КНИГА ПАМЯТИ. ВОСПОМИНАНИЯ СОЛДАТА. - Страница 3 из 4

Ташкент встретил нас теплом, солнцем, зеленью улиц и скверов. На вокзале нас встретил преподаватель института и провел нас в общежитие. Это был небольшой домик (говорят, была начальная школа) на окраине города в зеленом дворике. Эта окраинная улица была застроена поселенцами из Украины, российских областей. И усадьбы были похожими на наши: добротные дома-избы, побеленные, со ставнями; ухоженные сады, виноградники. Вдоль улицы журчал арык, от него в каждый двор отходил канальчик для пуска воды, в обычное время перекрытый задвижкой. Когда надо было пускать воду для полива, задвижку подымали.

Сразу за оградой нашего дворика было наливное озеро – запомнились глинистые, отшлифованные голыми телами берега почти без растительности, рыжевато-глинистая, всегда теплая вода. Нас мучила жара, мы двигались, словно вареные. Ни ветерка, ни облачка, только бледная голубизна неба и палящее солнце на нем. Вечер не приносил облегчения. За день все – глинистая почва, асфальт, строения – накалялись на 40 градусной жаре, вечером тепло отдавалось воздуху. Не спасало и озеро. Там, в Ташкенте, я понял, что холод можно победить движением, работой, истопить печь; от жары спасения не было нигде!

Занятия начались в помещении ТашИИТУ (Ташкентский институт инженеров транспорта). Пока еще война на Ташкенте не особенно сказалась: карточной системы не было, цены на рынке невысокие. Мы ходили на так называемый Госпитальный рынок. Нас удивляло. Что торговали в основном мужчины. Много фруктов, овощей: виноград, яблоки, груши, гранаты, орехи, дыни, арбузы. Виноград, помню, был по 2р./кг (обычно, говорят, цена ему была 20-50коп./кг – это в довоенных денежных единицах). Южный рынок…Трудно передать его размеренный, деловой гул, неповторимый букет запахов южной снеди, жужжанье пчел возле двухколесных арб с виноградом и другими дарами природы, истошные крики ишаков.

На рынке мы бывали часто, деньги у нас на первых порах были, и мы лакомились виноградом, гранатами, орехами – все это в наших краях тогда было редкостью.

Но скоро и здесь начала сказываться война: была введена карточная система, цены быстро росли. Мы получали 400 г хлеба в день. Сейчас это много, мало кто съедает столько. А тогда… Если учесть , что не только ведь хлеб по карточкам – и крупа, и жиры… Съел в обед суп, в котором пшенина пшенину догоняет- вырезали талон на крупу; съел ложку каши, побрызганную несколькими каплями хлопкового масла – еще вырезали талон на масло, и т.д. У нас, студентов, благодаря сердобольности официанток, талоны и на хлеб, и на крупу были вырезаны на много дней вперед. Конечно, на стипендию (тогда 130р. – сейчас 13р.) было не прожить. Почти все мы работали – не на постоянных работах, а на «заработках». Помню, поздно вечером в общежитие пришел человек с паровозоремонтного завода, который находился недалеко от нашего общежития.

-Надо разгрузить вагон угля. Кто пойдет?

-Почем?

Два рубля за тонну.

Мы не знали тогда ни расценок, не знали, что можно и поторговаться. Получить 100р. – это, казалось нам, большие деньги. Пошли вчетвером. Вагон – пульман, 50 тонн. Сначала кидали быстро, шутили. Но чем дальше – уже изредка перебрасывались словцом, а потом, когда уголь ближе от двери выбросили и продвинулись вглубь вагона – только сопели. Последние тонны уже не выбрасывали, а сунули к двери едва не карачках. К утру закончили и буквально свалились без сил. Больше на разгрузку угля мы ходили. Студенты создали бригаду, которую возглавил Трофим Рыбак (он был старше нас на несколько лет). Мы перевозили из товарной станции эвакуированное оборудование института и устанавливали его в отведенных помещениях? Делали фундаменты под станки, устанавливали и закрепляли их. Командовал всей этой работой заместитель начальника института по хозяйственной части Ростовцев.

Позже наша бригада подрядилась на другую, более выгодную, работу. Мы вывозили сухари из пекарни на товарный двор, а оттуда везли в пекарни муку, сахар.

К весне 1942г. нас перевели в другое общежитие – помню длинное двухэтажное помещение, к нему непосредственно примыкало помещение пекарни. Мы жили на втором этаже, в комнате человек 18. На лекции в институт ходили «по желанию», много пропускали – работали, а то и просто «сачковали». В моде была игра в очко – хотя играли на небольшие деньги, ставка 10-20 коп., чтобы быстрее проходило время. Бывало и такое, что просиживали и день, и ночь. В те времена и официально разрешалось пропускать до 1/3 занятий. Пропускал и я, так как работал на вывозке сухарей – это занимало трое-четверо суток подряд. Вывозили трамвайными вагонами, в сцепке 3-4 вагона. Сухари грузить было легко, они паковались в стандартные бумажные мешки по 23 кг или в мешки из мешковины по 35кг. Неудобство заключалось в том, что вагоны были пассажирские, с сидениями и всем тем, что имеется в таких вагонах. Голод – не свой брат – мы умудрялись «умыкнуть» десяток-другой сухарей. Правда, как говорят, аппетит приходит во время еды. Сначала засовывали в карманы по 2-3 сухаря, потом – в портфель или сумку по 2-3 десятка, а позже на компанию брали и мешочками: это, как правило. Ночью, когда трамвай проходил возле общежития. Тот, чья очередь была нести сухари, становился на подножку, ему подавали мешок, против общежития он соскакивал и относил в комнату. Там рассовывали в тумбочки, в шкафы для одежды. Боялись, конечно. Но много мы не брали, не для обогащения – поесть. На рынке иногда меняли — за один сухарь пол-литровая банка молока, здесь же и пили. На пекарне вдоволь ели свежий, из печи хлеб. Однажды наелся так, что потом дней пять на хлеб смотреть не хотелось – поправилась моя хлебная карточка.

Тяжелее было с перевозкой муки и сахара. Ну, мука еще куда ни шло – мешки по 64кг, сравнительно легко нес на плечах. А вот сахар был в мешках по 90 или 100 кг. Грузили на трамвайные платформы, несли по трапам. Положат тебе на спину мешок сахара, идешь и дрожишь, как бы он, не дай Бог, не сдвинулся хоть чуть-чуть в сторону – тогда не удержишься, придется или мешок бросать, или сам с ни полетишь. Идешь по трапу, с трудом переставляя ноги, коленки подгибаются. Особенно трудно бывало, когда мешки с сахаром побывали где-то под дождем, сахар цементировался, словно камень, который стокилограммовым весом давил на костлявый хребет.

Сахар мы также умудрялись «умыкать». Когда грузили, на платформе мешки клали так, чтобы образовался «колодец». Когда трамвай выходил из товарного двора, один из нас чья (очередь), влезал в колодец, втыкал в мешок тонкую дюралевую трубку (ее заранее прихватывали на товарном дворе, куда привозили обгоревшие, покореженные останки наших и немецких самолетов – на металлолом), и по этой трубке, надавливая на мешок, «нацеживали» кг 3-4 сахара, обычно в портфель.

Однажды на этом я попался. Была моя очередь. Я все сделал, выбрался на заднюю площадку платформы. За нашим грузовым поездом шел пассажирский трамвай. Возле вагоновожатого я увидел молодого человека, который внимательно смотрел на наш трамвай. Екнуло сердце, что-то подсказывало: следит за нами. И все же в центре города я соскочил с подножки. В руках у меня был портфель. Заметил, что и тот соскочил, пошел за мной. Я вошел в подъезд какого-то дома, притаился за дверью. Через минуту и он здесь.

-Что в портфеле?

-Книги.

-Не морочь голову, показывай!

Делать нечего, открыл.

-Что же ты такими делами занимаешься?

И тут я начал мямлить, что это первый раз, что тяжело, мы эвакуированные, ни родных, никого нет, стипендия маленькая, на карточки тоже получали мало, помощи ниоткуда и т.д., и т.п.

-А откуда ты эвакуированный?

-Из Харькова, ХИИТовец…

-Из Харькова? – посмотрел, а мой вид – полная покорность и наивность.

— Ну, хорошо, — протянул, — счастье твое, что и я из Харькова, земляки. Иди, да больше такими делами не занимайся.

Зима в Ташкенте мне не понравилась. Где-то в ноябре-декабре начались дожди, ветры — похоже на нашу позднюю осень с промозглыми мелкими холодными дождями. Первый снег выпал 15 января, продержался полдня. И снова холодные дожди, мокрый снег. Но уже в феврале потеплело, в марте – тепло, в апреле уже жарко. Появились первые фрукты — урюк, вишни; овощи – огурцы, помидоры, зелень. Растет все, словно из воды лезет. Да так оно и есть: ведь солнца много, а вода в арыках. Молить Бога о дожде здесь нет необходимости. В самое жаркое время дня узбеки сидят в чайхане на коврах, пьют чай.

В апреле или мае нас, студентов, на неделю направили на строительство (вернее, на копание) Северо-Ташкентского канала. На участке, где мы работали, канал был 4уже вырыт на глубину метров 6. Все работы вручную, никаких машин и механизмов. Грунт тяжелый – глина. Кетменями, кирками долбили глину, лопатой накидали в мешок. А что «накидали»? Кинул лопату и уже достаточно, еле тянешь. Или в притороченный на спине лоток – и по вырубленным в наклонной стенке ложа канала лезешь наверх. Народа, словно муравьев, подобно им и работали: там долбят, копают, набрасывают, и на дне будущего канала, на его склонах – нескончаемый поток людей с мешками, лотками на спинах. К вечеру ты уже словно не ты: все тело ломит, ноги в коленках не держат. Но лозунг «Северо-Ташкентский в кратчайший срок!» подгонял всех, ибо понимали: фронту нужен хлеб. Спали здесь же, возле канала, в степи.

Между тем приближались экзамены. Я, несмотря на все, старался посещать лекции, выполнять лабораторные, сдавать зачеты. Позади уже три сессии, на всех на них я сдавал экзамены «на стипендию». Для того, чтобы получать стипендию, надо было иметь 2/3 оценок отлично, остальные не ниже четверок. Такой порядок был введен в октябре 1940 г. Тогда же была введена и плата за обучение в институтах. Помнится, многие студенты оставили институт сразу же после публикации Постановления Правительства, так как достатки в семьях были небольшие, большинство студентов жили только на стипендию. Я не вылетел только потому, что был принят в институт с аттестатом отличника, стипендию таковым оставили до результатов первой сессии, от платы за обучение эта категория студентов также была освобождена.

Правда, на первой сессии в январе 1941г. едва не случилась катастрофа. Экзаменовались 4 предмета. Три выдержал на 5. Четвертым был экзамен по аналитической геометрии. Принимал доктор наук, профессор Левитан. Попалось что-то такое, в чем я здорово запутался, в голове – весьма туманное представление о том, о чем спрашивалось в экзаменационном билете.

-Тройка – сказал профессор и взял зачетную книжку, открыл, посмотрел в книжку, потом на меня, повертел в пальцах ручку и поставил оценку. Я взял и поплелся из аудитории, только в коридоре посмотрел в разворот. Против аналитической геометрии стояла четверка. Наверное, увидел, понял профессор, что запутался я случайно. Благодаря этому, остался я в институте. И часто думаю: поставь он тогда тройку, совсем по-иному сложилась бы моя жизнь, а, возможно, и складываться было бы нечему. Вместе со мной в комнате жил Митя Ковров, из Башкирии. Маленький, краснощекий, застенчивый – мы все его любили. Был он товарищеский какой-то, незащищенный и умный – всем нам помогал, если кто-то чего-то не «второпав» по математике, либо сопромату, либо по другому предмету. До слез было его жаль, когда он вынужден был бросить институт после первой сессии: по двум предметам ему поставили четверку. Он прощался – тоже слезы на глазах, очень уж хотелось ему учиться.

В июне начались экзамены. Я сдал экзамены по основам марксизма-ленинизма «4», немецкому языку – отл., зачет по общему курсу железных дорог.

14 июня 1942г. я был отчислен из числа студентов в связи с призывом в Красную Армию. Помню зеленый двор Ленинского военкомата в Ташкенте. Мы, новобранцы, с котомками. Здесь же, в Ташкенте, принимали воинскую присягу. Подошел день отправки. Друзья в чайнике принесли вино, выпили по стакану. Потом нас построили в колонну и повели на станцию. Рядом со мной шли, провожали Трофим Рыбак, Игорь Мезенцев, Мария Сибилева и еще несколько человек т- фамилий не помню. Влезли в « телячьи вагоны», поезд отправился.

-Прощай, Козьмич! – так меня ребята кликали — махал рукой Трофим.

Эшелон отстукивал километры через казахские, оренбургские степи. Питание было организовано на так называемых пересыльных пунктах. Эшелон останавливался на 1,5-2 часа, и все спешили к кухням-столовым.