Любить евреев

— Вот скажи, Коля, почему ты Коля, когда ты Эдман?

— Потому что я наполовину Коля, а наполовину Эдман?

— Полукровка?

— Нет, я стопроцентно пархатый. А ты?

— Я не знаю. Это вам хорошо, а у нас русских вообще хрен разберет, кто там в каком поколении перехлестнулся. Батя вот с Дона, а мать с Вологды, а как они туда попали на Дон и Вологду вообще непонятно, вроде как с Украины бежали после революции. Так на какую половину ты Коля?

— На ту, которой бухаю.

— А Эдман?

— На ту, которой похмеляюсь.

— А думаешь чем?

— Я стараюсь не думать.

— Почему?

— Противно, Ваня. Наливай.

— Пойдем лучше на кухне посидим.

      Они лежали на спальном гарнитуре «Елена» внутри одноименного мебельного салона, на улице Ставропольской недалеко от Кубанского Государственного Университета в коем оба числились студентами разных факультетов. Ваня должен был стать филологом, а Коля юристом. В свободное от занятий время они пили и ухаживали за женщинами, а любили сестер, Коля Ванину, а Ваня Колину. Ванину сестру звали Лена, а Колину Маша. Сестры к ним настороженно приглядывались, понимая, что они одного поля ягоды, а значит умны, обаятельны и ненадёжны. Они их полюбливали и побаивались.

    В салон друзья попали случайно, когда пошли затариваться спиртным на ночь в соседний магазин. Купив полную сумку выпить и закусить, они вышли из магазина и тут Коля прочитал надпись – Мебельный салон «Елена» и пожелал в «Елену» войти, а войдя в салон, они обнаружили спальный гарнитур «Елена» и Коля пожелал на ней полежать.  Иван ассоциативный ряд видел, но возражать не стал, понимая, что в этом случае Эдман скорее романтик, чем хам.

    Спальня располагалась в самом дальнем углу салона, у выхода на склад, и была окружена шкафами кухонных гарнитуров и из зала практически невидима. С кухни они стащили бокалы, тарелки и рюмки, благо дизайнеры салона решили показать одну из кухонь вживую, то есть полностью упакованной. Даже вода из крана текла.

    От добра добра не ищут, и ребята укромно и уютно устроились в «Елене» и, накатив на старые дрожжи, уснули. Проснулись только ночью, когда салон уже был закрыт и поставлен на сигнализацию. Обнаружив себя запертыми среди груды мебели, друзья ни капли не расстроились. Они немного поболтали о русскости и еврействе, их вечной теме, и перебрались на новую дубовую кухню под названием «Филипп», накрыли стол прямо напротив витринного окна на улицу, зажгли свечи, включили гирлянды на елке и теперь сидели, смотрели на машины и редких прохожих, и продолжали рассуждать о своих национальностях. Тема эта была давняя и беззлобная. Они давно уже друг друга знали и любили, как могут любить друг друга два нормальных мужика, два друга, не признаваясь в этом, но понимая, что они настолько похожи, что даже хотелось бы найти и различия, и тогда всплывала национальная принадлежность, и в этом они, с удовольствием ковырялись, оба понимая свою похожесть и разность. Иван видел, как неровно дышал Николай к его сестре и та великолепно краснела, когда он с ней говорил. Машенька Эдман тоже выделяла Ивана из всех Колиных друзей и смело кокетничала, напуская на себя неприсущий ей цинизм. А так как ребята младших сестер своих обожали, то и относились к ним бережно и аккуратно. При этом они без тормозов гуляли в общаге родного до боли Универа, знали по имени отчеству всех вахтерш и все потайные входы в здание и, если бы не салон, они бы ночевали там, кого надо напоив и соблазнив. Оказавшись в салоне и вполне оценив все прелести ситуации, они с удовольствием пили и беседовали.  

   — Я вот все думаю, Ваня, ты со мной дружишь и сестру мою любишь, а ведь ты антисемит.

   — Какой я тебе антисемит?

   — Латентный, Ваня, латентный. Не любишь ты нас евреев. То есть по отдельности, меня там, Машку, Жванецкого или Эйнштейна – пожалуйста, а вот всех вместе никак.

    — Эйнштейна тоже нет.

    — Ладно, хрен с ним с Энштейном, пусть Бабель будет. Бабель нормально?

— Бабель нормально. Я тебе, Коля одну вещь скажу, только ты не обижайся, я и русских всех вместе не люблю, я никого, когда они толпой, не люблю. Я своих русских, когда толпой вижу, я их ненавижу больше всех других. Потому, что толпой мы только воевать умеем, а во всех других случаях, если нас чуть больше трех или пяти, мы какую-нибудь гадость сделаем. Например, футбол, там одиннадцать харь на поле, ну полный бред, а вот в хоккей пожалуйста, а в шахматы вообще зашибись.  

 — В шахматы мы тоже…

 — Конечно, тоже, Коля, куда же без вас.

 — Вот видишь, Ваня, «куда же без вас» — я ясно слышу нотку презрения. Ты так никогда о русских не скажешь.  Любишь ли, ненавидишь, а вот так вот «куда же без вас» не скажешь. Ну ты же филолог, Ваня, ты ж должен в интонациях шарить. А ты прямо по Толстому – трудно, а надо. А не надо, Ваня, никто и не просит.

  — Хорошо, Коля, я филолог и кое в чем шарю, как ты говоришь. И вопрос твой, вернее утверждение, что я антисемит, да еще «латентный, Ваня, латентный» это утверждение с позиции превосходства. Это не просто вопрос для интереса. Тебе и ответ не нужен, ты с высоты своей уже ответ знаешь, и я тебе нужен как «кивала», а не участник дискуссии. А твоё самоуничижение «стопроцентно пархатый» ?!  Это тоже позиция, позиция превосходства, заоблачного превосходства, на такой ты, блин, там высоте, что можешь себе позволить. Не так, Коля Эдман?

  — Не так, Ваня Жердев!

  — А в репу?

  — А легко.

  Дрались они часто, но не смертельно и, даже когда дрались, друг друга берегли и старались не покалечить. Поэтому никто никогда не побеждал. В любой русской пьянке наступал момент, когда слова уже не действуют, а само выразиться надо, тела молодые, энергии в достатке и понеслось, поехало. А тут еще помещение просторное, предметов вокруг много, градус на уровне и в голове дурацкая мысль – будет что вспомнить. Разошлись ребята привольно, стульями, лампами покидались, шкафы пороняли, короче изрядно салон разворотили, оставив нетронутым только уголок с накрытым своим столом и еще пару гарнитуров. Битва битвой, а водку сберегли, и закусь тоже. Уставши, схватились уже в дальнем углу салона и повалились на спальный гарнитур имени египетской царицы Клеопатры, голова которой была вырезана на спинке кровати. Друзья, наконец, расцепились и теперь, тяжело дыша лежали и смотрели на знакомый египетский профиль. Отдышавшись Коля громко собрал слюну и плюнул в царицу. Слюна повисла на носу и медленно поплыла на подбородок.

   — А я о чем? – прокомментировал Иван, с очень похожей на мою фамилией.

  Вставать не хотелось, и они лежали и смотрели на лицо египтянки со свисающей с носа слюной.

   — Шалом, мальчики, — голос раздался из ниоткуда, со спины, — вы-таки славно управились.

   От неожиданности ребята взлетели и тут же приземлились по краям кровати. За спинкой стоял очень интеллигентный мужчина в очках, с черными вразлет бровями и хищным носом. В руках он держал портфель. За ним маячили три бугая, широкоплечие и молчаливые.

   — «Клеопатру» мы тоже берем, — сказал он, — так что, извините молодые люди.

   И он жестом попросил освободить царицу. Ребята встали, все еще ничего не понимая и отошли к накрытому столу.

   Мужчина ходил по разгромленному салону с явным удовольствием и отдавал команды бугаям.

  — Мальчики быстренько, быстренько, берем «Клеопатру», — он ткнул пальцем в гарнитур, — «Филиппа», — тычок в сторону уцелевшей кухни, — и эти три дивана. Все, больше не влезет. Вы не могли бы освободить стол, господа? — уже к нашим героям обратился он, — А вы молодцы, прямо перед витриной. Лихо, братцы, лихо. А главное верно. Кто же подумает?! Так уже давно никто не работает. Пропадает шик из профессии, пропадает. И где Моисеич таких находит?! Мы скоренько, скоренько, пол часика и нас нет…

   Он ходил по салону, сыпал как горох слова, приказы и комплименты. Бугаи дружно и, все также молча, выносили мебель через складскую дверь. За дверью виднелись уже другие двери настежь распахнутого фургона. И они реально за пол часа управились. Предводитель подошел к друзьям и положил на пол портфель.

  — Здесь всё как договаривались. Семену Моисеичу мой поклон, а вам, молодые люди, моё восхищение. Буду всегда рад иметь с вами дело, господа. Поверьте, таких как вы уже не делают. Вы достойны большего, чем громить салоны. Я знаю людей, я их вижу. И в таком разгроме закрыть собой именно «Клеопатру». Если будет нужно настоящее дело, найдете меня через Моисеича. Салют, мальчики…

  И он исчез так же внезапно, как и появился, а с ним исчезли бугаи и мебель.  

  Иван сел на корточки и открыл портфель. В портфеле аккуратными стопками лежали деньги и документы. Денег было больше, чем документов.

  — Коля, рвем, на хрен когти, пока Моисеич не пришел.

   Не теряя ни секунды друзья собрали остатки выпивки, схватили портфель и навсегда покинули мебельный салон «Елена». А на следующий день, узнав по своим каналам кто такой Моисеич, они покинули, город, край и, на всякий случай страну.

   Приблизительно через год они сидели на балконе частной гостиницы в Абхазии, потягивали чудное местное вино из граненных стаканов, ели виноград и смотрели российское телевидение в виде криминальной хроники. На экране женская голова в погонах и с большими красными губами рассказывала населению о завершении дела, так называемых «мебельных наркодиллеров».  Очень сильно организованная преступная группа наладила поставку наркотиков в Российскую Федерацию через мебельные салоны. Кокаин зашивался в матрацы спального гарнитура «Клеопатра», а героин проходил в деревянных столешницах кухни «Филипп». Затем следовали инсценировки ограбления салонов, гарнитуры исчезали и найти их не представлялось возможным, потому как их просто на просто сжигали, предварительно выпотрошив. Об этом рассказал изменённым голосом затылок оперативника. На скамье подсудимых сидели привычно молчаливые бугаи-грузчики, а защищал их Семен Моисеевич Липшиц, известный в городе и стране адвокат, член коллегий и палат, очень уважаемый человек. Показали даже кусочек интервью с ним. Семен Моисеевич хорошо поставленным голосом поведал, что дело велось с массой нарушений и все собранные доказательства были собраны незаконно, а в конце, прямо глядя в глаза Коле и Ване, он добавил, что защита ищет двух очень важных свидетелей, и она их скоро найдет. И он, пользуясь случаем предлагает этим свидетелям появиться самим, или позвонить по указанным телефонам. В таком случае он гарантирует этим свидетелям безопасность и свою защиту, как адвоката. А вот в противном случае ничего не гарантирует.

  — Вот ведь падла, а? – сказал Иван.

  — Ты все-таки не любишь евреев, Ваня.

  — Не начинай, Коля. Мы оба достойны большего, если помнишь. Давай по крайней, сейчас бабы придут.

  Бабы были конечно Лена и Маша. Сбежав из города и страны ребята потихоньку вывезли и сестер, и теперь жили-дружили семьями. Они пока не оформили браки, так как все еще прятались от всемогущего Моисеича, но детишек уже зачали и Лена с Машей каждый день в одно и то же время выгуливали свои животы по набережной, пока Коля с Ваней спорили о евреях и русских. В этих спорах в связи с беременностью обеих сестер теперь появились научные и псевдонаучные нюансы. Так Коля, исходя из еврейской теории материнства считал Ваниных будущих детей полноценными евреями, а своих русскими. Ваня же, вполне обосновано утверждал, что гаплогруппа R1-A, и другой расовый ген передаётся по мужской линии и соответственно считал, что его дети будут русскими, а дети Николая евреями.  Бабы в этих спорах не участвовали, справедливо считая, что оно, дай бог, что-нибудь да родится, а там разберемся кто есть кто, и если надо кого обрежем, а кого и покрестим, а коли нет, то и так проживём.

    И так они и прожили. Коля не стал юристом, а Ваня не стал филологом. Но жили они в достатке, а их красивые и любящие женщины нарожали им кучу детворы непонятной национальности. Зато веселых и подозрительно сильно находчивых. Как-то уже в школьном возрасте они обнесли мандариновый сад пожилого соседа-абхаза. Были пойманы с поличным, но расписали старику такую тимуровскую версию ограбления, что дед растрогался и дал им еще два арбуза для родителей.

    Они и по сей день живут в Абхазии. Потомство их множится, а главы родов все также собираются вместе, пьют вино и после третьего стакана Коля улыбается и спрашивает:

     — И чего ты так евреев не любишь, Ваня?!

   Это у них уже традиция, как третий тост у моряков – «За тех, кто в море».

 

 

 

Еще почитать:

Расплакался инвалид, когда увидел мать своей сиделки, вспомнив прошлое с ней связанное.

Удачный круиз

Афекс. На грани гибели человечества — Глава 1. Последний рейд

Бросила обеспеченного мужа-инвалида, а когда он встал на ноги, хотела вернуться, но поезд ушёл.