Пусть еще повисит. Перегоревший человек как зажигалка – выдает искру, но не даёт огня. Он висел посреди толпы в терминале для международных вылетов. К столбу, к которому был прибит гражданин, подходили очевидцы, которые опаздывали на свой рейс. За то, что тот целый месяц ездил в общественном транспорте по чужой «карьерной карте» – его возвысили для всеобщего обозрения.

— Я дико извиняюсь, совершенно нечеловеческое отношение, – с тележкой с жёлтым большим чемоданом с наклейкой «салотопная промышленность» пропустившая свой рейс москвичка требовала спасти несчастного, но узнав, что тот жульничал с бесплатным проездом, решила его оттуда не снимать – пусть еще повисит.

В Париже, на рю-де-шоссе в её глазах стоял страх и упрёк, когда я открыл дверь в исподнем – думая, что мне зачёт. Она впорхнула из дождя, сказала, что на протяжении жизни ей горько со мной, а потому она от меня уходит. Её перламутровые ресницы отдавали игрой в детство. В её умозаключениях была несостоятельность. Она сетовала, что я не могу её понять, что всё осталось в прежней жизни, что родители пребывают в недоумении после того, как я смылся и не позвонил. Я почёсывал макушку, но коктейль так ударил мне в голову, что многое из того, что она говорила, не доходило до меня. Если ещё она позволяла прикоснуться к себе, то сейчас – выстроила целую изгородь, оставаясь при этом забавной, лёгкой, необременительной, не выходящей за порог, поэтому уже не спешила вернуться к родным пенатам, а я предложил ей ещё раз спеть песню нашей молодости.

Утром, в маленьком кафе с запахом свежих булочек я держал её смуглую руку, красное бордо 2008 года – в ту годину урожай не задался – она засмеялась, прикрываясь опустошенным бокалом. К нам подошёл официант, и мы заказали ещё.

— Ты хотел сказать трогаться?

— Мне не хочется трогать себя от здешних мест.

Француженка заулыбалась. Её бледно-сиреневое платье теперь искрилось на солнце, огромные серьги блестели в её набухших мочках, белый ряд зубов выдавал ослепительной наивностью. Она отошла, но уже тогда я понял, о чём говорила она вчера, а сегодня пудрила носик; и дело даже не в чёрном нижнем белье, которое утром в кафе я на ней не наблюдал; она отошла позвонить своим родителям и предупредить их, что везёт меня с ними знакомиться. Она вернулась с серьёзным видом, но, увидев меня, превратилась в лапочку. Как это нравится мужчинам, когда те испытывают несерьёзность в отношениях. Возникла пауза, после которой я попытался продекламировать стихи, что мне не двадцать, но заметил, что она уже уткнулась что-то печатать в своём мессенджере.

В Пуату-Шарант дорога тянется вдоль извилистых холмов, но сейчас мы вышли напрямую и начали резвиться, приветствуя высокоскоростной поезд, с которым поравнялись, но который ушёл внезапно в сторону, по акведуку, в Тур. Во Франции, кажется, любовь – это любовь, по крайней мере, пока дело не доходит до знакомства с чьими-нибудь родителями.

У развилки между Ангулемом и Грассаком мы сделали остановку.

Проснувшись в шале, мы не понимали, где чьи вещи, но кто-то из нас произнёс что-то весёлое, от чего смешинка попала в рот даже хозяйке заведения. Затем настал черёд успокоения и приведения мыслей в порядок, а потом и размышлений. Она не замужем, я не женат. Конечно, сегодняшний блуд – это нечестно по отношению к ней, но не изведав корней, не познаешь плода.

Она заколола волосы, и уже передо мной предстала деловая женщина:

— У меня замечание. Ты преувеличил, когда сбросил бомбу на Москву.

Мне было странно ощущать наличие у нее интеллекта. Когда она это говорила, я смотрел на ее небольшую, упругую грудь, но это её не спасло, и она продолжила:

— Нельзя метать гранату.

— Пардон?

— Нельзя метать гранату, когда не знаешь, в кого она попадёт.

«Мудра», – подумал я, но из-за своего скудоумия я вынужден был согласиться. Иногда приходится признавать своё поражение, особенно когда стоишь у доменной печи, а в твои обязанности входит – погрустить.

После старого замка Шато де Луар, нам осталось проехать несколько километров. Мы свернули на набережную и проехали через мост с железнодорожным полотном, которое отсекало основную часть гостиничного комплекса от земельного участка с хозяйственными пристройками. Проехав небольшой орешник, мы подобрались к хозяйству с загоном для животных, дубовыми дровами и сеном под навесами. Лёгкие кованые ворота открылись, и мы уткнулись колёсами в гравий, в частную парковку со сторожкой. Всюду виднелось оборудование и инструменты для разделки трофеев; в гараже стояло два трактора для лесозаготовки, неподалеку виднелась водная скважина, у которой стоял припаркованный пикап Форд с объемом двигателя 7,3 литра, в кузове которого были рассыпаны кукуруза и сахарный тростник.

Мы вошли в дом с бревенчатым потолком и каменными стенами. Историческая часть имения была стилизована под охотничью тематику. Весь материал внутренней отделки напоминал XVI век. Везде царила атмосфера древнего замка. Фрагменты живописи – охотничьей тематики. Из кабинета выглянул лысенький дядечка, показал жестом на диванчик, а сам скрылся в недрах переговорной, продолжая разговаривать по телефону:

— Сколько раз тебе объяснять, что количество дополнительной подкормки обратно пропорционально урожайности желудей: чем больше желудей, тем меньше гороха и пшеницы требуется закупать на сезон. Ладно, всё, позвони мне через две недели.

Он опять вышел к нам, на этот раз расплывшийся в улыбке, когда увидел свою дочь и меня. Дочь тут же подбежала к нему с поцелуями:

— Папа, а вот и мы!

— Раздавишь меня, дорогая.

Он протянул мне руку, пока сам находился в тисках своей дочери, и сила её объятий передалась мне через его рукопожатие:

— С большим вниманием и интересом слежу за вашим творчеством, – неожиданно он обратился ко мне. – Вижу вашу искреннюю и горячую любовь к Франции, желание узнать о ней как можно больше и донести до широкой аудитории в самом привлекательном виде.

Когда это папа успел оценить моё творчество, тем более о Франции я еще толком не писал?

— Благодарю вас, месье Бенуа; да, пока только так, пристреливаюсь.

— Полно, не скромничайте, отмечаю ваш талант и высокий профессионализм, как в фотосъемке, так и в репортажах.

— Речь о статье в вашем московском издании на четыре разворота, – сняла с крючка меня моя спутница – папина дочь.

— Отдельное спасибо за тёплые отзывы о моих скромных трудах, – продолжил хозяин имения, – за умелое использование цитат из моих опусов и за потрясающие иллюстрации к ним. Тронут, тронут. Мы вместе делаем общее дело, и пусть как можно больше людей заболевает любовью к Франции. Почему бы за это не поднять?

Далеко за красным идти не пришлось – мы его привезли с собой.

— Ах, мадам Бенуа сейчас в Париже, у неё процесс, она работает в суде по гражданским делам, ведёт канцелярию… А вы охотник?

Я кивнул.

— Во Франции мы называем их – имениями – это область моей деятельности, – продолжил Бенуа. — Раньше охотничьи хозяйства Европы привлекали российских инвесторов и бизнесменов-охотников – в первую очередь своей близостью к России, но мир с тех пор перевернулся, и теперь охотничий уклад, сформированный веками, никому не интересен.

— Почему же? Охотничьи хозяйства, базы, вольеры, угодья – не единичные случаи приобретения нашими соотечественниками.

— И охотничьи концессии и лоджи в разных странах Африки, охотничьи ранчо и угодья в Северной и Южной Америках, да и рыболовные базы в спросе, и долгосрочные аренды водоемов в наиболее интересных для рыболовов-спортсменов регионах мира. Всё вы правильно подметили, за одним исключением, что российского инвестора больше не видно. По крайней мере, я понимаю, что это вопрос не только времени, но и выживания, – закончил Бенуа почти шепотом.

Мы немного помолчали и откупорили вторую бутылку; пароход затрубил вновь, на этот раз со всё большими деталями и лежащими на поверхности тонкостями:

— Четыреста лет назад французский король подарил большой земельный участок своей стране – «Госпоже Франции». В благодарность был воздвигнут обелиск, увековечивший память о его щедрости. До сих пор он возвышается в самом центре парковой зоны охотничьих угодий в местности Менар. Эти угодья основаны в 1670–1680 годах. Их площадь на сегодняшний день составляет 465 га. Когда-то во Франции было очень много волков, возможно, этим и объясняется, почему эти угодья огородили забором с самого момента основания охотничьего хозяйства.

— Папа, расскажи лучше, как прошел сегодняшний день?

Бенуа был сбит с толку таким вопросом и не стал продолжать исторический экскурс. Вместо этого он поднялся и подошел к чучелу, коих у него на стене висело неимоверное множество:

— Вот кабан. Я его взял у пруда с вальдшнепом, – Бенуа растопырил ноги и изобразил, как он держит ружье, – вдруг, бах! – я выстрелил; в начале сезона в хозяйстве обитает 900–1000 кабанов, а в конце сезона их остается 200–300. Здесь отстреливают более 20 кабанов, у которых длина клыков от 20 см, а у этого, – он осторожно показал на чучело, – длина клыков – 27 см.

— Браво, папа! – зааплодировала дочь, и я тоже, как идиот, начал бить в ладоши.

— Теперь полюбуйтесь сюда, – Бенуа переместился к чучелу муфлона, – как только были достигнуты оптимальные условия по его численности и по количеству солонцов, которых десять, – Бенуа растопырил пальцы и стал похож на лягушку, – мы его отстрелили. Плотность животных не должна быть слишком высокой, иначе мы себя не прокормим.

— Когда мы к вам ехали, то заметили много поваленных деревьев в округе.

— Они повалены порывами ветра, и старые деревья – их тоже переводят на дрова. В год заготавливают примерно 600 куб. м – неплохой дополнительный заработок в виде наличных денег. Кстати, стоимость одного куб. м дубовых дров – 35 евро. Вам не надо?

— А есть ли самый любимый трофей, взятый вами, месье Бенуа?

— Я как раз перед ним, – Бенуа стоял у косули с белой грудкой и томным взглядом, – её я взял у Мещерских озёр вот этими руками, она сама пришла ко мне. Это было в местечке под Бреном. Она подошла напиться воды, а тут я. Так и попала ко мне в коллекцию.

Бенуа весь вечер посвятил историям с чучелами птиц и крупной дичи, и я увидел, что он любит своё дело, радеет за него всей душой, готов к взаимопониманию, желает мира на всех континентах, а главное – поддерживает свою дочь.