Мефодьевич.
Звали его Мефодьевич. Нет, у него, конечно, были и имя, и фамилия. Но как-то не здорово звучит «Гений Вася Свистунов». А вот Мефодиевич звучит ёмко, капитально. Так вот, этот самый Мефодиевич жил в деревне. Таких деревень тысячи по русскоговорящей Европе. Стоит она, деревенька, обязательно возле леса, потому что деревенька, возле которой нет леса совсем уже не деревенька, а какой-то кишлак или аул. Или станица, на худой конец. И обязательно речушка. Неширокая, чистая, синяя-синяя. И в речушке рыба. А может и две. А может ещё и раки. И щука, щуку как то неудобно писать вместе с остальными рыбами. И рядышком холм не холм, гора не гора. Возвышенность, одним словом. И деревенька обязательно небольшая и аккуратная.
У нас, опять же, почему то, последнее время слово «деревня» обязательно ассоциируется с пьянством и умиранием. А ведь есть деревеньки, которые живут в дали от того, что мы, называем цивилизацией, живут своей жизнью, живут тихо и счастливо.
Так вот в такой деревеньке и жил Мефодьевич. И был этот Мефодьевич гением. Не то, что бы с выкрутасами, а просто – гений. В его голове постоянно роились тысячи гениальных мыслей и руки творили гениальные вещи. Чего стоили только самозатачивающаяся коса, которую он сделал соседу Пашке! С каждым взмахом она становилась острее и острее, острее и острее. Правда после того, как Пашка нечаянно скосил арматурину, торчащую из земли, коса была доставлена в тайное место и закопана без свидетелей. Во избежание проблем, как сказала местная вертикаль. А ещё у Мефодьевича за огородом было место, которое он называл «полигон». И был этот полигон усеян странными изделиями. И все они работали. И работали именно так, как говорил гений. Например, практически возле амбара стояла штуковина, в которой что-то постоянно крутилось, качалось и ухало. Мефодиевич называл, конечно, в шутку, это «вечным двигателем». И этот вечный двигатель, непонятно как работающий, давал электричество. Да сколько! Вполне хватало и Мефодьевичу, и хватило бы всей деревне. Но приехали инспектора из районных электросетей и сказали, что так не бывает. И хотя ни каких диких линий к своим проводам они не нашли, наверное на всякий случай, стали присылать счёт за потреблённую электроэнергию из расчёта две лампочки и приёмник. Больше ничего знакомого в хозяйстве гения они не обнаружили. На этом и сошлись.
В общем, Мефодьевича боялись. И боялись его не потому, что он что-то взорвал или сжёг. А потому, что он всегда добивался того, что замыслил. А замысливал он странного. О особенно его боялись, когда он начинал здороваться со всеми по нескольку раз на дню. Это означало только одно – он замыслил.
Вот и сейчас Мефодиевич шёл по деревне с совещания из правления, где работал истопником и здороваясь направо и налево раздавал улыбки. Деревня притихла. А гений замыслил полёт. Нет, не тот полёт, что с крыльями или на воздушном шаре. В конце концов, можно было бы просто доехать до района, оттуда – до области А там и до столицы недалеко с её аэропортом. Конечно, полёт, наверное, стоил бы кучу денег, но деньги у Мефодьевича кое-какие были, конечно. Но он решил взлететь по-другому.
Его заворожило слово антигравитация, вычитанная в одной околонаучной книжке. Вот он и решил её использовать. Тем более дело даже не в антигравитации, а в том, что человек обязан летать. Ведь человек летающий станет добрее и светлее, что ли.
….
Прошла пара дней, как деревня с ужасом исподтишка наблюдала за происходящим на полигоне. А там родилась странная конструкция, приводящая в трепет непосвящённых односельчан. Как и всякое творение гения по внешнему виду было невозможно определить, что это и для чего. А самая большая опасность – это неизвестность. Так все говорят.
…
Наступило утро. Оставляя след на росистой траве Мефодиевич приблизился к лёту. Как не странно, у него хватило времени довести конструкцию до тестового полёта, а вот придумать ей название руки недошли.
— Непорядок, подумал он об этом, — и решил, что после пробного полёта обязательно лёту даст красивое и ёмкое имя. А пока …
Пока же Мефодиевич обходил конструкцию. Вот сердцевина. Здесь расположен источник энергии и к нему прикреплены пять осей. Каждая ось заканчивается неподвижным диском, внутри которого находится диск на оси, к которому и будет подаваться энергия. Диск должен начать раскручиваться и создать вокруг себя тяготениенейтрализующее поле. Каждый диск управляется отдельно. Мефодиевич так сделал для того, что бы регулировать равновесие. Кроме того в конструкцию были включены всякие распорки и тяги для придания прочности, выравнивания направления и так далее. Также были трубопроводы для энергии, да мало ли чего там ещё было. Венчало конструкцию кресло от трактора «Беларус». Именно с ним, кстати, Мефодиевич чуть не пролетел. Только в последние минуты он вдруг сообразил, что если лёт нейтрализует тяготение, то его просто выбросит из кресла. Поэтому к креслу, с двух сторон, были привязаны шпагатины, которые сходились в узел, и получалось что-то вроде строп парашюта, только кверху ногами. Хотя стропы объясняли крайне прозаично, просто под рукой не оказалось ничего серьёзного, а дюжина шпагатин с каждой стороны должны были удержать, по мнению Мефодиевича, его в кресле.
Гений вздохнул, про себя перекрестился и сел в кресло. Ещё раз про себя перекрестился, дал мысленную команду «ключ на старт» и щёлкнул выключателем. Несколько секунд ничего не происходило. А затем диски начали вращаться и монотонно жужжать. Так прошло несколько минут, жужжание перешло в лёгкий свист, начавшая было раскачиваться конструкция замерла в устойчивом равновесии и …
… и всё. Мефодиевич чувствовал десятки упершихся в него из-за укрытий глаз. Чувствовал равномерную вибрацию лёта. Чувствовал дыхание всходившего солнца и уходящего тумана. Чувствовал проплывающую в речушке рыбу. У него были сотни чувствований, не было только одного, не было чувства, что он летит.
Как заклинание он начал повторять: «Лети, лети, лети …». И когда отчаяние готово было сбросить Мефодиевича на землю, он вдруг почувствовал лёгкое натяжение строп на плечах. Закрыв глаза, чтобы ни спугнуть начавшую брезжить удачу, он толи про себя, толи уже в слух продолжал: «Лети, лети …».
Бечёвки впивались в плечи всё сильнее и сильнее, натягивались как струны, начинали петь и …
… дзинь, одна бечёвка лопнула. Опять, дзинь, лопнула вторая, дзинь, дзинь, Мефодиевич даже не успел испугаться …
Перед ошалевшими взглядами селян предстала странная картина. Сначала Мефодиевич поднялся над сиденьем сантиметров на пять десять, верёвки, которыми он привязал себя к креслу, натянулись. Затем, повиснув на этих постромках странный аппарат, поднялся над землёй метра на два – три. Но так продолжалось недолго, стропы стали лопаться одна за другой и Мефодиевич стрелой взвился в небо, аппарат же грохнулся на высокую траву полигона.
А Мефодиевич летал, и как летал! И, в сущности, ему было всё равно, почему он летал. Ведь он летал.