Роман из двух книг “Гранд-пасьянс в кабинете Андропова” из двух книг полностью опубликован здесь – https://www.litprichal.ru/users/gp436/ либо https://www.next-portal.ru/users/grand-passianse/ 

 Пророчества последнего жителя затонувшей 12 тысяч лет назад Атлантиды и слепой провидицы Златы из Югославии свелись к одному: в 1979-ом году человечество ждет Третья мировая война и полное уничтожение. Это не останавливает группу американских «ястребов» во главе с Бжезинским, намеренных сорвать «разрядку» и вернуться к «холодной войне»: они готовят безумную выходку у берегов Крыма, не осознавая, что спровоцируют ядерный кризис.

 Советская разведчица Валентина Заладьева (девушка из Древнего мира, погибшая в борьбе против Рима, но получившая «дубль-два» в теле жительницы XX века) решается на отчаянную попытку ценой собственной жизни сорвать гибельную для всего мира американскую провокацию, хотя понимает, что шансы на успех близки к нулю.

 Кн.2. Глава 9. Хайли лайкли

  В 1932-ом году молодой журналист Матвей Митченков, которому еще не исполнилось и двадцати пяти, был командирован редакцией в Веймарскую республику, как тогда называлась Германия.

  Плохо тогда обстояли дела со своей прессой у немецких товарищей. Хотя деньгами на издание коммунистических газет Советский Союз помогал, проблема была с содержанием выпусков. Ведь пресса – «четвертая власть». Чем лучше умеют подавать материал партийные журналисты, тем больше у партии сторонников, а значит – и голосов на выборах.
  К сожалению, сильных ярких журналистов у немецкой компартии не было. Поэтому так трудно было в борьбе за умы состязаться с национал-социалистами Адольфа Гитлера: у этих журналистика поставлена очень сильно, их газеты идут нарасхват. Поэтому и прислали Матвея, отлично владеющего немецким языком, на помощь товарищам и коллегам по перу из компартии Германии.
  Мишень для атак и «справа», и «слева», то есть, и для нацистской, и для коммунистической прессы – это нынешнее правительство. А точнее – канцлер Брюнинг от консервативной «Партии Центра». Для немецких коммунистов и СССР он – «реакционер». Для национал-социалистов – главное препятствие в борьбе за власть, потому что не раз заявлял Брюнинг, что к этой самой власти он Гитлера никогда не подпустит. А еще он запретил деятельность нацистских штурмовиков СА. 
  И плевать было Брюнингу на то, что победы Гитлера желали очень многие: как влиятельные круги внутри страны, так и ряд других государств. США – потому, что большая война в Европе, к которой поведет дело Гитлер – самое большое счастье для американского бизнеса. Великобритания – потому, что очень хочет увидеть союз Германии и Польши против СССР. Польша – по той же самой причине. Эти три страны спят и видят, как привести Гитлера на пост канцлера.
  Вот так выглядел расклад сил в Веймарской республике на момент приезда Матвея Митченкова. На следующий день произошла его встреча с немецкими товарищами, которые работали в коммунистических газетах. Специально ради этого было проведено небольшое собрание в партийном клубе.
  Матвей выступал почти час: объяснял коллегам, как надо правильно составлять статьи, подавать материал и даже оформлять газету внешне. Слушали его с огромным вниманием, время от времени записывая самое важное в своих блокнотах.
  Когда встреча завершилась, Митченков у выхода из клуба попрощался с немецкими товарищами, отказался от предложения проводить его до гостиницы и направился в сторону ближайшей остановки трамвая.
  И тут его сзади окликнули:
  — Товарищ, подожди!
  В первый момент Матвей насторожился. Его догоняли двое молодых парней. Но когда он их разглядел, его настороженность исчезла. Добродушные, открытые и приветливые лица, а еще – красные значки на лацканах. Свои.
  — Меня зовут Петер, а это Карл, — представился один из них. – Мы опоздали на собрание, поэтому не успели тебя послушать. Но хотелось бы хоть чуть-чуть поговорить. Эрнст разрешил угостить тебя пивом в ресторане «Осьминог». 
  От предложения Матвей не оказался. Гулять в одиночку по кишащему нацистами Берлину он бы не решился, но и сидеть весь вечер в гостинице не хотелось. А тут и тратиться не нужно, раз сам товарищ Тельман санкционировал его угощение. 
  Ресторан просто покорил Митченкова с первого взгляда. Хоть он и пивной, на дам не рассчитанный, но – какой интерьер! Как будто попал в один из королевских дворцов Германии, то ли Цвингер, то ли Сан-Суси. 
  Только вот темное, почти красное пиво, заказанное его новыми приятелями, показалось ему каким-то странным на вкус. Но как только он успел это подумать, его вдруг резко потянуло в сон.
  — Товарищ Матвей, ты что, спишь? – крикнул ему кто-то почти в ухо. Это оказался Карл.
  — Да что-то со мной непонятное такое, — вялым голосом пробормотал Митченков. Если бы он почаще смотрел на часы, то был бы очень удивлен. С момента, когда он выпил пиво, до настоящей минуты прошел почти час. Но на часы он не смотрел, и в его представлении прошло лишь несколько секунд.
  — Что-то разморило тебя, — сочувственно сказал Петер. – Давай-ка мы попросим официанта собрать твой ужин тебе с собой и проводим тебя до гостиницы.
  Они расплатились и покинули ресторан. Новые приятели проводили Матвея не только до гостиницы, но и до самого его номера. На прощание они долго жали ему руку и хлопали его по плечу.
  «Отличные ребята, — подумал Митченков. – Не то, что те, что на собрании. Те вообще были какие-то угрюмые и скучные».
  Отоспался Матвей на славу. А утром он только лишь успел встать, как раздался стук в дверь. 
  — Входите! – крикнул он по-немецки, подумав, что это горничная.
  Но вошел мужчина лет тридцати, который сразу же спросил:
  — Простите, господин Митченков, я вас ни от чего не отвлек?
  — Нет, — с удивлением ответил Матвей.
  — Позвольте представиться, я – Дитрих Лолле. И… член НСДАП.
  — Что?! – крикнул Митченков. – Вы с ума сошли?! Что вам от меня нужно? Немедленно убирайтесь, или я вызову полицию!
  — Зачем вы так кричите? – с укоризной посмотрел на него Лолле. – Мой визит – всего лишь следование давней берлинской традиции. У нас всем гостям нашего города принято дарить на память открытки. Так что, возьмите.
  Он протянул Матвею тоненькую стопку из нескольких фотографий.
  Машинально Митченков взглянул туда и… чуть не потерял сознание от ужаса.
  На первой фотографии запечатлены были трое. Они сидели за столом в небольшой комнате, на стене которой красовался портрет Адольфа Гитлера. Все трое были в форме штурмовиков СА, на руках – повязки со свастикой. В середине сидел Матвей, с виду – напившийся до чертиков: глаза закрыты, голову уронил набок. Его заботливо поддерживал Петер, а с другой стороны сидел Карл. На столе возвышались две здоровенные бутылки со шнапсом, одна была почти уже выпита. Рядом стояло три бокала и какая-то закуска.
  Матвей облился потом. Все было предельно ясно: он попался по собственной глупости. И совершенно понятно, зачем явился этот нацист. Либо они перешлют фотографии, которых могут наделать сколько угодно, в Москву, во всем известное здание на Лубянке, либо Митченкову придется выслушать, чего они от него хотят. Первый вариант шансов выжить не оставлял. Конечно, в ведомстве товарища Ягоды его версию событий выслушают и запишут. Но ведь потом все равно расстреляют! Не принято там верить никому на слово.
  — Чего вы хотите? – упавшим голосом спросил Матвей.
  — Вы бы хоть предложили мне присесть, — спокойно произнес Лолле. – Разговор серьезный и обстоятельный. Не на пороге же беседовать.
  Матвей махнул рукой вглубь номера, показал гостю на стул и сел напротив. Его сердце бешено стучало, кожа покрылась мурашками, словно от холода.
  — Зря вы так нервничаете, господин Митченков, — сказал немец. – Я не собираюсь просить вас ни о чем, что могло бы противоречить интересам вашей страны. И ничего против вас лично не имею, как и мои товарищи по партии. Напротив, я предлагаю вам временный альянс. Назовем это совместным мероприятием. В СССР ведь так же не любят канцлера Брюнинга, как и здешние коммунисты?
  Матвей кивнул. Он еще не понимал, к чему тот ведет.
  — Так вот, мы тоже его не любим. В первую очередь – за лицемерие. В стране послекризисная депрессия, миллионы немцев без работы и голодают, а господин Брюнинг, изображающий, что ведет скромный образ жизни, имеет собственный роскошный дворец. К сожалению, мы не можем его разоблачить, потому что не знаем, где этот дворец находится. Иначе я не обратился бы к вам.
  — Я что-то не понимаю, — пробормотал Матвей. – Вы, немцы, сами не можете найти дворец вашего канцлера и хотите, чтобы это сделал я, русский?
  — Как ни странно, у вас это получится лучше, — улыбнулся Лолле. – Весной восемнадцатого года, когда я был молодым солдатом-новобранцем, армия его величества кайзера заняла город Гомель в Белоруссии и находилась там около половины года. Я охранял штаб оккупационного гарнизона, который располагался во дворце Румянцевых-Паскевичей. Сейчас там располагаются какие-то советские учреждения. Иностранец вряд ли сможет свободно походить по этим помещениям и пофографировать, не привлекая к себе внимания, а вот советский журналист Митченков сможет это сделать запросто. 
  — Я понимаю, — сказал Матвей. – Вы хотите с моей помощью состряпать фальшивку, чтобы скомпрометировать Брюнинга.
  — Допустим. Но это ведь и в интересах вашей страны. Как видите, наши цели совпадают.
  Митченков на мгновение задумался. Оказав нацистам такую услугу, он и жизнь свою спасает, и предательства вроде бы не совершает. Чего его жалеть, этого Брюнинга? Он ни Советскому Союзу, ни коммунистам Германии, ни самому Матвею не друг, не сват и не брат. Наоборот – враг, реакционер. 
  — Хорошо, я согласен.
  — Я не сомневался, что вы разумный человек, господин Митченков. Когда вы сможете поехать в Гомель?
  — Сразу после возвращения в СССР, то есть примерно через неделю.
  — Отлично, — просиял Лолле. – А вот это – вам.
  Он протянул Матвею новенький фотоаппарат немецкой фирмы «Лейка». Такие в течение последних пяти лет стремительно входили в моду, вытесняя громоздкие агрегаты, которые устанавливались на треножниках и занимали много места.
  — Потом оставьте его себе, это наш подарок. И вот, возьмите на разные расходы.
  Лолле извлек из своего портфеля пачку ассигнаций, завернутую в плотную бумагу.
  — Это что, немецкие марки? – с иронией спросил Матвей.
  — Нет, советские рубли.
  Это говорило о многом. НСДАП была всего лишь одной из партий, ее влияние не простиралось на Советский Союз, поэтому сами нацисты не имели возможности добыть советские деньги. Значит, партию Гитлера опекал кто-то из разведок довольно крупных государств, которые вполне могли иметь доступ к советским рублям. Впрочем, если учесть заинтересованность США, Великобритании и Польши в приходе к власти нацистов, все вставало на свои места. 
  Дальше Лолле принялся деловито инструктировать Митченкова:
  — Фотографии принесете к отправлению поезда «Москва-Берлин» немецкого формирования. Я напишу вам расписание его курсирования и номер вагона, в котором вы отдадите проводнику конверт со снимками. Разумеется, так, чтобы этого никто не видел, это в ваших же интересах. Мы будем ждать… месяц.
  Что произойдет, если Матвей за месяц не отправит нужные фотографии, было понятно. Тогда уже Лолле отправит в Москву на Лубянку совсем другие снимки, в которых – смертный приговор Митченкову. 
  Вернувшись в Москву, Матвей сразу же выхлопотал себе командировку в Киев, а в Гомеле сделал пересадку, задержавшись в городе на половину дня. Этого времени ему хватило, чтобы обойти все здание бывшего дворца Румянцевых-Паскевичей и вволю пощелкать там фотоаппаратом. Никто не обратил на него внимания.
  Дворец был поделен между несколькими учреждениями: краеведческим музеем, детским клубом, кукольным театром, библиотекой и дворцом пионеров.
  Матвей сфотографировал часть интерьера колонного зала, «золотой» столовой, «красной» и «белой» гостиных. На его снимки попадали лишь предметы роскоши, например, гигантские канделябры из цветного стекла, а вот все, связанное с нынешним предназначением помещений, осталось за кадром.
  Митченков был удивлен: неужели Лолле не допускает, что другие бывшие солдаты и офицеры кайзеровской армии, участвовавшие в оккупации Гомеля, увидев помещения мнимого «дворца канцлера Брюнинга», могут их вспомнить и разоблачить столь явную подтасовку? Но потом подумал, что Лолле все предусмотрел. За четырнадцать лет бурных событий, сотрясавших Германию, такая мелочь из памяти наверняка стерлась, а фотографов в немецком оккупационном гарнизоне Гомеля, скорее всего, не было.
  Все дальнейшие инструкции национал-социалиста он выполнил в точности, и фотографии уехали в Берлин вместе с немецким проводником международного поезда.
  Опубликованы они были не в нацистской газете, а в коммунистической. Похоже, у Лолле были свои люди и там. Даже если бы обман был раскрыт, подставились бы коммунисты, так что НСДАП в любом из двух вариантов оставалась в выигрыше. 
  Для карьеры Брюнинга статья о «его дворце» оказалась последней каплей. Недовольный экономической политикой канцлера рейхспрезидент Гинденбург вскоре после публикации отправил его в отставку.
  Последнее препятствие на пути нацистов к власти было устранено. Сменивший Брюнинга на посту канцлера фон Папен (бывший кайзеровский генерал), а затем и его преемник фон Шлейхер (с аналогичной биографией) сделали все возможное, чтобы следующим стал Гитлер. Произошло это 30 января 1933 года.
  В СССР в это время вовсю работала созданная в 1931 году сеть магазинов Торгсин («торговля с иностранцами»). Для проведения ускоренной индустриализации страна остро нуждалась в валюте. Невозможно было начинать строительство новых заводов, не совершая покупок за рубежом дорогостоящего оборудования и материалов и не приглашая иностранных специалистов. 
  Магазины Торгсина принимали у советских граждан дорогие украшения, художественные ценности, предметы антиквариата, золото, серебро, платину. Драгметаллы отправлялись в переплавку, а затем на экспорт. Остальное продавалось иностранцам за валюту и пользовалось у последних огромным спросом.
  С советскими гражданами за сданные ценности расплачивались товарными ордерами, на которые они в этих же магазинах приобретали продукты (в основном – ржаную муку) и различный ширпотреб. В сущности, это был натуральный обмен. 
  В дальнейшем общественное мнение в оценке такого явления, как Торгсин, разделится. Одни будут разделять официальную точку зрения, что его создание было правильным шагом. Государство за эти несколько лет получило в казну огромное количество валюты, что очень сильно помогло в проведении индустриализации, столь необходимой в преддверии будущей войны. Например, десять крупнейших предприятий – ГАЗ, ЗИС, Челябинский и Сталинградский тракторные заводы, «Уралмаш» и другие – были построены на «торгсиновские» деньги. Какой-то части населения это помогло во время голода начала 30-х получить продукты, то есть, Торгсин можно считать слабенькой альтернативой НЭПу, который к этому времени уже прихлопнули. 
  Противоположная точка зрения заключалась в том, что государство, устанавливая невыгодные для советских граждан условия товарного обмена путем занижения стоимости приемки и завышения стоимости продуктов, попросту их ограбило.
  Но эти споры начнутся позже. А пока сеть стремительно разрасталась, открывая все новые магазины по всему Союзу. В одной только Москве их появилось почти сорок, из которых самым знаменитым стал описанный Булгаковым «тот, что на Смоленской».
  Один из торгсиновских магазинов открылся рядом с домом Матвея, журналистский интерес которого не позволил ему проигнорировать такое событие.
  Магазин состоял из двух торговых залов, имевших разные входы с улицы. В первом у советских граждан принимали ценности и взамен отоваривали их продуктами и ширпотребом. Во втором, куда «нашим» был вход запрещен, встречали покупателей-иностранцев. 
  Какое-то время Матвей присматривался к магазину снаружи и изнутри (в его «советской» части), а потом стал на улице подходить к тем, кто выходил из «советского» зала после совершения обмена. Изображая то ли зеваку, то ли потенциального сдатчика ценностей, он спрашивал у людей их мнение о данном учреждении.
  Народ выходил довольно раздраженный, причем не только невыгодными условиями обмена.
  — Обвешивают, гады! — ругались мужики. – Хоть плюнь им в глаза – все божья роса, забодай их всех комар!
  Но и не только про обвешивания удалось узнать Матвею. Водились за магазином и грешки посерьезней. Например, принимать церковную утварь в государственных закупочных учреждениях было строжайше запрещено законом. А здесь тихонько принимали.
  Все свои наблюдения Митченков тщательно записал в тетрадь, затем заявился к заведующему, сначала предъявил ему свое журналистское удостоверение, а потом с прокурорским видом зачитал ему все пункты из собранного компромата.
  Побледневший завмаг ухватился трясущейся рукой за спинку кресла.
  Некоторое время Матвей наслаждался произведенным эффектом, а затем снисходительным тоном произнес:
  — Ладно, не паникуйте вы раньше времени. Если бы я хотел  отправить вас в тюрьму, то сейчас пришел бы не к вам. Мой визит можете считать предложением стать коллегами.
  — Это как? – не понял заведующий.
  Матвей доходчиво ему разъяснил. Когда-то он прослушал курс лекций по бухгалтерии – как будто знал, что это ему когда-то понадобится в жизни. Свободного от журналистской работы времени у него остается достаточно, чтобы заняться бухгалтерской деятельностью, да и живет он в соседнем доме.
  Завмаг немного успокоился. Грозный незваный гость не собирался  сажать его на приличный срок, а хотел лишь сам пристроиться к торгсиновской кормушке. Так уж лучше делиться с шантажистом, чем сесть.     
  — Вообще-то, у меня есть бухгалтер. Куда я его дену? – угрюмо проговорил заведующий.
  — А вот это уже ваша забота.
  Так для Матвея началась новая полоса жизни. И вовремя: жить на зарплату журналиста ему надоело до чертиков, а деньги, выданные нацистом Лолле «на личные расходы», давно были истрачены.
  Первой успешной комбинацией, которую провернул Митченков, стала «история четырех Будд».
  Частыми покупателями были двое французов – агенты фирмы «Антуан Леже», имевшей свой антикварный бутик на Елисейских полях. Относительно дешевые покупки «здесь» и дорогущие продажи «там» обеспечивали фирме такую маржу, которой позавидовали бы любые конкуренты. Оба француза, как и Матвей, владели немецким, что очень способствовало общению. Обоих Митченков мысленно обозначил простым словом – «лопухи». И это было очень кстати.
  Одна семья из Бурятии, сумевшая как-то перебраться в Москву, принесла четыре статуэтки Будды. Эти простые, честные и немного наивные люди не стали придумывать ничего, чтобы набить цену, а сразу признались, что сработаны они каким-то умельцем из их поселения.
  Оценщик принял статуэтки неохотно и насчитал за них сущие гроши, но буряты и этому были рады, какое-то количество ржаной муки они ведь получили. 
  А дальше в дело вступил Матвей.
  За полчаса он сумел так извалять, исцарапать и облить всевозможной химией эти статуэтки, что они приобрели вид настоящих раритетов. Потом он выставил их в зал для иностранцев… без проставленной цены.
  Этот психологический прием сработал безотказно. Когда представители «Антуан Леже» объявились в очередной раз, именно изделия без цены привлекли их внимание.
  На их вопрос Матвей развел руками:
  — Увы, я не уверен, что нам вообще разрешат их продавать и не заберут в музей. Они принадлежали первому императору манчжурской династии Цин, которая пришла к власти в Китае в семнадцатом веке.
  Посетители смотрели на изделия широко раскрытыми глазами.
  — Вождь китайских повстанцев, народный герой Ли Цзы-Чен, сокрушил династию Мин, но не смог противостоять вторгшимся с севера манчжурам, которые разбили его войско, убили его самого и основали новую династию, — вдохновенно вещал Матвей.
  После такого рассказа он подвергся бешеной атаке французов, принявшихся умолять продать им статуэтки, не дожидаясь их изъятия свыше. Митченков сделал вид, что нехотя уступает, но закатал такую цену, которая обычного европейца привела бы в ужас.
  Но агенты фирмы «Антуан Леже» преспокойно выложили и такие деньги.
  По своей бухгалтерии Матвей провел продажу за мизерную цену, а большую часть разницы положил себе в карман, не позабыв поделиться с завмагом, продавцом и оценщиком. 
  Подобные комбинации Михайлов провернул еще несколько раз. Его благосостояние стремительно росло и позволяло ему частенько предаваться разгульной жизни, возможной даже в СССР того времени.
  Но вскоре кормушка закрылась.
  С 1934-го года положение с продовольствием в стране стало улучшаться, и поток желающих сдать ценности начал стремительно иссякать. Магазины Торгсина перестали пополняться и распродавали иностранцам уже лишь остатки прежней роскоши. В январе 1936-го года Торгсин ликвидировали. Зато Матвей успел получить от него все, что мог.
  И в этом же году грянул гром.
  В антикварном бутике фирмы «Антуан Леже», располагавшимся на Елисейских полях, все четыре статуэтки Будды купил по бешеной цене один из богатейших людей Франции. Но когда он похвастался перед друзьями своим приобретением, один из них, специалист по раритетам с многолетней практикой, не смог удержаться от смеха и пояснил нуворишу, что к чему. Взбешенный миллионер со скандалом вернул покупку обратно в бутик и забрал полученные за нее деньги.
  Обескураженная фирма «Антуан Леже» попыталась вернуть Будд в Торгсин, но вот только его-то уже не было. Тогда одураченные французы обратились к властям.
  В архив уже не существующего Торгсина отправилась ревизия, а Матвея и завмага вызывали к следователю – пока в качестве свидетелей. Дело запахло жареным. А именно – обвинением в мошенничестве.
  Но судьба, которая иногда хранит всякого рода проходимцев, на этот раз улыбнулась Матвею. В это же время, в сентябре 1936 года, покровителя Торгсина Генриха Ягоду Сталин снял с поста наркома НКВД, переведя на должность наркома связи. Это означало опалу и ничего хорошего в скором будущем Ягоде не сулило. 
  Бывший председатель Торгсина Иосиф Ривкис, ставленник Ягоды, уже работал где-то в аппарате «всесоюзного старосты» Калинина и ведал экспортными операциями. Сейчас он лишился могущественного покровителя и был полностью беззащитен.
  Эта ситуация давала Матвею шанс выкрутиться. Как известно, лучший способ защиты – нападение. В огромной статье на второй странице своей газеты он обрушился на уже почивший в бозе Торгсин и лично экс-председателя Иосифа Ривкиса. 
  Митченков изложил красивую легенду, как узнав о таких злоупотреблениях, как обвешивания и незаконный прием церковной утвари, он провел тайное журналистское расследование, внедрившись в штат одного из магазинов. В статье Матвей так разошелся, что впервые в СССР употребил ранее незнакомое заграничное слово «коррупция», намекая на то, что у Ривкиса могли быть покровители свыше.
  Резонанс оказался ошеломляющим. Для разоблачения «вредителя Ягоды» статья оказалась как нельзя кстати. Ривкиса позже расстреляли вслед за Ягодой, но это случилось бы с ним и без Матвея: слишком тесно он был связан с опальным наркомом.
  А вот Митченков теперь купался в лучах славы. В советской прессе его несколько раз назвали «борцом с коррупцией». А такая мелочь, как скандал с «Антуан Леже», быстро оказалась затертой на фоне куда более масштабных событий вокруг торгсиновской верхушки.
  Однажды, когда Матвей вышел из редакции на улицу, к нему подошел совершенно обычный человек и будничным тоном, лишенным всяческих эмоций, проговорил:
  — Товарищ Митченков Матвей Петрович? Вам привет от Лолле.
  Точно так же, как в то злополучное утро, когда к нему в номер пожаловал функционер НСДАП, Митченков облился потом, по коже побежали мурашки, дыхание сбилось, а сердце перешло в ритм галопа. Про историю с нацистами и «дворцом Брюнинга» он уже успел забыть. Но сейчас прошлое не просто напомнило о себе – оно пришло в настоящее.
  — Я не знаю никакого Лолле, — деревянным голосом пробормотал Матвей.
  — Тогда простите, обознался, — равнодушно бросил незнакомец и, развернувшись, пошел прочь.
  Сейчас он уйдет, а потом…
  За одно мгновение Матвей нагнал его и, схватив за плечи, развернул к себе:
  — Что вам нужно?!
  — Давайте хоть отойдем куда-нибудь, — предложил незнакомец. – Я не умею разговаривать так вот, на ходу.
  Они сели на скамейку в сквере, который сейчас был довольно пустынным.
  — Прежде всего, Лолле просил поблагодарить вас за некогда оказанную небольшую услугу и передать вам вот это.
  Агент протянул журналисту конверт, в котором угадывалась стопка ассигнаций. В другой ситуации это бы сильно подняло Матвею настроение, но только не сейчас. Эти деньги были красноречивым свидетельством того, что спокойному и безопасному существованию Митченкова пришел конец. Не собирался Лолле выпускать его из капкана. 
  — Мы рассчитываем, что вы и дальше сможете оказывать нам незначительные любезности, товарищ Митченков. Я не ошибся в своих надеждах? – поинтересовался незнакомец.
  — А куда я денусь, – сквозь зубы ответил Матвей.
  — Вот мы с вами и поняли друг друга, — резюмировал собеседник.
  Говорил он по-русски прекрасно, без малейшего акцента, но Митченков сумел почувствовать в нем что-то неуловимо чужое. 
  — Вы не русский, но и не немец, — зачем-то сказал Матвей. – Вы из Восточной Европы. Так и хочется назвать вас каким-нибудь польским или чешским именем. Например… пан Кантор.
  Внешне агент не проявил никаких эмоций, но что-то такое мелькнуло в его глазах, отчего Митченков понял, что с национальностью незнакомца он попал в самую точку.
  — Лучше называйте меня каким-нибудь простым русским именем, — проговорил агент после небольшой паузы. – Например, Гришей.
  — Хорошо, «Гриша», — с иронией сказал Матвей. – И что от меня требуется на этот раз?
  — Я вижу, наше сотрудничество успешно складывается дальше, — улыбнулся собеседник. – Давайте тогда обсудим подробности завтра. В это же время и на этом же месте.
  Этой ночью Митченков не спал вообще. Да и как заснуть человеку, понимающему, что попал в жестокий капкан, который при плохом стечении обстоятельств может стать смертельным?
  На следующий день Матвей пришел в этот сквер и сел на ту же скамейку. Пан Кантор появился не сразу. Наверняка проверял, не привел ли Митченков «хвоста». А потом вдруг возник ниоткуда с небольшим плоским прямоугольным предметом в руках, завернутым в холщовое покрывало.
  «Гриша» доходчиво объяснил Матвею его задачу. В Испанию, где вовсю шла гражданская война, регулярно отправлялись добровольцы из СССР, костяк которых составляли кадровые военные. Мало кто знал, что завтра в кинотеатре «Ударник» должна была состояться встреча наркома обороны Ворошилова с красными командирами, которым предстояло отбыть на испанские фронты. 
  Личности этих командиров очень интересовали немцев. Поэтому от Матвея требовалось заранее перед встречей, во время которой в кинотеатр не будут пускать посторонних, установить на стене в фойе скрытую камеру, а позже, когда в здание возобновится свободный доступ, оттуда ее снять.
  — Не великовата ли? – спросил Митченков, кивнув на завернутый предмет.
  — Это картина. Просто до мероприятия вы замените ею одну из тех, что в фойе, а после него поменяете обратно. Место должно быть таким, где пройдет как можно больше участников встречи. На следующий день после этого встретимся здесь в наше время, и вы мне отдадите скрытую камеру.
  Когда Матвей уже дома осмотрел картину, он получил возможность оценить, каких высот у немцев достигло искусство шпионажа.
  На ней русский артиллерист времен войны 1812 года собирался стрелять из пушки. Разумеется, жерло орудия на картине представляло собой черный круг. А вот с обратной стороны этого шедевра батальной живописи был закреплен небольшой предмет, похожий на хоккейную шайбу. Как раз на уровне «черного жерла пушки». В другое время Матвей бы немало подивился технической изобретательности немцев, но сейчас он испытывал всеподавляющий и безотчетный страх. Если он с такой штуковиной в кинотеатре попадется, тогда… все! Пан Кантор собой-то не особо рискует, а вот Митченков – расходный материал, если вдруг спалится, то и не сильно жалко.
  В какой-то момент Матвей подумал: а не пойти ли с этим устройством в Управление НКВД и сдаться? Покаяться и в грехе 1932 года, когда нацисты поймали его на крючок. Предложить свою помощь в поимке пана Кантора. Либо предложить стать двойным агентом, снабжающим немцев дезинформацией.
  Но интуиция и рассудок все эти мысли сбросили в мусорную корзину с надписью «бесполезные фантазии». Все равно ведь расстреляют. Причем, если при Ягоде сначала бы расстреляли, а потом задумались, правильно ли сделали, то в нынешние времена наркома Ежова и думать никто не будет – некогда.
  Матвей еще во время встречи высказал пану Кантору свои соображения. Повесить картину завтра не получится. Раз вечером такое мероприятие, вход в «Ударник» будут бдительно охранять уже с утра. Ехать ему туда надо сегодня вечером.
  «Гриша» внимательно его выслушал и это решение одобрил. Скрытая камера эта – «долгоиграющая», пустого расхода пленки нет, съемка за счет «фотоэффекта» включается лишь тогда, когда кто-то проходит мимо. 
  Прямо из дома Матвей поехал в «Ударник». На входе он предъявил вахтерше свое журналистское удостоверение, и она его безропотно пропустила, не обратив внимания на завернутый в ткань плоский предмет. Потом Митченков в течение некоторого времени бродил по фойе, со скучающим видом разглядывая картины и ожидая, когда единичные посетители оттуда исчезнут, и дождался все-таки момента, когда остался в фойе один. 
  Дальше Матвей действовал молниеносно. Быстрым шагом он подошел к картине с каким-то идиллическим пейзажем, аккуратно снял ее и на ее место повесил свою – с артиллеристом.
  Снятое полотно он и не собирался выносить из здания. Найдя каморку, где уборщицы хранили швабры, ведра и тряпки, он поставил картину на пол и булавкой прицепил к покрывалу, в которое она была завернута, записку «Не убирать!» с неразборчивой замысловатой подписью. Митченков не сомневался, что завтра вечером найдет ее на том же месте. Уборщицы – люди дисциплинированные и лишним не интересуются. После этого он быстро покинул «Ударник».  
  На следующий вечер, уже зная, что встреча Ворошилова с красными командирами состоялась, Матвей поехал в кинотеатр вновь. Всю дорогу его душил страх. А вдруг подмену заметили, ради праздного любопытства картину сняли и осмотрели, тут же обнаружив скрытую камеру? 
  В этом случае его схватят сразу же, как только он притронется к «объекту». Это будет конец. Но если он побоится сунуться в «Ударник» и не принесет картину пану Кантору – это точно конец. 
  «Будь проклята жизнь, которая ставит перед таким вот выбором!» — со злобой думал Матвей.
  Вновь попав в здание с помощью журналистского удостоверения, Митченков перво-наперво огляделся, обследовав даже помещения, прилегающие к фойе. Никого вокруг не было. Мест, откуда могли выскочить сотрудники НКВД, он не обнаружил. Совершив над собой невероятное волевое усилие и заставив себя подойти к картине, Матвей дрожащими пальцами снял ее и тут же оглянулся. Никто ниоткуда не выскакивал и на пол его не валил. Тишина.
  Митченков быстро повесил на место заранее вынесенную из каморки уборщиц картину с пейзажем, а свою перенес в туалет. Там он отсоединил «шайбу», а полотно раскромсал ножом на кусочки и выбросил в урну. 
  Выйдя из «Ударника», он перевел дух, но тут же подумал, что, пожалуй, рано обрадовался. Вдруг каждый его шаг отслеживают и решили сразу его не брать, а прицепить «хвоста»? Поэтому какое-то время он попетлял по кривым улочкам центра Москвы и успокоился лишь тогда, когда убедился, что за ним никто не следует. 
  На следующий день Матвей отдал «шайбу» пану Кантору, а взамен «Гриша» вручил ему новую пачку ассигнаций, присокупив:
  — Всякий труд должен быть достойно оплачен. Пока можете отдыхать, а потом…
  Что «потом» — было ясно. Немцы собирались использовать Митченкова на полную катушку. 
  Так и получилось. Журналистское удостоверение открывало доступ во многие места, поэтому германская разведка принялась давать ему одно задание за другим. Немцев интересовало все: предприятия, их продукция, руководители, ученые, партийные работники, а особенно – военные.
  После подписания в 1939-ом году «Пакта Молотова – Риббентропа» о ненападении, Матвей сначала подумал, что если недавние потенциальные противники вдруг оказались в хороших отношениях, то и заданий станет меньше, а то и не будет совсем.
  Но вышло наоборот. Заданий стало  б о л ь ш е .
  Из этого Митченков сделал вывод: война на пороге. 
  Если это так, то его заберут на фронт. И тогда крючок, на котором держат его нацисты, самым естественным образом обломается.
  Но закавыка была в том, что на фронт Матвей как раз совсем не хотел. Вероятность быть убитым на войне гораздо выше, чем провал и расстрел здесь. К тому же, Митченкову очень понравились «премии», которые регулярно передавал ему пан Кантор. На эти деньги он мог вести очень веселую жизнь, правда, довольно осторожно, чтобы это не бросалось в глаза окружающим. Поэтому в один и тот же ресторан он подряд не ходил, чтобы там не примелькаться, и старался их менять. То же самое касалось и девушек. Официально в советском обществе проституции как явления не существовало, но красивые девушки, готовые проводить время за деньги – были. Здесь Матвей тоже соблюдал осторожность, и во время совместного досуга представлялся очередной девушке не настоящим именем.
  Нет уж, только не на фронт! Эту тему он поднял при очередной встрече с паном Кантором, причем употребил выражение не «если будет война», а «когда будет война». Тот даже не стал его поправлять, из чего Матвей сделал окончательный вывод, что «там» уже все решено. 
  — Если я пойду на фронт, то толку вам от меня уже не будет.
  — Попробуй за хорошие деньги договориться с кем-то из врачей, чтобы поставил тебе диагноз, при котором комиссия признает тебя не годным к военной службе, — отреагировал «Гриша».
  — А ты не забыл, что у нас идейное общество? Я не могу быть уверенным, что найду врача, который возьмется организовать за взятку медицинское заключение, дающее освобождение.
  — Ты – найдешь. Тебе не впервой.
  Тут же пан Кантор заверил Матвея, что этот расход ему компенсируют отдельно. Что и было целью затеянного Митченковым разговора. Еще Матвею вдруг стало невероятно интересно: а берут ли взятки в самом «Третьем рейхе» и как за это там наказывают? Но любопытство свое он оставил при себе.
  Нужного врача Митченков нашел. Получив желаемый диагноз, он теперь мог быть уверен, что при начале войны он на медкомиссии получит заключение, которое гарантирует ему освобождение от отправки на фронт.
  И вовремя!
  В тот июньский день, когда радио объявило о нападении Германии, он чувствовал себя абсолютно спокойно. Даже появилось какое-то приподнятое настроение. Ведь если немцы победят, им понадобится «актив» из верных людей, который поможет им держать в узде покоренное население. Тогда Матвея ждет большое будущее.
  А пока он работал «тыловым корреспондентом», ездил по предприятиям и учреждениям, отражал в своих статьях напряженный труд людей в тылу. Разумеется, находил и информацию, интересную для разведки рейха, которую передавал новому связному. «Гришу» из Москвы немцы по каким-то причинам отозвали. Но с конца 1943-го года на него перестал выходить и новый связной.
  Когда война закончилась поражением Германии, Матвей все равно облегченно вздохнул. Жаль, конечно, что его неплохим заработкам больше не суждено повториться, но зато и кабала его кончилась, как и связанные с ней смертельные риски. Никто больше ничего от него не потребует. А как деньги заработать, он найдет. Пусть себе другие живут на отоваренные продуктовые карточки, но он-то – не «другие».
  Пока Митченков присматривался к послевоенной реальности, оценивая свое возможное место в ней, прошел год.
  И тут его вновь потревожили. Но уже другие. В этом человеке Матвей безошибочно распознал американца. Тот церемоний разводить не стал и сразу обрисовал Митченкову ситуацию. Структура генерала Гелена, на которую ранее работал Матвей, продолжает бороться с большевизмом, но теперь на стороне объединяющегося западного мира. К сотрудничеству Матвея никто принуждать не собирается, тем более – шантажом. Но беда ему грозит с другой стороны. Коммунистические власти Польши арестовали пана Кантора, и за пособничество нацистам во время войны ему светит самый худший вариант. Но «Гриша» — опытный разведчик и знает, как выторговать себе жизнь и иные гарантии, поэтому не вываливает сразу всю информацию, а медленно выцеживает ее по частям, в обмен на те или иные уступки. Матвея он, очевидно, оставил «на десерт», потому что его еще не арестовали.
  — Что же мне делать?! – в отчаянии выкрикнул Матвей.
  На то американец ответил, что все не так уж плохо. В Митченкове почему-то особенно заинтересован его старый знакомый Лолле, второй после Гелена человек в структуре. Он просил изыскать возможность вывезти Матвея за границу.
  А возможности такие у американцев были. Уже позже, оказавшись за границей, Митченков узнал, что пан Кантор все же не успел его выдать, потому что, не сумев договориться со следствием на своих условиях, он умудрился покончить жизнь самоубийством. Скорее всего, ему помогли: люди из бывшей «Армии Крайовой», теперь связанной с Геленом, затаились во всех структурах новой Польши, в том числе, среди персонала тюрьмы.
  Когда Матвей оказался в американской оккупационной зоне Германии, его сразу привезли к Дитриху Лолле. Тот обрисовал ему перспективы:
  — Мы организовали ваш вывоз чисто из соображений гуманности. Сейчас вы свободный человек и вправе сами распоряжаться своей дальнейшей судьбой. Немецкий язык вы знаете прекрасно, поэтому есть вероятность, что найдете себе работу. Но, разумеется, у меня все же есть к вам предложение.
  Суть этого предложения состояла в следующем. В 1944-1945-х годах, опередив отступление гитлеровцев под ударами Красной Армии, огромное количество бывших власовцев, украинских бандеровцев, прибалтийских нацистов и белорусских змагаров вовремя сумело перебраться на Запад. Всех этих людей структура Гелена совместно со спецслужбами США и Великобритании должна была сорганизовать для формирования эмигрантской антисоветской оппозиции. Через их контакты надо было выходить на их единомышленников, оставшихся в СССР, для создания там мощного подполья из так называемых «дремлющих ячеек». Автором этого плана был директор ЦРУ Аллен Даллес, который фактически направлял деятельность Гелена.
  Лолле предложил Матвею стать одним из руководителей власовской организации НТС – «Народно-трудового союза».
  Разумеется, Митченков согласился. Не в официанты же ему идти! А здесь предложенная деятельность соответствовала его кипучей натуре, а уж обещанная оплата вообще превосходила все ожидания. 
  Позже, когда возникли радиостанции «Голос Америки», «Радио «Свобода», «Свободная Европа», «Немецкая волна», вещающие на территорию СССР, Матвей, объявленный «правозащитником», был уже фактическим лидером эмигрантского диссидентского движения и регулярно вел там передачи.
  В январе 1979-го года ему было уже прилично за семьдесят, но он оставался столь же бодрым и энергичным, как в молодые годы, да и моложавая внешность Митченкова заставляла удивляться многих. Причина же была проста. На поколение его ровесников в СССР пришлись тяжелые и полуголодные 30-е годы, затем испытания военных лет, а после – напряженный труд по послевоенному восстановлению страны. Матвей же физической работы не знал, жил сытно, отовариваясь на «черном рынке» на деньги от Лолле. Конечно, выполнение заданий немецкой разведки поначалу держало его в состоянии жесточайшего стресса, но  уже скоро, благодаря сильной нервной системе, он научился держать этот стресс в узде. Так что, особо не на чем было ему здоровье подорвать.
  Но вот сейчас как раз его здоровье Бжезинский и собирался подвергнуть риску, замыслив комбинацию с отравлением в самолете, выполняющем рейс «Лондон-Стокгольм».

  Митченкову предстояло стать одним из трех звеньев затеянной Бжезинской многоходовки, одной из фигур на шахматной доске этого незаурядного гроссмейстера от политики.
  В феврале 1979-го года мир должен будет содрогнуться от трех жутких инцидентов с применением Советским Союзом химического оружия, а именно – боевого отравляющего вещества «Ви-8», производимого в СССР.
  Первая провокация предполагалась в Иране на пике будущего противостояния. Новый премьер-министр Шапур Бахтияр, получивший всю полноту власти после отъезда из страны шаха Пехлеви, должен был погибнуть от химической атаки. Разработанный Бжезинским и ЦРУ план предусматривал выстрел из гранатомета по резиденции премьер-министра снарядом, начиненным «советским газом «Ви-8», который в США опытно-экспериментальным путем научились воспроизводить. 
  Этот выстрел предстояло сделать Тилли Нкоану, американскому сотруднику ЦРУ камбоджийского происхождения, еще недавно бывшему офицером Пол Пота и именовавшемуся «товарищем Чолом». Стрелять он должен был из окна автомобиля, после чего его самого ликвидирует водитель, который сразу же покинет машину и будет вывезен подальше от места событий. А там и его уберут. После этого выстрела в резиденции премьер-министра не должно остаться в живых уже никого – уж так работает химическое оружие. Доказательством того, что это дело рук СССР, станет последующая идентификация БОВ «Ви-8». Убитый стрелок, Тилли Нкоан, может быть выдан за вьетнамца, а Вьетнам – союзник СССР.
  О вмешательстве СССР в дела Ирана и применении химического оружия для убийства премьер-министра суверенного государства объявит по национальному радио и телевидению популярный в стране генерал Баджари, который возьмет на себя всю полноту власти. Перевороту с таким сценарием Бжезинский дал название «операция «Фортинбрас». 
  Ведь ход событий будет соответствовать развязке самой известной трагедии Шекспира. Главные действующие лица – Гамлет, Лаэрт, король Клавдий и Полоний – перебили друг друга, а власть сама упала в руки внезапно объявившемуся из-за кулис принцу Фортинбрасу.
  Почти сразу за событиями в Иране возникнет экстремальная ситуация на Черном море. Во время учений НАТО с американского эсминца «Солтлейксити» ночью будет спущена плавучая платформа с беспилотником, полностью имитирующим советский Ла-17Р. Далее катер ВМС США отбуксирует платформу максимально далеко от эсминца, далее — производится запуск БПЛА с последующим затоплением платформы американскими боевыми пловцами. С беспилотника будет нанесен удар авиабомбой по участвующему в учениях турецкому корвету «Карабекир». Как и в случае с резиденцией премьер-министра Ирана, авиабомба, начиненная тем же самым БОВ, не должна оставить на военном судне ни одного живого человека. И вновь отравляющее вещество будет идентифицировано как «советский газ «Ви-8». Обвинение Советского Союза в военном преступлении будет еще и основано на том, что прилет беспилотника произойдет со стороны корабля Черноморского флота СССР, который будет наблюдать за учениями.
  Третья часть многоходовки должна была последовать сразу за второй. Лидер эмигрантского диссидентского движения СССР Матвей Митченков полетит из Лондона в Стокгольм для вручения ему Нобелевской премии мира. Прямо в самолете он почувствует себя плохо, потеряет сознание и будет сразу после приземления госпитализирован в тяжелом состоянии. В больнице у него определят отравление веществом, которое позже тоже будет объявлено тем же самым советским «Ви-8».
  Эти три ситуации станут поводом для мощной информационной атаки на СССР, которая должна привести к его международной изоляции, основанием для ввода максимально возможных санкций и будущего размещения американских ракет средней дальности на расконсервированных базах в иранских городах Тебризе и Мешхеде. 

Еще почитать:

Джейн Грей и Ворон Истуканов — Джейн Грей и Ворон Истуканов — 17: Таинственная смерть…

Здесь нет другого конца 

Глава 7.

Мир по другую сторону обыденности