Любопытство. Вторая часть

Глава 9: «Святой Отец, я согрешила… »

— Святой Отец, я согрешила… — суетливо проронила женщина в сатиновом платке и чёрных кожаных перчатках. В исповедальне по ту сторону раздался уставший, но наполненный терпением и строгостью голос:

— Господь да прибудет в сердце твоём, чтобы искренно исповедовать свои грехи от последней исповеди…

— Это моя первая исповедь. — стыдливым шёпотом перебила женщина и замялась. Выдержав паузу, священник мягким, но настойчивым тоном, произнёс:

— Это не имеет значения, дочь моя. Мы всегда ведём диалог с Господом Богом, я лишь посредник между вами. Говори всё, не бойся.

— Я скорблю по сыну вот уже семнадцать лет, Отец. Не могу и не смею отпустить его душу… — наконец, выпалила она и поправила спадающий с головы платок. – Не могу простить ту, по чьей вине он… ушёл, не могу простить себе того, что не успела его спасти. – Голос её дрогнул, и послышались глухие всхлипы.

— Бог каждому из нас дал свой срок, дочь моя. Во все времена было тяжело хоронить своих детей. – отеческим тоном произнёс священник. – Но мы, живущие ныне, не в силах удержать ближнего своего на этой земле, душа его должна вознестись к Господу, чтобы искупить свои грехи, воплотиться в новом теле. Не забывай, Бог наделил нас величайшим даром — душой. Но также, он дал нам право прощать и наказ отпускать.

— Мой сын самоубийца, Отец. Он был болен, душевно…Я давно его простила… Но он не вознесётся к Господу.

— Тяжелое психическое расстройство, страх или невыносимая тревога уменьшают ответственность самоубийцы перед Господом. Не надо терять надежду на спасение ближнего своего, избравшего такой путь. Бог, одному Ему ведомыми путями, может дать им возможность спасительного раскаяния. Ты знаешь, дочь моя, Церковь молится о тех, кто наложил руки на себя.

— Я верю, что мой сын раскаялся за свой поступок, Святой отец. Но я, как мать, не могу справиться с этой утратой, не могу поверить в то, что его больше нет.

— Да будет тебе известно, что век наш скоротечен лишь на земле, а в Царствии Бога – мы бессмертны. А человек — прах, и в прах обратится. Бог каждому из нас дал свой срок, и если твой сын скончался, на то воля Божья…

— Я чувствую, что он остался здесь, со мной. И меня это сводит с ума…

— Расскажи об этом, дочь моя. Подробней. – голос священника не дрогнул.

— Квартира, в которой жил мой сын находится рядом с моей, в северо–западном Бруклине. При жизни, нас разделяла лишь стена, а теперь… — женщина сняла перчатки и начала тереть пальцы. Руки начало сводить судорогой то ли от стресса, то ли от осознания собственных слов. — Нас продолжает разделять стена… Поначалу, я списывала всё на критичное состояние: после кремации сына я не спала почти неделю, плотно сидя на валиуме, после которого меня ожидала ещё одна неделя забытья. Мой муж следил за мной, как за ребёнком… Но даже спустя месяцы, а потом и годы, я не перестала слышать и ощущать Джозефа. После смерти мужа мои ощущения усилились. Более отчётливо это проявлялось в его квартире. – женщина затихла, словно набираясь сил и смелости для новых откровений. — Стыдно признаться, святой Отец, но я плачу двойную аренду до сих пор, лишь бы не пускать туда других жильцов. Лишь бы не тревожить его душу…

— Твой сын католик, дочь моя? – мягко перебил женщину священник. — Его душа была отпета в храме?

— Он был протестантом, Отец. Но не был отпет…

— Урна с прахом сына рядом с тобой?

— Да, в его квартире.

— Дитя моё, в таком случае отпевание необходимо! – в голосе священника задрожали нотки строгости. — Ты держишь душу своего сына здесь, где он не должен находиться! Ты, как мать, должна понимать, что совершаешь грех и культивируешь его на протяжении долгих лет. Я помогу тебе с мессой и со службой, если…

— Святой Отец, в этом нет необходимости… — женщина нерешительно повернула голову в сторону священника и, наклонившись к решетчатой перегородке, почти шёпотом произнесла: — Джозеф скоро вернётся ко мне, в новом облике. А я ему в этом помогу.

По ту сторону замолкли, обдумывая услышанное. В воздухе повисло ощутимое напряжение, и лишь тяжёлое дыхание священника нарушало царящую в исповедальне тишину. Вне её отчётливей стали слышатся шаги поблизости и далёкие голоса прихожан.

— Продолжай… — наконец, глухо отозвался он.

— Мы так долго ждали этого дня, святой Отец. Я боялась умереть и не увидеть Джозефа снова, не обнять его и не сказать, как сильно я люблю его и нуждаюсь в нём, как мать! Я уверена, что у нас получится воссоединиться снова. Теперь я в трепетном ожидании чуда, как когда-то в молодости, будучи беременной моим мальчиком…

— Вы хотите усыновить ребёнка? – осторожно начал священник. – Тогда это прекрасно! Вы обретёте то, что так давно искали, подарив свою заботу и любовь обездоленному дитя! Но сначала Вы должны отпустить своего усопшего сына и попрощаться с ним по всем церковным канонам. Как мать!

— Нет, Святой Отец, Вы меня не правильно поняли. – женщина медленно начала надевать перчатки, словно намереваясь сбежать. – Я не хочу прощаться с сыном, я хочу встретиться с ним. Я шла к этому долгие семнадцать лет и вот-вот наша встреча наступит!

— Вы хотите наложить на себя руки? – казалось, священник опасается услышать правду.

— Господь с вами! – женщина обиженно встрепенулась. – В этом мире, святой Отец. И в этой жизни. Мой сын не виноват в том, что оступился! Он заслуживает дожить свои годы в лучшем теле и лучшей жизнью! Джозеф осознал свою ошибку и хочет её исправить! А я в этом ему помогу.

— Каким образом, позвольте узнать? – женщина почувствовала на себе изучающий взгляд священника сквозь решетчатую перегородку.

— Ему надоело томиться в металлической урне. Я выбрала для него прекрасный сосуд. Мой Джозеф мог бы стать таким же целеустремлённым, харизматичным и успешным, если бы не его болезнь… Я точно не ошибусь, если выберу его! У моего сына будет всё то, к чему он стремился при жизни: квартира, работа и любящая женщина. А главное – жизнь! Жизнь, которая ждёт его. Я обещала подарить ему всё, пока жива на этом свете.

— Но Вы – не Господь Бог! – громко и строго произнёс священник, не в силах больше молчать. – Я не знаю, что Вы задумали, и как Вы собираетесь возвращать с того света своего сына, но знайте одно: церковь этого не одобряет.

— Святой Отец, но мне не нужно одобрение церкви. Одобрение моего сына для меня – это великое благо!

— Послушайте, если Вы приверженка секты или иной религии, в которой можно возвращать умершего человека, распоряжаться чужими судьбами, то зачем Вы пришли в католическую церковь?! – священник старался сохранять самообладание, но его голос начинал дрожать от негодования. Он явно не понимал намерений этой женщины.

— Святой Отец, мне страшно… — женщина глубоко вздохнула. — Страх меня привёл в церковь. И стыд. Я вовсе не сектантка и не поклоняюсь другой религии. Я просто хочу вернуть своего сына. Мне страшно от того, что может не получиться… И стыдно перед другим человеком, так как придётся принести его в жертву… Я разрываюсь между двух огней. Я не хочу быть чьим-то палачом! Я хочу снова чувствовать себя живой! Но сделает ли это меня счастливой по-настоящему?! Я не знаю…

— Принести в жертву человека во имя своих благ и быть счастливой, при этом, невозможно, дочь моя. Да будет тебе известно, что Боги не берут жертв людских! Если только это не сатанизм, шаманизм или язычество. А наша церковь против таких нехристианских религий! Если ты пришла в храм Господа Бога, то должна отречься от любых еретических взглядов, а тем более – действий! У тебя ещё есть шанс встать на правильный путь, одуматься! Я, слуга Господа, обязан тебе помочь. Начни с молитвы и мессы в нашем храме…

— Святой Отец, спасибо Вам, но я прожила семнадцать лет в молитвах и мессах, но боль моя не ушла, а наоборот — засела глубоко в моём сердце, как заноза. Это – моя первая и последняя исповедь. Я пришла сюда, чтобы быть честной перед Господом. И перед самой собой. Возможно, я сошла с ума и не ведаю, что творю, но я себе никогда не прощу, если не попробую это претворить в жизнь…

— Что «это»? Расскажи, что ты намереваешься сотворить, дочь моя?

Женщина замялась. Она явно сомневалась в том, стоит ли дальше продолжать этот разговор. Диалог со священнослужителем принял деструктивный поворот, и женщина начала чувствовать себя не в своей тарелке, словно пошатнулась её вера не только в себя, но и в своё психическое здоровье. Она заёрзала на твёрдой скамье и ослабила тугой воротничок своей блузы. Внутри ей стало душно и тесно, словно деревянные стены исповедальни начали медленно сужаться. Ещё немного и у неё начнётся приступ клаустрофобии.

— Святой Отец, прошу простить меня, я не уверена, что стоит продолжать…

— И всё-таки, я настаиваю. – настойчиво, но осторожно произнёс священник. – Да будет тебе известно, дочь моя, что в этих стенах я слышал такие откровения, от которых стынет в жилах кровь. Я слушал раскаянье убийц, бывших наркоманов, воров и сектантов. И каждый из них выходил из этих стен услышанным и освободившимся от тяжёлой ноши. Да, он не очистился от порока, но разделил его со мной, доверив мне свою тайну. А хранить тайны – это моя непосредственная обязанность. Конечно же, после прощения, данного мне по праву, самим Господом Богом. Страх – это лишь повод, не так ли? Главное, ради чего ты сюда пришла – раскаянье?

Женщина закусила нижнюю губу, чтобы не дать волю нахлынувшим эмоциям. Ей хотелось разрыдаться и убежать, как маленькой девочке, которую застукали за чем-то постыдным. Больше всего ей не хотелось, чтобы её считали сектанткой, убийцей или воровкой. Но ведь так оно и есть! Она намеревалась забрать чужую жизнь и отдать её своему сыну. Она хотела прибегнуть к чёрному обряду, которому научила её одна из её клиенток, с которой они сблизились настолько, что та доверила ей свои тайны и всю свою скорбь. Пожилая, но бодрая афроамериканка по имени Такеша была известной ворожеей в узких кругах Южного Бронкса. В её роду были чернокнижники, которые практиковали древнюю народную магию — Худу. Такеша невозмутимо выслушала историю своей швеи и так же невозмутимо намекнула, что знает способ, как вернуть его в этот мир. Поначалу, её предложение прозвучало дико и неправильно. Тогда, — растерянная женщина впервые пришла в церковь: она боялась, что может согласиться… Но каждый последующий день женщина ловила себя на мысли, что думает об этом всё чаще и чаще.

— Но за всё нужно платить, Такеша! Это чёрное колдовство! Какую страшную жертву принесу я?

— Нужно принести в жертву другого человека и забрать его непрожитые годы. Ты – только выиграешь!

— А что будет с этим человеком? Я его… убью?!

— Все бабы в панике становятся такими глупыми! Где ты услышала про убийство, женщина?! Души поменяются местами, и дух жертвы будет маяться вместо твоего сына. Это не простой обряд, он потребует от тебя много сил и храбрости, но я чую, что ты готова на это пойти ради своего сына. Тем более, он до сих пор с тобой!

— Я это чувствую…

— Ха, чувствует она! Да ты его держишь здесь крепче, чем я свою тёмную задницу в Алжирском квартале! Его душа мается здесь, поэтому ты должна его либо отпустить, либо впустить его в другое тело. Решай сама!

— Почему ты помогаешь мне, Такеша?

— У меня особые отношения со смертью, и я считаю своим долгом помочь этой не упокоенной душе. А ещё – мне нужна хорошая практика. Моё тело, как видишь, – не вечно! А моей душе покой совсееем не нужен…

— И как же мы найдём жертву?

— Мы? Дорогуша, жертву ты будешь искать сама, а мне нужно поберечь свои силы, если хочешь, чтобы всё прошло так, как мы обе хотим!

Когда из католического храма, неподалёку от Парамаунт-Плаза и театра Гершвина, выбежала растерянная белокурая женщина и затерялась в толпе туристов, то в исповедальне Святой Отец лишь покачал головой и прошептал: «Да простит Господь твою грешную душу».

Продолжение следует…