Консультант

– Большое спасибо, что согласились встретиться! – глаза гостя пылали восторженным огнём, казалось, всё его существо затапливает такое небывалое счастье, что ему даже много и он хочет поделиться им со всеми. Кто только попадётся под его тяжёлую руку.

– Это было неожиданным приглашением, – сдержанно отозвался Конрад. Он уже жалел, что решил отозваться на это с самого начала сомнительное предложение. И его зазыватель, и обстановка его гостиной, куда его так заботливо впихнули – ничего не вызывало в нём доверия к этому человеку. Нет, он, конечно, понимал, что никто не обязан разделять его любовь к порядку, но в первую же минуту пребывания в этом доме, Конрад заметил и переполненную пепельницу, из которой окурки уже высыпались, и грязные разводы от кружек на светлой поверхности стола, и обилие бумаг, уродливо сложенных друг на друга, расползающихся, и большое количество предметов, самых лишних и ненужных – рамочки, статуэтки, мелкие вазы с сухоцветами, и всё, конечно, такое же неухоженное, пыльное…

– Садитесь! – радушно предложил хозяин и сам подал пример, плюхнувшись в тяжелое кресло. Конрад опасливо огляделся и выбрал относительно свободный от бумаг каких-то ручек и огрызков карандашей диван, и сел. – Хотите чего-нибудь выпить?

Конрад представил на мгновение состояние кухни и ужаснулся – нет уж, хватит с него!

– Нет-нет, благодарю.

– Ну хорошо, давайте начнём! – хозяин ничуть не расстроился, выудил из пачки бумажонок какую-то, где, очевидно, планировал вести записи, выудил ручку, приготовился…

Конрад вздохнул:

– Мистер…

– Беннет, Роберт Беннет, – тотчас отозвался гость. – Можете звать меня Робертом или Робом, как вам нравится.

Конраду никак не нравилось, и он намеренно подчеркнул дистанцию:

– Мистер Беннет, как я понял из вашего письма, вы хотите побеседовать о моей специализации из художественных соображений?

– Да! – Роберт Беннет был счастлив, действительно счастлив и это счастье лилось из него с каждым словом, – я там писал, что планирую съемку фильма. Вернее, съемка уже началась, и, знаете…

– Это будет фильм ужасов?

– Да, но необычный. Он будет об экзорцизме!

Конрад поморщился – это слово, ровно как и слово «экзорцист» ему не нравилось. Это было его работой, но, в последние годы, эта работа стала сложнее. И всё из-за подобных фильмов.

– Неужели? – Конрад даже не скрывал скепсиса.

– Да, я пригласил вас как консультанта. Ну как практикующего экзорциста, чтобы вы помогли мне правильно показать ритуал.

Смешались кони, люди… Конрад с трудом удержался от того, чтобы не закатить глаза. Как у людей в головах смешивались слова «ритуал» или «обряд» с тем, что, по идее, должно было бы связано со святостью? И потом, если уж на то пошло, то экзорцисты были изначально представителями церкви, а Конрад на церковь упор не делал, он обращался к богу.

– Мои коллеги, – рассуждал тем временем Роберт, – они всё крадут друг у друга. Может кто когда и консультировался у ваших…э? представителей? Но я хочу получить правду сам. Как показать правдоподобно? Ну, чтоб по-настоящему?

– По-настоящему? – переспросил Конрад, – по-настоящему лучше не показывать. Не пугайте людей, мистер Беннет. Не путайте их.

Беннет поскучнел – он явно не был настроен на то, чтобы выслушивать мораль от человека, которого пригласил всего лишь для консультации.

– Но что же, – Конрад усмехнулся, без труда прочтя эту скуку в глазах собеседника, – дело ваше. Задавайте вопросы.

Беннет оживился, потянул пачку скрепленных листов – сценарий, отыскал нужную сцену.

– Вот! Одержимая – это у нас топ-модель, однажды начинает чувствовать себя странно. Ей постоянно кажется тень, она видит будто не своё отражение в зеркале…

– Стоп! – Конрад поднял руку. – Кто в неё вселился?

– Ну как кто? – Роберт даже растерялся, – демон!

Конрад понял, что жизнь подкидывает ему очередное испытание, но на этот раз не искушением от бесов или бюрократией официального церковного начальства, а людской глупостью.

– Зачем он это делает? Что это за демон?

– Э…ну он хочет загубить её душу. Демон как демон. Разве важно? – Беннет явно не понимал придирки Конрада.

Вдох-выдох. Люди не виноваты. Людям не преподают демонологию даже в упрощенном виде. Они знать не знают, что демоны есть в любой культуре и в любой вере. В лучшем случае, кто-то из них что-то там слышал какие-то смутные распространенные имена вроде Люцифера или Азазеля.

– У всякого демона есть цель. каждый демон ведет себя по-разному и вселяется по-разному, – отозвался Конрад, переборов в себе желание поехидствовать.

– Ну вот ему и нужна ее душа!

На кой, спрашивается, демонам душа? люди такие смешные! Конрад давно уже понял, что мало какая душа заинтересует демона. Да и ангела, если честно. Если бы это была очень старая душа, или очень любопытная, уникальная – тогда да, в коллекцию можно. А так, рядовую? А девать ее куда?

И что с нею делать? Демоны бывают разные. Одни собирают коллекцию, другие просто ищут развлечений, третьи сбиваются со своего пути и пытаются почувствовать глоток настоящей жизни, четвертые и вовсе пытаются подражать своему мятежному хозяину и творят бесчинства во имя его. самые неприятные те, что выходят на охоту. Причем неважно даже на какую – охотятся они на внутренние силы, вызывая в человеке страх и пожирая его, или перемалывают человека по-настоящему своими ненасытными желудками – итог всегда неприятен.

– Просто так душа редко чего весит, – заметил Конрад. – Лучше скажите, что демон, мол, стремится вернуться в мир. Так будет правдоподобнее.

– Да? – Беннет расстроился, он смотрел в сценарий и видел что-то, что казалось ему прекрасным. Зато Конрад смутно чувствовал, что сценарий ему лучше не читать. – А почему тогда у всех, что демон хочет душу?

– Вы сами сказали, мистер Беннет, что ваши коллеги не советуются с теми, кто знает истину, – напомнил Конрад. Он всё-таки не смог побороть ехидство. Что делать – профессиональная деформация! Станешь тут ехидной, когда демон в лицо тебе ржет и говорит жестокие вещи о гибели мира, о слепоте людской… – И потом, у меня есть еще одно замечание. Дело в том, что демоны практически не выбирают себе в жертву таких как…топ-модель вы сказали? Так вот, демон, вселяясь в человека, как бы залезает не в свою шкуру. Он, знаете, как росток хищного растения, которое попадает на ваш ухоженный газон. Поначалу это маленький росточек, а потом – сорняк, который уже переплел свои корни с вашими розами и высушил их изнутри.

Беннет потерянно щелкал ручкой, заслушавшись. Это раздражало, но Конрад не стал делать ему замечания – нервы у него были закаленные.

– Демон выбирает обычно более незаметных жертв. Детей или стариков, у которых свои чудачества и детская фантазия, отстраненных и нелюдимых, у которых мало окружения, предрасположенных к психическим заболеваниям – все эти люди изначально слабее и их непонятное поведение будет не таким…заметным, что ли. То есть, если ваша героиня будет ну, скажем… предрасположена к шизофрении или в попытках похудеть будет на пограничном расстройстве пищевого поведения – это будет ближе к истине. Или не делайте её моделью.

Беннет кивнул, что-то быстро записал.

– Знаете, я рад, что вы обращаете внимание на такие детали, – сказал он, – это очень ценная информация.

На взгляд Конрада, это не было ценной информацией. Это было его работой. И работа начиналась с того, чтобы определить, что с жертвой не так: есть в ней злая сила, есть в ней болезнь или это просто попытка привлечь внимание? И в таком деле мелочей быть не могло. Если у человека что-то не сходилось, была не в ту сторону хоть щетка зубная повернута – Конрад это замечал.

– И ещё вы сказали о тенях, – Конрад отвлекся от непрошенной, пробивающейся из глубин памяти о днях, когда он был молод, очень молод, и все-таки не умел всего замечать, – о зрительных галлюцинациях. Раскрою вам секрет, мистер Беннет, первые галлюцинации, они слуховые. Последнее чувство, которое исчезает в смерти – это слух. Демоны связаны со смертью, они продолжают её…не совсем корректно, но верно по сути. Они приходят из смерти и в нее уходят. Всё начинается со слуха.

И даже сами искушения во время действа. Демоны плачут детскими слезами. Демоны воют голосами любимых женщин. Демоны умоляют голосом матерей. Демоны завлекают шепотом…

Против воли вспомнилось первое столкновение с демоном. Могучий демон, чьё имя даже не сложить на людском языке, повелитель лемаргии или гортанобесия – искушал его тогда голосом умершей дочери.

– Папочка, пожалуйста, мне страшно…– звенело в ушах, когда Конрад взывал к свету. Взывал, хотя сам удивлялся тому, что ещё способен на это, после того, как бог отвернулся от него, забрал его дочь через лихорадку и воспаление легких.

Что делать – это было платой. Служишь свету – люби свет, никого из живых не люби больше, а Конрад ослушался тогда и полюбил дочь и жену. Больше света полюбил. Свет взревновал, взбесился и обрушил на Конрада тяжелые дни печали и траура, возвращая к себе.

Конрад понял и больше не искушал себя тем, что доступно свободным от служения свету людям. И демоны звали его именами умерших жены и дочери по сей день, но звали безнадежно – он отдалился от горя, отрекся от него, как ничего и не было.

– А что с приемом пищи? – спросил Беннет, делая какие-то пометки.

Пища? Ах да… пища!

– Почти все жертвы демонической активности резко меняют вес. Одни начинают есть как не в себя, других тошнит, рвет и еда теряет для них вкус. Тут середины не бывает. Если демон хочет поглотить человека как собственную пищу, он откармливает его. если демон хочет поглотить человека через его страх или развлечься, то, зачастую, наоборот. Человек боится, но не может есть. человека отворачивает от еды, а желудок требует и жертва думает, что больна. И тут вопрос в том, серьезный вопрос – понять, чем именно она больна.

– Полагаю, никто не захочет смотреть на отъедающуюуся красотку! – хмыкнул Беннет.

Конрад не стал ничего говорить на этот счёт. В людях он разбирался плохо, зато хорошо разбирался в демонах, и мог назвать имя того, кто брал подверженных чужому влиянию красоток, вселялся в них и заставлял есть как не в себя. Он губил ей психику, желудок, печень, почки…

Последний раз Конрад видел его довольную рожу в чертах некогда худощавой певицы-брюнетки, что не в силах была бороться с его влиянием и, рыдая, подавляя тошноту, пила жирное масло из бутылки.

Конрад спас её душу, душа, ненужная демону, ушла. Сам демон, потеряв интерес, тоже. а вот девушка не выдержала – печень не справилась с перегрузкой, отказала.

Конрад не печалился о ней. Это было не его заботой. Он научился разделять свою работу от работы невидимых светлых сил. Самое главное, делать всё, что зависело от самого Конрада, остальное уже не его проблема, не его обязанность.

***

Изгнать легион демонов было бы проще, чем разорвать все эти сети стереотипов, навешанных годами на несчастного Беннета. Он, конечно, утверждал, что как раз хочет выйти за все границы, потому и позвал Конрада, но всё-таки он верил в то, чего не было в реальности.

Теперь Роберт расстраивался ежеминутно, и уже не было в нём восторга. Таким расстроенным, надо признать, Конраду он нравился больше. К чему восторг и желание записать все мелочи? Пусть лучше сидит, грустит, внимает…

Его разочаровывало всё! И то, что, оказывается, латынь, которую красиво вплетают в фильмы, не нужна, было лишь началом.

– Латынь возникла позже, чем пришёл первый демон, – объяснял Конрад. Он стал словоохотлив, когда Роберт стал унылым, и чувствовал себя наставником. Да, он понимал, что всё это лишь блажь, но в их кругу, в их малом обществе служителей света разговоры о работе были коротки – всё уходило в действие и Конрад, оказывается, соскучился, по-людски соскучился о разговорах. Пусть даже и о таких, в покровительственном тоне ведущихся, нелепых…

– Важна не молитва, а внутренняя опора. Как, по-твоему, изгонять демонов из тех, кто не принадлежит к твоей вере? – спрашивал Конрад и сам же отвечал: – опора должна быть внутренней. Кто-то ищет её в вере, а кто-то в чем-то своем, в воспоминаниях, в добродетели, в милосердии. Причем тут молитва? Ты должен быть укреплен волей, а молитва – это лишь метод укрепления, а не обязательство. И еще – ты должен быть чист. Ни брани перед работой, ни крепкой тяжелой пищи, ни алкоголя, ни чего-то ещё, что может нарушить твою опору.

Роберт Беннет обмяк, скосил взгляд на переполненную пепельницу, видимо, невольно представляя себя на месте служителя светлых сил.

Но самое настоящее расстройство его ещё ждало. Когда снова вернулись к сцене изгнания злой силы, Конрад заметил:

– Почему ваш герой так орет?

Они уже выяснили про латынь и молитву и у Беннета болела голова от новой заботы – если все это не по-настоящему, если все это не имеет общего с действительностью, то придется все переписать и подать иначе, чтобы и зритель понял, и режиссер доволен остался, и актеры прониклись, и вообще…

– То есть? – не понял Беннет. Он задумался над тем, как много надо переделать ради того, чтобы было эффектно и понятно, и ещё страшно и пропустил вопрос.

– Он у вас орет. Но человек, выгоняющий зло, не орет. Он не выкрикивает какие-то слова словно заклинание. Демоны не уходят от крика.

– А как надо? – картинка, которую рисовал Беннет в уме, таяла. Он видел эффектную сцену, как герой спасает несчастную красавицу, а выходило, что-то невразумительное. Ни латыни, ни креста, ни выкриков «изыди, нечистый!»

– Тихо, – объяснил Конрад. – У них там, в их мире, шумно. А в небе тихо. Они боятся тихого голоса. Они не боятся криков. Сам настрой должен идти от тишины. Сама опора должна иметь больше связей с небом. Человек, который говорит тихо и уверенно с демоном, страшнее. Чем человек, который пытается на орать на демона. Вы понимаете?

Нет, Роберт уже ничего не понимал.

– То есть, в самом ритуале нет ничего страшного? Ни латыни, ни креста, ни крика? Тихо поговорить с демоном?

– Крест и латынь на усмотрение, как и Библия, – улыбнулся Конрад, – а вот крика нет, это так. Ровно как нет разлетающихся дверей, выбитых стекол, падающих люстр и выворачивающейся назад головы, крови из глаз и всего прочего, что там снимают ваши…коллеги. И не называй это ритуалом, мой друг, это не он. Это действо.

Беннет задумался. Его нахмуренное сосредоточенное лицо стало ближе к светлому состоянию души, но сам Беннет этого, конечно, не знал. Он пытался решить какую-то сложную задачу, но не смог, наконец, спросил:

– И что тогда в этих демонах страшного?

Конрад помрачнел. Ему-то казалось, что Роберт достиг понимания, ан нет! Его тянуло к страшному и зрелищному. Наверное, зря Конрад так разохотился на слова.

Как объяснить ему, человеку обычному, складному, живущему простой жизнью, что страшное – это не значит громкое, льющееся чернотой, пугающее левитацией? Нет, страшное – это то, что встречаешь вдруг во взгляде человека, в котором вольготно живет демон – безысходное и страстное одновременно. Страшно – это от воды, в которой тонешь и не можешь вскрикнуть, а не от волны, что катит на тебя бурей и, быть может, ещё не накроет.

Страшно – это не внезапная речь на чужом ядовитом языке, который человек в сознании и не знал бы, а то, что ты вдруг понимаешь этот язык, потому что его слышали древние люди, первые люди, пришедшие в мир – о погибели мира, которая всё равно придет.

Страшно – это не льющаяся изо рта желчь, а слепота в глазах, которые видели больше, ведь демоны любят развлекаться. Они показывают ужасы и человек слепнет, он уже мертв к тому моменту, когда помощь добирается до него и только остаётся еще ходить, пугать…

Страшно – это не про выбитую демоном дверь. И не про лопнувшие лампочки. Это про то, что пути назад нет. Конрад старался об этом не думать, ведь это не было его заботой и не было его обязанностью – переживать о людях, что выживают, что испытали на себе зло и вернулись к людям, в жизнь.

Но не стали прежними.

Он пытался не думать, но не мог. Он всё-таки был слишком близок к человечеству.

И как донести это до ребячливого, наивного режиссера? Как показать ему ужас? Как донести ему, что такое страх?

– Страшно то, как они близки к людям. И то, что только один, в лучшем случае один человек, мистер Беннет, получает нужную ему помощь, – Конрад сказал это спокойно и тихо. Как и полагается.

Роберт вздрогнул. Что-то проняло и его, он занервничал, засуетил руками, ища сигареты, нервно закурил, даже не замечая того, как поморщился его гость.

Признал сквозь зубы:

– Я думал, что всё это легче, чёрт побери!

***

– Фильм отвратителен, – Конрад дождался когда молодой режиссер отойдёт от очередного представителя прессы, вдоволь вдохнув славы. – На редкость отвратителен.

– О да, – мрачно отозвался Роберт Беннет, – но публика сожрала его на ура.

Это Конрад и сам видел. Много молодежи, много журналистов – ещё бы – ужастик года! Тьфу! И даром, что год еще не перешел и половины пути. Но что с Беннетом? Почему он так вдруг постарел и помрачнел?

– Знаете, я хотел сделать как надо, – вдруг горячо зашептал Беннет, даже схватился рукой за рукав Конрада, точно Конрад мог вырваться и убежать из его хватки. – Хотел. У меня даже была сцена, хорошая сцена, где герой не может криком справиться с демоном, потом успокаивается, говорит спокойнее…

– Неужели? – Конрад усмехнулся. Он не видел ничего подобного. он видел актрису-модель, которую ради души попытался поглотить самый классический и самый отдаленный образ демона, и героя, который орал на латыни несвязное, но привычное, и повторял про то, что злу надо «изыдеть».

Словом, всё то, что видел уже много раз в других фильмах, что пытались утверждать, что на этот раз снято что-то совершенно страшное.

– Да, – признался Беннет, – но продюсер сказал, что это дерьмо какое-то. Впрочем, он так про всё сказал, про все мои изменения.

Конрад с трудом подавил желание отозваться на это едкой шуткой. Это подавление далось ему с трудом – ехидная часть рвалась наружу, торопясь отозваться, что в принципе продюсер в любом случае был прав.

Но это было уже лишнее. Заметно лишнее, а Конрад не любил быть заметным.

– Короче, спасибо за помощь, – грустно улыбнулся Беннет, – и за честность. До свидания. Нет, даже не так – прощайте.

Конрад охотно пожал ему руку, замечательно игнорируя слово «прощайте». Он знал, к чему идет Роберт Беннет и уже видел множество заголовков в газетах о том, что подающий надежды режиссер после успешных съемок картины года…

Ему стало смешно, и смех оказалось подавить куда сложнее. Он уже видел, как свяжут мистический сюжет картины с гибелью Роберта, как кто-то обязательно воскликнет:

– Это демоны мстят. Кстати, вы знаете, на съемочной площадке тоже много чего происходило!

И начнётся уже знакомое Конраду перетряхивание всего заэкранья. Ведь в любом деле что-то всегда происходит, а толкование можно найти самое разное. Актриса упала и подвернула ногу, из-за чего пришлось снимать ее с другого ракурса? Это происки злых сил.

На полдня вырубило свет, и съемка стала невозможной? Это происки злых сил, а не работы на электростанции.

Злые силы в глазах большинства шумные и страшные этим шумом, привлечением внимания. А ведь страшно не это. Страшно увидеть, например, в глазах молодого еще режиссера Роберта Беннета предвестие самоисхода. Потому что не может он жить в мире где правда – некрасивая правда – никому не нужна, не может он вкушать триумф.

Конрад постарался на славу.

Демоны бывают разные, и мало кому нужна душа какого-то там человека. Им гораздо важнее развлечься, в перерыве можно и послужить, и правду какую-то рассказать, и вкусить кусок прожитого другим смертным, и даже повлиять на что-то…

Но это все несерьезно. Куда серьезнее то, что пора домой. Туда, где шум. А тело Конрада – тело ненужное, одряхлевшее, сдавшееся и само незаметившее поражения, найдут только где-то к вечеру.

В конце концов, Конраду тоже было пора в тишину, на вечный покой, в беспощадный свет. Такой же беспощадный, как и тьма.