Мещанин жесткого диска
Мещанин проснулся с сильной головной болью. К сожалению это была не ветхозаветная мигрень, а настоящий отвал башки. Башня гудела и при кажном повороте трещала по швам. Снадобье со срамным названием Ибу-про-фен никак не находилось и от этого в башке начинался ураган. «Ох-ох-ох что-ж я маленьким не сдох» кстати и крутилось по внутреннему плееру. Наконец-то нескромный брат анальгина и парацетамола соизволил вылезти из-под рекламной газетки, и треснув упаковкой, отправился дуплетом на язык под стаканную воду. Теперь надо было выждать пол-часика до второго треска упаковки, и чтобы не терять время даром, мещанин целлофанистым пультом разбудил челепейдзер, поржать над попытками хорошелицых в очередной безуспешный раз одурачить народ.
Мещанин гордился народом Великой Цивилизации, среди которых он жил. Это был Народ-Победитель, подвиг жизни которого невозможно ни оценить, ни воспеть, ни отлить в бронзе полностью. Ибо он этот подвиг продолжался ежечасно. Все сообщения о больших и малых деяниях добра сливались в один непреложный факт: этот Народ идет на прорыв и удержать его, а тем более свернуть на тихонькую, щетками намыленную улицу – невозможно. Этот Народ привык пробиваться по болотистым гатям, роняя свои частицы от близких разрывов в трясину, на секунду горестно закипев слезой, а потом, сжав зубы, идти дальше по качающейся и сотрясаемой дороге. А затем, вырвавшись в степь, на полном газу, удерживая бешено бросающуюся под колеса и траки дорогу, плеваться налево и направо огненными очередями и снарядными залпами, весело отмечая про себя, как не нравится это все очередными неудавшимся господинчикам. И не беда что гимнастерка вся штопана-перештопана и выгорела и похожа на занавеску дома на окне и медалей мало, а то и вовсе нету, это не главное, а самое ценное то – что можно не спеша, свернув цигарку, улыбнутся потом с брони гонимым колонной уцелевшим и очумелым господинчикам и подумать полуприлично: «Накося, выкуси». Так было есть и будет. Иногда этот народ прикидывался утомленным, некоторым предателям даже казалось, что вот тот самый момент, накинуть уздечку, и можно сворачивать к хозяевам, в стойло, но народу это быстро надоедало, он взбрыкивал и предателям приходилось болтать ногами в воздухе. Правда, недолго.
Мещанин с самой школы при старом еще режиме слышал, что мещанство – это плохо, быть мещанином – позорно, надо быть активистом и строить новую жизнь. То есть на любом месте активист возводит вокруг себя хоромы новой светлой жизни. Но загвоздка была в том, что эти басни не влияли на мещанина, потому что он интересовался глубинной историей и любил читать классическую литературу. В школе считали его неактивным, недалеким, но трудолюбивым. К тому же происхождения был он довольно сложного, в его появлении участвовали и сибирские народы и жители донских степей и даже немного беженцы западных реформаций и религиозных гонений. Весь этот винегрет привел к тому, что он вырос спокойным, наблюдательным и крепкодушным человеком. А посему, посмотрев, как после школы все активисты ломанулись в институт, мещанин улыбнулся и отнес аттестат в ПТУ. Тянуть лямку надо было в долгую, а с молодости надо было развивать руки, да так, что бы их не отсобачило в дороге жизни.
Все фанаты ПТУ делились на несколько категорий, как и везде. Были, естественно, неадекваты, но они в конце концов проходили по другому ведомству, были будущие карьеристы, эти старались рук не пачкать, были будущие изобретатели и рационализаторы, эти лезли во все зазоры механики, к большому беспокойству преподавателей, были люди техничные, эти читали чертежи как азбуку, руками сверяясь с нарисованным в книгах. И были, конечно, перекурщики, сигарета-работа, работа-сигарета. Но зато какой простор для ощущений, металл каждый имел свой характер, хрупкий чугуняка, коварный дюраль, солидная сталь, спокойная медь и благородная бронза, добрая, прощающая ошибки латунь. Разобрать рабочий механизм, приложив где усилие, где смекалку, где осторожное движение инструмента, понять характер рабочего узла, его дальнейшее использование. Знакомство на практике с кадровыми трудовиками, а им твои косяки сходу видны, и надо не просто обладать умелыми ручками, но и голову к ним подключать. К сему надо добавить юный задор и привкус крови на губах после ристалищ с неадекватами. Ничего зазря не происходит, из ПТУ мещанин вышел в рабочую жизнь на завод с руками травмоизбегающими и нервами закаленными.
Завод мещанину понравился. Тяжелое пыхтение мощных машин и механизмов, переплетение труб и эстакад, жаркое дыхание цехов, прохлада охлаждающих градирен. И конечно столовка с ее вкусными рационами, улыбчивые поварихи, уютные столики. К тому же зеленая зона, скамейки, красивые женщины и девушки в не всегда полностью застегнутых спецовках. Все это наряду с упорным трудом и приятной получкой опьяняло ароматами и юношескими надеждами. И даже приключился небольшой волнующий конфуз, который, однако, запомнился на всю жизнь. Жарким летом мещанин заехал на грузовике на другой завод, и пока оформлялись документы на груз, отправился посмотреть. На небольшой площадке у заводоуправления стояла, к большому изумлению мещанина, довоенного выпуска полуторка ГАЗ-АА, полностью стальная. Мещанин осмотрел ее снизу доверху, не переставая удивляться качеству тоталитарного автопрома. Однако солнце палило неимоверно, чужой завод, питьевые фонтанчики незнамо где, правда проходящий трудовик посмотрел сочувственно и посоветовал зайти в ближайший цех и там вода найдется. Мещанин со всей глупостью юности поперся в ближайшее здание, чтобы не потеряться и не иметь трудного разговора с охраной. Проскочив несколько этажей и услышав вожделенный плеск воды, мещанин шагнул в темный после уличного солнца проем, заметив табличку «Комната гигиены». Но кто в юности обращает внимание на такие головоломки, ведь вода – вот она. Однако, когда глаза стали различать детали сквозь струящиеся и парящие воды, мещанину стало не по себе. Вдоль стен в брызгах воды стояли спиной к нему мокроволосые женщины и били в глаз светлыми пятнами кожи на смуглых от загара телах. Жгучая волна стыда и срама ударила его в лицо, и в ту же секунду он включил ногами заднюю скорость. Бесшумно выскочив из этой ловушки, он, не помня как, оказался на бетонном крыльце. Лицо горело, сердце бешено колотилось, все тело было напряжено, стыдно и спецовочные штаны на нем натянулись, но было почему-то и приятно. Целомудрие – это бриллиант жизни, к сожалению, трудносохраняемый.
Повестка в военкомат явилась приятной неожиданностью. Все в его роду носили солдатские погоны, кое-кто потом их менял на офицерские. Но все начинали с солдат. Поэтому он не испытал никакого стресса, явившись в военкомат. Равнодушно пройдя медкомиссию, спокойно принял проводы в семье и проехав в плацкартном вагоне степи, реки и горы прибыл в часть. Место ему очень понравилось, звезды на ночном небе навевали сказки «Тысяча и одной ночи». Командиры были строгие, но справедливые, «Дедушки» трех призывов конечно напрягали, но неадекваты из ПТУ дали ему хорошую школу, спасибо им за это. Природа богатая, абрикосы, персики, гранаты красные, розовые, малина росла километрами, к сему шакалы, скорпионы, гадюки, гюрзы, эфы. Ну и как обычно – травматизм. Кто на машине с перевала уйдет навсегда в пропасть, кто – в самострелы, кто башку на полном ходу высунет на отрыв, тонули в горной реке, падали с высоты – все как обычно. Военный пантеон части с памятником красноармейцу с трехлинейкой пополнялся ежегодно. И даже здесь случались достопамятные события. Однажды прапорщик Будка, который очень любил фильмы про гражданскую и соответственно помнил, что звание прапорщик в царской армии было начальным офицерским(исключая зауряд- прапорщика военного времени) вывел новобранов в ближайшую ложбинку, которая плавно спускалась к сакральной реке Аракс(соединяющий своим телом два берега – получал духовное бессмертие). Построив молодых в шеренгу, велел бравый прапорщик прицелиться из автоматов вхолостую в песчаный откос. Сам, прапорщик, видать вспомнил революционную фильму и стал изображать из себя белого офицера перед строем братишек-анархистов. А потом неожиданно скомандовал «Огонь». Громом раздавшаяся и саданувшая всех по нервам автоматная очередь взрыхлила песчаный откос приблизительно в метре от враз побелевшего лица прапорщика. Рядовой Черезпенькуллаев продолжал держать на вытянутых руках дымящееся оружие. Надо отдать должное прапорщику, он не упал на «пятую» точку, а прыжком переместился к Черезпенькуллаеву, и сбросив господаофицерскую дурь, крайне вежливо поинтересовался, почему все горные стрелки взяли, как и обьявлялось, пустые магазины, и лишь одна обезьяна соизволила взять полный. На что славный потомок, изредка спускающихся за солью в долину, резонно обьявил: «Минэ не слышаил, чито махвазин ната бираит биз патаронаф, у наз кармультук биз патаронаф нэ бируит». Следующие полдня новобраны танцевали со швабрами до полного экстаза, а рядовой Черезпенькуллаев под чутким руководством прапорщика Будки осваивал нехитрую истину, что зеркало затвора его автомата, целуясь с пятой патронника, действительно должно быть похоже на зеркало, чтобы не огорчать затворную раму. Правда на следующее утро прапорщик Будка вышел из офицерского флигеля в темных очках, а жена его, малороссийская крепкая красава, смотрела на него из окна пристально и недобро. Мещанин из этого камуфлета понял один простой принцип – любая команда должна дублироваться внутренним голосом. В общем год он прикидывался «молодым», а следующий год прикидывался «старым». «Дедовщины» он не боялся, но и особой страсти к ней не испытывал. Над кроватью у него всегда висел вымпел «Отличный наблюдатель». Ну и значков командование подсыпало. Короче на дембель поехал по всей форме, в шинели, сапогах, фуражке и знаками отличия. И альбом с фотками, а куда ж без него.
Недельку он провел дома, а потом опять пошел на завод. И еще больше привязался к нему. С новыми силами, обогащенными витаминами горной природы, трудилось ему просто хорошо. В свободное время стал ходить в библиотеку, много читал. И в один прекрасный момент мещанин понял, что готов учиться дальше. Но работу решил не бросать, а может просто привык к честным деньгам на кармане. Спокойно сдал экзамены на вечерний, и после работы стал ездить на учебу в институт. В институте ему тоже понравилось, прохладные залы, вестибюли, лестницы каменные. Архитектура тоже еще тоталитарного стиля. Тоталитаризм был для него слишком далек, но стиль, стиль был хорош. Учился он настойчиво, на экзаменах даже случались пятерки. О личной жизни он пока еще не думал, но из классической литературы он был осведомлен о пользе воздержания.
Уборочная страда при старом режиме, не в пример другим годам была масштабной, жаркой и напряженной. Припахивали на борьбу с урожаем и трудовиков с заводов и студентов и военных и даже иностранных студентов из Варшавского блока, наверное, чтобы они воочию убедились какой кусок не обломился их дедушкам(по терминологии современного КолизУренгоя – военным туристам). Мещанин оказался в одном из придонских совхозов как раз в тот самый момент когда иностранных студентов из ВБ стали развозить на автобусах по полям, а свои студенты тянулись пехотой в пыли от проезжающих грузовиков на поле и вечером обратно. Милиционер при полевом стане оказался свой кентуха, и мещанин в нарушение правил несколько раз подвозил студенческую пехоту. Правда это имело еще и обратный результат. Однажды студентки заявились вечером на полевой стан на спиртное и одна уединилась с мещанином в полевом вагончике, но угостив красавицу, он сделал прием артиста Миронова «Руссо морале» и проводил ее от греха. Не время, не время. Страда была такой жаркой, что водители засыпали за рулем, обычной картиной был «Камаз», лежащий вверх колесами на придорожном откосе. Однажды и сам мещанин разлепил глаза за пятьдесят метров до «Камаза» летящего по его полосе в лобовую. Мещанин двинул руль правее, под колесами зашуршала придорожная галька, но успел заметить, как в проносящемся мимо грузовике водитель тоже разлепил веки. Но самый страшный квест поджидал его в самом совхозном поселке. В воскресенье утром мещанин проснулся с ужасного бодуна после субботней вечеринки командированных с совхозными прелестницами, в которой мещанин слегка попив, заснул и до конца этот спектакль не досмотрел. Во рту было сухо, пришлось хлебнуть из ржавого ведра местной артезианки, малость полегчало. В воскресенье в страду был совхозный выходной, до дому ехать по пустынной при старом режиме трассе, он завел машину и было уселся в кабину, как голову пронзило одно наставление умных преподавателей в ПТУ: «Прежде чем поехать на машине, обойди ее, а в селе – два раза обойди со всех сторон». Ноги сами просились в кабину, он ругнулся, но все-таки пошел вокруг машины. Зайдя с правой стороны, ноги подкосились от увиденного. Под бензобаком перед задним колесом сидел в теньке белобрысый малыш и играл с камешками. Мещанин присел на подножку кабины и тупо уставился в сторону домов. А через поле уже бежала молодая мать в развевающемся халате и разрывала рот в беззвучном крике. Подскочив, она схватила малыша на руки и бросилась прочь. Мещанин заглушил мотор и смог поехать только через полчаса.
Много лет позже, уже будучи на пенсии по выслуге лет, принимая в своем особняке будущего зятя и узнав откуда он, мещанин долго всматривался в его лицо, чем привел его в некоторое замешательство.
Однако долго трудится в одной профессии ему так и не довелось. Великая Цивилизация входила в зону турбулентности, и поначалу маленькими шажками жизнь всех ее жителей стала меняться. Во время перемен всегда крайними оказываются простые граждане, в большинстве своем, как бы не хотелось в этом признаваться, но все-таки мещане. И речь не идет конечно о пресловутых слониках-паровозиках и не тюлевых занавесках и пуховых подушках горкой. Просто даже Великому Народу для продолжения рода нужно спокойствие на уровне ячейки общества, то есть в семье. И все эти пластмассовые «Авроры» с орудием на «Зимний» и атомоходы «Ленин» на книжных шкафах – это те же замаскированные слоники, на которые детишки смотрят и проникаются спокойствием. Так вот это спокойствие начало понемногу трещать.
Мещанин отвык от челепейдзера сразу, как перестал смотреть «Спокойной ночи Малыши». Просто времени уже не было. По нему как то сразу стали шуметь – на память приходило классическое «Буря мглою небо кроет» и изредка прорывалось знакомое по фильмам про гражданскую «Даешь!». Бессистемно знакомый с классической литературой, мещанин почувствовал куда ветер дует и стал готовиться к круговой обороне. Отбиваться пришлось и от военных с их карьерными посулами и от псевдовоенных с их загадочными служебными ухватками. Из-за бытовой травмы не попав в ликвидаторы аварии государственного масштаба, мещанин понял, что колечко сужается и его все равно куда-нибудь прикрепят, время такое, надо было, чтобы сохранить свое мещанство, ненадолго пригнуться, авось волна проскочит.
Так он стал подсобным рабочим на большом заводе. Казалось бы все, затерялся мещанин, амбиций нетути, трудолюбивый, исполнительный, в общем – потеряшка. Но это была большая ошибка. Ибо завод сей, особо не афишируясь, еще с Великой Войны оставался оборонным, и соответственно, каждый человек, не зная того, был на счету. Мещанин понял это слишком поздно, попав в заводскую кадровую «мельницу», главным принципом которой было простое правило – ежели хочешь сидеть на своем месте, пихни другого на эскалатор, а там куда вывезет. Оборонка крепко взяла его в свои руки и постаралась использовать по полной. Не успел он опомниться, как она нацепила на него погоны сверхсрочника, потом офицерские, протащила через две горячие точки и еле-еле отпустила на капитанскую пенсию. Но это уже он спохватился, иначе он потерял бы точно свое мещанство. А вокруг за это время все как будто изменилось. Но он своим мещанским чутьем понял, что изменились лишь декорации, а спектакль идет тот же, только действие по счету номерное.
Однако за время пути, что надо смогло подрасти. Меняться он не собирался и еще посланный оборонкой в столицу учиться на начальника оборонкина и изображать из себя офицера, был при старом еще режиме интригами родни приглашен в гости к генералу, а вернее к его дочке. Мадемуазель была на выдаче, генерал работал при Генштабе и прямым текстом соблазнял мещанина повышением в должности и в звании при наложении законным образом на его дочку. Мещанин не любил скандалов, и поэтому мягко ушел в туман. А родню ошеломил причиной отказа от столь блестящей карьеры: «На ней не было формулы продолжения крепкого рода». Родня покрутила пальцем у виска и стала считать его, мягко говоря, блаженным. А он женился на юной заводчанке и стал не спеша и осторожно склонять ее к мещанству. У девы была формула ого-го. Кстати говоря, настоящая формула женщины со временем не меняется, она просто подтверждает знак качества. Но это для знатоков. А для мещанина достаточно оказалось красивых детей и крепеньких внуков. И как сказала нестарая еще и симпотная казачка, уходя с привокзалья на степной станции, куда народ стекся для торжественной встречи с вагоном, на подножке которого стоял живой и настоящий маршал старого режима Буденный: «А мне Семен Михалыч – особо кланялся!»
К оргтехнике мещанин дышал неровно еще с журналов «Техника-Молодежи», к тому же он знал нехитрое правило, заочные встречи подготавливают не только интерес, но и знание некоторых деталей. К тому же любая литература всегда рассматривалась им как кладезь информации. Посему познакомившись с компьютерными эмбрионами магнитофонной поры, мещанин не стал фанатствовать, а решил изучить вопрос пошире, к тому же резонно полагая что время работает на прогресс, прогресс работает на широкие массы и электронное чудо само придет и еще будет поскребывать дверь, чтобы пустили. Так оно и вышло. Но мещанин сразу понял – это всего лишь инструмент, причем довольно вредный, и для неокрепших умов довольно опасный. Мало ли примерных джентельменов, доживших до благородных седин и сохранивших в неприкосновенности ум пятилетнего ребенка. Как в Бразилии – Дон Педров. И не сосчитать. Единственное что помогает, при недостатке опыта и знаний – чувство сожительства с Великим Народом, стремление не уронить свое имя в бесчисленном калейдоскопе составляющих одно Большое Целое. Без этого «обуют», как «некуссать». Так понемногу мещанин эволюционировал от телевизорской приставки к жесткому диску. Умение отсечь лишнюю информацию и систематизировать нужное – дорогого стоит. Однако произошло закономерное – компьютер стал служить мещанству. Устройство, засланное с целью переформатировать основной состав Великой Цивилизации, само стало работать на нее. Мещанство плотно стоит на жестком диске, причем жесткий диск – скорее метафора, главным является принцип внешней памяти, которая дополняет голову. Голова мещанина не стала работать меньше, наоборот, мыслей стало больше, но они уже не перегружали голову, а загружали жесткий диск.
Поэтому мещанин, включая изредка челепейдзер, откровенно ржал на потугами хорошелицых обдурить Великий Народ. Ваше время кончилось, не начавшись, «сядете вы в лужу, по дороге в господа» как говаривал великий классик. «Господа в Париже, соскучился – бери билет, да поезжай». Не загнать народ больше в стойло, как бы кому не хотелось. Туману напускать мастеров хватает, но никакой туман паровоз с пути не сбивает.
Хотя, если говорить честно, некоторых туман все же сбил с паровоза. При старом режиме мещанин всегда настороженно относился к всяческим замполитам, памятуя куплет из знаменитой песни: «Замполиты, политруки, а по прежнему – комиссары». Комиссарский маузер в замполитской руке стрелял чернилами не слабее свинца. Даже байка ходила: «Политрук вопрошал замолчавшего пулеметчика – Иванов, в чем дело? – Патронов нету! – Но ты же коммунист, сделай что-нибудь! – И пулемет заработал снова». Так вот и пересеклись дорожки замполита и мещанина. Дело было в конце февраля новой эры, замполит уже перековался в сосалдомкрата и начальника и сдури ума запретил служивым даже заикаться про 23 февраля. От такой обиды великой, ибо этот праздник уже воспринимался на уровне инстинктов, мещанин сотоварищи ушли на оборонку пить сельтерскую, однако или сельтерская тоже инстинктивно поменяла качество, или трудовики, сочувствуя служивым, налили им не того нарзану, однако возвращались слуги государевы строем и со старорежимной песней. Бывшему замполиту однако это жутко не понравилось, и он попытался выхватить мещанина из строя, от злости позабыв все строевые команды. Мещанин, уже будучи в капитанском звании, по кротости душевной простил ему это нестроение, но 23 февраля не простил, и быстрым движением сорвал с «мясом» с бывшего замполита майорские погоны. Далее начался, как говаривал яркий американский актер Лесли Нильсен «Бал голых мужчин». Эта свистопляска сопровождала мещанина до самого его капитанского дембеля на пенсию, то есть пять лет. Однако мещанин по поводу звания не комплексовал, Первый Император Державы тоже был капитаном Преображенского полка, да и бывший замполит к его дембелю уже представился. Некоторые субалтерн-офицеры даже соизволили выразиться по этому поводу: «Антонам – антонья смерть». Это в мягком переводе. А если говорить прямо – смена присяги всегда вещь тяжелая, не всякий выдержит. К народу лучше держаться поближе и не начальника бояться, а Единственного, который все видит. А начальника надо слушать, начальники, они тоже люди, могут и ошибаться. Вот последний царек так и ошибился. Мещанин не признавал и не мог признать политической целесообразности греха женоубийства, а уж тем более греха детоубийства кого бы то ни было. А царек Великую Державу сдал как стеклотару, да еще свою семью загубил. Началось все с турне по самурайским островам, где царек ходил по гражданке, как солдат в самоволке, да и нормальный солдат даже в самоход ходил в форме, а по гражданке – одни трусы и карьеристы. Вот и получил царек по тыкве от утомленного суши и сакэ. Вот батька евойный, он бы этого сушиста враз придушил и начал бы орать: «Человеку плохо, врача – быстро». А грех цареубийства у Великой Державы – традиционный, если у человека на верху плохо с головой, тут или шарфик гвардейский помогает, или табакерка. Речь не идет об эксцессах полусумасшедших интеллигентов. Власть всегда передавалась в достойные руки. А царек народ гнобил, а бояр боялся, а надо было наоборот, как при Первом Императоре. Глядишь, из народа кто достойный и попал бы в управление, хоть бы тот же месье Шаталин. Ведь были же перековавшиеся в верноподданных на своих местах в департаментах и до царька. Только мало, ничтожно мало для такой Великой Державы. А царьку надо было зайти с ручным «Льюисом» в штабной вагон и испросить: «Отречение вам? Нате. И та-та-та-та». А охране сказать, что агентов Центральной оси пощелкал, дай закурить. Вот тогда и был бы Царь Всея и Большая и Малая. Это кстати никогда не поздно, в любое время дня и ночи. Не зря же выражение не стареет: «Слово и Дело».
Илья Татарчук
