Лихая

Сон сходит рвано, но неумолимо – напрасно цепляется старая Аяна за обрывки тепла, за безмятежность – отходит, беспощадно отходит. Открывает глаза Аяна, темнота непроглядна, но что-то же разбудило?

К ночи, конечно, тепло вынесло из дома, но к холоду Аяна привыкла, не он её разбудил, не он, а что же?

Знает ответ старая Аяна. Ещё не прислушалась, а уже знает. И точно! За тонкой занавеской, дом на две части делящей, всхлипывает Денеш. Не первую ночь слышит его всхлипы Аяна, не первую ночь будит он её, спать не даёт. На редкость гузыня! В кого только? Явно не в отца – Аяна помнит, прекрасно помнит, как тих был Тамаш, как редко он плакал, и всегда был крепок.

Крепок да крепок, а кого в дом привёл? Без роду, без племени, телом слаба, лицом бледна, всё колупается, неумела! В неё Денеш, тут всякому королобу ясно!

Всхлипывает и всхлипывает! Духу не хватило у Аяны гнать такую невестку, а сейчас и точно не погонит – зима, у девки дитё. Да и какое бы ни было, а всё же – есть в нём кровь Тамаша, всё отрада. Когда ещё вернётся Тамаш? С осени ушёл за реку с охотниками на заработок, разделил их теперь лёд, и хотя тревожится старая Аяна за сына, а всё же горда: не всякий за реку на всю зиму уходит, а Тамаш ушёл, семью хочет во благе держать, себя не жалеет.

Правильно воспитала его Аяна, хоть и боялась всегда, что без отца, в таком же заречном походе сгинувшего, станет Тамаш шлындать, дела никакого не зная! Видала таких Аяна, много видала.

Всхлипывает маленький Денеш, старая Аяна сжимает зубы. И чего Марийка не может дитё успокоить? Какая же мат она, если и на такое не годится? Да на что эта Марийка годится-то? Хлеба испечь без того, чтоб пересушить его или пересолить, и то не может.

Но ночь коротка зимой. Аяна решает оставить ссоры до утра. Рассвет уж скоро, а зимой он особенно тяжёл, и крепнет ещё у земли холодом, и в доме студено, а всё же шевелиться надо.

О хлопотах завтрашних думает Аяна и легче ей. В делах, в труде ей всё привычнее. А так, как проснётся в доброте, так и понимает: хорошо они живут. Пусть Марийка, пусть Денеш – ничего, дом добрый, Тамаш молод и весел, а молодость на то и дана, чтобы учиться, у Аяны сил ещё много – подсобит, перехватит дело!

Так и спать легче, но сон тревожный, тяжёлый. Неладное что-то, жмёт в груди, спать не даёт, лишь морок наводит.

С боку на бок ворочается старая Аяна и всё отчётливее слышит, как уговаривает Марийка не плакать сына.

«Гузыня и неумёха! Вот же угораздило!» – злобится Аяна, да сама стыдится от этой злобы.

***

–Он плакал, – в голосе старой Аяны раздражение. Она не от природной гневливости раздражается, а от усталости. Сон ей нужен, а как тут выспишься?

–Прости, – Марийка опускает голову. Она всегда ведёт себя так, будто в чём-то виновата перед старой Аяной. Она никогда не смотрит ей в глаза, всегда прячет лицо, всегда как скована. И за это старая Аяна её презирает, пожалуй, даже больше, чем за неумелость, отсутствие рода и племени. Неумелость легко сменить, если только захочешь. Род и племя вторичны – не всем дано в семье уважаемой родиться, да имя семьи сохранит.

Но вот за неумение в глаза взглянуть, за повинность неизвестную, за вечную скованность…

Не прощает того Аяна. Её иначе воспитывали, научилась она выгрызать себе место, себя защищать научилась, а позже и Тамаша. Только раз поднял на неё руку её муж, а она его так отходила сама, что он до смерти слова ей грубого не сказал.

Смерть, впрочем, скоро пришла. Пришлось Аяне – молодой ещё – с сыном малым против всех бед остаться. И смогла же! а теперь, глядя на Марийку, прикидывает Аяна: сможет ли Марийка сама справиться? Сумеет ли и дом отстроить, и себя с дитём прокормить, если придётся, и мужиков из числа негораздков и облудов отвадить?

Знает Аяна что нет, тем и раздражена.

–Унимать научись! – цедит Аяна, разглядывая Марийку. Бледная, худая, неловкая, угловатая…чего Тамаш в ней нашёл?

–Да, – коротко шепчет Марийка, и, не глядя, отворачивается к столу, где до того замешивала тесто.

Старая Аяна проходит мимо, короткий взгляд бросая. Видит она – снова соли много положено, но молчит, не у всех всё сразу получается, чего уж! Если Марийка с малых лет приучена к подобному труду не была, пусть учится теперь, на ошибках да на советах, а клевать её под руку Аяна сейчас не станет.

Во всяком случае, старой Аяне хочется верить в это. Но не выдерживает:

–Куда ж ты масло льёшь?!

Вздрагивает Марийка. Руки дрожат, сразу уверенность всю потеряли. Не знает она ещё вины своей, но голову уже опускает, заранее признаёт неправоту.

–Вот же божедурье! – ругается Аяна, отталкивает Марийку в сторону и несколькими сильными и ловкими движениями обминает тесто по-заученному.

–Я только чуть-чуть, – шепчет Марийка.

–Корове масло-то надо! – мрачнеет Аяна, ловко отхватывает от холодного белого бруска кусок, на глаз примеряя, сколько на тесто надо, затем берётся за нож и крошит масло в мелкие куски. – Учу тебя, учу! Черствеют пироги-то! Тьфу… что слово, что игла!

Старая Аяна поправляет дело, поворачивается к Марийке, чтобы смягчить свой гнев каким-нибудь словом, но снова заходится всхлипом Денеш. Мрачнеет Аяна:

–Уйми дитё! Хлюздит как баба!

Губы у Марийки дрожат, вот-вот заплачет, закрывает лицо руками, стыдится своего бессилия.

«Плохо ей…» – с запоздалым стыдом понимает Аяна, но сама не терпит брехливости лишней, и спрашивает строго:

–Ну чего разгузынилась вслед за дитём? Научишься ещё, внимательнее надо!

–Унимала уже! – в отчаянии вскрикивает марийка. Плевать ей на пироги. Другое в её сердце. – Унимала, но никак…никак.

Цепенеет старая Аяна, но лишь на мгновение, спохватывается быстро, мгновение – и твёрдо идёт она уже за тонкую занавеску. Там половина сына и его семьи, и там не была Аяна с самого дня свадьбы, не хозяйка она там – таков обычай.

Редко видит старая Аяна Денеша. Мал он ещё, а уже не чует она в нём силы. Слабый какой-то, плачет, всхлипывает, мало ест…

Но сейчас она проходит на половину, что уже не её и берёт Денеша на руки. Он весь горит. Его глаза прикрыты. Не спит, просто больно смотреть ему на свет, по лбу и рукам видит Аяна красные плоские пятна.

Старая Аяна укладывает безвольного Денеша на постель, прикрывает его одеялом. Её трясёт, но она заставляет себя держаться, и всё же тихо и мрачно спрашивает:

–Чего ж ты не сказала, что он болеет?

Марийка позади неё. Мнётся, прячет глаза, плачет:

–Было такое…я думала, жар спадёт. Я ему ивовые листья с брусникой и мёдом толкла. Так и сходило прежде!

–Вот ты…дура негораздая! – шипит Аяна. Ей хочется сказать и хлеще, но толк ругаться? Время уходит. И сколько уже ушло из-за этой трупёрды? Впрочем, какую ночь уже всхлипывает Денеш? Но Аяна прежде терпела и не думала зашипеть на Марийку, а следовало бы не ограждаться, а научить, помочь, подхватить.

–Ему ночью было легче! – Марийка пытается спастись от правды.

–Да у него лихая! – старая Аяна не сдерживает крика. Марийка испуганно приседает, её трясёт. Рот дурочки кривится, она мелко-мелко вздрагивает.

Старая Аяна, однако, не обращает на неё внимания. Не до того. Денеш, конечно, и хлюздь, и нет в нём силы, но он всё-таки несёт в себе кровь Тамаша.

–За сыном смотри, – сурово велит Аяна, – а я скоро вернусь.

Мгновение, и нет Аяны. Выметнулась из дома с ветром, лишь завернулась теплее, но даже голову не покрыла – не берёт мороз Аяну, да ещё в кладовую скользнула, взяла окорок добрый, в чистые тряпицы завернула. Не помогло, конечно – добрый окорок всегда мясом пахнет, а если сберегают его на зимний день, то сберегают ведь в чесноке, молотом перце и травах.

Значительный дар, но что делать, если Гальне меньше не берёт?

***

Как находит зима, так надежда у всей их деревни на одну Гальне. Это весной да летом, и первую часть осени из города может добраться лекарь, а как прихватывает дороги, как река под лёд уходит спать, так на всё одна Гальне. Некоторые, впрочем, и в другие сезоны одной Гальне и верят – Гальне живёт долго, Гальне много знает, а ещё больше видела.

Она знает и лихую. Лихая регулярно настигает их деревню. Что делать, если живут от земли они все? от неё зависят. Дадут боги урожай – будет здоровье и будет опора в теле, не дадут – к слабым придёт лихая.

Но лето было добрым, ещё добрее была осень. И Денеш – первый, кто подхватил лихую, а Гальне знает, что лихая одна не ходит, она либо нескольких берёт, либо никого. А тут один. Один маленький ребенок, который никуда и не ходит от дома. И лихая?

Но это она. Гальне видит приметную сыпь, трогает жаркий лоб и шею, слышит хрип, видит во рту белесые пятна, отмечает мелкую дрожь всего детского тела и то, как глаза не могут открыться от постоянных слёз.

Это лихая.

–Кто живёт в доме? – спрашивает Гальне.

–Я, моя невестка Марийка и всё, – отвечает Аяна. Она сурова и собрана. Она готова действовать. Она не плачет.

Гальне оглядывает обеих женщин. Те здоровы – это сразу видно, лихую не спрячешь, она и дитя, и старца, и в силе – всех берёт одинаково. А эти больными не выглядят. Тогда откуда болезнь дитя? И ещё – почему они, живя с больным ребёнком, не больны сами? Ну с Аяной ясно – её и верёвочный чёрт не возьмёт, Гальне помнит, что в одно время Аяна, не дрогнув, зарубила желавшего поживиться в кладовой молодой вдовы вора. А эта Марийка? Но здорова, здорова, и на деревне случаев иных нет!

–Сколько болеет? – спрашивает Гальне с мрачностью. Она уже понимает кое-что.

–С неделю, – шепчет Марийка. Ей страшно. Марийка выросла в краю, где ведьм и целительниц преследовали, но теперь она зависит от этой.

–Чего не шла? – интересуется Гальне. – Ослепла совсем? Или кисельная?

–Думала пройдёт…легчало, – Марийка опять готова расплакаться, как будто это может помочь. Если бы могла она открыть рот и сказать, что боялась Аяны, боялась её потревожит и ведьмы боялась, что легчало её сыну, и про лихую она не знала, не видела её, то женщины, быть может, и смягчились бы, но Марийка не может открыть рта и объясниться хоть как-то.

«Удавлюсь!» – думает Марийка. Ей разом вспоминаются все недовольства старой Аяны, и все попытки Тамаша успокоить их. Она понимает как-то сразу и вдруг как смешна и ничтожна. И если стерпеть о себе одной она это могла, то теперь оказалось, что не только женой она оказалась дурной, но и матерью.

Но её мысли никого не волнуют. Не до того.

–Подклад ищи, – рубит Гальне беспощадно. – Без магии не обошлось. Кто-то зла желает. Именно дитю желает!

–Опамятуйся! – взвивается Аяна, – дитё ж неразумное!

Но Гальне мрачна:

–И всё же – он отмечен. Вы не больны и никто не болен. А кто-то врагом вашим стал.

Марийка хочет спросить, но до неё никому нет дела.

–Перья ищи, землю, сушёную крапиву, ниток клубок…– советует Гальне. – Недавно было сделано. Недавно!

Аяна оглядывается, словно в доме, хот и не богатом, но имеющем множество уголков и тайных, тёмных мест, что-то сходу можно найти.

–К нам и не ходит никто, – теряется Аяна, но руки её уже тянутся к полкам и шкафчикам. Иголку в стогу сена проще найти, чем какие-то чужеродные куски колдовства на собственной кухне или в спальне, где есть кувшины, которые не используются; мотки ниток и клубки пряжи; приготовленные для хозяйских нужд сношенные вещи и тысяча и один предмет жизни.

Гальне тоже в деле. Но Аяна бьётся за жизнь внука, а эта ведьма в азарте. Марийка сидит у сына, гладит его по голове, она не соображает и не понимает происходящего.

Но ответ иногда приходит от тех, кто на этот ответ, кажется, и неспособен.

–Да нету, нету! – старая Аяна уже ругается, – к нам никто и носа не кажет! Не ходят! Никто не ходит.

Марийка вдруг поднимает голову:

–Это так. Лидия только была на той неделе, а боле и никто.

Гальне и Аяна замирают. Аяна ничего не знала о Лидии. Гальне же в триумфе.

–Марийка, чего хотела Лидия?

В голосе Аяны настороженная ласка, хотя ей хочется обрушиться со всем гневом на эту негораздую дуру! Вот видит же что ищут, стараются, а молчит!

В самом визите Лидии ничего удивительного – она живёт по соседству, её мать и Аяна выручали друг друга, присматривая за детьми и помогая друг другу по хозяйству. Та тоже жила без мужа, его увела лихая, но недолго, в отличие от Аяны, мать Лидии не могла справиться со всем сама.

–Он же тартыга! – удивилась Аяна, когда увидела нового мужа соседки.

–Пусть пьёт, зато мне безопаснее, – отозвалась соседка.

Так разошлось их понимание. Аяна и сама не против была второго брака, но выбирать себе вторым мужем тартыгу или шлынду не хотела, обуза ей была не нужна, но свободные и сильные хотели свою семью строить с начала, а не с обломков чужой. так что забыла Аяна о многом и не жалела – жизнь была тяжёлая, и гордилась Аяна, справляясь. Сейчас же пришлось вспоминать.

–По-дружески зашла, – дурочка ещё не понимает. – Поговорить, познакомиться.

Ага, Лидия. Не знавшаяся до того, долго не заходя, вдруг пришла дружить.

–Марийка, – Гальне перехватывает мрачный взгляд Аяны, но не отвечает на него. Ей нужно другое, – а она тебе давала что-нибудь?

–Гребень, – отзывается Марийка и тут медленно до неё доходит озарение. – Но это не перья…вы что, вы думаете?..

–Неси! – велит Гальне. – Аяна, а ты не знаешь, хотела Лидия с вами породниться?

Аяна и хочет сказать что нет, но ведь это «нет» от незадумки. А если подумать, то захаживала долго Лидия, всё по хозяйству помогала, не просто же так? красивая она, Лидия, а всё же подлая душа у ней. видимо, разглядел то Тамаш, а Лидия поняла, перестала ходить. Много уж времени прошло, и вспоминает теперь Аяна запоздало, что Тамаш мрачен был, а до того – и Лидия как заплаканная ходила. А она и не спросила.

А потом ушёл Тамаш на заработок первый и привёл с собой Марийку.

–Ну вот, – кивает Гальне и берёт поднесённый Марийкой гребень. Гребень имеет удобную объемную ручку, да и сам работы хорошей.

Но Гальне в азарте и легко швыряет она гребень об пол и наступает на него тяжёлым сапогом. Вскрик Марйики, вздох Аяны, визг костяной коробочки-ручки, всхлип Денеша…

А по полу змеями ползут нитки, и с металлическим стоном выпадает иголка.

Вот тебе и ответ.

–Убью…– обещает Аяна и в глазах её плещет тьмой, – убью эту змею! Своими руками убью!

Марийка в ужасе сползает на пол, обхватывает ноги Аяны:

–Не надо! Не губи её! Осудят тебя, а мы без тебя пропадём! Я ни на что негодная, права ты!

Спохватывается Аяна, криво усмехается:

–Не боись, девка, вернётся Тамаш, там и поговорим.

–Марийка, принеси нам из кладовой варенья. Да не торопись, – велит Гальне.

На варенье местной ведьме плевать, просто дело должно быт решительным, а справить его можно с Аяной.

***

–Спасти его можно, – говорит Гальне, – но только подклад хитро задуман. Видимо, желает Лидия извести дитя, надеется, что Тамаш вернётся и, узнав, что не сберегла она сына…

–Ты к делу, – советует Аяна. Про домыслы ей неинтересно.

–Вернётся болезнь. Я думала там перья, а там игла, видала? – Гальне тычет длинным пальцем в поднятый с пола подклад. Безобидные вещи соединила магия, а до того – ненависть. Змеёй надо быт, чтобы смерть дитю пожелать, но и на то пошла Лидия…

–Что делать? – Аяна понимает, что Гальне не затеяла бы этот разговор без Марийки, если всё было бы просто.

–Лихую надо отогнать навсегда. Но жизнь загубить легко, а вернуть…слушай, Аяна, правду мою. Она жестока, правда-то, но уж что есть. Жизнь нужна. Жизнь того, кто кровью связан, иначе не жить Денешу!

Аяна молчит, обдумывает. Тот, кто кровью связан, это, конечно, Марийка и Тамаш.

–Давай её? – предлагает Галне, кивает в сторону кладовой, – она баляба и негораздая к делу. А Тамаш молод…

Так-то оно и так, а вроде Аяне не нравятся слова такие. Марийка не виновата в том, что глупа и слаба. Но кто-то должен умереть, иначе умрёт мальчик. Расклад ясен, знает его Аяна.

–Я подойду? – голос у Аяны спокойный, равнодушный.

Гальне давится словами:

–Ты…ты чего? Бесноватая? Тебе зачем, если…

–Подойду?

В глазах Аяны покой. Она пожила на свете, а видела что? холод знала? Знала. Голод? Частый гость. Брак неловкий, а затем выживание? Было! пожила, устала, ноги болят каждое утро, суета утомила, и вся жизнь – суета, ТОО выжить, то пережить.

–Не советую, – цедит Гальне.

–А я и не совета спрашиваю.

Гальне оценивает Аяну, наконец, вздыхает, по-людски её понимая:

–Подойдёшь.

–Клюква подойдёт? – Марийка возвращается очень вовремя.

–Подойдёт, – соглашается Гальне, – разведи с водой и сыну по ложке каждые пять минут. Поняла? Аяна, я приду за час до рассвета, подумай ещё.

***

У Аяны нет сна. Сначала думала письмо написать сыну, объяснить ему, потом поняла – глупо. Спать? Тоже глупо. Грядёт вечный сон, а она бороться за пару часов не станет. Лежит Аяна без сна, жизнь свою вспоминает, да думает о том, как Лидию извести. Ей уже поздно, но Гальне не откажется помочь. Вчера она и окорока не взяла, велела нести обратно, возмутилась:

–Что же мы считаться-то будем? Дитё ведь хворает!

Бессонница Аяны на благо идёт. Лежит Аяна без сна и слышит вдруг шелест со второй половины комнаты. Ну шелест и шелест, а всё же…

Видит Аяна – одевается Марийка, наспех, в темноте, но ловко, видно готовилась накануне.

«Чего ж ты, девка?» – с тоской думает Аяна, но себя не выдаёт, прислушивается. Вариантов немного. Если бы Марийка была бы похожа на Аяну, то пошла бы убивать Лидию. Но та бесхребетная. А куда ей идти в ночь?

Но шелестит шерстяным платком, собирается, идёт. Скрипит дверь, замирает Марийка – ждёт, проснётся ли Аяна?

Аяна не спит, но себя не выдаёт. Выскальзывает Марийка на двор. Тишина. потом только слабо, из-за дверей шелестит…

Забывает Аяна про всё, доходит до неё. Ох, девка, чего удумала! Не одевшись, бежит Аяна на двор и вовремя. Перехватывает Марийку уже с петлёй, они орут друг на друга, и Марийка впервые орёт, и смотрит в глаза своей непрошенной спасительнице.

–Оставь меня, оставь! Я всё равно негораздая! – вопит Марийка и борется со старой Аяной. Но куда ей?

–А сына на кого? На кого? – спрашивает Аяна, легко стаскивая Марийку со страшного места. – О нём подумала? Вот же божедурье!

Аяна побеждает и от души хлещет её по щекам, затем сама заливается слезами:

–На кого же ты, девка?.. совсем бесноватая!

Марийка плачет, её трясёт, руки дрожат, тело тоже, голос хрипит. Это даёт сил старой Аяне:

–В дом ступай! К сыну иди, бездумица! А утром всё ладно будет. Поняла? Поняла меня?

Марийка покоряется. Её голова опущена, плечи дрожат, она плачет, но идёт назад, к жизни, а Аяна остаётся ждать Гальне и смерти. До прихода уже недалеко – Аяна умеет определят время по положению звёзд.

***

–Лидию только изведи, – просит Аяна, когда Гальне протягивает ей подготовленный кубок, – всеми богами прошу. Дрянная она.

–Изведу, – обещает Гальне.

И лжёт. Извести не извести, но накажет. А больше того ничего не будет. Да и как может быть здесь смерть Лидии, если не задумалась Аяна над простым: а откуда взяла Лидия магию и знание, чтобы сделать такой подклад? Задумалась бы, да кое-что поняла.

А обращалась Лидия к Гальне, только не сказала, кому зло нести собралась. Гальне решила, что Лидия, как и все несчастные красавицы, от соперницы избавляется, а теперь поняла – не на соперничество было, а на дитё.

Но сделала ведь, сделала и не спросила. И сама не сразу смекнула. Много, конечно, ведьм по округе, и если задаться целью, кого хочешь найти можно, но тут Гальне сама в лужу села.

Поздно, впрочем, страдать, когда исправлять надо.

–Ты пей, – говорит Гальне, – а дальше магия сама пойдёт. Пей и прощай.

Она надеется ещё, что у Аяны страх проснётся, что раздумает она, Марийку выберет в жертвы, но куда там! У Аяны страха давно нет.

Не любит она невестку, но всё же жертвует собой, потому что любит сына. А сын выбрал неугодную ей. Но так боги ему судьи, а она должна его выбор лишь поддержать и защитить.

Пьёт Аяна последний глоток, и теперь ничего уже не изменишь.

–Прощай, – Гальне прикрывает глаза, она так и не научилась смотреть на чужую смерть, хотя в свете костра много раз видела свою собственную и ждала её покорно.

Аяна не отвечает. Она уже не сможет ответить.

–Что вы делаете? Что вы…– Марийка! Чёрт принёс! В окно увидев, выскакивает на крыльцо. – Вы…

–В дом иди, – велит Гальне, – иди и помни: спасла тебя Аяна и семью твою от лихого. И сама она лихая…была.