Кото-Пес/КатХунд/ГатасКалос. Тайна происхождения странных детей с мурлыканием и лаем

Котопёс там — преимущественно второстепенный персонаж, не обладающий интеллектом. Обе половины этого существа то и дело сражались между собой так, если бы они были нормальными животными.

Режиссёром этих короткометражек небезызвестной вселенной был Леон Шлезингер, умерший в 1944 году, а потому, согласно американскому законодательству, никто из нас этот мультсериал про этого персонажа мог бы и не увидеть в 1998 году, ибо тогда ещё не минуло и 70 лет после смерти автора.

Вообще, тема соединения различных зверей с головами по обе стороны туловища в литературе и кинематографе далеко не нова — она встречалась и раньше, но вот канули в Лету и Тяни-Толкай из истории доктора Дулиттла/Айболита — в русской версии, и Мистер КрокоКот… А именем Котопса именно в нашей стране иногда называют магазины для домашних питомцев…

Лично я обладаю двумя различными версиями происхождения этого странного зверя. И нет, к самому одноимённому мультсериалу они не имеют никакого отношения, да и модное ныне слово «фанфикшн» я не то что не переношу на дух, а просто ненавижу до звериной чистоты.

Первая версия у меня гласит, что Котопёс и ему подобные десять братьев и сестёр — плоды любви антропоморфных животных — Фурритов, как я их называю, рыжей кошки Байры Биман и метиса лабрадора с ротвейлером — Тревора Баркера.

Многие жители Дракониана приписывали рождение столь необычного потомства к ужасным последствиям трагедии на острове Никуроден, когда атомная бомба угодила в реакторы Астральной Электростанции и стёрла одноимённый город на нём с лица земли. Погибло тогда шестьдесят четыре тысячи обитателей. И только потом выяснилось, что это был чей-то глупый и жестокий эксперимент. Но есть и другая, более мрачная история, которую я Вам сейчас поведаю.

Итак, позвольте мне начать повествование.

«В давние времена жил на свете один знаменитый учёный. День ото дня трудился он с одной единственною целью, которая, подобно чуме, поразила тогда абсолютно всех деятелей научного мира — вдохнуть дыхание жизни в бездыханное тело или хотя бы создать прибор, способный искусственным путём поддерживать её.

Многие из подопечных Рутения Мортифера — таково было истинное имя того гения; имя внушающее людям всего мира великий ужас и презрение, одно лишь упоминание на первых полосах газет о созданном им Существе рождало в сердцах чопорных владельцев домашних питомцев неописуемую ярость и вызывало порою собрание рвотных масс у тех, кто был особенно жалостлив и впечатлителен

(Ибо ветра всенародного бесчестия и негодования давно разнесли по миру злую весть о его доселе неслыханном злодеянии), — заканчивали свои дни в белокаменных стенах лаборатории, но ни под каким предлогом тот даже не стремился прекращать свою деятельность.

С тем упорством, свойственным скорее Виктору Франкенштейну, с каким Рутений, по обыкновению своему, принимался за работу, он не мог не заметить, что труды его не оставались незамеченными, и в скором времени дали свои горькие плоды.

Мысль о тех чудесах, на которые только могла быть способна современная наука, воплощая порой даже самые немыслимые и таинственные вещи в реальном мире, с упоением описанные незадолго до этого лишь в фантастических романах Герберта Уэллса и новеллах Карла Грунерта, будоражила воспаленный разум нашего гения, желавшего познать все тайны природы, а потому изучение известных трактатов, таких как «Проблема оживления организмов»* и многочисленные рассказы об ошеломительных и потрясших весь мир открытиях в те годы, когда впервые через сосуды изолированной рыбьей головы вместо сгустков крови протекал содержащий соль раствор, или когда человеческое сердце продолжало биться вне грудной клетки, подключенное четырьмя трубками — по числу камер — к аппарату, почти всегда оставляло его неудовлетворенным, а те средневековые и позабытые авторы алхимии, сулившие за постижение запретных страниц Парапельса и Альберта Великого сделку с силами Преисподней, казались ему в равной степени ничтожными и примитивными.

Как Титан-богоборец из древнейшего мифа, Рутений возжелал нечто большее, гораздо большее, чем просто постараться оживить мертвую материю, как это было в первые дни Сотворения мира.

На специальных столиках, как вспоминали очевидцы — те из немногих ассистентов, с кем доводилось работать Рутению — рядами лежали отсеченные от своих тел собачьи и кроличьи головы. Через множество трубок к ним подавалась питательная жидкость, и с каждой её каплей постепенно возвращалось сознание к животным, а пробуждение сопровождалось такой острой болью, будто их поместили в чан с серной кислотой.

Если кому и доводилось хоть раз видеть в глаза тот прибор, что питал насыщенной кислородом кровью сосуды подопытных зверей, то обязательно замечал, что ничего оригинального в приспособлении Рутения не было — на верхнем отсеке каждого из аппаратов располагалось изолированное сердце животного, которое качало кровь, а пониже в тазу лежали насыщенные кислородом лёгкие, вздувающиеся, как воздушный шар♨??, при поступлении кислорода через насос, а уже под этой конструкцией в тарелке лежали на столе собачьи головы. У кроликов же они, конечно, были зафиксированы.

Проводя свои дни в строгом уединении своего кабинета, Рутений все это время не сводил глаз с подопечных, сосредоточив исключительно на них все своё внимание и стараясь не упустить ничего.

В первые минуты эксперимента, который практически ничем не отличался от тех, что проводили ученые с мировым именем, и который был значимым в жизни самого Рутения, все проходило более благополучно — при ярком освещении зрачки зверей сужались, превращаясь в подобие щели в мышиной норе. Глаза? непрестанно моргали от малейшего дуновения ветра, уши содрогались от мощнейшего удара молота по столу, и звук тот был подобен звону кинжала для несчастных подопечных, а резкий запах одеколона или хлороформа угнетал их и заставлял то и дело облизывать нос.

Также головы давали себя погладить, ластились, как если бы они были живые в полном смысле этого слова — не были бы отсечены от туловища. А когда пинцетом подавали собакам свежий кусок мяса, а кроликам — лист салата, головы нюхали это и хватали языком.

В считанные доли секунды предложенные яства оказывались по другую сторону пищеводной трубки. Собачьи головы широко разевали пасти, но ни единого звука в виде присущего каждому здоровому псу лая или воя издать уже не могли…

Но вскоре даже для Рутения настала пора неудач — одна за другой кроличьи и собачьи головы начинали биться в диких конвульсиях с такой силой, что трубки, к которым они были присоединены, обрывались, словно верёвки, языки вываливались наружу, толстые, как сардели, из поврежденных вновь сосудов фонтаном хлестала кровь, а в глазах, где читалась вся горечь осознания их жуткого положения, вторично и уже навеки затухало пламя жизни…

Но Рутения было уже не остановить. После нескольких тягостных недель, когда почти все его подопечные восходили в небесную обитель по Радужному Мосту, он прознал о том, что у одного из его коллег пёс по кличке Лазарь находился между жизнью и смертью, и ради спасения своего любимца учёный решил прибегнуть к уже известным достижениям и несколько усовершенствовать их.

Так началась кропотливая работа над проектом, финальным штрихом которого планировалось создание кибернетического пса, механическим телом которого велось управление от его головы. Все это проходило под грифом «совершенно секретно«, и на протяжении долгих лет общественность держали в неведении.

Стоит ли говорить, с каким томительным нетерпением Рутений сам желал достичь превосходства среди даже выдающихся деятелей науки своего времени? О, он ждал этого — нет, скорее, со свойственной ему одному одержимостью и исступленной страстью проводил он дни и ночи в своей лаборатории, где то и дело искрилась электроника, работающая на нейтронной мегалоплазме.

Но ни ему, ни тому создателю собачьей версии Доктора Дроида** не дано было усвоить горькой истины, заложенной ещё в трудах Сэмюэля Джонсона -какими бы благими намерениями не руководствовался человек, на что бы он ни шёл во имя Великой цели, последствия его деяний всегда неизбежны, непредвиденны и несут одно лишь зло и горе.

И вот в один из таких дней Рутений как-то явил миру нечто более невероятное, чем светило науки, пересадившее собаке вторую, более молодую, голову***.

На столе, с зондом в пастях, расположенных по обе стороны туловища, лежал странный гибрид кота и собаки — оба рыжего окраса шерсти, — чьи органы и брюхо были аккуратно сшиты между собой, словно тряпичная кукла, а на два организма приходилась одна селезёнка.

После того, как прервалось дыхание кошачьей половины, пойманной Рутением на безлюдной улице города, и прекратилось сердцебиение собачьей, гений начал вкачивать в них кровь из своего аппарата, а затем схватился за электрошокер.

Лишь импульсы электроэнергии волной пробежали по телу бессловесного животного, а насос ⛽закачивал в легкие воздух, Рутений услыхал неясный шум и, обернувшись, увидал, как собачья половина зашевелилась и высунула язык, а кот, подобно всем представителям его рода, сразу же после пробуждения поднес лапу ко рту и начал тщательно вылизывать её.

Возникало ли при всем при этом у Рутения хотя бы раз малейшее чувство раскаяния и сострадания к несчастным существам?! Да, но великий долг, как тогда размышлял наш непризнанный гений — долг перед наукой и, главное, — Человечеством в целом, превыше жалости, подобно Правде.

Вопросы морали и гуманности в то время, когда мир узнал впервые о препарированных телах и живых головах, в полной мере принимались по отношению именно к людям, а посему известное «Finis Sanctificat Media****, высеченное над вратами в лабораторию, оставалось единственной его заповедью.

Как-то раз жена Рутения пробудилась от странного шороха. С лампою в руке она прокралась из своей спальни на кухню и приблизилась к обеденному столу. То, что она узрела пред собой в тот момент, шокировало девушку.

Диковинный зверь, к которому она не смела приближаться ни при каких обстоятельствах, принесший её благочестивому супругу весьма дурную славу, впился в неё пристальным взглядом своих четырёх бирюзово-голубых глаз и ледяное чувство страха, когда та решила рассмотреть его поближе, пронизало в тот миг всё её существо.

Дрожащею рукою, едва переводя дух, дама поднесла лампу к излишне длинному телу творения её мужа, и взгляд её пал на маленького мохнатого зверька, зажатого в крепких когтистых кошачьих лапах, словно в западне.

То была Мышь, которую кошачья половина поймала у крыльца семейного дома учёного. Лишь только она оказалась в кошачьей пасти, дама поморщила нос и отвернула лицо. Легкая дрожь пробежала по её членам, когда, обернувшись, она увидела, как из собачьей пасти на каменный пол рухнул обглоданный скелет, подобный тому, что хранится в археологическом музее времен эры господства на Земле гигантских ящеров, а остатки шерсти скатались в шар и отскочили в самый дальний угол.

Дама смотрела на диковинного зверя, когда он постепенно явил ей себя во всей красе, и тысячи бессвязных и ужасных мыслей, теснившихся у неё в голове, бранных слов, какие только имелись в лексиконе обитателей Земли, просились на язык.

Возможно ли то, чтобы по земле бродили на потеху публике, воскресшие с помощью автомата сохранения жизни некогда мертвые домашние питомцы или двуглавые четвероногие творения, подобные этому?!

Кому вообще пришла в голову эта доселе нелепая и жуткая мысль о создании метиса, никогда прежде не существовавшего в окружающем нас мире, поправ тем самым все мыслимые и немыслимые нравственные нормы и незыблемые законы природы?!

Лишь увидав, как собачья половина, как если бы она была живой и самостоятельной, как все животные семейства псовых, облизывала ей руки, а кошачья услаждала слух громким мурлыканием, лишь узрев огибаюшую брюхо, словно экватор на глобусе, хирургическую нить, супруга осознала весь ужас положения несчастного зверя, так и не познавшего радостей жизни.

Лампа с грохотом выпала из её рук. На звук тот сбежались домочадцы, а где-то неподалёку уже начало что-то дымиться, но пожара, хвала богам, никто не допустил.

Рутений нашел свою супругу охваченной ужасом и лежащей на полу без чувств. Бранясь и непрерывно ворча под нос, он велел отнести её на постель, а сам вновь приступил к своим изысканиям с ещё большей страстью, нежели прежде.

О, с каким неописуемым торжеством и ликующим восторгом предавался Рутений размышлениям о тех перспективах, что виделись ему, когда пред взорами его многочисленных надменных начальствующих лиц и коллег представил своё творение с несколькими томами диссертации!

После стольких утомительных трудов, наконец, достичь предела собственных желаний, в то время как иные подопытные существа испускали дух, стоило их раз отключить от аппарата, именно его двуглавое четвероногое творение осталось жить и даже, вопреки всепоглощающему ожиданию самого Рутения, пережило своих сородичей-собак, не протянувших более месяца, — то было для него величайшей наградой.

И сколько горестно было вскоре сознавать, когда все окрыленные надежды упорхнули прочь, как птицы, освободив место тягостному разочарованию в дальнейшем и мукам совести и душевным терзаниям!

Сердца ближайшего окружения Рутения Мортифера, а затем и деятелей научного мира в целом наполнились несказанным ужасом, отвращением при виде фотографии на первых полосах газет его Существа и жгучей ненавистью к нему самому.

Подобно Исааку Ньютону, Рутений ощущал себя ребёнком, и был всего лишь глупым ребёнком на его фоне, собирающим ракушки на берегу великого океана истины, а то, к чему он так стремился всем сердцем, невзирая на преграды, оказалось всего-то лишь сном его воспаленного разума.

К слову сказать, ничего нового в научный мир Рутению привнести так и не удалось — благодаря прежним достижениям иных гениев, но — не его, трансплантация оказалась роскошью для лиц с большим достатком, которые извлекали органы из молодого организма, словно запчасти автомобиля, тщетно пытаясь сбросить с себя оковы приближающейся смерти.

В сторону Рутения обрушились, как гигантские плиты во время камнепада, стыд и бесчестие. Сотни косых и холодных взглядов провожали его вослед, стоило лишь ученому оказаться на улице. Полосы утренних газет и журналов пестрели заголовками, в той или иной мере обличающими его, а стоило лишь волею судьбы его творению выбраться хоть раз за пределы дома, местные жители в ужасе бросались прочь, не в силах выдержать и взгляда на тех, в чьих глазах навечно отобразилась невысказанная грусть, когда кот и пёс могли бы наслаждаться всеми прелестями жизни — собака бы грызла косточку в будке, а кот спал бы на мягком хозяйском пуфе, вилять своими собственными хвостами, гоняться за добычей или почтальоном, что было излюбленным занятием для пса, или даже урчать, лежа на спине иль животе под заботливой и ласковой рукой, гладящей их поочерёдно и чешущей за ушком — все это было в равной степени неведомо для Котопса, как окрестили то Существо в народе.

Вместо заслуженных ласк он получал сперва удары током, а затем — дозу уколов седативными средствами под завязку, а пищей вместо мяса, рыбы и корма служили ему антибиотики. Каждый день вторично прожитой жизни в новом теле был наполнен одними лишь кошмарами, становившимися все более явственными, которые ежечасно каким-то неведомым образом стали отображаться и на судьбе их «хозяина«, любившего коротать часы досуга за чтением каких-либо готических романов или новелл Эдгара По.

Как-то раз Рутений листал страницы романа сэра Ланселота Каннинга, где победоносный Этелред сразил изрыгающего пламя смертоносного дракона, издавшего в час своей кончины истошный вопль.

Он содрогнулся, услышав в тот самый миг душераздирающий женский крик, доносившийся из его спальни. То был пронзительный вопль его супруги. Рутений опрометью кинулся и обомлел: его супруга неподвижно лежала в постели, истекая кровью из яремной вены на шее, а над ней, словно страж подземного царства Гадеса, восседал Пёс с безумным от адской боли яростным взглядом и испускал такой рык, будто бы являлся истинным царём зверей.

Кот же без конца умывался, словно бы он не являлся свидетелем тех страшных событий и жил какой-то своей жизнью. Если днём по своему обыкновению все питомцы спали, а ночью отправлялись на охоту, то внутри этого Кота то и дело пробуждался всплеск какой-то бешеной энергии, которая била ключом, словно его накачали смесью из свинца и цинка — он мог часами носиться по дому, круша всё на своём пути, подобно еноту Василию, и прыгать со скоростью кенгуру, такая за собой собачью половину, чем порою занимался и сам Пёс, покуда силы его не начинали иссякать, и тогда собачья половина брала над своим единоутробным «братом» шефство.

Не было ни дня, когда бы на глазах домочадцев Рутения, включая и его самого, две личины одного Существа ладили между собой. На легендарную драку за добычу или внимание самки на двор учёного сбегалась поглазеть любопытная толпа зевак и ребятишек, а противостояние порой заходили так далеко, что Кот и Пёс начинали тянуть друг друга каждый в свою сторону, и тогда начинали лопаться, как мыльные пузыри, наложенные швы, а тело сковывала невыносимая боль.

Зверям ничего не оставалось, кроме как на некоторое время позабыть о своей вражде и принимались зализывать кровоточащие раны. Пёс скулил, а Кот издавал такой дикий крик, что навсегда отпечатывался в подсознании Рутения и напоминал стоны обреченных грешников в глубине Преисподней.

Но настал день, когда исследовательской деятельности Рутения Мортифера всё же пришел конец. Признав о злосчастном эксперименте, представители СМИ? буквально наводнили убежище учёного, а во всех городах мира жители выходили с плакатами в знак протеста и гуманного отношения к животным. Воцарился жесточайший хаос.

Котопёс стал символом не только единения противоположностей, но и того, на какие зверства оказалась способна наука во имя Человечества. Как волны цунами, на Рутения обрушились всенародное негодование и гнев.

Всё требования ради прекращения нечеловеческих страданий отправить четвероногое творение к праотцам из соображений этики и хоть какой-то жалости, Рутения оставил без внимания, а от своих убеждений отказываться вовсе не желал.

Тяжким бременем на сердце Рутения легла гибель его досточтимой супруги, но и даже тогда не поднялась его рука сделать спасительный укол и положить конец бессмысленному существованию.

Полицейские нагрянули в дом учёного и, проведя тщательный обыск, не обнаружили ничего подозрительного. Даже отпечатки пальцев Рутения не дали должных результатов. В деле гибели девушки не оказалось ни одной зацепки, и оперативники отпустили учёного, заявив, что бедняжка стала жертвой укуса бродячей собаки. Рутения был несказанно счастлив сложившимся обстоятельствам.

Минуло почти четыре люстра жизни нашего гения, прежде чем настал день, когда великий режиссёр — Судьба, сыграла с ним злую шутку.

Однажды в осенний вечер по хозяйственной нужде Рутения отличился в погреб вместе со своим ближайшим родственником. Близился тот самый день, когда в материальный мир отворяются врата Обители Мёртвых, и по этому случаю Рутений решил достать немного вина.

Его родственник, работяга, подобно Фортунато, знал толк в этом деле и старался найти спирт. Но, как только ему в руки попалась канистра с хлороформом/эфиром, Пёс, только ощутив знакомый едкий запах — тот самый, что когда-то лишил его чувств и стал первой причиной его несчастья, ощетинился, оскалил зубы, встал на передние лапы и изо всех сил впился в того беднягу.

Кот зашипел, — а при тусклом свете подвальной лампы вряд ли что можно было разглядеть как следует, а потому и родич не заметил второго животного — и на шум тут же примчался Рутений.

Бедняга лежал мертвый, распластавшись на полу, из канистры выливался хлороформ, а винные бочки одна за другой опрокидывались на пол и рассыпались вдребезги, как стекла. Как ни странно, но и в этот раз Рутений пощадил Котопса…

Слава о странном звере дошла и до аниматоров, решивших на скорую руку состряпать мультфильм, навеянный реальными событиями. Рутения пригласили в качестве режиссёра.

Оказавшись у стен компании Nickel- odious — белокаменного здания с зеленой вывеской в виде собачьей кости, учёный представил своё творение коллективу студии. Те сделали одобрительный жест рукой, но вскоре произошло то, чего никто не ожидал.

Некогда голубые, как небо, глаза Пса сверкнули, как молния⚡, и диковинный зверь с одного прыжка оказался у входной двери и грозно зарычал. Кот тем временем неотрывно смотрел на возвышающихся над ним «двуногих великанов«, и бирюзовые его глаза загорелись лаймовым цветом. А за окном невесть откуда взявшиеся, словно налитые свинцом тучи написали слишком низко над городом, и отдаленные раскаты грома будто бы возвещали о надвигающейся буре.

Вскоре хлынул дождь, и на землю опустился мрак, прерываемый беспрестанными вспышками косых молний, сиявших ослепительной белизной. Но Кот и Пёс даже не думали двигаться с места. И, хотя, впадать в исступление, шипя, как кобра перед атакой, было обычно свойственно Коту, на сей раз пальма первенства в этом деле принадлежала его собачьей половине, вынужденной разделять с ним скорбную участь.

Разинув алую пасть, зверь озирал присутствующих в зале свирепым взглядом, сверлил им, точно Цербер, призванный стеречь так называемую Зону Безопасности Миров, не позволяя никому из смертных пресечь заветную границу.

Аниматоров и режиссёров обьял страх. Рутений схватил белую ткань, в которую прежде было завернуто его творение и прокрался сквозь толпу, стараясь оставаться незамеченным и низвергнуть взбесившегося зверя назад, в Обитель Боли*****.

Но Пёс учуял его приближение. Одним рывком он сбил хозяина с ног и изорвал ту ткань в клочья, как Тузик грелку. Колоссом возвышался теперь он над теми, кто был повинен в нынешнем его позорном состоянии.

Девиз одного шотландского рода — «Neto me impune lacessit«(» Никто не оскорбил меня безнаказанно «) поневоле застыл на устах Рутения, осознавшего, какое великое зло своими собственными руками он привнёс в этот мир, и что проклятие вместе с этим творением неизменно падет теперь и на его голову.

Для странного метиса кошки и собаки люди были не больше мишени для охотничьего прицела. Для сотрудников компании Nickel-odious не было спасения: один неверный шаг грозил поголовно всем лютою смертью.

Так, в своё время Снортимер — один из грызунов хомячьего рода вселил несказанный ужас на заседании профессоров. Полагая, что только ему одному из смертных в кои-то веки удалось отыскать эликсир молодости, один учёный муж на глазах у почтеннейшей публики и журналистов сделал инъекцию несчастному зверьку.

Все застыли в ожидании того, что шерсть хомяка станет ещё гуще, а сам грызун вернется к размерам, сродни тараканьим, однако то, что произошло после, заставило научное сообщество усомниться в правомерности и адекватности цели деятельности учёного и даже исключили его из своих кругов.

Словно воздушный шар, надуваемый паром, Снортимер стал заметно набирать вес и разросся до того, что стеклянная клетка, в которой содержался хомяк, треснула, как яичная скорлупа и разлетелась на куски.

Тем временем живот грызуна округлялся и набухал, и в считанные минуты от прежнего милого создания не осталось ни следа — перед выборами ошеломленных профессоров предстал монстр высотой с трёхэтажный дом, с мохнатыми когтистыми задними лапами, иссиня-черными, как смоль, глазами и двумя острыми крысиными клыками.

Своим рыком и видом Снортимер напоминал доисторического Т-рекса времён Юрского периода, и отныне сам устанавливал свои законы. Толпа кинулась из зала врассыпную. Кто-то забился в книжный шкаф, Кто-то накинул первую попавшуюся шубу и старался незаметно выбраться из западни, но все было тщетно.

Трагедия унесла шестьдесят четыре жизни, а кричащие заголовки о «хомяке-монстре» лишь возбуждали нездоровый интерес у публики, желающей разжиться редкими снимками диковинного зверя.

Тщетны были и усилия сотрудников компании усмирить Кото-Пса. Каждый, кто в тот злополучный момент оказывался в поле его зрения, был подвержен риску растерзанным на части сию же секунду.

Все это напоминало скорее утомительные три дня без еды и воды в захваченном террористами здании под дулом автомата и развешанными, как елочные игрушки, бомбами, готовыми взорваться в любой момент.

Так пролетели в напряжении долгие шесть часов, но Пёс с Котом, несмотря на все увещевания и приказы Рутения, даже не думали уходить прочь. На зов о помощи откликнулся наряд полиции.

Сотрудники зарядили ружья. Казалось, что хоть это могло бы принести успокоение, но снаряды, пущенные в Кото-Пса, либо отлетали далеко, либо не достигали цели. Тут раздались плач и истошный крик, и ничто уже не могло спасти тех несчастных, кто попался под горячую… лапу…

Безумная ярость четвероногого творения обрушилась на вошедшего в тот миг и директора заведения. Тела восьмерых аниматоров с прокусанной насквозь шеей и изорванной в клочья одеждой обнаружили поутру.

А сам Кото-Пес с нечеловеческим воплем и сардоническим смехом, который, как тогда казалось всем, раздался в момент очередного раската грома, сгинул в распахнутое окно под шум проливного дождя и исчез из виду.

С какою болью в душе Рутений взывал к этому демоническому созданию, размышляя о том, что, как бы он ни старался, ему вовек не достичь тех высот, коих добились известные миру научные гении, и они носили это звание по праву.

Рутений сожалел, что пальма первенства в его открытии, которого он так жаждал, никогда не будет принадлежать ему, а величайшая награда, к коей он так стремился, как и всякий учёный муж — Премия имени Нобеля — в сознании его казалась предметом столь недостижимым, подобно желанию грешника насладиться лицезрением Создателя в Его светлых небесных Чертогах.

Полный отчаяния и неистового гнева, Рутений вскоре предал проклятию как и тот час своего создания, так и само творение, принесшее ему тысячу несправедливостей и горьких, как полынь, разочарований, ничуть не страшась его исполнения и мысль о том, что кара, которую он призывал на странного метиса двух издревле враждующих семейств животных, могла постигнуть и его самого, не посетила учёного.

Минут день, второй, а Кото-Пес и не думал возвращаться в дом Рутения, и, дабы отогнать от себя бурные и мрачные мысли, по обыкновению своему листал страницы одного известного стихотворения.

Вдруг послышался легкий стук за ставнями окна. Дело было глухой полночью — именно в тот час, когда сгустившиеся сумерки грозят гибелью героям готических новелл — то чью-то жизнь заберет с собой Волчья Стая, то избушка, где одинокий и заплутавший странник думает найти приют, окажется великой западней, то из древних вод, как из глубин зазеркалья, выйдет неровным шагом навстречу тебе твоё собственное отображение или повелитель морей, да и завлечет за собой, как волколак, в пучину…

Рутений был слишком поглощён сюжетом книги, но мало-помалу начал приходить в замешательство, когда описанные в ней события с несказанной точностью стали воплощаться в реальном мире.

Вначале дворецкий, чье имя — Колман, коего учёный послал разузнать, кто тревожит их семейство в столь поздний час, отвечал ему словами из поэмы:

— Ни души, сэр, лишь ветер. Ветер, больше ничего.

Затем, всматриваясь в мрак ночи, дворецкий увидал, как, громко хлопая эбеновыми крылами, в комнату влетел величественный Ворон с алыми, как кровь, глазами, которые сверкали, как тысяча молний.

Ворон сделал круг над люстрой и взгромоздился на лежащий на столе череп?. Застыв в изумлении, Рутений ожидал, что пернатое существо так и гаркнет то одно-единственное слово, столь ясно отпечатавшееся в подсознании и застывшее на устах, но никоим образом Ворон даже не выказал того.

Усмирив свой мятежный дух, Рутений вновь принялся было читать поэму, как за горизонтом, прямо из недр древнего леса, окружавшего город, раздался протяжный и душераздирающий вой, подобный волчьему.

Снова Рутений отправил дворецкого разузнать, в чем дело, и вновь послышался ему ответ, подобный поэме:

— Пёс, сэр, — сказал Колман, выглянув в окно . — Пёс, и больше ничего.

Рутений Мортифер приблизился к двери, отворимой резким порывом ветра, и оторопел — прямо перед ним, буквально в десяти шагах от дома, высотой в три человеческих роста возвышалась Грозная фигура собаки с носом цвета индиго и парой острых, как кинжал, клыков.

Вереница мыслей промелькнула в голове Рутения в тот момент при виде этого сияющего Пса с массивными передними лапами и пеной у рта, как при той лихорадке, что поражает всех зверей в округе от маленького юркого шакала до подвальной крысы!

Рутений перевёл взгляд на Ворона — тот с невозмутимостью Зевса на троне восседал на черепе, устремив свои красные глаза куда-то в темноту и широко расправив крылья.

Смекнув, что птице, вероятно, грозит опасность, Рутений поспешил поскорее запереть дверь, но она вновь распахнулась с сильным грохотом, и в каменных стенах дома, словно в пещерном гроте, эхом раздался явственный, грубый и невероятно жуткий рык, совсем не похожий на собачий!!

Он был свойственен скорее властелину саванны, чем четвероногому другу… Я сказала — другу?! Но нет — то был яростный противник, подобный тому, кто держал в страхе население вплоть до визита Шерлока Холмса. Ужели это и был Кото-Пес?! Неужто спустя столько дней скитаний и поисков ночных приключений его четвероногое творение, наконец-таки одумалось и решило вернуться?!

Неужели пред ним в ста шагах действительно его подопечные, ставшие единственной причиной жарких споров, дебатов и собственных злоключений Рутения?! Разве их не удалось поймать и отдать на усыпление после той трагедии на студии Nickel-Odious?

Но почему же зверь увеличился в размерах, подобно изваяниям сфинкса или молоссов, стерегущих вечный покой царственных особенно прошлых веков в усыпальницах, и полон неистовой злобы к нему?!

О, глаза ретривера! — так звалась порода Пса, подобранного Рутением во время рыбной ловли, подвергшегося затем жуткому испытанию в своей жизни. — лучше бы ему вовек в них не смотреть! Они в один миг превратились в два ярко-рыжих озера, подобных неугасимому пламени Преисподней. И это же пламя потоками изливалось, как из жерла вулкана, когда «гнусная тварь» — да, именно так в сердцах выругался Рутений, разевала свою пасть.

Волосы на голове учёного стали дыбом, когда он увидел по мере приближения зловещей фигуры знакомое отсутствие нижнего торса с задними лапами и хвостом — на его месте виднелась отвратительная масса со сделанным на скорую руку кем-то небрежным хирургическим швом, который треснул пополам, словно ствол дерева от удара молнии, и разорвался, с вывалившимися наружу внутренностями и разорванной селезёнкой, некогда принадлежащей двум организмам.

Видимо, каждый шаг давался зверю с таким превеликим трудом и сопровождался такой адской болью во всем его теле, что это пробуждало в нём необычайную мощь чистейшей, как ядерная энергия, ненавистью, с коей пылающие инфернальным огнём глаза неотрывно смотрели на Рутения, заставляя сердце колотиться так, будто внутри грудной клетки сидела только что пойманная в силок птица?.

Только лишь мысли Рутения обратились в тот миг ко второму названному брату Пса, как из-за угла, шатаясь, неровным шагом выступила на середину комнаты кошачья половина с таким же окровавленным торсом и передними лапами, столько лет выполнявшими функции задних, а головы то и дело поочерёдно сменяли друг друга, щадаваясь одним и тем же вопросом — кому из них на сей раз суждено было стать хвостом?

Прибытие Кота сопровождалось неоднократными вспышками молний и раскатами, подобными сардоническому хохоту, принадлежащему ликующему над вечной агонией грешников, терзаемых в обители Люцифера, осужденных вплоть до того рокового Дня, который повергнет мир во прах, Вседержитель воссядет, и под эбеновыми крылами Смерти свершится Его наивысшее Правосудие.

Где-то раздались звуки органа, и в память Рутения врезались знакомые слова из древнейшего «Реквиема» Верди. Странная, доносящаяся неведомо откуда мелодия увеличивалась с шумом клокотавшего за окнами ливня, а ослепительная вспышка молнии выжигала в сердце учёного неизгладимый след.

Злая ночь распростерла свои смертоносные объятия, все больше завлекая обитателей дома в пучину ужаса, подобно пауку, ткущему своё полотно для очередной жертвы, каждая нить которого во время её отчаянной и тщетной борьбы забирала самое ценное — Жизнь.

Лишь только на языке, что давно мёртв для обитателей земли, но остаётся в силе для сынов из Мира Духов, прозвучали слова:

«Кто ни скрылся, тот явит себя —

Никому не избежать наказания!«

— как горящие лаймовым цветом глаза Кота сменились рубиновым, а прыжок, сделанный обоими зверями одновременно, объединил две странные половины в одну.

С душераздирающим воплем Котопёс кинулся на Рутения, и тот отлетел на добрые десять метров прямо в горящий камин, пробив головой ограждение и, подобно дождевому червю на рыболовном крючке, напоролся на острый наконечник, который прошёл сквозь него.

Во время финальной схватки пасти тех зверей напоминали баскетбольные мячи. Взору дворецкого предстали лишь конечные титры. Изначально он терялся в понятиях — блеск ли жёлтых, полных невыразимого страдания и отвращения кошачьих глаз озарил комнату, или же выглянувший из-за туч лунный луч?

Последнее, что Кулман увидел, как диковинное создание его хозяина проскользнуло по тёмному коридору и растворилось в сплошной кирпичной стене. Также исчез и третий странный гость — Ворон…

Наутро подоспевшие оперативники обнаружили два мертвых тела — одно распласталось на асфальте, а другое — то, осталось от Рутения, было обгоревшим и разорванным в клочья, с густой запекшейся кровью и глубокими царапинами и отметинами собачьих зубов. Так отомстил за себя Кото-Пес.