Лес

Осень в этот год выдалась холодной. Солнце редко радовало обитателей позабытого села теплом и светом. Зато ледяной ветер уже несколько долгих недель не желал покидать этот тихий уголок. Его завывания разбудили Юлия и в это снежное утро.

От пробирающего до костей холода не спасали ни ветхие стены старенького домишки, ни плотное одеяло, ни шерстяной свитер, связанный заботливыми руками любимой бабушки.

Распахнутые глаза. Тело болело. В голове каша. Стоило маленькому русоволосому мальчику проснуться, его бетонной плитой вдавило в матрас тревожное, гнетущее чувство, тянущееся в самые укромные уголки души  ребенка. Чувство это не имело под собой никакого рационального объяснения, но отмахнуться от него никак не удавалось.

«Должно случиться что-то плохое», – набатом стучало в голове.

Сердце забилось в груди загнанной птицей, пальцы на ногах будто свело судорогой. Ни самоуспокоение, ни мысли о дорогой сердцу сестренке и любимых мультиках не могли умерить нарастающего беспокойства. Несколько минут он так и пролежал, не в силах скинуть неподъемный груз, и только беззвучно открывал рот, пытаясь не то заговорить, не то просто глубже вдохнуть.

Однако чувство это, подобно волне, резко схлынуло, позволив ребенку сделать первый долгожданный вдох.

Он будто проснулся от затянувшегося кошмара. Морозный воздух ударил в голову и засвербел в глотке. Юлий свесился с постели и закашлялся. Опомнившись, он изо всех сил сдавил рот потными ладошками – он дома не один, шуметь нельзя. Разбудишь сестру – заплачет, бабушку – так у нее давление подскочит, отца – подскочит он сам и раздаст тумаков. Юлий снова рухнул на жесткую подушку, стиснул пальцами одеяло и прикрыл глаза, пытаясь выровнять дыхание.

«Что это было?» – из путаного вороха мыслей именно эта отделилась первой. – «Такого раньше не случалось… Только бы не заболел снова, итак в том месяце сестра простыла – половина бабушкиной пенсии на лекарства ушла…»

Мальчик нехотя развернул одеяло, сел на скрипучей кровати и опустил ноги в милые домашние тапочки с грязно-серыми заячьими ушами. Все еще одолеваемый смутой, он поплелся в ванную комнату. Она встретила его неожиданным теплом.

«Кто-то в кой-то веки встал раньше меня? Да еще и ванну так пропарил… Бабушка будет недовольна, нечего воду понапрасну лить, итак деньги на исходе», – подумалось ребенку, не по годам осведомленному о тяготах суровой взрослой жизни.

Но, как бы ни хотелось остаться в теплой ванне или завалиться на манящую обещаниями сладких сновидений кровать, такой роскоши нельзя было себе позволить. Уроки начинались уже через час и надо было ускориться, чтобы снова не получить выговор за опоздание. Быстро почистив зубы и умывшись, Юлий пошел собираться в ненавистную школу.

«Математику положил, литературу положил, географии и биология тоже тут. С физ-ры уйду, а то опять вещи из раздевалки украдут», – размышлял мальчик, проверяя рюкзак.

Наконец закончив все рутинные утренние процедуры, нацепив на тощее тело пресловутую школьную форму, Юлий спустился на первый этаж.

«Потрясающе, завтрак отменяется», – подумалось страдальцу, только открывшему холодильник.

И впрямь, в данном случае даже «мышь повесилась» не скажешь, ведь это значило бы, что за дверцами этого бесполезного в сей момент предмета быта скрывалось хоть что-то потенциально пригодное для употребления. Но это, увы, было не так.

«Этот алкаш даже хлеба купить не может собственной матери и детям?» – вид пустого холодильника и мысли о непутевом родителе рождали в ребенке злобу, обжигающую своим смертельным холодом. Не желая более копаться в себе и изводиться желчными мыслями, мальчик захлопнул дверцу холодильника, напоследок яростно сжав ручку.

«Если этот козел не хочет заботиться о нас, я решу все сам!»

Юлий бесшумно прошел в кладовую и, забравшись на шаткую табуретку, достал с предпоследней полки жестяную банку из-под кукурузы.

«Неужели он допился до того, что не помнит, сколько денег клал в свою заначку? Ведь еще ни разу не заметил пропажи. Без разницы, мне же лучше».

Юлию помнилось, что с прошлой его вылазки за отцовской заначкой денег там в разы поубавилось, но все же он нашел, чем поживиться. Порывшись в тайнике, маленький наглец вернул все на свои места. Ну, кроме одной единственной помятой голубой бумажки, перекочевавшей в карман идеально выглаженных школьных брюк.

Крадучись он вышел в коридор. Скрип половиц. Юлий скривился от досады – вечно он забывает о любящем петь от малейшего касания поле. Поднявшись на носочки, он дошел до старой, еще советской двери, сдернул куртку с крючка, стащил ключи и шарф с тумбочки и выскользнул в тишину зимнего утра.

***

В объятиях морозного ветра ему стало легко. Затхлый воздух не давил на виски, тревога не сжимала в объятиях, ноги не гудели от вечного хождения на цыпочках. Он с удовольствием ступал в глубокую снежную насыпь, слушал хруст снежинок под ногами и разговоры леса. Юлий обернулся к теснящимся у тропинки деревьям. Они точно разговаривали. Люди их не понимали, Юлий их не понимал, но они абсолютно точно разговаривали. Он это слышал. Шелест и хруст, треск и скрип… Это их язык.

«Может, для них наша речь – скрип», – он погладил ближайшее дерево кончиками пальцев.

Это было глупо, по-детски глупо. Но ему всегда казалось, что из дупел и из-за крон на него всегда смотрят чьи-то пытливые глаза. Хотят о чем-то поведать, но не могут.

Он отчаянно пытался услышать и понять, потому всегда огибал село по дуге. Избегал полупустых темных улочек, по которым нехотя волочились уставшие взрослые и озлобленные дети. Он шел у самой кромки леса, иногда забредал чуть глубже в чащу и долго, внимательно слушал.

***

Глухой удар ветки об оконную раму и тревожный треск старого дерева. Пара щепок падает прямо на раскрытую тетрадь. Сейчас он в классе, а обожаемый лес видится таким близким и одновременно недоступным через мутные окна класса географии. Раиса Константиновна что-то монотонно зачитывает из учебника, пока ученики бессовестно клюют носом. Кажется, она говорила что-то про Кубу и ее тесную связь с Советским Союзом.

«Хорошо, наверное, на Кубе», – подумал Юлий и принялся рисовать в тетради остров с пальмой посередине. На пальме этой висели бананы, а под ней лежали коксы, и все равно, что на одном дереве они расти не могут. Поразмыслив, он нарисовал под пальмой бабушку, что держала за руку маленькую Васю – дорогую сестренку Юлия. Отца рисовать не хотелось по понятным причинам, себя – по непонятным. Отчего-то себя в этой картине он просто не видел.

Тяжело вздохнув, он перелистнул страницу. Нечего думать о несбыточном. Едва ли его семья сможет выбраться из свой глуши. Хоть на Кубу, хоть куда-нибудь еще.

С назойливой трелью звонка все как по команде подняли головы. Юлий, его одноклассники, Раиса Константиновна… да и вся школа наверняка. Так было вчера, так будет завтра, и каждый последующий день, покуда стоит этот обветшалый оплот знаний.

Наскоро покидав вещи в портфель, Юлий вышел из класса, а потом и из школы. Ни с кем не здороваясь, ни с кем не прощаясь. В этом месте действовало одно правило:

«Человек человеку волк», – проговорил он про себя, обходя группу особо опасных зверей.

Они были стаей, которая только и ждала случая напасть, учуяв запах крови. И не имело никакого значения от чужого или же своего. Они нападали без разбору. За малейшую провинность, за малейшую слабость. Это закон леса человеческого.

***

Снежный настил принимал его всегда, лес ждал его любым. Cильным, слабым, разбитым. Ему было все равно. Для леса он был другом. Безмолвным, но верным, ведь, сколько бы он ни уходил, он всегда неизменно возвращался к границе лесных владений. Он гладил огрубевшую кору, зарывал в землю опавшие желуди и отломанные кем-то ветви, в надежде, что и из них сможет вырастить новых друзей. И вновь слушал.

С новым порывом ветра ему в лицо прилетела мелкая снежная пыль – покрывало, слетевшее с тоненькой подрагивающей веточки. Деревья тревожно загудели, а в просветах между ними мелькнули смутно знакомые силуэты с ранцами.

«Волкам ранцы ни к чему».

***

Снежный настил принимал его всегда, лес ждал его любым. Cильным, слабым, разбитым…

«Может ли человек предчувствовать свой конец? Может ли этот самый конец привидеться во сне, а потом забыться, оставив после себя лишь обреченную неизбежность и тихую панику?»

Юлий шел, спотыкаясь и падая, но надежные друзья-дубы всегда были рядом, подхватывали его. Подставляли стволы, чтобы он мог уцепиться и устоять на ослабевших ногах. Они то затихали, скорбно смотря на кровавую дорожку, тянущуюся за ребенком, то начинали перешептываться где-то над его головой.

В желудке неприятно посасывало, лицо жгло от ран, опустевший карман жег бедро, а пальцы продолжали касаться грубой коры. Так Юлий и вышел к тропинке. Узенькой тропинке к дому с покосившимся заборчиком и прохудившейся крышей. С трудом отодрав ладонь от ствола, Юлий сделал первый неуверенный шаг к своему мнимому пристанищу. Затем еще один, еще и еще…

У калитки колени подогнулись, и Юлий полетел прямо в снег. Он смягчил удар.

«Он тоже друг?»

Наверняка. Кажется, он притупляет боль. Ведь одеревеневшее от холода тело уже ничего не чувствует, верно?

Юлий перекатился с колен и прислонился к калитке спиной. Ветер принес запах сладкой выпечки.

«Откуда бы ей здесь взяться?» – Юлий чуть вздернул подбородок, принюхиваясь, попытался опереться на калитку и встать, но, шикнув от боли, вновь повалился наземь.

Еще один рывок, и он увидел бы силуэты в окне избушки. Увидел бы отца. Трезвого. Впервые за последний год. Увидел бы весело щебечущую Васю у него на руках. Увидел бы бабулю, торопливо накрывающую стол к его приходу. А они увидели бы его. Но на этот единственный рывок попросту не было сил.

Взгляд блуждал в чаще, пока отяжелевшие веки не сомкнулись под гнетом боли и усталости.

***

Распахнутые глаза. Тело болело. В голове каша… 

Еще почитать:

Любовь, вещь таинственная…

155 сантиметров счастья

Дьявольские горошины

Жаркий день