Кулуар

Обшарапанные стены с безвкусными фиолетовым обоями навевают какое-то непонятное раздражение и апатию. Подошвы приклеиваются к липкой жидкости, разлитой по полу. Ступени ведут вниз, закручиваясь зигзагом. Может показаться, что ты спускаешься все ниже и ниже в какой-то подвал, но это не совсем так. Этот подвал — гнездо современной поэзии. Катакомбы, в которых прячутся те, кого отвергает мир сверху. Их не хотят признавать и одаривать, потому что сегодня никому уже и не уперлась поэзия; они каждый день борются с реальной жизнью и каждый день проигрывают, но здесь, в тусклом свете старой люстры, на заляпанном пивом и блевотой полу, они — короли андерграунда, и сегодня ночью никому не сбить с них эту корону.

Каждый писательский сабантуй проходит с размахом и пафосом. Да, они не звезды. Но один раз в месяц можно ими притвориться. Они позируют фотографам под светом импровизированных софитов. Рассказывают друг другу о новых произведениях, о которых их никто не спрашивал. Раздувают груди, как петухи, теребят меха и воротники, жеманно прислоняются друг к дружке щекам, имитируя поцелуй. Праздник самолюбования, карнавал пафоса и лицемерия, скрывающий по-настоящему травмированные души.

Единственный островок искренности здесь — ты. Поэтому мы с моим лонг-айлендом присядем рядом с тобой. Кстати, я совершаю кощунственное преступление, покупая лонг-айленд, ведь поэты пьют только пиво или чистую водку. Пьянство для поэтов — эзотерический ритуал, и его величество алкоголь не нуждается ни в каких там приукрашениях.

У входа в бар я наткнулась на нашего с тобой общего старого знакомого с раздвоением личности. Вместе с какой-то курящей компанией он пил водку из горла и хохотал на всю улицу, потрясывая своими подбородками. Когда я поравнялась с ними, он поприветствовал меня широким взмахом руки и потянул ко мне свое лицо. Наш раздвоенный друг ужасно самовлюблен, и при встрече всегда горделиво подставляет щеку для поцелуя. Хотя, на паре пьянок он пробовал поставить незнакомцу для поцелуя руку. В любом случае, я тоже знаю себе цену. Я приблизилась к нему развернув голову вправо на сорок пять градусов. У нас с ним идет перманентное соревнование по себялюбию, и я пока не собираюсь ему проигрывать. Наши щеки соприкоснулись, и мы отпрянули друг от друга. На его лице появились следы недовольства. Я могла бы покурить вместе с ними, но от их пафосных речей искрит воздух, а мне такая обстановка сегодня что-то не очень, поэтому я вежливо скрылась в этом тесненьком баре.

Хорошо, что я подсела к тебе. Ты искренне рада мне, я вижу. Ну, а если даже и не искренне, тебе удаётся заставить меня чувствовать себя в своей тарелке. Меня это устраивает.

Пока мы с тобой флегматично перекидываемся новостями, на сцену один за одним выходят выступающие. Они читают, поют, танцуют, выдавливают из себя всю экстравагантность, на какую способны, только вот их практически никто не слушает. Такое вот негласное правило поэтических вечеров: хочешь, чтобы тебя слушали- приводи свою группу поддержки. Потому что на самом деле в богемной тусовке всем плевать на твои стихи и шлягеры. Единственное, что беспокоит здесь каждого- свое творчество. Люди приходят, чтобы быть услышанными, а не чтобы слушать. Когда поэзия в тебе бурлит, шкварчит и вырывается наружу, то тебе уже неважно, что за публика собралась в баре; тебе нужно выплеснуть все свое творчество на окружающих и ждать, когда это цунами креативности накроет их с головой. Иногда это цунами больше похоже на всплеск в луже, но разве волнует это творца, которого распирает гордость за свое произведение?

Гигантское разочарование юных поэточек и музыкантов: они идут сюда в надежде найти единомышленников, но находят в лучшем случае самовлюбленных самопровозглашенных мэтров. В худшем — скучающих дядек, мечтающих «завалить» поэтессу. Когда-то ты сказала, что если бы у всех людей были семьи, любимые и личная жизнь, поэтические салуны бы опустели, а я с тобой поспорила. Сегодня, пожалуй, я бы уже не стала спорить.

Алкоголь льётся рекой. Но из-за того, что почти все в этом зале перебиваются копейками, алкоголь дешевейший. Официанты сбились с ног, разносят бокалы по столиками, но в их измученных глазах почему-то читается… презрение. Но да что эти халдеи понимают в великом-то!

— Я на днях выступала в библиотеке, — аккуратно начинаешь ты, томно постукивая ногтями по кружке. — Видела там того типа из союза литераторов, Пивсона, ты его наверняка знаешь. Он пришёл такой опухший, такой никакущий. Видно, что с бодуна. Жалко мужика, так опускается. А ведь писал прекрасные баллады, гениальные баллады!

— У него проблемы с деньгами? Кем же он работает?

— Да никем он не работает, только бухает. Ждет, когда станет знаменитым и его песни начнут приносить ему деньги. А обычной работой ему заниматься зазорно, — ты поправляешь чёрную кофточку на плече и шмыгаешь носом. — Не знаю, после таких заявлений, мужчина для меня, будь он хоть сто раз гениальный, перестаёт быть мужчиной. Ну не дело это, понимаешь? У меня с собой какие-то вафли были, печенье, несла к чаю, так мне его так жалко стало, что я ему их и отдала. Пусть хоть что-то поест дома. Он обрадовался так, глаза на мокром месте. Говорит: «Давай за это провожу тебя до самого дома». А я знаю, что у него денег нет, и ничем он меня и отблагодарить не может, кроме как так. «Ну пошли», — говорю. Кошмар, конечно, что такие люди, талантливые, остроумные, интеллигентные по сути уничтожают сами себя. Нас скоро совсем не останется: поэтов, музыкантов, писателей. И не из-за плохих условий, не из-за роста цен на жизнь. Просто мы сами себя ликвидируем, как никому ненужную прослойку.

Я, конечно, могла бы что-то тебе возразить. Но во мне около пятиста миллилитров алкоголя и две таблетки кодеина. Извини, но, наверное, я не в том положении, чтобы спорить.

Компания позади нас изрядно накидались. Постоянно слышны грубые окрики и пьяный смех из-за их столика. Хуже всех из них ужрался дрыщеватый пацан в очках и соломенной шляпе. Мне кажется, он вообще уже не отдаёт себе отчёт, что с ним происходит. Например, только что со сцены ушла девочка, которую он постоянно обрывал своими выкриками «Неинтересно!», «А сиськи в конце покажешь?». Девочка совсем молодая, маленькая, худенькая. Она у нас новенькая. После каждого его выкрика она беспомощно оглядывала зал, ища поддержки. Некоторые зрители улыбались ей, но затыкать дебошира никто не спешил. Она уже начала сбиваться и путать слова, чем только раззадорила компанию. В какой-то момент она даже обратилась к ним в микрофон.

— Послушайте, ну имейте совесть! — её глаза блеснули то ли от света, выставленного прямо в лицо, то ли от чего-то ещё. — Вы же пришли на поэтический вечер! Я Вам больше не буду читать свои стихи!

— Ну наконец-то! — гаркнул дрыщ на весь зал и смачно рыгнул. Его стол взорвался от гогота. Девочка-поэтесса торопливо ушла со сцены. Боже, у неё же даже был пластиковый череп в руках для антуража. Наивные новички, которые летят, как мотыльки, со своим искренним и личным творчеством в нашу венерину мухоловку.

В зале тем временем появляется молодой мужчина в блестящих сапогах по колено. Он надменно поправляет причёску и не глядя по сторонам идёт к бару. Он знает, что он легендарный поэт и бард, и даже если это знание доступно только ему одному, он несёт свое «я» гордо и величаво. Вот он поравнялся с нами и жеманно наклонился к тебе за поцелуем.

— Ой, ну надо же, и ты здесь!

Он обменивается с тобой безразличным лобызанием и уходит к следующему столику. Зычно постукивают каблуки его блестящих сапог. Оказывается, он знаком с бухущей компанией. Он весело подсаживается к ним и манерно закидывает ногу на ногу.

На сцену выходит какой-то невзрачный дядька. Он лучезарно улыбается всем, признается в любви имениннице и начинает читать какой-то трогательно детский и нескладный стишок про кошку.

— Скучно! Задолбал! — орёт дрыщ в шляпе.

Господин в сапогах наклонился к нему.

— Это же наш друг!

— Ой! — икает дрыщ, — Тогда браво, Эрик, давай ещё!

— Элвин, — поправляет его господин в сапогах и снисходительно улыбается. Да, вот такие дурачки его порой окружают!

Но вот в зал входит, наверное, какая-то настоящая жемчужина нашей стразовой тусовки. Входит полная женщина с огромной, как два мяча для пилатеса, грудью, вся укутанная в меха. С ней под руку её спутник — тоже в пышных мехах, но сам, в отличие от них, слегка полинялый. Не глядя ни на кого, они идут прямиком к имениннице, и я уже слышу какой-то благовейный ропот по всему подвалу.

— Кажется, это кто-то известные?

— О дааа…, — ты не сводишь глаз с женщины в мехах. — Я тебе про неё рассказывала.

— Чем же она известна?

— В основном тем, что чуть не села за распространение и написала об этом пару песен. Чудом сейчас на свободе.

— Наверняка кто-то помог?

Ты усмехаешься.

— Может быть даже этот меховой кавалер.

Меховая парочка приближается к имениннице, все трое улыбаются, целуют друг друга в щёчки, начинают разговор, но в этот момент к ним подлетает фотограф. Маленькая и толстенькая, как колобок, она при этом очень расторопна. Разговор прерывается, дама в мехах и именинница выставляют ноги вперёд и позируют, меховой кавалер позирует с ними, но он в этом ещё новичок и поэтому выглядит как обезьяна с маленькой головой на широком волосатом тельце. За колобком-фотографом подбегает ещё двое любителей с фотоаппаратами. Женщина в мехах жеманно улыбается и кладёт руку на грудь своему спутнику. Черт, на самом деле это классно. Нас не зовут на звёздные ковровые дорожки, но нас это не волнует, и мы самостоятельно имитируем их. Каждый из нас может почувствовать себя суперзвездой, вертясь перед камерами. Позже эти снимки и видео попадут в репортажи, которые мы же сами и будем смотреть и обсуждать. Круто жить в мире, где ты сам себе папарацци, кумир и поклонник.

Ну ладно, наши фотографы работают почти беспрерывно, со сцены вещает очередной творец, а мне пора бы подышать свежим воздухом и зайти в дамскую комнату. Я поднимаюсь со своего места, извиняюсь перед тобой и, пытаясь плавно обогнуть вереницу фотографоманов, направляюсь к лестнице. Поднимаюсь в полумраке по крутым ступеням и оказываюсь лицом к лицу с ночным московским небом. Я глубоко вдыхаю городской воздух, который после закрытого помещения бара кажется спасительным.

В паре метров от меня опять курит раздвоенный. Рядом с ним флиртуют и хихикают какие-то две тётки. Завидев меня, он нежно гладит одну из них по спине, шепчет ей что-то на ухо и вразвалочку идёт в мою сторону.

— С чарующей ночной датой постмодернистского магического циферблата, — начинает ворковать он. — Ты уже ознакомились с моими новыми экспромтами?

Да епт! Я буквально ощущаю, как свежий ночной воздух вокруг становится душным и тяжелеет от его давящей эксцентричности. Я грустно вздыхаю.

— Ну е-мае, Тём, давай не сейчас.

Он пожимает плечами.

— Ну ладно.

Из наружного кармана он достаёт здоровую флягу и залпом делает из неё глоток.

— Че, даже выпить со мной откажешься?

Я снова вздыхаю.

— Да нет, выпить не откажусь.

Я делаю глоток из щедро предложенной фляги и морщусь. Естественно, у него там не сладенький глинтвейн. Раздвоенный встаёт рядом со мной.

— Ну а все-таки, лапушка, заечка, может ознакомишься? Сочинил тут нечто сюреально-эпохально-жениальное на неделе.

— Да Тем, я уже ознакомились.

— Оу… Правда?

— Конечно правда, Тёма. Ты же превратил наш с тобой диалог в вотсапе в твой личный блог имени тебя!

Со мной и ещё как минимум с десятком наших общих знакомых. Сколько раз бывало, что на тусовке у всех почти одновременно пищит телефон, чтобы уведомить о новом послании от Тёмы. Раздвоенный хихикает.

— Да, вот такой вот я, гениально-нереальный король спама.

Я не очень-то воодушевленно вздыхаю. Он замечает это и разряжается громким смехом. Сигарета выпадает из его руки и остаётся им не замечена.

Я все также не поддерживаю его смеха. Меня что-то немного утомила прошедшая неделя, и это мероприятие, и весь этот маскарад творческих образов. Я перевожу взгляд на раздвоенного. На минуту я задумываюсь, что бы ему сказать, но оставляю эту мысль. Он замечает мою неразговорчивость.

— Да, увы, это так. Паяцу надо все время носить маску шута, чтобы быть приближенных к королю, — грустно улыбается он и неторопливо делает глоток из фляги. Голос его становится как будто тише и спокойнее.

— Твою маску уже и не отличишь от тебя самого.

— Знаю, — усмехается он и в глазах его снова появляется хмельная безуминка. — Вот попробуй угадай, кто сейчас перед тобой: мудрый Артемий или сумасшедший Илюха?

Уставшие курить на ветру тётки направляются к клубу. Попутно одна из них подмигивает раздвоенному. И тот, мигом подхватил обе свои личности, бежит за ними. Хоть тётки на мой взгляд и не очень, но их как раз две: одна для разговоров о поэзии и философии с Артемием, а другая для непристойных утех Илюхи.

Столичный осенний воздух перестаёт ласково освежать. Теперь он обжигает меня холодом. Верный знак, что мне пора внутрь. Бросив последний взгляд на похожую на надкусанный блин луну, я ныряю обратно в наш кулуар. Скольжу мимо обшарпанных стен, мимо пустой стойки для хостес, мимо гардероба, завешанного так, что некоторые куртки и сюртуки валяются под ногами. Из зала слышен чей-то тонкий голос в микрофон, но я заворачиваю в противоположную сторону. Туалетные комнаты общие. В самой первой из них дверь раскрыта нараспашку. Парень из-за шумного стола пристраивает дрыща в шляпе над унитазом. Тот что-то горланит и вообще не соображает, где находится. Завидев меня, его товарищ оголяет зубы в пьяной улыбке, больше походящей на оскал.

— Желаете ли присоединиться, мадемуазель? Он уже готов, — выкрикивает товарищ, и в глазах его я вижу тупое алкогольное веселье, бескрайнее, как дым, окутавший уже весь бар полностью. Дрыщ кидает взгляд в мою сторону и неумело подмигивает. Интересно, он в курсе, что сейчас стоит с расстегнутыми штанами? Я вспоминаю девочку со сцены. Вот на неё этот пассаж произвёл бы шокирующее впечатление. Но я птица бывалая, поэтому я пожимаю плечами и спокойно оставляю их наедине. Я уже несколько лет варюсь в андеграундном творческом котле, меня не удивить перепившим юнцом с вялым пенисом.

Когда я выхожу в зал, там вовсю орёт музыка. На сцене дама в мехах, и она на удивление хорошо держит публику. Я сажусь к тебе и молча отправляю себе в глотку оставшееся содержимое стакана. Ты понимающие смотришь на меня. Самая душевная беседа — та, в которой слова не нужны. Дама в мехах начинает петь. Её голос грубоват и сипловат, хоть и хорошо поставлен. Но она закрывает глаза и блаженно расслабляется на сцене, усиляя голос на высоких нотах и мощных проигрышах. Она действительно не думает об этом зале. Она просто кайфует и наслаждается собой. Но залу именно это и нужно. Все вокруг заряжаются от неё этим расслабленным настроением и постепенно выходят из-за своих столов танцевать. Выходят старики и молодые, пьяные и ещё не очень, красивые и страшные, как ядерный взрыв. Честно говоря, танцевать из нас не умеет практически никто, поэтому танцпол сейчас напоминает мне многощупальцевую гидру, которая корчится, проткнутая гарпуном. Среди этого смешного клубка именинница выделяется ярко-голубым пятном. Она кокетливо извивается, и её женственная фигура в обтягивающем блестящем платье похожа на силуэт змеи, завораживающей и манящей. Я вижу, что все в зале зачарованно смотрят на её танец, но подойти слишком близко не решается никто, кроме её жениха.

Мы с тобой как две светские алкоголицы наблюдаем за плясками гидры со стороны. Словно из-под земли перед нами возникает господин в сапогах и протягивает тебе свою холеную руку. Ты тщетно пытаешься отказаться, но господин в сапогах не знает слова нет.

— Я настаиваю, — нежно произносит он, глядя на тебя с поволокой. Ты неохотно встаешь, надеваешь кардиган, и господин в сапогах тянет тебя на танцпол.

Как же сложно в разгар этого сумасшедшего праздника определить, кто весел по-настоящему, а кто симулирует. Посмотри, все эти ломаные жесты, эти жеманные шутки и вспышки «нитаковости» направлены на зрителя, и их хозяева ждут реакции публики. Посмотри на Артемия-Илью. Где кончается его настоящее лицо и начинается играние роли? Насколько далеко он зашёл? Насколько глубоко уже сам поверил в свое безумие? И насколько далеко зашли мы все?

Когда начинается медленная песня Нирваны, вы с господином в сапогах обнимаетесь и начинаете кружиться в танце. Он на голову выше тебя, и через твою голову смотрится в зеркало за спиной бармена. Судя по его улыбке, ему нравится то, что он видит. Когда ты поворачиваешься ко мне лицом я вижу, как глубоко ты закатила глаза. Он совсем не следит за тобой и кружится в своём ритме, в несколько раз быстрее твоего. Тебе некомфортно поспевать за ним, поэтому ты печально смотришь в стороны и часто дышишь.

Я бросаю взгляд вам на ноги и с удивлением обнаруживаю, что на ногах у него обычные чёрные кроссовки, а от щиколотки до колена тянутся кожаные гетры. Высокие роскошные блестящие сапоги господина в сапогах — фальшивка. Как и все вокруг меня. Я допиваю вино из оставленного тобой бокала и двигаюсь к выходу