Между планетами три и четыре, или Маленький пожиратель слонов

I

— Мы настигли их, капитан! – Ликовал индеец, вместо волос у которого были зачесанные назад бело-коричневые перья. Лицо его улыбалось воинственно настроенными татуировками, а облачен он был в костюм мушкетера. – Всё, как вы говорили: они всплывают пополнить запасы воздуха, канальи!

Впереди, примерно в полумиле от мчащегося на всех парусах фрегата, океан вспенился и выплюнул белый остров.

— Сундук золота Соколиному глазу! — сказал Веселый Роджер, он же капитан фрегата, взбираясь по грот-мачте. — Пусть только заработает его, для начала!

Команда корабля — судя по буквам на его правом борту — «Рабочий», зашлась голодным волчьем воем, отчаянно похожем на хохот, который сопровождал капитана до самого «вороньего гнезда», и замолчали все в один миг, когда увидели за спиной Веселого Роджера, расправившийся по ветру, черный плащ, с изображённым на нем «Веселым Роджером». Экипаж, единым дружным порывом, отдал честь своему символу свободы: вскинул к верху сложенные из пальцев рук «козы».

— Коллеги! – обратился Роджер к своей команде. – Тут, вроде как, я должен задвинуть воодушевляющую речь, промчаться на коне перед строем моих воинов, бренча своим мечом о ваши мечи, но у меня, как вы могли заметить, нет коня!

Палуба взорвалась одобрительным смехом. Капитан обвел взглядом каждого члена команды и, кстати говоря, каждый из них был подстать индейцу-мушкетеру: внешний вид нисколько не соответствовал их внутреннему. Веселый Роджер плевал на это. Главное, что среди всей такой разношерстной оравы он не видел ни одной сомневающейся «козы».

— Поэтому буду краток! — Продолжил свою речь капитан, избавляя леденец от фантика. — К бою! К бою! К бо-ою!!

Подверженные общему ликованию, коллеги обнажили сабли, разрядил в никуда мушкеты.

Тем временем белый остров, подобно мифическому Белому киту, выбросил в небо, одну за другой, струи водяного пара, завершив представление одновременным залпом десятка фонтанов. В подзорную трубу Роджер мог разглядеть выдолбленную из черепа гигантской черепахи броню, преследуемого ими неприятеля. Но труба была ни к чему. Он прекрасно знал и без неё, каково истинное обличие белого острова. Соколиный глаз не ошибся.

— Артиллерия, пли-и! — отдал команду Веселый Роджер, кладя леденец себе в рот. — Пусть Белый предводитель содогнется от настигшей его справедливости!

Три палубных орудия, по десять пушек в каждом, взяли врага на мушки, и через мгновение загрохотало!

Спустя последний залп, когда плащ с черепом, и двумя скрещенными под ним костями, вынырнули из порохового тумана, коллеги увидели, что большинство ядер отскочили от брони «Белого предводителя», как горох от стенки, не нанеся тому хоть какого-то значительного урона. Ну, зато о серьезности своих намерений они заявили очень даже!

— Друзья, коэги, товарищи! Помните и не забывайте, — призвал капитан друзей коллег и товарищей, вытянув вверх левую руку, — гавный наш козырь всё еще в моем укаве! А сейчас — готовсь к абордажу!

В эту же секунду бронированный панцирь «Белого предводителя», со свистом закипающего чайника, взмыл в воздух и полетел навстречу “Рабочему”.

— Пригнись! – предупредил каждый друг друга на фрегате.

Описав дугу, вражеский череп гигантской черепахи сгинул в пучине, срезав перед этим четыре последних буквы имени корабля; располовинил грот мачту; разметал по палубе и утопил в океане пушки двух орудий и треть всей команды; разбомбил в щепки дверь и крышу каюты капитана. Будь то прицельный выстрел, черепаха подмяла бы под себя весь теремок.

Могло показаться, что Роджер чуть не выпал из опасно накренившейся смотровой бочки, но на деле он, уверенно, словно подобные трюки были у него вместо приемов пищи, ухватился за попавшийся под руки штаг и, под бурные аплодисменты уцелевших коллег, съехал по нему вниз, точно к штурвалу. Плащ капитана не успел коснуться дощатого пола, как верхняя половина грот мачты, будто выпущенная стрела, ухнула вниз, прикончила последнее палубное орудие и повисла на снастях.

— Не время скорбеть, друзья! Оплачем наших товаищей после… После смерти белого педводителя! — лицом Веселый Роджер остался невозмутим, когда как «Весёлый Роджер» на его плаще окрасился в кровавый цвет мести.

Капитан крутанул штурвал резко вправо и фрегат, сильно накренившись на тот же борт, продемонстрировал вражескому кораблю ощетинившийся акулий оскал — усеянный в четыре ряда гарпунными пушками борт противоположный.

Избавившийся от брони “Белый предводитель” выглядел в точности, как четырехэтажный особняк. Словно неведомая, немыслимая силища выдернула из земли белокаменную громадину, перевернула её крышей вниз и сбросила на воду. Только вместо окон на команду Веселого Роджера глядели десятки бойниц, где обедали ядрами десятки железных драконов. Всем видом своим особняк говорил: “Посмотрите на меня и себя! Вы — букашки! Да я проглочу вас и не замечу, как глотаю и не замечаю микробов в воздухе! Убирайтесь, пока есть на чём, и, возможно, я буду снисходителен к вам, как папочка, к своему провинившемуся чаду. Убирайтесь!”.

Между кораблями выросла напряженная пауза, стена милосердия, дарующая шанс спастись бегством, либо добровольно сдаться в плен. Не многие знали, но многие ощущали нутром, что милосердие — это миф, что пауза эта, была моментом самого настоящего ужаса. И кому, как не Веселому Роджеру, было развеять его.

— Гарпунщики, пли-и!

Эхо продублировало команду капитана, и скальпированный фрегат превратился в облезлую кошку, которая замахнулась когтистой лапой над избалованным домашним псом, посягнувшим на жизнь её котят. Разрезая воздух свистом канатов, примотанных до стальных гарпунов, острые когти устремились к своей цели.

“Белый предводитель” только этого и ждал, а Веселый Роджер не ждал от него ничего другого.

Стоило кошачьей лапе вонзиться в брюхо псу, как его железные драконы показали свои разинутые черные рты, высыпались наружу, подобно гнойным прыщам на коже.

— На… — клич капитана “на абордаж!” разорвало на ноты одновременным залпом всех орудий “Белого предводителя”.

Последнее, что увидел Роджер, перед поглощением всего и вся огнем, дымом, мучениями и смертью, это как индеец, в костюме мушкетера, зажал во рту саблю, взъерошил на своей голове перья, ткнул в сторону врага пальцем, что-то сказал и спрыгнул за борт. Его примеру последовали остальные коллеги. Все, кто успел.

Череп “Веселого Роджера” улыбнулся, и капитан успел тоже.

Железные драконы сожрали тишину, разгневали океан, нагнали и сомкнули вокруг бойни грозовые тучи. Смятый бумажный кораблик, фрегат, носивший некогда имя “Рабочий”, гордо взял две штормовые волны, а третья взяла его: накрыла и потащила под воду. Веселый Роджер, и другие выжившие члены команды, безусловно, запечатлели бы своей памятью снимок героической гибели их, не просто корабля, их дома, приюта всех отверженных, если бы не враги в черных похоронных костюмах, чьи атаки они отбивали уже внутри сброшенного на воду особняка.

Да, не запечатлели, но зато почувствовали!

“Белый предводитель” сделал всё, чтобы “Рабочий” стал ничем, да вот только “Рабочий”, похоже, сделал еще больше, чтобы оставить “Белого предводителя” ни с чем. Домашний пёс так и не смог выгрызть из своего брюха, будто клещами присосавшихся, несколько кошачьих когтей. И когда фрегат начал уходить под воду, он, неизбежно, натянув канаты гарпунов, словно добросовестная баржа, прихватил особняк с собой.

Когда правый борт вражеского судна, внезапно, стала для всех полом, тогда-то коллеги и почувствовали момент, стоящий снимка на память.

Следующие события развернулись со скоростью идущего ко дну четырехэтажного особняка.

“Белый предводитель” так и затонул бы: нахлебавшись воды, лежа на боку, но разыгравшийся шторм и фрегат, исполняющий свой дембельский аккорд, помогли особняку скрыться с лица океана фундаментом вниз — черепичной крышей вверх, как и подобает всякому, с фундаментом и крышей. Все эти метаморфозы обе противоборствующие стороны прочувствовали на своей шкуре. Вот, только что, их жизни измерялись количеством оставшегося кислорода у них в крови, а вот, вдруг, их словно волной выбрасывает из отсеков затопленного трюма на паркет четвертого этажа особняка.

Быстро придя в себя, Роджер помог Соколиному глазу прийти в него, и без лишних слов, прекрасно осознавая случившееся, они выдвинулись в сторону лестницы на чердак. Другим членам “Рабочего” помощь не потребовалась. Покойникам она ни к чему.

Чердачный мрак натянул на лица людей в похоронных костюмах безликие маски теней. Темнота словно завернула их в кокон решимости. Они атаковали последних товарищей “Рабочего”, как супергерои, уверенные в своей неуязвимости, и умирали так же. Лязг холодного оружия не унимался. Высеченные, ударами металла о металл, редкие искры глотала тьма, хватала на лету, не давая им и шанса пустить дымок в океане, успевшем прибыть по щиколотку. Смертельно вымотанные таким натиском врага, друзья отступали. Их силы, как тени, ползи к полдню. Расти силам было не от чего, но было из чего вырасти двери. Упершись в неё спинами, Веселый Роджер и Соколиный глаз переглянулись и сошлись мыслями: “Загнали в угол! Но, тысяча чертей! какой славный конец!”. Дверь ответила им скрипом — мол, поживите еще, маленько. Ответила и, прежде чем сорваться с петель, впустила на чердак раскат грома. Коллеги переглянулась, и вслед за дверью вышли прочь.

Мрак чердака рассеяла вспышка молнии, и тени, с лицами людей, пришли в движение.

С высоты птичьего полета крыша “Белого предводителя” была похожа на доску для серфинга, мчащуюся на гребне волны, с двумя карликовыми серферами посредине. У одного из них ветер намеревался сорвать плащ, а у второго подкосились ноги и он упал подле первого.

Пошел дождь. Грани плаща Веселого Роджера размылись. Череп с костями испарился. Ткань стала зеркальной. В ней, сменяя друг друга, сверкали и застывали, сверкали и застывали отражения змеевидных молний, а капли дождя, попадая на плащ, расходились кругами. Укрытый этим плащом, умирал мушкетер, с татуированной головой индейца. В пылу сражения он и не почувствовал, когда это похоронные костюмы успели наделать в нем столько лишних входных отверстий, из которых теперь стремительно выходила его жизнь. Роджер хотел было толкнуть прощальную речь, но Соколиный глаз, собравшись с последними силами, резко притянул своего капитана к себе, явно дав понять, что последнее слово будет за ним.

— Маленький… Маленький пожиратель слонов… — Шепнул он на ухо Веселому Роджеру и преставился.

Где-то над тучами, словно взорвалась атомная бомба. По небу волной прокатились зарницы. Дождь пошёл стеной.

Люди — тени, почувствовав явный перевес сил в свою сторону, смело окружали капитана, кому-то даже хватило наглости спрятать оружие в ножны.

— Как же я мог забыть! — Неожиданно разразился Роджер, вторя грому.

Похоронные костюмы стушевались, отпрыгнули на два шага назад. Некоторые не выдержали напряжения и дезертировали в океан, а оружие вновь стало актуально для всех оставшихся.

— Как же я мог забыть… — Повторил Весёлый Роджер, встал с колен, и вместе с поникшей головой поднял свою левую руку.

Несмотря на то, что тени с лицами людей находились в нескольких прыжках от своего врага, они не могли, как следует, рассмотреть скорбящего, но дьявольски довольного капитана. Был он таким, потому что не был единственным уцелевшим членом команды «Рабочего». Но узнать об этом, и ужаснуться этому, похоронным костюмам только предстояло.

— Маэнький пожиратель слонов, просыпайся! — Призвал Роджер Маленького пожирателя слонов.

И мир этот словно встал на якорь. Словно на застывшем кадре из рукава, поднятой руки капитана, вылетел забытый спрятанный козырь — бабочка, с яркими, как две молнии, крыльями. Стены дождя были хаотично разбросаны по этому кадру и напоминали стеклянный лабиринт, который бабочка ловко проходила, взлетая выше и выше. Вспышки ее крыльев так же, поочередно, отражались и заставили в плаще Роджера. А присмотревшись, можно было увидеть, что вместе с бабочкой, кружа вокруг неё, поднимались к небу бело-коричневые перья.

Миновав последний участок лабиринта, бабочка последний раз сверкнула крыльями, и когда она последний раз сложила их вместе, коснувшись ими тучи, в неё ударила молния. Ослепительная вспышка проделала в этом месте неба брешь, и солнечный свет воспользовался ею. Будто прожектор, освещающий на сцене обособленно стоящего героя, жёлтый луч выхватил Веселого Роджера из шторма. И по этой небесной золотой тропинке, держась за полы своей коричневой шляпы, как на парашюте, спустился мальчик в розовой пижаме.

Когда он коснулся своими маленькими ногами зелёной черепичной крыши обречённого особняка, просвет тут же затянуло, и мир этот снялся с якоря.

— Приветствую тебя, ой Маленький пожиратель слонов! — Поприветствовал Роджер мальчика в розовой пижаме, с коричневой шляпой на голове. — Рад видеть ебя! Ты выспался?

— Какой может быть сон, Весёлый Роджер, когда коллеги в беде! — Ответил Маленький пожиратель слонов.

— Должен признать — я забыл о тебе, Маленький пожиатель слонов… И эта беспечность стоила мне команды…

— Не всей! Пока есть мы, “Белому предводителю» не испить чаю! Хватит слов! Пора действовать! — Сказал мальчик и перешёл от слов к делу.

Люди в похоронных костюмах ужаснулись. Во-первых, от того, что в стане врага прибыло. Во-вторых, что прибывший этот, натянул на себя, с головы до пят, как чулок, шляпу, и обернулся коричневым змеем.

Ни один костюм не спасся. Каждый оправдал своё название. Кто не угодил в желудок чешуйчатой скользкой твари, увеличивающейся в размере с каждой новой жертвой, того, раздавленного ею, соскребали с крыши волны океана.

Окончив пир, тварь начала скручиваться в спираль, и скрутилась до размера головного убора, который принял очертания змеи, проглотившей слона.

-Хо-хо! И это всё, на о ты способен?! — Весёлый Роджер озвучил мысль мальчика в пижаме, который не мог сделать этого сам, поскольку из-под слона, внутри коричневого удава, вылезла только макушка его кудрявой головы.

Ответила им печная труба, взорвавшаяся позади них. Капитан рефлекторно пригнулся и расправил свой плащ, как летучая мышь крылья. Осколки кирпичей, попавшие в плащ, закружились внутри него на месте, словно очутились в невесомости. Весёлый Роджер подпрыгнул и развернулся всем телом, лицом к новой угрозе.

Часть облака кирпичной пыли развеял ветер, часть осела на лысой голове, часть на точно такой же, только с волосами, и часть на туфлях и костюме — тройке человека, возникшем на месте разрушенной трубы, чтобы через пару секунд ливень смыл эту пыль, будто кровь.

— Босс! — Обратился Роджер к лысому человеку, с подвешенной за его шею, болтающейся на веревке у его живота, головой близнеца. — Вот мы и встретились, наонец-то, лицом к ицу! Наконец-то…

Непогода разгулялась так, что было уже не разобрать, где ревел океан, а где бушевала гроза. Под водой лил дождь. Соленые волны гуляли по небу.

И только плащ Весёлого Роджера очерчивал тонкую грань, разделяющую слившиеся воедино миры.

Капитан «Рабочего» уверенно по этой грани шёл, наступал на капитана «Белого предводителя». Маленький пожиратель слонов пытался докричаться до Роджера, но шляпа всё ни как не могла разродиться.

— Ну, давай, осс! Только ты и я! Умри, как настоящий капитан, от уки настоящего капитана!

Босс, капитан «Белого предводителя», пятился, отступал спиной вперед. Лицо пылало ненавистью: глаза навыкате, оскал бешеной собаки. Пальцы рук его с такой силой сжали череп волосатой копии своей головы, что натянули на её лбу кожу, подняв тем самым мертвые веки, обнажив пустые глазницы.

— О-о! Ты бушь сражен не мной, нет! — продолжал давить Роджер. — Моя рука будет лишь каающим мечом, вложенным в руку каждой заубленной тобою души!

— Не дай снять ему скальп! — Остановил наступление Веселого Роджера внезапно раздавшийся крик, полностью появившегося на свет мальчика в пижаме.

— Тысяча четей… Я опять забыл про тебя, мой Маэнький пожиратель слонов…

Капитан «Белого предводителя» сложился от смеха пополам, а распрямившись, потянул за волосы голову, болтающуюся на его животе и, словно откидывая крышку сундука, содрал с неё скальп.

Ослепительная золотая вспышка вырвалась из одновременно открывшихся рта, глаз и черепа мертвой головы. Роджер успел закрыться плащом, но верно даже не удивился бы, не увидев в нём отражения драгоценного металла. Ведь он знал, что плащ его отражает только истинные ценности.

Неожиданно особняк наткнулся на что-то огромное и серое. Роджер потерял равновесие, споткнулся, упал рядом с мальчиком, только что вернувшим на свою голову змея, в образе шляпы, и зашелся сильным, но не продолжительным, кашлем.

— Проклятые леденцы, — сказал Роджер, прокашлявшись, и добавил, так же ни к кому не обращаясь:

— Остров? Откуда тут взяться острову?

— Капитан, это не остров. Это Мехцех, любимое детище Босса, призванное им, во его спасение. — Сказал мальчик.

И в подтверждение его слов, огромное и серое обрело контуры гигантской черной фабрики, с множеством больших и не очень, торчащих во все стороны, дымящихся труб. Электрический свет её окон пробивался сквозь стены дождя тусклым свечением. Она как будто смотрела на неприятелей с хитрым прищуром, не скрывая своих дружелюбных, в кавычках, намерений, сердито пускала дым и говорила: «Не приближайтесь до меня, вы, недокоманда! Попробуете, и я взлечу на воздух!»

Мехцех и правда заговорил. Главные ворота фабрики, скрипя цепями, поползли вверх, словно челюсть великана, стоящего на голове.

— Он же уйдет сейчас! — Опомнился Весёлый Роджер, ринулся вперёд, но тут вспомнил, что опять забыл про мальчика, и обернулся.

— Иди, капитан, не оборачивайся, — сказал Маленький пожиратель слонов. — Я всё понимаю.

Зев ворот фабрики, лязгнув громче прежнего, отворился. На его фоне хохочущий силуэт Босса напоминал покрывшийся рябью, поставленный на паузу, кадр старого черно-белого фильма. Но не от этой картины, а от предчувствия того, что было ЗА ней, по спине мальчика в пижаме пробежали мурашки.

— Я всё понимаю, — повторился он и протянул своему капитану руку.

Весёлый Роджер, не мешкая, крепко пожал её.

— Всё дело в шляпе, — сказал капитан. — Опять натянешь её и превратишься в скользкую тварь. Змеи умеют плавать — я знаю, а ты, мальчик, знаешь ли?

Безумный смех, вместе со стаей золотых монет из мертвой головы, поплыли следом за Боссом, который прыгнул в пасть своего любимого детища.

Маленький пожиратель слонов смотрел, как отдаляется от него плащ Веселого Роджера. Как тот становится опять черным, а «Весёлый Роджер» прорисовывается на нем опять белым. Мальчик улыбнулся. Череп ему в ответ подмигнул.

Последние слова Роджера, Маленький пожиратель слонов мог поклясться в этом, были такими:

— Фабрики рабочим! — прокричал он и сгинул в Мехцехе.

Ровно три секунды мальчик в розовой пижаме, с коричневой шляпой на голове, успел погордиться своим капитаном, ровно столько же понадобилось и «Рабочему», чтобы довести начатое им до логического конца.

Мальчик пожиратель слонов и понять не понял, что произошло. Вода, моментально, оказалась всюду, снаружи и внутри, заполнила его, как ведро на дне колодца.

“Змеи умеют плавать! Змеи умеют плавать! Змеи умеют плавать!”, охваченный паникой твердил себе мальчик, извиваясь всем телом. Но водоворот был с ним не согласен. Ему было не важно, насколько ты хороший пловец, змея ты, или Маленький пожиратель слонов.

Если ты всё равно идешь ко дну, как кусок дерьма, то какая разница кто ты, если даже будучи дерьмом, ты не можешь всплыть?

Мальчик в пижаме не мог. Он перестал сопротивляться и напрочь забыл о шляпе, как и о том, кто забывал о нём. Он смотрел себе под ноги и видел приближение тьмы и двери. Большой двухстворчатой двери. Мальчик не осознал, когда перестал захлёбываться, когда из тонущего, стал мальчиком теряющим высоту. Он падал в дверь, которая распахнула ему навстречу свои деревянные объятия, падал прямо в её проем, заполненный телевизионными помехами. И это напугало его сильнее чем… чем… Маленький пожиратель слонов испугался, заплакал и…

II

Маленький пожиратель слонов заплакал и проснулся обычным ребенком, тут же вскочил с дивана и помчался в парадную, на звук только что захлопнувшейся там двери.

— Па… Пап… Па-ап… — бежал он, захлебываясь собственными слезами. — Па-апа-а!

Человек, внушительно растерянного вида, так и застыл, с протянутой перед вешалкой рукой. Ребенок с разбегу врезался в его ноги и обхватил их руками, словно ствол могучего дерева.

— Кто… А… Кто… — пытался собраться с мыслями мужчина, гладя сына по голове и чувствуя, как от слез мальчика, намокают дорогие брюки. — Кто… Покажи папе кто обидел… Покажи…

Ответ ребенка опередил вынырнувший, будто бледное привидение, из мерцающего полумрака гостиной на свет парадной, дворецкий, он же нянька и слуга одного лица, с множеством «титулов».

— Вы рано, босс…

— Я знаю! Почему мой сын до сих пор не в постели? — зло прервал дворецкого мужчина, метая в него каждое слово, как дротики, от которых слуга недовольно, едва уловимо, морщился.

— Босс, мальчик попросил включить пузырь ему в гостиной, да и уснул там, на диване, — ответил дворецкий, испуганно перебирая глазами интерьер парадной. — Я и не стал будить его, босс…

— Убирайся, — сказал босс одними губами, утешая всхлипывающего сына: — Тише, тише.

— Босс, я…

— Убирайся! Пошёл вон! — прибавив своему голосу громкости, приказал мужчина дворецкому. — Скройся с глаз и погаси этот гребаный пузырь.

Слуга скрылся спиной вперёд с глаз долой. Его силуэт слился с пляшущим теням гостиной, и превратился с ними во тьму, когда чёрно-белая рябь, пропав с экрана выключенного им пузыря, перестала искажать пространство.

Отец снял с вешалки свою шляпу, которую только что нацепил на крючок, и утопил в ней голову сына. Мальчик хохотнул, приподнял убор до бровей и тут же получил от мужчины лёгкий щелчок по носу.

— Ну па-ап.

Ребенок успокоился. Отец взял на руки свою точную копию, только младше его на сорок лет, посмотрел в красные, заплаканные глаза сына альбиноса, и спросил:

— Эм… Забыл имя дворецкого, представляешь… Скажи, он мне не врал, тебя опять напугали Новости?

— Нет, — ответил ребёнок, тяжело, почти как взрослый, вздохнув.

— Нет?

— Нет. Мне приснился сон. Я помогал мушкетёрам…

— Ну, помогать это хорошо…

— …утопить наш особняк…

— Ого…

— …и я-я сам чуть не-е утону-ул, — сказал мальчик, готовясь опять расплакался.

Отец крепко обнял сына.

— Ну-ну, ты что, это же всего лишь сон. А плавать я тебя научу.

— Правда?

— Слово даю.

Мальчик просиял, и сам, стыдясь своих слез, отстранился от мужчины. Мужчине, в свою очередь, это очень понравилось, он понимающе опустил ребенка на пол, и тоже просиял.

— Время позднее, давай-ка доставим тебя прямиком в кровать, сын.

— Чур, я веду! — поставил ультиматум мальчик и добавил: — Пап, а змея может проглотить мамонта?

— Нет, сын. Скорее наоборот, но мамонты не питаются змеями, а змеи мамонтами.

— Я так и ду-умал…

— А кто такие мушкетеры? — Спросил отец, нажимая зелёную кнопку, расположенную рядом с красной, черной и жёлтой кнопками, на левой створке входной массивной деревянной двери.

— Не знаю… Это же всё во сне, и я почти его забы-ыл.

— Ну да, ну да…

По магнитному полотну, проложенному по полу всего особняка, в каждом его закоулке, подъехало и остановилось возле мужчины механическое кресло.

— Прошу на борт! — пригласил отец сына, занимая своими солидными размерами всё седалище кресла.

Мальчик с удовольствием принял приглашение. Он забрался к мужчине на колени и взял штурвал, джойстик управления, похожий на рычаг коробки передач, встроенный в правый подлокотник кресла, в свои руки.

— Вперёд, мой капитан! К острову из подушек и одеял!

— Па-ап, ты не можешь отдавать мне приказания! — Весело сказал ребенок, будто его щекотали при этом.

— Почему это? — Искренне удивился папа.

— Ну пап, ты же сам сказал, что капитан — я!

С этими словами мальчик надавил на штурвал и повел механическое кресло к острову сновидений.

Уложив сына, отец выключил ночник, аккуратно, опасаясь разбудить ребенка, снял с его головы свою шляпу, подумал, и оставил её на прикроватной тумбочке.

Механическое кресло босса уже дожидалось его, стояло за рабочим столом босса, спинкой к балкону босса. Сам же босс, пожелавший размять ноги, появился в своем кабинета только через десять минут после предварительно поставленного им на автопилот кресла. Он преодолел всего два этажа, со второго по последний — четвертый, но вымотался так, словно покорил заоблачную вершину. Мужчина стоял, поддерживая одной рукой дверной косяк, другой расстёгивая ворот рубашки, и тяжело дышал. Освободив своё горло от ситцевого хомута, босс, так же тяжело дыша, прошёл к своему рабочему столу, сбросив по пути пиджак и жилетку на пол. Его страшно мучила жажда, но больше чем воды, ему хотелось глотнуть свежего воздуха. Босс распахнул застеклённые, украшенные цветным витражом, двери балкона, и спасительный ветер обдал его лицо, забрался под рубашку, выбрался и ушёл гулять по особняку. Где-то что-то упало, где-то что-то хлопнуло. Мужчина шагнул на балкон и окунулся в прохладу вечера.

Издали докатился приглушенный раскат грома.

С вершины Мраморной горы, над которой возвышался особняк, боссу открывался потрясающий вид. Зелёные барханы деревьев, обрамлённые с боков бетонными коробками давно мертвой цивилизации, распростерлись до гряды айсбергов на западе. С юга и севера, навстречу друг другу, стягивались циклоны. Причем тот, что шёл с юга, клубился чёрно-зелеными переливами, а с севера — черно-синими. Линия горизонта была пока что ярко очерчена алым заходящим солнцем, которое, тоже пока что, разделяло два грозовых фронта. И пока небо не обрушилось на землю, над деревьями, колышущимися на ветру, словно барашки волн, были хорошо видны все изгибы, все пятьдесят четыре трубы фабрики.

— Быть грозе, — сказал босс, любуясь своим любимым детищем.

Проведя обряд экзорцизма, босс изгнал из своего тела любящего отца, и теперь его место занял строгий предприимчивый отчим, некогда прибравший фабрику к своим рукам. Отчима очень волновал дым, который не шёл не из одной трубы приёмного чада. Босс, закрыв глаза, сильно потер их костяшками пальцев, будто боясь, что нарастающая в затылке боль, выдавит глазные яблоки из орбит, и громко выругался бы, но сухие губы его еле разомкнулись, выпустив наружу нечленораздельный звук обезвоженного человека. Настало время вернуться в кабинет, вызвать дворецкого, имя которого беспросветно залило чернилами в списке его имён, и приказать чаю.

Босс почти совершил задуманное, но в лабиринте кустов, возле фонтана, внизу перед домом, заметил три, стоящих плечом к плечу, человеческих силуэта. Они были неподвижны, словно статуи, которых там не было, как и волос босса, вставших дыбом на его голове. Босс был уверен: эти три пары скрытых от него глаз жадно пялились на него, как на самоубийцу, решающегося на прыжок.

«Ваш шеф разве не доводил до вас, что собирается больше чем по двое в одном месте нельзя. Надо будет поговорить …»

Его мысль оборвал телефон за спиной. Он подошёл к столу, перегнулся через спинку кресла, схватил разрывающиеся аппарат, вернулся на балкон, снял трубку и поднес ее к уху.

Небо затянуло. Циклоны встретились. Над горизонтом сверкали молнии, окрашивая тучи и айсберги в тепло зеленные, или тепло синие тона. Гроза набиралась сил. Солнце ещё не скрылось, но затухало, как огонь в лампадке, в которой вот-вот закончится керосин. Фабрика стала едва различима, только несколько самых высоких труб выдавали её. Силуэты людей у фонтана пропали. Фантомные волосы на лысой голове босса улеглись.

— Босс! Босс? Вы меня слышите?! — орала телефонная трубка. — С вами всё хорошо?!

— Кто это, и что вы орете, — опомнился и возмутился хозяин особняк.

— Это я, босс! Шеф мехцеха!

— Не ори, шеф мехцеха, я тебя прекрасно слышу.

— Извините, босс, я думал опять связь барахлит, — сказал человек на другом конце провода уже осипшим голосом, и почему-то добавил: — гы-гы.

— Докладывай.

— Докладываю, босс. Босс, как вы уехали, всё круто изменилось, гы-гы.

— В плане?

— Рабочие свернули палатки и разошлись по домам, гы-гы.

— То есть как? То есть — все? — ошарашенный такой новостью мужчина плюхнулся в кресло.

— Насколько мне известно, босс, не все, но их единицы, и это уже дело времени…

— Гы-гы — закончил за него босс и расхохотался.

Шеф мехцеха сконфузился и больше ни разу не гы-гыкнул.

— Это же замечательные новости, шеф! — сказал, просмеявшись, лысый мужчина. — Просто отличные!

— Несомненно, босс.

— Значит — конец гребаной забастовке! Но значит ли это, что уже завтра, мы увидим дым над моей фабрикой, шеф?

— Вполне вероятно…

— Вероятно?

— Несомненно босс!

— Несомненно… — сказал босс, вздохнув полной грудью. — Кажется быть хорошей грозе. Слышишь, как гремит?

— Да, босс, смена планет, как ни как. Аномальная погода — обычное дело, — ответил шеф мехцеха, еле удержавшись, чтобы не гы-гыкнуть.

— А ведь верно…

«Верно. — Задумался босс. — Я совсем забыл о главных виновницах моих проблем. Пять гребаных планет! Раз в пятилетку одна сменяет другую и вертит наш Спутник своими новыми правилами, чтоб ее! Пять грёбаных времён года, между сменами которых творится всякая аномальщина, как сейчас. Правда, разноцветное небо это скорее обыденная редкость, возникающая при сближении двух планет, которые и окрашиваю небо в разные цвета: каждая в свой. Аномальной скорей всего будет гроза. Вон, как сверкает. Но поговаривают, что случается аномальщина не имеющая никакого отношения к погоде. Что, якобы, в развалинах Мертвых городов, которых народ чурается и без того, по ночам зажигаются огни, а днем, скорее всего те же люди, видят давно вымерших животных во плоти. Бред. Или, к примеру, что из древних лабиринтов канализации доносятся голоса и звуки давно утраченной музыки. И что кто-то там, якобы, пытался даже записать эту му-зы-ку, но на плёнке, в итоге, кроме непонятного (аномального, ага) шипения, ничего разобрать было нельзя. Кто бы сомневался. Бред в квадрате. За всю свою жизнь, никогда, не видел ничего из ряда вон выходящего. Да и сказки это. Да… Да и всё бы ничего, если бы не пять грёбаных фаз гравитаций. В течение недели мы перейдем во владение планеты Четыре. И ближайшие пять лет нам будет благоговеть самый умеренный, просто райский, климат. И пять лет нас будет насиловать чертова самая сильная гравитация! И, как следствие, как предписывает гребанный закон, сокращение нормы трудовых часов до шести в день! В день! До шести! Без сокращения (справедливость, где ты?! Мать твою) зарплаты! А каждый час переработки иди, оплати отдельно, по двойному! Двойному тарифу! И ведь не запретишь (ещё раз спасибо гребаному закону!) перерабатывать, а урвать своё (точнее — моё) хотят почти все, от ребенка, до старухи! А страховые случаи? От сокращения (ага, сокращения, как же) часов травм на производстве меньше не становится. Наоборот! Гравитация плющит кости, как заправский мясник. Справедливость, ау-у!! Нахрен её! Нахрен гравитацию! Нахрен планеты и закон! Да здравствует прогресс! А что мне ещё остается? Ты-то должен понимать меня, шеф. Мы вместе перевели первый цех на мехов, да… Рабочие, конечно, как без этого, возмущались, но всё же брали расчет и больше нас не беспокоили. Так что изменилось? Неужели виновата гребаная Четвертая? Неужели рабочие настолько наивны: смотрят в упор на перемены и верят, что они не коснуться их? Это ведь как падать с высотного дома, надеясь, что сердце остановится в полете. Шансы на такое ничтожны. Разве нет? Ясное дело они считают меня подонком, недобросовестным работодателем, ставят свечки за мой упокой и всячески проклинают меня, называя лицемером, только о себе думающем. Но вот только кто сказал, что я им что-то должен? Или они считают себя тварями, которых я приручил, и теперь, видите ли, несу за них ответственность? Ха-ха. И разве не лицемерно тогда поступают они по отношению ко мне? Кто заплатит мне простой? Кто заплатит за меня налоги, когда налоговой плевать на простой и на гребаную гравитацию? Почему меня должны волновать проблемы рабочих, которые шепчутся за моей спиной, говоря, что мой особняк построен на их костях? А сами преспокойно, каждый день, чтобы не получать штрафы за опоздания, ходят зарабатывать на хлеб, на мою фабрику, через тоннель, прорытый специально для их удобства в основание моей же Мраморной горы, за что-то прозванную ими «Горой мертвой черепахи». По мне, так и сходств — никаких. Так, о чем это я… Ах, да! К черту справедливость! К тому же всё вроде налаживается. Сегодня рабочие объявили забастовку. Зачинщикам удалось подговорить даже рабочих обслуживающих мехов. И с теми, и с теми, придется, конечно, разобраться, но будем надеяться, что акция была разовой и бездумной, и что подобной глупости больше не повториться. Никогда. Прекрасная аномальная погода! И шеф…»

Эта пламенная речь пробежала мгновенной кремниевой вспышкой по языку босса, да так и не воспламенилась.

Дальше он не скажет почти ни слова.

Босс уставился, открыв рот, на камин. В камине горел свет. Нет, не горел огонь, а именно — горел свет. Так бывает, если зайти в хранилище, скрытое за камином, и включить свет.

«Так бывает, если туда заходишь ты. По-другому не бывает. Нет, нет, нет! — начал успокаивать его внутренний голос, рассуждавший всегда оптимистично. — Всё нормально. Забыл выключить в прошлый раз, хоть никогда не забываешь, но забыл. Свет же горит, значит забыл. Да, да, да!»

«Брось, ты прекрасно знаешь, что свет гаснет автоматически через пять минут, если в хранилище никого нет, а значит — там кто-то есть» — сказал ему здравый смысл, рассуждавший всегда здраво, от чего казалось, что он не в своем уме.

Снаружи босса тоже были голоса. Один всё не унимался и принадлежал телефонной трубке, другой — грозе. Но голоса внутренние, словно прострелил своему носителю голову, проделав в ней сквозное отверстие, через которое, не задерживаясь, проходили внешние звуки.

«Сын сказал – продолжал вещать здравый смысл, — что помогал каким-то мушкетёрам утопить особняк и, по-моему, я только что слышал, как нас сбросили на воду. Это, во-первых. Во-вторых, где вся твоя охрана внутри дома, и почему дворецкий выглядел таким напуганным, ведь он не лгал: слезы мальчика, это следствие дурного сна. Впрочем, это уже, в-третьих. И вообще, как мы сразу не заметили свет в камине?»

Камин, точнее потайной вход в хранилище, отлично просматривался со всех сторон кабинета, под любым углом, даже с балкона. Свет мог не заметить, правда, что слепой, или смертельно уставший человек.

«Надо худеть» — подумал босс и наладил связь с внешним миром.

Овладев своим телом, он заткнул шефа мехцеха: бросил трубку на рычаги телефона. Затухающий голос в его голове сказал, что он кретин, что надо было не затыкать шефа, а попросить его вызвать праведников, что пока не поздно сделать это самому. Но он никогда бы не прибрал к своим рукам фабрику; не стал бы боссом, слушая советы сторонних (аномальных?) голосов.

Босс поднялся с кресла, и на заплетающихся ногах подошёл к камину. В этот момент боль в затылке, как ему показалось, достигла своего пика, и глаза его, пульсируя и набухая кровью, полезли наружу, разрывая сознание и череп. Но схватился он обеими руками за рамку с фотографией, стоящей на камине, а не за глаза, словно его руки искали надёжной опоры, поддержки, словно в этот миг они принадлежали не ему, словно ими управлял кто-то другой извне. Или изнутри. Так, или иначе, этот «кто-то другой» заставил босса посмотреть на фотографию, где ещё совсем юные, два родных брата, показывают фотографу языки. И тут настоящие младшего разлетелось на осколки, которые закружились на месте, словно очутились в невесомости, чтобы собраться воедино вновь, но уже картинкой из прошлого: он крепко держит за руку старшего брата.

Они стоят перед входом в «Шатер чудовищ», брат покупает билеты на аттракцион, а он с ужасом смотрит поверх его плеча на огромную голову циклопа — великана, чей раскрытый, усеянный гнилыми зубами рот проглатывает выстроенных в очередь детей. Брат торжественно вручает ему один из купленных билетов, и они встают в эту очередь. Его удивляет бесстрашие и веселый настрой старшего, готового надрать зад любому чудовищу одной левой. Неужели он совсем не боится? Младший еще крепче сжимает руку брата и чувствует, как тепло (но он верит, что это храбрость) перетекает в него. Циклоп больше не пугает. Чем ближе они продвигаются в очереди, тем больше зубастый рот становится обычным входом в шатер. Да, он больше не боится великана, но теперь его просто трясет от страха перед неизвестностью. Перед чудовищами, которые поджидают ЗА черным зевом шатра, чтобы…

Утопить.

Босса выбросило из прошлого в настоящие. На этот раз без спецэффектов. Он обнаружил себя уже взрослым, сжимающим «машину времени» — рамку с фотографией, которая, от его страха перед неизвестностью, билась мелкой дрожью об камин. Сейчас, как никогда, ему не помешала бы хоть одна десятая храбрости давно усопшего брата, который, без сомнения, одолел бы всех чудовищ напуганного младшего одной левой… Правой… И посередине! Босса осенило, он знал, как поступит.

Верхняя часть камина, о которую, собственно, и отбивала мелкую дрожь рамка, была изготовлена из звеньев позвоночника носорога. Узкоспециализированный резчик по кости (назовем его так), давным-давно изобразил каждый грудной позвонок животного в форме разных фигурок других животных, и подвёл, к трем из них, специальные механизмы, отворяющие вход в хранилище. Мамонт, кашалот и змея были потревожены. Сомнений не оставалось – шатер таил в своем чреве чудовищ. И босс решил запереть их там, после чего вызвать праведников, наконец-то расслабиться и приказать чаю. При этом в его голову фразой заползла мысль: «у страха глаза велики», и с нею, не понимая её смысла, не имея представления о её происхождении, он подошел к крайней левой фигурке мамонта и нажал на хобот; захлопнул челюсть кашалота; протянул руку к змее справа, и тут случилось первое, в жизни босса, из рядя вон выходящие.

Свет в камине погас, а из его топки вылетела бабочка с голубыми, как небо, крыльями. Она, по спирали вверх, облетала хозяина кабинета и села на спинку механического кресла. С лёгким недоумением, перемешавшимся на лице с детским восторгом, будто ребенку показали фокус, не поддающийся никакому разумному объяснению, босс безвольно поплелся за бабочкой, которая пару раз махнула в холостую крыльями, словно специально подзывая: «иди за мной, ну иди же», и вылетела в грозу через балкон. Выйдя вслед, мужчина увидел, как уже высоко в небе, подобно вспышкам фотоаппарата, сверкают крылья «из рядя вон… прекрасного», бабочка, неизбежно, с каждой новой вспышкой, сближалась с рокочущей стихией, и казалось, что светом, она разгоняет перед собой тучи.

Чтобы спасти прекрасное от гибели, босс попытался перекинуть ногу через перила балкона, но полететь ему, в правильном направлении, не дало одно, из четырех одновременно произошедших далее событий: в бабочку ударила молния; пошел дождь; фабрика взлетела на воздух; от прекрасного и след простыл.

В будущем, сопоставив все пункты, босс сойдет с ума.

А пока, его всего-то на всего отбросило взрывной волной к креслу, о которое мужчина крепко ударился спиной и затылком, и по инерции отшвырнуло, лицом вниз, ногами к выходу из его кабинета, прямо на осколки разлетевшегося по полу цветного витража.

Не успев почувствовать боль и осознать, почему его рука находится не на змее, а вторая, всё еще, каким-то чудом, сжимает «машину времени», босс, тем не менее, отчетливо услышал свист дверных петель и увидел, как прямо перед его носом, изо рта циклопа-великана вырвался луч света. Неизвестность выбиралась наружу. Внезапно вернувшийся здравый смысл был не в своем уме, бился в истерике и орал на своего носителя: «Вставай, жирный ублюдок! Сажай свой жирный зад в свое долбанное кресло и сваливай! Беги! Беги-и!!» Всё еще не в силах ухватиться за реальность, босс нащупал, не глядя, свободной рукой пульт управления механического кресла, хотел было подтянуть себя, но, благодаря окровавленной ладони, сорвался, зацепил манжетам рубашки «рычаг коробки передач» и безвольно повис на нем, приведя, тем самым, кресло в движение. Бесконтрольное, оно быстро набрало скорость, протащив босса за собой ровно до пиджака и жилетки, преградившие ему путь, как шлагбаум, на магнитном полотне. Кресло резко стопорнуло, так работал механизм, наткнувшись на препятствие. Манжета рубашки босса порвалась и он, не смотря на свои внушительные габариты, влетел, словно шар для боулинга, в читальный уголок кабинета, собрав собой пару пуфиков и разметав вокруг себя леденцы, что хранились в вазочке на журнальном столике, который он тоже смёл. Весь этот путь босс проделал, как тюлень, на животе.

Выбитый страйк привел хозяина кабинета в чувства. Пыхтя, и чуть не плача, он перевернулся на спину и сразу пожалел, что вообще вернулся сегодня домой.

Вход в хранилище, рот великана, шатер, был открыт. Из его света выныривали несуразные, страшные, горбатые двуногие чудовища. Когда они проходили мимо стола, то их морды оборачивались к балкону, и боссу казалось, что и без того отвратительных тварей уродовали, пляшущие на них, отблески огня.

«Нет, откуда бы там взяться огню? – подумал мужчина. – Должно быть, это частые вспышки молний, или фотоаппаратов. К тому же дождь пошел».

Хозяин особняка закрыл глаза и вжался в пол. Поравнявшись с ним, впереди идущая тварь остановилась, едва не став причиной д.т.п, и махнула, чем-то похожим на голову, на мужчину прикинувшегося трупом. Учитывая, что «труп» был обделен меланином, сходство было на лицо.

Издевательский, унизительный смех взорвал кабинет. И даже, когда последние шаги покинули его стены, босс не заставил себя открыть глаз. Ему нравилось быть мертвым – было не так страшно. Но на то, чтобы заткнуть уши и достичь полного сходства с покойником, у него не поднимались руки. Из коридора донеслись голоса:

— А что с пацаном?

— На кой он нам теперь?

— Я быстро.

— Не дури.

В кабинет вернулась одна из тварей, скинула на пол два туго набитых мешка, ударила босса ботинком в пятку и присела на корточки. Босс, словно кукла, медленно поднял затекшие кровью веки. Чудовище сидело у его ног. Тело твари было человеческое, а голова птичья, вся в бело-коричневых перьях. Чудовище взяло себя за клюв и, натянув его себе на лоб, обнажило человеческие челюсть, губы и крылья носа.

Промолвило чудище тоже по-человечески:

— Как ты там говоришь? Какая разница кто ты, если даже будучи дерьмом ты не можешь… Что сделать?

Челюсть босса задрожала и, смешивая соль с кровью, по его щекам потекли слезы. Он прекрасно понимал, что ответ человеку-птице не нужен.

— Точно! Всплыть! — Сказал человек-птица, поднимая с пола леденец. – Попробуй-ка теперь ты всплыть, урод, когда трубы твоего любимого детища разбросаны по всему спутнику.

Тварь развернула леденец и положила его себе в рот.

— Через деять минут мы подорвем тоннель, под тоим чертовым особняком. Бери сына и проваливайте, если не хоите быть заживо погребёнными. — Сказало чудовище и швырнуло фантик в лицо «собеседнику».

Это было так неожиданно дерзко, что босс ойкнул и громко спустил газы.

— Не благодари! — Тварь зашлась смехом, подобрала свои туго набитые мешки и ушла.

Эти мешки, и гребаная гравитация, раскололи стекло на рамке с фотографией. Трещина на ней словно сняла скальп старшему брату. Но младший никогда этого не увидит.

Униженный и оскорблённый, истекающий кровью и потом, измученный жаждой чая и справедливости, напуганный до усрачки, не живой, не мёртвый, босс приподнялся своё тело на локтях. Фантик упал с лица ему на грудь, и он вспомнил, как зовут дворецкого. Первые три буквы имени слуги красовались в название леденца.

Ему хватило нескольких вздохов, чтобы сопоставить все пункты.

Сойдя с ума, босс закричал:

— Роджер! Роджер!! Ро-одже-ер!!

Конец