Мое самоубийство в полночь

ГЛАВА 1

Тик так

В комнате тикали часы из дешёвого китайского пластика. Чёртов будильник старался изо всех сил, и с каждой секундой ему становилось всё тяжелее поднимать стрелки от 6 до 12 часов. А ближе к 9 часам они могли остановиться. Отсчитывающие безвозвратно потерянное время звуки умолкали, и наступала звенящая тишина.

Гипноз, навеянный мерным тиканьем, развеялся бесследно. Я потянулся и достал пачку сигарет. «Хуже не будет», — подумалось мне, и я кисло улыбнулся своим мыслям.

Полотно черноты разорвала зажжённая спичка, осветившая плоскость стола, на которой стояли кружка с остывшим кофе и пепельница. Пистолет. Взгляд лишь мазнул по последнему.

Глубокий вдох, и яд потек к лёгким. Табачный дым слегка щипал глаза и драл глотку. Будильник, будто уснувший часовой на посту, не подавал признаков активности. Так продлится минут десять — я уже знаю. Сейчас он отдохнёт и снова возьмётся тикать, работать.

Скрываясь двенадцать дней в этой лачуге, я понял, что даже часам требуются время и отдых.Взглянул на будильник — он показывал 20:45.

Секундная стрелка дрожала, словно пыталась вырваться из паутины времени. Надо бы заменить батарейки, — мысль проскользнула мимо, как сквозняк. Но разве это важно теперь? Всего три часа до полуночи. До того момента, когда стрелки сольются в вертикальной черте, будто перечеркивая саму жизнь.

Дым заклубился призрачными фигурами. В его серых завитках я различал лица: мать, которая так и не научилась обнимать; отец, растворившийся в водке и чужих квартирах; Сара… Нет, о ней лучше не думать. Её смех, тёплый, как первый луч солнца после бессонной ночи, теперь казался издевкой. Она ушла, оставив дверь приоткрытой, а я так и не решился шагнуть за порог.

Будильник внезапно дернулся, издав протяжный скрип. Стрелки резко рванули вперёд, словно спохватились. 20:47. Время снова пустилось вскачь, неумолимое, как прилив. Я потянулся к пистолету, холод металла обжёг пальцы.

За окном что-то упало — может, ветка, может, мусорный бак опрокинул бродячий кот. Звук разбитого стекла. Или зеркала? Глупо. В этом районе давно не осталось целых окон. Но сердце всё равно забилось чаще, предательски напоминая: ты ещё жив.

На стене пятно от сырости — оно разрасталось месяц за месяцем, принимая очертания карты несуществующей страны. Когда-то я мечтал уехать, найти ту самую точку на глобусе, где боль становится тише. Вместо этого сижу здесь, в эпицентре собственного распада, слушая, как часы выстукивают морзянку: слишком поздно, слишком поздно, слишком…

В кармане завибрировал телефон. Не глядя, выключил. Кто бы это ни был — коллеги, коллекторы, случайный спам — они опоздали. Все опоздали.

Но когда экран погас, в темноте мелькнуло отражение. Чужое. Мальчишка лет семнадцати, с глазами, полными звёзд и глупой веры в вечность. Я моргнул — призрак рассыпался. Остался только я: тридцать четыре, морщины у рта от постоянной горькой усмешки, тени под глазами гуще, чем ночь за окном.

Пистолет заскользил по ладони. Легко, — убеждал я себя. Один выстрел, и тиканье прекратится. Навсегда. Но пальцы не слушались, сжимаясь в судороге.

Часы пробили девять. Гулко, как похоронный колокол. Секундная стрелка снова замерла.

ГЛАВА 2

Рука помощи

Она купила часы в тот день, когда впервые осталась ночевать.

Дешёвые, с выпуклыми зелёными цифрами и жёлтыми стрелками.

— Чтобы ты не опаздывал вечно, — сказала она, запуская руку в мои волосы.

— Влюблённые часов не замечают, — парировал я, сгорая от стыда.

Отца нашли в подворотне через месяц после этого. Замёрзший, с бутылкой в руке. Его обглоданные крысами пальцы прижимали «эликсир счастья» к груди, к сердцу. С надеждой, что это поможет. Не помогло. Иссохший и истлевший на вид, он выглядел на пятнадцать–двадцать лет старше, чем был.

Во внутреннем кармане нашли замызганный в бурых пятнах паспорт и фотографию — его, меня и мамы.

Она так и не пришла на похороны.

— Ты всё больше похож на него, — позже бросила она, глядя на мои дрожащие руки. Те самые, что сейчас точно так же дрожат над пистолетом.

Отводя предательски блестевшие глаза в сторону, я не нашёлся, что ответить.

Время шло.

Сара хотела детей. Я — остров в океане, где боль станет тише. Кредит на квартиру взяли под общий смех: «Мы же команда!» Но остров оказался миражом. Коллеги шептались о сокращениях, а в моём столе поселилась фляжка — крошечная, позорная, наследственная.

Первую просрочку по платежу мы отметили смехом. Вторую — молчанием. На невесть какое по счёту извещение Сара собрала чемодан.

— Ты растворяешься, — сказала она, и я понял: это не метафора. Отец ушёл в водку, я — в цифры ставок, где можно было увидеть призрак надежды.

Столбики графиков вскоре стали похожи на ЭКГ. Вверх — эйфория, вниз — фляжка в ящике стола. Коллеги морщились, слыша, как кубики льда бились о стекло в десять утра.

— Просто стресс, — бормотал я, в очередной раз сливая премию в чёрную дыру.

Бегство в узкое горлышко иллюзорного мира грёз поначалу спасало от скверных мыслей. И сейчас слова матери казались не такими далёкими от истины. Она не подозревала, что я отчасти превзошёл отца.

Мой коктейль из водки, азартных игр и депрессии бил его пару.

Последний звонок от Сары пришёл ночью перед моим позорным бегством. Я не ответил — боялся, что она услышит звон рюмок. А утром коллекторы разбили фару машины. Стекло звенело так же, как сейчас за окном.

Заложенная квартира с невыплаченной ипотекой, долговые расписки. Друзья давно перестали давать в долг. Но нашлись друзья иного толка, что готовы всегда помочь лёгкими деньгами под тяжёлый процент.

Руку помощи, протянутую мне, я принял со словами:

— Верну втройне!

Мужчина в кожаном пальто улыбался, как дантист над пациентом. В его хитром взгляде будто бы включился обратный отсчёт.

— До пятницы, — сказал он, вручая пачку купюр, пахнущих чужим потом.

Я убеждал себя, что справлюсь, устроюсь на вторую работу, завяжу с играми и алкоголем. Всё наладится…

— Всё наладится, — говорил себе, сидя на полу и пуская клубы дыма дешёвых сигарет. Пустая квартира. Пустая душа. Я смотрел на расцветающую кляксу крови на стене — атлас какой-то страны — вот что мне это напоминало…

Но по мнению посетивших меня друзей это должно было напоминать о нашей крепкой дружбе, скреплённой вереницей долговых расписок. Крепче брачных уз.

Визит вежливости превратился в перформанс.

Вот, диковенная «кисть» поднимается над моим лицом, будто над палитрой. Томительное мгновение, и брызги алой краски дополнили карту новыми материками и островами.

Под гогот и улюлюканье художников в чёрном, с кистями-кастетами, я радовался только одному — Сары нет дома.

— Не отдашь ты, будет рассчитываться твоя сучка… — прорычали мне на уходя.

Дверь хлопнула с таким же звуком, как когда гроб отца ударился об порог крематория.