Когда живёшь с ведьмой

Вот, вы говорите фантастика – это что-то невероятное, созданное чьим-то неуёмным воображением, чего вроде как бы и нет, но что когда-нибудь обязательно будет. А я говорю вам – нет, всё есть, всё взято из жизни, подсмотрено и бессовестно присвоено. Все эти джедаи и бене гессеритки там всякие, с их способностями к внушению, не более чем ведьмы, о которых ещё Гоголь писал. Ну, те самые, что на рынке в Киеве сидят, помните? И которые спокон веков делят с нами землю, а с некоторыми и постель.

Вон она джедагесеритка, а попросту ведьма, сидит за столом, делает вид, что меня не существует. Натворила дел и спряталась за наушниками, ни как до неё не достону… не достоню… в общем — не слышит она моих стонов. А громче уже нельзя, соседи и так стучат по батареям, и кричат в вытяжку, чтоб она прекратила издеваться над животным. Мне, конечно, лестна забота мало знакомых людей, но если честно не такое уж я и животное (комнатных растений не ем; с кухонного стола ништяки, без спросу, не таскаю; к лотку, опять же, приучен). Но она соседей не слышит. Никого не слышит — ни их, ни меня.

И ничего, как говорится, не предвещало. Утром она поговорила с мамой по телефону, с той самой которая – нетёща и нервничает по этому поводу, а потом, как бы невзначай, спросила, не хочу ли я прокатится до мамы? Я уж и ответ простой придумал, и рот открыл, и вот уже веду машину и пытаюсь вспомнить, когда это я согласился? А за автомобильными окнами время года, когда каждый погожий денёк намекает, что может быть последним погожим в этом году. Солнышко светит, птички порхают, зайцы вдоль асфальта скачут, и хочется в лес, по грибы, по гербарии, по мильён фоток на фоне живописного увядания, но мы едем к маме. Фантастика говорите, да?

Мама нам рада. Обнимает дочь, справляется о здоровье незятя, за стол зовёт, говорит, что не ждала нас так скоро. А в голове низкий, зловещий голос корит меня: ножи не точены, яблони не опилены, дрова не наколоты. Что за чёрт? Давно вдовствующая, потомственная сельчанка ножи точит получше моего, яблонь у неё в саду отродясь не водилось, а газ в селе ещё с советских годов. Откуда же ментальный удар такой силы? Оглядываюсь. Ага, вот он источник сигнала, в лице соседки, висит на заборе и приветливо улыбается. Не-не-не тётенька, нет у вас власти надо мной, а тем более сейчас, когда я под защитой ведьмы старшей крови.

Пока пьём чай, под картошку с грибами (уже не зря приехали), узнаю причину визита. Половину дома решено сдавать, а значит нужно срочно избавиться от старых вещей, для которых эта половина стала временным хранилищем. То, что хозяйка считала нужным сохранить, она уже прибрала, но может и дочка решит что-то оставить? С тоской смотрю на грибы в сковороде и понимаю, что ждут меня пыльные коробки со старым, ни кому не нужным хламом. Но работа хоть и пыльная, но не пыльная. Нетёща принялась готовить борщ (вот, совсем не зря приехали), ну а мы отправились на другую половину.

Мне досталось самое интересное — коробки с макулатурой! В качестве рабочего места я получил журнальный столик с шахматной доской на столешнице и хлипкий табурет, подозрительно скрипевший под моим весом. Перебирать старые книги, учебники и дневники с тетрадями, что может быть интереснее? Боги, как пахнет полиграфия последней четверти прошлого века! Какой букет, какие тонкие, изысканные нотки! Какое терпкое послевкусие! А чего только стоит – сдано в набор 12/V 1978. Или – тираж 100 000 экз. И моё любимое – цена 44 коп! Книги и учебники сразу в отдельную коробку, они поедут в библиотеку. Был большой соблазн оставить всё на вечное хранение на антресолях, но я себя переборол!

Ну, и самое интересное. Тетради и дневники. Это ж неотредактированная история перехода на тёмную сторону. И кроме того реальная возможность узнать, настолько ли совершенна моя маленькая ведьма, как она сама утверждает, или это образ, создан, чтобы лишний раз показать своё превосходство над существом никогда не брившим ноги, да и лицо-то через раз.

Открываю первую попавшуюся тетрадь на случайной странице и сразу улики. Ну, у кого в двенадцать лет такой подчерк? Это ж родиться с таким нужно, а значит колдунство-то врождённое! На расшифровку списка покупок, нарисованного мной лично, уходит от часа до чётырёх и у меня за спиной десятки лет опыта в письме. А если эти школьные тетради показать японскому мастеру каллиграфии, он заплачет, напишет хокку, танку или даже хайку, о тщетности бытия, и закончит жизнь сеппукой. И так из тетради в тетрадь! И чем тетрадь моложе, тем больше крепла моя уверенность в том, что Гоголь был прав. Дневники повергли меня в ещё большую депрессию и сбили планку моей самооценки на рекордно низкий уровень. Четвертные четвёрки по изобразительному искусству в шестом классе и по музыке в седьмом, совсем не исправляли положения. Я старался найти хоть какой-то компромат и может быть продвинулся бы в этом хоть на дюйм, но меня постоянно отвлекали демонстрацией, то пинеток, то чешек для танцев, то туфлями с выпускного. Да что за пунктик у них такой, с этой обувью? А потом всё и случилось.

Я пытался засунуть сказки Пушкина между «Записками охотника» и «Обыкновенной историей», когда услышал: «Божечки мои, и почти как раз!» Моя джедагесеритка стояла у шкафа с зеркалом, приложив что-то к груди. Что? Я не видел. Но судя по интонации, что-то невероятное. А потом со словами: «Я сейчас», она выпорхнула в другую комнату и долго там чем-то шуршала. Знаете, если вас ещё не посещают приступы ностальгии, подождите лет до сорока, кому-то и меньше времени понадобиться, но к сорока вы точно поймёте, о чём это. Тогда же поймёте, что такое ролевые игры и чем они заводят людей постарше.

За дверью, на другой половине, тихонько постукивал нож по разделочной доске и что-то бухтел телевизор, когда в комнату вошла советская школьница с белым бантом в волосах. Комсомолка, спортсменка и просто красавица, в немного коротком ей платье — тёмно-коричневом, с белым фартуком. Держа руки за спиной, она, потупив взгляд, виновато спросила:

— Можно войти в класс?

Опять голосом на меня воздействовала, ведьма! Меня к таким вещам готовить нужно. А тут, откуда что и взялось:

— Опаздываешь? И уже не в первый раз! Придется вызвать родителей в школу. – Я поправил очки и сделал строгое лицо.

— Может не надо? – полушёпотом спросила она и уронила что-то, что держала за спиной. – Ой, разрешите поднять ручку?

— Да-да, конечно.

Волнуясь, я начал ёрзать на табурете и как раз в тот момент, когда школьница повернулась и начала наклоняться, две доски набитые на его крышке сошлись, защемляя мне правую ягодицу. Никогда больше не буду учителем! Раненым зверем я взвыл и рванул вперёд и вверх, но дорогу мне преградил журнальный столик. Я всё пытался сделать, как учили ещё в школе на физ-ре, подтянуть колени, наклонить голову, сгруппироваться, сделать кувырок, встать и прогнутся, и у меня почти получилось. Я подтянул колени, перевернул ими столик и влетел наклонённой головой точно в шкаф. Да так и остался стоять лёжа, с прогибом. От прогиба, у меня что-то громко хрустнуло в правой спине. Где у меня правая спина? О, это просто, она точно над горящей огнём правой ягодицей. Я затих и притворился мёртвым, чёрт его знает, что ещё со мной сделает мебель в этом проклятом доме. То, что только что здесь, совсем недавно, намечалось, ему явно пришлось не по вкусу. Сказать, что у меня больше болело голова, спина или задница, было сложно и я старался об этом не думать.

Телевизор за дверью замолчал, нож тоже больше не стучал по доске. В наступившей тишине школьница, стоящая надо мной, возмущённо сказала:

— Аристарх Никандрович, если бы я знала, что у нас будет физкультура, я бы обязательно принесла спортивную форму.

Нет, вы понимаете? Человек при смерти, а ей шуточки.

— Не знаю кто такой Патриарх Никакович, но мне уже пора ревновать?

— Решай сам. Когда мне было шестнадцать, он регулярно видел меня в красных трусах и футболке.

— Тогда, это он пускай ревнует. Я почти каждое утро вижу тебя в трусах и футболке. И могу поспорить, в них сейчас больше интересного.

Видимо, прозвучало это не очень убедительно, потому что меня обозвали Отеллой и начали поднимать. Вы когда-нибудь представляли себе, как обезьянка поднимает больного слоника? Конечно нет, но вы постарайтесь.

Вставай. Не дёргай. Я так не могу. Дай я ногу подтяну. Мне так неудобно. Повернись. Ты тяжёлый, Очки, очки не раздави. Да не сгибайся ты. Давай вот так. Я уже почти. Ты почти, а я уже всё.

И тут стала понятна тишина с нетёщеной половины, поскольку из-за двери донеслось:

— Я не знаю, чем вы там занимаетесь и знать не хочу. Но мне это не нравится, прекратите немедленно, иначе я приму меры!

Это она так вслух сказала, но в подкорке родилось: «Срамота! Не стыда не совести! Под боком у матери! Хорошо не на кухонном столе!»

— Мама, ну что за глупости! Лучше зайди и помоги.

— Ещё чего! Вам на двоих почти сто лет, уже должны были разобраться, что там к чему.

Школьница замерла, но справилась с расчётами быстро, она же отличница:

— Ну, мама! Ну, какие сто лет и восьмидесяти нету ещё.

Мама сдалась. Аккуратно заглянув в приоткрытую дверь, она мигом оценила обстановку:

— Доча, тебе бы уже пора знать, что в его возрасте волноваться вредно. Ты бы еще свою спортивную форму надела.

— Я тебя умоляю, мама, он просто упал.

— А я тебе о чём? Ему уже не двадцать, давление – это, знаешь ли, не шутка. Хорошо, что дело не кончилось инфарктом.

Стыдно, боги, как мне стыдно! Две хрупкие женщины несли меня на диван – прибежище всех униженных и оскорблённых мужчин, при этом кряхтели и стонали они, тише чем я. И таким униженным и оскорблённым я в жизни себя ещё не ощущал.

— Может быть, вызовём скорую? – нерешительно спросила школьница, после того как меня уложили на диван.

— Не нужно, я в порядке. – тяжело дыша сказала нетёща.

— Мама!

— Я уже тридцать пять лет — мама и знаю, что скорая к нам будет ехать не меньше часа, и всё ради одного укола. Думаю, у них могут быть и серьёзные вызовы, а с уколом я и сама справлюсь.

А я? Как же я? Неужели я – это несерьёзно?

Пока старшая ведьма, звеня пузырёчками с кошачьими слезами, птичьим молоком и толчёными мухоморами, копалась в колдовском сундучке, замаскированным под аптечку, младшая стянула с меня штаны. Это унизительно! Обычно, это моей обязанностью является оставить нас без штанов (в хорошем смысле этого слова). Через маленькое зеркальце с которым она не расстаётся, наверное интересуется у него кто на свете всех милее, она показала мне полученную травму — рубец длиною в ладонь и шириной в большой палец, уже фиолетовый и в крапинку. Вспомнилась «Тайна третьей планеты». Захотелось мультиков, мороженного и вернуться в то время, когда все женщины делились для меня на: мелких и вредных, и взрослых и ещё более вредных.

Шприцов я не боюсь, я боюсь их содержимого. А ещё боюсь, когда шприц находится в руках женщины, которая считает, что её дочь, пусть и не подарок, заслуживает лучшего.

— Доченька, что ж он у тебя такой белый? – глядя на мои ягодицы спросила нетёща. — Ты хоть иногда выпускай его побегать на улицу. У вас же есть площадка во дворе. Там наверняка найдутся те, кто согласиться с ним играть. Глядишь, и давление приведёт в норму.

— Мама!

— Да, что же тебе так не даёт покоя мой статус матери? Ты не беременна, случаем?

Интересный ход мысли. Я захотел повернуться, чтобы увидеть глаза моей ведьмы, когда она будет отвечать на этот вопрос. В спину снова вступило и я беззвучно заплакал.

— Мама, если ты сейчас же не сделаешь укол, я тебе обещаю забеременеть ещё до нового года и до конца следующего лета принести тройню!

Нетёща прикрыла ладонями рот, не выпуская шприца с янтарной жидкостью, и округлила глаза:

— Да, разве ж можно так угрожать матери?!

Вот тут я с ней был полностью согласен. Чёрт знает, что там у неё в шприце, лучше не рисковать лишний раз.

— Уколи ты его, наконец!

Самого укола я не почувствовал, но введение лекарства могу сравнить с воздействием паяльника. Я ненавижу этот дом!

— Ну, вот и всё! Мгновенного излечения не гарантирую, но приступ ненадолго снимет. Сама со спиной маюсь, знаю о чём говорю. – нетёща повернулась к дочери. – Тройню? Серьёзно? Иди переоденься, Лолита!

И она переоделась. С оставшимися коробками управились без меня, перебрали и нужное отнесли в машину. И с борщом тоже управились без меня, доварили и поели. Приглашали присоединиться, но я отказался, боясь сделать в этом доме хоть одно лишнее движение. Дошла и до меня очередь. Мне в руки сунули свёрток с лекарствами, объяснили сколько раз колоть и куда втирать и что ближайшее время мне лучше лежать на твёрдой поверхности. Потом, аккуратно, как фарфоровый сервиз, меня погрузили на заднее сиденье автомобиля, где я и провёл обратный путь, в позе эмбриона, глядя в спинку водительского сидения. Ни тебе неба, ни тебе птичек, ни тебе зайцев скачущих вдоль дороги.

Коробки было решено оставить в машине, пока, я настоял. Себя в машине я просил не оставлять и, с горем пополам, мы наконец очутились в квартире. Из твёрдого, у меня на выбор, был пол и диван. Я согласился на диван, где ту же был натёрт чем-то тёплым и пахнущим мятой. Задрёмывая под то, как Тед крутит с Робин, Маршалл с Лили, а Барни со всеми у кого есть грудь, я, время от времени, всхрапывал будя сам себя (ненавижу засыпать на спине). И вот, в очередной раз, провалившись в царство Морфея, я снова увидел мою ведьму в школьном платье у школьной доски, увидел настолько ярко, будто наяву! Я не буду описывать, что у нас там был за урок, но мне снова вступило в спину. Проснувшись, я принялся подавать знаки стонами, чтобы привлечь внимание. Но она меня не слышит, натворила дел и спряталась за наушниками. Дело было неотлагательным, я принялся махать руками и она снизошла. Я показал жестами, чтобы она сняла наушники, что мне нужно сказать что-то очень важное. Она долго смотрела на меня, улыбаясь с лукавым прищуром, а потом начала громко смеяться и стянула наушники:

— Да, взяла я платье, взяла. Не переживай. Вот поправишься, сбреешь всё это безобразие на своём лице, и я его снова примерю.

Внушение мысли мне знакомо, а вот чтение – это что-то новенькое. Вот, вы говорите фантастика – это что-то невероятное, а я вам говорю – Гоголь был прав. Все они ведьмы!