хотя бы по главе в день. И самое главное- причастие(после которого днем спать нельзя ни в коем случае, и мыться целиком, с головой, нельзя, не верьте тем, кто кричит обратное). Ну а потом, при соблюдении всего, уже ничего не страшно. Верующий человек никого и ничего не боится. Мы все в руцех Божиих, мы все сможем сбежать от зла. Надо только потрудиться. «Без труда – не выловишь и рыбки из пруда»(с), без труда и без молитвы – не спастись.

Я отошел чуть дальше,  к каким-то древним баням. Рядом фоткались ненасытные до впечатлений туристы, я стоял поодаль и наблюдал. Да, однозначно, больше светлых, чем обычно.  И это мне не мерещится. Что же это за Битва такая готовится, что сюда согнали столько наших?  О, если бы я мог поймать хотя бы один сигнал сверху, но небо хранило молчание. Все, что я мог – шататься по городу таким же праздным туристом, как все остальные и ждать сигнала к битве. Я пошел вперед по булыжной мостовой, которой было несколько веков, находясь все в таком же смущении духа. Я читал про себя непрерывную Иисусову молитву в надежде, что в мой измученный мозг придет хотя бы одна подсказка,  но ничего не приходило. Острые края камней булыжной мостовой продавливали подошву моих тонких летних кроссовок, и это было достаточно мучительно. Я шел без цели, без определенного направления, как какой-то совсем потерявшийся во времени турист. Пару раз заходил в рыбные кафе, принюхивался и решал, что я, пожалуй, не хочу там оставаться. Многолюдно, шумно, невкусно пахло рыбой. Ну, нет. Не хотелось бы быть снобом, но я был уверен, что найду себе что-то по душе. Чайки летели совсем низко,  почти рядом с моей головой, и я боялся, что они могут утащить  у меня что-нибудь. Что-нибудь нужное и важное. У меня не было ничего в этой жизни нужного и важного, все, чем я владел – это густым томительным ожиданием, которое, как капризная кошка, не помещалось у меня в руках. Я был беден, я не владел ничем на этой планете. Никаких плантаций, домов, машин, фабрик, заводов, замков. Я был нищ как мышь. Я не обладал ничем. Все мои таланты принадлежали Господу, мысли мои я генерировал с помощью неба, совсем не уверен, что они были действительно моими. Я был никем. Я был полный ноль без Бога. Поэтому, наверное, я, полный ноль, должен был принять участие в этой Битве, потому что через пустое тело проще всего передать энергию. Пустое – не значит темное. Пустое – означает, что принявшее максимальные усилия для охраны себя от всяческих чертей, лярв, тангалашек,  бесов и прочей нечисти. Если ты охраняешь свои границы в максимальном режиме, значит ты – сосуд для Света, а не для тьмы. Усилия требуются постоянно, всю жизнь. Мы живем на поле боя, и тот, кто отрицает это – просто следующая мишень. Каждый день, каждый час, каждую минуту и секунду мы должны следить за своими границами. Мы должны защищаться от вторжений постоянно. Только постоянное напряженное внимание к своим границам может уберечь нас от зла. Ближе к ночи принялся моросить дождик, и дело не в том, что я был без зонта – на такую морось неприлично раскрывать зонт. Это просто как будто кто-то на вас постоянно чихает, и невозможно от этой воздушной влажной пыли укрыться. Я был без куртки, натянул капюшон толстовки и затянул завязки потуже. Стал похож на мальчика, которого родители опоздали забрать из садика, и вот он стоит с воспитательницей  у ворот, и ждет. Все огни уже погасли, всех детей разобрали по домам, к горячему ужину и игрушкам, а он стоит и ждет. Когда же его нерадивые родители вспомнят о нем? Этот забытый мальчик, как душа человека. Люди могут забыть, но Бог всегда помнит о ней. Нужно обладать изрядной долей мужества, чтобы жить на этой планете, сохранив душу. Нужно держаться изо всех сил.  Каждый день  — новый бой, как бы ни хотелось спрятаться или отложить эту жизнь, но каждый день – новое искушение, новое нападение темных, внутри или снаружи, сражение добра и зла. Ты к  этому никогда не привыкнешь. Всегда хочется расслабиться, поверить дурацкой рекламе, что эта планета —  просто Рай. А хрен тебе. Реальность стучится кулаком в твое окно, реальность вламывается в твою дверь, реальность хочет твоей крови. Все, чем ты можешь быть защищен  — это молитвой. Никто не поспешит на помощь человеку, который не подает сигнал бедствия. Подайте небу сигнал SOS –помолитесь.  И каждое утро, и каждый вечер, и в течение дня нужно находиться на связи: «Я тут и у меня все в порядке, спасибо!» или: «Я тут и у меня все плохо, помогите, пожалуйста!». Если же вы не подаете сигналов бедствия, то как же вас спасут?

16 глава

Я брел уже еле-еле, усталый, взмокший и уже не чувствовал своих исколотых булыжной мостовой подошв, как вдруг увидел свой отель. Правда, не понял, как вышел на него. Должно быть, было уже далеко за полночь – на улице не было никого. Возблагодарив небо, взлетел по лесенке на свой третий этаж, и рухнул на огромную кипельно-белую двуспальную кровать, раскинув руки. День проехался по мне танком, но я был благодарен за этот день, как и за всякий другой. Я был жив, я работал во Славу Божию. Чего еще можно было желать?

Утро, прямо скажем, не задалось. Долго настраивал турецкий душ, и все равно пару раз он меня сварил в кипятке. Потом энергично растирался полотенцем и случайно задел локтем стеклянную полочку с шампунями и прочей гостиничной белибердой, и все рухнуло. Ползал, собирал все обратно – это уже чистый-то! Старался не раздражаться. Потом тыркался у кофеавтомата в коридоре, засунул несколько монет, а он мне так и не выдал кофе! И деньги не вернул! Сожрал мои лиры, а обратно не выплюнул. А не надо расслабляться на чужбине-то! В расстроенных чувствах вышел на улицу, огляделся. Стамбул уже гудел так, как будто был полдень, не меньше, хотя на часах было не больше восьми. Город великих торговцев ничуть не изменился по прошествии веков: если прищуриться, и на вечно спешащих грузчиков с полосатыми тюками на колесиках мысленно надеть тюрбаны – можно точно сказать, что сейчас 17 -18 век, не больше.  Старые седые рабочие, проработавшие всю жизнь грузчиками, таская на своих худых жилистых изможденных спинах груз, который не под силу поднять одному человеку, как муравьи, несущие вес, в несколько раз превышающий свой собственный, работающие за корку хлеба от зари до зари, начиная свой день в 5 утра с намаза, утренней молитвы, и заканчивая за полночь, о, эти люди многое могут рассказать об оскале капитализма, который сжирает людей в Стамбуле точно так же как в Америке и остальной Европе, и от которого ни спрятаться, ни скрыться.

 Старые булыжные мостовые, древние дома – здесь было много порталов. Да что там, многие вопросы светлых решались в этом городе. И я любил этот город с тех пор, когда он еще был Константинополем. Мало что изменилось с веками – душа городу дается от рождения, с течением столетий город меняет все: дома, людей, мосты, но не меняет душу.  Любому путешественнику во времени легко узнать город, даже если он перестроен целиком и полностью. Москва, кстати, все та же капризная дама, как бы она ни хорошела при Собянине. Узнаю её всегда и везде, в каждой жизни, с первых мгновений.

17 глава

Я видел огромное количество мечетей и душа моя радовалась. Если народ верит в Бога, значит у этого народа есть будущее. Спасение души человеческой  — в  руцех Божиих. Главное, чтобы человек сделал все от него зависящее, чтобы это, наконец, произошло. Человек должен каяться, отрекаться от греха, стараться вести праведную, безгрешную жизнь. Бог, видя все это, нам помогает и спасает нас. Человек должен потрудиться, должен сопротивляться греху и взращивать в себе добрые дела и Слово Божье. Почему мы всегда пытаемся перевесить ответственность за все происходящее с нами на кого то другого? Почему кто-то другой должен разгребать наши грехи, а не мы сами? Следите за вашей душой 24/7,  берегите ее от греха. Мы все связаны невидимой нитью, все живем в одном пространстве и влияем друг на друга. Здесь невозможно кого-то безнаказанно ненавидеть – вся ненависть возвращается к тебе же самому. Высокоинформационное пространство всегда выдает варианты решений. Где-то там находится линия твоей жизни и записаны все моменты, когда она оказала влияние на другие.  Здесь невозможно безнаказанно совершать плохие поступки по отношению к другим или самому себе – все возвращается обратно. Каждый человек может и должен останавливать свою душу, когда она собралась нагрешить. Единственное, что я понимал, и во что верил –  Бог меня любил и пытался спасти мою душу. Уверенность в этом помогала мне и светила лучом в конце самого темного туннеля в моей жизни. И я старался. Я старался, правда.

Я прошел по той же булыжной мостовой до ближайшего кафе, от которого доносились запахи свежего хлеба, заказал себе кофе и булок, сел за уличный столик и уставился на прохожих. Мягкая золотая восточная осень, похожая на слегка пьяное грустное западное пожившее лето, раздувала желтые листья по булыжной мостовой. Осень в Стамбуле по большому счету и не была похожа на осень. Так, легкий ветерок в разгар жаркого дня и пара золотых листьев под ногами. По вечнозеленым пальмам же вообще невозможно было бы определить время года. Мне принесли кофе в золотой чашечке с золотым блюдцем, крышечка у нее откидывалась на маленькой цепочке, а аромат турецкого кофе сводил с ума. Аромат! Аромат этого кофе заставлял забыть все неприятности в жизни, он обещал тебе нежданную-негаданную радость.  Я почувствовал себя султаном, как минимум. Все утренние неприятности забылись, я был счастлив. Как мало человеку нужно – золотая чашечка кофе на золотом блюдце за столиком на улице терпкого осеннего Стамбула. Я заказал еще рахат-лукум и еще кофе. И чай. И снова кофе. Как только я отведал все, что видели мои глаза, и откинулся на спинку скамейки, мои мысли начали вращаться по обычному маршруту: куда бежать, с кем законнектиться, как и где молиться, чтобы получить сигнал, время тикает, а место Битвы до сих пор неизвестно, как конкретно я смогу помочь нашим, может, как-то подготовиться? Почему мой ангел молчит, и от неба нет никакого известия – это начинает сильно напрягать. Есть ощущение, что я ошибся или мой мозг смущен, заморочен. При слове «заморочен» я мгновенно на автомате проверил свою ауру на вторжения. Нет, было все чисто. Ох, только бы не накосячить! Такое ответственное дело, а я ничего не соображаю, что я должен делать и куда идти. Читал с утра молитвы, почувствовал себя лучше, но познать окружающую меня реальность и грядущие события это не помогло. Где и как я должен найти место Битвы? В какое время и куда я должен приехать? На эти вопросы не было ответов, я чувствовал себя пробивающим стену насквозь: не было свободно открыто ни одного пути предо мной. Я не понимал, что я делаю, и я понятия не имел, что ждет меня. Я вздохнул, заплатил, поднялся и побрел туристическим маршрутом. Я  решил двигаться во что бы то ни стало, чтобы те, кто должен был выйти на меня, свободно нашли меня в центре города, без напряга, чтобы я мог успеть к началу Битвы. Я вышел к Цистерне Базилика, древнему турецкому водохранилищу. Я знал, что там находятся статуи античных храмов, и, честно говоря, мне хотелось позырить на это на все, как обычному туристу. Я честно отстоял с другими туристами очередь за билетами, потом на вход. Никаких порталов, не вызывая никакого ненужного внимания, честно стоял, как все. Я не дергался, не нервничал и делал все размеренно. Оплатил билеты, отстоял очередь, прошел за турникеты, спустился в хранилище. Все ровно, все последовательно, без всплесков. Колонны, конечно, поражали воображение. Они были  заботливо подсвечены  снизу, и можно было видеть греческих богов, героев легенд и сказаний, или Медузу Горгону. Колонны были взяты из древних храмов, таких древних, что это увеличивало энергоемкость этого хранилища буквально в разы. Там, где прожекторы были наведены на воду, можно было заметить дно, усыпанное монетками мечтающих сюда вернуться туристов, и золотистых рыбок, безмятежно плавающих посреди таких старинных артефактов. Давно хотел понять, кому принадлежит сие заведение-светлым или темным. Я сосредоточился и попытался продиагностировать энергетику ближайшей ко мне колонны. Для этого повернулся к ней спиной и максимально незаметно протянул руку свою назад, опираясь на колонну. Я сделал вид, что разглядываю туристов, неспешно прогуливающихся по центральной аллее, но взгляд мой был расфокусирован. Я тщательно диагностировал кончиками пальцев энергию, заключенную в колонне. Немедленно я ощутил покалывание в кончиках пальцах и ступнях ног, энергии было много – к бабке не ходи. Древняя энергия прошедших веков – люди молили Бога о хорошем урожае, о том, чтобы скот не погиб от падучей болезни, молились, чтобы удачно выйти замуж, примириться с соседом и не погибнуть от меча врага на поле боя. Я протянул вторую руку к колонне и потоки энергии удвоились:  я почувствовал, что отрываюсь от земли. Мог ли я набраться энергии древних веков,  не повредит ли она мне? В голове моей мгновенно сверкнула горящая в огне надпись «Идолопоклонство».  И я немедленно рухнул вниз.

18 глава

Мгновенно я отдернул руку, как ошпаренный. Двинулся на выход, но по дороге одна из колонн, отделанная серым мрамором, привлекла мое внимание. Со змеями.  Я подошел к ней, ничего не предвещало беды. Я протянул к ней руку для диагностики, как к предыдущей, и сразу не понял, что меня колотит, как в ознобе от температуры. Эта колонна жрала меня! Жрала, как ни в чем не бывало! Подключилась мгновенно, и доли секунды не прошло! Она сожрала процентов 10 моей энергии, пока я не врубился, что происходит. Я резко отдернул руку и отшатнулся от нее так, что чуть не упал в воду. Эта тварь знала, что делает: годами она жрала энергию у туристов и портила воду у всего города. Датчик темных. С вековым пробегом. И тут такой, какой-то далеко не высший светлый, как я, пришел к ней, чтобы продиагностировать у нее энергию. Ха. «Сколько я зарезал, сколько перерезал»(с),- наверное пела эта колонна, пока жрала меня. И я не сразу заметил. Расслабился. Перед моим мысленным взором пронеслись огненной строкой слова: «Колонну взяли из погребального храма в Ларнаке. Стоит тут как источник доступа тьмы, по соглашению обоих сторон. Будь осторожен».  Поздно, ребята, поздно, я уже прокололся. Я закрыл глаза ладонью от расстройства. Вот жеж, надо же, а. Даже не промониторил и не просканировал ее, когда подходил. Змейки он там красивые увидел, ага. Ошибка номер один у всех новичков, когда те видят древние артефакты, но я-то был уже «стреляный воробей!». В общем, было крайне обидно и досадно. Я просочился со всеми туристами на выход, и был таков. Короткими путями очутился на берегу Босфора, сидящим на каменных перилах, рядом сидели турки, и так же, как я, смотрели в темно- синие воды. Я перевел дух и постарался пережить обидный промах без потерь, а самое главное – простить себя за излишнее любопытство. Любопытство – вечный камень преткновения новоночальных и опытных светлых. Новоначальные все время пытаются определить, кому что принадлежит. Опытные светлые не лезут, куда не надо, сразу отсекая артефакты, в которых может быть заключена тьма. Я помолился, восстановил силы и энергию и постарался себя простить. Огляделся.

Женщин здесь не было, не женское это дело смотреть в воды Босфора поздним вечером. О, сколько здесь костей наложниц покоятся на дне, не угодивших султану. Я печально смотрел вниз, на волны, вспоминая тех прекрасных женщин, которые проиграли в битве за сердце султана. Легкая, печальная свирель, разлитая в воздухе, позвала меня в дворец Топкапы. Я не собирался, правда, не собирался. Я думаю, это последнее место, которое светлые избрали бы для битвы, просто потому что всегда любили и уважали историю любого города, любой страны, любого народа. Это темные с радостью всегда разрушают вековое наследие, им в счастье, когда разрушаются памятные места и святыни. Светлые же сохраняют все это из последних сил, берегут, как могут. Нет, там Битвы быть не могло. И все же, все же, что-то упорно звало меня туда. Я вернулся пешком в центр – не мог себе отказать  в возможности глазеть на уличных торговцев, витрины рыбных ресторанчиков и звенящие трамваи.  Взял пакетик горячих каштанов, съел его почти мгновенно. Я настолько привык ко вкусу каштанов, что внезапно понял, что буду потом в Москве скучать по нему. Огромные чайки летали над моей головой, как птеродактили, и я уже почти не обращал на них внимания: сожрут, так сожрут. Я шел достаточно быстро, и все же мой нос успевал ухватить запах специй, выпечки, вкуснейшего табака и черного, как глаза Шахерезады, кофе. Всякая лавчонка имела своего зазывалу, всякий зазывала отрабатывал свою зарплату во всю, всеми способами заманивая туристов вовнутрь. Я, стреляный воробей, и то пару раз чуть не попался. Не глазей по сторонам, не разевай рот, ведь улица в  Стамбуле – это и есть рынок, и если ты беспечно шагаешь по ней, знай, ты уже на крючке у продавца, а у восточного продавца никто еще без покупки не уходил. Раскрывайте ваши кошельки, готовьте ваши денежки! Вас ждет куркума, изюм, лампы Алладина из разноцветого стекла, бусы, сережки — какие хотите, дамы, берите; золото, каменья, платки, верблюжья шерсть: все, что угодно в Стамбуле есть! Я шел, а вокруг меня играл красками жизненный «Ахалай – Махалай». Улыбка не сходила с моего лица, такое ощущение, что я был дома. Пришел ко Дворцу Топкапы уже достаточно взмокший, отстоял очередь за билетами в толпе странно раздраженных и нервничающих туристов. Почему человек даже в отпуске не может расслабиться? Все гонится куда-то, все боится, что не успеет. Ох уж эти европейцы и американцы – всякая минута на счету, и все равно смерть застает их врасплох. Я вошел во вторые врата Топкапы, которые были не менее величественны, чем первые. Роскошь отделок помещений, золото сур Корана, мелкая разрисованная вручную плитка, камни, которые помнили великих правителей Константинополя– все это поражало меня, как не могло не поразить любого туриста. Все-таки, турецкие власти сделали очень правильно, что начали вкладывать деньги в реставрацию. Это вековое наследие, которое должны видеть все. Что же привело меня сюда? Что я должен понять здесь? Что найти?

19 глава

Я чувствовал сгустки энергии, они вели к гарему. Место страданий, пыток, отравлений, несчастной судьбы наложниц. И  — раз в несколько веков волшебной великой настоящей любви и огромного счастья. Пути энергетических хвостов заманивали меня в гарем, неизвестная мне сила толкала в плечи. Помолился, чтобы удостовериться, что это не очередная ловушка темных. Нет, наваждение не исчезло – меня явно ждали в гареме. Ок, я всего лишь орудие неба, надо, так надо. Я проверил во всех карманах артефакты и зачем то просканировал электрические воротца, куда прикладывал билет. Не было ничего подозрительного. А вот входные ворота в гарем были просто наэлектризованы энергией. Девушки, попадавшие сюда, знали, что больше никогда не увидят ни родных, ни близких, ни возлюбленных. Теперь их ожидало только два пути – на ложе Султана или смерть в туго связанном  мешке со змеями на дне Босфора. Небогатый выбор. Каждая из этих девушек, входя в ворота, делала последний вдох Свободы. Последний воздух свободы наполнял ее легкие, больше она никогда не сможет вдохнуть его.  Страшные судьбы наложниц оставили энергетический отпечаток на стенах гарема. Я  зачем то спустился по узкой каменистой лестнице вниз, посмотрел, как жили евнухи. Нет, не тут. Много энергии страдания, какие- то мужские фантазии тех несчастных, кому уже семейное счастье не грозило. Тяжело, должно быть, было ежедневно смотреть на прелести наложниц, самых красивых женщин, собранных со всех уголков мира, зная,  что ты наказан судьбой.  Я продвигался вперед по коридору, считывая энергию. Очень много ее было в хаммаме. Султаны и их наложницы мылись здесь, решетка защищала от нападений врагов. Как ни странно,  энергия почище, чем в казематах для евнухов и наложниц. Должно быть, мылся султан и те, кому он благоволил. Прошел дальше через красивые залы. Роскошь не могла обмануть меня – тянулись серыми нитями следы убийств, самоубийств. Отравления, утопления в Босфоре, отсечения головы-все разновидности. О чем молились наложницы в  маленькой мечети гарема? К каким святым взывали, заламывая руки, глядя в узкий квадрат неба внутреннего дворика? Не всем еще и дозволялось в этом дворике гулять, это надо было заслужить…Я шел по Золотому пути, ведущему к опочивальням султана, выложенного слезами и молитвами наложниц. Я искал и не мог найти след, сигнал, причину, заманившую меня сюда. Я возвращался путем, где готовили еду для султана и где находилась кухня. Ничего примечательного я не нашел.  Я шел, погруженный в свои невеселые думки, как вдруг почувствовал дуновение ветра на своей правой щеке, как если бы юная девушка заговорила со мной, и я бы почувствовал ее свежее дыхание. Мое тело странно отозвалось на это: как будто в сердце расцвел розовый лотос, мгновенно и бесповоротно. Я помассировал рукой левую сторону грудной клетки – наваждение не исчезло. Там было тепло, тепло разливалось от этого лотоса. Кто я такой, чтобы изменять ход истории? Я был покорен Богу, и не роптал. Я пошел вперед за этим дуновением свежего ветерка, который вывел меня из гарема и провел во внутренний двор, и дальше, минуя ворота, к фонтанам. Во внутреннем дворе все еще цвели красные розы, и я, не удержавшись, вдохнул их аромат, как почувствовал тут же весьма чувствительный толчок в плечо, мол, не задерживайся! Сопровождающий меня дух гарема был суров. Я поторопился и спустился за моим ветерком вниз, к Босфору. Тут усердно работали несколько недешевых ресторанчиков, официанты что-то кричали поварам, гости активно пили кофе и вино, играла громкая попсовая музыка, стелился дым от айкосов и сигарет. Я почти физически почувствовал, как мой ветерок поморщился. Мы: я и то, что меня уверенно вело вперед, спустились еще ниже, почти к самой кромке воды, зашли за какие-то экзотические, шарообразно подстриженные невысокие деревья, и наконец-то, остались одни у фонтана. Я огляделся вокруг с видом: «Ну? И зачем вы меня сюда привели?».  По обеим сторонам от фонтана стояли скульптуры львов. «Присядь, как будто разглядываешь их пасть»,- услышал я.

20 глава

Я присел и стал поглаживать носы львов. Тут же я услышал четкий приказ посмотреть им в глаза. Я посмотрел и провалился вглубь веков. Помутнение мозга, вот что я чувствовал. Я бежал по траве, у меня было четыре ноги, я смотрел на свои лапы, свои огромные бархатистые лапы, а потом пил воду из озера огромным языком, посмотрел в отражение и понял, что я лев. Я радостно бежал по лугам по лапы в зеленой свежей душистой траве, по правую руку от меня было море, по левую горы, и не было счастливее льва, чем я во всем белом свете. И в этот момент на меня сошел золотой поток, состоящий из Света, и я почувствовал невиданную радость и Силу, каких никогда до этого не чувствовал. Вдруг меня очень сильно толкнул кто-то лапой в правое плечо. Я очнулся, сжимая голову скульптурного льва, надо мной участливо склонились два китайских пенсионера и что-то с тревогой спрашивали на ломаном английском с таким характерным акцентом, что я понял только то, что они планируют вызвать скорую. От ужаса я замахал руками и сказал, что просто устал, и, насколько мог, резво вскочил на ноги. В голове моей было горячо, звездочки делали круги перед своим носом,  в моих руках и ногах циркулировала энергия, я был счастлив. Как пьяный, под настороженными взглядами охраны и сочувствующими – туристов, я прошел, качаясь, через весь внутренний двор Топкапы и вышел в первые ворота. Мне очень хотелось сесть от какой-то невиданной усталости в траву, но я не мог себе позволить этого сделать, потому что я знал, что сразу же набегут туристы и охрана. Нельзя разговаривать сразу же после получения такого огромного количества энергии: молчание – золото, оно сохраняет энергию, посланную с неба. Именно поэтому сразу же после посещения храма с вами пытаются заговорить буквально все, все: прихожане храма ловят вас на выходе за локоток, на выходе пытаются сделать вам замечание, любой человек, водимый темными силами, пытается вас разговорить, чтобы забрать часть, а то и всю, энергию, полученную в святом месте. После храма требуется без единого произнесенного слова прийти домой, помолиться и помолчать, чтобы вся энергия усвоилась вашими тонкими телами. Со мной пытались заговорить и туристы, и охрана на пути к основным воротам, но я очень удачно делал вид, что не понимаю английского. Я хотел сберечь энергию, подаренную мне райским местом, к которому меня провел проводник, дух гарема. По моей коже бегали мурашки, когда я выходил в основные ворота. У меня получилось. Я сел под какое-то дерево на скамейку и прикрыл глаза. Свет был во мне, я источал Свет. Воистину, там, на том берегу неба столько энергии, сколько даже представить себе трудно. Достаточно искренней и горячей молитвы – и ты получаешь доступ к бесконечным запасам энергии. Листья падали мне на грудь, птицы орали под самым носом, а я не замечал ничего. В своей полудреме я все еще бежал на четырех  шерстяных лапах по высокой зеленой траве Рая, и мне не нужно было ничего другого.

Я очнулся, когда почувствовал, как что-то тяжелое легло мне на грудь и ткнулось чем-то мокрым в мой нос. Это был обычный стамбульский кот, белый, с черными и рыжими подпалинами, хотел от меня ничего, кроме ласки. Я погладил его затекшей рукой, прищурился и попытался понять, сколько же было времени. Вечер клонился к ночи, а  я до сих пор не получил ни сигнала от своих, ни нашел места Битвы. Голова все еще слегка кружилась. Я кое-как поднялся, размял затекшие ноги, потрепал кота за уши. Заскочил в магазин, купил пакетик мокрого корма для кота, выложил все на бумажку, накормил. Все достижения в мире, все Нобелевские премии, Оскары, Грэмми, Золотые глобусы, Венецианские львы и Каннские ветви тускнеют и бледнеют перед таким делом, как накормить голодного кота. Или собаку. Или птицу. Или того, кто в этом нуждается больше всего. Когда ты видишь, как бездомное животное жадно ест твою еду, и осознаешь, что без тебя он бы остался голодным, и, возможно бы, уже умер этим вечером, ты понимаешь, что не зря топчешь эту землю. Я аккуратно погладил кота по голове, чтобы он не подумал, что я хочу отобрать вкусняшку, он пару раз потерся головой о мою руку в знак благодарности и продолжил вылизывать бумажку. Я встал и собрался идти. Кот признательно посмотрел мне в глаза и потерся о ногу. Я, как смог, объяснил на зверином эсперанто, что его мне не взять с собой, что я чужестранец, и нет у меня на стамбульской земле никакого прибежища, а в отель его точно нельзя. Кот прищурил глаза, сделал вид, что понял. Я сделал пару шагов и оглянулся. Кот смотрел на меня с такой тоской, как будто потерял самое дорогое. Часть меня мысленно немедленно бросилась к нему, но я с трудом смог удержать себя в руках. Сердце мое сжалось – я был этим стамбульским котом сам – ни прибежища, ни пристанища в целой жизни. Он смотрел на меня так, что разрывалось сердце, одно мое слово, и он побежал бы за мной. Я с трудом заставил себя развернуться и подавить острую жалость в сердце. Воистину, человек не выбирает кота – кот выбирает человека. Грусть сдавила мне сердце. Я чувствовал его взгляд на своей спине все время, пока я шел. Почему супергерои не имеют права завести даже кота?

21 глава

  Я шел вдоль улицы, один, этой терпкой Стамбульской осенью, понятия не имея, что мне теперь делать и как быть. Осень падала мне золотыми листьями на плечи, осень разговаривала со мной на одной ей понятном языке, осень предлагала мне испить золотой бокал горечи до дна. Энергия циркулировала во мне, я определенно перешел на какой-то новый уровень, знать бы еще, на какой? Может, я был лев в прошлой жизни? Я так четко видел свои мохнатые лапы цвета бархана, бегущие по сочной наливной зеленой траве…Что-то со мной происходило в этом городе, совершенно неясное и непонятное «что-то». Мне бы прибиться к своим, мне бы найти место Битвы. Но вместо этого я брожу, как дурацкий турист, по историческим местам города, пялюсь на памятники и ни хрена не соображаю, и сердце мое разрывают в клочья бездомные стамбульские коты. Грусть заняла мое сердце, как дикая кошка свернулась клубком внутри. Столько планов было на этот город, я казался сам себе невероятно крутым светлым, щас бы быстренько нашел место Битвы, перенес бы энергию туда, куда мне надо было её перенести – и ариведерчи, билет на самолет, аэропорт, Москва, и вот уже я дома, сижу дома в шерстяных носках, пью чай с вареньем, а за окном идет дождь и воет ветер. Разве это не прекрасно? Русский человек знает, что золотая осень длится с гулькин нос, всего ничего, да еще бабье лето порадует, бывает, сверкнет золотым платьем на пару деньков, а вот затяжная, серо-черная, выматывающая, депрессивная, с дождями и ветрами, с одним болтающимся желтым листком на черном  лысом дереве, с грязью под ногами, с тоскливыми мыслями в голове – о, эта осень может длиться вечно. Мы знаем об этом, мы молим небо, чтобы все поскорее закончилось, но осень, как истинное чистилище, всегда берет свое. Сколько бы мы ни дергались и не просили небо, чтобы поскорее пришла зима и убелила всю эту грязь, тоску и черноту, осень молча делает свое дело. И вот, в конце ноября ты уже не ждешь освобождения от осени,  с тобой, как бесконечный день сурка, эта серость, эта темнота, мрак и уныние. И, когда выпадает первый снег, ты не веришь своим глазам. Снег обнуляет весь мрак и нечистоту. «Если будут грехи ваши, как багряное, — как снег убелю».(Ис 1:18) Ты не ждешь, не веришь, не надеешься, что это произойдет. Но снег приходит. И ты, вчера было умирающий, несешься радостно по белому снегу, ведь началась новая жизнь твоей души. Началась новая жизнь, прошлое забыто, грязи и черноты больше нет. Новая белая страница твоей жизни лежит перед тобой. Твое будущее открыто и безмятежно. Это- как неожиданное спасение тогда, когда все надежды потеряны. Белый чистый снег, как рука помощи, когда ты ее совсем не ждешь. Снег.  Что там могли понять в этой жаркой стране про наш снег, когда их мягкая золотая осень с +20 градусами жары могла быть здесь месяцами? Их, якобы прохладная золотая осень была как наше стандартное лето, что они могли понять в снеге? Ни-че-го. Внезапно я что-то рассердился сам на себя, на то, что никак не могу найти место Битвы, на то, что не могу выйти на связь, видимо, недостаточно хорошо молюсь, недостаточно чист перед Богом. Отчаянье порою охватывало меня. Я далеко не самый лучший воин Христов. Но что мне остается делать – на этой планете мы можем только жить и совершенствовать свою душу, пути назад нет. Те, кто думал, что он есть, вечность горят в огне, скрежеща зубами. А я не хочу в огонь, я хочу  к Нему.

22 глава

Ох, уж эта русская привычка- ныть за бутылкой водки. Этим занимаются взрослые матерые мужики, этим же занимаются желторотые подростки, которые смотрят на них, открыв рот. Замкнутый круг. А ты не ной. Ты делай все, что ты можешь и даже мысли не допускай, что небо не в курсе твоих стараний. Ничего не пропадёт втуне. Все делается для чего-то. Все нужно, все на благо, все на смирение души. Если не вести со своей душой такие разговоры, рано или поздно в незащищенную ауру втискивается рогатый со стопочкой, зажатой в копыте. Многим никогда не понять «умеренно пьющего», который впервые видит «белочку». Каждый же думает, что он просто ведет красивую и веселую жизнь, что вы, сбрендили, он не алкоголик, это не про него. Но «белочка» четко дает понять «who is who». Никто из тех, кто впервые пригубил шампанское  в 17 лет на выпускном, ни за что не поверит, что сможет допить до «белочки». Однако алкоголизм растет так же, как долги безработного и вес ночного обжоры: быстро и неумолимо. Самое верное решение – даже не начинать. Зачем давать черненьким доступ к сейфу вашей души, где спрятано все самое сокровенное? Зачем отдавать врагу человеческому руль вашей жизни? А тому, кто орет над вашим ухом, что «в жизни надо все попробовать», предложите стать космонавтом, нобелевским лауреатом и олимпийским чемпионом. Он очень быстро заткнется. Почему, если пробовать – так наркотики, алкоголь, курение и ранний незащищенный секс без брака и любви? Почему все самое плохое? Для дурного дела много ума не надо. Если твоя жизнь не требует усилий, значит, ты катишься вниз. Попробуйте пойти на тренировку или репетицию после выпивки, напишите текст на нобелевскую премию – ничего не выйдет. Те, кто орут: «Надо все попробовать» и «Один раз живем», просто-напросто заманивают вас в яму, укрытую мягкими еловыми ветками, на дне которой находится окровавленный капкан, куда уже прыгнули миллионы и миллиарды наивных молодых людей. Ныть и жаловаться – не полезно. Если уж невмоготу, и очень хочется, жалуйтесь небу. Это самое верное решение. Небо всегда выслушает, всегда поможет, подскажет решение. Ныть собутыльникам и бутылке – значит исповедоваться чертям, а оно вам надо? Оно нам не надо совсем, Ловушка №66, известная издревле. При любой выпивке, даже самой малой, за руль машины вашей души садятся рогатые.  Вы даже можете почувствовать этот момент, вас вроде как отпускает после первой рюмки, вроде как ответственность исчезает с ваших плеч, проблемы уходят, напряжение падает, вроде как вы уже ни за что не отвечаете, (аааа, мне хочется кричать!), насколько же это обманчивое впечатление. Это означает что в этот самый миг, когда вы выпиваете первую рюмку, командование вашим кораблем берут на себя обычные бутылочные бесы. Это означает, что сейчас они выжмут максимум из топлива, повернут ручку на себя, чтобы ваш корабль поскорее столкнулся с айсбергом и сел на мель. Особенно они усердны со молодыми, впервые пробующими алкоголь. Этих они отчаянно хотят погубить, поэтому столько нелепых смертей молодых парней после первой бутылки водки. Обидно? Не то слово. Когда я иду в магазине мимо стеллажей, уставленных алкоголем, я знаю, что примерно 2% из них – будут распиты мирно, в кругу семьи, на свадьбе, на свидании, любом радостном событии. И остальные 98% послужат собой потере работы, горькой депрессии, нелепым и позорным случаям, разврату,  драке, изнасилованию, самоубийствам и убийствам, внезапным случайным смертям, автокатастрофам. Это очень страшно. Я иду мимо рядов алкоголя в супермаркетах, как мимо стеллажей с бомбами, готовыми разрушить страны и города.  Я знаю, что в них сидит сила, способная погубить человека. Горе тем, кто предлагает «Выпить шампусика» или «дернуть рюмашку», твердо зная, что подсаживает человека на стакан, настраивает на путь, ведущий в преисподнюю. «Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит (Матф 18:7)» (с). Потерю я вижу в глазах пьющих женщин и мужчин. В какой то момент бесы поймали их в ловушку на «От одного бокала ничего не будет» или «Ну, пол-рюмочки на посошок», и с тех пор они несутся по серпантину с бешеной скоростью в пропасть, и никто, кроме них самих и Бога, не может их остановить. Страшное дело: такой великий русский народ, как мы, так падок на тоску в комплекте с бутылкой. Ведь для депрессии не нужно прикладывать усилий. Ты просто плывешь по черным водам на пути к обрыву, попивая ром, и твое весло безвольно лежит у тебя в каяке. Не нужно напрягаться – тоскуй и пей, ведь ты же заслужил это своими неудачами. Видишь, судьба не благоволит к тебе, не то что, к тем, другим, они то уж точно не заслужили все свои почести, награды и плюшки. А ты, несчастный, ропщи, депрессуй и пей. Краткий пересказ самого быстрого пути в ад, который только можно придумать. Нытики кидают нож в спину оптимистов, про себя называя их дураками, но эти дураки, надрываясь, из последних сил держат мир. Ведь можно двигать своими руками жизнь, вращать мир на своем пальце, как глобус, как голубой шарик и не слушать тех, кто бежит рядом с початой бутылкой и орет: «Куда катится мир!». Между стершейся от работы блестящей лопатой, которая много работала, и лопатой, которая простояла всю жизнь в сарае и заржавела, я выбираю первую. Лучше умереть от усталости, чем от тоски, не сделав ничего. Нельзя зарывать в землю свой талант, ведь за него придется дать ответ. Я на полном серьезе считаю, что талантлив каждый человек, родившийся на земле.  Просто некоторые слишком ленивы, чтобы потрудиться обнаружить его.

23 глава

Итак, день клонился к концу, а я так ничего и не нашел. Я шел по улице, все еще чувствуя  между лопатками тоскливый, безнадежный взгляд кота. Все они понимают, ничего от них не утаишь. Эх, моя бы воля —  бы приютил всех бездомных котов в мире. Ничто в мире не способно так быстро прослезить меня, кроме как когда я вижу человека, забирающего с улицы бездомного кота к себе, чтобы любить. Как же я люблю это объявление в подъезде, растиражированное по всему интернету: «Не ищите здесь кота. Кота здесь нет. Мы забрали его домой, ЧТОБЫ ЛЮБИТЬ»(с). Всех котов в мире должны забрать с улиц, чтобы любить. Мы вообще здесь, на этой планете находимся ни для чего, кроме: чтобы любить. Чтобы любить мы каждое утро открываем глаза. Чтобы любить мы дышим. Чтобы любить мы живем. И никак иначе. Заберите меня, пожалуйста, чтобы любить.

Я забрел в мой отель. Уныло поторчал под горячим душем. Включил кипяток, чтобы аж пар шел. Душ сварил меня, как рака, но не улучшил мое состояние. Женщины живут дольше мужчин, хотя бы потому, что они не моются в кипятке. Теперь я был уныл, и при этом расслаблен, как холодец и красен, как свекла. Я чувствовал, что не справляюсь категорически. Не очень понимал, зачем я здесь. Возможно, это была крупнейшая ошибка в моей жизни, я всё не так понял и я не должен был приезжать вообще. Я прочитал вечерние молитвы и рухнул в огромную отельную кровать. Белые кипенные подушки и нежнейший матрас с легким, как пух, одеялом захватили меня в объятья и заставили провалиться в сон. Как все-таки хорошо, что мы все имеем физические тела, которые можно уморить усталостью, чтобы вечером вырубиться в сон, ни о чем не думая. Если бы мы не имели тел, мы давно бы все сошли с ума на этой планете, бесконечно гоняя свои горести по кругу. А тут, простите-извините, телу с утра нужно чистить зубы, мыться, что-то кушать, лечиться, заниматься спортом, спать, отдыхать – столько всего, что полноценно-то и не подепрессуешь. Только начнешь раздирать на себе одежды, посыпать голову пеплом и заходиться рыданием, как на самом интересном месте захочешь в туалет. Иногда то, что мы имеем физические тела – выглядит спасением. Утро не принесло никакой ночной вести. Никаких вещих снов. Ничего не приснилось, никаких рекомендаций или приказов во сне не было. Я чувствовал себя оставленным. Я сюда приехал, и все про меня забыли. Готовятся к Битве, стягивают сюда войска. А я? А я?! Не то, что враги, свои – про меня забыли. Ну что ж. Не время мне приходить в уныние, ох, не время. Я прочитал утренние молитвы, вызвал такси и поехал в храм святого Георгия к его мощам. Я хотел прояснить свой мозг, хотел почиститься, чтобы хотя бы как то, хотя бы чуточку смочь поймать сигнал небес и быть вовремя на том месте, где развернется Битва, в нужное время. Я ехал в такси, а зубы мои стучали. Напряжение все-таки проникло в мое тело, пустило свою корневую систему, как я ни защищался. Эх.  Как же отвратительно ждать. Как тяжко не давать захлестнуть себя унынию и продолжать упорно плыть, надувая паруса своим дыханием при полном штиле. Я приехал, расплатился с таксистом, который содрал с меня втридорога, но я не хотел скандалить.  Я не хотел добавлять грех в этот чистый день. Надо шевелить лапками, господа. Надо что-то делать, чтобы не свалиться в эту пропасть, в этот открытый зев преисподней, который радостно ждет каждого из нас каждую секунду нашей жизни, щелкая зубами. Я зашел в храм, постоял среди запаха ладана и мерцания свеч. Наконец-то я почувствовал себя дома. Почувствовал нежданную-негаданную благодать. Еле удержал готовую скатиться по щеке горячую слезу. Как ты, Господи, можешь любить всех нас, когда на земле творится такое зло… Как ты, Господи, терпишь всех нас? Я стоял и старался сдержаться, но тело мое издавало глухие рыдания. Я старался изо всех сил замаскировать их под кашель, но немногочисленным прихожанам было все равно, как и стенам этого храма – они и не такое видели. Когда душа очищается, ей все равно, как в этот момент выглядит тело.  Это мы вечно суетимся да беспокоимся. Вечный хаос, пожравший нас, празднует победу. Но там, наверху в высоком небе, нет суеты. Там нет суеты, нет. Там только любовь и вечное спокойствие. Забери меня, небо, как бездомного кота, чтобы любить. Верни меня домой, здесь так пусто и одиноко. Я уже не вывожу столько зла, творящегося вокруг меня. Почини меня, Господи, забери к себе.

24 глава

Я вышел из храма и вдохнул полной грудью осенний стамбульский воздух. Было ха-ра-шо, как всегда после храма.  Я вернулся ненадолго в отель, помолился, присвоил себе энергию храма, тщательно энергетически закрыв себя со всех сторон. Не то, чтобы я ждал нападений темных. Хотя каждый светлый должен по умолчанию каждый день ждать. Ждать и молиться, чтобы отразить удар. «Береженого Бог бережет»(с). Жутко захотелось есть, да даже не то, чтобы есть  — жрать захотелось оч оч сильно. Физическое тело, как всегда, не вовремя напомнило о себе. Ох уж эти биологические тела – система пищеварения, это все дико неудобно. Столько мороки со всем этим. Вечно таскаешься со своим телом, как с чемоданом без ручки – дико тяжело и некомфортно, но не бросишь же посреди дороги – не ты это тело создавал, не тебе и бросать. Я привык — притерпелся, но когда живешь уже сотую жизнь подряд – напрягает. Ты знаешь, как прекрасна и бестелесна душа, ты знаешь, как можно себя чувствовать, не обремененным телом, и вот, ты вынужден терпеть эту физическую оболочку, как узкий водолазный костюм, который и давит и жмет со всех сторон, а к старости еще и начинает сжиматься сильнее, да так, что все внутренности болят. И вот, мы, такие водолазы — души, зажатые в тела, пытаемся на этой планете быть счастливыми. Это просто смешно. Никто на поле боя никогда не пытается добыть себе счастье. На поле боя  сражаются и пытаются спасти свою жизнь. Все, что мы должны делать – спасать свою душу. Счастье, ниспосланное небесами – лишь короткие передышки между боем, возможность отдохнуть и не сойти с ума. Счастье- лишь моменты, подаренные Богом, чтобы от горя и несчастий не поехала кукушечка. Мы все боремся за нашу душу, чтобы она по финалу не сгрохотала в ад. Это единственное в этой жизни, что вообще имеет значение. Спасайте вашу душу, храните честь смолоду, будьте начеку в этой жизни и вас не постигнет гниение. Странно думать, что все произойдет само по себе, просто потому что вы хороший человек. Кто вам там нашептывает на левое ух это, и поэтому ходить в храм, молиться и помогать ближнему – не обязательно, вы же итак хороший?!  Мне кажется, я узнаю его рога, копыта и хвост. Всегда одно и то же, они даже не трудятся изменить формулы – типа, работало веками и сейчас сойдет. Но если так уже сгубили миллиарды людей до вас, значит, можно же уже запомнить ловушки и предотвратить это в вашей жизни, не так ли? Пара усилий, потом еще немного, еще пару гребков, пробежечка, тут напряглись, тут отпустили, тут помолились, там не разгневались, здесь пропустили фразу мимо ушей, там не стали завидовать, а здесь не осудили, тут закрыли глаза на соблазнение на явный блуд, причастились – и вот, спаслись.  Не сложно, если шагать с Богом каждый день. Сложно, если всю жизнь грешить, думая, что в старости успеется покаяться. А к старости душа дервенеет, мертвеет от грехов, уже и не помнишь, в чем каяться-то собирался.  Ничего не помнишь, а спасаться надо. Блаженны те дети, которых родители крестили в детстве и приучили к молитве.  Какие бы испытания их не ждали, они всегда будут с Богом.

Пока я рассуждал о несовершенстве  физических тел, мой желудок свело от голода. Я заскочил в ближайшую забегаловку, я знал, что там отлично готовят мясо, плюсом по всей улице стоял вкуснейший запах свежеиспеченного хлеба. Я заказал себе все, до чего мог дотянуться мой голодный глаз и приступил к пиршеству. Однако, съев полтарелки, я понял, что больше не могу. Да, да, то ли посещение храма, то ли гнетущее меня боевое задание, или эта терпкая Стамбульская осень, а может, и все сразу, повлияли на меня так, что я не мог больше много есть. Жрать в три горла, сидя на диване под любимый кинчик – это же традиционное развлечение всех современных людей, что со мной было не так?! Внезапно я понял, что моя душа просто не хочет, чтобы я забрасывал в свое тело тонны еды. Крайне удивленный, и даже капельку раздосадованный я заплатил за еле тронутый второй завтрак, или ранний обед, не знаю, как назвать. Турки поцокали языками вслед мне, наверное, подумали: «От больной, ничего ж не сожрал, наверное веган ненормальный». Я вышел на улицу. Я пожал плечами, есть не хотелось вообще, желудок был в шоке, впрочем, как и я. Я же был обновлен, свеж, бодр как никогда, и готов к подвигам. Когда ограничиваешь себя  в каких-то удовольствиях, почему-то чувствуешь себя сильнее. Я сильнее, чем все эти пиццы, пирожки, пирожные, выставленные в бесконечных витринах Стамбула, я сделан Богом не для того, чтобы бесконечно думать о еде. Люди проводят большую часть своей жизни, делая еду, обсуждая еду, покупая еду, предвкушая еду.  За все время моей жизни Бог ни разу не оставил меня голодным, ни разу не оставил меня без крошки хлеба на столе. Если Бог кормит птиц, и они не заботятся о том, что останутся голодными, то почему же мы проводим большую часть своей жизни в суетной заботе о еде? Мне стало грустно. Мы тратим нашу жизнь совсем не на то, на что следовало бы ее потратить. Какая разница, как хорошо мы ели в этой жизни и как крепко спали, если косточки наши будут выглядеть в гробах абсолютно одинаково? Великая разница будет лишь в разделении душ. Душа – вот над чем нужно неустанно работать. Но вот в чем загвоздка: именно человек сам должен обуздывать ее. Сам человек, а никто другой, должен  отслеживать и мониторить свою душу 24/7 и не допускать до греха.  Жизнь такая долгая, а ты только гляди смотри, как бы не натворить чего. И только человек подумает, что преуспел в бдении и слежке за своей душой, как тут же и оп!- падает. Падает так больно, как никогда прежде. Так тяжек грех после долгой чистоты. Каждый грех – как нож по сердцу. Казалось бы: бди.  Бди днем и ночью, кабы что твоя трехлетка –душа не натворила. Но предательски клонит в сон, и человек думает: «Она у меня ученая (нда), она не поступит плохо в этот раз(ага-ага), я ж теперь умный, «воробей стреляный» (ха-ха). Пока не вбит последний гвоздь в крышку твоего гроба, нужно быть на стреме. Нужно быть на стреме всегда. Некоторые умудряются и во сне нагрешить. Будь собран. Бди. Бди 24/7. Бди 365 дней в году. Бди. Пусть горит твой светильник всегда, на белом снегу под ярким светом всегда хорошо видны следы врага. Да не прикоснется враг к твоей душе, да отсечешь ты все его черные поползновения. Я берег розовые в горошек бантики моей души. И я изо всех сил старался оградить ее от врага рода человеческого. Я старался, правда. Я шипел на нее, я ворчал, я кричал, я поучал, я держал ее за локоть, а моментами – за шкирку. Я удерживал её, как мог, от греха. Единственная настоящая цель в моей жизни была – не сгрохотать в ад. У нас был кинжал, с которым мы могли воевать за Бога. Нельзя было списывать наше маленькое войско со счетов. Я и моя душа бились, как могли.

25 глава

Я шел по Стамбулу  чистый, свободный и невесомый, все мне было по плечу. Солнце светило так, как будто я приехал в отпуск на курорт и сейчас, как минимум, разгар лета. Я шел в одной футболке, щурясь,  беспечно глазел на солнце и внезапно вышел к набережной. Я подумал, что Стамбул похож на райское местечко. Посмотрел в синие-синие воды Босфора, которые никогда при мне не меняли свой цвет на серый. Босфор всегда меня встречал лучистой синевой. В небе орали прожорливые чайки, но я уже привык к их размерам и их сходством с птеродактилями. Ну, откормили себе турки огромных чаек, ну и что? Каждый развлекается в этой жизни, как может. Чай у них в стаканчиках маленький, чайки большие. Всё не как у людей. Я сел на набережную с местными, которые сидели тут и смотрели в воды Босфора сутками. Я их очень понимал – более релаксирующего действа сложно было бы себе придумать. Где то за нашими спинами шумел Стамбул – торговались туристы, выкрикивали скидку продавцы, суетились официанты, кричали зазывалы, рекламируя кафе и рестораны, орали вечно голодные уличные коты и позвякивал трамвай. А здесь были только синие воды Босфора, да пикирующие сверху огромные чайки, ветер и больше ничего. Как портал в другую реальность. Если жизнь тебя припекла в Стамбуле, иди к водам Босфора, сядь на набережной и смотри в воду. 5 минут смотри, 10, 15, полчаса, час…И отпустит. Вот увидишь, отпустит. Прыгать в воды Босфора от отчаянья нинада. Нинада. Если вы не хотите оказаться сразу же из прохладной воды в нестерпимо горящем аду. Такая резкая перемена мест не пойдет на пользу коже лица, сразу скажу. Если бы люди знали, что ждет их после смерти, все бы тут же побросали все карусели жизненных развлечений и удовольствий, на которых их непрерывно и с ветерком катают бесы, и провели бы остаток жизни в мольбе перед Богом. Пока жизнь прикрыта мишурой удовольствия, люди думают, что будут жить вечно, и уж в конце их точно ждет не адское пламя, а суд, и они успеют оправдаться. Реальность оказывается во много раз страшнее. Все, что я могу — остаток дней моей жизни на земле помогать нашему светлому войску победить. Пусть у меня в руках всего лишь маленький кинжал, я могу что-то сделать и им. Это лучше, чем сидеть, сложа руки и в вечном грешном сонном параличе ожидать конца жизни. Самое лучшее, что я могу сделать против темных – это жить. Меня столько раз пытались убить, физически и морально уничтожить, что само мое пребывание на планете Земля – для них нож по сердцу. Вот и хорошо, вот и отличненько. Надо жить так, чтобы от произнесения твоего имени трепетали темные. Пока я так рассуждал, до меня донесся запах жареных каштанов. Вот на что-что, а на каштаны меня Стамбул подсадил конкретно. Есть опасения, что это местный наркотик, впрочем, как и симиты. Трескаешь за оба уха и те, и другие, и можно даже не делать вид, что ты на диете, все равно растолстеешь. Пару-тройку килограмм, как пить дать, ты всегда привезёшь из Стамбула, хоть ты из кожи вон вылезешь, пытаясь придерживаться своей дурацкой диеты. Стамбулу плевать на твои ограничения: жирок на талии ты здесь приобретешь в любом случае. Я вгрызся в горячие каштаны и пошел вдоль набережной, периодически глядя на синие волны, чтобы убедиться, что волшебство никуда не делось.  Я стал каким-то совсем простым в этом городе.  Хотелось разложить добро и зло, как Чапаев схему боя на картошке: вот мы, вот темные. У нас столько-то светлых таких категорий, у них столько-то темных такого ранга. Не понятно, где будет Битва, поэтому преимущества и недостатки местности поля боя не внести. В какой день будет Битва, тоже не ясно, хотя есть ощущения, что она приближается с не детской скоростью. Солнце будет или ливень? Жара или холод? Будем мы сражаться в пустыне или на болоте? На все эти вопросы не было ответов. Я все еще чувствовал, как в Стамбул продолжают стекаться силы светлых. Темных я перестал чувствовать вообще. Меня это удручало. Как будто собаку лишили нюха. Я их чувствовал с самого детства, и тут на тебе. Перед самой битвой как отрубило.  Было у меня ощущение, что это так задумано, и уж точно, согласовано со светлым штабом. Но к чему это все было? Вопрос из вопросов. Приближение низших сошек я мог считывать минут за 5 до их появления хотя бы в 20ти метрах от меня, от них не сильно фонило. Приближение крупных темных магов я чувствовал за полчаса, при этом они могли даже еще торчать в портале, а меня уже выворачивало от их присутствия. Я чувствовал их все равно. Их темные вайбы было ни с чем не спутать, эти дементоры при своем приближении высасывали энергию из всего живого и убивали радость. Я научился от них защищаться, но неприятный осадочек все равно в итоге чувствовался до и после. Даже если их целью был не я, все равно от темных оставался шлейф ненависти, черное пространство, как будто обугленная спичка: всё, что горело вокруг при их приходе – сгорало. Так вот, в последнее время я не видел никаких черных шлейфов, не чувствовал следов присутствия ни до, ни после. Не знаю, с чем это было связано, но я был как кот, напрочь лишенный усов. Я ничего не чувствовал. Что они сделали? Как это темные так со мной поработали, что это случилось? Как же мне хотелось максимально помочь своим, понять, что мы выиграли и улететь уже из этого города. Стамбул накручивал круги, водил меня по городу: его хлебом не корми, дай помучать незадачливого туриста. Возможно, я и выглядел, как  праздный турист, и вряд ли кто-то мог бы вычислить, что я прилетел сюда спасать мир, как, впрочем, и остальных светлых, но по всему было видно, что в самом Стамбуле заложена какая то хитрая схема для таких, как я. Он водил нас за нос по своим улочкам и переулкам, заставляя заблуждаться и менять маршрут. Город вел себя как живое существо. Хотя, на первый взгляд, более радушного и солнечного города сложно было бы себе представить, я чувствовал каждый острый камень его вековых булыжных мостовых тонкой подошвой своей кроссовок. Частенько я присаживался на лавочки, чтобы ноющая боль в ногах хоть немного приутихла, но если этот город хотел моей крови, я готов был ему дать ее. Все, что угодно, лишь бы наши победили.

26 глава

Бывший Ипподром опять непостижимым образом притянул меня, и я оказался в центре города, рядом с Дикилиташ (Dikilitaş), или попросту египетским обелиском, змеиной колонной и обелиском Константина. Я засмотрелся на египетский обелиск, считывая энергию. Она была мощная, но не для каждого. Подзарядиться я не пытался. Тутмос третий делал его для Амон-Ра, защита стояла мощная, специально для тех, кто спустя столько веков пытались скачать от них подзарядку.  Египетская энергия в таких обелисках настолько древняя, что будет очень зла, если ее разбудить. Ни темные, ни светлые лишний раз старались не беспокоить артефакты Древнего Египта. Я мог бы подзарядиться, но не хотел. Оставил на крайний случай, если вдруг не хватит энергии для Битвы. Я еще раз полюбовался на иероглифы на обелиске, и когда уже наглые туристы, сгрудившиеся за моей спиной, стали дышать мне в шею, тщетно пытаясь что-то увидеть из-за моего высокого роста, я выскользнул оттуда и пошел к змеиной колонне, вросшей в землю метра на три. Вековой земельный нарост, смесь песка и пыли, или «культурный слой», как говорят историки, из-за которого у нас в России исчез напрочь нижний этаж всех зданий. Скоро мы покроемся такой же пылью, и все наши страхи и волнения станут абсолютно не важны перед лицом вечности. Колонна была сделана в форме змеи.  Она была утащена из Греции, из дельфийского святилища Аполлона, где должна была располагаться под золотым посвятительным треножником с массивной золотой чашей. Бронзовые тела рептилий были выполнены из оружия и деталей щитов, которые некогда принадлежали персам, павшим на поле боя в 426 до н.э.  Все три головы змей этой колонны были срублены вандалами, кажется, в 17 веке. Осталось только сплетенное тело. Я смотрел на змеиную колонну и внутренним взором видел все три головы, не смотря на то, что одна из них сейчас физически находилась в музее в Лондоне. Я смотрел на змею, змея смотрела на меня, и мороз пробирал по моей коже. Я чувствовал, как на этом месте энергия закручивалась по спирали. Зачем было притаскивать змею из храма Аполлона в центр Константинополя и ставить ее на потеху в центр города, до сих пор не понимаю. Любая вещь, вытащенная из языческого храма, фонит энергией эгрегора. И эта змея прилично фонила. Я задумался о ее настоящем цвете, ведь зеленым ее сделало время. Потом перевел взгляд на толпящихся вокруг ее круглого ограждения туристов, и меня внезапно накрыло. Мне стало невыносимо жаль нас всех. Мы все были грешны на этой планете. Мы все жаждали помилования. Мы были  недостойны прощения, но нам всем нужна была милость Его. «Помяни меня во Царствии своем»(с),- все, что мы бы могли сказать, ударяя себя в грудь. Я отошел от памятника в сторону, просто бесцельно переставляя ноги по первой попавшейся улице, и слезы лились по моим щекам: «Господи, Господи, спаси нас, грешных». Такое ощущение, что в эту минуту я любил и жалел весь мир, всех людей на этой планете. Я рыдал, как ребенок. «Просто устал»,- промелькнула мысль. Я не знаю, хотел ли я этим оправдаться, или это ангел – хранитель заботился обо мне. Наверное, это было отчасти самооправдание моим внезапным слезам, но было очевидно: этот город окончательно вымотал меня неизвестностью и постоянным напряженным ожиданием Битвы.

27 глава

Я сам не понял, как подошел к рекламному табло, погруженный в свои мысли. Вдруг я услышал снова английский с характерным акцентом – меня опять окружили туристы из Китая и, что-то ласково мне выговаривая, протянули мне новую пачку салфеток для носа. И тут же я вернулся в реальность и понял, что я весь опух от слез, и это очень заметно. Я кланялся и благодарил жестами, как мог. Китайцы в ответ кланялись мне и что-то утешительно быстро говорили на смешанном китайском и английском с таким акцентом, что я ничего не понял. Я осознал, что мы так можем здесь стоять и раскланиваться вечность. Я еще раз поклонился китайским туристом и поблагодарил их. Я пошел  в одну сторону, они в другую, но я долгое время чувствовал тепло, исходившее от их заботы. Как же правы все те правители, что пропагандируют дружбу народов и укрепляют связи между странами. Все народы мира разделены четко на 2 национальности. Их всего две во всем мире, два народа. И имя им: Добрые и Злые. Те, кто верят в Бога и молятся ему, стараются поступать по правде и совести, не обижать ближнего своего и отдать последнюю рубашку, и те, кто нет.  Какой смысл в расизме и национализме, если у нас разделение только лишь на тех, кто попадет в Рай, и тех, кто сгрохочет в ад? Нет других национальностей, только светлые и темные. Каждый, кто мало-мальски мыслит, знает это.  Я побрел под палящим солнцем вперед, я не хотел больше думать. Мечта бесов – чтобы на Земле не осталось вообще никого, никто не попал в Рай, а все бы сгрохотали во след им в ад, и там бы они вечно мучили несчастных грешников. Проблема в том, что все эти понятия  — ад и Рай неоднократно высмеиваются различными  тупыми юмористическими передачами, обыгрываются в комедиях, анекдотах. Мы смеемся и перестаем верить в Реальную Опасность, которая с нашего рождения висит над нашими головами дамокловым мечом. Реальная Опасность существует для каждой души попасть в ад на веки вечные. Каждая душа, просыпаясь утром в теле, данным Богом в этой жизни, должна четко произносить: «Нет, я не хочу в ад», и делать в течение дня все возможное, чтобы туда не сгрохотать. Если вас провоцируют – не реагируйте.  Если вас подначивают разгневаться, распсиховаться, или же просто соблазняют на ровном месте – не ведитесь. Сохраняйтесь в своей точке спокойствия, не поддавайтесь влияниям извне. Помните, что на кону – Ваше пребывание в вечности. И  где Вы будете – гореть в вечном огне, скрежеща зубами, или пребывать в Любви и Блаженстве в Раю – зависит от Ваших поступков в течение этого дня. Каждая минута имеет значение, и за минуту можно спастись или погибнуть. За минуту можно на мосту перекинуть ноги обратно, решив не прыгать, за минуту можно отвести оружие от людей на прицеле, решив не стрелять, за минуту можно помириться с мужем, за минуту простить родителей, обнять детей, за минуту попросить прощения у Бога и исповедовать свой самый страшный грех, за минуту можно изменить всю свою жизнь. Не надо недооценивать время, время – это наша беговая дорожка, когда она закончится, мы окажемся в очереди на страшный суд. Вот тогда нам будет не до смеха. Мне  понравилась фраза одной умершей женщины, которая явилась дочке в тонком сне, она сказала: «Тут все серьезно, доча, не греши». Все серьезно — это означает, что все ваши грехи,  мысли и устремления посчитаны, это означает, что на Страшном суде пред Его ликом точно не до смеха. Все серьезно, это означает, что каждый год, день, час, минута и даже секунда на этой планете имеет значение, ведь и доля секунды может изменить жизнь человека и привести его в итоге в Рай или ад. Невозможно будет спихнуть вину на обстоятельства или другого человека, нельзя будет сказать «довели, сволочи», или «с волками жить, по волчьи выть»(с), или вот еще, глупая поговорка: «не мы такие, жизнь такая»(с). Нельзя будет попенять на обстановку, вот в чем ужас. В советское время люди читали и вдохновлялись книгой «Как закалялась сталь», мы же должны быть сильнее стали, мы должны гнуть свою линию,  даже если вокруг нас криком кричат: «Согреши, будь как все, ау, ну чо ты, как не родной?».  И самое главное – мы должны надеяться на милость Божию.  Не ждать ее, как само собой разумеющееся. Но надеяться. Разбойник, висящий на кресте, попросил Его помянуть во Царствии Своем. И был в Раю в тот же вечер. А вот другой разбойник висел от Него по другую сторону, и имел те же шансы, но предпочел сквернословить и оскорблять Его и в тот же вечер низвержен был в ад. Мы все распяты на своих крестах, снять их невозможно, ибо с креста снимают уже мертвым. Но мы все можем надеяться и просить о помиловании, даже будучи распятым, даже за несколько часов, минут, секунд до смерти. И у нас есть Надежда, как у первого разбойника. Есть. Ее у нас никто не отнимет. Я подошел к какому-то древнему уличному питьевому фонтанчику. Резьба на камне была такой старинной, что я подумал было, что из него пил сам Сулейман, когда бродил по улицам города, прикинувшись нищим, чтобы послушать, что про него говорят в народе. Современным правителям такое бы не помешало.

28 глава

Наше тело в аду не поменяет своей чувствительности. В том то вся и фишка, почему бесы так мучают все эти несчастные грешные души – да потому что эти души испытывают такую же боль, какую они бы испытывали на Земле. «Странно, — скажете вы, — их косточки давно лежат в могилах, а в вечном огне ада они орут так, как будто живы». В том то и зарыто удовольствие для темных – души продолжают чувствовать боль и выглядят они так, как выглядели бы их тела на земле. Души сохраняют частичку, данную им Богом. Эта штука предназначена для вечной жизни. Ее невозможно изъять из души. Это дар небес. Соответственно, если ты в Раю, ты будешь жить вечно, наслаждаясь своей жизнью. Если ты в аду, тебя будут мучить вечно благодаря этой частице. Вечно. Ты будешь умирать каждый раз при пытках бесов, но не умрешь, потому что физически ты уже умер, а именно эта вечная частица души не может умереть совсем. Она – неотъемлемый дар нашего Отца. Для меня всегда было загадкой, почему души в аду не умирают окончательно от таких страшных мучений. А потом понял, что все они были сделаны Богом вечными, для вечной жизни в Раю. Как ты и я. Грустная для меня тема, мне бесконечно жаль их. Повелись на завлекушки и рекламные проспекты темных, и вот… Финита ля комедия. Если бы каждый человек на планете Земля четко понимал, что его может ожидать, он бы с утра до ночи молился и всю свою жизнь проводил в постах, акафисте и причащении. Потому что страшнее этого ничего нет. Мы должны беречь самое дорогое, что у нас есть – нашу душу. Дороже этого ничего нет,и не будет.

 Я сделал глоток воды, и сам не заметил, как напился от пуза. Вода была вкуснючая и даже чуть-чуть сладкая. Я представил, скольких людей в Стамбуле этот фонтан, знавший еще Константинополь, спас от жажды, и невольно еще больше зауважал его. Века непрерывной работы не испортили его воду, он все так же готов напоить нищего и богача, счастливого и несчастного, старого и малого, женатого и разведенного, радостного и унылого, доброго и злого, местного и приезжего. Фонтан не делил людей на расы, национальности, звания и богатство. Он просто насыщал всех влагой, в центре Стамбула, бесплатно и бескорыстно, вот уже нескольких веков. Почему мы не можем насыщать нашей добротой и участием всех жаждущих, как этот фонтан? Почему мы все намного, намного хуже, чем этот фонтан? Воистину,  этот фонтан заслужил Рай. Я шел по улице, стряхивая остатки капель в городскую пыль. По бокам от улочки сидели старики, играли в нарды. Их вскрикивания были так яростны и эмоциональны, что в напряженные моменты игры они на порядок молодели. Воистину, в Стамбуле живет страсть к игре. Я видел, как в ресторане в центре города пришел какой-то мужик в час пик, сел за чуть ли не последний свободный столик и стал кричать. Он кричал истошно и громко, как Большая Выпь, кричал без остановки. Он кричал так, что я, было, подумал, что что-то случилось. Конечно, случилось. Ещё бы не случилось. Выяснилось, что ему скучно(!),  и  он разложил доску для нард на столике и так громко и настойчиво кричал на официантов затем, чтобы они немедленно бросили все дела и присоединились к нему. И они его не прогнали! Не смотря на то, что это был час пик, относительно дорогой ресторан в центре города, и они очевидно теряли в выручке, потому что этот мужик ничего не заказал и только требовал громкими криками, чтобы с ним играли в нарды, напоминая мне голодную чайку-птеродактиля. Официанты по очереди подсаживались к нему, делали пару ходов, кидая кости и убегали с заказом. Потом к нему присел менеджер, видно было, что они давно знакомы, и я понял, что этот мужик не в первый раз всех отвлекает от работы просто потому, что ему скучно и еще потому, что приспичило поиграть. Я счел  это очень милым. В этом есть какая-то традиция. И несколько веков назад, не желающие провести вечер в одиночестве константинопольцы бодро выходили из дома со своими досками и кричали в центре города, накрикивая себе партнера. Все-таки, требует хоть каких-то усилий. Выйти из дома, взять нарды, прийти в центр города, долго и настырно громко орать чаечкой, напоминающей сирену пожарной машины, чтобы нашелся партнер по игре, переполошить всех туристов и официантов, и потом долго и с упоением играть. Орать в случае своего проигрыша. Орать, если выиграл. Просто орать. Сколько действий и эмоций. Москвич, когда ему скучно, молча уткнулся бы в смартфон и все. Откуда силы на орать – у нас нет ни солнца, ни моря. И хоронить нас будут со смартфонами в руках, так они прирастут и дадут корни, вот будет веселуха-то, ха-ха, обхохочешься. Все – таки я за традиции. Что нам стоит выйти в центр Москвы с бабалайкой  и с доской для игр и покричать, когда очень хочешь сыграть в шашки, шахматы или, на худой конец, в лапту? Почему мы такие необщительные? Давайте все выйдем и покричим, а?

29 глава

Мягкие сумерки обнимали Стамбул, я понял, что еще один день я провел совершенно бездарно, не получив ни малейшего уведомления сверху, не узнав место Битвы. Я воздел свои руки к небу. Постоял еще так немного. Невры мои невры. Мне подумалось, что чашечка крепкого турецкого кофе, пожалуй, могла бы меня спасти. Что ни говори, а подсел я тут на них. Сначала ты критикуешь размер чашки, потом нюхаешь кофе, потом обжигаешь пальцы о стакан- тюльпан, сделанный из тонкого стекла, потом делаешь первый неуверенный глоток, и твой рот тонет в неизъяснимой горечи, ты вылупливаешь глаза, но ты же мужик, не имеешь права сдаться, поэтому ты делаешь еще один глоток и еще, и вот, твой рот полон кофейных жмыхов и ты понимаешь, что кофе кончился! А ты даже не успел еще раздухариться! Тебя обманули! Ты смотришь в шоке на турков, радостно и с удовольствием пьющих эту жижу, и понимаешь, что ты ничего не понимаешь в этой жизни. Турки пьют мааааленькими глоточками!  За долгие века практики испития турецкого кофе, они уже точно знают, на каком глотке начинается жмых! Он не застает их врасплох! Они умудряются выпить всю вкуснятину еще до того, как их усы соприкоснутся с коварным жмыхом! Но туристы, туристы стараются выжать всё и сразу из удовольствий Стамбула, и именно поэтому все их рты, носы, усы и бороды в этом кофейном жмыхе оказываются увазюканы всего через несколько часов, минут, секунд после прилета, как только они пробуют турецкий кофе. «Восток – дело тонкое»(с). «Что русскому хорошо, то немцу смерть»(с). Ничего, ничего, «Москва не сразу строилась»(с). Мы тоже не лыком шиты. Научимся пить ваш турецкий кофе похлеще турков! Так я себя раззадоривал, пока взглядом опытного кофемана выбирал себе кафе. Нашел, заказал, сел. Посмотрел в окно на залитый  светом от реклам центр города. На улице пошел дождь. Первый дождь с тех пор, как я здесь. Тем уютнее было сидеть в теплом кафе, украшенным желтыми огнями. По ходу дела, эту световую гирлянду забыли убрать с прошлого рождества. Или туристам нравится, и так и оставили.  Мне принесли турецкий кофе. Я посмотрел на него, он посмотрел на меня. Схватка началась. Все ставки сделаны, ставок больше нет. Кто победит: он или я? Я взял стакан за горлышко тюльпана, чтобы не обжечься (Я стал опытным туристом в Стамбуле). Таааак, «Восток- дело тонкое»(с), не спешим, ребята, сдерживаем дыхание, чтобы не пролить. Какой же тонкий этот стакан в форме тюльпана! Можно обжечь пальцы, если не знать, куда схватить! Я пил маленькими глоточками. Я не торопился. Я не хотел, чтобы жмых застал меня врасплох. Это напоминало ходьбу по минному полю. Кто еще согласился бы так экспериментировать с собой? Только бесстрашные русские туристы. Я сделал один глоточек. Потом еще один. И еще. Напряжение нарастало. Я слышал гул трибун. Первые три раунда я выиграл. Я сделал маленький глоток. И собрался сделать еще один. И в этот момент мне явственно почудилось, что мой турецкий кофе нагло усмехается, глядя мне в глаза! О, «сколько я зарезал, сколько перерезал»(с), ясно говорил его вид! Сколько туристов повелись на его невинность, о, сколько туристов!  И я понял. Я сделал не целый глоток, я сделал по-ло-ви-ну глотка. Когда я ставил стакан на стол, я увидел жмых, за миллиметр от поверхности кофе. Я победил!!!!Урааааааа!!!!!!!!Значит, в турецкий кофе влезает четыре с половиной русских глотка. «Мерять будем в попугаях»(с). Ок, ребята, мы вас раскусили. Могли бы и ставить флажок в кофе с надписью: «Attention! Attention! 4,5 sips only! Смертельный номер, в домашних условиях не повторять! 4, 5 русских глотка, не больше!»,  от мы бы просто были очень признательны, от души, брат! А то этот жмых, внезапно обнаруженный ничего не подозревающим туристом на половине стакана, выглядит, как подстава! Как будто вам есть, что скрывать! Ну да ладно, это вы еще нашего холодца не пробовали, вот там действительно есть, что скрывать. Я, довольный победой, откинулся на спинку кресла. Хотели провести «russo turisto, oblico morale»(с), но не провели. Дождь закончился,  хозяин кафе открыл настежь дверь, повеяло свежестью. Какая милая картина, учитывая то, что я оставался в той же точке ничегонепонимания, в какой и был. Этот день ни на йоту не приблизил меня к моей цели.

30 глава

 Я ничего не понимал. Я мог таким Макаром прожить тут и месяц, и полгода и год. Ничего не изменится. Не знаю… может, до меня просто не добирается информация… может, Битва уже началась, а я ничего не знаю об этом? Брожу тут по городу, пью кофе, а может, все давно в разгаре? Да нет, об этом уж, наверное, сообщили бы мне.  А может, эти сомнения – тоже искушение? Кто знает? Может, это своего рода проверка? Проверка на то, буду ли я сомневаться в действиях светлых? Буду ли я сомневаться в своей миссии в этом городе? Эх, мне бы еще понять, зачем это все было нужно? Зачем меня послали сюда так рано, если Битва еще даже не планирует начаться?  Или у нас задержки с началом не по нашей вине, а по вине темных? В отель я пошел пешком, распинывая ногами желтые листья, как школьник, который прогулял уроки. Спина моя была сгорбленной, мысли – тяжелыми. Никак у меня не получается вступить в Битву. Все там сражаются, кровь проливают, а я… А я хожу по Стамбулу и пью кофе. Вот чему я за сегодня научился, что полезного сделал? Какая же долгая и полная печалей жизнь, если смотреть на нее с Земли. И какая она быстрая, как взмах ресниц, если смотреть на нее с Неба. Мы тут ходим, чего-то мучаемся, страдаем. А там, наверху, всего две опции – будем мы записаны в Книгу Жизни или нет. Вот и все. И этот выбор делаем не мы. Мы всего лишь стараемся прожить свою жизнь так, чтобы не загреметь в ад. А кто-то и не старается (будьте осторожны, грех заразен). Каждый из нас пытается прожить эту жизнь так, чтобы потом, на Страшном суде, не было стыдно перед Богом. Ужас, ужас поселяется в сердце того человека, которому небо открывает его грехи. Все, о чем человек в состоянии думать после этого – это то, что надо бежать в храм, исповедоваться и причащаться. После причастия эти грехи нападают сильнее, но тут важно не отчаиваться. Пойти причаститься еще раз и еще. Бороться с дневным сном после, не обжираться. Станет легче, станет. Бесов не останется в теле, но шрамы от грехов будут о них напоминать, неизбежно временами ныть, как следы от старых ран перед дождём. Но и это можно пережить ради великой цели – в конечном итоге остаться с Ним.

31 глава

 Ладно, надо думать о мытаре. Он-то правильно молился. У него все получилось. Он спасся, а, значит, шансы есть и у нас. За такими рассуждениями я очнулся только когда поворачивал ключ в дверях отеля. Раньше я так любил отели, мне казалось – на несколько дней новая жизнь. До той самой поры, пока не понял, что мелких темных «на изи» можно подцепить к своей душе и просто переночевав в энергетически грязном номере отеля. И любой светлый поймет, почему у него заболела голова после ночи в этом отеле. Комната, где происходил блуд, смертный грех – на энергетическом уровне смердит. По углам сидят лярвы и кто поменьше, если вас ждали – могут быть и бесы. Дорогие номера отелей обычно заражены блудом, жаждой денег, жадностью, гордостью, высокомерием и банальным чревоугодием. Если заехал усталый и не прочитал от нерадения, лени или усталости нужные молитвы, подцепить можно в два счета. Я уже не говорю про номера, где произошли убийства и самоубийства. Прямые порталы в ад, вот что там происходит. И вы такой, жизнерадостный, после перелета с чемоданчиком на колесиках въезжаете туда в ожидании самых радужных впечатлений… И опс! Кошмары всю ночь, да такие реалистичные, что хоть на ТВ канал ужасов  заявку подавай. Да, мы чистим помещения, но иногда настолько устаешь, что думаешь, что прилег отдохнуть, а на деле заснул. Самая главная ошибка новичков. А лярвам только этого и надо, не сожрут конечно, кишка тонка, но энергетически покусают и ты проснешься с головной болью. И с унынием. Это хорошо, если покусают, а так могут быть последствия пострашнее. Это я уже не говорю о кошмарах – отдельная песня для тех людей, которые продинамили вечернее правило и не стали вообще ничего читать.

 «Потихонечку,- думал я, намыливая себя в душе, — потихонечку выкарабкаюсь из этого всего. Главное – верить в Бога, верить в себя и в то, что ты делаешь. Если бы окончательно заблудился, меня бы поправили. Я уверен, что мне бы указали все мои ошибки  и дали направление на верный путь». Нельзя было распускаться и допускать уныния даже в мыслях, нельзя. Я домылся и утонул в белом облаке постельного белья на огромной кровати кинг сайз. Нет, определенно, есть на этой планете небольшие удовольствия – утешения для очень измученных душ. Одно из них – усталым, физически и морально вымотанным рухнуть в белое чистое отельное постельное белье, закрыть глаза и представить, что ты ребенок и ты счастлив. Если очень сильно зажмуриться, то можно поверить. Мне снилось, что я бегу  по широкому лугу, босиком по сочной и зеленой траве. В высоком синем небе ярко светит солнце, слева от меня виднеются горы, справа – золотой песок длинной песчаной косы и море. Мне лет двенадцать от силы, я бегу в белой хлопковой рубашке с завязочками, на концах которых бьются о мою шею красивые  кисточки, и в таких же штанах. Я раскинул руки и кричу от радости. И я знаю, что эти горы, море и эти луга меня любят, слышат и понимают. Я проснулся от того, что я вздрогнул. Стамбул требовал принесения очередного дня в жертву тяжким раздумьям. И я сразу же расстроился, потому что понял, что сон оказался сном.  Как же мне было легко во сне! И как же мне было тяжко наяву. Каждый год мне кажется, что следующий год будет точно счастливым, что я обрету былую легкость и равновесие. И каждый раз события бьют меня с неожиданной стороны, нападают со спины, и что мне моя выученная стойка и руки в боксерских перчатках, когда я не успеваю к удару даже повернуться?! Я больно падаю о веревки ринга, я не держу удар. А его держать нужно, нужно всегда. Человек проверяется в испытаниях, которое посылает ему небо. Тогда я читаю «От Меня это было»(с) Серафима Вырицкого и мгновенно успокаиваюсь. Значит, так надо, значит, всё по плану. Не каждый же день пирожные есть, надо иногда и черного хлеба куснуть, не важно, заслужил ты его или нет. Может, небо так проверяет, а не зажрался ли ты часом, а съешь ли безропотно свой черный хлеб по судьбе, или будешь топать ножкой и орать благим матом: «Хочу торт!» Небо не любит тех, кто орет про торт всю свою жизнь, проклиная судьбу, не ценя то, что есть, не замечая пирожные, которые он получает в дар каждый день. Я настроился на то, что, возможно, этот осенний Стамбул – мой черный хлеб. Возможно, это мой черствый черный хлеб. Это мой сухарик. Значит, надо терпеть. Надо терпеть и не роптать. Потому что ропот усиливает испытание неба, усиливает его тяжесть и боль. Я и не роптал, помолился, сходил в душ, почистил зубы, собрался. Хмуро посмотрел на автомат с кофе, не стал даже и пытаться: «Нет, дружочек, сегодня ты меня не проведешь. Жри любые чужие лиры, только не мои». Вышел  в залитое солнцем утро, побрел по улицам искать булочную. Опять хотелось свежей выпечки, потому что её запах был везде. Неплохой маркетинговый ход от турок – жители Стамбула будут больше есть выпечки, если организовать булочный запах просто повсюду. Бедные турецкие девушки, те, которые сидят на диетах или те, которым нельзя глютен по медицинским показателям. Здесь же можно просто истечь слюной! Приедет скорая, диагностирует смерть: «Расходимся, ребят, пациент просто захлебнулся своей собственной слюной от запаха горячего хлеба, у нас такое часто случается, ничего особенного». Опасное это дело – любовь к свежевыпеченному хлебу, но я был бесстрашный мужчина, я не пасовал перед трудностями и мог сожрать батон в одну харечку, не дрогнув.

32 глава

Я нашел булочную, где наливали американо. Вчерашняя борьба с турецким кофе мне понравилась, но сегодня на нее не было сил. Пошел по пути наименьшего сопротивления – американо примиряет враждующие стороны поклонников эспрессо и турецкого кофе – я пью то же самое, просто добавляю горячей воды в стакан. Ох, уж эти презрительные лица! Ничего такого, ничего такого, вы пьете то же самое, просто выпиваете потом стакан воды, а я во время процесса! И все равно я вижу брезгливость и презрение, ну что ж. В Библии четко прописано: нельзя осуждать, но люди на планете Земля осуждают друг друга даже за, по их мнению, неверный выбор кофе, я уже не говорю про музыку, живопись, театр, кино, футбол, политику и религию. Мы все ищем повод, как бы нам побольше ненавидеть друг друга, вместо того, чтобы найти хотя бы какую-то зацепку, чтобы действительно объединиться. Я не думаю, что Бог создал на всех для того, чтобы мы просто поубивали друг друга на фиг в бесконечных войнах. Нет. Мироздание мудро и прекрасно, это мы косячим изо дня в день. Это наша вина, что на этом земном шаре до сих пор нет мира. Если бы страны поделились ресурсами, которые они имеют, в мире бы прекратилась бедность и нищета. Люди перестали бы умирать от голода. О чем я говорю, за столько веков мы даже не смогли напоить Африку. Столько изобретений молодых инженеров по очистке и проведению воды в Африке погибли на стадии проектов. Столько африканских детей продолжают умирать от голода и жажды каждый день. Снятся ли эти мертвые дети тем людям, которые владеют достаточной политической властью и финансовыми возможностями, чтобы решить этот вопрос? Не думаю. Их совесть спит крепким сном и разбудить её сможет только страшный суд. Но будет уже поздно. Будет уже ничего не вернуть. Я пил свой американо молча, мрачно прихлебывая. Несправедливость этого мира уже залезла в эту утреннюю чашку кофе и изъела ржавчиной мой мозг. Ну, что делать, что делать. Я живу не на самой лучшей из планет, тут не рай. Сюда ссылают тех, на кого есть слабая надежда, что они выкарабкаются. Слабая. Нельзя почитать себя за верх совершенства, будучи в чистилище. Мы все тут чистимся, как можем, и тех, кто не справился, ждет такой незавидный конец, что я бы предложил всем относиться друг к другу с глубокой нежностью и уважением, потому что для некоторых эта жизнь будет последнее, что с ним случилось хорошего перед вечностью мучений. Здесь так легко сорваться и загреметь в ад, искушения, как аттракционы, вертятся на каждом шагу, сверкают рекламными огнями, приглашая нырнуть в пучину, чтобы уже никогда из нее не вынырнуть. Горьким мне показался американо. Жалко всех. Всех-всех, даже самых закоренелых преступников. Бедолаги, они даже понятия не имеют, что самая ужасная тюрьма на планете Земля – просто ничто в сравнении с адом. Нам было запрещено запугивать людей тем, что происходит в аду. Каждый человек должен прийти к Богу потому, что он хочет быть с Ним, а не потому, что он испугался ада. А я боялся. Боялся, что когда я достою в этой огромной очереди на Страшный суд, будучи самым последним, Он не узнает меня. Хуже этого просто не может быть ничего. Именно поэтому я суетился, шевелил лапками и делал все, что мог, все что мог, ребята. Я не хотел, чтобы в самый ответственный и страшный момент жизни мне бы сказали, что не знают меня. Ужаснее этого ничего нет. В самом страшном кошмаре такого не представишь. Именно поэтому я старался. Очень многие гнут спину и выслуживаются перед начальником на этой планете, а мой Начальник был на небесах. И меня всего трясло, так я хотел, чтобы у меня получилось, чтобы моя жизнь проходила не зря, я хотел жизнь не как у безвольной амебы, а как у действующего воина Христова. Мое оружие не было самым совершенным, но и им можно было вредить темным. Вредить темным – означает оставаться светлым, не смотря ни на что. Вредить темным – придерживаться морали. Не грешить. Исповедоваться. Находить время для молитвы. Жить по заветам. Не унывать. Что бы ни случилось, не унывать. Да, я, как дурак уже столько времени брожу бесцельно по улицам Стамбула, да я пропустил все сигналы, если они были, да, я самый нерадивый воин Христов, да, я несовершенен, да, я грешен, но я стараюсь. Я стараюсь, я делаю все, что могу, я люблю Бога, я хочу угодить ему. Жаль, что у меня пока плохо получается. Непрошеная слеза готова была скатиться в чашку кофе, странно, я никогда не плакал после драк, даже когда звездочки были перед моими глазами и потом столько месяцев лежал с сотрясением мозга, не плакал, когда сломал ногу,  когда попадал  в автокатастрофы, чудом оставаясь живым, когда наш самолет начал как-то падать – не плакал, решил, что наконец-то умру, и думалось, лишь бы поскорее попасть к Нему. Не плакал, когда  жизнь на меня обрушивалась бетонной стеной, лишь крепче сжимал кулаки. Но как-то раз меня не пустили к святыне, чуток опоздал, поздно приехал после работы (всегда в офисе задерживают, как назло, когда ты несешься к мощам святых, всегда какие-то препятствия). А другой раз отказали в причастии (исповедовал повторно все грехи за всю жизнь, а священник подумал, что я так нагрешил за неделю). И какие же глухие рыдания рвались из моей груди в этих случаях. Так обидно мне было только в детстве. Перед Богом льются такие горячие слезы, которые ты в жизни не лил никогда. Я состоял из слез, я рыдал так, как будто потерял самое дорогое, и ничто в жизни не сможет утешить меня. Самые мужественные супергерои рыдают навзрыд перед Его престолом. Все равно, что сдерживать руками плотину всю жизнь, а потом тебя гладят по голове и вся плотина прорывается так, что ты рыдаешь и не можешь остановиться. Любовь прорывает плотины. Не нужно больше держаться, сцепив зубы, можно просто любить и чувствовать безусловную, вечную любовь в ответ.

33 глава

Я допил холодный кофе и вышел из булочной.  В самом деле, надо что-то делать, хватит себя жалеть. Да, я бестолков, да, может я ничего не понимаю, и не могу найти очевидное – место сражения, и,  наконец,  достойно завершив свою миссию, вернуться, наконец,  домой. Но, в конце концов, если это поручили мне, значит доверяли. Или хотели проверить? В любом случае, это меня не касается. Нужно выполнить правильно свою задачу, вот и все. «Собрался, собрался», — сказал я самому себе. Ничего еще не потеряно, ничего. Да,  последние времена, да, сложно, но выдюжим. Выдюжим, и не такое выдерживали. Смогём.  У нас все получится. Я шел по улицам Стамбула, желтые листья бросались мне под ноги, осень, так похожая на терпкое перезрелое усталое лето, прищуривала на меня свой янтарный глаз. Я сел напротив фонтана на площади перед Топкапы и смотрел на туристов, снующих туда- сюда, как будто они не на отдых приехали, а разруливать какие то свои важные дела.  Суета сует: купить сувениры, съесть симит, закупиться тряпками, обидеться на фокусника-мороженщика, обползти весь Топкапы, купить диванную подушку, торговаться за серьги, обжечь язык горячими каштанами, плеваться жижей от турецкого кофе, кормить огромных чаек, похожих на велоцираптора —  «Так много дел,- цокают языком турки, глядя на все на это, — так много дел у туристов, ай-яй». Куда мы несемся так, даже на отдыхе? Зачем на природу берем с собой колонки, которые орут на весь лес? Зачем мы так заглушаем голос совести? Что мы натворили, что совесть не дает нам прохода, а мы слушаем музыку в наушниках 24/7? Я смотрел на детей, беспечно играющих с воздушным змеем у фонтана. Их  мамы что-то бурно обсуждали, и дети были предоставлены сами себе. Сейчас это такие прекрасные дети! Они добры, великодушны, щедры, искренни в своих проявлениях, они любят весь мир! Что же с нами со всеми случается во взрослой жизни, почему эти прекрасные дети вырастают и становятся агрессорами и палачами? Что с нами происходит потом? Почему мы свободно даем злу войти в наши тела и тела наших детей? Благословенны те родители, которые чуть ли не с рождения приучают детей к храму, причастию, молитве. Дети этих родителей так рано познают Бога, так рано освещают свою жизнь Его присутствием. Я же родился в семье уверенных атеистов. Можно бесконечно посыпать голову пеплом и жалеть себя, но советская власть оставляла мало вариантов. Нельзя упрекать родителей: они вели себя так, как их научили. Только немногие оставшиеся в живых верующие бабушки тайком крестили внуков, а те в свою очередь прятали крестик на шее. И какое же осуждение всего класса они ловили, когда случайно во время физкультуры крестик вываливался из ворота футболки! Даже родителей вызывали в школу. Так что до веры ли было в нашей семье в советское время? Нельзя никого осуждать, а тем более родителей. Было такое время, практически все семьи были атеистами. Мне крупно повезло, что в конечном итоге я пришел к вере.

Сумерки Стамбула наблюдали за мной, я шел и снова пинал ногами желтые пожухлые листья. В моем сознании была тишина, ни вздоха, ни всплеска, ни ясного света от фонаря, который бы осветил мне всю мою подводную тьму: как же я устал. Я был бесцелен в этом городе, раздавлен своим бездельем и паническими атаками вследствие своей бесполезности. Мне казалось, что я уже никогда ничего не найду и не смогу помочь даже себе, не говоря уже о других. Уныние подползает всегда незаметно. Вот ты, пышущий здоровьем и новыми идеями человек, а в следующую секунду твои плечи опущены в глубочайшей депрессии, ты уныл, мрачен и не знаешь что делать. Здоровая кратковременная истерика всегда лучше уныния. В унынии слезы твоей души капают медленно: «кап-кап», а из капающего крана, как все знают, по объему легко и быстро может вылиться бассейн.

34  глава

Ощущение своей никчемности не покидало меня с тех пор, как я приехал сюда. Я был изолирован и несчастен. У себя я мог пойти на работу, нелюбимую, как у всех, с 9 до 18ти изобразить бурную деятельность и быть не более несчастным, чем другие. Я мог поехать на дачу и помочь родителям выкопать свеклу. Как же я скучал по ним сейчас! И по моей язве-сестре!  Я мог сходить с коллегами или друзьями в кофейню, или бар, сделать вид, что я хочу убить пятничный вечер так же, как они. В общем, пожить немного жизнью обычного земного человека. Здесь, в Стамбуле, я не был человеком. Я был сплошным страданием. Здесь же я был на задании, которого не мог выполнить. Возможно, небеса ошиблись,  поручая мне эту задачу. Возможно,  небо ошиблось во мне. Я вовсе не так крут, как представлялось. Я чувствовал себя размазней, размазней, да что там, желе, да просто холодцом, который не в состоянии собраться. Ни твердой опоры под ногами, ни стержня внутри меня – просто размазня, трясущийся холодец, вот я кто. Трясущееся ничто.  При последней мысли на меня сверху упала тяжелая пальмовая ветка, да так неожиданно, что я вскрикнул и вскочил на ноги. Во мне четко прозвучал голос: «Оскорбляя себя, обижаешь и Его»,- после чего испарина выскочила на моем лбу. Я подпрыгнул на месте, еле соображая, куда же мне идти и понесся в неизвестном направлении, очень быстро. Мой ангел-хранитель обычно не церемонился, мог приложить чем-нибудь и много тяжелее, чем эта ветка. Мне мгновенно стало стыдно. Как творение Божье, я не имею права гнобить себя, потому что не я себя делал. Да, я косячу, да, грешу, да, это очень обидно. Одно дело, когда ты грешишь, когда не в курсе о том, что делаешь, и совсем другое, когда знаешь, и все равно грешишь. Вот это вот самое обидное. Я бежал, быстро перебирая ногами, и совесть жгла мне пятки. Нельзя себя испепелять ненавистью, равно как и кого-то другого, нужно возлюбить ближнего, но перед этим – себя. А если ты себя сам не любишь, то как же ты возлюбишь ближнего? Так себе воин Христов, так себе. Одно утешение  — я стараюсь. Я просто стараюсь, это не значит, что я приблизился к кристальной чистоте моей души или стал святым, что вы, что вы.  Это означает только то, что я делаю бесчисленное количество попыток. Как спортсмен  по прыжкам с шестом раз за разом смотрит на планку, настраивается, переводит дыхание, разгоняется и снова не берет высоту! Вот в чем ужас-то! Потом он снова и снова берет себя в руки, настраивает дыхание, собирается, смотрит на планку, разбегается… И вновь неудача! И так всю жизнь, понимаете? Пока в один прекрасный день, час, минуту, секунду это случится и ты, наконец, сделаешь это, и ты возьмешь свой рекорд! Мы все спортсмены в преддверии Небесной Олимпиады. Нельзя думать, что ты уже снялся с соревнований, когда небо ждет от нас результатов. Нельзя сходить с дистанции, пока тебя с нее не забрали. Не имеешь права. Наша дистанция от рождения и до смерти спланирована не нами. Мы можем влиять только на повороты. Наш выбор – влево или вправо пойдет наша трасса, приведет в тупик или на вершину. Куда угодно, лишь бы не в пропасть. В пропасти 24/7 дежурят рогатые, я к ним не хочу.

Я не хотел в ад, это было написано на каждом миллиметре всех моих тонких тел, на каждом из моих кишок была эта надпись, эта надпись светилась в ультрафиолете на моем кадыке, я не хотел туда, и это было очевидно! Я готов был выполнять какие угодно задания светлых, я не хотел попасть туда, где мне не выдержать и тридцати секунд. Я готов слушаться своего Ангела- хранителя, выполнять задания Высших, все что угодно, только не туда. И самое главное, я просто любил Его и хотел быть с ним. Не знаю, конечно, как я бы справился в совсем последние времена, когда истинным христианам придется скрываться в лесах и есть кору, с моим-то чревоугодием, но я так хотел быть с Ним, что думаю, я бы как-то перетоптался. Как-то научился жевать кору и мох. Но ведь выжившие в самые последние времена будут причислены к лику святых.  Так что в эти самые последние времена нужно еще заслужить и получить разрешение родиться. Не так все просто. Самое главное –это желание послужить небесам, а не тем рогатым, которые подкидывают соблазны на каждом шагу. Мне дали пальмовой веткой по лбу, и я почти пришел в себя. Так, больше себя не гнобим, себя любим и уважаем, ибо я сам себя не делал, не мне и судить. Своего ближнего тоже не я создавал, не мне и судить. Вот и поговорили, вот и разобрались.  Мне почему-то нестерпимо захотелось к Галатской башне. Я даже не стал соваться туда на метро, взял такси, и мы помчались. Я не ускорял темп такси, оно мчалось как будто само по себе. Нас везде пропускали, давали перестроиться в другие ряды. Чудеса. Мы приехали очень быстро. Я встал у подножья башни и посмотрел вверх.

35 глава

Долгие годы она была ориентиром всего города. «Христова башня», как прозвали ее, была построена на месте римского маяка, долгие годы как только не использовалась, включая в качестве убежища христианских военнопленных. Энергии всего города закручивались вокруг нее, она представляла собой что-то вроде гвоздя, на котором все держалось. Я вспомнил про учёного Хезарфен Ахмет Челеби, который спрыгнул с башни на самодельных крыльях, перелетел через Босфор и благополучно приземлился в азиатской части города, за что сначала был награжден Султаном, а потом изгнан в Алжир.  Эта башня являлась отправной точкой для христиан. Ее было прекрасно видно с другого берега, она оставалась ориентиром даже в застроенном высотками городе-миллионнике 21 века. И я подумал, что, возможно, здесь нужно искать ответы на мои вопросы о месте предстоящей Битвы. Я купил музейный билет и полез по ступенькам вверх. Сразу же на входе меня закрутили энергоинформационные потоки, да, много веков тебе, старушка. Сколько здесь осталось человеческих страстей, сколько различных слоев. Башня явно хотела мне что-то сказать, поделиться информацией. Я внутренне помолился и постарался настроиться. Сзади жизнерадостно вопили итальянские туристы и мне пришлось подняться на смотровую площадку, чтобы хотя бы немного отгородиться от шума. С площадки открывался чудесный вид на Босфор. Но я был занят вовсе не им. Волны энергий пронизывали меня – я чувствовал, что это наши, христианские волны. Старушка всё ещё работала: мало того, что наверняка портал, так еще и энергетический центр. Я собрал все, что смог собрать. Энергия пульсировала в кончиках моих пальцев, уныния как не бывало. Я мог спасти всю Землю сразу, так я был силен. Я был силен и настроен на победу, одного я так и не понимал – местонахождения Битвы. Где искать, куда бежать? Зачем я здесь? Все как обычно, все те же идиотские вопросы сразу. Эх, если бы я чуток владел искусством самонаведения и преломления энергии, из этой башни умеючи можно было пальнуть по всему мировому злу, и его бы не осталось. Жаль, что это только мои фантазии, но из нее вышла бы отличная светлая пушка, если направить на нее энергию, она ее отразит и распределит. С 1341го года эта малышка генерирует светлую энергию вот уже несколько веков. И тут меня осенило. Скорее всего, я тут, чтобы она мне указала место, куда она собирается стрелять в следующий раз. Это место и есть место Битвы! Все бы хорошо, но как только эта светлая мысль пришла мне в голову, как на меня сзади навалилась толпа китайских туристов, желающих запечатлеть себя на фоне Босфора, и меня оттеснили от панорамы. Я расстроился. Вот жеж жопа-жопа, может она в следующий раз не даст мне направления?! Я отошел немного вглубь и стал зорко следить, чтобы быстро встать на освободившееся место от любого зазевавшегося туриста. Наконец, под пару недовольных криков опоздавших китайцев, я пролез к бортику  и уставился на Босфор. Тут же немедленно я почувствовал жжение между лопатками и едва заметный энергетический удар слева. Я немедленно посмотрел туда. Один из районов города на противоположном берегу был освещен солнцем. Как раз за секунду до этого солнце зашло за тучи, и вот, я явственно видел высвеченный солнцем квадрат! Любому ежу понятно, что солнце не освещает города по квадрату, ну нет такой функции у солнца! Но тут я его точно видел. Я прищурился и запомнил район. В ту же самую секунду квадрат исчез, солнце вышло из-за облаков и равномерно осветило Стамбул, а я получил явственный тычок в бок палкой для селфи. Какой-то турист смотрел на меня зло, как бык на красную тряпку: задержался на вожделенном месте для селфи больше десяти секунд – получай селфи-палкой в бок!  Ок, намек понят, темные негодуют, пора сматываться. Я спускался вниз по винтовой лестнице, всем своим нутром ощущая слежку. Как будто местная нечисть собралась следовать за мной туда, куда я намеревался попасть. «Вот козлы, — вырвалось у меня, — чтоб «ни дна вам, ни покрышки»(с). Только я напал на след и в моей душе появилась надежда, как вы сразу же лезете ко мне».  Ну что ж, оставалось только одно – запутывать следы. А что, темным, получается, место Битвы было неизвестно? Получается, светлые должны были начать первыми? Хм.Хм.Хм. Значит, темные стекались в этот город наобум – просто потому, что сюда подтянулось достаточное количество светлых? Вот эти все стратегии я не очень понимал. Но я всем сердцем хотел, чтобы у нас все получилось. Я вышел от Галатской башни и пошел петлять по кривым улочкам, которые все в этом районе были сплошь похожи на итальянские. Разноцветные милые домики, прелестные мини балкончики с цветами, мощеная булыжником мостовая, которая видела еще римскую империю – все это заставило меня беспечно забыть о преследовании. На всю дорогу разливался манящий запах пиццы и я не смог устоять.  Воспоминания о моем когда-то волшебном итальянском отпуске затмили мой мозг. Я был ничем не лучше любой инстаграммной*(*Экстремистская организация, запрещенная в РФ) курицы, которая садится в кафе только из-за красивого и модного антуража, чтобы сделать фото сердечка на пенке кофе.

36 глава

 

 Я сел за какой-то столик, заказал пиццу, откинулся на спинку стула и мой рот расплылся в улыбке. Вот оно, счастье туриста – ты жрешь вкусную пиццу в красивом месте. Не успел я слопать и первый сочный кусок, как в моей голове начало стучать набатом, что я потерял бдительность, что за мной следят, что Битва должна вот-вот начаться, и я нужен нашим. Эта резкая мысль появилась в моем мозгу настолько внезапно, что я бросил эту сочную пиццу, сам подскочил к барной стойке, расплатился картой и понесся вверх по дороге, с каждым шагом увеличивая скорость. В спину мне летели турецкие проклятия повара и официанта, они решили, что так я выразил им свое «фи», показав, что пицца невкусная.  Хочется потрясать руками как итальянцы и возводить глаза к нему – почему, ну почему каждый человек настолько эгоистичен, что думает, что все коллапсы мира исключительно из-за него? Ох, если бы каждый человек осознавал, как ничтожно мало его понимает собеседник, он никогда в жизни бы не начал разговор. Мы всем миром в ужасе бы молчали до самой смерти. Лишь надежда на то, что тебя поймут и поймут правильно, вдохновляет на коммуникацию. Я был всегда отверженным, персоной нон-грата, белой вороной, или кем там еще? Мир не любит светлых, я вам скажу. Да что там, даже потенциально светлых не любит. Я же не был даже верующим в детстве, я не умел молиться,  я только знал, что Он есть и все. Был уверен, как никогда. Я не был светлым тогда, я был светлым в будущем, в перспективе. Где, в каком месте я перешел моим одноклассникам дорогу, я до сих пор не понимаю. Сидел тише воды, ниже травы, учился на 4 и 5, никого не задирал, девчонок ни у кого не уводил. На самого умного, самого красивого, самого талантливого в классе  не претендовал. В то время я носил очки, меня дразнили очкариком. Прибавьте к этому, что я был тощ, хил и невысок ростом. И в один прекрасный день они меня подкараулили после школы за углом. Они – это парни из нашего, 5 «А» и несколько семиклашек, друзей нашего заводилы. Около 15ти человек, скажу я вам. Я молча снял очки и положил в карман. Новенький портфель поставил чуть в сторону, обидно будет, если его порвут, мама купила на последние гроши, на новый точно больше денег не было, и я знал об этом. Я приготовился, в голове моей крутились всевозможные боевые стойки из фильмов, которые я никогда не смог бы повторить, и мысль по кругу о том, что когда я окажусь на земле и они будут меня пинать, нужно будет закрыть лицо и голову руками. «Ну чо, очкарик,- сказал рыжий Колька, наш заводила,-  готовься к смерти». И огромные семиклассники переглянулись, сплюнули и заржали.  И вот тут, наверное,  первый раз я воззвал к Богу. Воззвал отчаянно, не знаючи ни одной молитвы, просто душа моя от ужаса происходящего возопила к Нему о защите. Душа моя вскричала: «Господи, помоги!». В этот же самый момент из-за угла вышел наш молодой директор и молча посмотрел на всех. Мои мучители брызнули в разные стороны, а я остался стоять, безуспешно пытаясь нащупать очки в кармане. «Что, достают тебя?», — спросил директор. Глаза у него были добрые. Я не знал, что на это ответить, если я скажу «да», они скажут, что я их заложил и поколотят еще больше. «Молчание – знак согласия. Какой класс? Пятый?» «Пятый «А»,- шмыгнул я носом. «Завтра вызову родителей»,- мрачно пообещал директор. Я не знаю, говорил ли он с кем-то в итоге, или нет, но после этого случая меня никто ни разу не пытался побить. Я навсегда запомнил добрые глаза директора и свой отчаянный вопль к Богу. Возможно, это был мой первый кирпичик, вложенный в мост от меня к Богу. Когда-нибудь мы встретимся с Ним на этом мосту.

37 глава

Я шел и шел по дороге, выложенной столетним булыжником, и она все не кончалась. Я больше не чувствовал, что за мной гнались,  хотя эти невидимые твари могут делать это так искусно, что никогда не заподозришь. Научились веками сводить людей с ума. Опять же, порталы никто не отменял: могут сделать вид, что перестали меня преследовать, а потом появиться перед самым моим носом. Я должен был найти этот район. После безуспешных петляний по узким улочкам в стиле: «Ну кто так строит!»(с), я вышел к морю и увидел Девичью башню. Кроме печальной истории о том, как ненависть папаши к избраннику привела к самоубийству девушки, прыгнувшей с башни в море, я о ней ничего не знал.  Как смог промониторил (на расстоянии это давалось мне хуже): легенда — враки. Хотя место не плохое, ничего темного я не заметил. И вдруг я увидел шпиль. От шпиля Галатской башни до шпиля Девичьей башни легко было пропустить поток энергии, чтобы накрыть тот квадрат площади света на дальнем берегу. Почему Галатская башня не могла это сделать самостоятельно, не опираясь на Девичью на самой середине залива? Очень просто- потому что нужен был треугольник для перекачки энергии. Треугольник треугольнику рознь и часто те, кто видят в нем один только масонский символ, ошибаются. Наш треугольник и треугольник темных и выглядят по-разному, стоит лишь приглядеться. Может, они и создали свои знаки похожими, чтобы испортить впечатление от наших? Иногда и нам нужно объединить три начала, и никто лучше треугольника нам в этом помочь не может. Я  побежал на  ближайшую пристань,  купил билет и подплыл к девичьей башне с другими тараторящими 24/7 туристами. Здесь нельзя было мечтать об уединении и сосредоточении, Стамбул – бурливый говорливый рынок, здесь невозможно остаться надолго наедине со своими мыслями, сумасшедшие потоки коммуникации затопят тебя, где бы ты ни был. Может, поэтому местные приходят к Босфору и долго-долго смотрят в его воды остановившимся взглядом? Когда ты смотришь на море, создается иллюзия, что ты общаешься с ним один на один. Я зашел в ресторан, посмотрел на столики, попытался почувствовать атмосферу. От стойки меня почти сразу оттерли голодные туристы, и я пошел наверх. Что заставило меня бросить все и плыть сюда? Из каких соображений я решил, что мне нужно срочно ехать в Девичью башню? У меня не было ответов на эти вопросы. Неведомое чувство вело меня сюда. Если светлая нить, след, который тянется за мной – это моя миссия, а иголка – это я, то, чтобы что-то зашить, иголка должна побывать  в тех же местах, где должна быть нитка. Я постоял на смотровой площадке, вглядываясь в Босфор. Если бы я мог видеть след, который я оставляю, возможно, мне бы удалось различить еле видный прозрачный светлый путь за собой. Путь, который был призван объединить объекты, чтобы направить  энергетический залп светлых в нужном направлении и создать энергетическое плато, которое было бы похоже по радиусу действия на  атомную бомбу, после которого все темные просто вымерли бы и все. И победа будет за нами. Я поднялся по винтовой лестнице на смотровую площадку и уставился на Босфор. Чайки – велоцирапторы, раскормленные туристами, ждали хлеба и орали прямо в ухо. Совести у стамбульских чаек не было в принципе.  Синие воды Босфора загипнотизировали меня. Что я должен был сделать? Куда идти? Босфор обладал всеми тайнами мира, многие могли бы позавидовать его древней силе и спокойствию. Что-то как будто ныло внутри меня, не давало надолго застыть в одном месте.  Моя миссия. Любой обычный человек сказал бы, что моя кукушечка поехала, что никаких сигналов не будет, ни от светлых, ни от темных, что я- идиот, ждущий непонятно чего уже который день в этом золотом осеннем Константинополе. Мне было по фиг на таких. Таскающих свое физическое тело как саркофаг по грешной земле с полностью мертвой душой внутри. Ни разу не исповеданной, ни разу не причастившейся, погрязшей в грязи душой. Мне было все равно. Я не был святым, но свою душу я ежедневно вытряхивал и чистил молитвой. Да, может, не так уж тщательно. Да, может быть, не до конца вычищал.  Я знал, что был несовершенен и бегал, как огня, нового греха. Пусть это не всегда удавалось, но мне не приходило в голову, увидев грязную лужу, прийти и лечь в нее. Да, я мог, стараясь перейти ее по перекинутой через неё доске, потерять равновесие и упасть. Но намеренно прийти и лечь в грязь – этого я никогда не позволял себе. А некоторые делали это регулярно. Хвала долготерпению и милосердию Всевышнего, если бы нас судили сразу по совершении греха, мы бы все были растерты на месте в космическую пыль. И даже мокрого пятна бы не оставалось. Ад бы был переполнен. Но этого не случалось – небо было долготерпеливо, оно молча взирало на наши грехи и десятилетиями ждало раскаянья.

38 глава

 Я знал, что мне нужно выполнить свою миссию в этом городе, как бы трудно и страшно мне не было, и только после этого я смогу вернуться к себе домой.  Надо быть скромным, надо тихо делать свое дело, и тогда у нас все получится. Иерусалимский храм не был построен за один день. Для всего нужно иметь терпение. Итак, та энергия, что я почувствовал в Галатской башне, должна зацепиться за шпиль Девичьей башни и закрыть мощным потоком света тот район, что мне показали. Опять туристы оттеснили меня от перил смотровой площадки, я вернулся в нижний маленький ресторанчик, уже пустой, не удержался и заказал себе кофе. Был, как ни странно, выбор американских видов кофе – все-таки музей ориентировался на иностранных туристов. Я взял латте  и утонул в нежной пенке. Захотелось просто раствориться в ней, забыть то, зачем я здесь, забыть об опасности 24/7 висящей над моей головой, забыть…Нет, там дальше был обет Богу, вот его-то забыть точно не удастся.  Мужайся, солдат, мужайся. Крест невозможно снять, это с него, наоборот, снимают. Уже после смерти. Мне надо было дотащить свой крест до конца и не ныть. Я и не ныл, старался изо всех сил.  Но, бывало, непрошеные жалостливые мысли нет-нет, да и посещали меня. Мокрой тряпкой их надо отгонять, как жадных и прожорливых чаек – велоцирапторов. Такие жалостливые мысли жрут вашу защиту, любой ропот на обстоятельства жизни убивает «на ура» вашу защиту от Бога. Вы же не будете спокойно смотреть как чайка – велоцираптор нагло жрет ваш бутерброд прямо из руки, стоит вам на секунду отвернуться? Вы же, как минимум, заорете, как максимум, отмахнетесь от нее, правда? Так и тут, унылые мысли — жалейки нужно отгонять. Отгонять бодро, весело, с размахом. Иначе съедять, как миленькие, съедять. Я допил свой латте и бодрой походкой пошел к катеру. Одно но: я почувствовал, как за мной тянется светлый энергетический след. Иголочка побывала в нужном месте, ниточка вставлена в ушко, стежок сделан.  Наконец, я почувствовал удовлетворение, как собака, которая после долгих поисков, наконец, нашла след. Я был воодушевлен, поэтому не сразу заметил злые взгляды туристов на нашем маленьком кораблике, плывущем к берегам Босфора. Их взгляды кололи меня, как кортики, я ничего не понимал – ведь я не успел сделать ничего плохого.  А потом разом как понял, как понял.  Если темные сверлят меня взглядами, значит, я на верном пути. Это 100%. Кораблик был переполнен темными, это было очевидно. Злоба, нечеловеческая злоба переполняла корабль. Я был как офигевший встрепанный воробей посреди сборища ястребов-стервятников. Как бы нам не потонуть тут с вашей бесконечной злобой в синих водах Босфора? Как бы мне так выйти на берег после посадки и запутать следы, чтобы они за мной не увязались к этому светлому квардрату? Как бы мне так сделать, чтобы для них исчезнуть разом, как только моя нога ступит на берег? Я начал молиться, я молился так, что почувствовал, что у меня горит все тело, я хотел быть услышанным,  я был близок к разгадке, как никогда, и я молил о защите. Дойти во что бы то ни стало до квадрата, иголка должна сделать еще один стежок. И я сделал это. Я ступил на берег и очень быстро побежал до торгового центра.  Я почувствовал спиной, как темные кинулись за мной, но потом стремительно откачнулись назад, как если бы кто-то огромный их держал на крепком поводке и резко скомандовал « к ноге». Я бежал так, что ветер свистел у меня в ушах. Я разом вспомнил все уроки физкультуры, прогулянные мной в школе, все разы, когда я пропускал спортзал, валяясь на диване и все булки и бутерброды, сожранные после… не то, что после шести вечера, а даже после полуночи: я припомнил себе все. Я вбежал в торговую галерею, отдышка валила меня с ног. Я был красный как рак, задыхающийся как тюлень. Нелегко бегать от темных бесплотных существ, которые во время этого сумасшедшего бега вполне могут спокойненько сидеть у меня на носу. Но сейчас я чувствовал, что оторвался. Правда, было абсолютно непонятно, надолго ли. Я сделал вид, что внимательно рассматриваю витрины, а сам косился по сторонам. Я не очень понимал, почему, но я собрал на себе все взгляды. Посмотрел в витрину – ничего особенного, одет, как все туристы. Ну, может отдышка, красные щеки и сумасшедший взгляд, но по одежде фиг отличишь от остальных. В чем же было дело? И тут меня осенило: моя «ниточка», мой светлый энергетический след, привязанный ко мне, может и не был виден глазами,  но очень хорошо чувствовался и заставлял окружающих пялиться на меня.  Это можно было пережить, а вот что пережить было сложновато, так это заставить себя снова выйти на улицу, чтобы искать тот квадрат. Остановка в торговой галерее была  передышкой, не больше, и хотя столики кафе призывали меня взять чашечку кофе и славно посидеть, почиллить, я знал, что дело- прежде всего. Я рвался к этому квадрату, там должна быть Битва, я там нужен как сосуд для передачи энергии для наших.  Какого фига я еще делаю здесь, когда я уже должен быть там?!

39 глава

Я вышел на улицу, как космонавт в открытый космос: было очень страшно. Но я был должен найти это место. Наконец, движуха началась и завеса приоткрыла тайну: то, ради чего я приехал сюда. Наконец-то все не зря. Я восславил Господа за то, что все началось, и встал, оглядываясь, в арке у входа. Все складывалось как нельзя лучше – я не видел и не чувствовал темных. Я пошел максимально бодрой походкой вверх по улице и даже задумался о том, чтобы взять такси. Небо Стамбула внимательно смотрело на одного дерзкого светлого, который в одиночку решил победить войско темных. Для этого он, разумеется, каждый день выпивал по литру турецкого кофе со жмыхом, жрал симиты и каштаны и обзывал стамбульских чаек. Это ли не путь к победе? Максимально гениальный путь. Я свернул в какой-то узенький переулок, прошел мимо протянутого поперек всей улицы постиранного белья и увидел шкафчик с хлебом для бедных. Большие батоны были аккуратно выложены во вместительный голубого цвета шкафчик. Если ты беден, ты всегда из таких шкафчиков, расставленных по всему Стамбулу, можешь взять хлеб и не умереть с голоду. Я зауважал турок еще больше. Почему мы не можем сделать такие шкафчики в России? Что нас останавливает? Разве мы не широкая душа? Я знал, что в некоторых магазинах были полки, где можно было взять бесплатно хлеб бедным, но их было не много, так, в качестве исключения. Но чтобы стояли шкафчики на улицах и ждали своего голодного бедолагу, который шел к бы к ним, как за спасением – нет, такого я не видел. Уличные фонтанчики, шкафы с хлебом и неизменно глубокая и всепоглощающая любовь к кошкам – стамбульцев было за что уважать. Когда, наконец, люди поймут, что любовь – единственное, ради чего стоит терпеть эту планету. А Любовь к Богу – единственное, ради чего вообще стоило родиться. Я вырулил из странного переулка, в который я зашел, обновленным. Это то же самое, как после длинного и выматывающего рабочего дня посмотреть ролик, как освобождают лису из капкана, и как она убегает, убегает стремительно, а потом оглядывается, резко останавливается на несколько секунд и смотрит на освободителей, как бы благодаря. И снова радостно убегает. И ты слышишь ликующие  крики за камерой: «Она поблагодарила нас?! Она сказала нам «спасибо»!» И вот ты чувствуешь, как твои силы возвращаются. И ты снова на что-то готов и на что-то годен. Хлеба для бедных в голубых шкафах вдохновили меня. Не все потеряно. Мы еще поборемся с этими тварями. Победа будет за нами!  Я выскочил из переулка, полный сил. За мной тянулась моя светлая ниточка, иголка же была бешеной и полной энергии. Я найду этот квадрат, я буду там точно в срок, я помогу нашим! Наверное, темные потешались надо мной, скорее всего, я выглядел как самоуверенный  недотепа, который вообразил, что может спасти Вселенную, но у меня был мой маленький кинжал, и там, на небе, знали, что я буду сражаться до последней капли крови. Иногда решимость стоит целой армии врагов. Решимость заменяет смелость и отвагу, она равновесит как мужество и геройство. Я был решителен, земля горела под моими  ногами, мне было все равно, кто и что про меня думает. Светлый с маленьким кинжалом, сражающийся в одиночку, но очень решительно, стоит всех его темных врагов. Я очутился снова на бывшем ипподроме и посмотрел на змей внутренним взором. Вот жеж «Тебе, бабушка и Юрьев день»(с) – Битва должна была быть здесь! Здесь и был тот самый квадрат, указанный из Галатской башни. Я посмотрел внутренним взором на мой след: отлично, он протянулся от шпиля Галатской башни через шпиль Девичьей и сейчас притянулся к этой площади и стоял ровным светлым путем за мной. Осталось только зацепить здесь часть энергии и вернуться к Галатской, чтобы завершить треугольник. Единственное, я не очень понимал, где все светлые. И тут я понял, что Битва не состоится на земле. Она будет в воздухе. Над ипподромом  на несколько метров над землей была поднята белая, невидимая обычным глазом, платформа. И на ней и над ней уже было несколько ангелов, архангелов и часть войска светлых. Как только я увидел архангелов, так мои коленки подкосились и я сел на скамеечку, как старик. Нет, все-таки слаб человек, не можем мы выдерживать такое количество Света. С архангелами могут спокойно беседовать только святые, любой, даже самый чистый и светлый человек, просто не может выдержать нетварного райского света, ими излучаемого. Я смотрел на высокие, размером с двухэтажный дом, крылья архангелов, на их золотые перья, на огненное сияние, исходившее от их ликов, и понимал, как мне далеко до их Света и Святости. Что-то мне подсказывало, что их размеры могли стремительно увеличиваться во время битвы, равно как и боевая мощь. Ко мне подлетели несколько служебных ангелов (их свет я еще мог выдержать, и при этом не грохнуться в обморок, правда, с трудом), они ласково сказали, что Битва еще не началась и отправили к Галатской башне обратно, чтобы замкнуть треугольник. Я хотел спросить: «А как же мое тело как сосуд для помощи во время битвы?»,- но  не успел я открыть рот, как на мои мысли сразу же ответили, что я не должен беспокоиться, что Битва еще не началась, и чтобы я шел к башне. Глупо, наверное, было думать, после встречи с Архангелами, что нашим в ходе битвы может понадобиться капелька Света, которую может выдержать мое тело, как сосуд. Наше войско было огромным и мощным, как море, как океан. Зачем морю ещё какая то лишняя капелька? Но иногда и капелька может иметь решающее значение. Иногда и она одна может сделать  решающий перевес в битве. У меня было задание от Бога, и я не смел сомневаться. Неведомая сила поставила меня на ноги, и я потопал. За мной тянулась моя светлая ниточка, я завершал сторону треугольника.  Наконец-то я всех нашел! Вышел на наших! Со мной даже поговорили! Душа моя пела, и сердце плясало, наконец-то! Наконец-то! Темные чары рассеялись надо мной, я был на своем месте, в своей тарелке, полон света и надежд. Я видел архангелов! Со мной поговорили наши! Ура! Мне кажется, от распирающей меня радости я даже шел вприпрыжку.

40 глава

Внезапно на небо набежала черная туча и послышался гром. До этого я видел это только в ускоренной съемке такое. Чтобы полнеба заволокла чернильная клякса в считанные секунды – да такое возможно только в кино. И тут могильный холод коснулся моей кожи, да так, что встали на руке волосы дыбом и по всему телу поползли мурашки. Я вспомнил, что гром  и молния являются предвестниками темных сил. И тут раздался такой мощный раскат грома, что я пригнулся к земле. Небо надвое рассекла огромная молния. «Началось», — подумал я. С крыш сыпались кусочки черепицы, ветер разорил несколько мусорок, и теперь, забавляясь, бросал бумажные стаканчики прохожим в лицо, как будто общего хаоса ему было мало. Прохожие, закрывая головы, торопились к своим машинам или под крыши домов. Как странно, спустя минут всего 5-10  на улицах не осталось никого. Наверное, темное влияние на происходящее было разлито в воздухе и хорошо чувствовалось, поэтому все очень быстро покинули улицы города и попрятались кто куда. «А ты иди»,  — скорее не услышал, а почувствовал я голос внутри. И я пошел. Я шел по пустым улицам, залитым дождем, ветер бросал мне в лицо пустые пакеты, молния рассекала небо, и гремел гром, а я шел. В один момент я внезапно почувствовал, что наши уже вступили в эту Битву, это вековое противостояние Добра и Зла и понял, что гроза была лакмусовой бумажкой происходящего, и  что я должен выполнить свою миссию, даже если мне придется умереть в этом городе. Я должен был сделать это.  Битва была в полном разгаре, это было понятно и ежу. Спину мне жгло огнем, энергия покалывала в кончиках пальцев и в пятках, я наполнялся какой то жгучей материей. Нельзя сказать, что я был этому не рад – я понимал, что меня готовят к Битве и благодаря этому огню, я становлюсь сильнее. Я шел, и каждый мой шаг я чувствовал, как чувствует космонавт, делающий шаги по Марсу. Мне показалось, что я и все мои тонкие тела настолько накачались энергией, что стали существовать по отдельности, что при моей походке они просто не поспевали за мной, я шел в каком то тумане. И тут я все понял. Это темные очень не хотели, чтобы я дошел до башни, они уплотняли пространство передо мной, поэтому я двигался как в замедленной съемке, ступая ногами, как в каком то желе, или, чтобы было доходчивее, холодце. И именно поэтому наши накачивали меня энергией, потому что было архиважно, чтобы я все-таки дошел. Я шел все медленнее и медленнее, и оставалось буквально несколько метров до башни, как меня что-то подкосило, и я упал. Я упал и понял, что мне уже не встать. Обида прожгла меня насквозь. Злая скупая мужская слеза показалась в уголке моего глаза: неужели все зря?! Столько усилий, и что, сейчас меня победят какие то темные твари?! Мерзкие противные душегубы?! Враги рода человеческого?! Я начал быстро шептать Иисусову молитву, потому что я отлично понимал, что длинные молитвы я сейчас прочитать не смогу. Просто не вывезу, собьюсь. И в тот момент, когда я прочитал их три, я услышал ровный тихий спокойный голос внутри меня: «Ползи». И я пополз. Кто ползал когда-нибудь по старинным булыжникам кривых  вековых улочек Стамбула, поймет, что это не самая лучшая идея. Некоторые из них были истерты, другие же, с отколотыми кусками, были достаточно острыми, и уже через пару метров мои локти и колена были в синяках и кровоподтеках.  Но я упрямо полз вперед. Я понимал, что мне уже не встать. Дождь хлестал меня по спине, ветер пригибал меня к земле, то и дело на голову падали какой-то мусор, упаковки из-под фастфуда, но я полз. Потому  что никто, никто, кроме меня не мог замкнуть этот треугольник, в центре которого именно в этот момент шла битва века между Добром и Злом.  Когда оставалось буквально пара метров, я наткнулся на препятствие. Это было что-то очень хорошо ощутимое, осязаемое, материальное, как невидимая стена. Что-то невидимое и сильное мешало мне. Я попытался протолкнуть это что-то руками – не вышло. Я развернулся на спине ногами  вперед и изо всех сил ударил это. Ничего, кроме дикой боли в конечностях, я не получил, и ни на йоту не приблизился к своей цели. Я опустил голову на руки, хотелось рыдать, как двухлетке. Я был почти у цели, и я знал, что никто, кроме меня не может сделать это. В тот самый миг, когда отчаянье взяло меня за сердце, в моей груди загорелась какая-то точка. Что-то очень маленькое и горячее прожигало меня огнем насквозь. Я ойкнул и решил, что каким-то образом получил ожог незнамо от чего. Или укусила какая-то тварь? Я машинально засунул руку в ворот толстовки и вытащил мой серебряный нательный крестик. Не знаю, при какой температуре плавится серебро, но удерживать его в руках я не мог. Он горел огнем.  Я не знаю, как это произошло, но я внезапно, по какому то наитию воткнул мой горящий крест в прозрачную стену, которая перекрывала от меня Галатскую башню. Я услышал шипение, как  будто что-то расплавилось, треск и грохот. С моей головы как будто кто-то мгновенно снял узкий шлем, все это время больно сдавливающий виски. Я протянул руку – стены больше не было. Сердце мое возликовало, не веря себе, на руках я быстро подтянулся  и коснулся стены Галатской башни обеими руками, а потом и крестом. Дождь, гроза и гром резко прекратились, как будто у них был выключатель, и кто-то на него нажал. «Молодец», — услышал я внутри себя.

41 глава

Я медленно встал, ничего больше не мешало мне это сделать. Потихонечку пошел вниз по улице, от Галатской башни, ожидая дальнейших распоряжений. Я чувствовал себя легко, как будто огромный валун упал с моих плеч. Не то, чтобы я чувствовал себя героем, но я был доволен собой. Я знал, что Битва еще не кончилась, но этот треугольник света очень помог нашим. И я знал, что они очень ждали его. Энергия замкнулась, темные оказались окружены тремя сторонами  Света. «Во имя Отца и Сына, и Святого Духа»,- прошептал я. Я сделал все, что мог. Я знал, что 100% моих достижений принадлежат Богу, но я определенно был доволен. Знать бы еще, достаточно ли этого было для нашей победы? На улицы тихонечко выползали перепуганные невиданной грозой люди, было очевидно, что это короткий  перерыв в Битве. Светлые хорошенечко прижали врага и темные, офигев, придумывали сейчас свою ответочку. Эх, разнести бы их совсем, заколебали со своими войнами, кознями, ненавистью. Когда же, наконец, это случится? Сколько можно страдать людям на этой планете от тьмы? Заданий не было, я хотел идти обратно к квадрату битвы, но что-то меня останавливало. Каждый раз, когда нам кажется, что команда в мозгу – точно от светлых, нужно особо тщательным образом проверить ее. Потому что именно в этот момент упертой уверенности, можно легко попасть в капкан, выстроенный рогатыми. Все мы знаем, как бесы легко притворяются ангелами, в этом то и заключена самая главная ошибка доверчивых верующих. Я всегда помню о прп. Исаакии, затворнике Печерском, которого затанцевали бесы, явившиеся в его затвор под видом ангелов, да так, что он лежал потом два года, не пил и не ел, пока милостью Божией не встал на ноги. С даром исцеления больных, кстати говоря, поднялся с ложа. Монахи отмолили его, Бог помог подняться на ноги. Поэтому я был осторожен.

Поскольку знаков не было, я решил идти вперед вдоль по петляющим улочкам этого вечного города. Я снова хотел было вернуться к месту Битвы, но опять что-то невидимое преградило мне дорогу, и я понял, что туда лучше не соваться. Я кратко помолился Иисусовой молитвой  и понял, что запрет на движение в ту сторону был от наших. Я хотел, чтобы мои стези были прямыми и угодными небу, а не всяким там тварям, которые возомнили себе невесть что и решили, что у них хватит силенок захватить Землю. Не хватит. Не хватит. Не хватит. Видимо, мой треугольник света помог, но не настолько, чтобы Битва закончилась в одно мгновение. Это расстраивало, но, с другой стороны, я выполнил свое задание. Осталось донести свое тело до места Битвы, но, видимо, не сейчас. Я шел бодро и уверенно, единственное что – не понятно в каком направлении. Сделав несколько петель по району вокруг Галатской башни, я решил выйти к Галатскому мосту. Вода всегда меня успокаивала, успокоит и теперь. Ну же, Босфор, успокой мои нервы. Рыбаки стояли на своих местах и, как могли, делали вид, что релаксируют, глядя на синие воды Босфора. Беспокойство было разлито в воздухе, меня было не обмануть. По лицам прохожих я прекрасно видел, что они не знали, но очень хорошо чувствовали, что происходит. Черная тень тяжких дум и тревоги была на каждом из них. Тротуары уже просохли после недавней бури и недовольные дворники убирали мусор. Где-то у кафе работники приколачивали обратно содранные ураганом таблички.  Туристы недовольно качали головами – они приехали в этот город для развлечений, внезапный стамбульский ливень вымочил их дорогую одежду и сорвал их тщательно лелеемые  планы на продуктивный отдых, целью которых было, как всегда, одно – удовольствие. Ох, эта тварь, удовольствие, по тоненькому льду ведет всех страждущих оного прямиком в пропасть. Это шоссе ко всем грехам сразу, в основе которых лежит оно, как миленькое – удовольствие. Ох уж эти туристы, в поисках удовольствия готовых пересечь океан, лишь бы получить его: поприятнее, поэкзотичнее, повычурнее. Искать то, что удивит больше всего. То, что поразит все шесть органов чувств. Потешить свою душеньку. Попробовать то, что никогда не пробовали, провести ночь в новом отеле, где никогда не спали, испробовать там мягкость матрасов, экзотичность завтраков, покататься на аттракционах, посетить древности, сходить в зоопарк и посмотреть на диковинных животных,  попробовать местную еду, погреться в шезлонге на берегу моря, прибухнуть местными напитками, поплавать там, где никогда не плавали. Все они путешествуют в поисках острых ощущений. Чтобы не чувствовать, что их душа давно и глубоко мертва. Все эти развлечения – что мертвому припарки. Разве в аду, в перерывах между мучениями, эта душа вспомнит, как фотографировалась у Эйфелевой башни или ела симиты в Стамбуле? Там же будет не до этого, верно? Потому что мучения в аду идут без перерыва. Без перерыва. Целую вечность. Я опускал глаза долу и смотрел на булыжники древней мостовой, когда проходил мимо чирикающих восторженных туристов. Я не хотел походить на этих беспечных иностранцев. Нет, я ни в коем разе не осуждаю их. Но я не хотел заразиться от них беспечностью. Беспечность, кто бы что ни говорил, в конечном итоге ведет ко греху. Совсем беспечными мы можем быть только в Раю, где нам ничто не угрожает. Аскеза молчания, сосредоточения духа – я хотел стяжать это. Когда состояние твоего тела, изнывает ли оно от работы, жажды или голода, не играет абсолютно никакой роли, потому что всем распоряжается твоя душа. Моя душа решила, что мне сейчас нужна аскеза. Буду молчать, даже если у меня спросят, как пройти туда-то или туда-то. Во – первых, я и сам не знаю.  Во-вторых –аскеза. Я шёл, и ноги мои постепенно начинали уставать. Но я не хотел думать об этом. Я не хотел думать, моя душа полностью контролировала процесс. Сколько я должен пройти, чтобы мои ангелы вышли со мной на связь?  Где предел? Я не знал ответа на эти вопросы, я просто шел.

42 глава

 Я прошел Галатский мост и двинулся в центральную часть города. Кофейни заманивали меня своими запахами свежесваренного кофе, мне жутко хотелось зайти и выпить хотя бы одну, одну маленькую чашечку, чашечку с наперсток, хотя бы чуть-чуть, ведь запах сводил меня, заядлого кофемана, с ума, но я шел. Булочные сбивали меня с ног ароматом свежевыпеченного хлеба, но я упрямо шел вперед. Очень скоро захотелось пить, я весь вспотел. Но что-то внутри меня запрещало мне делать остановку для перекуса. Я, было, хотел возмутиться и остановиться, не смотря ни на что. Бунтарский дух во мне оставался ещё жив, мое тело не хотело страдать. Я был молод, полон сил, я не хотел знать цену страданию. Но вдруг я осознал, что если я хотя бы на секунду остановлюсь, мы не сможем победить в этой Битве, а именно в ней есть шанс победить зло на Земле раз и навсегда. Я понял, что сигнала выйти на поле боя этой ночью может и не прозвучать. Что же я буду делать? Идти, пока не упаду навзничь? Неизвестность пугала. Я  не мог на 100% знать, как идет сражение. Я мог только немного  интуитивно чувствовать, в какую сторону, добра или зла качается стрелка весов. Я мог бы плюнуть на все и упасть на зеленый газон, полностью обессиленный. Но вместо этого я упрямо шел и шел по булыжной мостовой, еле передвигая ноги, каждая из них была весом с тонну. Такое ощущение, что вся моя кровь ушла в ноги, и я больше никогда не увижу их здоровыми, как прежде. Наверняка, я лишусь обеих ног, мне их просто отрежут за ненадобностью. Я чувствовал, как пульсирует моя кровь в ногах, каждая пульсация отдавалась неимоверной болью в моем мозгу. Такое ощущение, что я шел по кольям, частоколом выстроенными остриями вверх. Или по стеклам. Каждый шаг отдавался нестерпимой болью во всем моем теле. Я не задавал вопросы, я решил умереть во имя Бога, если это было нужно Ему. Отчаянье подкралось ко мне. Наверное, можно сказать, что я был под колпаком невидимого зла. Мое тело явно не выдерживало и начало давать сбои. Сами собой подгибались колени, начала болеть спина, да так сильно, как будто в поясницу вонзили меч по рукоятку. Я шел, сгорбившись, как старик, потому что не было сил нести позвоночник распрямленным, и потому, что казалось, что так легче. Я разваливался на пиксели. Но победа в этой битве принесла бы нам жизнь без вселенского зла… Слишком много было на кону. Я вспомнил все несправедливости, которые происходили со мной, с близкими, со всей планетой Земля. Я вспомнил Беслан, Холокост, голодающих детей в Африке. Я вспомнил подводную лодку Курск, я вспомнил Хиросиму и Нагасаки. Я вспомнил, как сжигали целые деревни в сараях фашисты во время ВОВ, детей вместе с матерями. Я вспомнил пытки монахов и священников на Руси. Я вспомнил смс, которые писали родным погибающие в американских башнях-близнецах. И я не смог сказать Богу, что я не смогу. Если Он так решил, значит, такова Его воля. Если Он хочет, чтобы я пострадал и этим приблизил победу добра над бесчеловечным отвратительным злом, что ж. Значит, такова Его воля. Я подчиняюсь. Наверное, это будет самая нелепая смерть. В соцсетях напишут, что один ненормальный русский  умер от изнеможения и обезвоживания в центре Стамбула. Пусть. Пусть думают, что я не догадался вовремя прилечь на диван и отдохнуть. Мне все равно, что говорят обо мне на этой планете. Но мне далеко не все равно, что говорят обо мне на небе.

43 глава

 Я шел по совсем старым узким улочкам Стамбула, сюда не заглядывали туристы. В какой то момент я понял, что если не смотреть вокруг, перестать бесцельно вертеть башкой направо и налево, то энергии сохраняется больше. Мозг переставал фиксировать бесконечное множество деталей разноцветных домов, улиц и прохожих, он видел только одинаковые серые камни, которые помнят еще Константинополь. И я смотрел вниз, на дорогу из булыжников, чтобы совсем не упасть. Каждый из этих булыжников причинял мне нечеловеческую боль. Такое ощущение, что мои ступни ступали по стеклам, каждое из которых оставляло рану в ноге. Я вспоминал пытки фашистов: как-то же наши солдаты выдерживали их? Им вгоняли иглы под ногти, вырывали  клещами куски мяса и ногтей. И они молчали, не выдавали своих.  А тут всего лишь булыжники, ну что ты, потерпи. Когда я оказывался перед лестницей, я думал, что поскользнусь и скачусь с нее вниз: сил удержаться у меня не было. Я хватался за перила и вис на них, по несколько минут тратя на то, чтобы передвинуть ногу на следующую ступеньку. Ноги были ватными, коленки мои подгибались.  Каким-то чудом я взбирался по лестницам, каким-то чудом я продолжал идти. Мне не было стыдно перед одинокими случайными прохожими, я перестал воспринимать окружающую реальность и полностью сосредоточился на передвижении  моих опухших ног и на том, чтобы не упасть. Желудок мой ныл от голода, я изнемогал от жажды, но я знал, что я просто должен двигаться вперед, идти во чтобы то ни стало. Мне становилось жарко, я раздевался и повязывал толстовку вокруг бедер. Толстовка с каждым шагом весила все больше и больше, как будто набирала воду. Через пять-шесть километров было ощущение, что она весит 10 килограмм. Что-то внутри меня давало мне понять, чтобы я не останавливался. Я, взрослый спортивный мужик, не старый, не сумасшедший, не глупый, не больной, шел по осеннему Стамбулу уже несколько часов без перерыва. Ноги мои уже гудели, сбитые камнями столетних улочек. Я страшно хотел присесть. Но, как только я приседал, что-то внутри меня заставляло меня встать и срочно идти вперед. Я не смел ослушаться, слишком многое было на кону. От усталости я стал немного покачиваться при ходьбе и заметно снизил темп. На Стамбул опустились сиреневые сумерки,  и принесли с собой прохладу. Как тут живут люди летом, когда осень в Стамбуле выглядит как российское лето, причем удавшееся по жаре? Что же тут происходит летом: просто пекло? Сначала я дергался и пытался выйти на связь со светлыми,  но потом мой мозг как будто обволокло ватой: я не мог отправить сигнал и не мог принять его. Странное спокойствие вошло в мою грудь, так, наверное, связанные цепями едут на гильотину, обреченные на смерть. Вся толпа пытается плюнуть им в лицо, а им уже все равно. Обреченность – вот то самое слово, которое вошло в мою душу. Я был обречен брести по улочкам Стамбула вечность, пока не услышу хотя бы какое-то слово от наших. Ужас пробирался мне в сердце: надо мной пролетали страшные мысли, что я ничего не услышу от них, что я просто обречен вечно ждать сигнал и, не дождавшись, просто умереть здесь от потери сил. Я шел и шел, и с каждым шагом чувствовал, как ноги мои дервенели. Я был почти уверен, что мои ноги после этой ночи перестанут функционировать. И я смирился с этим. Если эта жертва нужна была Богу, то кто я такой, чтобы перечить?  Ноги мои отказывались идти вперед, но я понукал их. Несколько раз со мной рядом тормозили стамбульские такси, надо воздать им за отзывчивость: я действительно выглядел как заблудившийся усталый европеец, потерявший адрес отеля и пропавший в этих страшных запутанных улочках- лабиринтах. Но что-то внутри меня заставляло меня продолжать идти и ни в коем случае соглашаться на такси. Я чувствовал дикую по уровню боли пульсацию крови в моих ногах, мне казалось, что еще несколько метров, и я упаду. Нестерпимая боль преследовала меня: боль из-за моих страшно распухших ног и боль оттого, что наши забыли про меня. Почему никто из наших не спешит мне на помощь?  Я пытался читать про себя Иисусову молитву, но мой мозг был как будто под толстым слоем ваты,  и молитва не захватывала мое сердце, и, как я чувствовал, не отправлялась Богу. В моей душе все больше возрастало отчаяние. С каждым шагом идти было все больнее и больнее. Наконец боль достигла своего апогея, и я издал сквозь стиснутые зубы рык. Это не было похоже на стон. Это было какое-то странное упертое рычание, в стиле: «Врешь- не возьмешь».  Я не думал, что когда-нибудь смогу издать такие звуки. Мужчины не жалуются на боль и усталость, мужчины в один прекрасный день падают замертво. Как только  я чувствовал, что упаду в обморок, я слышал внутри меня: «Сдаешься?! Сдаешься?!». А я не мог сдаться. Я просто не мог сказать Богу, что я сдаюсь, и не буду выполнять Его задание. Я не хотел провалить задачу от Бога. Я хотел сделать все, что от меня требовалось.

 Я вышел на улицу, которая  огибала город по берегу Босфора, я шел как 90летний старик, медленно, со стонами. Ветер с Босфора чуть-чуть освежил меня. Я посмотрел на часы – времени было уже полночь, а это означало, что я иду уже около 12 часов без перерыва. Возможно, другие уже бы откинули коньки от усталости и боли на этом пути, но я верил в Бога и я верил, что Ему нужно это. Я шел и шел, не останавливаясь. Мимо меня проезжали, бибикая, такси. Видимо, хотели спасти мое измученное тело. Я же очень хотел спасти мою душу. Очень. Я знал, что бродить по ночам по окружной дороге было небезопасно. Но что делать: что –то гнало меня сюда и я шел. Шел, как агнец на заклание. Я натер себе мозоль в правом кроссовке так, что в какой-то момент понял, что там хлюпает не пот, а кровь. Шагать этой ногой было совсем больно, но не больнее, чем до этого, потому что я вышел за пределы боли. Никогда, никогда, никогда, ни во время стояния в долгих очередях, ни когда ехал в метро после долгого рабочего дня на ногах, ни когда я в студенчестве подрабатывал в фастфуде, где я выстаивал 12ти часовую  рабочую смену (фашистами- узурпаторами, нашим начальством было запрещено присаживаться), ни во время каких-то длинных марафонов и пробежек, мои ноги не болели так. Каждый острый камень мостовой отпечатывался болью во всем моем теле, через тонкую подошву моих кроссовок я чувствовал каждую выбоину, каждый камень на моем пути. Это было не то, что больно. Это было невыносимо. В какой-то момент, я, обезумев, снял ремень из моих джинсов, и, вытянув перед собой, издал еще раз протяжный рык. Это не было рыдание, это не был крик, это был рев отчаяния. Рев погибающего льва. Я кричал сквозь зубы, потому что я понимал, что если разожму их – я просто упаду. Я понимал, что, скорее всего, не переживу эту ночь, но если это требовалось Богу, я был готов пойти на это. Если моему Богу нужны были мои ноги – Ок, я готов был отдать их Ему. Я шел и терпел сумасшедшую боль, потому что что-то внутри запрещало мне присесть даже на секунду. Запрещало мне упасть,  запрещало мне умереть, хотя этого я хотел больше всего. Каждые несколько минут моего пути я вспоминал Серафима Саровского, на которого напали разбойники, и так избили его, искалечив позвоночник, что он навсегда остался согнутым и претерпевал сильные боли в спине всю жизнь. Когда преступников нашли и судили, он отказался выступать в обвинении против них, так кроток и смирен он был.

 «Вот и  выпала честь пострадать за Бога, вот и славно. Пожалуй, где-нибудь здесь я и умру сегодня ночью», — каждая из этих мыслей крутилась вокруг меня, обвивала мою ватную голову. Не было сил сопротивляться. Я брел по улицам Стамбула, как пьяный, сутулясь и кашляя на каждый шаг. Видимо, я простыл от свежего ветра с Босфора. Хуже всего давались бесконечные лестницы. Каждый раз, когда нужно было взбираться по ней, мне хотелось рыдать. Я, здоровый молодой мужик, почти рыдал, когда делал первый шаг, чтобы взобраться туда. Я стонал, я вис на перилах, не мог поднять свой вес. Я разговаривал с собой, как с маленьким: «Давай, еще одну ступеньку, за папу, за маму, за всех святых, за Бога». И я делал этот шаг, я делал его. Нигде, в самом страшном своем сне, не мог я представить, что я попаду в такой переплет, что ночью, в тумане, буду бесконечно идти по Стамбульским улочкам. Эта ночь не хотела заканчиваться, продлевая мое мучение. Наверное, российская земля помогла бы мне, но Стамбул равнодушно смотрел на кровь, хлюпающую в моем правом кроссовке, на мои стоны, прорывающиеся сквозь мои стиснутые зубы. «Врешь, не возьмешь», — стучало кровью набатом в моей измученной голове.  Местами внезапно меня осеняло, что иногда я иду по кругу, потому что здания и дома я уже видел, они были абсолютно идентичны тому, что я видел до этого. Каждое такое узнавание дома, который я уже видел, приносило мне, разве что не физическую боль. Я понимал, что заблудился, но я не знал, как прекратить мучение, ведь что-то внутри меня заставляло идти вперед.  Я перестал соображать вообще что-либо, и внутри меня и вокруг был туман. В какой-то момент жутко заболела спина. Я чувствовал, как меч, воткнутый мне в спину, кто-то начинает еще и проворачивать. Скорее всего, наш организм не рассчитан на то, что человек будет идти сутки без остановки. Любой, кто ценит своё здоровье, кто дорожит своим телом, знает это. Любой, кто не собирается искупить все зло в этом мире ценой своей жизни, знает это наверняка.

44 глава

Каждую минуту я готовился упасть. Булыжная мостовая приближалась ко мне, как в дурном сне. Меня тошнило, голова моя кружилась. Я не встречал ни одного человека. Я посмотрел на часы:  Было около половины пятого утра. Я шел, покачиваясь, ещё какое то время, и запели азан. Никогда бы не подумал, что мне, человеку другой веры, полегчает, когда я его услышу. Но мне стало легче. Приближался рассвет, тьма должна была отступить. Но ей хотелось откусить от меня кусок побольше, и поэтому я начал спотыкаться. Я спотыкался о булыжники так, что мои ноги, которые к тому моменту я почти перестал чувствовать, отзывались такой страшной болью, что я кричал. Я, взрослый, здоровый, сильный мужик, кричал. Я шел и понимал, что, видимо, моя судьба – пролить кровь на эти камни булыжной мостовой Стамбула этой странной ночью. Я, честно говоря, готовился к смерти, и, когда рассвело, я не поверил своим глазам. Рассвет пришел неожиданно. Я шел без остановки вот уже 19 часов.

Все, чего я хотел – спасти Землю от зла. Мне не хотелось ставить никакие рекорды, гордыня моя спала спокойно. Мне хотелось просто вынести это все, выдержать, и перед смертью хотя бы понять, что все это было не зря, что моя жертва нужна Богу. Вот и все, что мне нужно было: понять, что я сделал угодное Богу, что мы победили зло целиком и полностью. Мне хотелось понимать, что все не зря.  Я шел и чувствовал, как рассекал зло. По обеим сторонам моих щек струилось зло. Я плелся еле-еле, каждый шаг грозил мне тем, что я упаду на булыжную дорогу этого вечного города, и уже не смогу встать. Тело мое двигалось вперед, как черепаха, но я чувствовал, как душа моя стремительно летит вперед. Воздух свистел по обеим сторонам от меня потому, что моя душа стремительно разделяла зло по обеим сторонам, я был белым кораблем, рассекающим волны зла этого города. Мне казалось, что энергетическая светлая нить, которая тянется за мной, рассекает город на несколько частей.

 Движения мои были хаотичны. В какой-то момент я понял, что хожу кругами. Один и тот же дом, серо-розовый, с осыпавшейся от времени штукатуркой, как в страшном сне выплывал из тумана, и я понимал, что я сделал очередной круг. Огромный, беспощадный круг. Я не пытался даже вычислить, сколько километров я прошел, я не смотрел на часы, я не пытался даже близко подойти к такси и вызвать машину до отеля. Я стойко проходил мимо останавливающихся из наживы или от сердобольности такси. Я хотел послужить Богу. Я хотел принести ему жертву. Даже если она ему была не нужна. Но я искренне хотел помочь. Почему-то вспомнил, что в Израиле проходили научные изыскания по созданию коровы красного цвета. Её даже вывели. Мне показалось это вдохновляющим.  Иудейские фундаменталисты уверены, теперь они смогут восстановить Третий Иерусалимский Храм на Храмовой горе. Каждый по-своему пытался спасти мир. Каждый человек пытается приблизить Второе Пришествие настолько, насколько он может. Натерпевшись зла, нахлебавшись жестокости и несправедливости этого мира, каждый второй из нас, воздевая руки к небу, кричит: «Доколе?!», а самые преданные шепчут: «Ну, когда же Ты придешь?». Я готовился умереть. Я отдал все, что у меня было. Больше у меня не было ничего, чтобы отдать Богу. Я много чего не умел, еще больше не знал, не обладал особыми талантами или выдающейся Силой, я не был свят, я не был достаточно добр, но я любил Его и хотел сделать все возможное, чтобы послужить Ему. Я мысленно простился со всеми близкими, с мамой, с папой,  с сестренкой (ох, как же мне их сейчас не хватало!), со всеми, кого любил, простил всех, кого ненавидел и кто ненавидел меня, попросил Бога простить меня. Путь мой был предрешен, мне казалось, что тело мое перестало существовать, боль вышла за рамки разума. Я перестал ее воспринимать. Тело мое настолько болело, что я перестал его чувствовать. Еще пара минут назад кровь моя пульсировала так, что я чувствовал ее удары в мозгу. Они звучали набатом, от каждого из них я сотрясался весь, полностью. Сердце болело несколько раз так, что я думал, что умру от сердечного приступа прямо здесь, на булыжной мостовой Стамбула, где умирали и продолжают умирать бедные работяги, тянущие, как муравьи, свои вечные тяжеленые тюки, размером больше, чем они все вместе взятые.

 Но я не умер. Мечети стали петь все громче и громче, все чаще и чаще, и мне становилось капельку легче с каждым новым призывом к молитве, хотя я был православным. Тонкие  лучи света рассекали тьму. Я шел и шел. Губы мои иссохли и покрылись корочками. Несколько раз я делал движение к уличным фонтанам, но что-то внутри запрещало мне пить. Я вышел за пределы жажды. Я вышел за пределы боли. Я продолжал свой путь. Иглы впивались в мои ступни, как будто этой ночью было недостаточно страданий. Каждый раз я думал, что вот-вот упаду. Еще шаг. И еще один. И еще. Еще за папу. Еще за маму. Еще за Бога. Еще капельку, и мое лицо упадет прямо в эти острые камни, и я останусь тут истекать кровью, пока добрые люди не найдут и не похоронят меня. Чем можно испугать православного человека? Ну не смертью же, правда? «Смерть! где твоё жало? ад! где твоя победа?» (1 Коринф 15:55 ) (с) Не в первый же раз умираем во славу Божью, не в первый. Так чего же нам бояться? Чего нам бояться, если все, чего мы хотим – оказаться там, на небесах. Ключевой момент – когда Он захочет, чтобы мы там оказались. Никаких фальстартов. Самоубийц ждет ад. А нам надо потерпеть, надо подождать, пока приберет.

Я не заслужил смерть этой ночью. Смерть, как ни странно, обошла меня стороной.

45 глава

 Был полдень, когда я обнаружил себя на бывшем Ипподроме, глядящим на египетский обелиск, полностью обессиленным. Я принес свое измученное тело сюда.  Все, что у меня было – это мое едва живое тело, истерзанное настолько, что оно было ничем не лучше тряпки на ветру, но я все-таки принес его Богу: это все, что у меня есть, если это нужно для нашей окончательной победы в Битве, я готов отдать его. Я принес мое тело, держите. Берите все, что у меня есть, забирайте последнее, если это приблизит нашу победу над вековым злом.  Сил ни  говорить, ни даже шептать, у меня не было, но моя измученная душа безмолвно взывала так громко, что я мог докричаться до неба. Гробовая тишина была мне в ответ.  Я не видел ни белой платформы, ни  ангелов, сколько ни щурился на солнце, пытаясь разглядеть бывший Ипподром с египетскими обелисками и змеиной статуей. С леденящим душу внезапным ужасом я понял, что Битва закончилась. Конечно. Она закончилась. Поэтому такая тишина. Никто меня не встречает. Я опоздал. Непоправимо, беспощадно опоздал. Поздно! Я приплёлся сюда из последних сил, но как же поздно! Ох, какой кошмар! Какой ужас. Горе мне, горе. Провалил миссию. Не выполнил обет, данный Богу. Все ужасы прошедшей ночи зря. Все мои страдания зря. 24 часа непрерывной ходьбы по улицам Стамбула, непрерывной боли и крови  — зря. От горечи все сжалось внутри, как будто я физически получил от врага мощный удар ногой в грудную клетку. Я сгорбился еще больше. Вместо рыданий из моей груди вырвался какой-то хрип. У меня не было ни моральных, ни физических сил, чтобы рыдать. Я почувствовал горе такой силы, что еще больше согнулся. Последняя капля жизни покинула меня. Я начал заваливаться куда-то на бок, ничто больше не мешало моему падению, все закончилось провалом. Все зря, вся моя нечеловеческая боль зря. Вся горечь зря. Все испытания зря. Земля, как в замедленной съемке, приближалась ко мне, я наконец-то свободно падал. За несколько сантиметров до земли кто-то подхватил меня под мышки, поставил на ноги, легонечко встряхнул, и я понял, что это был Он. Внезапно я не почувствовал ни капли боли, ни в моей спине, ни в моих ногах. Вдруг как-то сразу я почувствовал какую-то легкую невесомость во всем теле, поразительно, в одну секунду боли не стало нигде. Я был полностью здоров и обновлен. Странное чувство, особенно, когда ты уже распрощался со своим телом, приготовился умирать и решил, что тревожить своим физическим существованием поверхность Земли тебе больше не придется.  Во второй раз Он встряхнул меня, и я увидел как будто в отрезках видео, как на повторе во время Олимпийских соревнований показывают лучшие моменты и ошибки фигуристов:  весь мой 24-часовой путь на стамбульских улочках. И я узрел тьму. Тьма хотела, чтобы я сдох от усталости, боли в ногах, сердечного приступа, от отчаянья. Хотела уничтожить меня. Чтобы меня не стало. Чтобы я сошел с ума. Убился на этих острых камнях Стамбула. Упал в обморок от усталости и никогда больше не встал. Чтобы я возроптал. Чтобы я начал хулить Бога. Чтобы отказался от веры в Него. Чтобы я был стерт с лица Земли. Ждала, пока я подохну от жажды. Я им очень мешал, всем этим черным бесам, чертям, лярвам и прочим темным. Какая бы жесть в моей жизни не происходила, в моей душе всегда горела свеча для Бога. Язык бы мой никогда не повернулся роптать на него. Единственное, к чему я готовился всю прошлую ночь, так это к смерти. У тьмы не вышло убить меня, ни физически, ни морально. И в третий раз меня встряхнул Бог и показал мой Путь. Я смог увидеть Стамбул сверху, с большого расстояния. Он был весь как белое воздушное покрывало, сделанное из тончайшего белого кружева. Это были мои следы. Каждый поворот узких улочек был отмечен светом, в каждом дворе был оставлен след от моего светлого пути. Моя игла сделала стежки по всем улицам Стамбула, оставив везде светлую широкую полосу. Над Стамбулом висело светлое энергетическое поле, по моим следам широкой рекой струилась светлая энергия. Сгустков тьмы не было нигде, весь Стамбул накрыло белое кружевное покрывало, состоящее из моих следов. Город стал полностью светлым.  «Мы победили», — сказал Бог и мягко опустил меня вниз. Я почувствовал, как ураган неземной радости обрушился на меня и очистил меня от боли, страхов, слез, сомнений, горечи и усталости. Столп золотого света с неба вошел в меня и наполнил меня доверху.  Здоровый, сильный, обновленный, легкой походкой я шел по улицам Стамбула и за мной тянулся мой светлый след.

Я был счастлив.

Еще почитать:

7 чакр

Рогоносец

Приключения Энла. Новый Мир.

Глава 33. Бросок змеи