Людмила

Ревенко Людмила Николаевна была женщиной самой обычной во всех смыслах этого слова. Происходила она из семьи среднего достатка, образования и мировоззрения, внешность же имела самую заурядную.

Нет, разумеется, в молодости, когда она была еще Людочкой, а те годы, когда юность сглаживает всякую шероховатость и нет еще остро выраженного понимания стиля и красоты (что ярко и коротко, то и красиво), она была очень миловидна. Вокруг нее вились ухажеры, и, хотя качеством своим принцев они не напоминали, Людочке хватало.

На память об одном из таких увлечений у нее осталась дочка – Ревенко Елена Александровна. А проще говоря – Леночка – мамина дочка, мамина радость.

Отец Леночки честно выплачивал алименты (разумеется, опять же – копеечные), но встречи с дочерью не искал, а Людочка, вернее уже – Людмила Николаевна не роптала на это и только вздыхала себе тихонечко редкими вечерами.

Жизнь у Людмилы Николаевны была устоявшейся. Работа с восьми утра до пяти вечера в сером учреждении, коих так много (если честно, не задумываешься даже точно о количестве, пока не начинаешь собирать какой-нибудь пакет документов, где и выясняется вся неловкая правда о множественных и однообразно-аббревиатурных таких вот учреждений), — на выдаче таких же безликих и однообразных справок. А после – шла домой через рынок, где закупалась на ужин, готовила дома кашу или суп, стирала, пришивала, гладила, коротала время за мелодраматическим сериалом, собирала на следующий день обед и шла спать не позднее половины одиннадцатого.

И дочка ее – Леночка, жила также устоявшимся образом. С утра на занятия, в школу, потом домой, затем к репетитору, домашнее задание и спать. Не позднее одиннадцати.

Кто-то назовет это тоской, а кому-то иное течение жизни кажется безумным. Так вот мать и дочь Ревенко проживали совсем обыденно и не искали для себя ничего другого. Вернее, они даже не думали искать. И если порою кого-то из них (чаще всего Леночку), охватывало чувство какой-то затхлости в чувствах, то вскоре это проходило и объяснялось несвежим супом или пересоленной гречкой…

Яркие события, конечно, были. Например, когда Леночка, учившаяся где-то между стабильной «тройкой» и редкой «четверкой» вдруг получила пятерку за контрольную по геометрии, к которой вовсе не демонстрировала прежде способностей. На радостях Людмила Николаевна купила домой большой творожный торт, который на три дня разнообразил их устоявшееся меню.

Правда, Леночка сама так испугалась своего успеха, что больше не смогла его повторить и учительница по физике – сухопарая Тамара Андреевна, вызывавшая Леночку еще три раза к доске, напрасно смотрела на нее с затаенным ожиданием.

Ожидание не оправдалось, и Тамара Андреевна, выставив за полугодие ученице Ревенко скорбное «три», махнула рукой, чтобы заняться своими любимыми олимпиадниками и умниками.

Или, вот еще, было яркое событие, когда Леночку позвал погулять после школы ее одноклассник – Дмитрий Гаврилов, для своих «Д» или «Димыч». Леночка волновалась, крутилась перед зеркалом и перемерила весь свой и мамин гардероб, расстроилась, расплакалась, смеялась и в результате вернулась домой с прогулки очень скоро, мрачная. Легла лицом вниз на диван и не отвечала на перепуганное квохтанье матери.

Людмила Николаевна напрасно грозилась, просила, завывала рассказать ей все…бесполезно! Стена.

Леночка лежала в комнате три дня, а на четвертый вышла и попросила сварить маму суп. Мама бросилась на рынок за настоящей деревенской жирноватой курочкой…

И да, это было яркое событие. Пусть и не счастливое.

А еще редкие знакомые приглашали их иногда на дачу, иногда выбирались компанией «взрослых» (и Леночку мама брала, а как же, воздух же свежий, нечего дома сидеть!), к кому-нибудь на дачу. На даче были шашлыки, комары, дым, звон тяжелых граненых стаканов и заунывные песни, которые Леночка неохотно знала, но не подпевала.

Ей не нравилось на таких выездах…наверное. Она никогда не думала о них. если ее брали, она ехала, а после сидела на веранде, расчесывая в кровь укусы комаров или еще кого…Леночка не разбиралась.

Жили. Нормально жили.

Что до более частого досуга, то Леночка гуляла иногда после занятий и репетитора. Правда, гуляла она в одиночестве. Подруг или друзей у нее не было. Когда-то, классе в пятом она дружила с соседкой по парте – Катькой Нестеренко. Та была бойкой, красивой уже тогда и…

-Дрянью обыкновенной! Дворовая девка, с которой приличные девочки не должны водиться, — заявила мама, мгновенно став из мамы Людмилой Николаевной. – Вот погоди, в подоле принесет еще через пару лет!

Пара лет и даже больше прошли, а Катька Нестеренко не только не принесла в подоле напророченного Людмилой Николаевной, но и была любимицей учителей, шла на медаль и в особенности учительницы по физике – Тамары Андреевны, которая даже сюсюкалась с нею, называла не иначе как «Катюша», что звучало мерзко, но выделяло среди всех…

И Леночка не знала, как к этому относиться. Она уверилась много лет назад, что Катька плохая, потому что так сказала мама. Мама и Людмила Николаевна. А мама права.

Мама сама всегда так говорила.

-Я права, я жизнь прожила. Я знаю, — вот и весь ответ на невысказанное и только мелькнувшее в глазах.

И Леночка опускала голову.

-Я одна с тобой осталась, я все про подлую натуру людей знаю! – говорила та же Людмила Николаевна для профилактики. А потом вдруг становилась мамой и обнимала Леночку, целовала ее крепко-крепко и говорила:

-Ох, горе ты моё! Совсем людей не чуешь! Обидят они тебя…

Так и жили.

И у Леночки не было какого-то неприятного колкого чувства в груди, не было мечты. Она совсем не знала себя. Порою легкая досада ложилась на ее лицо, когда мама с жаром начинала обсуждать с нею свой очередной мелодраматический сериал, который Леночка смотрела потому что не было альтернативы…

Впрочем, даже если пульт оставался в ее ведении, Леночка не знала, что включить. Да и стоит ли?

-Ничего там нет интересного, одни убийцы да маньяки с призраками. Дурь! А здесь правда жизни! – говорила странная смесь Людмилы Николаевны и мамы.

И Леночка смотрела.

Равнодушно она жила. Также равнодушно читала книги. У нее не было интересов. Она не понимала ни Катьку, что ходит на кружок каких-то физико-математических задач, ни Димку, который стал ей противен и еще более непонятен со своей гитарой, ни Светку, что каталась на коньках, ни Петьку, что планировал идти в профессиональную школу атлетики…

Она не понимала никого, не понимала простого «зачем»? и сторонилась всех.

А эти же «все», чувствуя ее неприязнь, в ответ сторонились ее, не понимали и не желали понять. Да и опять же – им это было «зачем»?

***

Была у Людмилы Николаевны еще одна жизненная отдушина. Такая же скучная и однообразная, частая и устоявшаяся – соседка Роза. Именно Роза и без отчества.

Роза – женщина самых неопределенных лет: по рукам тридцать пять, по глазам за пятьдесят, была из той породы женщин, что либо выхватывают во времена своей молодости удачный билет, либо потом поддаются в философские рассуждения о том, что жизнь – лотерея, учат жизни других и всегда снисходительны.

Вот и Роза – в прошлом существо почти интеллигентное, а ныне чуть обрюзгшее, поддержанное множеством кремов из всяких когтей лемура, снисходительно принимала у себя Людмилу Николаевну. Роза относилась к породе философов, верила, что все еще в ее жизни будет, ярко красилась, превращая себя в нечто неживое, и пила…

-Исключительно красное полусладкое вино! – наставительно вещала Роза. – Его пьют все приличные женщины.

Но после вина, или если этого вина вовсе не находилось, Роза легко переходила на домашнюю наливку или водку.

И Людмила Николаевна коротала вечера с нею.

Жили они соседками: друг против друга. Роза еще часто жаловалась, что рано уходящая Людмила Николаевна или ее Леночка будят ее нежный сон.

Однако был и такой момент, когда этот нежный сон не был разбужен даже пожарной сиреной, сработавшей ложно, но оставившей еще одно яркое впечатление.

Но Людмила Николаевна даже не держала в уме мысли напоминать Розе об этом , потому что практически преклонялась перед нею – живой обитательницей всех мелодраматических сюжетов на свете!

Это был вечер, который Людмила Николаевна коротала у Розы. Обычный вечер. Осень. Поздняя. Растекшиеся лужи. Домашняя наливка, огурцы, грибы и помидоры с картошкой. Разговоры о лотерее…

Но мир Людмилы Николаевны рухнул именно там, хотя она узнала об этом гораздо позже.

***

В тот вечер Людмила Николаевна засиделась у Розы. Даже по их привычным меркам. Утром нужно было на работу, благо, пятница и день сокращен, но все же! Надо же на эту работу встать и дойти, прежде, чем в кабинете рухнуть в кресло, а потом долго пить чай вприкуску с сахаром…

Но она засиделась. Спохватилась уже около двух ночи и бросилась в свою квартиру.

А квартира встретила ее холодной темнотой. Изрядно уставшая Людмила Николаевна решила, что Леночка уже спит и решила сделать все приготовления для себя по возможности тихо.

Грацией Людмила Николаевна не обладала еще будучи Людочкой. Три разбитые тарелки, вывернутая с мясом вешалка в ванной и еще парочка сбитых бутыльков…

Благо, Леночка не проснулась.

Утром «Людка» (как называла ее, икая, Роза), стала Людмилой Николаевной и, разумеется, проспав, в спешке убегала уже из квартиры, когда неприятный холодок кольнул ее куда-то под сердцем.

Леночка, должно быть, уже ушла? Но почему не попрощалась? Почему не поела кашу? Где посуда?

Но время заторопило Людмилу Николаевну и она, решив учинить судилище вечером, бросилась из квартиры, случайно сильно щелкнула замком и успела подумать, неловко сбегая по лестницам, что Роза при встрече выскажет ей еще и за это…

***

На работе, конечно, было паршиво. Там всегда было паршиво, а после посиделок с Рзой этот уровень паршивости увеличивался раза в три-четыре.

И она не сразу заметила, что кто-то усиленно звонит ей на телефон. Тяжелой рукой подняла трубку…

Кто-то говорил. Слова…по отдельности понятное каждое слово, но почему вместе эта какая-то нечленораздельная вязь?

И откуда взялась эта муть, не имеющая ничего общего со вчерашней наливкой? И почему так темно и мир сужается до точки? Что за духота обрушивается каменными плитами на грудь и почему…

Почему…

Что именно «почему»? все как будто бы сквозь вату.

Автоматически Людмила Николаевна посмотрела на часы, но не смогла определить по ним время. Когда ей это удалось, она успела подумать, что Леночка уже, должно быть, вернулась из школы и пошла к репетитору по…русскому? Или у нее нет сегодня репетитора? Или…ничего нет?

Слова. Голос…чужой, самый ненавистный на свете.

И все сквозь кровавую пелену.

Людмила Николаевна что-то судорожно кричит в трубку, не замечая ни взглядов посетителей, ни взглядов коллег. Она вырывается из кабинета, из этого мира духоты, под удивленные взгляды и несется куда-то…

Куда-то в этот суженный до точки мир.

Она даже не успевает переобуться из офисных туфель в осенние и туфли промокают насквозь в первой же поздней луже. Она мерзнет, но не фиксирует этого. Она ничего больше не фиксирует.

Ее тело – деревянное и непослушное идет отдельно от ее мыслей. По коридорам. Кто-то встречает ее, представляется, но она не может осмыслить этого. Лишь подтверждает, что именно она Людмила Николаевна, а дальше…

Ослепительная белизна. Больничная? Нет. да. Хуже. Въедающийся в стены, в кожу и мозг запах расплавленной души, нашатыря и узкое девичье тело, накрытое белоснежным (*почему оно такое белое?) полотном.

И сомнений нет.

Это Леночка.

Позже Ревенко Людмиле Николаевне скажут, что ее семнадцатилетняя дочь – Ревенко Елена Александровна, жившая обыкновенно, тихо и равнодушно, возвращалась домой от репетитора по русскому языку, неразумно срезая через дворы, когда какой-то водитель, севший за руль пьяным, не справился с управлением и оборвал ее жизнь…

Испугавшись и протрезвев, водитель, прежде даже не ездивший этой дорогой, не нашел ничего лучше, чем скрыться с места преступления.

Ночью он не спал. Плакал и решил твердо с наступлением утра идти и сдаваться в полицию. В это время Людмила Николаевна, рассуждавшая с Розой о превратностях судьбы очередного сериала, не предполагала, что ее дочь уже никогда не будет дома.

К утру убийца не пришел в полицию. Тело Леночки пролежало недолго. Вызвали сначала скорую, но пока она ехала, пока приехавшая бригада возвестила о том, что здесь уже не поможешь, пока было перемещено тело в морг, пока зарядили разрядившийся Леночкин телефон с целью звонка на единственный забитый контактный номер…

Прошла целая жизнь.

Прошла, совсем прошла. А казалась такой устоявшейся.

Людмила Николаевна не могла оторваться от дочери, потому что в этой смерти было для нее нечто больше, чем смерть самого родного существа. В этой смерти был конец ее собственного устоявшегося мира.