Коровий вирус

Иногда, чтобы написать историю, не нужно рыться в своём воображении. Иногда достаточно просто внимательно смотреть вокруг.

В данный момент вокруг меня находится город N. Я иду по одной из его улочек, стуча ногами по изношенному тротуару, слушая шум машин со стороны дороги слева. Направляюсь же я на вокзал, чтобы сесть на автобус и после выполнения всех дел здесь вернуться в родную деревеньку неподалёку от города.

Пейзаж передо мной изменился – вместо уходящего вдаль тротуара прочной стенкой встал рынок. Это значит, что я уже близко: рынок – своеобразная опухоль вокзала – где первый, там второй.

Ненавязчивый шелест машин сменился на гулкий говор множества людских голосов, появилась необходимость вертеть телом, чтобы продвигаться вперёд. Справа и слева плотными стенками сдавливали людской поток лавки: боковым зрением я видел проплывающий мимо поток кофт, сапог, нижнего белья (кому придёт в голову покупать его на рынке?), продавцы, сидящие угрюмо и смотрящие в точку, или беседующие с себе подобными, или торгующие: мельком я успевал видеть наклонённые вплотную к покупателям лица, рты, что-то доказывающие до брызг слюны, передающиеся из рук в руки сальные, помятые купюры, потёртые и почерневшие монеты…

Под ногами, куда всё это время была направлена основная сила моего зрения, затёртый до идеально гладкого состояния асфальт рынка сменился на не менее качественно затёртую тысячами ног тротуарную плитку. Стены из лавочек также пропали, а впереди появилось широкое и приземистое здание автостанции, окружённое автобусами. Людской говор же никуда не делся, он лишь усилился и вобрал в себя новые фразы, ненадолго вырывающиеся из общего гула, как рыбы-летяги из водяной массы. Это были крики таксистов, зазывающих народ променять громыхающий и трясущийся ПАЗик на не многим более комфортабельный жигуль.

Пройдя некоторое расстояние по ещё более затёртому асфальту, чем на рынке (он был затёрт настолько, что представлял из себя серую массу со вкраплениями камешков, которые некогда были острыми кусками гранита и кремния, но сейчас больше напоминали морскую гальку), мимо небольших ларьков быстрого питания, рядом с которыми так же, как на рынке, теснились люди, за исключением того, что продавцы уже ничего не доказывали покупателям, и даже имели на себе такой атрибут цивилизации, как простая маска (впрочем, сдвинутая ниже подбородка).

Наконец, я попал в место, где мне продадут билет. Это было небольшое, вспомогательное здание, похожее на большой коробок, слепленное на скорую руку чуть поодаль от основного на то время, пока в основном идёт ремонт. И хотя в основном здании не было ничего, кроме пяти касс, а также около двух десятков пластмассовых кресел, расположенных вдоль стен, ремонт там идёт вот уже несколько лет, хотя положительно неясно, что всё это время можно ремонтировать. А может работникам вокзала просто понравился уютный коробок на краю вокзальной площади? Кто знает.

Как бы там ни было, прошмыгнув на входе под прямоугольной аркой из серой пластмассы, которая похожа была на металлодетектор, но никогда не использовалась подобным образом (точнее она не использовалась вообще никаким образом), я попал в просторный зал, в котором, как и в предыдущем, было пять касс и такие же седушки, расположенные вдоль стен.

Шурша ногами по новой, но уже побитой и потёртой плитке, я подошёл к стенке, вдоль которой располагалось пять касс, из которых, однако, работала только одна (за все те разы, что я бывал здесь, я не видел, чтобы работало больше двух), и занял место в очереди. Да, очередь: сложно оценить её длину, ведь люди стояли рядом с единственной кассой в некотором беспорядке, как и сложно оценить в ней своё место. Ваше положение в местной очереди измеряется не количеством человек впереди вас, а расстоянием от вас до кассы по прямой. Чем меньше расстояние – тем больше у вас шансов занять своей персоной кассиршу, пока она не занята персоной чужой. Весьма своеобразная система, которая требует для своего использования немало ловкости и… стойкости, ведь в надежде укоротить дистанцию до заветного окошка стоящие позади вас люди напирают вперёд нещадно, не иначе как будто они революционеры и в данный момент прорывают полицейские заграждения неугодного им режима.

Баррикада прорвана мной, остальные бунтовщики позади, и вот я уже на ковре перед кассиршей – пожилой женщиной в макияже, с короткой стрижкой, в старушечьих очках и маске (всё так же сдвинутой на подбородок – видимо именно этот орган в особенном организме продавщицы нуждается в максимальной защите). Она повернулась ко мне, повернулась, потому что до того была развернута вправо – в сторону остальных касс, где, как было видно, перед окошками также сидели кассирши и что-то между собой обсуждали. «Интересная у них работа» — подумалось мне. Однако покидаться камнями в огород проказницам-кассиршам я не успел, так как надо было озвучить место своей доставки в открытое перед собой оконце и оплатить оную в протянутую ниже лапу приёмника. Бесконтактно получив от меня средства через приёмник (при том вполне контактно уложив их в кассу руками без перчаток – положительно русскому продавцу кроме подбородка защищать нечего), она распечатала мне билет, и я отошёл от кассы, чтобы уложить билет в карман и подумать, куда податься в эти полчаса, что оставались до отбытия автобуса.

Свободного места вдоль стен не было: каждое из незамысловатых кресел было занято, причём под некоторыми сидящими виднелся зелёный скотч, которым было помечено каждое второе кресло в знак того, что стоит садиться менее плотно и оставлять между сидящими пустующий промежуток в одно место. Но, по-видимому, такой знак оказался недостаточно недвусмысленным, так что занято было… каждое первое сиденье. Это, а также комфортной температуры осенний денёк за окном сделали так, что я вскорости стоял снаружи, оперевшись на стенку вокзала. Я принялся коротать время, прилепляя свою мысль ко всем попадавшимся мелочам.

Из всех доступных мелочей в этот раз меня почему-то занимали люди. Они сновали мимо меня плотными толпами, что-то обсуждали, пожимали друг другу руки и так далее. «Чего же им дома не сидится? Всё снуют и снуют, будто бы самый обычный день, и выше их всех – ничего не происходит» — мелькнул вопрос и, не найдя ответа в отдыхающей голове, скрылся туда, откуда появился.

Не успело мне надоесть рассматривание людских масс, как подкралось назначенное для отправки время. К посадочной платформе подкатил видавший виды ПАЗ. Показав билет, я вошёл в автобус, в котором уже были люди. Это те, кто по разным причинам не покупал билет, а договорился с водителем. Пассажирам – дешевле, водителю – лишний рубль, кому надо – лишняя копейка за молчание.

Наконец, когда пассажиры всех мастей были там, где они должны быть, водитель, высокий, пышущий здоровьем лысый мужчина лет сорока, появился в салоне и сделал небольшое объявление, которое и побудило меня к написанию данного произведения, вот дословная цитата:

— Так, уважаемые пассажиры, сейчас все пожалуйста надевайте свои маски. У всех маски есть? Ну, надевайте! Сейчас, значит, на выезде из города менты стоят, вот если вы без масок будете, меня оштрафуют. Ну, уж войдите в положение. Так что надевайте сейчас маски, а вот когда из города-то выедем, тогда и снимете, хорошо? Спасибо всем за понимание – громким басом, дружески-просящим, самым простодушным, но слегка заговорщическим тоном объявил водитель и вышел из салона, обошёл автобус, занял место у штурвала и повёл машину.

После этого в автобусе всё зашуршало сумками, масками, загудело приглушённым бормотанием, а иногда и сдержанной руганью:

— Эх, достали с этим коровавирусом – бурчала какая-то пожилая женщина своей подруге

— Маску надевайте, мужчина… да у вас есть-то она!? – командирским тоном распоряжалась не в меру деятельная женщина средних лет.

— А что мне напяливать намордник-то этот!? Я так-то и не болею! – горячащимся тоном возражал строптивый нарушитель покоя – мужичок в джинсах и короткой чёрной куртке, лет тридцати, со своей щетиной и одеждой похожий на престарелого гопника

— Не болеет он! А вдруг я болею? Вы, если не хотите для нас её надеть, для себя-то хоть наденьте! – не сдавалась командирша, кроя его возражения, которые она уже не раз слышала, своими козырями, которые она уже не раз произносила

— А у меня, вы знаете, иммунитет хороший! Вот у меня в семье жена переболела, а мне хоть бы что!

— Да, а вообще-то… — начала парировать женщина, внутренне замявшись из-за незнакомого приёма, но не показав вида в силу своей бойкости.

Впрочем, чем закончился тот спор, я не узнал. Скорее всего тем, что гоповатого вида мужчина таки достал из дальнего кармана помятую, не раз ношеную, возможно даже стираную маску, и, непременно ворча и сквозь зубы выражая невидимому собеседнику своё недовольство касательно вируса, масочного режима, русских медиков, а также президентов – надел её.

Тогда меня уже занимало другое. Монолог водителя поразил меня своей незлой простотой и в то же время своей омерзительностью. Я ехал домой, направив взгляд в окно автобуса, и видел перед собой проплывающие стенки общественных мест, на которых были щедро развешаны плакаты с инструкцией по защите от вируса: картинки выразительно показывали, как правильно защищать свой организм от нежелательных гостей, а надписи, в свою очередь, выразительно призывали взглянуть на картинки. Однако стоит мне повернуть голову в сторону, как в полуметре от себя я смогу увидеть людей, с видом величайшего облегчения снимающих маски, ведь черта города пройдена и постов ГАИ уже больше не будет, продавцов, в приличных учреждениях носящих маски на подбородках, а в неприличных и вообще не носящих. Какой толк от вас, надписи и картинки, если ваши призывы читают в лучшем случае от скуки, а соблюдают в лучшем случае потому, что без этого не пустят в магазин и т.п.? Форма без содержания, много ли от тебя пользы?

Что такое для людей моего окружения этот вирус? Вспомнились случаи, когда мне доводилось присутствовать при сборе большой компании людей средне-старшего возраста. Вводной темой для обсуждения, той темой, с которой проще всего завязать разговор, становился вирус:

— Ну что там, кр-р’овавирус (искажение этого изначально заумного слова, превращающее его в слово забавное, вообще, как по мне, характерно для таких разговоров и таких людей), вирус-то, коровий, ха-ха, слышал? Достали уже с этими намордниками, ей-бо!.. – на паре подобных фраз «коровавирус» терял свою актуальность и разговор искал других тем.

Я подъезжал к родной деревне. Мимо меня проплывали знакомые дома. В каком-то из этих домов, может быть, идёт застолье с разговором давних знакомых, во время которого также ругается ненавистный всеми «коровий вирус». И какой-нибудь Сашка произнесёт упоительные для всей компании слова:

— Даста-али уже с этими масками! Ну никакого житья нет, ей-богу!

…после чего разговор непременно перейдёт на ругательства в сторону кого-то третьего, кто заставляет их носить ненавистные маски.

В другом доме, может быть, лежит и кашляет на самоизоляции больной, ощущающий битое стекло в лёгких при малейшем вдохе, а соседи говорят про него со сладостью, с упоением, ведь это такая редкость – свежая новость:

— Сашка-то, слыш, коровавирусом! Да… Да вот, с города вернулся, так и…

…после чего непременно пара слов без падежей отправится в адрес всё того же третьего лица, что допустил такое несчастье, которого непременно недостоин ненаглядный Сашка.

В третьем доме, может быть, уже стоит на столе гроб или гробик, а соседи, всё так же внутренне радуясь свежей новости, но внешне для приличия изображая скорбь, произносят, встречаясь друг с другом:

— А Сашка-то, слыш, помер! Ага, от него – заразы, от вируса-то коровьего!..

…а затем продолжают стандартный разговор о треклятом третьем лице, о котором говорят преимущественно в третьих лицах, и которое всё так же, совсем не изумившись смерти невинного Сашки (которая и произошла-то, по его же, третьего лица, недосмотру!), заставляет бедных граждан носить маски.

Кто этот условно-безымянный Сашка? Может это тот самый мужичок, который был сильно уверен в своём иммунитете и которому эта уверенность дала повод не искать в дальнем кармане помятую маску, входя в автобус? Может быть, это та самая продавщица, мать и бабушка, которой жадность не позволила из сотен рублей, на которые она обсчитывала своих покупателей, выделить всего несколько на перчатки и маску? Может быть этот Сашка — я, сдвинувший маску ниже носа, потому что потеют очки? А кто же тогда – третье лицо? Сложно сказать, но, судя по разговорам, это непременно тот, кто запрещает условному Сашке надеть маску при входе в автобус, купить и надевать перчатки при занятии торговлей, это тот из-за которого потеют мои очки при правильном ношении маски. Да, положительно это он.

После тяжкой поездки по делам в город я наконец засыпаю в кровати. Завтра мне идти в школу, где я также встречу форму без содержания: плакаты, которые никто не читает, пузырьки с антисептиком, которыми никто не пользуется, маски, которые все носят на подбородке. Завтра по дороге в школу, может в самой школе – я непременно встречу всё того же Сашку. Интересно, чем он будет заниматься: входить без маски в автобус или ругать третье лицо за то, что оно допустило такое сильное распространение вируса по стране? А может, и то и другое одновременно?

Кто его знает. Да и неохота уже сейчас об этом думать – сейчас есть и более насущные дела, к примеру выдумать повод для несделанной домашней работы, а ну и не помешает мысленно заставить посовеститься третье лицо за то, что по его недосмотру моя небольшая сельская школа не закрыта на карантин (читай, каникулы). Да, это важнее.

Завтра наступит двадцать пятое сентября две тысячи двадцатого года.

Еще почитать:

Мир Бабочки

Смерть

Откуда помню себя. Первое

Чаепития с луной