Мохито

Ты слаб, а на судьбу пеняешь всуе.

Ведь в миг, когда финал непредсказуем,

Ты не помог и лишь отвёл глаза.

А значит, и судьбу ты выбрал сам.

— Здравствуй, Боря! Подожди убегать-то!

Я оглянулся и увидел соседку тетю Валю, поднимающуюся по лестнице.

— Таню давно не вижу. Случилось что?

— В больнице она. В коме, неделю уже.

Я открыл дверь своей квартиры, намереваясь побыстрее за ней исчезнуть. Но тетя Валя не дала мне этого сделать, участливо всплеснув руками и тут же придержав меня за рукав.

— Ой! Как так вышло? И что врачи говорят? Родственники знают? — выстрелила она.

Что движет такими людьми? Сочувствие или банальное любопытство? Хотя тетка в общем-то неплохая.

— Простая операция — аппендицит, а анестезиолог что-то напортачил. Врачи только взгляд отводят и говорят, что надо надеяться на лучшее. Родственникам, как обычно, своих проблем хватает! Тетя Валя, мне после ночной поспать нужно, а потом к Танюшке в больницу.

— Не выйдет у тебя поспать, — покачала головой соседка. — Витька с отлежки вернулся. Слышишь, песни свои горланит. Ты уж не говори про Таню: ему ведь только повод дай, сразу в запой уйдет.

— Не буду, — пообещал я и закрыл за собой дверь.

Виктор Нилович работает охранником в моей конторе. У него трехкомнатная квартира, в которой мы с Таней уже три года снимаем две комнаты за небольшую плату. Овдовев пять лет назад, дядя Витя сильно запил, став в результате регулярным пациентом в Кащенко. В промежутке между запоями я уговорил его сдать нам две комнаты, аргументировав это тем, что квартире давно нужна женская рука.

Наше присутствие помогло дяде Вите взять себя в руки. Теперь, если он и срывался, то не чаще раза в год. Возвращаясь домой после очередного посещения лечебного учреждения, Нилыч брал в руки гитару и пару-тройку дней выдавал стихотворные перлы со смыслом и без.

Услыхав звук захлопнувшейся входной двери, дядя Витя тут же выглянул из комнаты, конечно же с гитарой в руках.

— О-о! Боб пришел! — Он энергично пожал мне руку. — А Танек где, на работе что ли?

— Ну да, — соврал я, вспомнив предостережение соседки.

— А-а! Давай-ка чайку хлебнем, я уже чайник поставил. — И дядя Витя потащил меня на кухню. — Знаю, что тебе спать охота, мы быстренько.

На кухне сосед разлил по чашкам чай и поставил в центр стола тарелку с сушками.

— Нилыч, — решил я начать разговор,- не надоело тебе развязывать? Сам же знаешь, чем это заканчивается.

Виктор Нилович молча разломал сушку, сжав ее в руке. Но тут его глаза заблестели, он бросил куски сушки обратно в тарелку и схватился за гитару.

— Боб, я все прекрасно понимаю. Но сие печальное заведение помогает мне хотя бы на время скинуть камень с больной души. А для этого ей необходима хорошая встряска!

Все дело в том, что только с ночи до утра

Не донимают дядю Витю доктора.

Когда закончатся и время, и мохито.

Душа не ноет, пусть и вдребезги разбита.

Та-да-да-дам!

Удовлетворенный исполнением собственного хита Нилыч положил гитару на колени, положил в рот кусочек сушки и запил чаем.

— Давно в Кащенко мохито стали подавать? — осведомился я и последовал его примеру, сделав глоток из чашки. — Или теперь у них коктейли с колесами?

— Зря смеешься, Боб, — беззлобно ответил сосед. — Так оно и есть.

— Ничего себе сервис!

— Ну, положим, не совсем так. Есть там один такой, Химиком его кличут. Я три года назад с ним в одну палату попал. С тех пор прошусь туда же.

— А зачем?

— Затем! — передразнил меня дядя Витя. — Он безобидный, и его привлекают по мелочам: еду разносить, полы мыть. По-умному социализация называется. Так вот: Химик потихоньку тырит у медперсонала перекись водорода и зеленку, а мужики отдают ему таблетки, которые им удалось зажать. Когда всех ингредиентов скапливается нужное количество, то Химик умудряется сварганить изо всей этой ерунды знатную шипучку! Конечно, полностью очистить зеленку от всякой гадости ему не удается, поэтому пойло и получило свое название — мохито.

— Круто!

— А ночью еще круче! Примешь на грудь пару глотков мохито, ложишься на кровать и проваливаешься во мглу.

— Куда?

— Туда! А там, во мгле черный лед, сбивающий с ног ветер кидает в лицо колючий черный снег. Даже Луна, и та черная. А главное — пронизывающий до костей холод. У тебя не так много времени, и ты должен бежать, идти или ползти. Нужно продираться сквозь этот упругий воздух, пока в твоём теле осталась хотя бы крупица тепла, ведь там впереди твоя цель — горизонт.

Мне наплевать, что на исходе силы,

Что в моих жилах кровь почти остыла.

И я скачу, как бешеный бизон,

Чтоб хоть глазком, но заглянуть за горизонт.

Та-да-да-дам!

Гитара снова перекочевала на колени, а второй кусок сушки отправился дяде Вите в рот.

— Вот так то, Боб, — Нилыч снова прихлебнул чайку, — Твоя пресная жизнь, за которую ты не очень-то держишься здесь, там сильно поднимается в цене. Слепой котенок, которого топят в ведре с водой, начинает барахтаться и плыть. Во мгле ты — такой же котенок, но он не выплывет, а ты можешь и лапки не опускаешь.

— А на финише что? Джекпот?

— Не знаю, — сосед пожал плечами, — ещё никто не доходил до конца. Но ведь это — не главное, важен сам процесс, само действо, в тебе просыпается жажда жизни! А еще надо быть настороже: кругом Они, и столкнуться с ними нельзя — вмиг из тебя тепло вытянут.

— Это кто такие? — спросил я, изобразив заинтересованность. — Упыри что ли?

— Не-е! — дядя Витя замотал головой. — Мужчины, женщины, все белые, будто из снега вылеплены. Они везде и повсюду, их в черной мгле хорошо видно. И тоже идут туда, к горизонту. Почти незаметно, как в замедленной киносъемке, но идут. Иногда некоторые осыпаются и их тут же развеивает ветром. Всю дорогу их обходил, а потом …

— Расслабился?

— Не-е. Просто сил не осталось, да и время наверняка на исходе. По сторонам не смотрю, уже на карачках ползу мордой в снег. И вдруг чувствую: уходит из меня тепло. Поднимаю с трудом голову и вижу рядом снежно-ледяную женскую фигуру, а ее рука лежит у меня на плече. Все, думаю, сейчас скину эту руку и доползу. Собрался с силами и…

— Скинул?

— Нет. Увидел ее глаза, слезы, замёрзшие на щеках, и не стал.

— Но почему?

— По кочану! — Сосед, отвернувшись, посмотрел в окно. — Передумал! Лицо уж больно знакомым показалось!

— И что дальше?

— Слезинку она уронила, видать, оттаяла маленько. Потом оперлась на мое плечо, сделала шаг вперед и исчезла за горизонтом, который был от меня на расстоянии вытянутой руки.

— А что же ты не пополз дальше? — продолжал я наседать на Нилыча. — Ведь осталось-то всего ничего.

— Не смог. Либо замерз, либо время закончилось. Меня попросту выпихнуло из мглы в нашу паршивую реальность на больничную койку в дурке. — Дядя Витя взял в руки гитару. — Я вот все думаю, почему никто ни разу не дошел? А может, и не должен был дойти? Может быть, горизонт заканчивается именно там, где ты подставил кому-то свое плечо?

Ее увидишь ты, вошедший в раж,

И вдруг поймешь: твой финиш — это блажь.

Ну а поняв, своим теплом одаришь ту,

Которой нужно пересечь черту.

Та-да-да-дам!

И Виктор Нилович расстался с гитарой, прислонив ее к стене. Потом закинул в рот последний кусок сушки и допил остатки чая.

Наступившую было тишину прервал звонок телефона. Я метнулся в коридор и схватил трубку.

— Борис Николаевич? Это вас из больницы беспокоят. Иван Андреевич Поляков, лечащий врач вашей жены.

— Что случилось? — У меня все похолодело внутри.

— Все хорошо! — поспешил успокоить меня доктор. — Ваша жена очнулась, динамика положительная. Думаю, что в самое ближайшее время переведем ее на терапию.

— Иван Андреевич! Хоть одним глазком … — умоляющим тоном начал я.

— Ну хорошо, — перебил тот, — приезжайте. Но предупреждаю, только издали — входить в палату запрещено категорически!

Я сообщил радостную новость дяде Вите, получив от него в награду подзатыльник.

— Ну ведь чувствовал, что ты, поганец, недоговариваешь! — заявил он мне с негодующим видом. — Сейчас побреюсь и поедем.

— Но …

— Не спорь! Вы же для меня… Или тебе еще одну затрещину накатить?

В больнице Иван Андреевич выдал нам с Виктором Ниловичем халаты, подвел к таниной палате и попросил подождать. Затем он распахнул дверь, и мы увидели улыбающуюся Танюшку. Она помахала нам рукой, и ее губы прошептали:

— Спасибо, дядя Витя!

Уже дома Виктор Нилович позволил себе рюмочку коньячку, заверив меня, что она будет последней в его жизни. Ну а потом, как обычно, потянулся за гитарой, только я его опередил.

— Погоди-ка, дядя Витя. А давай я!

Бывает так, что родственников тыщи,

А как беда, их днем с огнем не сыщешь.

Но есть другие, ты всегда уверен в них.

Они — чужие, но зато родней родных.

Та-да-да-дам!